"Кентурион" - читать интересную книгу автора (Большаков Валерий)

Глава 2

1. Александрия, квартал Ракотида, храм Сераписа

С Ракотиды начиналась Александрия Египетская. Когда Александр Македонский, сын Филиппа, прозванный Великим, явился сюда впервые, он встретил лишь кучку бедных рыбаков, поселившихся на берегу озера Мареотис, что плещется к югу от бухты Эвност. Селение тех рыболовов звалось по-египетски, эллины выговаривали его так: Ракотис. Повелением Александра на берегах, где рыбари собирали навоз на растопку и сушили сети, заложили великолепный город. Попечением эллинских царей Птолемеев Александрия шла в рост, застраивалась и украшалась. Ко времени правления императора Адриана город сей по блеску не уступал Риму, и народу тут проживало не меньше, если не больше, чем в «Столице Мира». А Ракотис хоть и не стал центром Александрии, но остался ее маленьким ядрышком, довольствуясь статусом квартала. Проживали здесь почти что одни египтяне, и повсюду на узких улочках Ракотиды мелькали их смуглые спины. Редко-редко между египетскими схенти – набедренными повязками с поясами – попадались эллинские хитоны и химатионы, а уж о римских туниках и говорить нечего. Римлян в Ракотисе не жаловали.

Уахенеб с удовольствием переоделся и нацепил привычную схенти. Напустил сверху нарядный передник, сунул ноги в сандалии, плетенные из тростника, и отправился на задание. Галлу Кадмару пришлось нелегко – ему, привыкшему к штанам, было неловко щеголять, обмотав чресла куском тонкого египетского льна. Что за дурацкая ткань! До того тонка, что тело просвечивает даже через пять слоев… И это одежда?! Но приказ есть приказ, и Кадмар с отвращением влез в схенти.

– И где этот… Серапейон? – пробурчал он, ежась под взглядами прохожих.

– Сейчас выйдем, увидишь, – ответил Уахенеб и улыбнулся: – Что ты весь зажался? Стесняешься? Я помню, в бой ты и вовсе голым ходил!

– Так то голым… А я в женской одежке!

Фиванец тихо рассмеялся, щеря белые зубы.

– Я от тебя в шоке! Наши женщины не носят схенти. Успокойся! И расслабься. Вон, гляди!

Мимо, семенящей походкой, прошли две взрослые девушки, затянутые в каласирисы. Египтянки щебетали о своем, девичьем, и не обращали внимания на жадные взоры Кадмара, бросаемые на их бедра, туго обтянутые тканью, на маленькие, упругие груди, почти не скрытые под широкими лямками, на изящные ступни в посеребренных сандалиях.

– Понял? – коротко спросил египтянин.

– Угу… – выдавил галл, выдыхая и расправляя плечи. – Пошли!

– Пошли.

Серапейон, окаймленный четырьмя сотнями колонн, возвышался по середине обширной площади вблизи южных стен города, на искусственной возвышенности, забранной в лестницу из сотни ступеней. Склонив голову, Уахенеб поднялся наверх и прошел за колоннаду, где открывался обширный храмовый двор. В глубине двора круглилась колонна Помпея высотой в пятьдесят пять локтей.[19] Два обелиска с золотыми нашлепками на макушках почтительно соседствовали с помпеевским столпом. Но взгляды верующих обращались не к этим вертикалям, а к статуе божества, выполненной из золота и слоновой кости.

Серапис[20] был изваян в виде зрелого мужа с корзиной зерна на голове, закутанный в плащ, стоявший на спине каменного крокодила. Несмотря на бороду, лицо божества казалось женоподобным, да и длинные волосы его были уложены на женский манер. В левой руке Серапис держал линейку для отмера разливов Нила, правой усмирял чудовищную тварь о трех головах. Средняя голова чудища, голова львицы Сох-мет, олицетворяла настоящее, а две другие, собаки и волка Апуату, – будущее и прошлое. Обвивали Химеру кольца змеи.

Уахенеб низко поклонился Серапису, и углядел из-под локтя важно шествующего жреца, рыхлого, коренастого человека с блестящим бритым черепом. Его пузо вываливалось из схенти, а через левое плечо была переброшена леопардовая шкура, голова и когти которой были обтянуты золотой фольгой. Уахенеб прогнулся еще сильнее.

– Подпевай! – прошипел он Кадмару, и запел, подлизываясь к Серапису: – Как бог ты таков, каким ты мне кажешься! Звездные небеса – твоя голова, твое тело – море, земля – это твои ноги, твои уши – это воздух! Лучи солнца, бриллиантовые стрелы – это твои глаза!

Кадмар послушно забубнил в поклоне. Толстый жрец остановился, послушал заунывный напев и приблизился к Уахенебу, шаркая сандалиями из позолоченной кожи.

– Выпрямись, роме! – сказал он ласково.

– Могу ли я? – вопросительно промычал Фиванец.

– Можешь, – по-прежнему ласково молвил жрец, умиляясь богомольности пришельца. – Ибо говоришь с Хориахути, великим начальником мастеров[21] Асар-Хапи.

– О! – только и вымолвил Уахенеб, бухаясь на колени. Кадмар пал рядом.

– Встань, – милостиво сказал Хориахути. – Можешь избегать хорошей речи… Как имя твое?

– Зовут меня Антеф, – соврал египтянин. – Мы с другом прибыли издалека, великий, дабы поклониться «Силе, которая привела Вселенную в прекрасное состояние порядка»![22] Мы бедны и ничтожны, великий, но собрали денег на дорогу и одолели долгий путь…

Кадмар истово закивал, подтверждая слова товарища.

