"Розыгрыш с летальным исходом" - читать интересную книгу автора (Гусев Валерий)

ВЕЧЕРОЧЕК ПРИ СВЕЧАХ

Торжественной встречи, в духе Океании, на этот раз не состоялось.

– Похмельем мучаются аборигены, - предположил Семеныч.

– Или к следующему празднику готовятся, - сказала Яна. - Серж, что у них там по местному календарю? Какая фаза луны в почете? Какие там рыбы поднимаются из глубины?

– У них здесь каждое утро в почете. Москит мимо щеки пролетел - уже праздник. Повод, значит, что не тяпнул.

– Счастливые люди, - вздохнула Яна. - Но и нам праздников хватает. Да еще выборы с перевыборами.

– Я что-то плохо себя чувствую, - малодушно пожаловался Нильс. - Голова кружится. Я бы теперь отдохнул…

– В объятиях своей ваины отдохнешь, - безжалостно оборвала его Яна. - Маамаа!

Мне почему-то показалось, что из всех нас она одна владеет ситуацией. Не удивлюсь, если вдруг Ян-ка совершит здесь государственный переворот и сбросит с парусинового трона хмельного вождя Мату-Ити. Только вот куда она его жен денет? Нам, что ли, раздаст? Своим будущим министрам?

Семейное бунгало нимфетки Марутеа находилось в глубине рощи. Уединенное такое гнездышко. Типичное для этих широт. Коническая крыша под пальмовым листом, сдвижная дверь на веранду; от пальмы к пальме, совсем как у нас в Пеньках, протянута веревка (лиана, что ли), на которой дышат под слабым ветерком некоторые предметы интимного женского туалета.

Едва мы подошли к хижине, как на пороге появилась моложавая парочка в юбочках, но разнополая. Парочка держала в руках деревянный поднос. Совсем как у нас в Пеньках. Только вместо хлеба-соли на подносе стояли разного размера рюмки и грудилась горка очищенных пальчиковых бананов.

Янка, видя такой прием, тут же сорвала с ближайшего куста какой-то цветок, сунула его Нильсу за ухо и вытолкнула старика вперед.

Нильс не подкачал. Видать, в самом деле с головкой неладно. Он отвесил земной поклон, взял самую большую стопку, лихо ее маханул и вместо закуски смачно, от души расцеловал свою потенциальную тещу. Во все щеки и губы. А тестю просто, но со вкусом, пожал руку. Как поверженному сопернику.

– Ауэ! - раздался вопль, и вылетевшая из хижины Маруся повисла у Нильса на шее. Он качнулся, как старый дуб под напором ветра, умеренного до сильного, но пока устоял. Надолго ли?

Мы вошли в хижину и расселись на циновках вокруг низкого столика. Маруськин папаша при этом что-то цапает с полки и сует себе под зад. Наверное, чтобы сидеть повыше гостей - он и в самом деле мелковат фактурой, на потомка рослых таитян никак не тянет.

Хижина была обставлена с первобытной простотой и изяществом. Вдоль одной из стен - сплошной помост для спанья, какая-то тумбочка, полочка над ней и потемневшее от влаги зеркало на столбе.

Маруся обвилась вокруг Нильса, как змея вокруг сухого сучка. Терлась щекой, прижималась то грудью, то бедром, а то и в комплексе. Я думаю, даже в молодые годы старику Нильсу не довелось испытать такого яростного и откровенного эротического напора. Дошло даже до того, что, когда подали сырую океаническую рыбу в лимонном соке, Маруся трепетно выбирала не очень чистыми пальчиками самые лакомые кусочки, жевала их и грациозно передавала эту жвачку Нильсу «из уст в уста».

– По их обычаю, - пояснил Понизовский, - это высшее признание в любви.

– До полного беззубия, - добавил я. - Как у нас до гроба.

– А по нашему обычаю, - встряла Янка, - это грубый намек: «У тебя, дед, всего два зуба осталось - давай-ка я тебе нажую. Чтобы с голоду в моем доме не пал. Иначе позор на все племя».

