"Точка отсчета" - читать интересную книгу автора (Корнуэлл Патриция)

Глава 5

Домой в тот день я попала к обеду, готовить который мне совершенно не хотелось. Бентон оставил три сообщения, и ни на одно из них я так и не ответила. Мной владело странное чувство, точнее, предчувствие чего-то ужасного, и вместе с тем я испытывала душевную легкость, которая и побудила меня пойти в сад. Я проработала там допоздна, выпалывая сорняки, а потом срезала несколько свежих роз для кухни. На сей раз выбор пал на розовые и желтые; тугие, еще не раскрывшиеся бутоны напоминали свернутые перед боем знамена. Наступили сумерки, и я вышла прогуляться, жалея, что у меня нет собаки, и размышляя о том, какую стоило бы завести, если бы обстоятельства позволили столь рискованный шаг.

Я остановилась на предпенсионного возраста борзой, спасенной от неминуемой смерти. Конечно, жизнь со мной не сулила домашнему питомцу частых радостей. Скорее, наоборот. Размышляя об этом, я и встретила одного из моих соседей, вышедшего из дому с маленьким белым песиком.

— Добрый вечер, доктор Скарпетта, — хмуро проговорил сосед. — Надолго в город?

— Сама не знаю, — ответила я; перед глазами стояла придуманная мной борзая.

— Слышал о пожаре. — Он покачал головой. — Бедняга Кеннет.

— Вы ведь, наверное, знали его, — заметила я, вспомнив, что сосед когда-то работал хирургом.

— Да, конечно.

— Неприятный случай. Скажите, а какой породы ваша собачка?

— Я называю ее винегретом. Всего понемногу.

Сосед пошел дальше, раскуривая на ходу трубку, поскольку супруга, несомненно, не разрешала ему курить в доме. Я миновала соседские дома, все разные и в то же время одинаковые — кирпичные или оштукатуренные и не очень старые. Чуть дальше, в конце квартала, по каменистому ложу неспешно, как и все последние двести лет, несла свои спокойные воды река, и эта неспешность как-то гармонировала с одинаковостью зданий. Ричмонд трудно назвать городом перемен.

Дойдя до места, где в последний раз уединился разозлившийся на меня Уэсли, я постояла немного у того же дерева, пока и орел в небе, и скалы у реки не стали расплываться в сгущающейся темноте. Квартал погружался в ночь, оставляя изолированные четырехугольники светящихся окон. Нужно было возвращаться, но я не могла сдвинуться с места, словно мысль о том, что Кеннет Спаркс может быть либо жертвой, либо убийцей, высосала из меня всю энергию.

За спиной послышались тяжелые шаги, и я резко повернулась, сжав пристегнутый к связке ключей баллончик с перечным газом.

Из темноты выступила коренастая фигура, и раздался знакомый голос:

— Тебе не следует разгуливать здесь в такое позднее время.

Наверное, в другой раз я бы напомнила ему, что имею полное право проводить вечер по своему усмотрению, но сейчас спорить не было сил.

— Как ты меня нашел?

— Подсказал один из соседей.

Я промолчала.

— У меня тут рядом машина, — продолжал Марино. — Пойдем, отвезу домой.

— Ты когда-нибудь оставишь меня в покое? — беззлобно возмутилась я, зная, что его назойливость объясняется заботой обо мне.

— Может быть, но только не сегодня. У меня плохие новости, и, думаю, тебе лучше присесть.

Первая мысль была о Люси, и у меня сразу же подогнулись колени. Сознание будто раскололось на миллион кусочков, я пошатнулась и ухватилась за его плечо. Я всегда знала, что однажды может прийти день, когда кто-то сообщит мне о ее смерти, и сейчас меня словно парализовало, захватило бурлящим водоворотом, втягивавшим, всасывавшим в свое темное, страшное нутро.

Наверное, я бы упала, если бы не Марино.

— Боже! — воскликнул он. — Давай-ка я отведу тебя к машине. Тебе надо сесть.

— Нет, — пробормотала я, потому что прежде должна была все услышать. — Как Люси?

Мой вопрос, похоже, несколько смутил его.

— Ну, думаю, она еще ничего не знает, если только не успела услышать в новостях.

— Что?

Застывшая было кровь снова пришла в движение, возвращая меня к жизни.

— Кэрри Гризен сбежала. Сегодня, во второй половине дня. Они спохватились только к вечеру, когда пришло время вести заключенных на обед.

Мы быстро прошли к машине.

— И при этом ты разгуливаешь здесь в темноте с каким-то баллончиком, — продолжал Марино, распаляясь от собственного страха. — Вот дерьмо! Черт бы ее побрал! Не делай так больше, слышишь? Мы понятия не имеем, где эта тварь, но одно я знаю наверняка: пока она на свободе, ты в опасности.

— Все в опасности, — пробормотала я, забираясь в машину и думая о Бентоне, одиноко разгуливающем по далекому пляжу.

Кэрри Гризен ненавидела его почти так же, как ненавидела меня. По крайней мере я так считала. Бентон работал над ее профилем и был разработчиком той игры, что завершилась в конце концов поимкой Кэрри и смертью Темпла Голта. Бентон использовал все ресурсы Бюро, чтобы убрать ее за решетку, и пока это срабатывало.

— Может ли она каким-то образом узнать, где сейчас Бентон? — спросила я, когда мы уже ехали домой. — Он же там совершенно один. Разгуливает по пляжу без оружия и думать не думает, что его кто-то ищет.

— Как и кое-кто еще, — вставил Марино.

— Приму во внимание.

— Не сомневаюсь, что Бентон уже знает, но я все же позвоню ему, — пообещал Марино. — По-моему, Кэрри и не догадывается о существовании такого места, как Хилтон-Хед. У вас же там ничего и не было, когда Люси рассказывала ей все ваши секреты.

Машина свернула на подъездную дорожку и остановилась.

— Ты несправедлив к Люси, — сказала я, открывая дверцу. — У нее и в мыслях не было ничего подобного. Она вовсе не хотела...

— В данный момент не важно, хотела она или нет, — перебил Марино, выпуская дым в окно.

— Как Кэрри удалось сбежать? Психиатрический центр находится на острове, и попасть туда, равно как и выбраться оттуда, не так-то легко.

— Никто ничего не знает. Ее исчезновение обнаружилось часа три назад, когда милых дам повели на обед. Охрана спохватилась, а ее уже и нет. Если помнишь, в миле от центра есть пешеходный мост через Ист-Ривер, который ведет в Гарлем.

Он швырнул окурок на дорожку.

