"Спасти Фейт" - читать интересную книгу автора (Балдаччи Дэвид)

Глава 27

«Моноклем» назывался старый ресторан на Капитолийском холме со стороны здания сената. Некогда здесь тянулся длинный ряд строений, теперь же остался только «Монокль» и ещё полицейское управление, в здании которого прежде размещался центр по иммиграции и натурализации. Ресторан был любимым местом политиков, лоббистов и разного рода VIP-персон, которые собирались на ленч, обед или же просто приходили выпить.

Метрдотель тепло приветствовал Бьюканана и Уорда, назвал каждого по имени и отвёл к столику в тихом уголке. Декор в ресторане был консервативен, на стенах висели фотографии политиков прошлого и настоящего. Еда подавалась очень хорошая, но люди собирались здесь не ради неё. Они приходили делать бизнес, вести переговоры, ну и ещё для того, чтобы их заметили здесь. Бьюканан и Уорд были тут завсегдатаями.

Они заказали выпивку и погрузились в изучение меню.

Пока Уорд изучал меню, Бьюканан изучал сенатора.

Насколько ему помнилось, Рассела Уорда всегда называли просто Расти. А знал он его давно, поскольку они выросли вместе. Как председатель сенатского комитета по делам разведки, Уорд оказывал огромное влияние на финансирование всех разведывательных агентств страны. Он был умен, честен, обладал незаурядным политическим нюхом, работал как вол. Уорд происходил из очень богатой семьи с северо-востока, которая разорилась, когда он был ещё юношей. Уорд отправился на юг, в город Роли и начал методично строить политическую карьеру. Стал сенатором от Северной Каролины, и все жители штата буквально боготворили его. Согласно созданной Бьюкананом системе классификации, Уорда с уверенностью можно было отнести к «верующим». Он был хорошо знаком с политическими играми. Он знал подноготную каждого обитающего в Вашингтоне политика. Он знал, в чем сила каждого человека и, что ещё важнее, его слабость. С чисто физиологической точки зрения, сейчас Расти был настоящей развалиной и страдал от множества болезней, начиная от простатита и кончая диабетом. Но ум сохранил по-прежнему острый. И те, кто по неосмотрительности недооценивал незаурядный интеллект этого человека, всю жизнь потом сожалели об этом.

Уорд поднял глаза от меню:

— Ну а что интересного у тебя на тарелке за последнее время, а, Дэнни?

Уорд говорил низким и звучным голосом с приятным южным акцентом; такие рафинированные янки нынче уже почти перевелись. Бьюканан мог часами слушать этого человека.

— Да все по-старому, все то же самое, — ответил он. — А что у тебя?

— Сегодня состоялись очень интересные слушания. По ЦРУ.

— Вот как?

— Слыхал когда-нибудь о джентльмене по фамилии Торнхил? Роберт Торнхил?

Лицо Бьюканана оставалось невозмутимым.

— Не могу сказать, что знаю этого человека. Так, только слышал. А что?

— Он из старой гвардии. Один из заместителей директора, из оперативного отдела. Умен, хитёр. Я не доверяю ему.

— Ты вроде бы и не должен.

— Хотелось бы все же разобраться, что он за тип. Работу проворачивает огромную, пережил многих директоров ЦРУ. Как будто действительно на совесть служил своей стране. Стал почти легендой. Ну и ему позволено делать то, что хочется. И это, как мне кажется, опасно с чисто политической точки зрения.

— Это почему? Ведь, судя по всему, он зарекомендовал себя истинным патриотом.

— Это-то меня и беспокоит. Люди, считающие себя истинными патриотами, очень часто оказываются фанатиками. А фанатики, по моему мнению, в одном шаге от лунатиков, то есть абсолютно безумны. В истории немало тому примеров. — Уорд усмехнулся. — Сегодня он пришёл, и весь его отчёт был, как всегда, полной чушью. А выглядел при этом весьма самоуверенно. Вот я и подумал, не мешало бы маленько сбить с него спесь.

