"Наследники по прямой. Книга первая." - читать интересную книгу автора (Давыдов Вадим)Сталиноморск. 28 августа 1940Оставив Дашу с физруком и строго-настрого наказав звонить, в случае чего, Завадской - телефон Чердынцеву полагался по служебной надобности - Гурьев, хотя и с опозданием на целых десять минут, всё же угодил на званый обед. Завадская провела Гурьева в комнату. Пушистая полосатая кошка выпрямилась при его появлении на диване и удивлённо сощурила на гостя зелёно-серые глаза с вертикальными щёлками-зрачками, - яркое солнце широким потоком света заливало комнату через большое окно в шесть стёкол. Прочитав кошкины нехитрые мысли, Гурьев улыбнулся. Мурка, успокоенная его "поглаживанием", опять улеглась, мгновенно свернулась калачиком и затарахтела довольно и мирно. Кажется, хозяйка не придала значения эволюциям своей любимицы. Ну, это и к лучшему, подумал Гурьев. И улыбнулся снова. – Садитесь прямо к столу, голубчик, Вы как раз вовремя! И чувствуйте себя, как дома. Гурьев не ошибся в своих предположениях - кормить его собирались на убой. Пища, которой вынужденно наталкивались большинство соотечественников, вызывала у него сложную палитру эмоций. С продуктами в родных пенатах дело обстояло прескверно, а уж о поддержании привычной с детства морской диеты не следовало и мечтать. В общем-то, всё это было отнюдь не смертельно. Давно, ещё совсем подростком, он научился спокойно есть всё, что в принципе съедобно, даже то, от чего любого другого неделю тошнило бы желчью. Но - превращение этого в пищу требовало ресурсов организма, которые можно было направить на куда более важные и полезные участки работы. Кое-что начало в этом направлении меняться только в последние года полтора, но медленно. Очень медленно. Я же не могу браться за всё и всё тащить на себе, грустно подумал Гурьев. В цековский распределитель он старался заглядывать как можно реже, тем более что и там ассортимент товаров отнюдь не соответствовал его предпочтениям. И в гости избегал поэтому ходить без крайней на то надобности. Вот разве как сейчас. Гурьев прикинулся - и весьма правдоподобно - наповал сражённым кулинарными ухищрениями хозяйки, и даже попросил добавки, ввергнув Завадскую в совершенно лирическое расположение духа, чем и не преминул воспользоваться незамедлительно. Отодвинув тарелку и вытерев губы мягкой, ненакрахмаленной - что тоже было приятно - салфеткой, он улыбнулся со всей обворожительностью, на которую был способен: – Дражайшая Анна Ивановна. Хочу вас попросить рассказать мне об одном человеке. – О ком же? – О Даше Чердынцевой. – О, Господи! Что случилось?! – А разве обязательно должно было что-то случиться? - Гурьев сделал большие глаза. Глазоньки вышли что надо, но Завадскую не так-то легко было провести на мякине: – С этой чертовкой постоянно что-то случается, не ребёнок, а сущее наказание, кошмар! Рассказывайте сейчас же! – Да ничего не случилось, Анна Ивановна, оставьте, право слово. Просто случайно познакомились на пляже. – Не лгите. Она не ходит на пляж. Или прыгает со скалы под крепостью, или забирается с книжкой в такую глухомань, что… Ну-ка, рассказывайте быстро! О, вот это я не учёл, подумал сердито Гурьев. Да что это такое со мной сегодня?! Лопухнулся, как последний салажонок. Протух, можно сказать. Ладно. – Ничего страшного, повторяю, не случилось. Мы действительно случайно познакомились. Я тоже решил прыгнуть со скалы. И прыгнул, подумал он. Действительно, прыжок со скалы. Смешно. Обхохочешься. – Вы хорошо плаваете? – Не жалуюсь. – Надеюсь, она была в купальном костюме, - проворчала Завадская, косясь