"Турмс бессмертный" - читать интересную книгу автора (Валтари Мика)

6

До позднего вечера нас несло вдоль синеющих берегов Кипра, и никакие наши попытки выйти в открытое море не увенчались успехом. Непрекращающийся резкий ветер мчал нас на северо-восток. Как ни поворачивали мы паруса, все было напрасно: словно некая неумолимая сила толкала нас вперед. Весла при таком ветре тоже были бесполезны, так что мы предпочли поберечь гребцов на случай, если ветер переменится и погонит нас к берегу. Как только стемнело, Дионисий велел свернуть до половины паруса и канатами связать наши суда, чтобы ночью их не отнесло далеко друг от друга. Еще он приказал команде выставить ночные дозоры, чтобы, пока одни спят, другие охраняли корабли. Да и сам Дионисий не ложился, до утра беспокойно вышагивая по палубе.

Ночь, однако, прошла без тревог, а на рассвете нас разбудили удивленные возгласы дозорных. Поднявшись на палубу, мы увидели, что море безмятежно и наши суда покачиваются на волнах у восточной оконечности Кипра. Солнце цвета червонного золота вставало из моря, озаряя своими лучами высящийся на вершине крутого холма храм Афродиты. С корабля были хорошо видны его террасы и колонны, и мы слышали даже, как поют, встречая новый день, черные петухи этой славной богини.

Наши проводники с Кипра закричали, что, верно, сама всемогущая Афродита наслала бурю, чтобы она занесла нас сюда. Афродита — покровительница всех мореплавателей — особенно почиталась на побережье Восточного моря. Финикийцы поклонялись ей под именем Астарты, так что это была богиня, связующая восток с западом. А Кипр слыл родиной Афродиты: именно у этого острова она явилась на свет из морской пены, и только золотистые волосы прикрывали ее прекрасное, сверкающее белизной тело. Нам непременно следовало причалить здесь, чтобы принести Афродите жертву, иначе мы могли навлечь на себя ее гнев, а, как известно, Киприда страшна в гневе.

Но Дионисий громовым голосом приказал гребцам править в открытое море; при этом мы лишь чудом не сели на мель, каких было много между прибрежными островками. Команда роптала, видя, как наши суда идут на юго-восток, а проводники причитали, что, мол, не их вина, если мы повернули от берега, не принеся жертвы Афродите.

Дионисий же объявил:

— Я почтительно склоняюсь перед могуществом златокудрой богини и клянусь, что принесу ей жертву при первой же возможности. Однако вы видели, что там, в порту, стоят большие корабли, а нам еще рановато совать голову в петлю. Нет уж, я скорее брошу вызов Афродите, чем богам войны.

И он велел налечь на весла, грозно крикнув гребцам:

— Уж я отобью у вас охоту вести речи про жертвы! Вскоре гребцам и впрямь стало не до разговоров.

Жадно ловя ртом воздух, они выбивались из сил — но при этом наши корабли еле продвигались вперед. Однако как только храм Афродиты скрылся из виду, суда набрали скорость, да и дыхание гребцов выровнялось, будто с груди у них внезапно сняли тяжесть. Небо сделалось ясным и безоблачным, море подернулось мелкой нежной рябью, и все вокруг нас так и сияло.

В полдень дозорные закричали, что видят верхушку мачты и цветной парус. Навстречу нам плыл корабль, и через некоторое время мы стали различать его резные деревянные перила, отделанное серебром и слоновой костью изображение бога на носу и блестевшие на солнце окованные медью весла.

Когда этот стройный быстроходный корабль подплыл ближе, наши проводники с Кипра, разглядев реющий на мачте вымпел, сказали:

— Они из Тира. Уж не хочешь ли ты, Дионисий, поссориться с Финикией — владычицей морей.

Но Дионисий без колебаний приказал финикийскому кораблю остановиться, и наши люди взяли судно на абордаж, не встретив никакого сопротивления. Финикийцы только кричали что-то хриплыми голосами и простирали вперед руки, словно пытаясь преградить нам путь. Среди них было множество жрецов в плащах с пурпурной каймой, с расшитыми жемчугом повязками на лбу и с серебряными погремушками и колокольчиками на шее.

— Что они кричат? — спросил Дионисий, опустив меч.

Киприоты, дрожа от страха, объяснили:

— Это священный корабль. Они везут благовония и жертвы для покровительницы мореплавателей — Афродиты Киприды.

Дионисий, блуждая взглядом по сторонам, растерянно дергал себя за бороду. Тем временем жрецы принялись трясти своими погремушками, бранясь и грозно размахивая руками. Дионисий прикрикнул на них, но они присмирели, только когда он взялся за топор.

Вместе со своими ближайшими помощниками Дионисий обошел захваченный корабль. На нем был ценный, но большей частью бесполезный для нас груз — кроме разве что расшитых дорогими камнями и жемчугом священных одежд. Но когда Дионисий хотел осмотреть огороженное помещение на корме, жрецы так крепко вцепились в ткань, которой был занавешен вход, что ее пришлось сорвать. Спустя мгновение он вышел и, покраснев, сказал:

— Там ничего нет — только четыре дочери Астарты.

