"Зимний Ветер (Волны Черного моря 3.)" - читать интересную книгу автора (Катаев Валентин)

Гаврик стал на камень и заглянул в полузамерзшее окно караульного помещения. Как всегда, на подоконнике сушились солдатские луженые бачки, ложки и кружки.

Даже куски житного солдатского хлеба с каштановой корочкой показались Гаврику теми же самыми, что лежали здесь когда-то давно, в детстве.

Теперь Гаврик увидел висячую электрическую лампочку слабого накала и среди махорочного дыма - шинели и папахи часовых, отдыхающих перед столом.

Проще всего было влезть в окошко, но на нем была железная решетка.

Тогда Гаврик решил перемахнуть через каменную ограду.

Недолго думая он разбежался, прыгнул, повис на руках, подтянулся и очутился верхом на высокой стене.

Отсюда он увидел весь штабной двор с гимнастическими приборами, деревянным грибом для постового, гаражом, небольшим строением типографии, офицерскими цветниками, погребом и домиком караульного помещения.

Всюду было пустынно. Ни одной живой души. Царила холодная луна.

"Ничего себе вояки!" - неодобрительно подумал Гаврик, потуже затянул пояс и лихо сбил на затылок кожаную фуражку.

Прежде чем спрыгнуть на низкую крышу погреба, оказавшуюся под ним, он посмотрел на улицу и увидел телефонный столб с сидящим на нем на фоне лунного неба матросом, который рубил тесаком провода.

"Гоп ля!" - произнес про себя Гаврик и спрыгнул на дерновую крышу погреба.

Затем завизжала дверь на блоке, и Черноиваненко-младший вошел в караульное помещение.

На него никто не обратил внимания, потому что как раз в это время молодой чернобровый и черноусый красавец унтер-офицер в белой домашней бараньей папахе, сбитой набок, с шашкой между колен, сидя на нарах, рассказывал сказку и, по-видимому, дошел до самого интересного места.

– Тоди вовк наився добре, вылез из-под стола, сил посреди комнаты и каже: хочу спивать!

– И правильно сделал, - сказал Гаврик, присаживаясь на нары. - Здравствуйте, товарищи караульные!

Рассказчик остановился. Караульные посмотрели на Гаврика. Впрочем, без особого удивления. Время было такое, что воинской дисциплины придерживались немногие; все привыкли к тому, что в казармах и караульных помещениях постоянно находятся солдаты из других частей или даже посторонние, вольные - какие-нибудь представители, делегаты, уполномоченные.

Достаточно было Гаврику мельком взглянуть на караульных солдат, чтобы сразу понять обстановку.

Караул как караул. Солдаты как солдаты. Фронтовики, побывавшие, видать, в разных переделках, на разных участках: и на Стоходе, и под Сморгонью, и в Августовских лесах, и в Добрудже.

Многие, судя по нашивкам на рукавах, по два, по три раза раненные, контуженные, отравленные газами. Люди, смертельно уставшие от войны и продолжающие тянуть военную лямку скорее по привычке добросовестно служить, чем по каким-нибудь другим причинам, а сказать проще, неизвестно за каким чертом!

Были они нижними чинами в царской армии, потом гражданами - солдатами Керенского, а теперь нашили им на старые, сплющенные пехотные мерлушковые папахи красные висюльки - шлыки, - и они уже считаются вооруженными силами Центральной Рады, гайдамаками, а что она за Рада - бис ее знает!

И вот теперь вместо того, чтобы делить у себя в деревне землю, спать на грубке с бабой, они сидят в караульном помещении, курят махорку "Тройка" и слушают сказку про вовка, который пришел лютой зимой к своему другу коту Ваське, худой, голодный, жалкий, и попросил, чтобы кот Васька во имя старой дружбы накормил его ради Христа чем-нибудь. Кот Васька пожалел своего друга, впустил его в хату и спрятал под стол. "Придут до хозяина гости, станут пировать,- говорит, - тогда я буду тебе бросать со стола что попадется - косточку, кусочек сальца, хвист ковбаски, грудочку кашки, вот ты и накушаешься. Только ты смотри, вовк, сиди под столом смирно и за ради бога не рыпайся, потому что я тебя добре знаю: пока ты голодный, ты тихий, а как накушаешься, так сразу вылезешь из-под стола и начнешь спиваты. Не дай тебе боже! Потому что тогда ни тебе, ни мне не сносить своей шкуры". Вовк поклялся страшной клятвой, что будет сидеть под столом смирно и тихо, давал святой истинный крест. И не удержался. Как только наелся, сейчас же вылез из-под стола, сел посреди хаты, посмотрел на гостей и сказал: "Хочу спиваты".

– Это уже конец сказки, - спросил Гаврик, - или же с тем вовком еще будет какое-нибудь дело?

– Не. Еще не совсем конец. Еще его будут убивать вместе с его дружком котом Васькой, - ответил рассказчик красавец унтерофицер. - А ты что за человек и как сюда попал?

– Я уполномоченный, - сказал Гаврик.

