"Исчезнувшая пожарная машина" - читать интересную книгу автора (Валё Пер, Шёвалль Май)

IX

В среду, тринадцатого марта, Гюнвальду Ларссону впервые разрешили встать с постели. Он с трудом натянул на себя больничный халат и хмуро посмотрел на свое отражение в зеркале. Халат был на несколько размеров меньше и выцвел так, что установить его цвет было совершенно невозможно. Потом он взглянул на свои ноги. На них были черные шлепанцы на деревянной подошве, рассчитанные явно на Голиафа и могущие служить эмблемой сапожной мастерской.

Его деньги лежали в тумбочке у кровати. Он взял несколько монеток и направился к ближайшему телефону-автомату для пациентов. Набрал номер управления полиции, машинально одергивая рукав своего неудобного облачения. Рукав не поддался ни на сантиметр.

— Да, — сказал Рённ. — О, это ты? Ну, как дела?

— Прекрасно. Послушай, как я здесь оказался?

— Это я привез тебя в больницу. Ты был немного не в себе.

— Последнее, что я помню, так это то, что я сижу и смотрю на фотографию Цакриссона в газете.

— Ну, это было пять дней назад. Как твои руки?

Гюнвальд Ларссон посмотрел на свою правую руку и осторожно пошевелил пальцами. Рука была могучая, покрытая длинными светлыми волосами.

— Вроде бы нормально, — сказал он. — Осталось только несколько маленьких повязок.

— Ну, это хорошо.

— Ты мог бы не начинать каждую фразу с «ну», — раздраженно сказал Гюнвальд Ларссон.

Рённ на это ничего не ответил.

— Ну, Эйнар?

— Ну, что? — сказал Рённ и рассмеялся.

— Почему ты смеешься?

— Просто так. Тебе что-нибудь нужно?

— Сзади и слева в среднем ящике моего письменного стола лежит черный кожаный кошелек. В нем мой ключ зажигания. Поезжай в Булмору и возьми мой белый халат и белые шлепанцы. Халат висит в платяном шкафу, а шлепанцы стоят в прихожей, у двери.

— Ну, думаю, это мне по силам.

— В спальне, в комоде есть кулек с эмблемой универмага «НК», в нем лежит несколько пижам. Возьми его тоже, слышишь?

— Все эти вещи нужны тебе немедленно?

— Да. Эти дураки выпишут меня не раньше, чем послезавтра. Они мне дали серо-сине-коричневый халат, который на десять размеров меньше, и пару клумпов, похожих на гробы. Как там у вас дела?

— Ну, не так уже и плохо. Нормально.

— Чем занимаются Бек и Колльберг?

— Их здесь нет. Они в Вестберге.

— Прекрасно. Как идет расследование?

— Какое расследование?

— Пожара, чего же еще?

— Это дело закрыто.

— Что? — заорал Гюнвальд Ларссон. — Что ты сказал? Закрыто?

— Да, это был несчастный случай.

— Несчастный случай?

— Ну, примерно так… понимаешь, расследование на месте пожара закончилось сегодня утром и…

— Какого черта, что ты болтаешь? Ты что, пьян?

Гюнвальд Ларссон разговаривал так громко, что палатная сестра вышла в коридор.

— Понимаешь, этот Мальм…

— Больной Ларссон, — строго сказала сестра. — Так нельзя себя вести.

— Заткнись, — гаркнул вышедший из себя Гюнвальд Ларссон.

Сестра была полной дамой лет пятидесяти с решительным подбородком. Она окинула пациента ледяным взглядом и приказала:

— Немедленно повесьте трубку. Судя по всему, вам слишком рано разрешили встать, больной Ларссон. Я должна немедленно сообщить о случившемся врачу.

— Ну, ладно, я приеду как можно скорее, — заверил его Рённ. — Я привезу тебе документы, так что ты сам сможешь во всем разобраться.

— Больной Ларссон, немедленно отправляйтесь в постель, — раздался голос медсестры.

Гюнвальд Ларссон открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал.

— Ну, пока, — сказал Рённ.

— Пока, — нежно попрощался Гюнвальд Ларссон.

— Я сказала, немедленно в постель, — приказала медсестра. — Вы разве не слышали, больной Ларссон?

Она не сводила с него глаз до тех пор, пока он не закрыл за собой дверь палаты.