Мы заинтересовались. Наши киприоты, поговорив со жрецами, выяснили, что четыре девушки предназначаются в дар Афродите Киприде от ее сестры Астарты из Тира.

— Это неспроста, — стали шептаться люди, после чего закричали наперебой, что желают увидеть девушек.

Дионисий, который до сих пор не решил, как поступит с кораблем, со смехом велел вывести пленниц.

Плавной поступью они без страха вышли из своего укрытия — с распущенными волосами, с ожерельями на шее и в набедренных повязках жриц. У одной кожа была белая, как снег, у другой — желтая, как горчица, у третьей — красная, как медь, а у четвертой — черная, как смоль. Все ахнули от изумления, ибо никто из нас никогда еще не видел желтокожих. Самые недоверчивые говорили, что девушку нарочно покрасили. Дионисий, послюнив палец, стал тереть обнаженное девичье плечо, но цвет его не изменился. Девушка же, не сопротивляясь, только глядела на него своими раскосыми черными глазами.

— Не спорю, это неспроста, — сказал Дионисий. — Богиня поняла, что мы не могли сойти на берег и принести ей жертву. И вот она сама посылает нам для себя жертвы, равных которым мы никогда бы не нашли. Мы захватили судно. Оно — наше. И я втыкаю мой топор в палубу в знак того, что мы приносим этот корабль в дар Киприде.

Люди одобрили его намерение, говоря, что они не воюют с богами и девушками, предназначенными им в жертву. Некоторые вполне миролюбиво, скорее на память, забрали у жрецов погремушки и кое-какие украшения, у девушек же не взяли ничего.

Те же, видя, что мы собираемся покинуть судно, вдруг оживленно защебетали, показывая на нас пальцами. Негритянка схватила Дионисия за бороду, а девушка с белой кожей коснулась пальцами моих губ.

— Чего они хотят? — нахмурившись, спросил Дионисий.

Жрецы из Тира нехотя объяснили: девушки считают, что вы должны принести и другую жертву Афродите — богине любви. А так как вас слишком много, они желают выбрать четверых, от которых и примут жертву. Сами жрецы возражали против этого, заявляя, что вправе взять от нас лишь один дар — топор, который Дионисий воткнул в палубу. Но Дионисий, высвободив бороду из рук негритянки, после долгих, тяжких раздумий рассудил так:

— Нельзя останавливаться на полпути. Давайте бросим жребий, чтобы выбрать тех четверых, которые совершат обряд за всех нас.

Решение Дионисия моряки нашли мудрым и благородным.

Богиня равномерно распределила свою милость: в команде каждого из наших кораблей кто-то вытянул счастливый жребий — красный, черный и желтый камешки. Невероятно, но четвертый, белый, достался мне. С ужасом увидев у себя на ладони этот камень, я словно вновь ощутил на губах нежные девичьи пальцы и подумал, что за блаженство меня ждет. Но я тут же незаметно сунул свой камень в руку Микона, ибо он был сообразительнее Дориэя, который наверняка принялся бы мямлить, выясняя, что это я делаю.

— Я начинаю понимать, — зашептал Микон, — отчего шторм привел нас к храму Киприды…

Я оборвал его, заставив поднять вверх руку с камнем. Гребцы вымыли и натерли благовониями счастливцев и попросили для них у Дионисия ожерелья и перстни из общей добычи.

Меж тем как все выстроились в очередь у котлов с пищей, четверка избранников во главе с Миконом — старшим из них по положению — вошла в огороженное помещение на корме. Жрецы вновь занавесили вход тканью, которую сорвал Дионисий, и принялись хриплыми голосами распевать гимны. Оставшимся снаружи пришлось довольствоваться горячей пищей, Дионисий, впрочем, приказал еще принести вина, чтобы отпраздновать торжественное событие.

Однако многие, забыв о вине, остались сидеть на палубе, устремив взгляд в сторону занавеса на корме.

Когда солнце стало склоняться к горизонту, Дионисий начал проявлять признаки нетерпения. В конце концов он не выдержал и сказал:

— Войдите за занавес и выведите оттуда этих четверых. И если вы прервете их жертвоприношение, пусть пеняют на себя.

Увидев, как гребцы тащат своих товарищей из-за занавеса, мы от изумления разинули рты. Бедняги еле шли, с трудом переставляя ноги, закатив глаза и высунув языки. Последним плелся Микон; его поддерживали двое гребцов, которых он обнимал за шею. Тяжело перепрыгнув на наш корабль, он потерял равновесие и растянулся на палубе.

Дионисий приказал браться за весла и грести на северо-восток, как если бы мы собирались обогнуть Кипр и вернуться в ионийские воды. Он догадывался, что жрецы из Тира сообщат персам о встрече с пиратским судном и те пошлют за нами погоню, но рассчитывал обмануть преследователей.

