"Фаворит. Том 1. Его императрица" - читать интересную книгу автора (Пикуль Валентин Саввич)6. Виват катерина!До полуночи братья – Алехан с Федором – успели обойти полки гвардии, предупредив конфидентов, чтобы к утру были готовы, а ровно в полночь Алексей Орлов поехал в Петергоф. Именно так: не помчался, а поехал, и камер-юнкеру Ваське Бибикову, который взялся сопровождать его, сказал, что надо поберечь лошадей. – А где карету раздобыл, чья она? – спросил Бибиков. – Чужую зашептал, теперь наша. В пригородах было пустынно, будто все жители вымерли. В пять часов утра 28 июня карета неслышно подкатила к Монплезиру. Орлов велел Бибикову остаться с лошадьми. – А охрана тебя не задержит? – Гляди, и окна открыты: залезай – воруй… Не только окна, но даже двери Монплезира не были заперты, все спали. Хрустальные миражи рассеивались за окнами дворца-сказки. В одной из комнат Алехан увидел на креслах растопыренное платье императрицы, приготовленное ею для парадного обеда. – Кто там шляется? – послышался женский голос. Это проснулась Шаргородская. – Я шляюсь, – ответил Алехан. – Чего тебе, партизану, надобно? – Одевайся, баба, – велел ей Орлов и толкнул двери спальни императрицы. – Пора вставать! – зычно провозгласил он. Екатерина, сонно жмурясь, спросила из постели: – Боже, что еще случилось? – Пассек арестован, вот что… вставай! Наспех одетые, из Монплезира вышли сама Екатерина, камер-фрау Шаргородская и гардеробмейстер Василий Шкурин. Алехан сказал: – Теперь время – золото. Погоним с ветром… Не уместясь в карете, Шкурин и Бибиков встали на запятки, Алехан яростно нахлестнул лошадей. Это был как раз тот момент, когда в Петербурге Григорий Орлов закончил играть со Степаном Перфильевым. – Вишь, как тебе повезло, Степан. – Да, – отвечал тот, загребая выручку. – Поздравляю тебя, Степан, с новою государыней. Если жить хочешь, начинай орать загодя: «Виват Катерина!» Перфильеву показалось, что Орлов сошел с ума. Но тут подкатила карета, которою правил князь Федор Барятинский. – Гришка! – позвал он с улицы. – Ты готов ли? – Мигом, – откликнулся Орлов и сбежал вниз. Алехан все круче нахлестывал лошадей, и они облипли мыльною пеной. Решительная скачка к столице продолжалась. Давно не было дождя, и внутрь кареты проникла бурая пыль, наложив неприятный грим на женские лица. Наконец одна из лошадей пала. Орлов огляделся. Недалеко от дороги крестьянин ковырялся с сохою на пашенке. Алехан подошел к нему, перехватив его лошадь. – Эй-эй, – сказал мужик. – Ты чего самовольничаешь? Или на вас, дворян, уж и совсем управы не стало? – Молчи, пока жив, – пригрозил ему Алехан… Мчались дальше. Неожиданно показалась встречная коляска, в ней сидел саксонец Нейман, владелец столичных притонов, который издали окликнул Орлова: – Алехан! Ты куда в такую рань… везешь? – До первой ямы! – отвечал Орлов, повернувшись к женщинам. – А ведь славно получилось, что он вас обложил. Екатерина расхохоталась. Шаргородская надулась: – Чего ж тут славного? Ни свет ни заря едем мы, две порядочные дамы, и вдруг… эдаким-то словом! Алехан безжалостно погонял лошадей: – Потому и хорошо, говорю, что Нейман не узнал вас, а это значит, что шума раньше времени не случится… Нно-о! За пять верст от Калинкиной деревни их поджидал Гришка Орлов со свежими лошадьми. Екатерина пересела в карету Федора Барятинского, под колесами отгромыхал мостовой настил – впереди лежал досыпающий Петербург. Сытые княжеские кони рванули в слободу Измайловского полка… Тревога! Заталкивая в ружья пули, гвардейцы сбегались на плац, возглашая с восторгом: – Виват Катерина! Веди нас, матка… Раздался мягкий топот копыт – на роскошно убранном скакуне явился измайловский полковник граф Кирилла Разумовский. – Мешкать нельзя, – намекнул он женщине. Под руки уже волокли священника Алексия с крестом. Старец ни в какую не желал впутываться в престольные авантюры. – Сколько ж лет тебе, старче? – спросил гетман. – Да уж сто одиннадцатый годик напал. – Неужто самому тебе жить не прискучило? – Видит бог – притомился я. – Тогда приводи солдат к присяге, а завтра и под топор оба ляжем, заодно отдохнешь от жизни… Виват Екатерина Вторая! Измайловцы разом опустились на колени, присягая императрице на верность. Лишь один офицер