"Извек" - читать интересную книгу автора (Кондратьев Вадим)

ГЛАВА 1

Увы, теперь всё чаще сбываются не мечты, а предчувствия… Витим-зареченец

Череп безмятежно скалил, оставшиеся после Рагдаевского удара, зубы. Трава, три дня тому, утоптанная и залитая кровью, едва успела подняться, но голодная лесная живность уже очистила головы трупов почти до блеска.

Эрзя с досадой пнул по костяной макушке, глянул на толстого Мокшу. Тот, свирепея с каждым мгновением, развёл огромными ручищами.

— Ни черта не понимаю! Ежели мёртв, а ясное дело, что мёртв, то где кости!? А ежели жив…

— Да какой там жив! — буркнул Эрзя, переставая жевать ус. — Гридни всю округу объехали, никто слыхом не слыхивал, ни о живом, ни о раненом.

Он прищурился на склон, заваленный разлагающимися останками и ломаным железом.

— Сам глянь, разве тут выживешь?

— Но мослы-то! Мослы-то где?! — вспылил Мокша. — Сквозь землю провалились? Или может, дождём смыло, Ящер задери-прожуй-выплюнь! Князь тризну собирает, а тризна без мертвеца…

— Что сказка без конца, — невозмутимо согласился Эрзя. — Однако поехали! Рагдая не найти, а от запаха здешнего уже с души воротит, скоро завтрак упущу.

Он подбросил на ладони мятый железный лепесток — единственное, что осталось от Рагдая, молча двинулся к лошадям. Запрыгнув в седло, скользнул взглядом по склону и двинул каблуками, посылая битюга вдоль берега. Когда за поворотом показалась лодья, сзади донеслись сердитые сетования Мокши. Великан старательно настёгивал конягу и загибисто ругался, украшая родную речь ромейскими и хазарскими узорами.

Осадили возле воды. Махнули молодцам, чтобы держали сходни и поволокли жеребцов по прогибающимся доскам. Зацепив уздечки за мачту, пробрались на нос, уселись на отполированный штанами брус. Четыре пары вёсел дружно врубились в Днепровскую волну, направляя посудину к Киеву. Губы Мокши беззвучно двигались. Полный досады взор то чиркал по усердным гребцам, то скользил по удаляющемуся берегу, то утыкался в угрюмое лицо Эрзи. Сухопарый молчун, глядя себе под ноги, жевал льняной ус и задумчиво поглаживал навершие меча. Кони раздували ноздри, пугливо таращились на воду.

Попутный ветер пособил гребцам и скоро кормщик ловко вывернул борт к почерневшим мосткам. Едва сходня шоркнула по настилу, пальцы дружинников цапнули уздечки, и повлекли коней с лодьи. Прямо с мостков взяли в галоп. Кони могуче затопотали в гору, вышибая из дороги мелкие каменья. Мимо замелькали кусты, прыская стаями вспугнутых птах. Встречный ветер привычно взялся трепать конские гривы и волосы седоков. Коней не гнали, но те сами шли могуче, не сбавляя хода. Придержали только у въезда в город, влетев в обычную полуденную сутолоку.

К городским воротам тёк вольный люд, обременённый корзинами, лукошками и кузовками. Обдавая пеших пылью, гремели подводы с мелкой дичью, лесным зверем и бочками солений. Боевые кони, фыркали и воротили морды от серых клубов, поднятых ползущим в Киев изобилием.

Дружинники хмуро зыркали по сторонам. Заметив над толчеёй светло-русую голову Извека, направили битюгов сквозь толпу. Крепкий воин, задумчиво теребил короткую бороду, покачиваясь на холеном Вороне — чёрном поджаром жеребце с необычно крупными ушами. Чуть позади него, на простецких лошадках, держались полдюжины новобранцев. Набранные по дальним селищам молодцы озирались и с открытыми ртами таращились на киевскую неразбериху. Эрзя с Мокшей мельком глянули на парней, вскинули руки, приветствуя Извека:

— Как живёшь, Сотник?

Извек улыбнулся привычному прозвищу.

— Вы-то как? Не заскучали?

— У Владимира не заскучаешь, — буркнул Эрзя.

— Ага, — поддакнул Мокша. — То подавай щит с ворот Царьграда, то тризну по павшему, что щит добывал. А павшего нет!

— Рагдая?

Извек посерьёзнел, поглядел в глаза обоим.

— Не нашли? Негоже…

— Куда уж хуже, — согласился Эрзя, доставая стальную чешуйку доспеха. — Вот всего и осталось. Случаем нашли. Видать ударом сорвало.

Сотник взял лепесток, пригляделся к отверстиям, протянул обратно.

— Рагдаевская! Таким толстым шнуром, больше ни у кого доспех не вязан…

Отдав чешуйку, вздохнул.

— Как там Ясна?

Эрзя, потупил взор, махнул рукой. Между бровей Мокши пролегла глубокая морщина.

— Худо, Извек. Совсем худо. Каждый день к Днепру ходит. Смотрит на тот берег и ждёт. А чего ждать? Мы с Эрзёй каждую пядь берега обыскали, нету его. Тем паче, что бился один, раненый, да супротив полчища…

Сотник нахмурился, упрямо качнул головой.

