"Тринадцать способов умереть" - читать интересную книгу автора (Рощин Валерий)

Способ второй 2-4 сентября

Крепкие матерные словечки так и норовили вырваться из уст связанного Барклая. Им бы – этим словечкам, сейчас не помешали ни разбитые губы; ни сочившаяся, солоноватая кровь, которую поминутно приходилось сплевывать…

Да что от них было проку?! Ругаться следовало раньше, когда готовил и натаскивал прибывшую из училища молодежь.

Мало натаскивал! Недостаточно был строг и требователен! Редко наказывал! Да что там наказывать?! Гнать следовало в три шеи в армейский спецназ тех, кто не дотягивал, не укладывался в жесткие требования. А теперь… Теперь следовало молиться богу или уповать исключительно на удачу, на счастливый случай. Но надежд на эти «чудесные» составляющие успеха становилось все меньше и меньше.

Троицу выживших бойцов куда-то вели по скользкой пыльной тропе. Руки их накрепко скручивала длинная веревка, образующая единую связку; глаза закрывали плотные повязки, свернутые из их же, спецназовских бандан. Ноги для самостоятельного передвижения оставались свободны, да от этого легче не становилось.

Первым в связке, спотыкаясь, шел подполковник; вторым шагал его заместитель Толик; замыкающим плелся молодой Кравец.

Идиот! Салабон в лейтенантских погонах!.. Именно из-за его нерасторопности и слабости пришлось…

Барклай зло сплюнул опять накопившуюся во рту кровь.

Способных продолжать бой у лесной проплешины оставалось трое: Толик, раненный Димка Логинов и сам Барклай. Не много, если рассчитывать на благополучный финал в проваленной операции; но и не мало, для того чтобы испортить «чехам» праздничное настроение по поводу хитро организованной ловушки. Втроем они еще поспорили бы с бандой. Ох, как поспорили, если бы не слабак Кравец!..

Признаться, подполковник посчитал его убитым, когда тот, нырнув в заросли за ушедшим в сторону от тропы бандитом, надолго пропал из виду.

Да… лучше бы его там убили!..

Грех, конечно, так рассуждать, но…

Но мальчишка оказался жив. Мало того, бандит обезоружил лейтенанта и, прячась за обмякшим телом, выволок из кустарника, приставив к горлу десантный нож.

Вот тут-то, увидев обезумевшие от страха и полные страдания глаза молодого подчиненного, Барклай хрястнул с досады своим автоматом о камень и медленно встал, подняв руки.

Встал и Толик. Раненный Димка подняться не смог…

Человек, не ведавший ранее провалов, будет до самой последней минуты надеяться на чудо, на счастливое спасение. И лишь тот, кто успел не раз побывать в когтях смерти, способен в самой критической ситуации более или менее четко себе сказать: да, приятель – это конец. Барклай даже в то ужасное мгновение, когда пришлось поднять руки, не считал положение безнадежным, еще лелеял надежду на другой исход, ибо случались в его биографии схожие переделки. И каждый раз выпутывался, отыскивая крошечную лазейку, изобретая единственно возможный способ…

Но теперь все складывалось иначе – из зарослей появлялись все новые и новые боевики; вооруженные до зубов, озлобленные потерями; с волчьими, наполненными ненавистью взглядами…

Тогда-то он и буркнул:

– Все. Отвоевался.

Раненного Димку Логинова добили сразу, без единого слова, без секунды сомнения. Прищурив колючие глазки, предводитель банды подозрительно косил и на окровавленное колено Барклая. Правда, позже, когда оставшихся в живых русских избивали, он принял решение отсрочить его смерть – не смотря на касательное ранение, тот все же крепко стоял на ногах…

И вот, избитых, связанных, утерявших веру в спасение, под конвоем многочисленного отряда их куда-то ведут. Впрочем, где бы они ни оказались, перспектива остаться в живых не маячила – не перерезали глотку в ущелье, значит, решили приберечь для показательной казни в бандитском стане.

– Так мне, мудаку и надо! – прошептал Барклай разбитыми губами. – Полгода собирался написать рапорт! Нет, опять поперся!.. Дома такая баба ждет, а я ползаю по этим скалам во главе детсадовского сброда. Старый придурок!..