– Похвально, весьма похвально… И когда же вы двинетесь обратно?

– Не знаем, великий, – вздохнул Уахенеб и залучился: – Когда напитаем иссохшие души драгоценной влагой божественного покровительства и… когда подзаработаем денег на проезд…

– Что ж, – сказал Хориахути задумчиво, – я могу помочь тебе и твоему другу… Хоть он и не роме, но Серапис не делает различия между людьми. Я дам вам работу в храме…

– О, великий, сердце и язык бога на земле! – выпучил глаза Уахенеб в пароксизме восторга. – Слушаю и запираю рот свой!

Кадмар глаза закатил.

– Я возьму вас в неокоры,[23] будете следить за чистотой в верхних залах, – проговорил начальник мастеров снисходительно, – а еще вам поручается содержать в чистоте светильники, подрезать сгоравшие фитили и подливать масла. Особенно – в подземельях…

– О-о! Там, где находятся погребальные камеры священных быков Аписов?!

– Да! И тебе будет позволено лицезреть их благословенные мумии!

Уахенеб застонал, выражая полное и окончательное блаженство.

– Явитесь к рехиу[24] Каамесесу завтра, после дневного сна, – велел Хориахути и направил стопы свои под прохладные своды святилища.


На другой день, пошлявшись по Брухейону и поглазев на толпы нарядных александрийцев, выделяя при этом лиц противоположного пола (а личики попадались – просто прелесть!), Уахенеб с Кадмаром вернулись в Серапейон. Мимо, пыхтя и переваливаясь по-утиному, прошествовал жрец – тяжелый лоб, резкий выступ крупного носа, недобрый прищур зорких глаз. Судя по ларцу с письменными принадлежностями, который тот тащил в руках, он принадлежал к херхебам, писцам и чтецам священных текстов. Смиренно поклонившись, Уахенеб сказал:

– Позволь спросить тебя, как нам найти рехиу Каамесеса?

– Зачем тебе рехиу? – поинтересовался херхеб.

– Великий начальник мастеров послал нас к нему.

Жрец удовлетворился ответом и показал дорогу к личным покоям рехиу Каамесеса.

Дорога лежала через бесконечные анфилады комнат, украшенных фризами и орнаментами необычайной красоты – синими зигзагами, белым и лиловым узором, хитросплетениями спиралей, завитков колес с дюжиной спиц.

Уахенеб достиг тяжелой кожаной завесы, запиравшей проход в стене из белого известняка, и громко спросил:

– Позволено ли будет войти неокорам Антефу и… э-э… Нехеб-ка?

– Войдите, – раздался мощный голос, – произнеся слова очищения глаз и сердца!

– Нехеб-ка… Это я, что ли? – прошептал Кадмар.

– Ну, да!

За занавесом обнаружилась небольшая квадратная комната. Стены ее снизу были облицованы зелеными фаянсовыми плитками, а сверху оштукатурены и покрыты фресками, изображавшими сказочные лотосы с красными цветочашами на высоких стеблях. Разглядеть роспись мешали приколоченные полки со свитками папируса и восковыми дощечками-церами. На большом столе из черного дерева стояли две тончайшие вазы древней работы с именем богини Маат, вырезанные из цельных кусков горного хрусталя. Высокое ложе, застеленное шкурой пантеры, скамеечка для ног, изголовье в форме полумесяца довершали убранство личных покоев рехиу.

Хозяин комнаты восседал у задней стены на роскошном кресле с ножками в виде лап льва. Три золотых светильника в форме птиц, наполненные касторовым маслом, давали достаточно света, чтобы разглядеть широкое лицо с горбатым носом и твердым ртом, и острый блеск жестких, спокойных глаз.

– Подойдите ближе! – сказал Каамесес.

Уахенеб с Кадмаром подошли – мягкие львиные шкуры на полу глушили шаги – и упали на колени перед креслом жреца. Рехиу указал им на шкуру.

– Не нужно почестей и слов почтения, дети мои, – величественно сказал он. – Работа ваша будет проста, но потребует усилий не только тела, но и духа. Истинно сказано: «враг для города – это говорящий!» Все, чему вы станете свидетелями в этом храме, вольно или невольно, похороните в сердце своем. Если вы пришли с надеждой на возвышение и посвящение, дождитесь похвалы вашим глазам и ушам, и будете награждены. Если же языки ваши смело заговорят вне этих стен, познаете все величие бога Сераписа на дерзких шеях своих.

Уахенеб дернулся, изображая испуг, и пламенно поклялся:

– Пусть не упокоюсь я в гробнице своей, пусть побьет бог грехи мои кровью моей, если открою рот вне пределов божьего дома!

Кадмар уныло кивал, полностью соглашаясь с товарищем. Неподвижное лицо Каамесеса осветилось благосклонной улыбкой.

– Ступайте и трудитесь, верные служители бога, – изрек рехиу. – А я позабочусь, чтобы гробницы были достойны вас…


Вооружившись метлами, Уахенеб и Кадмар рьяно взялись за работу. Новые служители храма старательно мели и собирали сор на глазах у жрецов, а когда не было за ними пригляда, переходили в следующее помещение храма, напрягая зрение и слух. До захода солнца они обошли весь Серапейон, заглядывая в покои жрецов, в библиотеку, в хранилища священного снаряжения. Никто не обращал на них ни малейшего внимания. Метельщики – это такая мелочь, что ее просто не замечали. Потом друзья разделились: Фиванец остался убирать в гулких криптопортиках, освещаемых чередой прорезей, искусно сделанных под каменными плитами потолков, а доблестный сын Каста отправился в пристройку, обнесенную колоннадой. Посреди маленького квадратного дворика возвышалось еще одно изваяние Сераписа, восседающего на троне, а в галерею выходили двери комнат для высоких гостей. Кадмар сунулся было туда, но дорогу ему заступили два полуобнаженных человека в белых схенти, в пестрых поясах, вооруженные кинжалами и тяжелыми палками.