— Рагдай и раненый мог супротив войска стоять.

— Так то оно так, — заговорил Эрзя. — Токмо Залешанин, во хмелю, бормотал что-то про вторую смерть. Будто бы Рагдай погиб много раньше, а в эту сечу ввязался когда боги отпустили к невесте. Отмерили на свадьбу один день и одну ночь. Едва время истекло — забрали обратно. Говорит, потому и не нашли.

Сотник мрачно покосился на облака.

— Что-то Великие пожадничали! Герою могли бы ещё денёк накинуть.

Мокша развёл руками. Поглядел вперёд, где высилась громада княжьего детинца. По всей улице громоздились поленницы с сухими берёзовыми дровами, чернели выпуклые бока котлов, плоские днища жаровен и растопыренные рогатки вертелов. Мастеровые лихо коцали топорами, налаживая столы, лавки, подсобные настилы. Народ чесал загривки, восторженно переглядывался, дивясь невиданному размаху.

— Да, — протянул Мокша. — Тризна грядет не малая. Княже не упустит случая показать, кто на Руси хозяин.

Эрзя качнул чубом, пробубнил под нос, чтобы слышали только друзья:

— Ему покон нарушать не впервой. Залешанин вон — из татей в бояре попал, до сих пор не просыхает, первым рылом при князе. На тризне, небось, по правую руку сядет, ушкуйник.

— Не пойдём, — процедил Извек. — Сами справим, когда Ясна решит.

— Гоже, — откликнулся Мокша. — А пока, сдавай своих хлопцев воеводе и двигай в харчевню.

Сотник кивнул, сворачивая ко двору воеводы. За спиной, удаляясь, загрохотали тяжёлые копыта. Бросив взгляд на новобранцев, заметил напряжённые лица: тщетно пытались понять, что к чему.

— Поедем доложимся. Нынче определят на постой, накормят, скажут, что да как…


В полдень, определив молодцев, Извек с облегчением вздохнул и двинулся к заветной харчевне. На полпути, с крыльца одного из теремов, донеслись едкие смешки. Сотник едва не застонал от досады: совсем забыл про Млаву, ехидную боярскую дочку, живущую на этой улице. Сжав зубы, ехал не оглядываясь. Пока не свернул в проулок, за спиной всё слышался её громкий смех и хихиканье дворовых девок.

Когда из-за угла показалась родная коновязь, Ворон всхрапнул, заставляя сородичей обратить на себя внимание. Приблизившись, тихим ржанием поприветствовал знакомых жеребцов, угрожающе зыркнул на новеньких, и гордо прошествовал к своему законному месту.

— Ладно тебе задираться! — рассмеялся Сотник. Руки быстро привязывали повод, а глаза уже скребли истёртую кольчужными плечами дубовую ляду.

Еле держась, чтобы не поскакать вприпрыжку, поправил перевязь с мечом, согнал с лица счастливую улыбку и степенно толкнул дверь.

В харчевне всё было по-старому. Обитатели неторопливо губили питейные запасы хозяина, изредка оглядывались на гогот дружинников, собравшихся вокруг Мокши. Эрзя, привалясь к стене, по обыкновению дремал, изредка вставляя словцо в складные прибаутки друга.

Мокша заметил вошедшего Извека, и тихий полумрак корчмы пробило восторженным рёвом:

— Ящер меня задери-прожуй-выплюнь, если это не борода Сотника. То-то у меня нынче весь нос исчесался. Хозяин! Не дай великим воинам умереть от подлой жажды. Неси чем спастись друзьям славного воя!

— Ага, — поддакнул Эрзя, кивнув на дородного Мокшу. — А один великий вой ещё и от голода пухнет!

Извек, блеснув зубами, направился к столу. На лавке уже обнаружилось свободное место, хмельные лица поворотились к прибывшему, посыпались вопросы:

— Невесту себе не присмотрел?

— Как оно там, на отшибах?

— Каковы бойцы? Не пора ли нам на покой?

— Много ли привёл?

Воппросы прервал рык Мокши.

— Будя горланить! Дайте человеку в кружку заглянуть. Чай с дороги, намаялся, проголодался, высох весь, как лист. Пущай брюхо расправит. А пока сами расскажите как у нас дела, да какие новости.

Тут же, не дав никому рта раскрыть, пустился в привычные рассказы с приукрасами.

— Значится так, — начал он. — Дела у нас как всегда неважные. Токмо соберёшься поспать, как трубят в поход, а токмо захочешь поразмяться, так трубят, чтобы возвращались. Как ты уехал, с ног сбились. То в Искоростень, то в Новгород, то к Чуди по поручениям, шастали. Чё-то у Владимира готовится несусветное, а чё — никто не ведает. Ни те повоевать, ни те поспать спокойно не пришлось.