– Брось, Барк. Кто ж знал, что так случится, – послышался за спиной приглушенный голос Толика.

Вздохнув, командир группы промолчал…

Нет, он обязан был предугадать, предусмотреть все нелепости, приведшие к провалу задания, к гибели группы. Сколько сотен километров намотал пешкодралом по горам, да по лесам чеченским! Сколько сожрал сухпаев! Скольких товарищей здесь похоронил!.. А до конца прокачивать подобные нюансы так и не научился.

Толик – капитан Терентьев, хороший парень. И в такую минуту найдет пару слов, чтобы попытаться успокоить, поддержать. Однако нетрудно представить, каково сейчас ему. Года не прошло, как получил капитана; женат всего пару лет; скоро станет отцом…

По крайней мере, должен был им стать.

«Чертова повязка на глазах!» – подполковник поморщился от боли, оступившись на каменной россыпи пологой тропы. Вблизи той несчастливой поляны одна из чеченских пуль саданула по самому краю коленного сустава. Того самого больного сустава, что лечил в лучших московских клиниках почти год. Трижды ложился под нож хирурга… И вот опять. Вся левая голень давно была мокрой – кровь основательно пропитала штанину до самого ботинка. Да что там до ботинка – даже ступня ощущала неприятную липкую влагу.

Пронзительная боль отогнала мысли о Толике. Но не надолго…

Терентьев попал в его группу пару лет назад, когда, напоровшись на засаду во время одного из рейдов, Барклай потерял половину своих людей. С достойной заменой своевременно пособил Ивлев, носивший тогда полковничьи погоны – порекомендовал четверых надежных ребят из армейского спецназа. Прибыл в той четверке и Анатолий.

Так и познакомились…

Потом потянулись бесчисленные вылазки; затяжная операция по выслеживанию Абдул-Малика и прочие передряги, в одной из которых Терентьев спас своему командиру жизнь.

Та прошлогодняя операция определенно должна была стать для Всеволода последней. Так уж случилось, что у развернутого аппарата спутниковой связи он оказался один – в спешке вызывал необходимое как воздух подкрепление. Парни под бешеным огнем вытаскивали двоих раненных с каменистого берега горной речушки. В тот момент Толик и засек снайпера, целившего в Барклая. Достать чеченца очередью было сложно – позицию дух выбирал с умом – за грядой исполинских валунов. Потому и решился капитан стрелять не в него, а пугнуть подполковника – пустил пару пуль над самой макушкой.

Барк, не будь дураком, сразу рухнул – распластался на речной гальке, а не то чеченский свинец спустя секунду непременно бы вышиб мозги…

Да, тогда ускреблись, отбились, выжили. Повезло.

А сегодня не получилось…


* * *

«Человек любит и чувствует сердцем, а извилины так и норовят включить сомнения. Мешают, тормозят естественный процесс. Черт бы их побрал, эти извилины!..» – вяло рассуждал Барклай, вперив взгляд в полосу солнечного света и вспоминая о любимой женщине, должно быть, ждавшей его сейчас в крохотном уютном гарнизоне на юге Ставропольского края. Желтая полоса врывалась в открытую дверь каменной лачуги, где подполковник с двумя молодыми сослуживцами парился вторые сутки. Короткий луч медленно полз по усыпанному грязной сухой соломой полу; становился длиннее и, кажется, менял оттенок…

Мысли о побеге не беспокоили, не бередили остывшую душу. Все мечты и сомнения померкли – побег был просто невозможен. Руки пленников не стягивали веревки, зато к ногам крепилась массивными «манжетами» толстая и ржавая цепь. Единой змейкой она опутывала троицу офицеров и концом своим была намертво прикручена к вкопанному в землю раскуроченному станку от пулемета ДШК. Откопать эту хрень свободными руками, ежели постараться, конечно, можно. Однако у раскрытой двери – снаружи сарайчика, постоянно торчали «духи». Сидели, ублюдки, скрестивши ноги, сверкали колючими темными глазищами, судачили на басурманском языке, да скалили белые зубы в злобных своих ухмылках.

Тут не то что выдернуть из слежавшейся породы стальную раскоряку – оправить малую нужду в углу хибары без присмотра не получалось. Стоило шевельнуться – бандиты разом замолкали и вскидывали автоматы. Оттого, видать, и дверь не закрывали, сволочи, чтоб глаз не спускать.

