"Дело о пеликанах" - читать интересную книгу автора (Гришем Джон)

Глава 16

Это был знаменательный кризис. Его шансы повышались после того, как Розёнберг скончался. Его собственный образ сиял в лучах славы, и Америка чувствовала себя прекрасно, потому что он был в команде, и демократы шли к перевыборам следующего года с победой в кармане. И тем не менее его уже мутило от всего этого и от этих бесконечных митингов до рассвета. Его тошнило от Дентона Войлса, его самодовольности, ограниченности и чопорности, от его приземистой маленькой фигуры, сидящей за другим концом его письменного стола в свободном плаще с поясом, поглядывающей в окно до время разговора с Президентом Соединенных Штатов. Он придет сюда через минуту еще на одну встречу перед завтраком, еще на одну жесткую стычку, на которой он скажет только часть того, что знает.

Ему уже опротивело блуждать в потемках, пользоваться крохами, которые Войлс бросал ему. Гмински тоже подбросит ему кое-какие крупицы. Считалось, что среди всего этого мусора он сможет выудить достаточно информации и этим удовлетворится. Он не знал, с чем их можно сравнить. По крайней мере, у него есть Коул, который пропахивал их бумаги, вызубривал их к заставлял их быть честными.

От Коула его тоже тошнило. Тошнило от его безупречности и способности практически не спать. Тошнило от его ума. Тошнило от его склонности начинать каждый день тогда, когда солнце находилось где-то над Атлантикой, и планировать каждую чертову минуту каждого чертова часа до тех пор, пока оно не будет над Тихим океаном. Затем он, Коул, набьет ящик хламом, накопившимся за день, заберет домой, расшифрует, разберет и через несколько часов педантично отметит каждую нудную мелочь, каждое несоответствие, которое он обнаружил. Когда Коул уставал, он спал ночью пять часов, но обычной нормой было три или четыре. Он покидал свой офис в Западном крыле каждый вечер в одиннадцать, читал документы на заднем сиденье своего лимузина по дороге домой, а затем, как раз к тому моменту, когда лимузин успевал остыть, Коул уже ждал его для обратной поездки в Белый дом. Прибыть к своему письменному столу позже пяти часов утра он считал для себя грехом. И если он мог работать по сто двадцать часов в неделю, то все вокруг должны были быть способны по крайней мере на восемьдесят. Он требовал восемьдесят. Спустя три года никто в его администрации не мог упомнить всех тех, кого Флетчер Коул выгнал за то, что они не работали по восемьдесят часов. Это случалось по крайней мере трижды в месяц.

Счастливее всего Коул бывал по утрам, когда напряжение достигало пика и планировалась какая-нибудь очередная мерзкая встреча. На прошлой неделе это развлечение было связано с Войлсом. Он стоял около стола и разбирал почту, пока Президент просматривал “Пост”, а два секретаря суетились вокруг него.

Президент бросил на него взгляд. Идеальный черный костюм, белая рубашка, красный шелковый галстук, чуть жирноватые волосы над ушами. От него тошнило, но, когда с кризисом будет покончено и он вернется к гольфу, он это преодолеет, а Коул тем временем попотеет над деталями. Он говорил себе, что у него была такая же энергия и такой же запас жизненных сил, когда ему было только тридцать семь. Ему виднее.

Коул щелкнул пальцами, взглянул на секретарей, и они с довольными лицами выбежали из Овального зала.

— И он сказал, что не придет, если здесь буду я. Очень смешно, — Коула это явно развлекало.

— Я не думаю, что ты ему нравишься, — сказал Президент.

— Ему нравятся те, кого он может раздавить.

— Наверное, мне нужно быть с ним помягче.

— Преувеличиваете, шеф. Ему придется замять это дело. Эта история настолько слаба, что выглядит комично, но в его руках она может оказаться опасной.

— Что со студенткой?

— Мы проверяем. Она кажется безобидной.

Президент встал и потянулся. Коул тасовал бумаги. Секретарь сообщил по селектору о прибытии Войлса.

— Я пойду, — сказал Коул. Он будет смотреть и слушать из-за угла. По его настоянию в Овальном зале были установлены три соединенных телекамеры. Мониторы находились в маленькой, запертой на ключ комнатке в Западном крыле. Единственный ключ был у него. Садж знал об этой комнате, но его не просили входить. Пока. Камеры не были видны и считались большим секретом.