– Сюда нельзя! – заявили они дуэтом.

– Да я это… – пролепетал метельщик. – Подмести, там, пылюку убрать….

– Нельзя! – отрезали охранники.

Кадмар развернулся и пошел восвояси. Добредя до портиков, где его никто не видел, галл кинулся бежать и примчался к своему другу. Едва отдышавшись, он выложил все подробности происшествия.

– Интересно! – загорелся Уахенеб. – Надо проверить, что они там охраняют так бдительно.

– Скорее, не что, а кого. Там комнаты для приезжих паломников.

– Тем более! Давай так: дуй к пристройке и повертись там, поглядывай, кто входит и кто выходит, а я тебя потом сменю. Установим наблюдение, как Сергий выражается…

В дежурство Кадмара ничего интересного не произошло. Только Хориахути появился разок, кивнул ласково галлу, усердно метущему пол, и дальше проследовал. Повезло Уахенебу. Ко времени его «смены» солнце клонилось к закату, и под сводами храма сгустились тени. Зажигать светильники было еще рановато, но самая пора обойти лампы и подлить в них масла. Прихватив кувшин с касторкой, Фиванец занял пост напротив входа во двор пристройки. Когда из полутьмы портика звонко зашлепали подошвы сандалий, Уахенеб споро подхватил тяжелый кувшин и, высунув язык от усердия, стал подливать масла в двухпламенный лампион, висящий на бронзовой цепи.

Из портика вышел сутулый эллин, закутанный в светлый химатион, как Серапис – от пят до бровей. У него было обветренное лицо, твердое, словно рубленное из дерева, черные глаза хранили мрак. Из-за спины эллина вынырнул Хориахути и прожурчал:

– Вот мы и пришли, любезный Пандион!

– Благодарю, – коротко сказал тот и направился к галерее.

Жрец обогнал его, и пропел:

– Позволь мне самому устроить тебя! Эллин буркнул слово согласия.

«Как интере-есно…» – подумал Уахенеб. И стал ждать. Никаких оснований для подозрений у него не было, и встреть он этого Пандиона где-нибудь на улице, головы бы не обратил в его сторону. Но почему так прогибается Хориахути? Великий начальник мастеров подлащивался к гостю, как они сами с Кадмаром подлизывались к рехиу. Так кто он таков, этот Пандион?.. Чего боится Хориахути?.. Ведь верховный жрец не склонял головы даже перед префектом Египта! Он и императора встретит со спокойным достоинством – почему же так унижается перед каким-то «грэкусом»? Повеяло тайной…

– Я покажу дорогу, любезный Пандион, – послышался из галереи голос Хориахути, и Уахенеб, осторожно опустив на пол кувшин с маслом, кинулся на цыпочках к портику. Коридор тут один, и эта странная парочка его не минует.

За углом криптопортика, там, где колонны центрального прохода замыкались в круг, Фиванец заметил Кадмара.

– Эй! – крикнул он приглушенно. – Нехеб-ка!

Кадмар вздрогнул, отставляя метлу.

– Это ты… Антеф?

– Я! Прячься за колонну – идут!

Оба шмыгнули за гладкие каннелюрованные бока, и притаились.

– Я, конечно, польщен, что встреча назначена именно здесь, – журчал Хориахути, – но благоразумно ли это – так рисковать?

– Никакого риска нет, – пробурчал Пандион, – не выдумывай…

– Ах, ах! – сокрушался великий начальник мастеров. – Все равно, это так опасно… Сюда!

Пропустив эллина вперед, начальник мастеров двинулся следом, спускаясь по ступеням вниз, в усыпальницу для мумий Аписов, священных быков. Время от времени целая команда жрецов отыскивала на пастбищах Египта черного быка с белой отметиной на лбу, определяя избранное животное по двадцати восьми признакам, и объявляла его воплощением бога. Весь остаток своей жизни бык проводил как в коровьем раю. Ему предлагали самый изысканный корм и оказывали почести, а после смерти Аписа бальзамировали и мумию сносили в подземелье Серапейона.

– За ними, – тихо скомандовал Уахенеб.

Подвалы Серапейона представляли из себя настоящий лабиринт – множество сводчатых коридоров переплеталось так, что заблудиться в них было легче легкого. Время от времени в лабиринте устраивали мистерии и прочие таинства, на которые допускались лишь посвященные. По стенам через равные промежутки ярким белым пламенем горели светильники – и не коптили: в касторовое масло добавляли щепотку соли.

– Я думал, тут холодно будет, – прошептал Кадмар.

– Египетские подвалы хранят тепло, – ответил Уахенеб. – Тс-с! Вон они!

За изгибом коридора замерцал оранжевый свет факела, и глухо донеслись голоса, но слов было не разобрать.

– Постой тут, – шепнул Фиванец.