Вот и вспоминал Всеволод Барклай свою жизнь, привалившись спиной к прохладным булыжникам, понуро свесив коротко остриженную голову, да наблюдая за неторопливым странствием по земляному полу полоски света. Перебирал, неторопливо ворошил сорок лет своей жизни…

Вряд ли эти воспоминания были сплошь хорошими. Немного сутуловатый, но крепкий – с широкими покатыми плечами мужик, успел пережить многое. Усталые, зеленовато-карие глаза, вокруг которых уже завязались мелкие морщинки, скорее излучали печаль по чему-то несбывшемуся, нежели тосковали о потерянном. Да и что по большому счету удалось повидать за те суетные восемнадцать лет, одним коротким мигом пролетевшие после окончания военного училища?.. Служба, тренировки, командировки в горячие точки, бесчисленные боевые операции, ранения, и столь же бесчисленные госпитальные палаты… Многое, как говориться, уже осталось за его плечами. Жизнь перевалила экватор, и изученного, познанного посредством проб и ошибок, сделанного на совесть не сосчитал бы никто – набиралось этого с излишком. Неприхотливость с выносливостью вошли в привычку; болевые ощущения как у всякого человека перешагнувшего рубеж сорока, притупились; почти все решения и действия, благодаря огромному опыту, принимались автоматически – на «автопилоте»…

Первый и единственный брак вспыхнул яркой звездочкой в сумерках однообразных будней. Свою будущую жену он повстречал в одном из темных переулков соседнего с гарнизоном городка – отбил у троицы то ли пьяных, то ли обкурившихся конопли молодцов. Возвращаясь из гостей, заслышал женский крик, поспешил на помощь… Юных насильников раскидал мощными ударами в считанные секунды. Один из них, кажется, остался после того короткого «разговора» инвалидом – родители добились уголовного дела; ставшая чуть позже супругой Наталья проходила по делу и потерпевшей, и свидетелем, но своего спасителя не выдала. «Не знаю, кто это мог быть, – упрямо твердила она следователю, – не видела его ни до, ни после. Подоспел, раскидал ублюдков и был таков…» По правде говоря, Барклай нес ее от места недолгой схватки до центральной улицы на руках – та пребывала в шоке. Поймав такси, привез домой, послал отмываться в ванную, затем накормил ужином и уложил спать в отдельной комнате. Так и не дознался следак из районной прокуратуры до истины; так и остался спаситель «неизвестным»… Их любовь и супружество продлилось чуть дольше года, затем огонек стал затухать, покуда не погас совсем. Наталья – обычной наружности женщина – ни пава, ни ворона, устав от постоянных ожиданий и нервотрепки, связанной с его частыми и стремительными отъездами, тихо собрала вещи и ушла. С тех пор он ее не видел. Точнее, не захотел предпринять попытки увидеть, вернуть или что-то изменить. Знал: изменить невозможно. Предательством ее бегство не счел, полагая: она заслуживает лучшей участи, чем серая жизнь в стандартной гарнизонной хрущевке; одинокое, наполовину вдовье существование.

Через пару лет после развода он повстречал симпатичную девушку с красивым и модным тогда именем Сусанна. И снова зародилась любовь, помогая излечиться и позабыть неудавшийся брак. Одному богу было известно, сколько надежд связывал Барклай с новым знакомством, сколько душевной теплоты вкладывал в быстро развивавшиеся отношения!.. Да, он был самым обычным мужиком – ослепительных достоинств не имел, как, впрочем, и явных недостатков. Однако ж любовь беречь умел, глубоко веруя в святость и ценность этого редкостного таинства. Тем удивительнее стала внезапная перемена в поведении невысокой жгучей брюнетки – месяца через три в ее речах замелькали странные фразы о дружбе; о том, что вряд ли она сможет отвечать ему той же пламенной страстью… При этом каждый раз в шутку просила не считать ее стервой. Не отыскав в анналах памяти ни единого поступка, способного стать причиной разрыва, он долго корил себя за неумение сохранить, сберечь хрупкое к себе чувство. И только много позже, вспоминая и переосмысливая ту быстротечную связь, внезапно осознал: очень многое в повадках любительницы бесконечных тусовок, частых посиделок в кафе и многочисленных званых вечеров в своем доме, подходило под емкое определение «стерва». Возможно, Сусанна собиралась сменить поднадоевшего муженька, да выведав о скромных суммах, коими государство почивало своих израненных в горячих точках героев, потеряла интерес к Барклаю. Или же просто, добившись любви, занесла ее в список многочисленных побед, да на том и охладела, переключившись на следующую жертву… Впрочем, зла на нее Всеволод не держал. Из депрессии худо-бедно выбраться помогла, а погасить любовное пламя удалось на удивление просто – чего страдать и маяться из-за пустого человека?.. Ежели легкомысленная дурочка – так то до прихода мудрой старости; ну а коли стерва… Стервой баба перестает быть лишь на последнем вздохе.

