"Дело о пеликанах" - читать интересную книгу автора (Гришем Джон)

Глава 6

Не убирая трубку с плеча, Флетчер Коул нажал другую кнопку телефонного аппарата, стоящего на столе в Овальном кабинете. Лампочки трех линий мигали, поддерживая связь. Он медленно шагал взад-вперед перед столом и слушал, одновременно просматривая двухстраничный доклад Хортона из суда. Он совершенно не обращал внимания на Президента, который припадал к земле перед окнами, хватая руками в перчатках короткую клюшку для игры в гольф, сначала яростно глядя на желтый мячик, затем медленно направляясь по голубому ковру к желтой лунке в десяти футах от него. Коул прорычал что-то в трубку. Его слова были не слышны Президенту, который слегка ударил по мячу и теперь смотрел, как тот катится прямо в лунку. Щелчок — и мяч откатился на три фута в сторону. Президент в носках прошагал к следующему мячу и вздохнул, наклонившись над ним. Этот был оранжевого цвета. Он просто ударил по нему, и тот вкатился прямо в лунку. Восемь в ряду. Двадцать семь из тридцати.

— Это был шеф Раньян, — сказал Коул, опуская трубку. — Он совершенно расстроен. Хотел встретиться с вами сегодня днем.

— Попроси его записаться на прием.

— Я сказал, чтобы он был здесь завтра в десять утра. В десять тридцать у вас заседание кабинета, а в одиннадцать тридцать приходят из службы национальной безопасности.

Не глядя. Президент схватил клюшку и стал присматриваться к следующему мячу.

— Я не могу ждать. Как насчет списка избирателей?

Он тщательно прицелился и зашагал за мячом.

— Я только что разговаривал с Нельсоном. Он звонил в два, в начале обеда. Компьютер сейчас переваривает все, но он считает, что рейтинг одобрения будет где-то пятьдесят два — пятьдесят три.

Игрок в гольф бросил мимолетный взгляд и улыбнулся. Затем снова вернулся к игре.

— Какой результат на прошлой неделе?

— Сорок четыре. Благодаря джемперу без галстука. Точно так, как я и предполагал.

— Я думал, сорок пять, — произнес Президент, толкая желтый мячик и наблюдая, как тот вкатывается прямо в лунку.

— Вы правы. Сорок пять.

— Это наивысший результат за ...

— Одиннадцать месяцев. Мы не переваливали за пятьдесят со времени “Полета 402” в ноябре прошлого года. Это отличный критический момент, шеф. Народ в шоке, хотя многие счастливы, что Розенберга убрали. А вы человек серединки. Просто великолепно.

Коул нажал на мигающую кнопку, снял трубку и, не произнеся ни слова, опустил ее. Поправил галстук и застегнул пиджак на все пуговицы.

— Уже пятьдесят четыре, шеф. Войлс и Гмински ожидают.

Президент ударил по мячу и проследил за его движением. Тот ушел на дюйм вправо, и он скривился.

— Пусть подождут. Назначим пресс-конференцию на девять утра на завтра. Я возьму с собой Войлса, но заставлю его помалкивать. Пусть стоит рядом со мной. Я сообщу некоторые дополнительные подробности и отвечу на несколько вопросов. Резонанс будет большим, вы так не считаете?

— Конечно. Хорошая идея. Я дам пресс-конференции старт.

Президент снял перчатки и швырнул их в угол.

— Впустите их.

Аккуратно прислонив клюшку к стене, он надел мягкие кожаные туфли типа мокасин фирмы “Бэлли”. Как обычно, он шесть раз переодевался да завтрака, и сейчас на нем был узкий двубортный пиджак из шотландской ткани с красным в синий горошек галстуком. Одежда делового человека. Куртка висела на крючке у двери. Он сел за стол и бросил сердитый взгляд на какие-то бумаги. Кивнул вошедшим Войлсу и Гмински, но не встал и даже не подал руки. Они сели наискось от стола, а Коул занял свое обычное место, стоя подобно часовому, который не может дождаться команды: “Открыть огонь!” Президент ущипнул себя за переносицу, как будто напряжение дня вызвало мигрень.