Он тихонько подобрался к пилястру на углу и выглянул. Перед ним открылась гробница – аккуратные саркофаги из красного и черного гранита, в которых покоились мумии Аписов. Вот и самый первый бык, сдохший еще при Птолемее Сотере. Бальзамирование усопшего Аписа обошлось царю в пятьдесят талантов серебра. «Сколько добра переводят зря!» – вздохнул Уахенеб. Давно ли он стал так думать? В юности Фиванец благоговел перед древними традициями, никак не отпускавшими народ Египта. Египтяне верили, что смерть – это не навсегда, что души их мертвецов витают рядом, принимают подношения, помогают живым или преследуют их. И люди всю жизнь готовились к смерти…

Уахенеб стремительно отшагнул в тень – кто-то приближался. Мимо прошагал Хориахути, удаляясь к выходу и светлея улыбкой облегчения. Метельщик пригнулся и быстренько просеменил ко входу в длинное помещение, куда допускались одни тарихевты – бальзамировщики. Он осторожно заглянул вовнутрь и увидел Пандиона, горбившегося в подобострастии. Пламя светильника-люкноса, пригашенного пластинами желтого оникса, делало лицо эллина больным, а тени, бросаемые на щеки и глазницы, лишь усиливали это первое впечатление.

– Чем порадуешь, Пандион? – прозвучал вдруг бархатный, глубокий голос, такой холодный, что Уахенеб вздрогнул так, будто на него сквозняком дунуло.

– Иосеф, сын Шимона, – проговорил Пандион, – согласен продать мечи, щиты и доспехи по сходной цене, но требует плату вперед, и золотом!

– Скажешь ему, что я согласен, – ответил холодный голос. – Я постараюсь сыскать золото… А его самого где найти? И когда?

– В Уасете![25] Иосеф обещал быть с товаром в месяце хойяке.[26]

– Хорошо. Префекта бреешь регулярно? – вопрос сопровождался хохотком.

– Через день! Но рабы у Марциала продажны, как прихожу – толпой бегут хозяина закладывать!

Зависла пауза.

– Что-то еще?

– Мнэ-э… – замялся Пандион. – Вчера в Мусейоне я видел двух людей, которые интересовались Зухосом…

Уахенеб напрягся.

– Как они выглядели?

– Один из них эллин, но почему-то без бороды, зато волосы – ниже плеч. А другой – светлый, похож на северных варваров, но брит и стрижен по римской моде…

– Могу просветить тебя, Пандион, – в холодном голосе зазвучала насмешка. – Эллина зовут Александрос, а варвара – Сергий. Но их не двое, а четверо, и с ними столько же рабов! Двое из них проникли в этот храм…

– О-о! – только и выдавил из себя Пандион.

– Вот что, друг мой… Ступай в Мусейон, не мешкая, и уведи с собой этого Сергия – он самый опасный. Где твои люди?

– На маяке.

– Вот туда и уведи… И убей!

– Слушаюсь!

Чье-то зловонное дыхание ощутил Уахенеб, и живое тепло стоявшего за спиной.

– Кадмар? – одними губами шепнул Фиванец. – Я в шоке!

Но это был не Кадмар. Удар дубинкой сорвал кожу на голове Уахенеба. Орудие убийства соскользнуло, раскровенив ухо и едва не размозжив ключицу. Египтянин взмахнул руками, и упал, ударившись лицом о каменные плиты пола.


2. Александрия, Мусейон

Искандер в обществе Сергия неспешно прогуливался по Канопской улице, которую иначе прозывали Дромос. Дромос был прям, как Невский проспект, так же окаймлен тротуарами, мощеными плитами из базальта, и в ширину раздавался похожим образом – локтей на шестьдесят. Дромос тянулся, уходя в перспективу, на восток и на запад, прорезая весь город, от Ракотиды на западном конце до иудейских кварталов у восточных стен, а тротуары его прикрывались от солнца и зимних дождей роскошными портиками. Еще одна широкая улица, улица Сомы, разделенная рядом деревьев на две широкие аллеи, пересекала Дромос под прямым углом. В том месте расположился городской форум, знаменуя собой центр города. Отсюда, если шагать к востоку, можно было попасть к Дикастериону – местному Дворцу правосудия – с его знаменитой священной рощей, к Гимнасию, Цезареуму, к Панейону – красивейшему парку города. Посреди парка возвышался травянистый холм, обвитый спиральной дорогой, с беломраморным храмом на верхушке, посвященным Пану, эллинскому лешему. Поблизости от Панейона поднимал свои аркады и колонны большой театр Диониса, похожий на половинку цилиндра. Неподалеку от театра струился Агатодемонов канал, открываясь устьем к Антиродосу. Красив был град Александра!

В тени портиков двигались толпы людей со всего востока Империи – финикияне потели в своих плащах с бахромой и мягких конических шапках с загнутым верхом, а модно раздетые египтяне с подкрашенными губами и подведенными глазами посмеивались над пришельцами; жеманничавшие эллинки выряжались в сильно сборенные пеплосы, прихваченные поясками. В руках они держали круглые веера и зонтики, головки многих девушек прикрывали смешные шляпки-пилосы, похожие на грибки – боялись красавицы загореть и посмуглеть на манер иудеек. Эти, наряженные в короткие каласирисы из узорчатой ткани, прикрывавшие грудь, сильно проигрывали эллинкам в женственности и изяществе, смолоду походя на базарных теток. Римляне в толпе узнавались издалека – по тогам у гражданских, по красным туникам и надраенным шлемам – у служивых. Легионеры расхаживали по трое, патрулируя центральные улицы. На окраины они не совались…

Искандер, толкаясь в галдящей толпе, свернул налево и выбрался к воротам Мусейона, святилища муз. Сколько лет мечталось ему попасть в это место, добраться до бесценных реликвий Библиотеки! Мечта сбылась.

– Входи, чего стоишь? – сказал Сергий. – А-а… Благоговеет!.?

– Да ну тебя! – буркнул Искандер, и толкнул кованную бронзовую калитку, зеленую от патины, но блестевшую там, где ее касались руки ученых.

