Валерий Рощин Тринадцать способов умереть

Способ первый 1-2 сентября

Каким образом его будут лишать жизни, он не знал, но глубоко внутри тлел уголек надежды, что произойдет это быстро и без мучений. Смерть всегда казались ему далеким, неправдоподобным событием – с кем угодно, только не с ним! Да вот, поди ж ты, столкнулся нос к носу и приходится теперь терзаться, обливаясь холодным потом…

Вот, скажем, выстрел в затылок. Из пистолета. И неожиданно. Данный способ, пожалуй, выглядел самым предпочтительным, гуманным…

В крайнем случае – острым ножом по горлу. Как это у них делается?.. Судя по рассказам сослуживцев: кто-то подходит сбоку, хватает за волосы, запрокидывает голову назад и… Конечно, придется с минуту помучиться, пока молодое тело выплеснет пару литров крови, и угасающее сознание перестанет ощущать боль.

Однако жуткие истории, поведанные ранее товарищами, настойчиво предсказывали другой – жестокий и кошмарный конец. Поговаривали, будто могут отрезать голову; забить до смерти палками или прикладами; а того хуже – распоров брюхо, медленно дергать за кишки, скармливая их голодным собакам…

Ранним утром пленный младший сержант тяжело поднялся с собранного вороха грязной соломы – уснуть этой ночью так и не довелось, подошел к крохотному оконцу, устроенному рядом с входом в каменную, кособокую лачугу и с тоскою наблюдал за намазом – пятой молитвой на восходе солнца. Чечены в фесках, тюбетейках, армейских кепках стояли на коленях и простирали ниц под тонкий голосок местного отрядного муэдзина. Глядя на слаженное действо, он и сам не заметил, как завязал разговор с богом. С каким – не ведал, потому что никогда не заглядывал в культовые храмы, ни разу всерьез не задумывался: верит ли? Не знал ни единой молитвы, да и Господа поминал только всуе…

Он просил о снисхождении, вымаливал чудесное спасение, но понимал: жизнь висит на тонком волоске и сколь долго еще провисит – зависит от людей, отбивающих сейчас поклоны Аллаху. А конкретно от командира отряда боевиков – неопрятного сорокалетнего мужика с колючими, злыми глазками; с двумя седыми прядками, затерявшимися в густой черной бороде.

Трое суток назад амир по прозвищу Араб прилюдно объявил вердикт: казнить русского сержанта на рассвете сегодняшнего дня. Весь отпущенный срок сержант не терял присутствие духа: прислушивался к каждому звуку – не летит ли вертолет, не урчат ли бэтээры, не стреляет ли поблизости пехота, штурмуя этот лесистый взгорок. Вряд ли командование знало о его несчастье, да и знало б – не поспешило бы спасать. Но вдруг затеют операцию по уничтожению банды или захвату известного главаря?! Или пилоты парочки патрульных вертушек случайно зацепят взглядами расположенный на склоне лагерь?..

Эх, ему бы только один маленький шанс! Уж он бы точно его не упустил!..

И вот наступило сегодняшнее, злосчастное утро.

«Неужели с той проклятой минуты, когда Араб объявил о предстоящей казни, ничего не изменилось? Может быть, он передумал?.. Или позабыл о своем намерении?..» – в тайне надеялся молодой пацан.

Муэдзин замолчал, намаз окончился, мужчины поднялись с колен и стали расходиться. На крохотном пустыре перед лачугой сделалось тихо, обыденно, как и в предыдущие дни. Лишь одинокий страж, привалившись спиной к неровной каменной стене между оконцем и дверью, монотонно напевал национальный мотив…

«Забыли!.. – осторожной искоркой промелькнула радостная догадка. – Или решили помиловать! Чтоб получить выкуп или обменять!.. Такое ведь раньше тоже случалось».

Тяжесть тревоги постепенно вытеснялась хрупким предчувствием удачи. Пожалуй, самой огромной, великой удачи в его короткой жизни! Созерцаемый из оконца кусочек однообразного, бесцветного и одновременно пугающего пейзажа сначала робко окрасился безобидными оттенками; затем ожил, заиграл яркими бликами и, наконец, заполнился почти осязаемой теплотой. Сомнения и тревоги таяли с каждой минутой спокойного, солнечного утра…

«Они такие же люди, нелишенные жалости, сострадания, доброты, – едва заметно кивал парнишка, все еще побаиваясь поверить в нежданно свалившееся счастье. – И седобородый амир, оказывается, неплохой мужик. Араб… Почему Араб? Наверное, из-за темной прокопченной кожи лица. Просто решил пугнуть меня страшным приговором. Преподать урок неверному…»

Бесшумно ступая босыми ногами по земляному полу, засыпанному пересохшей грязной соломой, он прогулялся по убогому каземату; обошел вокруг вкопанную посредине помещения металлическую раскоряку, предназначения которой так и не сумел понять…

И тут вдруг почудились голоса – далекий нестройный хор мужских голосов. Мальчишка испуганно остановился, прислушался…

Нет. Показалось.