— И как ты это собираешься сделать?

— Я задал ему вопрос об эскадронах смерти. — Уорд выдержал паузу и огляделся. — В прошлом были у нас с ЦРУ проблемы по этому вопросу. Они сколачивали небольшие группы боевиков, финансировали их, тренировали, выдавали все необходимое обмундирование, а потом выпускали на волю, точно стаю енотов. Но в отличие от обычных енотов, боевики вытворяли совершенно недопустимые вещи. По крайней мере, не предусмотренные официальными законами и правилами этого ведомства.

— Ну и что же он на это ответил?

— Он явно не ожидал такого вопроса. Это не вписывалось в его сценарий. И смотрел на свою папку с записями с таким видом, словно собирался вытрясти из неё маленькую мобильную банду хорошо вооружённых головорезов. — Уорд рассмеялся. — Ну а потом попытался отделаться пустой болтовнёй. Уверял, что «новое» ЦРУ просто собирает и анализирует информацию, а других задач у них нет и быть не может. А когда я спросил, было ли что-то не так со «старым» ЦРУ, Торнхил посмотрел на меня так, точно собирался наброситься и порвать на части. — Уорд снова рассмеялся. — Так что все та же старая песня.

— Наверное, ты считаешь, что он что-то снова затевает, иначе не стал бы поднимать этот вопрос?

Уорд улыбнулся:

— Хочешь, чтобы я разгласил конфиденциальную информацию?

— Конечно!

Снова оглядевшись, Уорд подался вперёд и тихо заговорил:

— Он утаивает информацию, что же, по-твоему, ещё? Сам знаешь всех этих шпионов, Дэнни. Им подавай все новые и новые финансовые вливания, но как только начинаешь задавать вопросы о том, что они делают с этими деньгами... Бог ты мой, тут такой шум поднимается, словно ты их маму родную убил! Что ещё прикажешь мне делать, когда от генерального инспектора ЦРУ пришли отчёты, в которых столько помарок и правок, что в глазах чёрным-черно? И я довёл этот факт до сведения мистера Торнхила.

— И как он на это отреагировал? Струхнул? Или принял удар, не моргнув глазом?

— А с чего это вдруг ты им так заинтересовался?

— Ты сам затеял этот разговор, Расти. И не стоит винить меня в том, что я нахожу твою работу чрезвычайно интересной.

— Так вот, он ответил, что эти доклады следует пропускать через цензуру, чтобы защитить свои источники информации. Здорово отвертелся. На это я возразил, что подобное сравнение приемлемо только при игре в «классики», которую так любят мои внучки. Если девочка не попадает камешком в какие-то квадратики, она просто пропускает их. «Очень умно с вашей стороны», — сказал я ему. О таком приёме знают даже маленькие дети.

Бьюканан задумчиво кивнул.

— Вообще-то следует отдать должное этому человеку, — продолжил Уорд. — Определённый резон в его словах был. Сказал, будто это иллюзия, что мы можем одолеть окопавшихся в своих странах диктаторов с помощью снимков со спутников и разных там модемов. Нужны более старомодные и надёжные средства. Необходимо внедрять своих людей в их организации, в самое, как говорится, ядро. Только так можно их победить. Я и сам это хорошо понимаю. Но самоуверенность этого типа меня просто доконала. Ещё я убеждён, что даже если у Роберта Торнхила нет причин лгать, он все равно никогда не скажет всей правды. И тут у него разработан целый ряд приёмчиков. Стучит, допустим, ручкой по столу, и один из помощников наклоняется и делает вид, что шепчет ему на ухо. А на самом деле он только выигрывает время, чтобы придумать новую ложь. Все эти годы Торнхил пользовался одним и тем же приёмом. Наверное, считает меня круглым идиотом.

— Я не склонен думать, что Торнхил тебя недооценивает.