Президент почувствовал себя лучше, зная, что Коул будет по крайней мере наблюдать за встречей. Он встретил Войлса у дверей теплым рукопожатием и проводил его к дивану для небольшого теплого дружеского разговора. На Войлса это не произвело впечатления. Он знал, что Коул будет прослушивать. И смотреть.

Однако, в соответствии с духом момента, Войлс снял свой просторный плащ и аккуратно уложил его на кресло. Кофе он не хотел.

Президент скрестил ноги. На нем была шерстяная кофта на пуговицах без воротничка. Дедушка.

— Дентон, — сказал он веско. — Я хотел бы извиниться за Флетчера Коула. Ему недостает вежливости.

Войлс слегка кивнул. Ублюдок ты. В этом офисе достаточно электропроводки, чтобы посадить на электрические стулья всех бюрократов Вашингтона. Коул находился где-нибудь в подвале, выслушивая, что ему не хватало вежливости.

— Да он просто задница, не так ли? — буркнул Войлс.

— Да, действительно. Мне нужно присматривать за ним. Он смышлен и хорошо работает, но временами перебарщивает.

— Сукин он сын, я ему это скажу прямо в лицо, — Войлс посмотрел на вентиляционное отверстие над портретом Томаса Джефферсрна, в котором находилась одна из камер.

— Да. Ну, я попридержу его, чтобы он не лез тебе поперек дороги, пока это дело не закончится.

— Сделайте это.

Президент медленно отхлебнул кофе, взвешивая, что сказать дальше. Войлс не знал, о чем пойдет речь.

— Мне необходима ваша помощь.

Войлс смотрел пристально, не мигая, взгляд был жестким:

— Да, сэр.

— Мне нужно разобраться с этой штукой с пеликанами. Это совершенно дикая идея, но, черт возьми, я в ней так или иначе упоминаюсь. Насколько вы считаете ее серьезной?

Замечательно! Войлс выдавил улыбку. Эта штука сработала. Мистер Президент и мистер Коул потели над делом о пеликанах. Они получили его поздним вечером во вторник, проковырялись с ним всю среду и сейчас, в утренние часы в четверг, стояли на коленях и умоляли что-нибудь сделать с этим делом, которое, в сущности, было просто шуткой.

— Мы ведем расследование, господин Президент. — Это была ложь, но откуда ему знать? — Мы используем все каналы, проверяем всех подозреваемых. Я не прислал бы вам его, если бы это не казалось мне серьезным.

На загорелом лбу Президента собрались толстые морщины, и Войлсу захотелось рассмеяться.

— Что вам удалось выяснить?

— Не очень много, но ведь мы только что начали. Мы получили его меньше чем сорок восемь часов назад, и я назначил четырнадцать агентов в Новом Орлеане раскопать это дело. Сейчас работа идет на всю катушку.

Четырнадцать! Это был удар под дых. И такой сильный, что он выпрямился и поставил чашку с кофе на стол. Четырнадцать фэбээровцев размахивают там своими жетонами, задают вопросы, и, следовательно, только вопрос времени, когда это дело вылезет наружу.

— Вы сказали четырнадцать. Похоже, что это серьезно.

Войлс был несгибаем.

— Мы очень серьезно относимся к этому делу, мистер Президент. Они мертвы уже неделю, и следы остывают. Мы идем по всем каналам настолько быстро, насколько это возможно. Мои люди работают круглые сутки.

— Это понятно, но насколько серьезна вся эта теория с пеликанами?

“Отлично, черт возьми”. Дело только должно было быть послано в Новый Орлеан. Фактически, с Новым Орлеаном еще не вошли в контакт. Он проинструктировал Эрика Иста направить копию в их офис с указанием спокойно и тихо задать несколько вопросов. Это был тупик, такой же, как и сотня других дел, которые они начинали.

— Не думаю, что там что-нибудь есть, мистер Президент, но нам необходимо все проверить.

Морщины разгладились, и появилась тень улыбки.

— Не нужно говорить вам, Дентон, как эта чепуха может мне повредить, если об этом пронюхает пресса.

— Мы не консультируем прессу, когда ведем расследование.

— Я знаю. Давайте не будем влезать в это дело. Я бы хотел, чтобы ты замял это дело” Я имею в виду, черт побери, это же абсурд, и я действительно могу на этом погореть. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Вид у Войлса был отвратительный и грубый:

— Вы хотите, чтобы я проигнорировал подозреваемого?

