"Дело о пеликанах" - читать интересную книгу автора (Гришем Джон)

Глава 3

Он выглядел по меньшей мере как старик фермер, в соломенной шляпе, чистом рабочем комбинезоне, опрятной обтягивающей грудь рабочей рубашке цвета хаки, сапогах. Он жевал табак и сплевывал в черную воду за волноломом. Он жевал как настоящий фермер. Его пикап, хотя и последней модели, основательно подвергся воздействию дождя и солнца и выглядел так, как будто только что проехал по пыльной дороге. Номера неверной Каролины. Машина стояла в сотне ярдов в стороне отсюда, с зарывшимися в песок колесами, на другом конце пирса.

Понедельник, полночь. Первый понедельник в октябре, и следующие тридцать минут он должен ждать в темной прохладе пустынного пирса, меланхолично жевать табак, облокотившись о перила и пристально вглядываясь в море. Он был один, как, по его сведениям, и должно быть. Так было заранее запланировано. Этот пирс всегда безлюден в этот час. Лишь фары случайного автомобиля могли осветить береговую линию, но никогда ни одна машина не останавливалась здесь в это время.

Он смотрел на красные и синие канальные огни, горящие далеко от берега. Посмотрел на часы, не поворачивая головы. Облака нависали темной толстой тучей, и было трудно различить его, пока он не приблизится к пирсу. Так было запланировано.

Пикап приехал не из Северной Каролины, и фермер не был фермером. Законные номера были сняты с потерпевшего аварию грузовика, находящегося на свалке под Даремом. Пикап увели из Батон-Ружа. Фермер не был из ниоткуда и не совершил ни одной кражи. Он был профессионалом и вполне естественно, что кто-то другой вершил за него небольшие грязные делишки.

Через двадцать минут ожидания со стороны моря появился темный силуэт, двигающийся к пирсу. Прежде спокойный, приглушенный двигатель зарокотал, и шум стал усиливаться. Объект превратился в небольшое судно с каким-то закамуфлированным силуэтом почти сливающегося с водой механизма и работающим мотором. Фермер в ожидании не сдвинулся ни на дюйм. Рокот прекратился, и черная резиновая лодка-плот закачалась на спокойной воде футах в тридцати от пирса. Не было проезжающих мимо машин, и их фары не освещали безлюдное побережье.

Фермер аккуратно зажал сигарету губами, зажег ее, дважды затянулся и шумно зашагал к плоту.

— Что за сигареты? — подал голос человек на воде, когда фермер прошел примерно полпути.

Он мог различить очертания фермера, стоящего у перил, но не его лицо.

— “Лакки Страйк”, — ответил фермер. Эти слова пароля делали игру такой глупой. Разве можно было предполагать, что какие-то другие черные резиновые лодки будут плыть по течению из Атлантики и пунктом прибытия точно в этот час определят этот древний пирс? Глупо, но это не так уж и важно.

— Люк? — послышалось из лодки.

— Сэм, — ответил фермер. Его звали Хамел, не Сэм, но он будет Сэмом в течение последующих пяти минут, пока не припаркует плот.

Хамел не ответил, что и не требовалось, но быстро запустил двигатель и направил плот вдоль пирса к берегу. Люк следил за ним сверху. Они встретились возле пикапа и даже не обменялись рукопожатием. Хамел положил черную спортивную сумку фирмы “Адидас” на сиденье между ними, и машина тронулась в путь вдоль береговой линии.

Люк вел машину, а Хамел курил, и каждый прекрасно справлялся со своим делом, абсолютно не замечая друг друга. Даже не пытались обменяться взглядами. С густой бородой, в темных очках и черном свитере с воротником “хомут” лицо Хамела казалось угрожающим, но было неузнаваемо. Люк не хотел увидеть его. Кроме доставки незнакомца с моря ему было приказано не смотреть на него. Это совсем легко, действительно. Данное лицо хотели заполучить в девяти странах.