— Ужасно длинный день, господин Президент, — Боб Гмински произнес эту фразу в надежде растопить лед. Войлс смотрел в окно.

Коул кивнул, а Президент произнес:

— Да, Боб. Очень длинный день. А еще сегодня на обед приглашена группа эфиопов, так что будем кратки. Начнем с вас. Боб. Кто убил их?

— Не знаю, господин Президент. Но, уверяю вас, мы не имеем ничего общего с этим.

— Вы обещаете мне. Боб? — Он почти умолял.

Гмински поднял правую руку ладонью к столу.

— Клянусь. Могилой моей матери клянусь.

Коул самодовольно кивнул, как если бы верил ему и как будто его одобрение означало все.

Президент посмотрел на Войлса, чья коренастая фигура заполняла все кресло и по-прежнему была скрыта под объемной теплой полушинелью. Директор медленно жевал жвачку и насмешливо поглядывал на Президента.

— Баллистика? Аутопсия?

— Получили, — произнес Войлс, открывая портфель.

— Просто скажите суть. Я прочитаю позже.

— Оружие малого калибра, возможно, двадцать второго. Розенберг и его санитар убиты в упор, об этом свидетельствует обгоревший, порох. Трудно сказать что-либо в отношении Фергюсона, но выстрелы были произведены не далее чем с расстояния в двенадцать дюймов. Мы не видели стрельбы, понимаете? Три пули в голову каждого. Две они вынули из Розенберга, еще одну нашли в его подушке. Выглядит все так, как будто и он, и его санитар спали. Один и тот же тип пуль, то же оружие, один и тот же убийца, это ясно. Окончательные результаты аутопсии готовы, но ничего не вызывает удивления. Причины смерти вполне определенны.

— Отпечатки пальцев?

— Ни одного. Мы еще проверяем, но это была очень чистая работа. По-видимому, он не оставил ничего, кроме пуль и трупов.

— Как он попал в дом?

— Никаких видимых признаков проникновения в дом. Фергюсон осматривал все, когда прибыл Розенберг, где-то около четырех часов. Обычная процедура. Он составил письменный доклад двумя часами позже, и в нем отмечается, что он осмотрел две спальни, ванную комнату, три чулана наверху и каждую из комнат внизу и, конечно же, ничего не обнаружил. Утверждает, что проверил все окна и двери. В соответствии с инструкциями в отношении Розенберга наши агенты находились снаружи, и по их оценке проверка Фергюсоном в четыре часа заняла три-четыре минуты. Я подозреваю, что убийца выжидал, спрятавшись, пока судья вернется домой и пройдет Фергюсон.

— Почему? — настаивал Коул. Покрасневшие глаза Войлса следили за Президентом и игнорировали его “оруженосца”.

— Этот человек, очевидно, очень талантлив. Он убил судью Верховного суда, возможно, двоих — и фактически не оставил следов. Профессиональный убийца, я бы сказал. Попасть в дом — не проблема для него. Избежать поверхностной проверки Фергюсона — тоже не проблема. Вероятно, он очень терпелив. Он не будет рисковать, оказавшись в доме, когда в нем кто-то есть, да и полицейские вокруг дома. Мне кажется, он проник в дом где-нибудь после обеда и просто выжидал, возможно, в шкафу наверху или, может быть, на чердаке. Мы нашли два небольших кусочка чердачной изоляции на полу под убирающейся лестницей. Скорее всего, они недавно использовались.

— Действительно, не имеет значения, где он прятался, — сказал Президент. — Его не обнаружили.

— Это верно. Нам не разрешили проверить дом, понимаете?

— Я понимаю, что он мертв. А как насчет Дженсена?

— Он тоже мертв. Сломана шея, удушение с использованием куска желтого нейлонового каната, который можно купить в любом хозяйственном магазине. Медицинские эксперты сомневаются, что перелом шеи является причиной смерти. Они, что вполне разумно, уверены, что именно канат обусловил смерть. Нет отпечатков пальцев. Нет свидетелей. Это не то место, куда повалят свидетели, но надеюсь найти кого-нибудь. Время смерти — где-то двенадцать тридцать ночи. Убийства совершены с разницей в два часа.