Папа и мама ничего, конечно, из Янкиной тирады не поняли, но с готовностью рассмеялись. Они не сводили глаз с влюбленной парочки и оживленно обсуждали каждое нескромное движение дочери и каждый застенчивый взгляд Нильса. В их темпераментном диалоге я уловил только два знакомых английских слова (олд и фул - тождественно: старый дурак) и одно незнакомое, местное, но наиболее часто звучащее: буа. Буа, как я подумал, это что-то вроде неутомимого кавалера. Оказалось, не совсем так. Понизовский перевел:

– Буа - значит ослабленный, больной. Так говорят о женщине, когда у нее месячные, и о мужчине - безнадежном импотенте. Это звучит особенно оскорбительно. После такого ярлыка остается только броситься в лагуну к акулам.

– Это наш-то Нильс буа? - взвилась Янка. - Ауэ, танэ! Слышишь, что о тебе говорят?

Нильс отодрал от себя как липучку Маруську, и постепенно его взгляд стал осмысленным. И в нем - немой вопрос, будто он только вернулся с улицы и пытается понять - о чем тут без него говорили.

– Это не о нем, - поспешил Понизовский. - Речь идет о вожде. Им недовольны.

– В каком смысле? - спросил Семеныч, шаря глазами по столу в поисках более привычного и безопасного блюда.

– Ну, если близко к нашим понятиям, его считают консерватором.

– С этого места - подробнее, - попросил Семеныч. С настойчивостью в голосе.

– Это неинтересно. Так, внутренние разборки. Правящая партия. Оппозиция.

– А в перспективе гражданская война?

Понизовский помолчал, задумался на мгновение.

– Кто же знает? Дикари… Видишь ли, они требуют, чтобы Мату-Ити предпринял шаги для назначения протектората. Чтобы остров ушел под руку США. Затем он становится парламентской республикой, вступает в ООН и получает субсидии для развития социальной сферы.

– Это что, всерьез? - Семеныч вытаращил глаза. - Ты нам дуришь головы? Самогона перебрал?

– Я говорю о том, что уже не раз слышал. И о том, что слышал только что от родителей Марутеа.

Она подняла голову, услышав свое имя, и радостно закивала.

– А дальше?

– Дальше все еще прекраснее. Их единственная дочь с первым же рейсом отправляется в Нью-Йорк и поступает в колледж или в проститутки. А здесь… А здесь они строят один отель и один бордель, налаживают серфинг, дайвинг…

– Шахматный клуб обязательно, - вставил я. - Клуб «Четырех коней». Чтоб уж точно Нью-Васюки получились.

– Да ничего не получится, - отмахнулся Понизовский. - Они уверены, что у Мату-Ити водятся денежки. Ну, может, баксов пятьсот у него под подушкой и наберется.

Янка отодвинула от себя тарелку и решительно встала:

– Линять отсюда надо. Пока не поздно. Не знаю, как там отель, а что дурдом здесь уже есть, я не сомневаюсь.

Решительность Яны не осталась незамеченной. Папа с мамой еще шире заулыбались, на этот раз прямо в лицо Яне, и что-то быстро сказали Понизовскому. Тот усмехнулся (человек, который смеется) и перевел:

– А вас, Яна Казимировна, оппозиция в лице будущего правительства просит принять на себя управление отелем. Они говорят, вы так красивы, что отбоя от постояльцев не будет.

– Я лучше возьму на себя управление не отелем, а борделем.

Папа с мамой догадались по ее лицу о сказанном и слаженно закивали.

– Это заговор, - сказал я. - И мы участники. Я не настолько стар, чтобы накормить собою парочку акул. Быстро на берег и поднимаем паруса.

– И опускаем весла, - поспешно добавила Янка. - Нильс нас прикроет. Ты остаешься, молодожен?

– А можно я заберу с собой свою будущую супругу?

– Ошалел, - вздохнул Семеныч. - Пошли, буа ослабленный.

Яна, как наиболее восприимчивый лингвист, благодарит гостеприимных хозяев, почти не спотыкаясь, произносит:

– Уа мауру-уру вау! - И торжественно, с чувством превосходства переводит для нас: - Всем спасибо! Провожать не надо.