— Возможно, Кэрри ушла именно этим путем. Других вариантов пока нет. Сейчас там повсюду копы. Патрулируют вертолеты на тот случай, если она еще прячется где-то на острове. Но я так не думаю. Уверен, побег был спланирован заранее и время выбрано точно. Держу пари, мы еще услышим о ней.

Войдя в дом, я тщательно проверила все двери и включила сигнализацию, после чего сделала то, что делала очень редко и что всегда меня нервировало: достала из ящика стола девятимиллиметровый «глок» и обыскала все комнаты на каждом этаже. Я переступала порог, держа пистолет в обеих руках и чувствуя, как гулко колотится сердце. К тому времени воображение превратило Кэрри Гризен в чудовище, наделенное сверхъестественными силами. Мне уже казалось, что она способна преодолевать любые охранные системы, проходить сквозь запертые двери и материализовываться из тени в тот самый момент, когда я чувствую себя в полной безопасности.

Удостоверившись в том, что в доме, похоже, нет никого, кроме меня самой, я налила стакан красного вина и переоделась в халат. Потом снова позвонила Бентону и ощутила неприятный холодок в груди, когда он снова не ответил. Вторая попытка, предпринятая ближе к полуночи, также не дала результата.

— Господи... — глухо прозвучал мой голос в пустой комнате.

В мягком свете настольной лампы трюмо и столики отбрасывали тени, кажущиеся на полу темными пятнами. Я никогда не покрывала их лаком, и мне нравилось видеть их трещинки, потертости и другие отметины времени. Вентиляторы легко шевелили бледно-розовые шторы, и каждое их движение как будто еще сильнее натягивало мои и без того дрожащие от напряжения нервы. Страх постепенно овладевал мной, и я тщетно пыталась отогнать связанные с Кэрри Гризен и настойчиво лезущие из памяти жуткие образы прошлого. Бентон не звонил. Снова и снова я говорила себе, что все в порядке и что нужно уснуть. На какое-то время мне удалось отвлечься чтением Шимуса Хини[12].

Телефон зазвонил в два двадцать. Я вздрогнула. Книга соскользнула на пол.

— Скарпетта.

Сердце уже колотилось, как бывало всегда, когда меня будили среди ночи.

— Кей, это я, — сказал Бентон. — Извини, что звоню так поздно, но ты, наверное, пыталась связаться со мной, а у меня, как назло, испортился автоответчик. Вечером я уходил поужинать, а потом прогулялся по берегу. Меня не было часа два. Ты, похоже, уже знаешь новость.

— Да.

Я напряглась. От сонливости не осталось и следа.

— Ты в порядке? — спросил Бентон — он хорошо знал меня.

— Прежде чем ложиться, обшарила все шкафы, заглянула за все шторы и обошла все комнаты. Пистолет у меня под рукой.

— Я так и подумал.

— Знаешь, у меня такое чувство, как будто мне по почте отправили бомбу.

— Не совсем так, Кей. Потому что мы не знаем ни откуда придет эта бомба, ни когда, ни в какой форме. Это часть ее игры. Заставить нас гадать.

— Бентон, ты знаешь, как она ненавидит тебя. Мне очень не нравится, что ты там один.

— Хочешь, чтобы я вернулся?

Я подумала, но так и не нашла что ответить.

— Давай я сейчас же сяду в машину и приеду. Если только ты этого хочешь.

И тогда я начала рассказывать о трупе, найденном в руинах дома Кеннета Спаркса, о встрече с магнатом на Совиной ферме. Я говорила, и говорила, и говорила. Рассказывала и объясняла, а он терпеливо слушал.

— Проблема в том, — заключила я, — что все ужасно осложняется и основная работа еще впереди. Какой смысл тебе прерывать отпуск. К тому же Марино прав. Кэрри не знает о Хилтон-Хед. Там ты в большей безопасности, чем здесь.

— А я бы хотел, чтобы она приехала сюда, — жестко сказал Бентон. — Я бы познакомил ее с моим «зиг-зауэром», и тогда мы бы раз и навсегда покончили со всем этим и закрыли проблему.

Я поняла, что он действительно, по-настоящему хочет убить ее, и в определенном смысле это было худшим из всего, что могла сделать с нами Кэрри Гризен. Бентон никогда не допускал, чтобы тень зла, с которым он боролся много лет, упала на его совесть и душу, он никогда не оправдывал насилие, и сейчас, слушая его, я тоже чувствовала себя виноватой.

— Видишь, что с нами происходит? Мы говорим о том, как было бы хорошо пристрелить ее, посадить на электрический стул или сделать ей смертельную инъекцию. Она победила, Бентон. Отравила нас своим ядом. Потому что, да, я тоже хочу видеть ее мертвой, хочу этого так, как не хотела ничего другого.

— Думаю, мне все-таки лучше приехать, — снова сказал он.

Мы поговорили еще немного и пожелали друг другу спокойной ночи. Никто не пришел ко мне из темноты, и моим единственным врагом оказалась бессонница. Она лишила меня тех немногих часов, что еще оставались до рассвета, разорвав их короткими, разрозненными видениями, объединенными лишь беспокойством и ужасом. Мне снилось, что я опаздываю на важную встречу, что я увязла в снегу и не могу набрать нужный номер. В том сумеречном состоянии я не находила ответов, проводя заурядное вскрытие, и мне казалось, что жизнь моя окончена, а потом я вдруг попадала в страшную автомобильную аварию и оказывалась окруженной окровавленными телами, не имея возможности ни помочь, ни даже пошевелиться. Я крутилась на кровати, перекладывала подушки и поправляла одеяло, пока небо не просветлело и на нем не появились звезды. Тогда я встала и сварила кофе.

Я ехала на работу с включенным радио, слушая повторяющиеся выпуски новостей, в которых снова и снова говорилось о пожаре в Уоррентоне и о найденном в руинах теле. Догадки высказывались самые разные, но большинство сводилось к тому, что жертвой стал знаменитый медиамагнат. Пытаясь представить реакцию Спаркса, я невольно задавалась вопросом, почему он не выступит с заявлением и не объявит миру о своем чудесном спасении, и сомнения снова омрачили мои мысли.

Красный «мустанг» доктора Джека Филдинга уже стоял за нашим новым корпусом на Джексон-стрит, между отреставрированными зданиями больницы Джексона и медицинским колледжем Виргинского университета. Новый корпус, в котором размещались также лаборатории судебной медицины, занимал площадь в тридцать четыре акра на территории быстро развивающихся исследовательских институтов, объединенных общим названием Био-тек-Парк.