Мусейон не назовешь музеем, хранилищем произведений искусства или редкостей. Это был настоящий научный центр, античный НИИ. Наука только-только зарождалась, отмежевываясь от религии, и еще не успела разделиться на биологию и физику, математику и астрономию, химию и так далее. Наука была едина, и каждый ученый являлся полилогом, смыслившим во всех отраслях знаний, однако выбиравшим что-то свое, близкое по духу и привычкам. Как новые друзья Тиндарида – врачи Соран и Герофил, математик Менелай, астроном Клавдий Птолемей…

– Помнишь того эллина, – спросил Сергий, – он еще все вертелся рядом?

– Что? – упал Искандер с научного Олимпа на грешную юдоль, где водятся зухосы в человечьем обличье. – А-а… Помню, помню… Пандион? Я спрашивал уже о нем у архиерея и эпистата.[27] Пандион служит брадобреем у префекта Египта. Не ошибусь, если скажу, что Квинт Марциал подослал его к нам шпионить – кого, дескать, командировал Марций Турбон? Не по мою ли душу?

– Ты ошибся. Вчера я заплатил местным мальчишкам, и те до ночи следили за Пандионом. Так вот, этот тип и близко не подходил к Цезареуму! Часа два он проторчал в Серапейоне, наведался в порт и Некрополь, а заночевал в храме Сераписа, в странноприимном доме.

– Это еще ничего не доказывает! – воспротивился Искандер. – Может, он встречался с посланцем префекта в порту? Или в храме, или в Городе мертвых…

– Тиндарид! – насмешливо протянул Сергий. – Да у тебя мания величия! Что ты сравниваешь себя и префекта Египта? Это несоразмерные величины. Квинт Марциал – подобие российского вице-премьера. Что ему какой-то спецназовец?

– Тогда предложи свою гипотезу, умник!

– Гипотез не измышляю….

Искандер презрительно фыркнул, но не выдержал паузы, рассмеялся.

– Ну тебя в баню! – махнул он рукой. – Давай, зайдем в Библиотеку? Все равно уже никого нет, светила укладываются рано…

– Пошли уж… – проворчал Сергий. – Невтерпеж ему… Думаешь, что-нибудь новое узнаешь?

– А вдруг?

– А толку? То, что ты откроешь для себя, здешним известно давно. В двадцать первый век отправишь? Как?.. Да и кто тебе поверит – ТАМ?

– Знаешь, сколько здесь скрыто знаний? – возмутился Искандер. – Семьсот тысяч свитков! Никем из нас не читанные поэмы Гомера, труды Платона, секреты древних жрецов, описания Атлантиды, Америки, даже Антарктиды!

– И что? – сказал Сергий. – Библиотеку сожгут христиане, и очень скоро… м-м… лет через триста. А то, что не сгорит, побросают в огонь арабы халифа Омара… Такова правда истории! Правда нашей поганой и пошлой жизни. Читай, Искандер, читай… Но помни, что сокровища здешние – только для личного пользования, по наследству их не передашь.

Искандер вздохнул, и поднялся по ступеням ко входу в Библиотеку. В скриптории[28] уже скрипели перьями и тростинками переписчики. Широкие застекленные окна пропускали много света днем, но солнце закатывалось, и на огромных бронзовых паникадилах, свисавших с потолка, уже горели лампионы… Библиофилакс – хранитель библиотеки, маленький хромой иудей – еще не покидал своего рабочего места, и проводил Тиндарида к армариям – стеллажам, на которых были разложены свитки, снабженные этикетками.


«Ну, это надолго!» – усмехнулся Сергий, и неторопливо покинул читальню. Не лежала у него душа к древним легендам и мифам, многословным описаниям Золотого века, где все счастливы и у каждого по три раба… Ему бы ха-ароший томик фантастики! Хотя бы Лема перечитать, или Стругацких. Но в этой Библиотеке свитков с текстами «Соляриса» или «Страны Багровых Туч» не хранят… Вздохнув, Лобанов вышел во двор и неторопливо пошагал по Перипатос, обсаженной деревьями аллее, месту для прогулок и размышлений. Она вела к алтарю Муз и к обсерватории – такое вот сочетание. За деревьями виднелись экседры, в которых проживали приезжие интеллектуалы, обремененные знаниями. Экседры открывались во дворики с колоннадами, где обычно шли диспуты и велось преподавание. Ближе к Библиотеке располагалось одноэтажное приземистое здание – общая столовая для ученых.

Мимо Сергия прошли, щелкая сандалиями, двое философов, споря о природе первичного Хаоса. Один, уже в возрасте, с седой окладистой бородой, настаивал на том, что Хаос был холоден и напоминал туман, а его оппонент, который был помоложе, с курчавой черной бородкой, вежливо громил любомудра-консерватора, утверждая, будто Хаос представлял из себя пылающую бездну.

Раскланявшись с обоими перипатетиками, Лобанов свернул в боковую аллею, и замер, заметив впереди себя знакомую сутулую фигуру. Пандион!

Эллин оглянулся вокруг, дабы убедиться, что он один, и шмыгнул в кусты, за которыми начинался ботанический сад Мусейона. Сергий, крадучись, двинулся следом. В душе его разгорался азарт – неужто вышли на след?! Метнувшись за фиговое дерево, Лобанов осторожно выглянул. Пандион, не оборачиваясь, подошел к замшелой статуе фавна, и сунул руку под его каменную свирель. Вытащил кусок пергамена, прочел написанное и хищно улыбнулся. Оглянувшись, Пандион, не торопясь и храня слабую улыбку, покинул маленькую полянку. Едва он скрылся за деревьями, Сергий подскакал к фавну и пошарил под его музыкальным инструментом. Пальцы нащупали пергамен. Торопливо развернув кусочек телячьей кожи, Роксолан впился глазами в четкие строчки, писанные по-латыни: «Приходи на обычное место. Зухос».