Гюнвальд Ларссон хмуро глядел в окно. Оно выходило на север, и он мог видеть почти весь Сёдермальм. Ему казалось, что он даже различает верхушку закопченной трубы, оставшейся на месте пожара.

«Что бы это все могло означать, черт побери?»— подумал он.

И через минуту:

«Они, наверное, сошли с ума, Рённ и все остальные».

В коридоре раздались приближающиеся шаги.

Гюнвальд поспешно нырнул в постель и попытался выглядеть воспитанным и невинным.

Совершенно противоестественная затея.

В трех километрах от него Рённ положил трубку, улыбнулся и постучал указательным пальцем по своему красному носу, словно хотел удержаться от взрыва смеха. Меландер, который сидел напротив него и барабанил на своей старенькой пишущей машинке, поднял взгляд, вынул изо рта трубку и сказал:

— Кто тебя рассмешил?

— Гюнвальд, — сказал Рённ, стараясь подавить смех, — Ему уже лучше. Ты бы только слышал его голос, когда он говорил, какую одежду они ему дали. А потом пришла сестра и принялась на него орать.

— А что он сказал о Мальме и обо всем остальном?

— Пришел в бешенство. Рвал и метал.

— Ты увидишь его?

— Ну, думаю, что да.

Меландер придвинул к Рённу несколько скрепленных между собой листков рапорта и сказал:

— Возьми это с собой… ему будет приятно.

Рённ молча посидел с минуту и сказал:

— Можешь дать мне десять крон на цветы?

Меландер сделал вид, что не слышит.

— Ну, тогда пять, — через минуту сказал Рённ.

Меландер возился со своей трубкой.

— Пять, — упрямо сказал Рённ.

Меландер невозмутимо вытащил бумажник и изучил его содержимое, держа бумажник так, чтобы Рённ не видел, что находится внутри. Наконец, он сказал:

— Можешь разменять банкнот в десять крон?

— Думаю, смогу.

Меландер озадаченно посмотрел на Рённа. Потом достал банкнот в пять крон и положил его на рапорт. Рённ взял деньги и документы и направился к двери.

— Эйнар, — сказал Меландер.

— Ну?

— Где ты собираешься покупать цветы?

— Не знаю.

— Не покупай их в киоске возле больницы. Они там жульничают.

Рённ ушел. Меландер посмотрел на часы и напечатал:

«Дело закрыто. В дополнительных мерах необходимости нет. Стокгольм, среда, 13 марта 1968 года, 14 часов 30 минут».

Он вытащил лист из машинки, достал из кармана авторучку и завершил отчет своей абсолютно неразборчивой подписью. Она была такой крошечной, что Колльберг обычно утверждал, будто бы она похожа на трех дохлых прошлогодних комаров. Потом он положил отчет в корзинку, где лежали документы, с которых нужно было снять копии, выпрямил скрепку, вынул еще одну трубку и принялся ее прочищать.

Меландер со всей серьезностью относился к своим отчетам. Он работал по собственной методике, гарантирующей, что все будет записано и ничего не упущено. Она была частью его системы. Подробности запоминаются легче, если их записывать сразу и формулировать четко и ясно. Ему достаточно было один раз прочесть любой текст, чтобы потом никогда его не забывать. Впрочем, он вообще никогда и ничего не забывал.

Делом о пожаре на Шёльдгатан он занимался ровно пять дней, с пятницы, и закончил его две минуты назад. Поскольку дежурить в субботу и воскресенье ему не было нужно, он теперь надеялся получить четыре выходных подряд. Хаммар уже согласился, конечно, если не случится ничего непредвиденного.

Не рановато ли было ехать в их летний домик в Вермдё? Да, вроде бы, нет. Он мог бы начать покраску, а жена привела бы в порядок кухонные полки, застелила новую бумагу. Летний домик был его гордостью. Домик перешел к Меландеру по наследству от отца, который тоже был полицейским, сержантом в Накке, и единственное, что мучило Мсландера, так это то, что у него нет детей и ему, в свою очередь, некому оставить домик. Впрочем, решение остаться бездетными они с женой приняли совершенно добровольно, отчасти для удобства, отчасти после тщательных финансовых расчетов. В те времена трудно было предвидеть, что полицейским впоследствии так резко повысят зарплату, и, кроме того, он всегда учитывал, что выбранная им профессия связана с большим риском, и вел себя соответствующим образом.