Последнее замечание, естественно, остается втуне - хозяева поднимаются вместе с гостями. Причем папаша тут же выдергивает что-то из-под себя и воровато сует под циновку.

Когда все застольники пьяной гурьбой вывалились на волю и вместо традиционных (на нашей родине) «Подмосковных вечеров» затарахтели со всякими галлицизмами, я, улучив момент, крыской шмыгаю обратно в хижину. Срабатывает, видимо, ментовский инстинкт. Вороваты островитяне, не наш ли судовой журнал сперли? По форме напоминает.

Отворачиваю угол циновки. «Ауэ, танэ!» «Что-то» под ней - это книга, почему-то на русском языке. И она мне знакома - увлекался в свое время, в юные годы, даже мечтал о чем-то подобном.

Что ж, книга по теме. И наталкивает на дикую мыслишку. Жлоб Семеныч…

За порогом хижины начались проводы. Со всей пышностью и непосредственностью. Особо если учесть, что и провожающие, и отъезжающие с трудом держались на ногах.

Как мы добрались до берега, я плохо помню. Нильса шатало из стороны в сторону, от любви. Маруся, с одной стороны, пыталась утянуть его под пальмы. Яна, с другой стороны, тянула его к морю. Мы с Семенычем прикрывали наш отход, более похожий на позорное бегство. Понизовский, как обычно, вел двойную игру. Во всяком случае, от души забавлялся ситуацией.

И над всем этим спектаклем висела, подпрыгивая, красная луна, уже по форме довольно близкая к кругу. Помню, мне показалось, что их две. И обе кривые.

По мере продвижения к морю мы обрастали нашими новыми друзьями, как пальма кокосами. Снова песни с приплясыванием, снова объятия, снова приглашения на все предстоящие праздники. Не на год ли вперед?

Как нам удалось вырваться из этого круга, я тоже плохо помню. Порой мне кажется, что нам с Семенычем приходилось применять некоторые наши профессиональные, сугубо специфические навыки (по теме «Как вести себя в возбужденной толпе»), отчего многие из наших поклонников вырывались из наших объятий с искаженными лицами. Одного, по кличке Тими, особо опасного, который слишком темпераментно прижимал к себе Яну, пришлось угостить ребром ладони по почкам. Изогнувшись от боли, он повернулся ко мне с перекошенным лицом. Я ответил ему лучезарной улыбкой. Ауэ! Чужой танэ - наша ваине - руки прочь мало-мало.

В общем, к лодке мы пробивались почти что с боем. Да еще шли на веслах в окружении всей флотилии, которой располагала на настоящий момент будущая парламентская республика.

Когда мы добрались до яхты, Понизовский первым взобрался на борт, выпрямился во весь рост и заявил трубным голосом:

– Сон белых вождей - табу!

И странно, его послушались. Он каким-то образом уже успел стать на острове влиятельным человеком. Вся орава с песнями и плясками устремилась на берег, там вспыхнули костры и застучали барабаны.

А мне, несмотря на усталость от впечатлений и угощений, не давала покоя тревожная мысль, которая стремилась превратиться из подозрения в догадку.

Семеныч и Понизовский остались на палубе, покурить под луной и звездами, а я нырнул в кают-компанию и провел негласный блицшмон. В судовой библиотечке ничего не обнаружил: здесь была в основном специальная литература, «Морской ежегодник», «Мореходная астрономия», справочные таблицы, атласы. Но я твердо знал, что где-то какая-то нужная мне книга здесь была. И я нашел ее. Под сланями в гальюне. И распахнул прямо в середине. И углубился было в чтение, но тут в рубку ввалились Нильс и Яна.

Янка плюхнулась на диванчик рядом со мной, а Нильс взволнованно и смущенно заходил в тесном пространстве, все время натыкаясь на углы столика и переборки.

Потом он заломил руки и простонал:

– Леша, она ж меня соблазняет…

– Жаль, - отметил я, не отрываясь от книги.

– Что - жаль? - Нильс присел на краешек рундука. Заерзал.

– Жаль, что не меня.

– Так ей же двенадцать лет!

– Они тут с двенадцати уже рожают.