Проходя под мостом у Мантео, Люк зажег другую сигарету “Лакки Страйк” и определил, что они встречались раньше. Это была короткая, но точно обозначенная по времени встреча в аэропорту Рима пять или шесть лет назад, насколько он мог припомнить. Их не представляли друг другу. Они встретились в туалете. Люк, тогда безупречно одетый американский служащий, поставил свой дипломат из кожи угря у стены рядом с умывальной раковиной, после чего неторопливо вымыл руки и неожиданно обнаружил, что его нет. Он поймал в зеркале взгляд мужчины, этого Хамела — определенно его он видит сейчас. Спустя тридцать минут дипломат взорвался между ног британского посла в Нигерии.

В осторожных разговорах своих невидимых собратьев Люк часто слышал о Хамеле, человеке с множеством имен, лиц, языков, наемном убийце, который наносил быстрый удар и не оставлял при этом следов. Об изощренном убийце, который скитался по свету, но которого никогда не могли найти. Как только они в темноте взяли курс на север. Люк устроился на своем месте: край шляпы надвинут почти на самый нос, закатанные обшлага рукавов касаются руля. Он все пытается вспомнить истории, которые слышал о своем пассажире. Увлекательные подвиги, связанные с террористическими актами. Был британский посол. Засада, в результате которой погибли семнадцать израильских солдат у “Вест Банка” в 1990 году, была приписана Хамелу. Он был единственным предполагаемым убийцей, подложившим бомбу в автомобиль богатого немецкого банкира, ехавшего со своей семьей. Ходили слухи, что его гонорар за это составил три миллиона наличными. Самые осведомленные знатоки своего дела считали, что именно он был вдохновителем предпринятой в 1981 году попытки убить Папу. Но тогда на Хамела возлагали вину почти за каждое совершенное и недоказанное террористическое нападение и убийство по политическим мотивам. Его легко было обвинить, потому что никто не был уверен в его существовании.

Это возбуждало Люка. Хамел был готов действовать на американской земле. Цели оставались неизвестными Люку, но кровь важных персон готова была пролиться.

На рассвете угнанный с фермы грузовичок остановился на углу Тридцать первой и М-улиц в Джорджтауне. Хамел взял свою спортивную сумку и, не сказав ни слова, пошел по тротуару. Двигаясь в восточном направлении, он прошел несколько кварталов и достиг наконец отеля “Фор сизонз”, купил в холле “Пост” и привычно нажал кнопку лифта, поднявшего его на седьмой этаж. Ровно в семь пятнадцать он постучал в дверь номера, расположенного в конце коридора.

— Да? — раздался нервный голос.

— Ищу мистера Снеллера, — медленно произнес Хамел на отличном, присущем лишь коренным американцам, языке, закрывая глазок большим пальцем.

— Мистера Снеллера?

— Да, Эдвина Ф. Снеллера.

Никакого намека, что дверь откроется. И дверь действительно не открылась. Прошло несколько секунд, и из-под нее высунулся белый конверт. Хамел схватил его.

— Хорошо, — произнес он достаточно громко, адресуя свой ответ Снеллеру или кому бы то там ни было, кто должен был услышать его.

— Следующая дверь, — сказал Снеллер. — Буду ждать вашего звонка.

Голос как будто принадлежал американцу. В отличие от Люка, он никогда не видел Хамела, да и желания такого, действительно, не имел. Люк видел его дважды и на самом деле был счастлив, что не больше.

В комнате Хамела стояли две кровати и небольшой столик у окна. Шторы плотно задвинуты: никакой возможности проникновения в комнату солнечного света. Он поставил спортивную сумку на одну из кроватей, рядом с двумя толстыми портфелями. Подошел к окну, выглянул на улицу, затем направился к телефону.

— Это я, — сказал он Снеллеру. — Расскажите мне о машине.

— Она припаркована на улице. Открытый белый “форд” с коннектикутскими номерами. Ключи на столе. — Снеллер говорил медленно.

— Угнана?