на Гурьева всё ещё с явным подозрением. – Да, - он позволил себе улыбнуться. - Всё было предельно целомудренно. Даже скучно. – Слушайте, вы! – Я пытаюсь вас слушать, Анна Ивановна, - Гурьев наклонил набок голову. - Но вы же не рассказываете, мне приходиться разогревать вас репризами. Завадская, помолчав несколько секунд, вздохнула: – Очень, очень талантливая девочка. Просто невероятно одарённая. Вся, как обнажённый нерв. И, как все талантливые люди, чудовищно своенравная и неровная. Без матери, отец вечно болтается в море, женщины приходят и уходят. Она вам что-нибудь рассказывала о нём? – Не так чтобы уж очень много. Но звание и должность мне уже известны. Он что, не женат? – Ну, дождётесь от Чердынцева женитьбы! Анна, его жена, Дашина мать, умерла от родильной горячки. Он остался с недельной девочкой на руках. Один. Другой бы… Ну, вы же понимаете, Яков Кириллыч! – Понимаю. Хотя вряд ли до конца. Сколько лет ему было? – Двадцать четыре. – О. – Да, голубчик. Вот такой человек. – Вы его хорошо знаете? – Я всех в этом городе знаю, - вздохнула Завадская. – Он уже адмиралом должен быть. – Чердынцев?! Адмиралом?! Ни за что. Умрёт капитаном эсминца. Если не спишут на берег. – Пьёт? - нахмурился Гурьев. – Ну, не больше прочих. Не в этом дело. Начальство - ни в грош не ставит. – Но матросы у него - как у Христа за пазухой, - улыбнулся Гурьев. – Вам, конечно, хорошо знаком подобный тип. – Я сам такой. – Я обратила внимание. – А про Анну? Что-нибудь, поподробнее? – Не могу, к сожалению, - Завадская вздохнула и бросила рассеянный взгляд на кошку, по-прежнему с царственным видом восседавшую на подоконнике. - Об Анне я действительно ничего не знаю. Михаил появился здесь с нею вместе в двадцать втором, и кто она, и откуда - я не знаю. Я думаю, как это ни ужасно, что… Вы понимаете? – Понимаю, - подтвердил Гурьев, чувствуя, как стекленеет его улыбка. И что он, чёрт подери, ничего не может с этим поделать. Спокойно, спокойно, сказал он себе. Спокойно. Ещё ничего не ясно. Мало ли бывает совпадений? Случайностей? Просто похожих людей, наконец? Бутафорим дальше. Завадская ничего не заметила. Не могла заметить, не тот уровень подготовки, как уже было отмечено. Он поудобнее уселся на стуле, потрогал подстаканник за витую серебряную ручку, чуть шевельнул бровями, улыбнулся естественнее: – Да. Так что же Даша? – Что Даша? Даша пишет стихи, поёт, как сивилла, танцует, рисует… Проще сказать, чего она не умеет, чем перечислить её таланты. – И чего же она не умеет? – Подчиняться. Максимализм и бескомпромиссность на таком уровне, - только попробуйте не соответствовать! Уничтожит презрением. Ужас, а не девочка. – Это не ужас, Анна Ивановна, - Гурьев улыбнулся отчаянно. - Это просто прелесть, что такое. – Не вздумайте, голубчик. Даже не смейте думать об этом, - Завадская выпрямилась на стуле. - Иначе… – Не волнуйтесь, Анна Ивановна. Всё будет в цвет. – Что? Как? – Это такой московский жаргон, - пояснил Гурьев. - Означает, что я полностью осознаю всю серьёзность ситуации. Не переживайте понапрасну. – Понапрасну не стану. А вы не подайте повода. – Нет. Не подам. – Да-да, разумеется. Холостой столичный красавец с байронической грустью в глазах. Так я вам и поверила. И откуда вы только свалились на мою голову?! – С неба, Анна Ивановна. С неба. А если я сказал, это значит - я сказал. Мы уже выяснили отношения. – У вас есть кто-то? В Москве? - быстро спросила Завадская. - Она приедет? – Трудный вопрос, - восково улыбнулся Гурьев. - Надежда - верная сестра, как говаривал наш классик Александр Сергеевич. – Ну, хорошо, хорошо, голубчик, я