Президент что-то небрежно писал.

— Когда Дженсен ушел из своей квартиры?

— Не знаю. Проводили его домой где-то в шесть вечера, затем следили за домом в течение семи часов, пока не обнаружили, что его удушили в притоне гомосексуалистов. Мы выполняли его требования, конечно. Он выехал из здания в машине друга. Ее нашли в двух кварталах от клуба.

Коул, стиснув руки за спиной, сделал два шага вперед.

— Директор, вы считаете, что оба убийства совершены одним человеком?

— Кто, черт возьми, знает это. Тела еще теплые. Дайте нам время. На данный момент слишком мало фактов. Нет свидетелей, нет отпечатков, нет ничего, за что можно зацепиться. Потребуется немало времени, чтобы свести все воедино. Мог быть один и тот же убийца. Я не знаю. Еще слишком рано.

— Конечно же, вы обладаете хорошим чутьем, — сказал Президент.

Войлс выдержал паузу и посмотрел на окна.

— Если это один и тот же парень, то он должен быть суперменом. Возможно, два или три, но не важно, им должна была быть оказана большая помощь. Кто-то снабжал их обширной информацией.

— Например?

— Например, как часто Дженсен посещает клуб, где он сидит, в какое время он приходит туда, один или с кем-то, встречается ли с другом. Очевидно, что такой информации у нас не было. Возьмем Розенберга. Кто-то должен был знать, что его маленький дом не был оборудован системой охраны, что наши парни находились снаружи, что Фергюсон прибыл в десять, а уехал в шесть и должен был сидеть в заднем дворике, что ...

— Вы знали все это, — перебил Президент.

— Конечно, мы знали. Но, уверяю вас, мы ни с кем не делились данной информацией.

Президент бросил быстрый взгляд конспиратора на Коула, который в глубоком раздумье почесывал подбородок.

Войлс решил зайти с тыла и одарил Гмински улыбкой, как если бы сказал: “Давай поиграем с ними”.

— Вы предполагаете заговор? — интеллигентно произнес Коул, приподняв брови.

— Я ничего, черт возьми, не предполагаю. Я довожу до вашего сведения, мистер Коул, и до вашего, господин Президент, что да, действительно, большое количество людей входило в сговор с целью их убийства. Возможно, был один убийца, может быть, двое, но им была оказана большая помощь. Все было слишком быстро, аккуратно и хорошо организовано.

Коул казался удовлетворенным. Он стоял прямо, со сцепленными за спиной руками.

— Тогда кто же является заговорщиком? — спросил Президент. — Кто ваши подозреваемые?

Войлс глубоко вздохнул и, казалось, предпочел остаться в своем кресле. Закрыл портфель и поставил его у ног.

— У нас на данный момент нет главного подозреваемого. Только несколько неплохих вариантов. И все следует хранить в большой тайне.

Коул подошел на шаг ближе.

— Конечно, это конфиденциально, — резко оборвал он. — Вы находитесь в Овальном кабинете.

— И был здесь много раз ранее. Действительно, я бывал здесь, когда вы бегали вокруг в грязных ползунках, мистер Коул. Информация обладает способностью просачиваться.

— Думаю, что вы сами стали причиной утечки информации, — произнес Коул.

Президент поднял руку.

— Это конфиденциально, Дентон. Даю вам слово.

Коул отошел на шаг.

Войлс наблюдал за Президентом.

— Суд начинается в понедельник, как вы знаете, и маньяки находятся в городе уже несколько дней. За последние две недели мы проверили различные движения. Мы знаем как минимум одиннадцать членов “Подпольной армии”, которые вот уже неделю находятся на территории округа Колумбия. Сегодня допросили парочку из них и отпустили. Мы знаем, что группа имеет возможности и желание. На сегодня мы связываем с ней определенные надежды. Завтра все может измениться.