Коул нагнулся к экрану. “Нет, я говорю тебе забыть это дело о пеликанах!” Он почти проорал это. Он мог бы сказать это прямо в лицо Войлсу. Он мог бы прокричать это по буквам, если бы до несчастного коротышки не дошло. Но он был в запертой на ключ комнате далеко от места, где происходил разговор. И в данный момент он знал, что находится там, где ему надлежит быть.

Президент подвинулся, снял, затем снова заложил ногу за ногу:

— Брось, Дентон, ты понимаешь, о чем я говорю. В этом пруду водится слишком большая рыбка. Пресса следит за расследованием и умирает от нетерпения узнать, кто подозреваемый. Ты ведь их знаешь. Не нужно тебе говорить, что у меня в прессе нет друзей. Я не нравлюсь даже моему собственному пресс-секретарю. Ха, ха, ха. Забудем пока об этом. Сверни это дело и займись настоящими подозреваемыми. Это дело просто шутка, но оно запросто может стать мне поперек дороги.

Дентон жестко посмотрел на него. Безжалостно и непреклонно.

Президент снова поерзал на кресле.

— А как с этим делом Хамела? Похоже, что неплохо, а?

— Возможно.

— Да. Раз уж мы разговариваем цифрами, то скажи мне, сколько человек выделено на дело Хамела?

— Пятнадцать, — сказал Войлс и чуть не рассмеялся.

У Президента отвисла челюсть. Самый горячий подозреваемый в игре получает пятнадцать, а эта чертова штука с пеликанами — четырнадцать.

Коул улыбнулся и покачал головой. Войлс был пойман на своей собственной лжи. Внизу страницы четыре отчета за среду Эрик Ист и К. О. Льюис привели цифру тридцать, а не пятнадцать. “Успокойся, шеф, — шептал Коул экрану. — Он с тобой играет”.

Президент в самом деле успокоился:

— Слава богу, Дентон. Почему только пятнадцать? Я думал, это отличный шанс.

— Вероятно, даже более того. Я веду это расследование, мистер Президент.

— Я знаю. Ты хорошо делаешь свою работу. Я не суюсь не в свое дело. Я хочу только, чтобы ты не тратил понапрасну свое время. Вот и все. Когда я читал дело о пеликанах, меня почти что рвало. Если пресса узнает о нем и начнет его раскапывать, меня разопнут.

— Следовательно, вы просите, чтобы я его замял?

Президент наклонился вперед и свирепо уставился на Войлса:

— Я не прошу, Дентон. Я говорю тебе оставить его. Игнорировать его пару недель. Потратить свое время на что-нибудь другое. Если еще что-нибудь разразится, тогда взгляни на него еще разок. Я ведь здесь пока еще босс, помни об этом.

Войлс смягчился и выдавил крохотную улыбку:

— Я пойду с вами на сделку. Этот ваш наемный убийца, Коул, заложил меня прессе. Он сильно подставил меня с охраной, которую мы обеспечивали для Розенберга и Дженсена.

Президент мрачно и торжественно кивнул головой.

— Вы уберете с моей дороги этого быка, сделаете так, чтобы он и близко не подходил, а я забуду об истории с пеликанами.

— Я не иду на сделки, — отмахнулся Президент.

Войлс презрительно усмехнулся. Он не терял самообладания:

— Хорошо. Завтра я пошлю в Новый Орлеан пятьдесят агентов. И пятьдесят — послезавтра. Мы будем размахивать жетонами по всему городу и делать все, что только возможно, чтобы привлечь внимание.

Президент вскочил на ноги и подошел к окнам, выходящим на Роуз Гарден. Войлс сидел неподвижно и ждал.

— Хорошо, хорошо. Договорились, Я буду контролировать Флетчера Коула, — пробурчал Президент. Войлс встал и медленно подошел к столу:

— Я ему не доверяю, и, если я хоть раз почую его во время этого расследования, договор расторгается и мы начинаем расследование дела о пеликанах полным ходом.

Президент поднял руки и тепло улыбнулся:

— Договорились.

Войлс улыбался, и Президент улыбался, и в маленькой комнатушке около кабинета Флетчер Коул улыбался, глядя на экран. “Наемный убийца, бык”. Он это обожал. Это были слова, которые создали легенды.