Он закончил прочищать трубку, набил ее табаком и закурил. Потом встал и пошел в туалет. Он надеялся, что в ближайшее время телефон не зазвонит.

Осмотр мест происшествия был для Фредрика Меландера делом привычным, может, даже более привычным, чем для любого другого полицейского в стране. Ему исполнилось сорок восемь лет, и в молодые годы он учился у таких людей, как Харри Сёдерман и Отто Вендель.[5]

За время работы в отделе расследования убийств, куда он перешел после централизации полиции в 1965 году, он насмотрелся на сотни самых невероятных преступлений и мест происшествия. В подавляющем большинстве они выглядели совершенно непривлекательно. Однако Меландер был человеком невпечатлительным. Он обладал способностью выполнять свою работу абсолютно без всяких эмоций. Многие коллеги завидовали этому его качеству, о наличии которого у себя он даже не подозревал.

Поэтому увиденное на Шёльдгатан вовсе не подействовало на его психику и не вызвало у него каких-либо заметных эмоций.

Работа па месте пожара требовала внимания и систематизации. Сначала необходимо было выяснить, сколько погибло людей. Обнаружили три трупа, в которых опознали Кристину Модиг, Кеннета Рота и Гёрана Мальма. Все три трупа серьезно обгорели. Мальм частично даже обуглился. Его труп нашли последним, когда раскопали самый нижний слой. Кристина Модиг лежала в западном крыле дома, которое относительно меньше пострадало. Обоих мужчин нашли в полностью разрушенном восточном крыле, где начался пожар. Кристине Модиг было четырнадцать лет, она еще ходила в школу. Кеннету Роту было двадцать семь, а Гёрану Мальму — сорок два. Двое последних числились в уголовной картотеке полиции и не имели постоянного места работы. Б#243;льшая часть этих сведений была известна и раньше.

Задача второй стадии расследования состояла в том, чтобы найти ответ на два вопроса: каковы причины смерти и отчего возник пожар.

Ответ на первый вопрос должен быть дать патологоанатом из Института судебной экспертизы. От вопроса о причине пожара голова должна была болеть у Меландера, несмотря на то, что он никогда не испытывал головной боли.

В его распоряжении было несколько экспертов из пожарного ведомства и Института судебной экспертизы, которые вначале не доставили ему особой радости. Их главный| вклад в расследование состоял в том, что они жмурились и напускали на лица загадочное выражение.

Меландер сделал несколько сот фотографий. Когда находили каждый труп — Кристину Модиг на следующий день после пожара, Кеннета Рота в воскресенье и Гёрана Мальма лишь в понедельник, — он фотографировал его под всеми возможными углами и отправлял останки на вскрытие.

Трупы выглядели не слишком привлекательно, но так как пожар длился недолго, а человеческое тело состоит на 90 процентов из жидкости, то сгорели они не полностью, и медицинским экспертам осталось достаточно работы.

В первых протоколах никаких неожиданностей не оказалось.

Кристина Модинг умерла от отравления окисью углерода. На ней была ночная рубашка, и она лежала в постели. Все указывало на то, что она умерла во время сна. В ее дыхательных органах и бронхах обнаружили частички сажи.

Обстоятельства смерти Кеннета Рота были такими же, за исключением того, что он не был одет и находился в полном сознании. Из-за попыток спастись он сильно обгорел. Он тоже надышался ядовитого дыма, а в его горле, бронхах и легких присутствовала сажа.

Однако с Гёраном Мальмом дело обстояло по-другому.

Были и другие, более разительные отличия. Мальм действительно умер, лежа в своей постели, но удалось установить, что он был полностью одет. Многое указывало на то, что на нем было не только нижнее белье, брюки и пиджак, но также носки, ботинки и пальто. Труп сильно обуглился и лежал в так называемой позе фехтовальщика, которая объясняется сокращением мышц после смерти от жара. Все свидетельствовало о том, что пожар начался в его квартире, однако ничто не говорило о том, что при этом он находился в полном сознании и пытался спастись.