не буду лезть, вы уж простите. Я просто беспокоюсь! А я-то как беспокоюсь, подумал Гурьев. – Слово, Анна Ивановна. – Хотя бы до следующего лета. Пожалуйста. – Да что это вы, в самом-то деле, - Гурьев приподнял правую бровь. - Она же ребёнок ещё! – Ох, нет, - почти простонала Завадская, - ох, да нет же, голубчик, Яков Кириллыч, она совсем женщина! Вы думаете, я не понимаю ничего?! – Так и я ведь понимаю - поверьте, ничуть не хуже. – Ох, не знаю, не знаю! – Я знаю. А что там за история с географией? – Откуда вам известно?! - подозрительно нахмурилась Завадская. – Мы случайно выяснили, что в табеле у нашего сокровища сплошные пятёрки - кроме географии. И прозвучала сакраментальная фраза - это личное. Остальное не составляет труда продедуктировать. – Я не хотела бы сейчас в это углубляться. Это… Ничего серьёзного. Ну, почти. – Почти? - оводом впился Гурьев. - Ага, как интересно. Дальше, пожалуйста. – Яков Кириллович, я не собираюсь вам всё прямо сейчас рассказывать. Во-первых, совершенно не желаю портить настроение ни вам, ни себе! Гурьев опять повторил этот странный птичий жест - чуть наклонил набок голову. Что-то было в этом наклоне, - опасное. Опасное - не по отношению к ней, Завадской, но… Это опасное сияние уверенной силы окружало её собеседника, словно невидимый ореол. Завадской снова - в который раз - подумалось: не может же это всё на самом деле?! Она поплотнее закуталась в свой платок. А Гурьев проговорил, пряча под прищуром серебряные сполохи в глазах: – Мне невозможно испортить настроение, дражайшая Анна Ивановна. Я вообще не человек настроения, потому что оно у меня давно и бесповоротно испорчено. Вероятнее всего, навсегда. И если бы я вздумал жить в соответствии с таковым, то не гонял бы тут у вас чаи с бубликами, а находился совершенно в другом месте и абсолютно ином качестве. Так что покорнейше попрошу обрисовать драматургию. Можно штрихами. – Язычок у вас, - почти непроизвольно отодвигаясь к спинке своего кресла, проворчала Завадская. – Ну да, Анна Ивановна. Ну да. Сгораю в пламени любопытства. – Ну, хорошо, - Завадская длинно вздохнула и покосилась на Гурьева. - Сама не знаю, чем вы так на меня действуете?! Ох, я знаю, подумал Гурьев. – А драматургия, как вы изволили это назвать, следующая. Даша пользуется со стороны юношей повышенным вниманием. Пока им не приходится столкнуться с её… э-э-э… темпераментом и требованиями. Результатом является почти всегда уязвлённое самолюбие, а утешаются многие весьма одинаково, то есть похвальбой о мнимых подвигах. – Всегда мнимых? – Всегда, - отрезала Завадская. - Всегда. А некоторые коллеги… Э-э-э… – Склонны вашу точку зрения "э-э-э", - Гурьев покрутил пальцами в воздухе и улыбнулся. - Огласите, пожалуйста, весь список. – Вам весело?! – Неописуемо, - кивнул он. – Почему?! – Давненько не занимался такими смешными проблемами. Всё время руки в крови по локоть, знаете ли. С удовольствием примусь за это дело, засучив рукава и подоткнув обшлага чеховской шинели. – Яков Кириллович, - Завадская покачала головой. - Вы всегда такой? – Стараюсь. – Сколько вам лет?! – А в бумагах разве не указано? – Просто поверить невозможно. Сто лет дала бы вам запросто. Я вас ощущаю как своего ровесника, а не… – Ну, вам я бы даже шестидесяти не дал, - чарующе улыбнулся Гурьев. - Так что сто лет - это гипербола, вероятно. Я просто мимикрирую замечательно. Итак, мы собирались перейти на личности. – Танеч… Татьяна Савельевна Широкова, обществовед. Ну, у неё с Дашей чисто женское соперничество за умы и сердца старшеклассников, так что… Она молодая и очень