Спохватившись, он вновь метнулся к амбразуре, точно боясь изменений, способных в одночасье произойти снаружи в его отсутствие. На пустыре по-прежнему было тихо, безлюдно. Только «песня» караульщика, да резвая беготня мальчишки лет восьми, что обитал, должно быть, вместе с отцом или старшим братом в горном бандитском лагере. Сорванец гонялся с палкой за бараном, улизнувшим из огороженного дувалом закута. Догнав, оседлал, вцепился черными пальцами в шерсть, что-то задорно выкрикнул…

Пленный невольно улыбнулся – даже плюгавый юнец, огревший пару дней назад по спине своей длинной сучковатой дубинкой, в этот час представился вполне симпатичным и забавным ребенком. Да и те моджахеды, бившие в первые дни плена до потери сознания, до крови из ушей, до нестерпимого желания умереть – уж не казались извергами.

Он глубоко вдохнул побаливавшей от побоев грудью; слегка пригнул голову, мечтательно глянул на клочок синевшего неба. В памяти всплыли обрывки детства, прошедшего в маленьком городишке на извилистой, неспешно несущей желтоватые воды реке под названием Хопер. Молодая цепкая память мигом восстановила в воображении улыбчивое, доброе лицо матери; незлобивое ворчание на его шалости отца – водителя молоковоза; хрупкую, рыженькую одноклассницу Анюту, ронявшую на вокзале слезы и обещавшую дождаться…

И вдруг сладостные воспоминания о былой мирной жизни, светлые мечты о спасении и о встрече с родными людьми прервал чей-то властный окрик:

– А ну выходи, гяур!

Трое боевиков во главе с кривозубым коротышом, державшим в руках странное ружье, подходили сбоку к лачуге.

Холодная волна липкого страха прокатилась по телу от головы до пят; отпрянув от оконца, сержант качнулся, удерживая равновесие на враз ослабевших ватных ногах. Сколоченная из грубых досок дверь шумно распахнулась – в слепившем пятне проема появились крепкие мужские фигуры. Сильные руки подхватили, поволокли на улицу…

На краю обширной, чуть пологой поляны, вокруг которой был разбит лагерь, собиралась толпа страждущих лицезреть очередное зрелище. Полевой командир Руслан Куцаев – тот самый неопрятный хмурый чеченец с двумя седыми прядками в черной бороде, по-хозяйски устроился в старом кожаном седле, брошенном на траву меж высоких древесных стволов. Другие расположились по обе стороны от амира.

Русского сержанта привели из каменного сарайчика, правую руку по приказу все того же кривозубого чеченца с жиденькой квадратной бороденкой, для чего-то нацепившего на лицо модные темные очки, накрепко привязали к коренастому, крепкому дереву…

Он не сопротивлялся. Изредка хлопая длинными ресницами, паренек лишь бросал на зрителей непонятливые взгляды, наполненные отчаянием, мольбой, парализовавшим волю страхом. Когда одноглазый пожилой моджахед подвел к нему отрядного битюга – могучего жеребца по кличке Бахыз, он сызнова посмотрел в глубокую синеву чистого неба; что-то прошептал бледными, обескровленными губами…

Покорно выдержав грубость, с которою опутали свободным концом конской упряжи левое запястье, пленный так и стол, задрав коротко остриженную голову кверху… И продолжал нашептывать – верно, молился или прощался с близкими. Он не слышал отрывистой злой речи, произнесенной Арабом перед страшным действом; как не слышал и дружных одобрительных возгласов полусотни абреков и последней команды торопившегося куда-то амира…

Конь раздул ноздри, мотнул головой в ответ на повелевающий рывок повода; нетерпеливо переступил тяжелыми копытами и послушно подался вперед.