– Ага! – прошептал Сергий, и кинулся прочь. Не упустить бы Пандиона…

Когда он выбежал на Перипатос, белая сутулая фигура маячила у самых ворот. Сергий ринулся следом – предупреждать Искандера было просто некогда, так можно и след потерять…


…Сын Тиндара медленно выплывал из четкой ряби строк «Эфиопиды» – не дошедшего до грядущих времен продолжения «Илиады». Перед глазами продолжали цвести яркие образы древних героев в шлемах с коновласыми гребнями, сжимавшими то бронзовые мечи-ксифосы, то рукояти весел. «Да, были люди в наше время…» – усмехнулся Искандер.

Родившись и проведя детство в первом веке, он вырос в двадцатом. Два времени, две поры, две эры теснились в нем, уживаясь в одной душе. Но все же… Все же тот год, что ныне на дворе, ему ближе, роднее. Да и кому в двадцать первом веке нужно его умение биться на мечах? Разве что на первенстве России по фехтованию. А здесь его навык незаменим! Хотя иногда приходит грусть, наваливается ностальгия – хочется пройтись по шумным проспектам Москвы, заглядывая в книжные магазины. Или вернуться домой с работы, бухнуться на диван и включить «телик». Здесь нет этих радостей жизни, и нет того беспечного спокойствия, которое не покидало его ТАМ, в будущем. Его далекие потомки просто не понимают, насколько сложно и опасно жить во втором веке от Рождества Христова.

Сергию, наверное, тоже нелегко. Потерять возлюбленную – это так больно… Но весь этот мир для Роксолана – как комната с сокровищами, где повсюду – на полу, на стенах, на странной мебели – разложены и развешаны удивительные предметы: чучела невиданных птиц, древние мечи, глобусы и астролябии, ветхие книги-инкунабулы, сундучки и ларцы, карты, идолы, маски, шкуры, барабаны, картины, дощечки с вырезанными заклинаниями, кораллы, раковины, модели кораблей…

– Искандер! – послышался негромкий голос. Он обернулся, увидел очень серьезное и очень усталое лицо Кадмара, и быстро поднялся из-за стола. Галл сделал знак: выйдем!

Он молча вывел Тиндарида в прохладный вестибул, где, прислонясь к колонне, стоял Уахенеб. Лицо египтянина было бледно, а голову обтягивала рваная холщовая лента, сквозь которую проступала кровь.

– Что?.. – начал Искандер, но Фиванец перебил его.

– Где Сергий? – спросил он.

– Да тут был… – растерялся Тиндарид. – Да говори ты толком, что стряслось?!

– Потом! Надо найти Сергия! Его хотят убить!

Все трое бросились во двор. По ступеням как раз поднимались Селевк и Филопатр, философы с острова Крит.

– Вы Сергия не видали? – спросил их, пробегая, Искандер.

– Видели, – кивнул Селевк.

– Да он только что пробежал, – добавил Филопатр.

– Куда?! – хором спросила троица.

– На улицу! Сначала этот пронесся… как его… ну, мы с ним еще вчера дискуссию развели про атомы!

– Пандион? – подсказал Селевк.

– Он, он! – обрадовался Филопатр. – А за ним Сергий…

– Понятно! – сказал Уахенеб: – Хайре![29]

Он быстро пошагал к воротам, придерживая левой рукой правую, висевшую плетью. Кадмар с Искандером догнали его. Уахенеб, не дожидаясь вопросов, заговорил сам:

– Пандион – шпион Зухоса! Я сам слышал, как он кому-то докладывал в подвалах Серапейона! Да как бы не самому Зухосу. Там меня и шваркнули… Я в шоке! Спасибо Кадмару, подколол того гада, а то бы он меня добил вторым ударом…

– Пандион, как услыхал шум, сразу люкнос погасил и смотался… – вяло проговорил Кадмар. – А я Уахенеба поволок…

– Пандион выполняет приказ – убрать Сергия! Он его специально заманивает.

– Орк меня возьми! – выругался Искандер. – Зачитался! И где его теперь искать? Никаких шансов!

– На маяке! – решительно заявил Уахенеб.

– Ты-то хоть здоров? – спросил Тиндарид Кадмара. – Видок у тебя…

– Притомился страшно… – признался тот. – И в голове муть…

– Какие люди! – заорал знакомый голос. – И без охраны!

Из кабачка на углу Канопской и Портовой выбрался Эдик, за ним поспешал Гефестай. Увидав встревоженные и хмурые лица, Чанба пригасил веселье.

– Пошли с нами! – бросил на ходу Искандер. – Сергия заказали! Никаких шансов!

– Кто?! – охнул Эдик, кругля глаза.

– Лучший друг Чебурашки, – сказал Искандер, дабы не называть вражье имя всуе. – Смекаешь?

– Мы с вами, – прогудел Гефестай.

– Вперед! – решительно заявил Эдик и тут же дал задний ход: – А куда?

– На маяк! – повторил Уахенеб.


3. Александрия, остров Фарос

Пандион шел шагом быстрым, но в толпе не терялся. Не проверялся по дороге, не оглядывался, шел себе и шел. Сергий не отставал.