интересная женщина, - Завадская снова опасливо покосилась на Гурьева. - Замужем, муж её - второй секретарь горкома комсомола. Детей нет, ну, и отношения там… Сложные, одним словом. А вот Трофим Лукич… С ним не так-то уж… – Тоже молодой и интересный? - Гурьев продемонстрировал одну из своих улыбочек. – Если бы, - на лбу Завадской прорезалось сразу несколько морщинок. – С этого места поподробнее, пожалуйста, - прищурился Гурьев. – Трофим Лукич - секретарь школьной партийной ячейки. Преподаёт мало. Географию. Дети его… Не любят. – Да и вы не очень. – Яков Кириллыч, помилосердствуйте! – Всё, всё, не буду. Неужто существует какое-нибудь постановление Политбюро в связи с поведением Чердынцевой? Не припоминаю, извините. – Вы просто несносны. – Этим и интересен, - продолжая сидеть, Гурьев умудрился шутовски поклониться. – Ну, конечно. Enfant terrible[29]. Как я сразу-то… Замечательное амплуа. Особенно на слабый пол действует! – Вы удивительно, неподражаемо проницательны, Анна Ивановна, - притворно пригорюнился Гурьев. - Но вы же понимаете, это лишь тоненькая оболочка. А там, внутри, - ну, просто ох и ах! – Прекратите же, в самом деле, - Завадская устало провела рукой по лбу. - Не пытайтесь эту роль перед Трофимом Лукичом представлять. Во-первых, не поймёт, а во-вторых, не оценит и станет вам учинять… несообразности. – О. Вот так. Он и Даше учиняет? Несообразности? – В некотором роде. – Великолепно, - Гурьев на мгновение откинулся на стуле, затем подался вперёд, положил руки на стол, соединив кончики пальцев, больших и указательных, и просиял. - В высшей степени превосходно, должен заметить. Скучать не придётся. А это - главное, Анна Ивановна. – Учтите, я не собираюсь вам потакать. – Да куда же вы из колеи денетесь, - пожал плечами Гурьев. – Яков Кириллыч. Вы… У меня даже слов нет. Вы кто, вообще?! – Я тот, кто знает, чего хочет, и привык этого добиваться, - совершенно серьёзно сказал Гурьев. - И никто из принимавших мою сторону ещё никогда не пожалел о своём выборе. Никто и никогда, Анна Ивановна. - И опять улыбнулся: - Порекомендуйте мне домик где-нибудь на отшибе с пожилой и одинокой хозяйкой. – Что?!? – Да, и желательно покосившийся. С подслеповатыми окошками и так далее. – Поближе к морю или подальше? – А, всё равно, - Гурьев беспечно махнул рукой. - Основные требования я озвучил, а остальное - не так важно. – А общежитие для молодых специалистов вас… – Я разве похож на специалиста? - искренне удивился Гурьев. - Или на молодого? – Не слишком, - вздохнула Завадская. - И я вовсе не уверена, будто мне это так уж сильно нравится. А сейчас вы где остановились? – В "Курортной". – Это же сумасшедшие деньги! Вы в своём уме?! – Отличный стимул поторопиться с поиском хижины дяди Тома. Или тёти Томы, что стилистически ближе к фактуре. – Есть у меня одна мысль, - Завадская молодо поднялась и вышла, вернувшись через минуту с карандашом и бумагой. Сев снова за стол, она написала на листке что-то и протянула бумагу Гурьеву: - Вот, тут адрес. Нина Петровна Макарова, моя бывшая учительница. Кстати, географии. Она на пенсии уже шесть лет, так что квартирные будут ей совсем не лишними. Только не ждите увидеть покосившуюся хижину. Не тот человек. – Чудесно, - Гурьев сунул листок в нагрудный карман рубашки и улыбнулся: - Разрешите откланяться? Снедаем нетерпением в ожидании знакомства с будущей хозяйкой. – Идите, идите, - тоже улыбнулась Завадская. - Это не так уж и далеко, за час обернётесь. Завтра жду вас у себя, нужно обсудить учебные планы, и вообще - много работы. – Ну, разумеется, - кивнул Гурьев и поднялся. |
|
|