Что же касается причины пожара, то у Меландера уже имелась собственная версия, когда он разговаривал с Мартином Беком и Колльбергом днем в пятницу, хотя он и не стал излагать ее им. Пожар начался вследствие какого-то взрыва и затем очень быстро распространился по всему дому. В глубине души Меландер полагал, что взрыв был вызван горячей золой или тлеющими углями и что прошло несколько часов, прежде чем температура повысилась настолько, что оконные стекла лопнули. На этой стадии Гёран Мальм уже мог быть мертв, а б#243;льшая часть утвари и мебели у него в квартире расплавилась или обуглилась точно так же, как пол, потолок и стены. «Взрыв», который, как он полагал, видел Ларссон, в этом случае мог объясняться тем, что огонь мгновенно охватил всю квартиру, когда лопнуло первое оконное стекло и туда ворвался свежий воздух. Естественно, потом уже могли быть вторичные взрывы газовых труб, каких-нибудь веществ, бензина или спирта. Причиной такого пожара могло быть все, что угодно: брошенная сигарета, искра из кухонной плиты, забытый утюг, тостер, неисправность электропроводки; имелись сотни причин, и большинство из них казались весьма вероятными. Однако во всех этих рассуждениях был один прокол и именно поэтому Меландер пока что оставил эту версию при себе. Если огонь тлел так долго, что вся квартира Мальма и он сам обуглились, жар должны были почувствовать в квартире наверху, где в это время находились четыре человека. С другой стороны, никакого противоречия здесь не было, потому что эти люди могли спать или находиться под влиянием алкоголя либо наркотиков. А допрашивать их не входило в его обязанности. С какой стороны ни посмотри, сплошные темные пятна.

Во вторник, в половине второго Меландер вернулся на место пожара после скромного обеда у киоска с сосисками на Рингвеген. Здесь его терпеливо ждал мотоциклист, доставивший ему коричневый конверт. В конверте находилась короткая записка от Колльберга.

«Предварительный телефонный отчет о вскрытии Мальма. Смерть наступила в результате отравления окисью углерода до начала пожара. Следов сажи в легких и дыхательных путях не обнаружено».

Меландер прочел записку трижды. Потом он чуть приподнял брови и спокойно принялся набивать трубку. Он знал, что нужно искать и где именно.

Вскоре он нашел то, что искал.

Предпринимая все возможные меры осторожности, они извлекли из-под обломков все, что еще пять дней назад находилось в кухне Гёрана Мальма. Среди прочего обнаружили маленькую старую газовую плиту на четырех ножках, с двумя горелками. Она стояла на покрытой линолеумом деревянной решетке, но когда последняя сгорела, плита упала. Деревянный пол и перекрытия тоже разрушились, и то, что осталось от наполовину расплавившейся плиты, лежало в яме на глубине около 80 сантиметров ниже первоначального уровня пола. Газовая плита почти полностью развалилась, однако латунные краны на обеих горелках пострадали меньше всего. Оба крана были открыты; в закрытом состоянии они фиксировались штырьками, входящими в пазы фланцев, и не могли открыться случайно, например, от толчка или от того, что кто-то зацепился за них одеждой. Плита присоединялась к газовой магистрали при помощи резинового патрубка. От него практически ничего не осталось, но все же можно было установить, что он красного цвета, около одного сантиметра в диаметре. Он присоединялся к мундштуку, который, в свою очередь, крепился непосредственно к трубе. Для того, чтобы резиновый патрубок не соскочил с мундштука, он обычно фиксировался хомутиком из оцинкованного железа, затянутого болтом и гайкой. Кроме того, на мундштуке имелся главный вентиль. Оказалось, что вентиль открыт, а хомутик отсутствует на своем месте. Отсутствие хомутика нельзя было объяснить естественными причинами, потому что даже в том случае, если бы резиновый патрубок полностью сгорел, хомутик или, по крайней мере, то, что от него осталось, должно было быть на месте, так как для того, чтобы его снять, нужно было ослабить болт.

Меландеру и его людям понадобилось около трех часов, чтобы найти хомутик. Он действительно был изготовлен из оцинкованною железа и лежат в двух метрах от мундштука газовой трубы. Он не очень пострадал, гайка и болт оказались на месте. Болт, однако, висел на двух последних нитках резьбы. Это означало, что кто-то отвинтил болт и освободил хомутик. Рядом они обнаружили предмет, который сначала приняли за согнутый гвоздь, однако при более внимательном изучении оказалось, что это отвертка со сгоревшей ручкой.

Теперь Меландер продолжил поиски в другом направлении.

В квартире было два источника тепла — изразцовая печь и маленькая железная печурка; заслонки дымоходов у обеих были закрыты.

Дверь в прихожую полностью выгорела, так же как и дверная рама, однако замок сохранился. Ключ торчал изнутри, он немного подплавился, но все же свидетельствовал о том, что дверь была заперта и к тому же на два оборота.