Он выключил мониторы и запер за собой дверь. Они будут говорить еще минут десять о второстепенных деталях, а он послушает их у себя в офисе, где у него был звук, но не было экрана. У него была напряженная встреча в девять. Затем увольнение в десять. И ему еще надо было кое-что напечатать на машинке. Большинство бумаг он просто надиктовывал и отдавал ленту секретарю. Но иногда Коул считал необходимым обращаться к помощи анонимных меморандумов. Они широко циркулировали по Западному крылу, всегда были чрезвычайно полемичными и обычно попадали в прессу. Поскольку они появлялись из ниоткуда, их можно было найти лежащими почти на каждом письменном столе. За анонимные меморандумы, сошедшие с его пишущей машинки, он уволил множество людей.

Мемо состояло из четырех абзацев и обобщало все, что было ему известно о Хамеле и его последнем отлете из Вашингтона. Были смутные намеки на связи с ливанцами и палестинцами. Коулу оно чрезвычайно понравилось. Как быстро оно попадет в “Пост” или “Таймс”? Он сам с собой заключил маленькое пари, какая газета доберется до него первой.

Директор находился в Белом доме, должен был оттуда лететь в Нью-Йорк и возвратиться завтра. Гэвин расположился около офиса К. О. Льюиса и ждал, пока появится маленькое окно. Льюис находился на месте.

Льюис был раздражен, но, как всегда, оставался джентльменом:

— Ты выглядишь напуганным.

— Я потерял моего лучшего друга. Льюис ждал, что последует дальше.

— Его звали Томас Каллахан. Это тот самый парень из Тьюлана, который принес мне дело о пеликанах, оно разошлось, затем было послано в Белый дом и бог знает куда еще, а теперь он мертв. Разорван на кусочки бомбой в автомобиле прошлым вечером в Новом Орлеане. Он убит, К. О.

— Мне очень жаль.

— Дело не в том, что тебе жаль. Совершенно очевидно, что бомба была предназначена Каллахану и той студентке, которая написала это дело, Дарби Шоу.

— Я видел ее имя на деле.

— Правильно. У них было свидание и предполагалось, что в машине они будут вместе. Но ей удалось уцелеть. Она позвонила мне сегодня в пять утра. Она напугана до смерти.

Льюис слушал, но уже отделывался от этого:

— Ты не можешь точно утверждать, что это была бомба.

— Она сказала, что это была бомба. Совершенно точно. Трах, и все полетело к чертям. Нет сомнений в том, что он мертв.

— И ты думаешь, что существует связь между его смертью и этим делом?

Гэвин — адвокат, у него нет опыта в расследовании дел, и он не хотел выглядеть легковерным:

— Возможно. Я думаю, да. А ты разве нет?

— Это не имеет значения, Гэвин. Я только что говорил по телефону с директором. Пеликан вычеркнут из нашего списка. Я не уверен, появится ли он когда-либо в нем снова, но сейчас мы на него времени не тратим.

— Но мой друг был убит автомобильной бомбой.

— Я сожалею. Я думаю, что местные власти проводят расследование.

— Послушай меня, К. О. Я прошу об одолжении.

— Послушай меня, Гэвин. Я не делаю никаких одолжений. Мы уже достаточно подразнили гусей, и, если директор говорит остановиться, мы останавливаемся. Ты можешь с ним поговорить. Но я бы не советовал этого делать.

— Может быть, я подхожу не с той стороны. Я думал, ты меня выслушаешь и, по крайней мере, будешь заинтересован.

Льюис обошел стол:

— Гэвин, ты плохо выглядишь. Отдохни денек.

— Нет. Я пойду в офис, подожду час и снова вернусь сюда. Мы можем еще раз попытаться через час?

— Нет. Войлс высказался по этому поводу совершенно определенно.

— И девушка тоже, К. О. Он был убит, и она прячется где-то в Новом Орлеане, пугаясь собственной тени, взывая к нам о помощи, а мы слишком заняты.

— Я очень сожалею.

— Нет, ты не сожалеешь. Это моя вина. Мне не следовало выбрасывать в мусор это проклятое дело.

— Оно послужило благородным целям, Гэвин. — Льюис положил руку ему на плечо, чтобы показать, что его время истекло и с него достаточно этой чуши. Гэвин резко отшатнулся и пошел к двери.