— О да, он весьма умен. Должен признать, в сегодняшней дискуссии Торнхил вышел победителем. Этот человек может произносить совершенно пустые слова, а впечатление создаётся такое, словно он поведал нам десять заповедей Христовых. А когда его загоняют в угол, начинает рассуждать о национальной безопасности и может каждого напугать до полусмерти всей этой пустой болтовнёй. Ну да ладно. В конце концов, он обещал прислать мне все ответы на мои вопросы. А я заявил, что с нетерпением буду ждать. — Уорд отпил глоток минералки. — Да, сегодня он выиграл. Но ведь всегда есть ещё и завтра.

Подошёл официант, подал выпивку, и они сделали заказ. Бьюканан принялся за виски с содовой, Уорду принесли коньяк.

— Как поживает твоя лучшая половина? Днём с огнём выискивает очередного клиента, который спит и видит, как бы помочь несчастным и обездоленным?

— Вообще-то в данный момент её нет в городе. Уехала по личным делам.

— Надеюсь, ничего серьёзного?

Бьюканан пожал плечами:

— Жюри присяжных пока рассматривает вопрос о возбуждении дела. Но думаю, все обойдётся. Прорвёмся.

«Где же Фейт?» — эта мысль не давала ему покоя.

— Да, все мы борцы за выживание. Сам не знаю, сколько ещё протяну, развалина хренова.

Бьюканан приподнял бокал:

— Ты ещё всех нас переживёшь. Даю честное благородное слово.

— Бог мой! Надеюсь, что нет. — Уорд взглянул на него с каким-то особым выражением. — Знаешь, просто не верится, что вот уже сорок лет прошло с тех пор, как мы с тобой уехали из Мэйн-лейна. До сих пор иногда завидую тебе, что ты жил в той квартирке над гаражом.

Бьюканан улыбнулся:

— Забавно. А я завидовал тому, что ты вырос в прекрасном особняке, в богатстве, тогда как моя семья полностью зависела от твоей. Ну, кто из нас быстрее напился?

— Ты мой самый лучший на свете друг.

— И вы знаете, что это взаимно, сенатор.

— Самое замечательное, что ты никогда меня ни о чем не просил. А ведь тебе, черт возьми, известно, что я заседаю в двух комитетах, которые могли бы помочь решению твоих вопросов.

— Знаешь, как-то устал выступать в роли просителя.

— Ты такой один-единственный во всем городе, — усмехнулся Уорд.

— Скажем так: сегодня твоя дружба для меня особенно важна.

Уорд сказал совсем тихо:

— Никогда прежде не говорил тебе этого, но речь, которую ты произнёс на похоронах моей матери, глубоко тронула меня. Клянусь, в тот момент я подумал, что ты понимал эту женщину куда лучше, чем я.

— О, она была поистине замечательной, великой женщиной! Так многому меня научила. И заслужила куда более возвышенных прощальных слов. Я и половины не сказал того, что должен был сказать.

Уорд опустил глаза.

— Если бы отчим просто промотал наше семейное состояние, но не лез бы в бизнес, мы могли бы сохранить имение. И он бы не застрелился. Тогда, возможно, мне не пришлось бы разыгрывать роль сенатора все эти годы. Начал бы своё дело, создал бы какой-нибудь трастовый фонд и...

— Если бы все люди играли по твоим правилам, Расти, — перебил его Бьюканан, — наша страна процветала бы.

— Я не напрашивался на комплимент. Однако все равно спасибо.

Бьюканан забарабанил пальцами по столу.

— А знаешь, пару недель назад я навестил наше старое гнездо.

Уорд удивлённо вскинул на него глаза:

— С чего бы это?

Бьюканан пожал плечами:

— Ну, не специально. Просто оказался неподалёку, и выкроилось немного свободного времени. Там почти ничего не изменилось. Все так же красиво.

— Не был со времён колледжа. Даже не знаю, кто там теперь владельцы.