Мы перебрались сюда всего два месяца назад, и я до сих пор не привыкла к современным стеклянным и кирпичным стенам и перемычкам над окнами, в которых отражался старый знакомый квартал. Изменился и интерьер: пространства стало больше, краски ярче, пол устилало прочное светлое покрытие. Многое еще предстояло распаковать, рассортировать и расставить, но к радости и приятному возбуждению от того, что у нас появился-таки современный морг, примешивались в это утро беспокойство и тревога. Солнце едва успело выглянуть из-за крыш соседних зданий, когда я поставила машину на закрытой стоянке на Джексон-стрит и открыла дверь.

Коридор встретил меня безукоризненной чистотой и запахом дезодоранта. У стен еще стояли банки с краской, коробки с электропроводами и выключателями. Филдинг уже открыл холодильник, размерами превышающий едва ли не любую гостиную, а также отпер дверь в прозекторскую. Положив в карман ключи, я прошла в раздевалку, где сменила жакет на лабораторный халат, а туфли-лодочки на довольно страшненькие черные кроссовки «Рибок», которые сама называла «покойницкими». Заляпанные, измазанные и покрытые пятнами, они определенно представляли немалую биологическую угрозу, но при этом вполне устраивали мои далеко не молодые ноги и никогда не покидали морг.

Новая прозекторская была не только больше прежней, но и гораздо лучше спроектирована с точки зрения использования пространства. Громадные стальные столы уже не крепились намертво к полу и при необходимости легко убирались в сторону. Пять новых столов были снабжены колесиками и без труда выезжали из холодильника, а укрепленные на стенах анатомические раковины рассчитывались не только на правшей, но и левшей. К тому же новые столы дополнялись подъемниками, так что нам больше не приходилось поднимать или переносить тела на собственных спинах. А ведь, помимо всего этого, появились еще современные респираторы, устройства для промывания глаз и специальный двойной вытяжной канал, соединенный с вентиляционной системой.

В общем, содружество даровало мне почти все необходимое для того, чтобы облегчить вхождение в третье тысячелетие, но, к сожалению, при всем этом отсутствовала такая вещь, как перемены. По крайней мере перемены к лучшему. С каждым годом все больше людей страдало от пуль и ножей, все большее число граждан подавало на нас жалобы в суд, и суды походя выносили несправедливые решения, потому что адвокаты лгали, а присяжных, похоже, уже не интересовали ни факты, ни улики.

Я открыла массивную дверь холодильника, поежилась от ударившей изнутри волны ледяного воздуха и прошла мимо мешков с трупами, мимо тел, укрытых окровавленными пластиковыми простынями, мимо торчащих из-под них закоченевших ног. Руки в коричневых бумажных мешках напоминали о насильственной смерти, а мешочки поменьше — о двух случаях с детьми, один из которых утонул в семейном бассейне, а другой умер от СВДС[13]. Останки, обнаруженные на пепелище, лежали в том виде, в каком их и оставили, то есть в стекле и прочем. Я выкатила тележку под безжалостно яркий свет флюоресцентных ламп, после чего снова переобулась и прошла в другой конец этажа, где находились отделенные от мертвых кабинеты и конференц-зал.

Было около половины девятого, и сотрудники еще пили кофе или прогуливались по холлу. Направляясь к кабинету доктора Филдинга, я рассеянно поздоровалась с кем-то и, постучав в открытую дверь, вошла как раз в тот момент, когда он, держа у уха телефонную трубку, поспешно записывал что-то на листке.

— Снова? — переспросил он резким, грубоватым голосом, проводя ладонью по непослушным темным волосам. — По какому адресу? Фамилия офицера?

На меня Филдинг еще и не взглянул.

— У вас есть номер местного телефона? — Он записал ряд цифр и на всякий случай прочел их вслух. — Вы можете хотя бы приблизительно назвать причину смерти? Ладно. Вы будете в патрульной машине? Хорошо.

Филдинг положил трубку и посмотрел на меня. Для раннего утра вид у него был чересчур встревоженный.

— Что мы имеем? — спросила я, понимая, что день начинается как обычно.

— Похоже на механическую асфиксию. Черная женщина. Спиртное, наркотики. Висит на кровати, голова уперта в стену, шея повернута под углом, несовместимым с жизнью. Обнаженная. Думаю, стоит взглянуть, чтобы убедиться, что там нет чего-то другого.

— Да, кому-то взглянуть определенно стоит, — согласилась я.

Филдинг моментально все понял.

— Если хотите, можно послать Ливайна.

— Вот и хорошо. Я собираюсь начать с жертвы пожара, и мне хотелось бы заручиться вашей помощью. По крайней мере на ранних стадиях.

— Понятно.

Филдинг отодвинул стул и поднялся. Одет он был в слаксы цвета хаки и белую рубашку с подвернутыми рукавами, узкую талию перехватывал старый плетеный кожаный ремень. Перейдя сорокалетний рубеж, он столь же тщательно следил за своими физическими кондициями, как и тогда, когда я взяла его к себе вскоре после вступления в должность. Чего ему не хватало, так это такого же внимания к тем, кто попадал к нему. Зато Филдинг всегда был верен мне, уважителен и, работая, может быть, немного медлительно, никогда не спешил с выводами, а потому редко ошибался. Меня вполне устраивали его надежность, покладистость и легкость в общении, а потому я никогда не променяла бы его на другого заместителя.

Мы вошли в конференц-зал, и я заняла место во главе длинного блестящего стола. Единственным украшением, если не считать взирающих на нас со стен бывших руководителей, этого помещения служили таблицы, модели мышц и органов и анатомические скелеты. На сей раз за столом расположились врач-ординатор, три моих заместителя, токсиколог и администраторы. Кроме них, здесь оказались студентка медицинского колледжа Виргинского университета, проходящая у нас факультативную практику, и судебный патологоанатом из Лондона, совершающий поездку по американским моргам с целью сбора материала по серийным убийствам и огнестрельным ранениям.

— Доброе утро, — начала я. — Давайте пройдемся по тому, что у нас есть, а потом поговорим о нашем случае с жертвой пожара.

Филдинг рассказал о женщине, причиной смерти которой стало, возможно, механическое удушение, потом Джонс, администратор центрального района, быстро перечислил прочие случаи. Нашими клиентами оказались: белый мужчина, выпустивший пять пуль в голову своей подружки, а затем продырявивший одной свой собственный мозг; двое детей, один из которых утонул, а второй умер от неизвестной причины; молодой человек, врезавшийся на красном «фиате» в дерево в тот самый момент, когда ему вздумалось переодеться прямо за рулем.