На Коула это не произвело впечатления. “Подпольная армия” была в каждом списке.

— Я слышал о них, — произнес Президент, что выглядело совсем глупо.

— О, да. Они становятся популярными. Мы уверены, что в Техасе именно они убили судью, участвовавшего в рассмотрении дела. Хотя и не можем доказать это. Они достигли высокого профессионализма во взрывах. Мы подозреваем их как минимум в сотне случаев использования бомб по всей стране для подрыва клиник, где проводились аборты, офисов “Американского союза гражданских свобод”, порнодомов, клубов гомосексуалистов. Они именно те люди, которые могли ненавидеть Розенберга и Дженсена.

— Другие подозреваемые? — спросил Коул.

— Существует группа арийцев, называющая себя “Белым сопротивлением”, за которой мы наблюдаем уже два года. Ее действия направляются из Айдахо и Орегона. Руководитель на прошлой неделе выступил с речью в Западной Виргинии и находится на нашей территории несколько дней. Он “засветился” в понедельник, участвуя в демонстрации возле Верховного суда. Мы попробуем побеседовать с ним завтра.

— Но являются ли эти люди профессиональными убийцами? — спросил Коул.

— Они не афишируют себя, как вы понимаете. Сомневаюсь, что какая-то группа на самом деле совершила убийства. Они просто скрывают убийц, прикрываясь законной деятельностью.

— Тогда кто же убийцы? — спросил Президент.

— Мы можем никогда не узнать этого, честно говоря.

Президент встал, с удовольствием распрямив ноги. Еще один трудный день позади, рабочий день. Он улыбнулся, глядя сверху на сидящего у стола Войлса.

— У вас непростая задача. — Он произнес эти слова голосом дедушки, наполненным теплотой и пониманием. — Я не завидую вам. Если возможно, я бы хотел получать отпечатанный на машинке через два интервала доклад на двух страницах к пяти часам вечера ежедневно, семь раз в неделю. О продвижении в деле расследования. Если что-то случится, надеюсь, вы сообщите мне немедленно.

Войлс кивнул, но не произнес ни слова.

— Утром в девять я провожу пресс-конференцию. Хотел бы, чтобы вы там тоже присутствовали.

Войлс снова кивнул, по-прежнему молча. Секунды сменяли друг друга, но никто не решался заговорить. Войлс шумно встал и затянул ремень на широком плаще.

— Ну ладно, мы будем работать. Вы получите эфиопов и других.

Он протянул Коулу доклады с результатами баллистической и аутопсической экспертиз, будучи абсолютно уверенным в том, что Президент никогда не прочитает их.

— Спасибо, что пришли, джентльмены, — тепло произнес Президент.

Коул закрыл за ними дверь, и Президент схватился за клюшку.

— Я не обедаю с эфиопами, — сказал он, пристально глядя на желтый мячик на ковре.

— Знаю. Я уже послал ваши извинения. Наступил великий час переломного момента, господин Президент, и все рассчитывают, что вы будете находиться здесь, в этом кабинете, в окружении своих советников, весь в работе.

Он ударил, и мяч вкатился прямо в лунку.

— Я хочу поговорить с Хортоном. Эти выдвижения в кандидаты должны пройти просто чудесно.

— Он передал небольшой список из десяти фамилий. Выглядит довольно хорошо.

— Я хотел бы видеть на этих должностях консервативно настроенных белых молодых людей, противостоящих абортам, порнографии, разврату, контролю за оружием, расовым квотам, всем этим деньгам.

Он пропустил удар и сбросил туфли.

— Я хотел бы иметь судей, которые ненавидят обман и преступный мир и приветствуют смертную казнь. Понимаете?

Коул “висел” на телефоне, набирая номер за номером и одновременно ответно кивая боссу. Он выберет кандидатов, а потом убедит Президента.