— Конечно, но подвергнута санобработке. Чистая.

— Я оставлю ее в Далласе сразу после полуночи. Хочу, чтобы она была уничтожена, хорошо? — Его английский безукоризнен.

— Вы получили мои инструкции. Да, — Снеллер был точен и лаконичен.

— Это очень важно, хорошо? Я собираюсь оставить оружие в машине. Оружие выпускает пули, а люди обращают внимание на автомобили, поэтому так важно уничтожить машину и все, что находится в ней. Понимаете?

— Вы получили мои инструкции, — повторил Снеллер. Он не оценивал эти наставления. Ведь он не был новичком в игре с убийством.

Хамел сел на край кровати.

— Четыре миллиона были получены неделю тому назад, на день позже, должен заметить. Сейчас я нахожусь в округе Колумбия, поэтому хочу получить остальные три.

— Придут по телеграфу до полудня. Так было договорено.

— Да, но я беспокоюсь по поводу договоренности. Вы опоздали на день, понимаете?

Это раздражало Снеллера, и, поскольку убийца находился в соседней комнате и не собирался выходить, он мог позволить себе некоторое раздражение в голосе.

— Вина банка, не наша.

Это рассердило Хамела.

— Отлично. Я хочу, чтобы вы и ваш банк перевели по телеграфу следующие три миллиона на счет в Цюрихе, как только начнется работа в Нью-Йорке. Это займет примерно два часа, отсчитывая с настоящего момента. Я проверю.

— Хорошо.

— И еще. Мне бы не хотелось, чтобы возникли какие-либо проблемы, пока не будет закончена работа. Я буду в Париже через двадцать четыре часа, а оттуда направляюсь прямиком в Цюрих. И по прибытии мне хотелось бы, чтобы все деньги ждали меня.

— Они будут там, если будет выполнена работа.

Хамел улыбнулся.

— Работа будет выполнена, мистер Снеллер, к полуночи. То есть, в том случае, если, конечно, ваша информация верна.

— На данный момент она верна. И сегодня не ожидается никаких изменений. Наши люди на улицах. Все находится в двух портфелях: карты, схемы, планы, инструменты и предметы, которые вы затребовали.

Хамел бросил взгляд на портфели, стоящие у него за спиной. Потер глаза правой рукой.

— Мне нужно немного соснуть, — пробормотал он в трубку. — Я не спал двадцать часов.

Снеллер мог и не отвечать. Оставалось достаточно времени, и если Хамелу нужен короткий сон, то он может позволить его себе. Они платили ему десять миллионов.

— Хотите что-нибудь съесть? — неуклюже спросил Снеллер.

— Нет. Позвоните мне через три часа, ровно в десять тридцать. — Он положил трубку и вытянулся на кровати.

Улицы были чистыми и тихими во второй день осени. Судьи провели этот день на заседании, выслушивая доводы то одного, то другого адвоката по сложным и довольно скучным делам. Розенберг почти все время проспал. Он очнулся ненадолго лишь тогда, когда главный прокурор Техаса спорил о том, что человека, собирающегося покинуть этот мир, следует привести в сознание, прежде чем сделать инъекцию, которая вызовет летальный исход.

— Если он болен умственно, как его можно казнить? — недоверчиво спросил Розенберг.

— Просто, — ответил главный прокурор из Техаса. — Его болезнь может находиться под контролем благодаря лечению. Поэтому просто выстрелите в него слегка, чтобы привести в нормальное состояние, а затем снова выстрелите, чтобы убить его. Все это будет просто чудесно и конституционно.

Розенберг сначала разглагольствовал, затем поворчал какое-то время и наконец выпустил пар. Его маленькое кресло-каталка находилось намного ниже массивных кожаных тронов его собратьев. Он выглядел довольно жалко. В прошлые годы он был тигром, безжалостным и устрашающим, который даже ловких адвокатов скручивал в бараний рог. Но не сейчас. Он начал бормотать, затем смолк. Главный прокурор ухмыльнулся, глядя на него, и продолжил речь.