— Ну и ну, — прокомментировала студентка с редким именем Санфорд. — Интересно, как вы вычислили, что он именно переодевался.

— Майка наполовину снята, рубашка и галстук на соседнем сиденье, — объяснил Джонс. — Парень ехал с работы на встречу с приятелем в какой-то бар. Подобные примеры у нас уже были — кто-то переодевается, кто-то бреется, кто-то подкрашивает губы. И все это за рулем.

— Мне в таких случаях так и хочется поставить на свидетельство о смерти штамп «Причина смерти — глупость», — сказал Филдинг.

— Вероятно, вы все уже в курсе того, что прошлым вечером Кэрри Гризен совершила побег из психиатрического центра «Кирби», — продолжила я, стараясь сдерживать эмоции. — Прямой угрозы нашему учреждению нет, однако, думаю, нам всем следует быть более осторожными. Не исключаю и внимание прессы.

— Уже звонили, — глядя на меня через толстые стекла очков, отозвался Джонс. — У секретаря зарегистрировано пять звонков.

— Все по поводу Кэрри Гризен? — уточнила я.

— Да, мэм. И еще четыре по поводу уоррентонского пожара.

— Вот к нему давайте и перейдем, — сказала я. — Пока мы не даем никакой информации. Ни о побеге из «Кирби», ни о жертве пожара. Мы с Филдингом проведем большую часть дня внизу, и я не хочу, чтобы нас отвлекали. Только в самом крайнем случае. Дело далеко не простое и требует особой деликатности.

Мой взгляд скользнул по лицам присутствующих — все были серьезны, но не безразличны.

— В настоящий момент я не могу сказать, имеем ли мы дело с несчастным случаем, самоубийством или убийством. Останки пока не идентифицированы. Тим, — я повернулась к токсикологу, — возьмите пробы на алкоголь и угарный газ. Леди, возможно, употребляла наркотики, поэтому проверьте ее на опиаты, амфетамины, метамфетамины, барбитураты, каннабиноиды. Сделайте это как можно быстрее.

Он кивнул, делая пометки в блокноте.

Я задержалась, чтобы просмотреть газетные вырезки, подготовленные Джонсом, после чего вернулась по коридору в морг. В женской раздевалке я сняла блузку и юбку и достала из шкафчика пояс с передатчиком и микрофон, сделанные по моему специальному заказу Ланье. Пояс охватывал талию под синим хирургическим халатом таким образом, что микрофон, крепящийся к воротнику, оставался вне контакта с окровавленными руками. Переодевшись, я зашнуровала «покойницкие» кроссовки, надела сверху чехлы и повязала защитный козырек и хирургическую маску.

Филдинг вошел в комнату одновременно со мной.

— Давайте сначала просветим ее, — сказала я.

Мы перекатили стол в рентгеновский кабинет и, взявшись за уголки простыни, подняли тело вместе с окружающим его мусором. На вооружении у нас была «Мобильная система цифрового изображения», представляющая собой совмещенные и контролируемые компьютером рентгеновский аппарат и флюороскоп. Я провела установочные процедуры, подсоединила кабели и повернула ключ в рабочее положение. На контрольной панели зажглось табло времени. Я зарядила кассету с пленкой и, надавив на педаль, включила видеомонитор.

— Фартуки.

Филдинг протянул мне освинцованный синий фартук, показавшийся таким тяжелым, как будто в него насыпали песка. Сам он повязал такой же.

— Готовы.

Я нажала кнопку.

Поворачивая рычаг, мы могли рассматривать тело в режиме реального времени с самых различных углов, как в клинике. Единственное отличие состояло в том, что наши клиенты не дышали, не шевелились и не глотали. Статические отображения мертвых органов и костей предстали на экране черно-белыми, и я не увидела ни аномалий, ни пуль. Затем мы обнаружили несколько рентгенонепроницаемых форм, которые я сочла попавшими в мусор металлическими предметами. Наблюдая за экраном, мы прощупывали и просеивали этот мусор руками. В конце концов мои пальцы наткнулись на два твердых предмета. Один размером и формой напоминал пятидесятицентовую монету, другой был поменьше и квадратный. Захватив оба, я начала очищать их в раковине.

— Первое — это то, что осталось от металлической ременной бляхи, — сказала я, опуская находку в пластиковую коробку и помечая ее маркировочным карандашом.

Идентифицировать второй предмет оказалось намного легче — это были наручные часы. Ремешок сгорел полностью, закопченное стекло треснуло, но мое внимание привлек ярко-оранжевого, цвета циферблат с выгравированным на нем странным абстрактным рисунком.

— По-моему, часы мужские, — заметил Филдинг.

— Женщины тоже носят большие. Я, например.

— Может быть, какие-то спортивные?

— Может быть.

Продолжая менять положение тела, мы обнаружили некий предмет в форме кольца, находящийся почему-то под правой ягодицей. Я пошарила рукой, но ничего не нашла. Из-за того, что тело лежало на спине, его нижние участки сохранились почти нетронутыми и даже с одеждой. Просунув пальцы в задний карман джинсов, я извлекла сначала половинку морковки, а потом то, что на первый взгляд выглядело простеньким обручальным колечком из нержавеющей стали. Присмотревшись, однако, я поняла, что это платина.

— Мне оно тоже кажется мужским, — сказал Филдинг. — Если только у нее не очень уж большие пальцы.

Он взял у меня кольцо, чтобы рассмотреть его повнимательнее. Отвратительный запах разлагающейся плоти становился все сильнее. Склонившись над столом, я обнаруживала довольно странные свидетельства того, чем могла заниматься женщина незадолго до смерти. Так, к мокрому и грязному дениму приклеилось несколько грубых волосков какого-то животного, скорее всего лошади.

— Ничего нет, — сказал Филдинг, запечатывая кольцо в конверт для улик. — Никакой гравировки.

— Нет, — подтвердила я.

— Интересно, почему она носила его не на пальце, а в заднем кармане?

— Хороший вопрос.

— Может быть, делала что-то такое, для чего кольцо обычно снимают, — продолжал он. — Например, люди снимают украшения, когда моют руки.

— Возможно, она кормила лошадей. — Я сняла несколько волосков с помощью пинцета. — Того же вороного жеребенка, а?

— Ладно, пусть так, — с сомнением протянул Филдинг. — И что? Она обращает внимание на этого красавчика, угощает его морковкой и не отводит назад в конюшню? А немного погодя все загорается, в том числе и конюшня? Но жеребенок убегает? — Мой заместитель посмотрел на меня через стол. — Самоубийство? Получается, она пожалела этого... как его?