Вместе с коротким криком, раздался хруст разрываемой плоти. Сделав несколько упругих шагов под перешедший в затихающий стон крик, Бахыз остановился. Повернув вбок голову, темным глазом покосил на страшный трофей, волочившийся за ним по траве и оставлявший на ней кроваво-красный след. Но, похоже, вид изуродованной человеческой конечности, как и вид бывшего ее владельца, лежащего возле дерева с белым лицом, был ему привычен. Встряхнув ушами, умное животное потянулось к сочной траве и стало торопливо лакомиться – знало: вот-вот прозвучит неприятный резкий звук, приноровиться к которому не получалось долгие месяцы.

Да, все происходило по старому сценарию: седобородый амир по прозвищу Араб нетерпеливо поднялся с кожаного седла, вынул из-за пояса пистолет, встал над хрипящим мальчишкой, прислушался к выкрикам соплеменников…

Выстрел, спугнул стайку беспечных птиц и заставил вздрогнуть коня. Тот беспокойно стукнул копытом; переступил, двинувши крупом… да державший повод человек с черной повязкой на правом глазу, ласково потрепал по холке, провел суховатой ладонью по жесткой гриве, что успокоило, вселило надежду: происходящее обыденно, никакой опасности нет.

Поляна быстро пустела – большая часть банды Араба отправлялась к пограничному с Грузией перевалу…

– Батонебо Мансур… перекурим, а, – оглянувшись, попросил клокочущим от усталости голосом грузинский проводник.

Его попытки изъясняться на чеченском удавались не всегда – иной раз Мансур догадывался о смысле сказанного скорее по интонации или по отдельным словам. Однако сейчас раздражало другое.

– Не здесь, – ответил он отрывистым шепотом. – Здесь проклятое место. Внимательней смотри по сторонам и говори потише…

– Почему проклятое? – послушно понизив голос до шепота и испуганно озираясь на густые заросли, вопрошал грузин.

– Ты хорошо знаешь горы там – с южной стороны, за пограничным перевалом. А тут ты новичок. Два каравана за последние шесть месяцев бесследно сгинули в этой долине. Точно под землю провалились…

Местность и впрямь представлялась не самой подходящей для продвижения группы людей, сопровождавших цепочку из двух десятков мулов, медленно петлявших узкой тропой на север. По здешним труднопроходимым дебрям следовало пробираться в одиночку или на худой конец без животных – лишь такой вариант гарантировал шанс проскочить незамеченным, выжить, добраться до цели, или же своевременно ускользнуть обратно. А скорость и неповоротливость каравана делала людей до предела уязвимыми.

Семеро хорошо вооруженных охранников, не считая грузина-проводника, размеренно и мягко переступали по сухой прошлогодней листве, почти не выдавая звуками своего присутствия в сумрачном ущелье. И верно – слишком уж удобной для организации засады представлялась густая «зеленка», прижившаяся на каменистых бесформенных нагромождениях. Дно глубокого ущелья, тянувшегося почти от самой Грузии, изрядно поросло смешанным лесом, кустарником, травой. Продвигаться по единственной тропе можно было исключительно в двух направлениях: вперед или назад; потому как крутые скалистые склоны, нависавшие над тропой и слева, и справа оставались неприступными.

– Еще с километр пути и проход станет шире. Скоро остановимся для отдыха, – успокоил грузина Мансур.

Но тон его отчего-то показался проводнику странным – в голосе сквозили нотки сожаления, точно чеченцу вовсе не хотелось поскорее выбраться из гиблого черного леса. «То со страху, – подумалось ему, – храбрится, рисуется передо мной. Ведь испугался идти первым – меня попросил, хоть и не знаю дороги. А сам только подсказывает: сейчас тропа повернет вправо, обойди валуны левее… Да еще постоянно оглядывается, будто кто-то, скрываясь в чаще, крадется за караваном!..»

Впереди показался просвет – то ли начиналось редколесье, дозволяя солнечным лучам беспрепятственно достигать земли, то ли узкая тропа на короткий миг превращалась в поляну.

– Вот тут и передохнем; покурим, – на тяжелом выдохе объявил Мансур. – А от поляны останется метров семьсот… Дальше идти будет легче…

Караван медленно достиг лесной проплешины, замедлил движение, остановился.

– Привал. Полчаса, – сказал чеченец, привязывая одного из мулов к ближайшему стволу. Покончив с веревками и узлами, кивнул двум соплеменникам: – Хорошенько осмотрите местность!..

Двое людей Мансура тотчас нырнули в заросли.