– Так я и сгадал. До нашего берега что ни прибьет, то либо уполномоченный, либо делегат. От кого уполномоченный: от самокатчиков? - спросил унтер-офицер, косясь на кожаную фуражку Гаврика.

– Не угадал. От военно-революционного комитета, солдат Черноиваненко. А вы кто?

– Караульный начальник от 2-го гайдамацкого куреня.

– Так вот, вы мне, товарищ, как раз и нужны.

– Об чем речь? - строго спросил караульный начальник и застегнул воротник шинели на крючки.

– Слухай здесь, - сразу переходя на дружеский тон, доверительно, даже с некоторой нежностью в голосе сказал Черноиваненко. - Вчера наши представители сговорились с вашими представителями, что вы добровольно и мирно сдаете нам свои посты, а мы сегодня приходим со своим караулом, а ваши хлопцы не хотят сменяться. Тебя как звать?

– Василий.

– Так что же это, Вася, получается? Льете воду на мельницу помещиков и капиталистов? За кого вы стоите?

– Мы стоим за народ, за крестьянство, за Центральную Раду.

– Чудак человек, какая же она, твоя Рада? Народ? И где она находится? Ее давно уже сбросили! - воскликнул Гаврик. - Теперь, с конца декабря, есть Украинское советское правительство, и никакого другого. Так называемый Народный секретариат. Слыхал?

– Ну, слыхал. Какая разница?

– Разница та, что Центральная Рада - это власть помещиков и капиталистов, а Народный секретариат- власть Советов рабочих, крестьянских, солдатских и матросских депутатов.

– Очень может быть.

– Так в чем дело? Давай, Василий, обойдемся без кровопролития. А то получается нехорошо: мы в октябре совершили в Петрограде переворот, взяли Зимний, все государственные учреждения, арестовали Временное правительство, вышибли Керенского и всего потеряли ровным счетом десять человек с обеих сторон.

– А ты считал?

– Считал. Если хочешь знать, я сам брал Зимний. У меня мандат подписан лично товарищем Лениным.

– А ну покажь.

Гаврик быстро - помня, что надо ковать железо, пока горячо, - расстегнул шинель, вынул из кармана гимнастерки потершуюся на сгибах бумагу, бережно ее развернул и приблизил к глазам караульного начальника беглую, разборчивую подпись синим канцелярским карандашом: В. Ульянов (Ленин).

– Верно. Очень может быть, что и так, - сказал караульный начальник, после чего бумажка пошла по рукам и когда возвратилась обратно, то Черноиваненко уже не сомневался, что бой выигран.

– Ну, так как же? - спросил он. - Давайте по-товарищески, побратски произведем смену караулов. Или, может быть, подеремся? Вы за Центральную Раду и за царского генерала Щербачева, палача и контрреволюционера, а мы за власть Советов и за Ленина? Так или не так?

– Что скажешь, караул? - уклончиво ответил Василий, которому уже самому смертельно надоело воевать и хотелось домой, в Вознесенский уезд. - Как, хлопцы, будем сменяться чи не будем? - спросил он караульных.

– Почему же не смениться? Можно и смениться, - послышались рассудительные голоса. - Только надо знать, какие будут со стороны революционного комитета условия.

– Условия такие, - поспешил ответить Гаврик, чувствуя, что победа уже в кармане, - немедленная демобилизация - раз; увольнение в запас - два; железнодорожный литер до станции назначения - три; все виды денежного, вещевого довольствия, также приварок и прочее, что полагается, за два месяца вперед на руки - четыре.

– Это подходяще, - послышались голоса.

– Стало быть, решение принимается?

– Постой, - подумав, сказал караульный начальник, по-хозяйски сведя над переносицей свои красивые, бархатные брови. - Ты не это… не то самое… Как насчет оружия?

– Оружие сдадите под расписку военно-революционному комитету для передачи частям рабочей Красной гвардии, - быстро ответил Гаврик и еще не договорил до конца, как понял, что совершил грубуйг ошибку.

– Э, ни! - сказал караульный начальник. - Це не той… Це выходит еще хуже, чем с тем котом Васькой, который послухал вовка и пустил его в хату.

– Сдавать оружие мы не согласны, - послышались голоса караульных.

– Нема дурных возвращаться на село без оружия!

– Винтовки не сдадим!

– Да и шашки не сдадим!

Довольно равнодушные до сих пор лица караульных вдруг оживились, глаза сердито заблестели, папахи упрямо полезли на лоб.

– Бачь якой! У самого на поясе наган, а мы сдавай оружие!

– Це, громадяне, провокация!

– Без оружия земли не поделишь!

– Не согласны. Видели мы таких быстрых!

– Цього не буде!

– Давай лучше мы тебя самого будем разоружать. А ну, снимай наган!

И уже несколько бурых мужицких рук с желтыми ногтями потянулись к Гаврику.

– Но! - сердито сказал он, подходя к окну. -Рукам волю не давать. А то я сейчас три раза пуляю в белый свет, как в копейку, и ваших нет!

Он решительно вынул из кобуры револьвер.