вздумал сомневаться. – Ты чего там хрюкаешь? – спросил его Орлов. – Не хрюкаю, а людским языком сказываю, что нельзя давать присягу Катерине, покуда от присяги Петру не отрешились. Это были последние слова в его жизни. – До чего щепетильный народ пошел на Руси! – сказал Алехан, легко, будто тряпицу, перекидывая убитого через забор… – Пошли… с богом! – скомандовал гетман. Через мосты Сарский (Обуховский) и Новый (Семеновский) начиналось шествие Екатерины к престолу, которое возглавлял Мафусаил в епитрахили. Плотность людской массы была столь велика, что, не вмещаясь в узости улиц, солдаты с треском обрушивали заборы, вытаптывали клумбы и огороды. Все дрожало и тряслось от яростных воплей: – Виват Катерина! Матка наша… урррра-а! Голштинский принц Георг проснулся от шума. Кинулся к генерал-полицмейстеру Корфу, спросил его – как немец немца: – Was ist das? – Ich weiЯ nicht, – отвечал Корф, пожимая плечами. Обоюдное непонимание двух персон было рассеяно явлением вахмистра Потемкина; принц ему обрадовался: – Вот мой адъютант, сейчас он все объяснит… Корф (опытный, ибо давно жил в России) не стал вмешиваться, когда вахмистр схватил фельдмаршала за ухо, крича: – А-а, гольштинише швайн… плёх зольдатен, плёх! От удара под зад, произведенного преданным адъютантом, его высочество (уже готовый управлять Россией в отсутствие императора) пулей вылетел на лестницу, где его приняли солдатушки, бравы ребятушки. Они устроили принцу такую хорошую баню, что от него остались только тряпки мундира и еле дышащая плоть. После такого «рукоделия» принца швырнули в подвал, где уже сидела его жена – принцесса. Факт есть факт: принцесса была абсолютно нагишом. Не она же сама разделась, а ее раздели. Но бабу мучил не стыд, а потеря драгоценностей. – Боже, – навзрыд рыдала она, – какие дивные бриллианты отгранил для меня ювелирный бригадир Позье… Где они теперь? Часы русской столицы показывали около восьми утра. Примерно в это время граф Гудович на цыпочках прокрался в спальню Китайского дворца Ораниенбаума, тронул спящего Петра: – Вы собирались сегодня пораньше выехать. – Куда? – сонно спросил император. – Вас в Петергофе ожидает супруга, дабы увеселениями пристойными совместно отпраздновать канун Петрова дня, а вечером ею будет дан в вашу честь торжественный ужин в Монплезире. – Отстань! Я спать хочу… Гудович проследовал на половину Елизаветы Воронцовой. – Встал? – спросила она, прихорашиваясь у зеркала. – Дай-то бог, чтобы к девяти растолкать. – Вот и всегда так! – надулась Лизка, украшая свою грудь двумя мушками (сердечком и корабликом). – Налижется с вечера, а потом не добудишься… ладно! Никуда еще не опаздываем. Приготовь пива, чтобы поскорее в разум пришел… Гудович выставил бутылки с пивом к дверям императорской спальни. Набил кнапстером трубки и стал ждать девяти часов. Со стороны парка тревожно перекрикивались павлины. Дальние барабаны оглашали окраины столицы. Было уже не понять, где войска, где народ – все перемешалось в одну галдящую массу, а впереди катила в карете Екатерина (по-прежнему в трауре). Раздалась бранная музыка, певуче воскликнули серебряные горны – это явилась на рысях славная Конная лейб-гвардия, и Екатерина снова узрела Потемкина… В этот момент он показался ей прекрасен! Работая локтями, императрица с трудом пробиралась в переполненный собор. Не успела лба перекрестить, Орловы потащили ее прочь: – Не до молитв ныне – спеши во дворец… Алехан вскочил на левую подножку кареты, на правой стоял генерал Вильбоа с громадной связкой ключей от арсеналов; Конная гвардия заняла внутренние посты в Зимнем дворце. Екатерина, следуя в комнаты, опять обратила внимание на Потемкина – ах, с каким проворством он занял пост возле ее дверей… Почти со стоном, разбитая от немыслимой толкотни, Екатерина бросилась в кресло: – Полжизни за чашку кофе! Боже, какой день… По строительным лесам на самые верхние этажи дворца карабкались сотни людей из простонародья столицы, проникали внутрь через распахнутые настежь окна, свитки и фартуки горожан замелькали среди мундиров гвардии и кафтанов вельможных. – Никого не изгонять! – велела Екатерина. – Я всем им благодарна… Пусть они тоже радуются со мною! Алехан (уже малость подвыпив) сказал Екатерине: – Дорога