Грузин отдышался, достал трясущимися пальцами пачку сигарет, сверкнул огоньком зажигалки, глубоко затянулся и… дернувшись телом, попятился назад, схватившись обеими руками за пробитую пулей грудь.

Одиночного выстрела никто не слышал – вероятно, пулю выпустили из бесшумного оружия. Долговязый мужчина, беззвучно хватая ртом воздух, неуклюже повалился на землю; Мансур же, мгновенно узрев опасную перемену, прыгнул в кусты и ужом прополз несколько метров в густой кустарник. Там, лихорадочно вытаскивая из-за пазухи рацию, злорадно оскалил рот, сверкавший металлическим коронками и, нажав на кнопку «передача», отрывисто произнес:

– Араб, это Мансур. Ты меня слышишь? Араб!!

– Слышу, – прорвался сквозь шипение мужской голос. – Слышу, говори!..

– Наживка сработала! Поторопись, Араб – моих людей убивают как мух!..

Генерала Ивлева Барклай неплохо знал уже несколько лет. Доверял ему безраздельно, как доверял и возглавляемому им ведомству. Только разведка Ивлева поставляла достоверные и многократно проверенные данные о шедших караванах из ущелий соседней Грузии. Чаще всего бока трудолюбивых мулов и лошадей натирали мешки с сушеной коноплей, а точнее с самыми ценными – верхними частями этого растения – измельченными в строго определенной пропорции шишками и листьями. Дважды Барклаю с группой своих парней удавалось подстеречь и уничтожить тамошние «посылки» для местных чеченских амиров. Одна была полна оружия и боеприпасов; другая состояла из конопли, медикаментов и различных взрывчатых веществ, включая дорогостоящий пластит.

Армейские и авиационные разведчики чаще подводили – выдавали ошибочные или устаревшие сведения, и каждый раз злой и уставший Барклай возвращался восвояси ни с чем.

Но последняя операция стартовала после очередного известия от Ивлева – значит, вновь появлялась надежда на удачный исход многодневной охоты. Значит, вновь очередная посылка с оружием или страшным зельем, туманящим мозги молодежи и позволяющим чеченским амирам добывать большие деньги, не дойдет до адресата…

И вот он, долгожданный миг – один из бойцов передового дозора наконец-то просигналил: «Внимание! Вижу цель». Парни изготовились к бою – им, хорошо обученным спецам, не нужно было повторять, дублировать сигналы – сами все отлично знали.

Воевать Барклай умел. Причем не по тем правилам и канонам, что преподаются в академиях. Здесь в чеченских лесах они срабатывали редко – полевые командиры бандформирований придерживались своих устоев, своих методов ведения войны. Потому и приходилось учиться заново, вырабатывать новые тактические приемы…

Два опытных снайпера – Валерка и Димка, расположившиеся по обеим сторонам тропы, устремили со своих позиций зоркие взгляды на поляну. Двум бойцам подполковник приказал обосноваться выше, чтобы ударить с тыла и отрезать каравану путь к отступлению. Да и остальных узреть было очень трудно – парни точно растворились в «зеленке», стали частью лесистого ущелья. Заметин был лишь Толик Терентьев, лежавший по соседству с командиром, да юный лейтенант Кравец – новобранец отряда, беспрестанно отодвигавший мешавшую ветку… «Волнуется салага, – усмехнулся подполковник. – Пока не привык к нашим сумасшедшим будням. Ничего, еще десяток-другой вылазок и станет таким же, как все…»

Сколько уж подобных засад было организовано им за время долгой службы! Крошил со своими молодцами банды, выслеживал главарей бандитских соединений, подкарауливал такие же караваны… В основном хорошо продуманные операции проходили успешно – в конце концов, и сам Барклай был отличным профессионалом, и парней отбирал в свое подразделение не с улицы. Но случались иной раз и осечки. Крайне редко, но случались.

Сейчас, по его убеждению, все должно было сработать отлично – как смазанный механизм надежных швейцарских часов…

Сквозь плотные заросли, наконец, показалась чья-то тень – высокий сутуловатый кавказец, тяжело дыша, озирался и, неуклюже переставляя длинные ноги, шел по тропе. За ним, вровень с первым мулом осторожно продвигался другой – чуть моложе, пониже ростом и половчее. Следом один за другим из-за плавного поворота, огибавшего поваленное, полусгнившее дерево, появлялись навьюченные животные и сопровождавшие их вооруженные люди…

До заранее обозначенного Барклаем рубежа – серого угловатого валуна, вросшего в землю посреди еле приметной лесной проплешины, оставалось немного. Сейчас тощий мужик, возглавлявший караван, поравняется с ним и…

Однако, не дойдя пяти шагов до своей смерти, тот вдруг оглянулся на второго мужчину, замедлил движение и остановился вовсе. Рука нетерпеливо скользнула за пазуху, потянула из кармана пачку сигарет… А к поляне уже подходили другие вооруженные боевики, парочка из которых расторопно шмыгнула в кусты – должно быть, осмотреть прилегавшую местность.