Подполковник медленно провел ладонью по колючей щеке; не обращая внимания на автоматный ствол, тут же обратившийся черным «зрачком» в его сторону, потер воспаленные глаза; переменил позу, чтоб не затекало раненное колено. И принялся вспоминать о своей Виктории…

Нынешнюю свою ненаглядную любовью – Вику, он приметил давно. Стройная, сероглазая шатенка – жена оного из директоров банка соседнего городка, приглянулась сразу, едва устроилась работать врачом в медсанчасть их гарнизона.

И случилось это аккурат через три года после ухода жены…


Работая врачом-терапевтом в медсанчасти гарнизона «Южный», Вика прекрасно знала весь состав отряда особого назначения. Проверяя давление и пульс каждому, кто проходил регулярные обследования, она нередко выслушивала комплименты, анекдоты и прочую ерунду. Изредка кому-то отвечала, с кем-то не разговаривала никогда, но, глянув в лицо любому, зашедшему в терапевтический кабинет спецназовцу, вмиг безошибочно вспоминала имя, фамилию, должность и звание.

Ей было около двадцати шести. Девушка неброской, но мягкой красотой и удивительным обаянием привлекала многих. Острый ум и неизменное чувство юмора, позволяли, тем не менее, постоянно блюсти дистанцию, тактично усмирять пыл некоторых отважных и восторженных поклонников из числа рядовых, сержантов и офицеров…

Она долго и внимательно присматривалась к Барклаю. Возможно, актерской или журнальной красотой тот не блистал, но обладал именно той привлекательностью, которая сводит женщин с ума зачастую быстрее и основательнее. Статный, широкоплечий; с короткими, но густыми волосами; с приятным бархатным голосом; с умным взором выразительных, зеленовато-карих глаз. Не раз она любовалась мускулистым загорелым телом, когда офицер, раздетый до пояса, стоял перед ней на очередной комиссии и дышал полной грудью; не раз терялась под его проницательным взглядом…

Будучи много старше ее мужа, Всеволод развелся с женой и засиделся в бобылях, не торопясь исправлять положения. Порой молодая женщина порывалась спросить: отчего до сих пор один? Почему не найдешь близкого человека?.. Не взирая на иерархию и законы субординации, Виктория легко бы задала подобные вопросы кому угодно – ей сошло бы; да и вряд ли игривое любопытство обидело бы кого-то. Но в общении с Барклаем, что-то сдерживало и подавляло привычную смелость.

Увы, далеко не все складывалось в ее жизни. Скольких нервов стоила супругам неудачная беременность Вики. В гарнизоне никто не узнал о трагедии ее семьи. Ни один человек не догадался о беде, кроме Всеволода…

Вернувшись из больницы, она вышла на первое дежурство. Едва высыхали слезы, как мысли о несостоявшемся материнстве, вновь заволакивали глаза предательской влагой. Бойцы шумно вваливались в плохо освещенный кабинетик, балагурили, шутили – подошел срок очередного медицинского освидетельствования… Барклай же, появившись как всегда тихо и молча, привычно уселся на стул, опустил на край стола мускулистую руку с завернутым рукавом камуфляжной куртки и почему-то надолго задержал взгляд на лице врача-терапевта, пока та отсчитывала пульс. Заполняя журнал, Виктория уронила слезу на строчку с его фамилией. Вся страничка была уже в маленьких мокрых кружочках…

Когда иссякла очередь за дверьми кабинета, подполковник неожиданно вернулся и опять безмолвно сел перед ней.