Вопросов было много, ответов гораздо меньше, и нам ничего не оставалось, как продолжать исследовать останки. Судя по предохранительным колпачкам, найденным в карманах джинсов, и внутриматочной спирали, девушка вела активную сексуальную жизнь. Мы также обнаружили застежку-молнию, почерневший предмет размером с футбольный мяч, оказавшийся стальным браслетом с маленькими звеньями и серебряным колечком с тремя ключами. Если не принимать во внимание конфигурацию пазух, которые столь же индивидуальны, как отпечатки пальцев, и фарфоровой коронки на правом верхнем резце, нам не попалось ничего, что могло бы помочь идентификации.

Ближе к полудню мы откатили стол в дальний угол прозекторской, к секционной ванне. Все другие места уже были заняты, отовсюду слышался громкий звук бьющей в стальные стенки воды и скрежет стремянок — это врачи отрезали, промывали и взвешивали различные органы, надиктовывая в микрофоны результаты своих изысканий под взглядами скучающих детективов. Разговоры ограничивались короткими фразами, звучавшими, на взгляд постороннего, бессвязно и бессмысленно и напоминавшими в этом отношении жизни наших клиентов.

— Извини, но мне надо стать именно на это место.

— Черт, мне нужна батарейка.

— Какая?

— Не знаю, но для вот этой камеры.

— Гони двадцатку и возьми в правом кармане.

— Это и ограблением назвать трудно.

— Доктор Скарпетта, у нас еще один клиент. Возможно, убийство, — громко сообщил врач-ординатор, вешая трубку телефона, предназначенного только для чистых рук.

— Пожалуй, придется отложить до завтра, — ответила я.

— У нас тут пистолет, — крикнул один из ассистентов.

— Разряженный?

— Да.

Я подошла к столу, чтобы убедиться лично. Самоубийца, он же убийца, был в выцветших джинсах с вывернутыми карманами. На руках — коричневые бумажные пакеты для защиты возможного порохового следа. Из носа, когда под голову мертвецу подложили деревянную колодку, вытекла струйка крови.

— Вы не станете возражать, если я возьму пистолет? — громко, перекрывая визг электрической пилы, спросила я.

— Пожалуйста. Отпечатки я уже снял.

Я взяла «смит-вессон», чтобы проверить обойму, но патронник был пуст. Неподалеку затачивал нож Чак Раффин, смотритель морга. Я сняла полотенце с огнестрельной раны на голове.

— Видите здесь черное? И вот это, отпечаток дула. — Детектив и врач-ординатор наклонились ближе. — А это мушка. Стрелявший — правша. Выходное отверстие здесь, и можно с уверенностью сказать, что он лежал на правом боку.

— Как раз в таком положении мы его и нашли, — подтвердил детектив.

Пила снова взвизгнула, в воздух поднялось облачко костной пыли.

— Не забудьте отметить калибр, марку и модель, — напомнила я, возвращаясь к своему столу.

За время моего отсутствия Филдинг подкатил второй стол и перегрузил на него ту часть мусора, которую мы уже просмотрели. Я начала измерять длину сильно обгоревших бедер девушки в надежде хотя бы приблизительно определить рост. Части ног от колена до лодыжки отсутствовали, а вот ступни сохранились благодаря высоким ботинкам. Полностью сгорели также предплечья и кисти, от которых остались лишь черные, обугленные обрубки. Мы собирали фрагменты материи и конские волоски, чертили диаграммы и наконец подошли к самой трудной части работы: отделению стекла от тела.

— Давайте пустим теплую воду, — предложила я Филдингу. — Может быть, стекло отвалится само, не повредив кожу.

— Черт, мне это напоминает пригоревший к сковородке ростбиф.

К нашему столу подошла Тьюн Макговерн в полном защитном облачении. В какой-то момент наши взгляды встретились, и я заметила, как она напряжена. В том, что АТО прислало на вскрытие своего следователя, не было ничего удивительного, но вот появление самой Макговерн стало для меня неожиданностью.

— Как дела в Уоррентоне? — поинтересовалась я.

— Работаем, — ответила она. — Тело Спаркса, к счастью, не обнаружено, и это хорошо, потому что он, как оказалось, и не умер.

— Неплохо сказано, — заметил Филдинг.

Макговерн встала напротив меня, достаточно далеко от стола — наверное, еще не привыкла к такого рода процедурам.

— Что именно вы собираетесь делать? — спросила она.

— Направим струю теплой воды между телом и стеклом, чтобы разделить их без дополнительных повреждений.

— А если ничего не получится?

— Тогда будем резать.

— Разделять скальпелем, — объяснила я.

Нам повезло. Через несколько минут я начала медленно и осторожно снимать толстый слой битого стекла с лица женщины. В некоторых местах кожа не выдерживала напряжения и лопалась, что никак не улучшало общую картину. Мы с Филдингом работали молча, собирая и перекладывая мелкие осколки и более крупные куски стекла в пластмассовую ванночку. На это ушло около часа, и когда мы наконец закончили, запах стал еще сильнее. Теперь то, что осталось от бедняжки, выглядело совсем уж жалким и каким-то съежившимся.

— Боже! — пробормотала Макговерн, делая шаг вперед. — Впервые вижу такую жуть.

В нижней части лица, лишенной кожи и плоти, с трудом угадывался человеческий череп с открытыми челюстями и обломками рассыпавшихся зубов. От ушей почти ничего не осталось, но над глазами и выше плоть спеклась и сохранилась настолько хорошо, что я смогла рассмотреть даже светлый пушок вдоль линии волос. Лоб выглядел совершенно нетронутым, хотя и не казался гладким из-за потертостей и ссадин, образовавшихся после снятия стекла. Если на нем и были когда-то морщины, теперь они исчезли.

— Не могу определить, что это за чертовщина, — сказал Филдинг, рассматривая смешанные с волосами кусочки какого-то материала. — Они тут везде.

Некоторые из этих кусочков напоминали обгоревшую бумагу, другие, помельче, сохранились в первозданном виде и имели ярко-розовый цвет. Я положила несколько в конверт.

— Пусть над ними поколдуют в лаборатории.

— Верно, — согласилась Макговерн.

Волосы достигали длины в восемнадцать дюймов, и я взяла прядь, имея в виду возможный анализ на ДНК, если отыщутся образцы для сравнения.