Не доходя до форума, Пандион вышел на край тротуара и вскинул руку извечным жестом ловящего попутку. Сергий моментально отвернулся, заинтересованно разглядывая мраморного льва у подъезда богатого дома. К бровке подкатили три повозки с откидным верхом, извозчики принялись громко нахваливать своих коней, ветер и молния для коих – предметы стоячие. Пандион уселся в первую повозку, и махнул рукой. Извозчик свистнул, белый конь бодро зацокал по мостовой, удаляясь к Тимониуму – небольшой круглой башне на мысу, где некогда останавливался Марк Антоний.

Сергий бросился к коляске, возница которой разочарованно щелкнул кнутом, погоняя гнедую двойку, и запрыгнул на сиденье.

– За той повозкой! – скомандовал он обрадованному извозчику. – Не приближаться и не отставать!

Подкрепляя свою просьбу, Сергий сунул вознице серебряный динарий. Воодушевленный возница радостно вскричал:

– Но-о!

Повозка, нанятая Пандионом, проследовала по аллее к набережной и свернула к плотине Гептастадион, согласно названию длившейся ровно семь стадий – почти полтора километра. Полагая, что эллин следует в порт, Лобанов удивился, заметив, что белый конь, понукаемый возницей, выворачивает на мост. Гнедая пара порысила туда же, сокращая дистанцию, но Сергий был «согласен» с конями – быстро темнело, и очертания предметов начинали расплываться и таять в сумерках. Так и проглядеть можно!


Одолев еще один мост, повозки выехали на каменистую землю Фароса. Куда теперь? К храму Посейдона на мысу?.. К святилищу Изиды Фаросской?.. Пандион повернул туда, но храм Изиды миновал, выезжая на короткую дамбочку, ведущую к маленькому островку, скалы которого попирал Маяк. «Так вот куда ты намылился! – похолодел Сергий. – Ясненько…»

Повозка, запряженная белым конем, остановилась у невысокой крепостной стены, которая окружала чудо света и примыкала к башенке прежнего маяка. Белея химатионом, Пандион соскочил с сиденья и шмыгнул в ворота.

– Стой! – затормозил повозку Сергий, и спрыгнул. – Если подождешь недолго, заплачу еще динарий! – пообещал он.

– Обожду! – бодро кивнул извозчик. Лобанов миновал ворота и бросил взгляд вверх.

Вблизи Фаросский маяк был просто колоссален, его громада нависала рукотворной горой, грозя упасть и погрести. «Ничего, – успокоил себя Сергий, – тебе еще пятьсот лет стоять. Успею!»

Он миновал широкий проход в громадной стене, и попал в полутемный зал с подъемником под аркой. Рабы вовсю крутили ступальное колесо.

– Мне нужно наверх! – резко сказал Сергий. – Срочно!

– Сейчас, сейчас, – заюлил старший «лифтер», и заторопил крутильщиков: – Живее! Шевелитесь!

– Все! – выдохнул курчавый раб, мокрый от пота.

Колесо завертелось в обратную сторону, и сверху опустилась клеть подъемника.

– Держи! – сказал Роксолан, влезая на платформу, и сунул «лифтеру» горстку оболов.[30]

– Держу! – повеселел тот.

Клеть плавно пошла вверх, поднимаясь по гулкой шахте на уровень верхней площадки кубической основы маяка. Сергий покинул клеть внутри второго, восьмигранного яруса, посвященного восьми ветрам. Ярус был облицован мрамором, а на его углах стояли скульптуры – одна из них отбивала часы суток, другая подавала сигналы при появлении вражеских кораблей, третья вращалась, всегда указывая рукой на солнце. Лобанов подбежал ко второму ступальному колесу. Первая клеть, только что освобожденная Пандионом, уже спускалась из отверстия в сводчатом потолке.

– Плачу за скорость! – сказал Сергий, выгребая последнюю мелочь из кошеля.

Следующая остановка была на вершине восьмигранника, откуда вверх уходила исполинская колонна верхней части. Третий подъемник вознес Сергея на самый верх, на круглую площадку, огороженную каменными перилами. Посередине площадки торчали железные столбы, удерживающие широкую огневую чашу. Из-под нее выглядывали блоки подъемника, а на краю высилась огромная, в два человеческих роста бронзовая статуя Посейдона с лицом Александра. Божество глядело на северо-восток, отвернувшись от города, а у его вызолоченных ног-тумб стоял и ухмылялся Пандион.

– Ну, здравствуй, охотничек! – глумливо сказал он. – Что, купился на писульку?

Лобанов молча выхватил нож. Пандион ощерился, и крикнул:

– Убейте его!

И тут же сверху, из-за бортиков чаши светильника, спрыгнули трое в поношенных эксомидах – один с ножом, двое с дубинками.

Сергий с ходу метнул нож, поражая в шею того, кто сам был вооружен кинжалом или стилетом, в сумерках не разобрать. Нападавший захрипел, падая на колени, и повалился набок, суча ногой.

– Бейте, бейте его! – надсаживался Пандион, брызгая слюной.

Роксолан уклонился от удара дубинкой слева, и приложил того, кто замахивался, головой о столб. Столб гулко загудел. Сергий тут же развернул потерявшего сознание бойца, прикрываясь им, как щитом, и дубинка зверски съездила по голове подельника. Второй замах пропал даром – Лобанов отбросил свой полуживой «щит», и напал сам, словно не замечая рушившейся на него палице с бронзовыми шипами. Ему хватило доли секунды, чтобы ударом левого кулака сломать вражине локтевой сустав, а правым сплющить дыхательное горло. Боец страшно захрипел, и рухнул, закатывая глаза.

– Твоя очередь! – сообщил Сергий, разворачиваясь к Пандиону.

Эллин стоял, прижавшись к статуе, и дикими, полубезумными глазами осматривал маленькое круглое поле сражения. Все его «войско» полегло, а он толком и не разглядел, как причинялась смерть!