– Вы же прошли комиссию, Всеволод… – прошептала она, отвернувшись к темному окну.

Он осторожно положил теплую ладонь поверх прохладной женской руки и, погладив, слегка сжал…

Никому она не позволяла прикасаться к себе, но девушка уже достаточно хорошо знала этого человека, чтобы понять – не было в том поступке ничего, кроме искреннего желания помочь, утешить, подбодрить… Конечно же, он не ведал причин, катившихся по щекам слез, но не лез с расспросами, а просто видел и ощущал, как ей плохо.

Через минуту офицер вышел, так и не проронив ни слова.

Медленно повернув голову, Виктория обнаружила лежащий на мокрой журнальной странице первый весенний тюльпанчик. Из-под нежного цветка выглядывала маленькая шоколадка.

Рука еще долго сохраняла теплоту сердца Барклая…


«Да, все правильно… Человек любит и чувствует сердцем, а мозги так и норовят включить сомнения. Мешают, тормозят естественные процессы. Черт бы их побрал, эти мозги!..» – снова подумал подполковник и попытался растянуть в улыбке опухшие губы.

– Хотелось бы знать, черт побери… – вдруг мечтательно произнес Толик.

– О чем? – вернулся в действительность Барклай.

– Кто у нас Ириной родится, – вздохнул капитан. – Пацан или девчонка…

В другое время командир непременно что-нибудь сказал бы по этому поводу – подбодрил бы, успокоил будущего отца. Но теперь решил воздержаться, промолчал…

В этот миг за дверным проемом каменной лачуги замельтешили чьи-то тени, послышались громкие голоса. Охранники встали с насиженных мест, повесили автоматы на плечи.

Подняли поникшие головы и пленники.

– Выходы по одному! – послав смачный плевок внутрь хибарки, скомандовал самый бойкий чеченец с жиденькой бородкой и в темных очках.

Звякая цепью, офицеры медленно направились к открытой двери. На выходе из каменного сарайчика каждому связывали руки и снимали с ног металлические манжеты. И вскоре троицу пленных, подталкивая в спины, вели к центру бандитского лагеря…

Опять оказавшийся в связке первым, Всеволод выглядел хмурым и злым. Но отнюдь не от предчувствия близкой смерти. Причиной тому служило осознание собственного бессилия перед обстоятельствами. Ведь именно оно – бессилие, является самой страшной мукой для сильных людей. Ничто другое так не страшит и не опустошает их, как понимание своей неспособности изменить грядущие события…


* * *

В глубине обширной, слегка пологой поляны, вокруг которой вытянутой дугой располагался лагерь, уже поджидала толпа рядовых боевиков. Их предводитель – хмурый кавказец с двумя седыми прядками в черной бороде, привычно устроился в старом кожаном седле, брошенном на траву меж двух высоких древесных стволов.

Под одобрительные выкрики и злые усмешки толпы спецназовцев вытолкали на середину.

– Интересно… И каким же способом они нас?.. – проворчал Толик, избегая произносить самое неприятное слово.

– Не терпится узнать? – покривился Барклай и осторожно покосился на лейтенанта.

На том не было лица – бледные губы подрагивали, испуганный взгляд метался по округе… Метался до тех пор, пока не уперся в того фраера в темных очках и с редкими крупными зубами, что живо распоряжался у лачуги. Похоже, и здесь – у места предстоящей казни, роль «дирижера» принадлежала ему.

Редкозубый, беспрестанно поправляя на плече американский пугач – бестолковое в серьезных перестрелках помповое ружье, прошел мимо юного лейтенанта и, остановившись против подполковника, процедил:

– Ты умрешь последним.

– Отчего такая щедрость? – ухмыльнулся в ответ Всеволод.

– Ты же главным был у неверных? – оскалив ряд отвратительных зубов, проявил тот поразительную догадливость. – Вот и посмотришь сначала, как твои люди испускают дух.

– Мы все умрем одинаково – молча. Так что не надейся на спектакль.

Засмеявшись с нарочитой громкостью, бандит обернулся к соратникам и крикнул по-чеченски:

– Героя из себя строит! Сейчас посмотрим на смерть русского героя.

Чеченский язык Барклай понимал неплохо – сказывались годы, проведенные в этой республике.