— Если у вас появятся сведения о пропавшей без вести, — сказала я Макговерн, — и если удастся найти, например, ее зубную щетку, то мы поищем щечные клетки. Они покрывают слизистую оболочку рта и могут быть использованы для сравнения ДНК. Кстати, расческа тоже подойдет.

Макговерн сделала пометку в блокноте. Я подвела хирургическую лампу поближе к левой височной области и, взяв лупу, попыталась рассмотреть то, что походило на кровоподтек в сохранившихся тканях.

— Похоже, у нас здесь рана. Определенно не разрыв кожи и не результат воздействия огня. Возможно, надрез. Причем в рану попали какие-то блестящие осколки.

— А могло быть так, что она надышалась угарным газом, упала и ударилась головой? — спросила Макговерн.

Я кивнула, зная, что этот же вопрос мне зададут и другие, и сделала фотографию.

— Если такое и случилось, то ей нужно было упасть на что-то очень острое.

— Позвольте посмотреть, — сказал Филдинг, и я передала ему лупу. — Так... рваных краев не видно.

— Нет, рана не рваная, — согласилась я. — На мой взгляд, удар нанесен каким-то очень острым инструментом.

Он вернул мне лупу, и я, вооружившись пластиковыми щипчиками, осторожно вынула из раны несколько блестящих кусочков и перенесла их на чистую хлопчатобумажную салфетку. Потом поместила находку под микроскоп и направила на нее свет лампы.

То, что я увидела в круге света, представляло собой серебристые сегменты с гладкой, плоской поверхностью металлической стружки, которая образуется при обработке детали на токарном станке. Я подсоединила к микроскопу «Полароид микрокам» и сделала несколько снимков.

— Взгляните.

Филдинг и Макговерн по очереди посмотрели в микроскоп.

— Видели когда-нибудь что-то подобное? — спросила я, проверяя полученные фотографии.

— Похоже на залежалую рождественскую мишуру, — сказал Филдинг.

Я убрала со стола салфетку, предварительно положив стружку в металлический контейнер.

— Это тоже отправим в лабораторию.

— Сколько времени займет анализ? — поинтересовалась Макговерн. — Потому что если есть какие-то проблемы, то образцы можно отдать в нашу лабораторию в Роквилле.

— Никаких проблем не будет. — Я повернулась к Филдингу: — Думаю, дальше справлюсь сама.

— Хорошо, — сказал он. — Я тоже без дела не останусь.

Я вскрыла шею, чтобы посмотреть, повреждены ли находящиеся там органы и мышцы, и для начала вынула язык. Макговерн стоически наблюдала за моими манипуляциями. Процедура была малоприятная, одна из тех, во время которых и происходит отсев слабых.

— Ничего, — сказала я, ополаскивая язык и промокая его полотенцем. — Следы зубов, которые могли бы указывать на припадок, отсутствуют. Других повреждений нет.

Посмотрев на гладкие, блестящие стенки дыхательных путей, я не увидела сажи, отсутствие которой говорило о том, что жертва уже не дышала, когда до нее добрался огонь. Зато обнаружилась кровь, и это было еще одним зловещим знаком.

— Тоже предсмертная травма, — констатировала я.

— Может быть, на нее свалилось что-то, когда она уже упала и была мертва? — предположила Макговерн.

— Так не бывает.

Я отметила повреждение на диаграмме и сказала несколько слов в микрофон.

— Кровь в дыхательных путях указывает на то, что она вдохнула ее или... захлебнулась ею. В любом случае это означает, что жертва еще дышала в момент нанесения повреждения.

— Что это могло быть за повреждение?

— Проникающее ранение. Ей проткнули или разрезали горло. Никаких других следов повреждения нет ни у основания черепа, ни на легких, ни на шее. Я не вижу ни контузий, ни сломанных костей. Гиоид не поврежден. Жертве, по всей вероятности, больше двадцати лет, и она, что еще вероятнее, не была задушена ни руками, ни ремнем или веревкой.

Кожа под подбородком и поверхностные мышцы сгорели, — продолжала я, поправляя прикрепленный к одежде микрофон. — Свернувшаяся под воздействием высокой температуры кровь обнаружена в дистальной трахее, первичных, вторичных и третичных бронхах. Гемоаспирация и кровь в пищеводе.

Я сделала Y-образный надрез на обезвоженном, обезображенном теле, и дальше все прошло в общем-то вполне рутинно. Внутренние органы, хотя и сварились, остались в пределах нормы, а репродуктивные лишь подтвердили пол жертвы. Кровь обнаружилась также и в желудке, который оказался пустым и нерастянутым. Вероятно, она очень мало ела. Никаких заболеваний, никаких повреждений.

Точно определить рост не представлялось возможным, но я могла рассчитать его с помощью регрессивной формулы Троттера-Глезера, которая учитывает соотношение длины бедра и роста жертвы. Сев за стол, я принялась листать «Остеологию человека» Басса, пока не нашла подходящую для данного случая таблицу, составленную на основе изучения белых женщин-американок. В соответствии с ней при длине бедра 50,2 сантиметра, или около двадцати дюймов, прогнозируемый рост женщины должен составлять пять футов и десять дюймов.

С весом обстояло хуже, потому что никаких таблиц, диаграмм или научных расчетов просто-напросто не существовало. В нашей работе вес чаще определялся по размеру сохранившейся одежды. Погибшая носила джинсы восьмого размера. Полагаясь на имеющиеся в моем распоряжении данные, я предположила, что она могла весить от ста двадцати до ста тридцати фунтов.

— Другими словами, она была очень высокая и очень худощавая, — сказала я Макговерн. — Мы также знаем, что у нее были светлые волосы, что она вела активную сексуальную жизнь, вероятно, не боялась лошадей и умерла в доме Спаркса до того, как до нее добрался огонь. И наконец, нам известно, что она получила два прижизненных повреждения: одно в верхней части шеи, другое на левом виске. Как они были нанесены, я сказать не могу.

Пока я собирала бумаги, Макговерн задумчиво смотрела на меня, потом сняла маску и защитный козырек и развязала лямки халата.

— Если у нее были проблемы с наркотиками, можно ли это каким-то образом определить? — спросила она, и в этот момент зазвонил телефон.

— Только в том случае, если их принимали незадолго до смерти. На легких могут остаться кристаллы или чужеродные гранулемы от таких материалов, как, например, тальк. К сожалению, участки, на которых можно было бы найти следы от иглы, отсутствуют.