Пандион выхватил кривой кинжал, и замахал им, кроя воздух и щеря зубы.

– Не подходи! – заверещал он. – Порежу!

– Брось нож, – лениво молвил Сергий.

– Не подходи!

Лобанов метнулся навстречу стальному мельканию, перехватил руку с кинжалом, и сломал ее в запястье. Клиночек зазвякал по плитам пола, а Сергий, крепко ухватясь за здоровую руку Пандиона, поднатужился и перевалил эллина за перила.

– А-а-а! – заорал Пандион, изгибаясь и корчась от ужаса. До твердой земли отсюда было двести пятьдесят локтей…

– Продолжим наш разговор, – удовлетворенно сказал Сергий, свободной рукою держась за Посейдона. – Только ты отвечай побыстрее, а то рука устанет, и ты отправишься в полет. А лететь тут – ой, да ну!

– Не-е-ет! – завыл Пандион. – Я дам тебе любые деньги!

– Обойдусь. Где Зухос?

– Это нельзя! – захрипел Пандион, обращая кверху белое лицо.

Сергий тряхнул Пандиона, и повторил вопрос:

– Где?

– Он… Он… – проговорил эллин, задыхаясь. – Он где-то на Ниле… Зухос плывет в Мемфис, потом – в Фивы!

– Зачем?

– За оружием!

– Когда назначена сделка?

– Через… – всхлипнул эллин. – Через два месяца!

– Кто продавец?

Пандион неожиданно зарычал, подтянулся на одной руке, цепляясь сломанной, упираясь в камень ногою, готовясь вцепиться в Сергеево предплечье зубами.

– Счастливого полета! – хладнокровно пожелал Лобанов, и разжал пальцы.

– А-а-а-у-у! – исторг эллин вопль, и канул во тьму.

Северный ветер подхватил падающее тело мощным порывом, отнес в сторону, к берегу моря. Душераздирающий вой заглох, но звук падения не донесся до верхней площадки, слишком высоко она была.

Сергий устало обошел место боя, убедился, что все его противники мертвы, и приблизился к перилам на южной стороне. Вся Александрия лежала перед ним. Кварталы и здания выделялись черными многоугольниками, подсвеченными светильнями и фонарями. Квадратом светилась военная гавань Кибот, забитая триремами. Над городом не мерцало зарево, схожее с московским или нью-йоркским, и ни один огонек не колол глаз. Свет от Александрии исходил мерцающий, красный, оранжевый и желтый, но очерчивая даже малые переулки. За южными стенами мерцало озеро Мареотис, и серебряной дугой гнулся Нильский канал, а дальше залегла черная, непроглядная тьма – ни огонечка, ни отсвета. Там пластался Египет, узкая долина жизни, зажатая меж двух пустынь, туда им всем лежит дорога…

Визгливо заскрипел блок подъемника. Сергий подобрал пару ножей, свой и заемный, и стал ждать продолжения.

Из проема выдвинулась клеть, и на площадку выпрыгнули Искандер, Эдик, Гефестай и незнакомый старикан с факелом в руке.

– Живой! – воскликнул Эдик.

– Да что ему сделается! – ухмыльнулся Гефестай.

– Так это не ты летел? – нервно спросил Искандер.

– Да спорхнула тут одна птичка-невеличка… – усмехнулся Сергий.

Друзья заговорили разом, перебивая друг друга, делясь впечатлениями и отводя душу. Старикан с факелом громко кашлянул.

– Спускались бы вы, что ли? – проворчал он, оглядывая трупы. – Намусорят вечно, намусорят…

– А ты кто такой? – задиристо спросил Эдик.

– Я – тутошний смотритель, – строго сказал старик.

– Мы уже уходим, – миролюбиво сказал Сергий.

Поворчав для порядку, смотритель поднялся по лесенке к чаше, уложил дрова и щедро залил маслом.

– Факел подай! – сказал он.

Сергий подал. Огонь в чаше вспыхнул и загудел, набирая силу, а старикан принялся вертеть рукоятку, придвигая бронзовое зеркало.

– Вам на какой? – спросил Эдик, дурачась.

– А вам? – прогудел Гефестам.

– Мне на цокольный!

Сергий засмеялся и ступил на платформу.

– Жми кнопку «Ц»! – крикнул он.

Клеть дрогнула и пошла вниз. Сверху ударил свет, кладя резкие тени на стены шахты.

– Заработал маяк! – сказал Искандер и тут же сменил тему: – Что интересного рассказал тебе наш друг Пандион?

– Зухос следует в Мемфис, – сказал Сергий. – Месяца через два он собирается покупать оружие. Вопрос в том, чем он займется до того?

– Могу сказать, – ответил Искандер. – Станет искать золото! Это мне Уахенеб передал…

– Понятно. Короче, наш тур по Египту продолжается. Следующая остановка – Мемфис!


Четверо друзей, весело переговариваясь, спустились до самого низа, и вышли за пределы Фаросского маяка.

– И повозки наши на месте! – раскатился голос Эдика. – Нормально… Как говорил мой дед Могамчери: «Иногда давай роздых ногам, а таксистам – заработок!»

– Садись, давай… Фольклорист!

– Занимайте места согласно купленным билетам!

Зацокали копыта, заскрипели камешки под обода-ми, и все стихло. Темная фигура, закутанная в плащ, вышла из тени и посмотрела вслед отъезжающим. Отблеск маяка не проникал под надвинутый куколь, высветив лишь усмехавшийся рот и черное пятно на бледной шее – родинку, напоминавшую звезду с косыми лучами.