Во время последней дискуссии дня по безнадежному делу о десегрегации в Вирджинии Розенберг начал похрапывать. Шеф Раньян взглядом указал под скамью, и Джейсон Клайн, старший клерк Розенберга, понял намек с полуслова. Он медленно откатил кресло назад, в сторону от скамьи, затем выехал из зала судебного заседания и стал быстро толкать кресло по дальнему коридору.

Судья очнулся в своем кабинете, принял таблетки и сообщил клеркам, что хочет отправиться домой. Клайн известил ФБР, и спустя какое-то время Розенберга уже вкатывали через заднюю дверцу в его фургон, припаркованный в цокольном этаже здания. За этой процедурой наблюдали два агента ФБР. Санитар Фредерик закрепил кресло-каталку, а сержант Фергюсон из полиции Верховного суда проскользнул за колесом фургона. Судья не разрешал агентам ФБР находиться рядом с ним. Они могли только следовать за ним в своем автомобиле, могли наблюдать за его городской квартирой с улицы и были просто счастливы довольствоваться хотя бы и этим. Он не доверял полицейским и, черт бы его побрал, не верил и агентам ФБР. Он не нуждался в защите.

На Вольта-стрит в Джорджтауне фургон притормозил и свернул на подъездную аллею. Санитар Фредерик и полицейский Фергюсон мягко выкатили кресло-каталку. Агенты наблюдали с улицы, сидя в черном правительственном “додж-ариесе”. Лужайка перед домом была крохотной, и поэтому автомобиль остановился всего нескольких футах от входной двери. Было почти четыре часа пополудни.

Спустя несколько минут Фергюсон осуществил свой обязательный выход и поговорил с агентами. После многочисленных дебатов неделей ранее Розенберг неохотно согласился и позволил Фергюсону спокойно проверять каждую комнату наверху и внизу по его прибытии днем. Затем Фергюсон должен был уйти, но ему разрешалось вернуться ровно в десять часов вечера и сидеть снаружи у задней двери ровно до шести утра. Никто кроме Фергюсона не мог выполнить это, а он уже устал от таких сверхурочных.

— Все отлично, — сказал он агентам. — Вернусь в десять.

— Он еще жив? — спросил один из агентов. Стандартный вопрос.

— Боюсь, что да. — Фергюсон выглядел усталым, когда подошел к фургону.

Фредерик был упитанным и слабым, но сила и не требовалась, чтобы обращаться с его пациентом. Уложив как следует подушки, он поднял его с кресла-каталки и осторожно положил на диван, где тот и оставался без движения в течение следующих двух часов, то впадая в дремотное состояние, то глядя программу Си-Эн-Эн. Фредерик подготовил себе бутерброд с ветчиной я тарелочку с домашним печеньем и за кухонным столом погрузился в чтение “Нешнл Энкуайер”. Розенберг громко пробормотал что-то и переключил канал с помощью дистанционного управления.

Ровно в семь на столике, который Фредерик подкатил поближе к постели, был аккуратно расставлен искусно приготовленный обед. Обед Розенберга, а питался он по часам, состоял из куриного бульона, отварного картофеля и тушеного лука. Он настоял на том, чтобы есть самому, и это было не очень приятное зрелище. Поэтому Фредерик предпочел смотреть телевизор. Он наведет порядок позже.

К девяти часам его выкупали, одели в халат и хорошенько укрыли. Кровать была узкой, складной. Обычная кровать бледно-зеленого цвета из армейского госпиталя с жестким матрацем, кнопками регулирования и складывающимися поручнями, которые, по настоянию Розенберга, оставались опущенными. Она стояла в комнате за кухней, которую тридцать лет назад, еще до первого удара, он начал использовать в качестве небольшого кабинета. Теперь помещение превратилось в больничный покой с запахами антисептиков и неясным очертанием надвигающейся смерти. Рядом с кроватью стоял большой стол с больничной лампой и как минимум двадцатью бутылочками с пилюлями. Толстые тяжелые книги по законодательству в аккуратных стопках расставлены по всей комнате. Санитар сел у стола поближе в отслужившее свой век кресло с откидной спинкой. Достал бумаги и начал чтение с письма. Он будет читать, пока не услышит похрапывание — ночной ритуал. Он читал медленно, выкрикивая слова Розенбергу, который слушал, оставаясь безмолвным и не делая ни одного движения. Письмо было из дела, по которому он запишет мнение большинства. Пока он впитывал в себя каждое слово.