— Какая-то молодая пара. Видел женщину и ребятишек, играющих на лужайке перед домом. Какой-нибудь банкир по инвестициям или интернетовский магнат. Сегодня у тебя десять баксов в кармане и одна блестящая идея, завтра ты владелец могущественной корпорации с прибылью в сотни миллионов долларов.

Уорд приподнял бокал:

— Господь да благословит Америку.

— Если бы у меня тогда были деньги, твоя мать не потеряла бы дом.

— Знаю, Дэнни.

— Но ничего просто так не бывает, Расти. Ты ведь сам только что говорил, что мог бы и не пойти в политику. И сделал бы блистательную карьеру. Ведь ты у нас «верующий».

Уорд улыбнулся:

— Меня всегда страшно интриговала эта твоя классификационная система. Скажи, а у тебя где-нибудь она записана? Хотелось бы сравнить с собственными выводами о моих высокопоставленных коллегах.

Бьюканан похлопал себя по лбу:

— Все здесь.

— И все эти сокровища хранятся в голове одного человека? Вот жалость!

— Да ты и без этого обо всех все знаешь, — сказал Бьюканан и добавил: — Интересно, что тебе известно обо мне?

Уорда, похоже, удивил этот вопрос.

— Только не говори, что величайший в мире лоббист вдруг усомнился в своих доблестях! Думаю, в биографическом романе о Дэниеле Дж. Бьюканане непременно напишут о его непоколебимой уверенности, энциклопедической образованности, остром уме и фантастическом чутьё, позволяющем видеть насквозь всех политиканов, замечать их слабости, использовать их и прочее, прочее.

— У каждого есть сомнения, Расти. Даже у таких людей, как ты и я. Именно поэтому мы все ещё на плаву. Вечно в каком-то дюйме от края пропасти. И можем погибнуть в любую минуту, стоит только потерять бдительность.

Бьюканан произнёс это таким тоном, что улыбка исчезла с лица сенатора.

— Есть о чем рассказать? — тихо спросил он.

— Ни за что и никогда. — Бьюканан как-то странно улыбнулся. — Стоит только начать говорить обо всех своих постыдных секретах и тайнах, и конца края этому не будет. Тебе первому надоест. И потом, я слишком стар для этого.

Уорд окинул старого своего друга испытующим взглядом:

— Что заставляет тебя делать это, Дэнни? Ведь не из-за денег же, верно?..

Бьюканан кивнул:

— Если бы я занимался этим исключительно ради долларов, меня бы стёрли с лица земли лет десять назад. — Он залпом допил все, что оставалось в бокале, и покосился на дверь, через которую только что вошли новые посетители: посол Италии со свитой, несколько высокопоставленных чиновников с Капитолия, пара сенаторов и три женщины в коротких чёрных платьях, выглядевшие так, словно их наняли на этот вечер, что вполне могло оказаться правдой. В «Монокле» собралось столько важных персон, что просто плюнуть было некуда. И все они жаждали властвовать над миром. Им ничего не стоило сожрать тебя дочиста, не оставить ничего, а потом начать называть своим другом. Бьюканан слишком хорошо знал слова этой песни.

Он взглянул на старую фотографию на стене. Со снимка на него смотрел лысый мужчина с крючковатым носом, кислым выражением лица и злобными глазками. Он давно уже умер, но некогда на протяжении десятилетий был одним из самых могущественных людей в Вашингтоне. И все его страшно боялись. Власть и страх всегда ходят здесь рука об руку.

Теперь же Бьюканан даже не мог вспомнить имени этого человека. Разве это не о многом говорит?..

Уорд поставил бокал на стол.

— Кажется, я догадываюсь. Год от года твои дела принимали все более яркую благотворительную окраску. Ты решил один спасти этот мир, до которого нет дела почти никому. Ты единственный знакомый мне лоббист, который занимается этим.