— А мозг? Разве хроническое употребление наркотических веществ не причиняет видимых изменений? Я имею в виду, если она начала испытывать серьезные проблемы психического характера, неадекватно себя вести? Спаркс, похоже, считал, что у нее было какое-то нервное расстройство. Может быть, депрессия или даже маниакально-депрессивный психоз. Вы можете это определить?

К этому времени череп уже был вскрыт, и рассеченный мозг еще лежал на доске.

— Во-первых, мы не получим никакой информации, потому что мозг сварился, — ответила я. — Но даже в том случае, если бы этого не случилось, искать морфологический коррелят определенного психиатрического синдрома можно в большинстве случаев только чисто теоретически. Некоторого рода указателем на существование названной вами проблемы могло бы служить расширение борозд или уменьшение серого вещества как следствие атрофии, но лишь при условии, что нам был бы известен вес мозга в тот период, когда она была здорова. Тогда я сказала бы: «О да, ее мозг весит на сто граммов меньше, значит, она страдает от психического заболевания». Поэтому, если только у нее нет повреждения мозга или травмы головы, которые могли бы указать на существование проблемы, ответ на ваш вопрос звучит так: нет, я не могу это определить.

Макговерн молчала, очевидно, заметив, что с ней разговаривают далеко не дружеским тоном. Я же, сознавая, что веду себя неоправданно резко и сухо, ничего не могла с собой поделать. У крайнего стола уверенно работал Раффин, совсем еще молодой парень, прошедший подготовку в похоронной конторе. Поймав мой взгляд, он подошел ближе.

— Чак, пожалуйста, закончите здесь и уберите ее в холодильник.

— Конечно, мэм.

Он вернулся к своему столу, а я стянула перчатки и бросила их вместе с маской в красный контейнер для биологически опасных предметов.

— Пойдемте в мой кабинет и выпьем кофе, — предложила я, постаравшись проявить хоть немного любезности. — Там же и поговорим.

В раздевалке мы вымыли руки антибактериальным мылом, и я оделась. Мне хотелось задать Макговерн несколько вопросов и, откровенно говоря, узнать побольше о ней самой.

— Возвращаясь к возможности спровоцированного наркотиками психического заболевания, — заговорила она, когда мы вышли в коридор. — Многие из таких больных тяготеют к самоуничтожению, верно?

— В той или иной степени и форме.

— Они становятся жертвами несчастных случаев, совершают самоубийства, и это возвращает нас к самому главному вопросу. Не случилось ли нечто подобное и здесь?

— Не могу сказать ни да, ни нет. Я лишь знаю, что еще до того, как умереть, она получила два ранения, одно из которых весьма серьезное.

— Но ведь она могла нанести их сама, если была не в себе. Мы не раз видели, как уродуют себя душевнобольные.

Она была права. Я могла бы привести немало случаев, когда люди перерезали себе горло, пронзали себе грудь, ампутировали конечности, стреляли в половые органы или топились в реках и озерах. А также прыгали с высотных сооружений и устраивали самосожжение. Список того ужасного, что делали с собой человеческие существа, был достаточно велик, и каждый раз, когда я думала, что видела уже все, кто-нибудь изобретал что-то новое и жуткое.

Едва я открыла дверь, как на столе зазвонил телефон, и я поспешила снять трубку.

— Скарпетта.

— У меня для вас первые результаты, — сказал токсиколог Тим Купер. — Этанол, метанол, изопропанол и ацетон — ноль. Угарный газ — менее семи процентов. Продолжаю работу.

— Спасибо. Что бы я без вас делала? — Я повернулась к Макговерн: — Она умерла до пожара. Причина смерти — обескровливание и асфиксия, вызванные аспирацией крови, причиненной проникающим ранением в шею. Как именно оно было нанесено, я пока сказать не могу, ответить на этот вопрос предстоит дальнейшему расследованию, но полагаю, что у нас есть основания говорить об убийстве. Сейчас нам надо провести идентификацию, и именно этим я займусь в ближайшее время.

— А что делать мне? — В ее голосе послышались резкие нотки. — Представлять дело так, что она сначала подожгла дом, а потом, не дожидаясь, пока до нее доберется огонь, перерезала себе горло?

Я не ответила и занялась приготовлением кофе.

— Вам не кажется, что это уж чересчур притянуто за уши? — настаивала Макговерн.

Я налила воды из бутылки и нажала кнопку.

— Кей, об убийстве никто и слышать ничего не хочет. Никому не хочется связываться с Кеннетом Спарксом. Надеюсь, вы понимаете, с чем вам придется столкнуться.

— Не только мне, но и АТО.

Я села за стол, беспорядочно заваленный грудами бумаг.

— Послушайте, мне наплевать, кто он такой, — сказала она. — Я делаю свою работу и, если понадобится, произведу арест. Политика меня не интересует.

Я слушала ее не очень внимательно, потому что думала не о Спарксе и не о газетах. Я думала о том, что это дело взволновало меня на некоем более глубинном уровне, затронуло так, как я и представить себе не могла.

— Как долго ваша группа пробудет на ферме?

— Еще день. В крайнем случае два. Спаркс рассказал нам о том, что было внутри дома. Старинная мебель, дубовый паркет, панельная обшивка — уже одно это обеспечивает достаточное количество горючего материала.

— А как насчет ванной комнаты? — спросила я. — Если исходить из того, что пожар начался оттуда?

Макговерн замялась.

— В этом-то и проблема.

— Конечно. Если поджигатель не пользовался катализатором или по крайней мере бензином или чем-то в этом роде, как быть тогда?

— Ребята работают над этим, — уныло ответила она. — И я тоже. По словам Спаркса, там не было ничего горючего, кроме коврика и полотенец. Все остальное — из стали. Душевая — за стеклянной дверью, шторы на окне — синтетические. — Макговерн замолчала, прислушиваясь к урчанию кофеварки, потом продолжила: — О чем идет речь? О пятистах или шестистах киловаттах на комнату размером десять на пятнадцать футов. Конечно, есть и другие переменные величины, такие, как, например, объем проходящего в дверь воздуха...

— Но остальная часть дома? Вы только что сказали, что горючего материала было предостаточно, верно?

— Нас интересует только одно помещение. Комната, откуда все началось. Остальное не так важно.

— Понятно.

— Я знаю, что пламя в ванной поднялось до потолка, и знаю, насколько высоким оно должно быть и сколько нужно киловатт энергии для образования электрической дуги. Ничего подобного не получится, если у нас есть только коврик, пара полотенец и, может быть, штора.