Спустя час после чтения и крика, когда Фредерик уже устал, судья был откинут назад в своей кровати и принял таким образом горизонтальное положение. Он слегка приподнял руку, затем его глаза закрылись. Нажав кнопку на кровати, он притушил свет. В комнате стало почти темно. Фредерик сделал резкое движение назад, и спинка кресла откинулась. Он положил письмо на пол и закрыл глаза. Розенберг похрапывал во сне.

Он не будет храпеть слишком долго.

В начале одиннадцатого, когда во всем доме было темно и тихо, в спальне слегка приоткрылась дверь стенного шкафа и оттуда появился Хамел. Обшлага его сорочки, нейлоновое кепи и шорты спортсмена-бегуна — все было яркого синего цвета: Рубашка с длинными рукавами, носки и обувь фирмы “Рибок” были белыми — королевский наряд. Отличное сочетание цветов. Хамел — любитель бега разминочным темпом. Он был чисто выбрит, а очень короткие волосы под кепи стали теперь белокурыми, почти белыми.

В спальне, как и в коридоре, темно. Ступеньки слегка скрипнули под “Рибок”. Его рост — пять футов и десять дюймов, а весил он менее ста пятидесяти фунтов, жира не было совсем. Он сохранял подтянутость и легкость, чтобы все движения были быстрыми и бесшумными. Ступеньки закончились в холле, рядом со входной дверью. Он знал, что в машине, стоящей у края тротуара сидели два агента, возможно, не наблюдающие за домом. Он знал, что Фергюсон прибыл сюда семь минут назад. Он мог слышать храп из дальней комнаты. Ожидая в стенном шкафу, он рассчитывал нанести удар раньше, до того, как приедет Фергюсон, тогда ему не придется убивать его. Само убийство не представляло никакой проблемы, но оно вызывало беспокойство относительно еще одного трупа. Хамел ошибочно полагал, что Фергюсон, возможно, заступая на дежурство, общается с санитаром. Если так, то Фергюсон обнаружит кровавую баню, и Хамел потеряет несколько часов. Поэтому он и выждал подходящего момента.

Он бесшумно проскользнул через холл. В кухне слабый свет освещал нижнюю часть комнаты, и от этого предметы казались только более опасными. Хамел проклинал себя за то, что не проверил лампу и не вывинтил ее. Такие незначительные ошибки непростительны. Он выглянул в окно, окинув взглядом двор. Он не мог видеть Фергюсона, хотя и знал, что его рост семьдесят четыре дюйма, ему шестьдесят один год, у него катаракта и он не может сразу попасть в гаражные ворота из-за своего пристрастия к винной бутыли “357”.

Оба храпели. Хамел улыбнулся сам себе, приседая в дверях, и быстрым движением вытащил автоматический пистолет двадцать второго калибра с глушителем. Присоединил четырехдюймовую трубку к стволу и заглянул в комнату. Раскинувшись, санитар сидел глубоко в кресле: ступни ног болтаются в воздухе, руки свисают, рот приоткрыт. Хамел навел прицел на дюйм от его правого виска и трижды выстрелил. Руки вздрогнули, и ноги дернулись, но глаза оставались закрытыми. Хамел быстро направил пистолет на сморщенную бледную голову судьи Абрахама Розенберга и выпустил в нее три пули.