Бьюканан покачал головой:

— Нищий мальчишка-ирландец, который вытянул себя из нищеты за шнурки собственных ботинок, сколотил немалое состояние, а потом потратил лучшие годы на помощь менее удачливым? Черт побери, Расти! Клянусь, мной двигал скорее страх, нежели альтруизм.

Уорд окинул его любопытным взглядом:

— Как прикажешь понимать?

Бьюканан выпрямился, сложил ладони, откашлялся. Он никогда никому прежде не говорил этого. Даже Фейт. Возможно, просто пришло время. Да, он может показаться безумцем, но Расти должен знать. И он никому не расскажет.

— Меня всегда преследовал этот сон. В нем Америка становилась все богаче и богаче, все больше жирела. Страна, где спортсмен получает сотню миллионов долларов за то, что гоняет по полю мяч, где кинозвезда получает двадцать миллионов за съёмку в дурацком фильме, а модель — десять миллионов за то, что разгуливает по подиуму полуголая. Где девятнадцатилетний сопляк способен запросто сколотить миллиардное состояние, торгуя на бирже с помощью Интернета вещами, без которых прекрасно можно обойтись... — Бьюканан на секунду умолк, перевёл дух. — Страна, где лоббист зарабатывает столько, что вполне может позволить себе купить собственный самолёт. — Он перевёл взгляд на Уорда. — Мы продолжаем сгребать богатства всего мира. Любого, кто встанет на нашем пути, раздавят тем или иным способом. Есть сотни таких способов. И мы, уничтожая людей, продолжаем распевать о прекрасной Америке. Супердержава, так, кажется, называют нашу страну?

Он снова сделал паузу.

— Но мало-помалу мир пробуждается и начинает понимать, кто мы такие на самом деле. Обманщики! И все они поднимаются против нас. Идут на нас, сначала на плотах, лодках и самолётах с пропеллерами и бог знает на чем ещё. Сначала тысячами, потом миллионами и миллиардами. И они сотрут нас с лица земли. Швырнут в сортир и спустят воду. Тебя, меня, игрока в мяч, кинозвезду, модель, весь Уолл-стрит, Голливуд и Вашингтон.

Уорд смотрел на него, удивлённо расширив глаза:

— Господи!.. Это сон или кошмар?

— Это ты мне скажи.

— Твоя страна, Дэнни. Тебе и выбирать, любить её или покинуть навсегда. Доля истины в твоих кошмарах есть. И все-таки мы не настолько ужасны.

— Нам принадлежит непропорционально большая доля богатств и энергии мира. Мы загрязняем окружающую среду больше, чем любая другая страна. Мы походя разрушаем экономику другой страны и двигаемся дальше, даже не оглядываясь. И все равно по множеству разных причин, порой совсем незначительных, я люблю свою страну. Вот почему я так встревожен своими ночными кошмарами. Я не хочу, чтобы это случилось. Но все труднее сохранять надежду.

— Тогда почему ты продолжаешь заниматься всем этим?

Бьюканан ещё раз взглянул на старую фотографию.

— Тебе нужен философский ответ или что-нибудь жалостливое?

— Как насчёт правды?

Бьюканан перевёл взгляд на старого своего друга:

— Я безумно жалею, что у меня никогда не было детей. У одного моего доброго друга целая дюжина внуков. И он иногда рассказывает мне о собраниях родительского совета в начальной школе, где учится его внучка. Как-то я спросил, зачем он ходит туда, тратит время. Разве в этом заключается обязанность родителей?.. И знаешь, что он мне ответил? Судя по состоянию, в котором находится наш сегодняшний мир, нам всем необходимо всерьёз задуматься о будущем. О том времени, когда нас уже не будет. О том времени, когда уже не будет и наших детей. «Это наше право и наш долг!» — так сказал мне мой добрый друг. — Бьюканан расправил салфетку, разгладил уголки. — Так что, возможно, я занимаюсь этим потому, что сумма мировых трагедий перевешивает сумму счастья. И это неправильно. — Он умолк, глаза его увлажнились. — А вот как это исправить, понятия не имею.