– Знаешь, абрек, что я тебе скажу на прощание?.. – чуть подавшись вперед, таинственно молвил он.

– Ну? – сверкнули недобрым любопытством черные, маленькие глазки.

– Заряди эту американскую берданку самой крупной картечью и отстрели себе яйца! Чтоб ваши бабы таких уродов больше не рожали.

Моджахед позеленел от ярости и, сорвав с плеча куцее ружьишко, вознамерился угостить пленного прикладом.

– Вахид! – послышался повелительный оклик сидевшего на кожаном седле амира, вероятно не желающего портить отлаженной «театральности» зрелища.

Распорядитель остановился, что-то пробормотал сквозь неровные зубы и послал второй плевок в сторону русских.

Стоявший в центре троицы Терентьев беззвучно ржал…

– Умеешь ты, Барк, теплое словцо людям сказать. Особливо при расставании.

Теперь от усмешки не смог удержаться даже лейтенант. Усмешка хоть и вышла вымученной, да видно подействовало поведение не падавших духом старших товарищей – губы уж не дрожали, взгляд стал осознанным.

– Людям… – проворчал подполковник. – Где ты их тут увидел? Людей-то?..

– Раз такой умный – примешь сметь первым! – прошипел смуглолицый фраер.

По его команде двое боевиков вцепились в одну руку подполковника, двое схватились за другую. Отсоединив его от общей связки, поволокли к ближайшему дереву…

По прошествии нескольких минут Барклай напоминал распятие – не хватало лишь исполинского креста за спиной, да тернового венка на коротко остриженной голове. Правое запястье было накрепко привязано толстыми веревками к стволу старого кряжистого дерева, левое – к упряжи нетерпеливо топтавшегося на месте могучего гнедого жеребца. Рядом с конем, скучая и удерживая повод, стоял одноглазый чеченец преклонного возраста – терпеливо ждал приказа амира.

Все было готово для начала казни.

Араб на миг задумался, припоминая, что говорил своим людям пару дней назад; привстал с седла, мысленно подбирая свежие фразы…

– Братья! Единоверцы! – начал он со своего обычного обращения, но после небольшой паузы, повернул речь в глубокую историю: – Уже через восемнадцать лет после смерти Пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует), мусульмане, ведомые достопочтенным Са'дом ибн абу Ваккасом, отправились к восточному побережью Китая, где получили разрешение императора поселиться и построить мечеть, которая стоит и по сей день. Тогда мусульманам казалось, что жизнь среди иноверцев не создаст для них неразрушимых проблем. Однако все обернулось иначе…

Терентьев с Кравцом поглядывали на командира, и во взглядах этих смешалось все: ожесточение на горцев за дикие нравы, злость на собственную беспомощность; сочувствие.

Барк стоял широко разведя руки. Битюг нехотя переступал передними ногами, ковыряя копытами землю; и когда мощное тело ненароком отодвигалось слишком далеко, веревка, схваченная одним концом за постромку, а другим за левое предплечье мужчины, натягивалась, норовя вырвать или покалечить сустав. Подполковник морщился от боли и, напрягая мышцы, пытался удержать коня от перемещений…

Путаная, пространная речь местно предводителя завершалась.

Он декларировал последнее воззвание; заученно выкрикивал последний лозунг, как всегда призывающий братьев к смертному бою с неверными…

Наконец, усевшись в распластанное на траве седло, полевой командир привычно кивнул одноглазому конюху.

Тот, что-то пробормотав в ответ, так же привычно шагнул в сторону от приговоренного к смерти; поддернул повод и увлек за собой жеребца.

Всеволод поднатужился, побагровел, пытаясь согнуть в локтях руки…

Но силы были не сопоставимы – раздувая ноздри и фыркая, могучее животное, вероятно не замечая слабого для себя сопротивления, двинулось вперед.

Постромочный ремень, соединяющий веревочное подобие хомута с вальком, съехал до предела назад. Прочная веревка сызнова натянулась струной…

Лейтенант Кравец, будто нутром слыша трещавшие связки командира, порывисто отвернулся и закрыл глаза; Терентьев тяжело дышал, скрежетал зубами и выдавливал ядреные матерные словечки…

И вот, когда уж, казалось, плечи крепкого русского мужика не выдержат, и одна из конечностей вот-вот выскочит из сустава, изрядно окропляя сочную зелень поляны кровью из разорванных артерий, конь внезапно заартачился: ослушавшись одноглазого, остановился.