В комнате нет окон. Он осмотрел тела и, проверяя свою работу, прислушивался примерно минуту. Задники ботинок санитара дернулись несколько раз и замерли. Тела лежали без движения.

Он хотел убить Фергюсона в помещении. Было уже одиннадцать минут одиннадцатого, самое время для соседа выйти перед сном с собакой на прогулку. Он прокрался в темноте к задней двери и вычислил полицейского, беззаботно прогуливающегося вдоль деревянной ограды примерно в двадцати футах от дома. Инстинктивно Хамел открыл заднюю дверь, включил свет во внутреннем дворике и громко позвал: “Фергюсон!”

Он оставил дверь открытой, а сам спрятался в темном углу рядом с холодильником. Фергюсон послушно неуклюже зашагал через маленький дворик по направлению к кухне. В этом не было ничего необычного. Фредерик часто звал его после того, как Его честь засыпала. Они обычно пили растворимый кофе и играли в карты.

Кофе не было, да и Фредерик его не ждал. Хамел выпустил три пули в затылок, и Фергюсон с громким стуком рухнул на кухонный стол.

Хамел выключил свет в дворике и отсоединил глушитель. Он ему больше не понадобится. Глушитель и пистолет снова засунуты за пояс. Хамел выглянул из окна парадного. Свет под аркой был включен, агенты читали. Он переступил через Фергюсона, запер заднюю дверь и скрылся в темноте на небольшой лужайке за домом. Бесшумно перепрыгнул через две ограды и оказался на улице. Торопливо зашагал быстрыми мелкими шагами. Хамел — любитель бега разминочным темпом.

На темном балконе кинотеатра Монроуза сидел Глени Дженсен и смотрел вниз на экран на голых и чрезвычайно активных мужчин. Он брал из большого пакета воздушную кукурузу и отправлял в рот, не замечая ничего, кроме тел. Он был одет довольно консервативно: темно-синий джемпер без воротника с застежкой на пуговицах, брюки из прочной хлопчатобумажной ткани, мягкие кожаные ботинки типа мокасин. Кроме того, широкие солнцезащитные очки скрывали его глаза, а мягкая замшевая шляпа — голову. У него было такое лицо, которое можно было легко забыть, и поэтому немного камуфляжа — и его никогда не узнают. Особенно в полночь, на безлюдном балконе полупустого порнодома для гомосексуалистов. Без серег, пестрых платков из ситца в горошек, золотых цепочек, украшений — ничего, что указывало бы на то, что он ищет компаньона. Он хотел оставаться незамеченным.

Она действительно превратилась в вызов на дуэль, эта игра в “кошки-мышки” с ФБР и остальным миром. Этой ночью они разместились на дежурство на стоянке автомобилей за зданием. Другая пара припарковалась у выхода возле веранды с тыла, и он позволил им всем просидеть четыре с половиной часа, пока не изменил внешность и не прошел беспечно в гараж в цокольный этаж здания, выехав оттуда в автомобиле друга. В здании было слишком много выходов, чтобы бедные фэбээровцы могли уследить за ним. По существу, он был полон сочувствия, но у него была своя жизнь. Если фэбээровцы не могут найти его, то как это сделает убийца?

Балкон был разделен на три небольших сектора по шесть рядов в каждом. Было очень темно, единственным источником света являлся расположенный позади проекционный аппарат, посылающий мощный голубой поток. Сломанные сиденья и сложенные столы составлены вдоль наружных проходов. Разорванная бархатная драпировка на стенах не держится и падает. Великолепное место, чтобы укрыться.