— Это позволило вашим ребятам начать игру с чем-то. Лучше бы я его сжег.

— Оно было слишком хорошо для того, чтобы сгореть, Гэвин.

— Я не сдаюсь. Я приду через час, и мы снова вернемся к этому делу. Так не пойдет, — Верхик захлопнул за собой дверь.

Она вошла в магазин братьев Рубинштейн на Канале и затерялась между рядами полок с мужскими рубашками. За ней никто не шел. Она купила темно-синюю парку, мужскую, но маленького размера, пару авиационных очков, которые явно не обладали какими-либо признаками пола, и британскую шоферскую кепку, тоже мужскую и тоже маленького размера. Расплатилась кредитной карточкой. Пока продавец засовывал карточку в аппарат для считывания, она сняла с одежды ярлыки и надела парку. Парка была мешковатая, наподобие той, что она носила на занятия. Дарби затолкала волосы под воротник, скроенный наподобие капюшона. Продавец вежливо наблюдал за ней. Она вышла на Мэгэзин-стрит и потерялась в толпе.

Назад, на Канал. Около “Шератона” роился целый автобус туристов, и она присоединилась к ним. Она подошла к стене, на которой висел сплошной ряд телефонов, нашла номер и позвонила миссис Чен, ее соседке в доме из двух квартир. Видела или слышала она что-нибудь? Очень рано постучали в дверь. Было еще темно. Она никого не видела, только слышала стук. Ее автомобиль все еще стоит на улице. Все в порядке? Да, все отлично. Спасибо.

Она посмотрела на туристов и набрала внутренний номер Гэвина Верхика. То, что это был внутренний номер, привело только к дополнительным трудностям, и после трех минут препирательств, когда она отказывалась назвать свое имя и повторяла его, ее с ним соединили.

— Где ты? — спросил он.

— Дай мне кое-что тебе объяснить. В данный момент я не скажу ни тебе, ни кому-либо другому, где я. Так что не спрашивай.

— Хорошо. Наверное, ты устанавливаешь правила.

— Спасибо. Что сказал мистер Войлс?

— Мистер Войлс в данный момент в Белом доме и с ним нельзя встретиться. Я постараюсь поговорить с ним сегодня попозже.

— Совсем ничего, Гэвин. Ты в офисе уже почти четыре часа, и у тебя ничего нет. Я ожидала большего.

— Потерпи, Дарби.

— Терпение может меня убить. Гэвин, они меня преследуют?

— Я не знаю.

— Что бы ты сделал, если бы знал, что должен умереть и что есть люди, наемные убийцы, которые уже убили двух верховных судей и убрали простого профессора права, у которых есть миллиарды долларов, и они не против потратить их на новое убийство? Что бы ты сделал, Гэвин?

— Иди в ФБР.

— Томас пошел в ФБР, и он мертв.

— Спасибо, Дарби. Это несправедливо.

— Меня сейчас не волнует справедливость или какие-либо чувства. Я думаю только о том, как остаться в живых до полудня.

— Не ходи в свою квартиру.

— Я не так глупа. Они уже там были. И я уверена, что квартира у них под наблюдением.

— Где его семья?

— Его родители живут в Нейплсе, во Флориде. Наверное, университет с ними свяжется. Не знаю. У него брат в Мобиле, я думала позвонить ему и объяснить все это.

И вдруг она увидела его. Он шел между туристами у стойки регистрации. У него была свернутая газета, и он старался вести себя так, как будто находился дома, как еще один постоялец гостиницы, но его походка была чуть-чуть неуверенной и глаза рыскали. Лицо было вытянутое и худощавое, блестящий лоб. На нем были круглые очки.

— Гэвин, слушай. Запиши. Я вижу мужчину, которого уже видела раньше, не очень давно. Может, час назад. Рост сто восемьдесят семь — сто восемьдесят девять, худой, тридцать лет, очки, редеющие темные волосы. Ушел. Он ушел.

— Кто это такой, черт возьми?

— Мы не знакомы, черт тебя подери!

— Он тебя видел? Где ты находишься, черт возьми?

— В холле отеля. Я не знаю, видел он меня или нет. Я ухожу.

— Дарби! Послушай. Где бы ты ни была, держи со мной связь, о’кей?

— Я попытаюсь.

Туалет был за углом. Она вошла в последнюю кабинку, заперла за собой дверь, и час оставалась там.