Вскоре начало темнеть и Меландер, обдумывая заметно исправленную версию, направился домой, в свою уютную квартиру на Полхемсгатан, где его ожидал ужин, несколько спокойных часов у телевизора и в завершение всего десятичасовой крепкий сон. Переступив через порог, он увидел, что жена уже накрыла на столе в кухне и еда готова. Печеные бобы и жареные сосиски. Его шлепанцы стояли на привычном месте у кресла перед телевизором, а кровать, казалось, ждала своего хозяина и повелителя.

Не так уж и плохо, подумал Меландер.

Его жена была экономной некрасивой женщиной ростом около 175 сантиметров с большой обвисшей грудью, страдающая плоскостопием. Она была на пять лет моложе его, звали ее Сага. Он считал ее очень красивой и придерживался этого мнения на протяжении более чем двадцати двух лет. Она и вправду ненамного изменилась за это время и по-прежнему весила 65 килограммов, а соски ее грудей остались такими же маленькими, розовыми и цилиндрическими, как ластик на торце карандаша.

Когда они легли в постель и выключили свет, он взял ее за руку и сказал:

— Дорогая.

— Да, Фредрик?

— Этот пожар произошел в результате несчастного случая.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

— Замечательно. Я люблю тебя.

И они уснули.

На следующее утро Меландер обследовал окна в квартире Мальма. Естественно, стекла и рамы вылетели, но шпингалеты валялись среди золы, кусков черепицы, осколков стекла и прочего хлама. Некоторые из них все еще болтались на обуглившихся остатках оконных рам. Все они были тщательно закрыты изнутри. Фронтон в восточной части дома полностью разрушился в результате взрыва, однако обломки этой стены обуглились не так сильно.

Он нашел еще два предмета.

Во-первых, деревянную раму окна Мальма. Весь ее край был покрыт чем-то желтым и липким. У него не было сомнений, что это остатки пластыря.

Во-вторых, вентилятор, который был вмонтирован в наружную стену. Вентилятор был забит ватой и остатками полотенца.

После этих находок дело совершенно прояснилось. Гёран Мальм совершил самоубийство. Он запер дверь и закрыл все окна, задвинул заслонки и заткнул вентилятор. Он также заклеил пластырем все щели в окнах. Для того, чтобы все кончилось быстро и безболезненно, он ослабил хомутик и снял резиновый патрубок. Потом открыл главный вентиль и лег в кровать. Газ, исходящий через относительно широкую трубу, быстро наполнил комнату; через несколько минут Мальм потерял сознание и максимум через пятнадцать минут умер. Наличие окиси углерода у него в крови, таким образом, объясняется отравлением газом; вероятнее всего, когда начался пожар, он уже был мертв в течение нескольких часов. Все это время газ стремительно выходил из магистрали. Квартира превратилась в настоящую бомбу, крошечной искорки было достаточно, чтобы произошел разрушительный взрыв газа и дом взлетел на воздух.

Последним, что сделал Меландер на месте пожара, было то, что он обследовал газовый счетчик и проверил его показания, получив, таким образом, еще одно доказательство в пользу того, что его версия правильна.

Затем он отправился на Кунгсхольмсгатан и доложил о результатах.

Факты были бесспорными.

Хаммар пришел в восторг и даже не пытался это скрывать.

Колльберг подумал: «А я что говорил», потом сказал это вслух и немедленно начал готовиться к возвращению в относительно спокойную Вестбергу.

Мартин Бек, казалось, о чем-то задумался, но факты оспаривать не стал и утвердительно кивнул.

Рённ с облегчением вздохнул.

Хаммар объявил, что расследование закончено и дело закрыто.

Меландер был доволен собой.

Собственно говоря, оставался один вопрос, на который не было ответа, подумал он. Однако существовали сотни предполагаемых ответов на этот вопрос и выбирать из них единственно правильный было не только не нужно, но и почти невозможно.

Выйдя из туалета, он услышал, как где-то рядом звонит телефон, возможно, даже в его собственном кабинете, но проигнорировал этот звонок. Он пошел в гардероб, надел пальто, и теперь ему предстояли четыре хорошо оплачиваемых выходных дня.

Десятью минутами позже, после пяти с половиной дней адских мук, умерла рыжеволосая Мадлен Ольсен. Ей было двадцать четыре года.