Первый выстрел Барклая должен был послужить сигналом для остальных бойцов. Караван рубежа не достиг – должно быть, старший объявил привал, и медлить теперь нельзя – если конвой разбредется в стороны от тропы, то задача многократно усложниться. Уже сейчас подполковник был озабочен теми молодцами, что исчезли из поля зрения.

Занимавший неплохую позицию справа от тропы Терентьев понял приказ командира мгновенно. Неприметно кивнув, он тут же тихо исчез в «зеленке». «Там будет порядок! А вот слева один Кравец. Черт! Кто же знал, что они решат тут устроить перекур?!» – лихорадочно размышлял Барклай, с трудом отыскивая хорошо замаскировавшегося со снайперкой Димку.

– Духа видишь? – знаком спросил он у него.

– Нет, – на том же языке отозвался тот.

Зато молодой лейтенант, смекнув о причине беспокойства командира, вовремя подсуетился.

– Цель вижу! – энергично просемафорил он правой кистью и с умоляющим ожиданием смотрел на подполковника.

«Ладно, – скрепя сердце, подумал тот, – не маленький уже, не курсант. Пора и ему доверять!»

И, дозволив Кравцу заняться отошедшим в заросли бандитом, поймал в прорезь прицела грудь закурившего сутулого кавказца…

Немногочисленное подразделение русского спецназа отчаянно сопротивлялось. Группа из десяти-двенадцати человек слаженно и за считанные секунды успела ухлопать почти всех людей Мансура. Тот сразу понял: здесь на крохотной полянке «посчастливилось» столкнуться с настоящими охотниками-профессионалами. Сам он так и остался лежать посреди разлапистых ветвей, сжимая в одной руке автомат, в другой портативную рацию, изредка издававшую противное шипение. Не сделав ни единого выстрела, почти не двигаясь, дабы не обнаружить себя, не привлечь внимания неверных, хитрый чеченец лишь осторожно осматривался, да приглушенно поторапливал по радио Араба.

И слегка запоздавший отряд Араба все же появился. Появился как раз в тот момент, когда стрельба почти утихла, и Мансур, почувствовав пробежавший по спине холодок, наблюдал из-под куста за беззвучно крадущимися тенями русских бойцов, решивших обследовать поляну и убедиться в гибели караванного конвоя…

Да, Араб был мастером подобных делишек. Девятилетнее участие в войне, начал которую рядовым боевиком у Арби Бараева; бесчисленные вылазки, налеты, теракты, засады на дорогах – все это в результате сложилось в огромный боевой опыт удачливого полевого командира. Сегодня его умению продумывать и организовывать секретные операции мог бы позавидовать любой выпускник Российской академии Генерального штаба.

Его люди появились неожиданно. Шквал огня обрушился на русский спецназ в тот момент, когда четверо бойцов в разгрузочных жилетах и головных повязках защитного цвета достигли центра поляны – серого угловатого валуна вросшего в землю рядом с тропой. Эти четверо погибли сразу. Следом моджахеды подавили огонь двух русских, оказавшихся позади каравана. Остальные приняли бой и не собирались ни сдаваться, ни отходить назад. Занимая неплохую позицию, они отвечали короткими и точными очередями из своего мощного бесшумного оружия и в свою очередь тоже изрядно потрепали отряд Араба. Его моджахеды напирали с южной стороны; не жалея патронов, давили; пытались обойти поляну по скальным уступам и взять спецназовцев в клещи… Но те отчаянно отстреливались, прекрасно владели оперативной обстановкой и пресекали любые хитрости мусульман.

Скоро и с той и с другой стороны в ход пошли гранаты.

Схватка грозила стать затяжной…

Однако все решил один из расторопных воинов Мансура. Тот самый, что был послан им в сторону от тропы – осмотреть местность. Именно его находчивость и решила исход кровавого поединка на дне лесистого, глубокого ущелья.