– Но мне-то не шестнадцать, - простонал в отчаянии Нильс.

– Ты и в шестнадцать бы не родил, - отчеканила Яна. - Половая принадлежность не того типа. Даже добрый Эатуа тут не поможет.

– А вы, Яна Казимировна, - вспыхнул старик, - тут тоже совсем распустились.

– Гораздо раньше, - делая вид, что увлечен чтением, проворчал я. - В седьмом классе средней школы. Я помню…

– Какие могут быть шутки! - Нильс снова трагически воздел сухие лапки к небу. - Она меня соблазняет!

– А вы? - с чисто женским интересом придвинулась к нему Яна.

– А я… Я возбуждаюсь! - признался, будто за борт бухнулся.

– Ну и на здоровье. В любом возрасте полезно.

– Но как же… Она ко мне на колени садится. Грудью жмется. И глазками так играет… Что делать, Леша?

– Ты, Ильич, - интимно посоветовала Яна, - главное, девственности ее не лиши. А то жениться придется. Или - бултых в малую лагуну, акул кормить. У них тут с этим - суровая простота.

– Как вы можете шутить?

– Это не шутки. - Я захлопнул книгу. - Я заметил, что наш старый вождь на вас тоже со значением поглядывает.

– Что вы имеете в виду? - испугался Нильс.

– Совсем не это. Он на вас как на выгодного для племени жениха смотрит. Вы для них - весьма престижная партия.

– Да, - с готовностью подхватила Яна. - Человек в возрасте, солидный, своя яхта И главная перспектива - потомства не будет.

– А если будет?

– Поздравим.

– Что делать, Леша?

– Что сердце подскажет. Ты только, Ильич, держи меня в курсе.

– В курсе чего?

– Ну… Как развиваются ваши романтические отношения.

– Но это не этично. Это настолько интимно.

– Да нам подробности не нужны, - успокоила его Яна. Соврала, конечно. - Вы нам - факты. Что состоялось, что наметилось.

– Распустились! - Нильс поднялся, довольно энергично.

– Яков Ильич, - сказал я ему вслед. - В самом деле - держите меня в курсе. Могут быть некоторые осложнения.

– Но она же первая начала, - с возмущением, по-мальчишески оправдался Нильс.

– А ты, смотри, первым не кончи, - буркнула Яна.

Нильс, потеряв от возмущения (и смущения) дар речи, выскочил на палубу, охладиться.

– Пошли спать, Серый, - позвала меня Яна.

– Иди ложись. Сейчас моя вахта.

Я вернул книгу на место, сделал себе кофе и, забрав чашку, тоже выбрался под звезды. И задумался - в какое место мозаики этот камешек вложить? Тем более интересно, что в книге я обнаружил вложенный меж страницами ксероксный листочек со словарем. Такой же, как и в экземпляре, принадлежащем «папочке» Нильса.

Хорошо кто-то к чему-то подготовился.

Буйство на берегу постепенно затихало. Только мерцали немного затухающие отблески костра. Да бродили вокруг него вялые тени островитян.

Понизовский бросил за борт окурок, дружески приобнял Нильса:

– Пошли, старина, в койки. Тебе нужно силы беречь.

Нильс оскорбленно сбросил его руку:

– Придержите ваши шуточки для аборигенов.

Когда мы с Семенычем остались одни, он сказал:

– Я на берег, Серый, инкогнито. Постараюсь в «па» заглянуть. Дай мне твою пушку на всякий случай.

Я взял пистолет из пуфика, отдал его Семенычу.

– Может, ракетницу возьмешь?

– Не стоит. Поглядывай тут. - Он спустился в шлюпку и без стука уключин и плеска весел растворился во мраке тропической ночи.

Вернулся Семеныч не скоро, но еще затемно.

– Обошлось? - спросил я.

– Для меня - вполне.

Ясно.

Семеныч жадно закурил. Приблизил ко мне лицо:

– Знаешь, Серый, что я там, за этой оградой разглядел?

– Головы на кольях?

– Почти. - Он выдохнул мне прямо в ухо: - Женские скальпы.

Я едва не упал за борт.