– Смотри, якой вин моторный, - не без некоторого даже удовольствия сказал красавец караульный начальник, любуясь Черноиваненко-младшим.-Маленький, а злой! Ты нас своим револьвером не пугай. Мы добре пуганые. Ты один, а нас, бачь, сколько. Мы тебе в два счета задницу набьем и выкинем за ворота.

– Еще неизвестно, кто кому набьет. Вот сейчас дам сигнал своему отряду… А ну, отойдите от двери!

– Постой, - сказал унтер-офицер. - Ты чего все время дергаешься, как будто у тебя в… шило? Мы тебе по-товарищески говорим, как представителю, что без оружия нам идти до дому нема никакого расчета. Можешь это понять?

– Могу.

Гаврик спрятал наган в кобуру.

– Вы бы так и сказали, а то сразу начинаете хватать человека руками. Я к такому обращению не привык. Не хотите сдать оружие - как хотите. Оставляйте его у себя.

– Вот это другой разговор!

– А чем вы поручитесь?

– Святой истинный крест, - с чувством сказал Гаврик и проворно перекрестился.

– А как мы в бога не веруем?

– Тогда могу дать расписку.

– Пиши.

– Так по рукам?

– Если оружие оставляете, то по рукам.

Со стороны можно было подумать, что эти взрослые, вооруженные, измученные войной люди, фронтовые солдаты, играют с Гавриком, как дети, в какую-то игру вроде считалки: кто быстрей ответит, тот и выиграл.

Но в этом не было ничего удивительного. Слишком ясен и давно уже для всех в душе был решен вопрос, который теперь решался: вопрос о войне и мире, о земле, о революции, о судьбе России и Украины.

– Ну, где ваш караул? - спросил унтер-офицер.

– Тут, за углом, - поспешно ответил Гаврик, опасаясь, как бы караульный начальник не раздумал сдавать посты.

– Вызывай.

– Стрелять неохота. Я лучше обратно тем же ходом через забор - и приведу свой отряд прямо на Пироговскую к главному подъезду. А ты выходи туда со своим разводящим, и будем честь по чести сменяться. Договорились?

– Договорились,

– Правильно. Разве может быть такой случай, чтобы два солдата между собой не пришли к соглашению? А генерал пускай как себе хочет.

С этими словами Гаврик легкой походкой вышел во двор, перемахнул через стену и сразу очутился в руках матроса с "Синопа", который вместе с Мариной и двумя красногвардейцами уже давно поджидали его в черной тени стены на пустыре, тревожно прислушиваясь к каждому звуку и уже начиная не на шутку беспокоиться.

Едва Гаврик, крепко стукнувшись в промерзшую землю подкованными каблуками своих бутсов, присел, поправил съехавшую набок фуражку и вытер рукавом лоб, как Марина рванулась было к нему, но сейчас же усилием воли удержалась на месте.

Гаврик близко от себя увидел ее неподвижное, белое, ярко освещенное луной лицо с капельками пота на лбу, темные, неподвижные глаза, сжатый рот.

– Ну… ты… - с напряжением выговорила она, с трудом выжимая улыбку на замерзших губах. - А мы уже думали…

– Так не думайте то, что вы думали. Шутишь!

Он сказал это "шутишь" с таким непередаваемым черноморским шиком - "шютишь", - с такой легкостью, с такой уверенностью, как будто бы в эту волшебную лунную ночь для него не существовало ни опасности, ни самой смерти.

Он обнял Марину за плечи и прижал к себе.

– Что, мое серденько? - ласково спросил он, заглядывая ей в глаза.

Она отстранилась, но, прежде чем отстраниться, успела на миг легонько прижаться к нему и шепнуть:

– Дурак, разве так можно рисковать?

В это время в Ботанической церкви пробило одиннадцать, и этот ночной звон - таинственный, серебристый, как бы принесенный ледяным ветром из страны детства, - казалось, на некоторое время поколебал лунный свет над пустыней Куликова поля, над вокзалом, откуда доносилось пыхтение маневренного паровоза.

Остальное произошло так же легко и просто, как все, что делалось в эту ночь.

Когда караульный начальник гайдамаков вместе с разводящим вышли на крыльцо главного подъезда, отряд Гаврика, кое-как выстроившись, стоял уже перед штабом.

Караулы сменились быстро, весело, деловито, без лишних формальностей.

Скоро вместо гайдамаков на крыльце уже стояли два красногвардейца с красными повязками на рукавах.

У ворот, куда раньше въехал серый автомобиль, Черноиваненко поставил дополнительно двух матросов.

Затем отряд вместе со сменившимся караулом гайдамаков вошел в здание штаба. В коридоре у двери дежурного генерала был тихо поставлен еще один усиленный караул - два матроса и красногвардеец, - после чего все отправились через двор в караульное помещение, где была сдана, и принята, и подписана старым и новым караульными начальниками постовая ведомость.

Новым караульным начальником Гаврик назначил того самого матроса, который раньше все время нервничал и требовал действовать "нахалом".

– Теперь будешь служить, как положено по уставу, без анархии, - сказал ему Черноиваненко, весело играя глазами.