Кто бы мог подумать, что мы пойдем в финикийские воды — туда, где нас ждет верная смерть? Только когда корабль, везущий жертвы, скрылся за горизонтом, Дионисий велел рулевому повернуть на юго-восток. В тот же миг по морю пробежал легкий ветерок, словно Афродита Киприда решила явить нам свою милость.

— Я человек, который не привык верить богам, — заметил Дионисий. — Но даже я понял, что Афродита предпочитает принять корабль с жертвами от нас, а не от финикийцев. Так что пусть они отвезут наши дары и, если хотят, передадут персам, куда мы якобы поплыли.

Микон чуть ли не на четвереньках выполз на палубу, но не успел он добраться до борта, как его стошнило. При виде меня он с вымученной улыбкой проговорил:

— Мне казалось, я знаю многое, но вот выяснилось, что я ничего не знаю. Теперь я поверил, что невидимые золотые сети Афродиты могут опутать по рукам и ногам даже самого сильного мужчину.

Когда же солнце село, а море оделось пурпуром, он отдал мне гладкий белый камешек со словами:

— Спрячь его, Турмс, ведь он предназначался не мне, а тебе — любимцу богини.

Я взял камешек и спрятал его, как некогда черный камень, подобранный в храме Кибелы в Сардах. Этот мой счастливый жребий также являл собой знак того, что завершилась еще одна пора в моей жизни, хотя тогда я этого не понимал.

Микон, однако, предостерег меня:

— Хотя боги щедро одаривают своих избранников, они, бывает, еще больше требуют взамен. Твоя богиня — Артемида, властвующая над тобой в образе луны. Когда на небе молодой месяц, ты слаб и угнетен; но вот он увеличивается — и ты набираешься сил, расцветая в полнолуние. Афродита тоже к тебе благосклонна, и в этом для тебя скрыта опасность. Ведь эти две богини — соперницы, так что берегись пожертвовать одной из них больше, чем другой! Постарайся сохранить благоволение обоих и предоставь им самим бороться за тебя.

И, протянув ко мне руку, он со слезами в голосе воскликнул:

— Завидую я тебе, Турмс. Я познал твою богиню в жутких муках телесных наслаждений и готов на все, только бы принадлежать ей до смерти. Ее сила упоительна и ужасна. Она заставляет забыть об остальных богах, и я не остановился бы перед тем, чтобы оскорбить любого из них, если бы это помогло мне добиться любви Киприды.

Подумав, он добавил:

— Я знал, что можно постичь богов, если долго поститься, умерщвлять плоть и бдеть, как поступают посвященные. Но я и не подозревал, что и на вершине блаженства можно узреть то, что скрыто от нас: прошлое и будущее. Афродита при всем своем легкомыслии мудрая богиня. А может быть, именно в ее легкомыслии и заключается величайшая мудрость?

Я снисходительно слушал его, думая, какой слабый человек Микон. Себя самого я считал сильным.

Но обо всем этом я позабыл, пока мы плавали в финикийских водах. Было полнолуние, и мы носились по морю, как разъяренные псы Артемиды, убивая, грабя и пуская на дно корабли. Вскоре наши суда, нагруженные богатой добычей, отяжелели и сделались неповоротливыми. Финикийцы зажгли вдоль всего побережья сигнальные костры. В тяжелом бою нам удалось протаранить и потопить два финикийских сторожевых корабля, которые застигли нас врасплох в открытом море. В сражении полегло много наших людей; еще больше было раненых. Меня же словно защищал невидимый щит: я не получил ни одной царапины.

Воины стали поговаривать, что видят тени умерших, взывающие об отмщении, которые бродят ночью по нашим кораблям. Да и днем, бывало, море и воздух вокруг наших кораблей темнели без видимой причины.

Дионисий старался задобрить погибших, принося им жертвы. В остальном же счастье не отвернулось от него: море и волны почти не потрепали наши суда, и лишь после стычки со сторожевым кораблем финикийцев они дали течь, так что нам пришлось заделывать пробоины.

Но когда над горизонтом взошел тонкий серебристый серп молодого месяца, Дионисий сказал:

— Довольно искушать судьбу, тем более что у нас больше нет места для добычи. Я не так жаден, чтобы продолжать грабить, теряя подвижность кораблей. На этом наше плавание окончено, пора позаботиться о сохранении нашей жизни и добычи. Повернем же на запад, и пусть Посейдон поможет нам пересечь бескрайние морские просторы.

Дионисий оставил в живых некоторых проводников с захваченных кораблей, которым были ведомы Дальние моря, хотя не слишком доверял им: ведь у финикийцев считалось тягчайшим преступлением, если кто-то сообщал чужим сведения о морских путях, береговых знаках и ветрах. Фокейцы ликовали; Дионисий же густо намазал кровью лик, руки и ноги бога на носу своего судна и приказал принести в жертву всех пленных, а кровь их вылить в море. У моряков жертва — обычное дело, не то что на суше, поэтому никому и в голову не пришло возражать против этой варварской жестокости. Один только Микон нашел ее чрезмерной.