Он привык беспокоиться относительно того, что его могут застукать. Все месяцы после утверждения на должность он чувствовал страх. Он не мог есть воздушную кукурузу и, черт возьми, наслаждаться фильмами. Он говорил себе, что, если его поймают или узнают, или столкнутся с ним каким-то ужасным образом, он просто скажет, что ведет поиски по рассматриваемому делу о непристойностях. В списке дел, назначенных к слушанию, всегда есть похожее, и, возможно, как-то в это поверят. Такое объяснение может сработать, постоянно повторял он себе, обретая некоторую смелость. Но однажды ночью в 1990 году в кинотеатре случился пожар и четверо погибли. Их имена попали в газеты. Громкая история. Судья Гленн Дженсен находился в туалете, когда услышал крики и почувствовал запах дыма. Он выскочил на улицу и скрылся. Все погибшие были найдены на балконе. Он знал одного из них. На два месяца он отказался от фильмов, но потом снова вернулся к любимому занятию. Ему нужны новые факты, говорил он себе.

А что, если его застукают? Назначение действительно до конца жизни. Избиратели не будут звонить ему домой.

Он любил кинотеатр Монроуза, потому что по вторникам фильмы демонстрировались всю ночь и никогда не было толпы. Ему нравилась воздушная кукуруза, а пиво стоило там пятьдесят центов.

Два старика в центральном секторе щупали и ласкали друг друга. Время от времени Дженсен поглядывал на них, но основное внимание сконцентрировал на фильме. Печально, думал он, когда тебе семьдесят лет, ты смотришь смерти в глаза, уклоняешься от СПИДа и изгнан на грязный балкон, где пытаешься обрести счастье.

Вскоре к ним на балконе присоединился четвертый человек. Он посмотрел на Дженсена и двух приклеившихся друг к другу мужчин и тихо прошел со своим пивом и воздушной кукурузой на верхний ряд в центральном секторе. Кинопроекционная находилась сразу у него за спиной. По правую сторону от него тремя рядами ниже сидел судья. Перед ним целовались, шептались и хихикали седые любовники зрелого возраста, безразличные к окружающему их миру.

Он был одет соответствующим образом. Джинсы в обтяжку, черная шелковая рубашка, серьги, очки в роговой оправе, а также аккуратно подстриженные волосы и усы придавали ему вид обычного гомосексуалиста. Хамел-гомосексуалист.

Он выждал несколько минут, затем передвинулся вправо и сел у прохода между рядами. Никто не обратил внимания. Кому какое дело, где он сидит?

В двенадцать двадцать старики выдохлись. Они встали и рука об руку на цыпочках пошли к выходу, по-прежнему перешептываясь и хихикая. Дженсен не смотрел на них. Он был захвачен фильмом, массовой оргией на яхте во время урагана. Хамел, как кот, передвигался по узкому проходу по направлению к месту, расположенному за судьей тремя рядами выше. Он маленькими глотками пил пиво. Они были одни. Он выждал минуту и быстро пошел вниз. Дженсен находился в восьми футах от него.

По мере усиления урагана все более шумной становилась оргия. Рев ветра и крики партнеров оглушали зал кинотеатра. Хамел поставил пиво и пакет с кукурузой на пол и вытащил обмотанную вокруг его талии трехфутовую прядь желтого нейлонового лыжного каната. Он быстро намотал концы себе на руки и перешагнул через ряд стульев, находящихся перед ним. Его жертва тяжело дышала. Дрожала в руках коробка с воздушной кукурузой.

Атака была быстрой и жестокой. Хамел обмотал канат как раз под гортанью и резко дернул. Рванул канат вниз, отбрасывая голову жертвы на спинку сиденья. Шея сломалась чисто. Он скрутил канат и завязал его на шее сзади. Затем пропустил шестидюймовый стальной стержень через петлю и закручивал до тех пор, пока плоть не лопнула и не стала кровоточить. Все было закончено за десять секунд.

Внезапно ураган кончился и начался праздник другой оргии. Дженсен осел на своем месте. Его воздушная кукуруза высыпалась на ботинки. Хамел с удовлетворением посмотрел на дело своих рук. Он спустился с балкона, пройдя мимо стоящих в коридоре стеллажей с журналами и различными предметами, и, оказавшись на улице, зашагал по тротуару.

Он доехал на белом “форде” с коннектикутскими номерами до Далласа, в туалете сменил одежду и стал ждать рейса на Париж.