Красивая голова гнедого жеребца поднялась, настороженно застыла; ноздри и уши пришли в движение…

Пожилой чеченец с черной повязкой на лице удивленно прикрикнул на него, настойчивее потащил вперед…

Но тщетно. Чем-то обеспокоенное животное выполнять чужую волю не торопилось.

Подал голос и Араб – заминка показалась странной и несвоевременной. Конюх быстро ответил и с удвоенной энергией налег на повод. На помощь ему спешил распорядитель казни – редкозубый кавказец с помповым ружьем за плечом.

И тут до слуха бандитов, находившихся на нижнем краю поляны, донесся мерный рокот вертолетных двигателей. Амир немедля вскинул вверх правую руку, призывая соплеменников к тишине; прислушался…

Гул стремительно нарастал и, судя по его многоголосию, к склону приближался не один, а несколько вертолетов.

Бандитский лагерь, еще минуту назад степенно ждавший кровавого зрелища, разом пришел в тревожную суету: кто-то отдавал команды, кто-то бежал с докладом к амиру, кто-то щелкал оружейными затворами и магазинами…

Встрепенулись, закрутили головами и русские офицеры – усиливавшийся с каждой секундой звук был до боли узнаваемым; вмиг в сердцах затеплилась надежда. Один лишь Барк по-прежнему боролся за свою жизнь – испуганного коня, не желавшего стоять на месте, едва удерживал одноглазый хозяин.

Из-за верхушек кедров внезапно вынырнула первая пара пятнистых вертолетов. Хищные удлиненные тела «крокодилов» быстро прошли параллельно склону. За ними показалась вторая пара – на той же высоте и скорости парили «эмтэшки».

Возможно, летчики и не заметили бы разбитый вокруг поляны и неплохо замаскированный лагерь, да Араб явно дал маху – не успел охладить воинственный пыл свои молодцов. Вслед каждой винтокрылой машине потянулись десятки едва различимых на фоне голубого неба бледно-желтых трасс.

Пилоты легко определили зону, откуда велся огонь, и ведущий первой пары, заломив приличный крен, вывел звено на боевой курс для ответной атаки…

Терентьев опомнился первым. В отличие от недвижимого Барклая, все еще напоминавшего распятие, капитан с лейтенантом могли передвигаться. Руки их были связаны – обоих соединяла веревка, однако ноги оставались свободны. Толик потянул за собой растерявшегося лейтенанта, подскочил к повисшему на жеребце одноглазому чеченцу, двумя руками выхватил у того из-за пояса нож и ринулся к командиру.

В этот миг и оглушил первый взрыв.

Никто не предполагал такого поворота событий: ни русские пленные, ни хозяева лагеря – чеченцы. Все смешалось, все пришло в движение от серии беспорядочных разрывов неуправляемых реактивных снарядов, выпускаемых сначала первой парой вертолетов, затем второй. Все вокруг стало напоминать ад…

Когда натянутая жеребцом веревка была перерезана, подполковник не удержался на ногах – упал на колени и схватился за левое плечо. Капитан, тем временем, торопливо резал узел, стягивающий руки лейтенанту.

Скоро оба освободились от пут и тащили Баклая к небольшой лощинке, где можно было укрыться от свистевших над головами осколков.

Вертолеты сделали второй заход, расстреливая теперь окружавший поляну лес.

– Это полдела. Это только половина… – задыхался от боли подполковник. – Еще надо умудриться смыться отсюда, чтоб чичи не заметили, и свои не укокошили…

– Что-нибудь придумаем! – запальчиво кричал Терентьев сквозь грохот, пригибая голову Кравца поближе к земле. – Ты как, Барк? Идти можешь?

– Куда я денусь!..

Но и дальнейшие события продолжали поражать троих офицеров своей непредсказуемой стремительностью. Вертолетное звено после второго захода внезапно переменило тактику: два Ми-24 и один Ми-8МТ зависли на удалении пятисот метров от склона и поливали лес из пулеметов. Вторая «восьмерка» снизилась и аккуратно подползла к самому краю поляны; и ее курсовой пулемет так же коротко огрызался прицельными очередями.