на Петергоф и Ораниенбаум ведет через Калинкин мост, который надобно сразу же пикетировать конницей. – За дверями стоит вахмистр Потемкин, передай ему, Алексей, чтобы брал шквадрон Конной гвардии и занимал мост немедля. Верю, он ради меня сделает все, как надо… Я просила кофе, люди! В этой суматохе кофе она так и не получила, с жадностью выпила кружку сырой воды. – Следите за иностранцами, – наказала она. – Особенно за всякими немцами… от них можно ожидать любой пакости. Она творила дела открыто: секретов не было, да и не могло их быть, если все – от мала до велика – против ее мужа. – Пить в кабаках невозбранно, – велела Екатерина. – Виноторговцам денег за вино не брать. Я сама за все выпитое расплачусь! Несмотря на дармовщинку, пьяных нигде не было (они появились после полудня, «но лезли более целоваться, чем в драку»). Дома столицы пустовали: всеобщее оживление выгнало жителей на улицы, за печами в жилищах присматривали детишки и немощные старцы. Панин посоветовал Екатерине перебраться в старый Зимний дворец, он был совершенно пуст, будто его ограбили, – не нашли даже ножей и вилок, чтобы перекусить… Наспех было собрано генеральное совещание близких. Главный вопрос – что делать с Петром III? Решили сообща – заточить его в Шлиссельбурге. – Но там уже заточен Иоанн Брауншвейгский. – Ивашку – в Кексгольм! – рассудил Григорий Орлов. – Слава богу, чего другого, а тюрем на Руси – хоть отбавляй… Петр был низложен, но отречение еще не состоялось. Все делалось наскоком, сгоряча, весело и решительно. Генерал Савин уже скакал в Шлиссельбург с приказом вывозить императора Иоанна Антоновича в Кексгольм, а его камеры срочно готовить для Петра… Екатерина мучилась неизвестностью: – Я бы вырвала себе пучок волос, лишь бы знать, что сейчас происходит в Ораниенбауме… Ведь сево дня в Монплезире обещала я супругу званый ужин давать! То-то порадуется он… На улицах царила кутерьма. В громадных полковых фурах каптенармусы привезли войскам старые елизаветинские мундиры, гвардия облачалась на привычный лад. Все канавы были доверху завалены мундирами прусского образца, старые бабки растаскивали брошенное обмундирование. Екатерина направилась в спальню, чтобы переодеться и сбросить юбки, мешавшие ей. Мундир с чужого плеча не застегивался на высокой груди… Императрица взялась за шпагу: – Ну, муженек! Посмотрим, какова Петра добудились в десятом часу; выпив пива, он оживился при виде экзерциций, проделанных голштинцами на лужайке. – Браво! браво! Сегодня вы молодцы… Перед Китайским дворцом съезжались кареты и «линейки», по которым и рассаживалась компания для поездки в Петергоф; император сел в карету с метрессой и прусским послом фон дер Гольцем. Во втором часу дня вереница экипажей и всадников достигла петергофского павильона, который встретил гостей зловещим молчанием. На лужайке перед Монплезиром возникла немая сцена. Придворные сообразили, что на этот раз не просто семейный скандал между мужем и женою, – нет, случилось нечто, в корне изменявшее судьбу династии Романовых. Но этого еще не мог освоить сам Петр. – Если это шутка, то очень злая, – сказал он, повелевая свите обыскать весь парк. – Не исключено, – догадался император, – что моя жена забралась под куст и теперь наслаждается, видя наше недоумение… Уж я-то ее изучил! Сам он взял на себя производство детального обыска в комнатах жены. Под кроватью, куда заглянул император, Екатерины не оказалось. Странно, но ее не было и в шкафах… Императрицу не обнаружили и в кухонном котле! – Что все это значит? – спросил Петр у вице-канцлера; князь Александр Голицын пожал плечами, и тогда император обратился к канцлеру: – И вы не знаете? Михайла Воронцов ощутил приступ мигрени: – Если она в Петербурге, следует ожидать худшего. – Вот и езжайте в Петербург, узнайте, что она там навыдумывала. Нельзя же так: назвать гостей, а самой скрыться. Я всегда говорил, что моя жена невыносима, коварна и зла… Раздался могучий рев: хором зарыдали статс-дамы. – А что с нами теперь будет? – спрашивала Лизка Воронцова, сверкая «букетом» из бриллиантов на громадном бюсте. Старый фельдмаршал Миних спустился к воде, пристально всматриваясь в морскую гладь. Петр окликнул его: – Что вы там видите, фельдмаршал? – |
||
|