У меня не было ровным счетом никаких оснований сомневаться в правильности ее математических расчетов. Но сейчас важно было не это. Меня заботила собственная проблема. Я полагала, что мы имеем дело с убийством и что в момент начала пожара тело жертвы находилось в ванной комнате в окружении негорючих мраморных полов, больших зеркал и стальных кранов.

— Открытое верхнее окно? Оно вписывается в вашу теорию?

— Возможно. И опять же, чтобы стекло лопнуло, огонь должен был быть очень сильным. В таком случае тепло устремилось в него, как в дымоход камина. Каждый пожар уникален, у каждого свой характер, но при этом все они объясняются законами физики и имеют общие поведенческие черты.

— Понимаю.

— Пожар проходит четыре стадии, — продолжила Макговерн, вероятно, полагая, что имеет дело с полным профаном. — Первая — огненный столб, или столб горячих газов и дыма, поднимающийся от огня. Так было бы, если в ванной воспламенился, скажем, коврик. Чем выше над огнем поднимаются газы, тем менее горячими и более плотными они становятся. Смешиваясь с побочными продуктами горения и несгораемыми частицами, горячие газы начинают опускаться. Цикл повторяется, создавая распространяющийся горизонтально турбулентный дым. Далее должно происходить следующее: слой горячего дыма продолжает опускаться, пока не находит некое вентиляционное отверстие — в нашем случае им могла стать открытая дверь. Дым выходит — свежий воздух входит. Если при этом достаточно кислорода, то температура может превысить шестьсот градусов по Цельсию. Вот тогда мы и получаем настоящий пожар.

— В ванной комнате, — уточняю я.

— Который распространяется на другие комнаты, где достаточно кислорода и горючего материала, чтобы особняк сгорел до основания. Так что меня беспокоит не распространение огня, а то, с чего все началось. Как я уже сказала, коврика, полотенец и шторы для этого недостаточно, если только там не было чего-то еще.

— Может быть, что-то и было, — сказала я, разливая кофе. — Вам как?

— Со сливками и сахаром. Только, пожалуйста, ничего искусственного.

Я пила черный.

Макговерн с любопытством осматривала мой новый кабинет. Он был, конечно, светлее и современнее прежнего, который я занимала в старом здании на Четырнадцатой улице, но места больше не стало. И, что еще хуже, меня почтили «директорским» угловым офисом с окнами, хотя каждый, кто хоть чуть-чуть знает врачей, понимает, что нам нужны стены для книжных полок, а не пуленепробиваемое стекло и вид на автомобильную стоянку и шоссе. Сотни журналов и книг по медицине и юриспруденции стояли, плотно прижавшись друг к другу, кое-где даже в два ряда. Моя секретарша Роуз не раз морщилась, слыша, как я ругаюсь, не находя нужного именно в данную минуту справочника.

— Тьюн, — сказала я, делая первый глоток, — хочу поблагодарить вас за заботу о Люси.

— Люси заботится о себе сама.

— Так было не всегда. — Я улыбнулась, стараясь быть более любезной и скрыть занозой сидящие в сердце обиду и ревность. — Но вы правы, с работой она справляется великолепно. Уверена, перевод в Филадельфию пойдет ей на пользу.

Макговерн прекрасно уловила посланный сигнал, поняв, очевидно, даже то, что я не хотела бы выдавать.

— Кей, что бы я ни делала, у нее не будет легкой дороги. — Она покачала чашку, как будто собиралась не пить кофе, а пробовать некое редкое вино. — Я ее начальница, но не мать.

Ее реплика сильно задела меня, и мое раздражение проявилось уже в том, что я сняла трубку и попросила Роуз никого со мной не соединять. Потом встала и закрыла дверь.

— Хотелось бы надеяться, что она переходит к вам не потому, что нуждается в матери, — холодно ответила я, возвращаясь к столу, который превратился теперь в разделяющий нас барьер. — Люси прежде всего высококвалифицированный профессионал.

Макговерн подняла руку.

— Конечно, кто бы сомневался! Я просто не собираюсь ничего обещать. Люси большая девочка, но ей многое и мешает. В первую очередь фэбээровское прошлое. Некоторые относятся к ней предвзято, считая, что у нее уже сложилось определенное негативное отношение к нашей службе и что она не имеет опыта практической работы.

— Такой стереотип долго не продержится, — сказала я, неожиданно для себя обнаружив, как мне трудно объективно говорить о своей племяннице именно с этой женщиной.

— О, он продержится ровно столько, сколько им понадобится, чтобы увидеть, как она управляется с вертолетом или программирует робота на устранение заложенной бомбы. Или производит в уме расчеты, для которых нам нужен калькулятор.

Я понимала, о чем идет речь. Агентам пожарной службы часто приходится оперировать сложными математическими формулами для расчета физических и химических параметров прямо на месте пожара или даже со слов очевидца. Сомнительно, чтобы способность производить в уме такого рода вычисления помогла Люси обзавестись друзьями.

— Тьюн, — произнесла я, смягчая тон, — Люси отличается от других, и это не всегда идет ей на пользу. Во многих отношениях быть гением так же плохо, как и быть инвалидом.

— Вы абсолютно правы, и я понимаю это даже лучше, чем вы можете себе представить.

— Что ж, раз вы понимаете...

Я чувствовала себя бегуном, с неохотой передающим эстафетную палочку другому.

— А вам надо понять, что с ней обращались и будут обращаться так же, как и со всеми остальными. Никто не станет защищать Люси от реакции других агентов на ее прошлое. Никто не станет защищать ее от слухов о том, почему она ушла из ФБР, и о ее личной жизни.

Я посмотрела на Тьюн в упор, размышляя о том, что ей известно о моей племяннице. Если только у Макговерн не было своего человека в Бюро, она не могла знать ни о связи Люси с Кэрри Гризен, ни о том, какие проблемы могут возникнуть, когда дело последней будет передано в суд, разумеется, при условии, что Кэрри поймают. День и без того получился мрачный, и при мысли о Кэрри настроение у меня совсем упало, так что Макговерн, наверное, почувствовала необходимость заполнить возникшую паузу.

— У меня есть сын, — тихо сказала она, глядя в чашку. — Я знаю, каково это, когда дети вырастают и внезапно исчезают. Они идут своим путем, и они так заняты, что не находят времени ни навестить, ни даже позвонить по телефону.

— Люси давно выросла, — быстро сказала я, потому что мне не хотелось ее сочувствия. — Она в общем-то никогда и не жила со мной постоянно. Люси, если так можно выразиться, всегда отсутствовала.

Макговерн только улыбнулась и поднялась со стула.

— Мне еще надо проверить свое войско. Я, пожалуй, пойду.