К. О. Льюис сидел вместе с директором на заднем сиденье медленно движущегося в час “пик” лимузина, который совсем недавно отъехал от Белого дома. Войлсу нечего было сказать. Пока в первые часы трагедии пресса была жестокой. Вокруг одни глупцы. Не менее трех подкомиссий конгресса уже объявили о проведении слушаний и расследований причин смертей. И тела еще теплые. Политики чувствуют легкое головокружение и борются за право убыть в центре внимания. Одно крайнее утверждение сменяет другое. Сенатор Ларкин из Огайо ненавидел Войлса, а Войлс, в свою очередь, ненавидел сенатора Ларкина из Огайо, и сенатор тремя часами ранее созвал пресс-конференцию и объявил о том, что его подкомиссия немедленно начинает расследование по вопросу охраны Федеральным бюро расследований двух убитых судей. Но у Ларкина была подружка, довольно молоденькая, а у ФБР было несколько фотографий, и Войлс не сомневался относительно того, что расследование будет отложено.

— Как Президент? — наконец-то спросил Льюис.

— Какой?

— Не Коул. Другой.

— Держится молодцом. Просто молодцом. Хотя жутко потрясен смертью Розенберга.

— Еще бы.

Какое-то время они ехали в полном молчании по направлению к гуверовскому зданию. Предстояла длинная ночь.

— У нас есть новый подозреваемый, — наконец-то нарушил молчание Льюис.

— Расскажите.

— Человек по имени Нельсон Манси.

Войлс медленно покачал головой.

— Никогда не слышал о таком.

— Я тоже. Это длинная история.

— Перескажите вкратце.

— Манси — очень богатый промышленник из Флориды. Шестнадцать лет тому назад его племянницу изнасиловал и убил американский негр по имени Бак Тироун. Девочке было двенадцать лет. Очень, очень жестокое изнасилование и убийство. Я опущу детали. У Манси не было детей, и он боготворил племянницу. Дело Тироуна расследовали в Орландо и его приговорили к смертной казни. Его хорошо охраняли, потому что был целый ряд угроз. Несколько адвокатов-евреев крупной нью-йоркской фирмы подали всевозможные жалобы. И вот в 1984 году дело попадает в Верховный суд. Вы догадываетесь: Розенберг влюбляется в Тироуна и стряпает свою нелепую трактовку самообвинения в рамках Пятой поправки, чтобы свести на нет признание вины, подписанное обвиняемым через неделю после ареста. Признание на восьми страницах, которое он, Тироун, написал собственноручно. Нет признания — нет дела. Розенберг записывает витиеватое решение “пять-к-четырем”, опровергающее признание подсудимого виновным. Чрезвычайно спорное решение. Тироуна освобождают. Затем, спустя два года, он исчезает, и с тех пор его не видели. Ходят слухи, что Манси заплатил за то, чтобы Тироуна оскопили, изуродовали и скормили акулам. Просто слухи, утверждают власти Флориды. Позднее, в 1989 году, главного адвоката Тироуна по этому делу, человека по фамилии Каплан, убивает на улице в Манхэттене простачок, не имеющий никакого отношения к делу. Какое совпадение!

— Кто сообщил вам?

— Из Флориды позвонили два часа тому назад. Они убеждены, что Манси заплатил кучу денег, чтобы убрать и Тироуна, и его адвоката. Просто они не могут это доказать. У них есть неохотно работающий на них информатор без имени, который утверждает, что знает Манси, и сообщает им некоторые сведения. По его словам, Манси уже не первый год говорит об устранении Розенберга. Они считают, что он немного свихнулся после убийства племянницы.

— Сколько у него денег?

— Достаточно. Миллионы. Никто не знает точно. Он очень скрытен. Флорида убеждена, что он может пойти на такой шаг.

— Давайте проверим. Звучит интересно.

— Кое-какие результаты я получу уже сегодня ночью. Вы уверены, что хотите задействовать по данному делу три сотни агентов?

Войлс зажег сигарету и опустил стекло со своей стороны.

— Да, может быть, даже четыреста. Мы должны расколоть этот орешек, пока пресса не съела нас заживо.

— Это будет нелегко. За исключением пуль и веревки, эти парни ничего не оставили.

Войлс выпустил в окно струйку дыма.

— Я знаю. Слишком все чисто.