– Сева! А ведь это за нами!! – радостно заорал капитан. – За нами пришла вертушка! Чтоб мне лишиться одного яйца, Сева!..

Вскочив и пригнувшись, спецназовцы побежали к окраине леса, где мелькали в бешеном вращении лопасти «эмтэшки». Вертолет медленно приближался к оконечности поляны и завис, наконец, едва касаясь левым шасси склона. Однако стоило троице пленных оказаться в поле зрения экипажа, как машина резко отпрянула в сторону, развернулась носом, закачалась в воздухе…

– Свои! Мы свои!! – неистово размахивая руками, орал Терентьев. – Мы здесь!! Нас-то заберите, е… вашу мать!..

– Стреляют по ним, не видишь?! – рявкнул ему в ухо Барклай. – Дай-ка мне эту хрень!..

Выхватив у капитана трофейный нож, он ловко подбросил его здоровой правой рукой, перехватил поудобней и, развернувшись, с силой куда-то запустил…

Из-за толстого кедрового ствола, держась за рукоять торчащего в груди ножа, покачиваясь, вышел кривозубый распорядитель казни. Темных очков на удивленном лице уж не было; квадратная бородка пиняла горизонтальное положение; помповое ружье выскользнуло из рук… Сделав несколько неуверенных шажков, приближенный Араба рухнул наземь.

Тотчас вертушка поплыла обратно к склону. Дверка с круглым иллюминатором быстро отъехала назад; крутанувшись, упал металлический трап в три ступени, приглашая в спасительное нутро грузовой кабины. Офицеры один за другим запрыгнули внутрь. Всеволод упал на откидное сиденье и вновь схватился за покалеченное плечо; лейтенант застыл у желтой топливной бочки и бездумно водил из стороны в сторону широко открытыми, осатаневшими от неожиданного спасения глазами. И лишь расторопный капитан, не потерявшись, схватил протянутый пожилым борттехником автомат, присел у открытой дверцы на колено и, стал яростно поливать свинцом удалявшиеся заросли…


Спустя двадцать пять минут звено вертолетов подлетало к окраине Ханкалы. Барклай подошел к пилотской кабине, навис над техником и протянул командиру здоровую руку:

– Спасибо, парни. Век вас не забудем.

– Не за что, товарищ подполковник. Мы и сами рады такой удаче. Не чаяли уж вас найти, – ответил крепким рукопожатием управлявший вертолетом молодой человек с приятной, располагавшей внешностью.

Поочередно пожимая ладони и другим членам экипажа, Всеволод искренне удивился – авиаторам откуда-то было известно его звание.

– Выходит, вы нас искали? – уставился он на командира.

– Само собой! Задачу нам утром поставили, район для поиска приблизительный обозначили.

– А кто ж ставил задачу?

– Нас-то командир полка отправлял. А ему, вроде, распоряжение пришло из верхов. Говорят из Управления разведки.

«Ивлев!.. – промелькнула радостная догадка, и Барк расплылся в довольной улыбке, – конечно, Ивлев! Этот генерал своих в беде не бросает. Золотой мужик!..»

– Вас как звать-то, спасители? – хлопнул он по плечу пожилого бортача.

– Меня Палычем все кличут, – пробасил тот.

– Капитан Скопцов. Максим… – обернулся на секунду командир. – А можно просто – Макс.

– Андрей, – скромно представился лейтенант, сидевший в правом пилотском кресле.

– Ну, а я подполковник Барклай. Всеволод Барклай.

– Наслышаны. Очень приятно. Случайно, не с гарнизона «Южный»?

– Точно. Оттуда. А вы откуда?

– О! Так мы, почитай, соседи! – радостно завозился на своем простеньком сиденье Палыч. – И мы с юга Ставропольского края сюда в командировки мотаемся!.. Аэродром «Заречье» – слыхали, небось, товарищ подполковник?

– Так это же действительно рядом!.. – совпадение заставило удивится вторично. – Тогда вопрос решен – с нас три литра спирта и закуска. Встречаемся после окончания командировок!.. Всех приглашаю в гости.

– С удовольствием!

– Это дело мы уважаем!.. – заулыбались в ответ авиаторы.