Намедни, правда, повеселились. Услыхали, что в наших краях заблудился степняцкий отряд. Мы на коней. Выдвинулись, как осенний ветер — быстро, могуче… токмо не в ту сторону. Однако, развернулись, двинулись вбок. Пока волками по округе рыскали, повстречали бродягу. Тот, дурья башка, брякнул, будто видел в полудне оттедова отряд. Мы туда. По пути нашли телегу с бочками. Вокруг никого. Мы спросили — нам дали, ну, мы дальше. К ночи углядели блеск на опушке леса, присмотрелись издаля, по всему — ворог, не иначе. Присмотрелись ещё, ну ясное дело — ворог. Развертаемся в боевой порядок и, уже в темноте, атакуем…

Мокша прервался, уткнув глаза в глубокую посудину, захлюпал пивом. Сидящие за столом щурились, едва удерживая расползающиеся щёки. Эрзя, не открывая глаз, поймал языком кончик уса, уложил на зуб и принялся медленно грызть. Сотник ждал, пока Мокша допьёт, но тот, будто обзаведясь бездонной кружкой, всё сопел, побулькивал, звучно глотал и причмокивал. Извек прожевал мясо и, потеряв терпение, постучал мослом по донцу кружки. Рассказчик встрепенулся. Словно очнувшись ото сна, отставил питье и, как ни в чём ни бывало, уставился на друга.

— Так дальше-то чё? — напомнил Сотник. — Атаковали в темноте, ну и…

— Ну и бились до утра! — отчеканил Мокша. — Чё ж ещё?! Сеча была горячей и беспощадной… оружия наломали… Ты же нас знаешь! К утру, вокруг ни одного врага…

— И дерева тоже! — тихонько проронил Эрзя и над столом грянул дружный гогот.

Извек в сердцах плюнул и покачал головой. Опять в Мокшиной байке всего ложка правды. Едва смех затих, Эрзя терпеливо пояснил:

— Там на опушке ярл Якун своих хлопцев искал, они в наших лесах дорог не знают, вот и заплутались. А тут конная атака. Ярл людей спешно в лес задвинул, и до рассвета сидел, пока Мокша с отрядом опушку от деревьев отчищали. Вылезли утром. Вокруг и древа, и кусты едва не с корнем, а Мокшины бойцы кто в ссадинах, кто в синяках, кто от усталости неживой. Над опушкой перегар такой, что мухи дохнут. Короче, повоевали.

— Видать мало в той телеге бочек было, — хмыкнул Извек. — Да и в каждой, небось, на донышке.

— Пустые! — сердито подтвердил Мокша. — Вот мы с досады и очумели…

— Не беда, — встрял из-за спины хозяин корчмы, протягивая очередной кувшин. — За возвращение!

Поднялись руки, столкнулись кружки, плеснули янтарные брызги, заклокотало в горячих глотках. Вот и домой вернулся… мелькнуло в голове Сотника. Как говаривал Эрзя: пока без семьи, любая корчма — дом. Разговоры потекли своим чередом и скоро новости были рассказаны и дополнены суждениями, как мясо приправляется душистыми травами и солью.

Расходились затемно. Прихватив кое-чего на завтрак, Эрзя, сграбастал дремлющего Сотника. Убедившись, что Мокша не отстаёт, направился из корчмы. Дома, едва свалились на лежанки, грохотнули в три глотки богатырским храпом. Домовой глянул из-под лавки, протопотал к приготовленной наутро снеди и, отщипнув корочку, полез грызть за бадью. Ночь придавила дом мягкой тишиной, сквозь которую едва пробивались старания сверчка, вдохновенно пиликающего на конюшне. Ко вторым петухам затих и он, уступая тишину крикливым птицам.


Поднявшись раньше всех, Мокша растолкал друзей. Жуя кусок пирога, поторопил.

— Собирайтесь! Вам нынче в город выходить, а мне на двор велено, за пирующими глядеть. Вечером свидимся.

Он цапнул со стола ещё кусок и, запихивая его в рот, подался на улицу. Эрзя заметил обалдевший взгляд Сотника, с гордостью пояснил:

— Так то, брат! Мокша у нас теперь важный смотритель. Следит, чтобы гости со стола не тащили.

— Уже и со двора волокут? — удивился Извек.

— У нас отовсюду волокут. И со двора, и с подворья. Со двора, правда, шибче: там заезжих поболе. С чего едят, то и волокут — серебро, золото… А князь, в последнее время, строг стал. Гневится. Вот и ставят, у кого глаз половчей. Мокша в этом деле один из первых.

Эрзя отряхнул усы, встал.

— Пойдём, коней покормим и в дозор. Нам сегодня вокруг торговых рядов тулиться.


До полудня небо синело без облачка. Марило нещадно. Не обремененные доспехом, дружинники радовались, что рубахи не мокли под раскаленным железом. Обойдя проулки, остановились в рядах остудиться квасом. Издали заметили шумную толкучку и, доглотав ядреное питье, двинулись, разузнать, в чём дело.

Исаакий — глава иудейской общины, с дюжиной родственников запрудили ряд. Всем видом выказывая превосходство над прочими, лениво выбирали товары. Судя по физиономиям торговцев, Исаакий опостылел многим. Долго приглядывался, презрительно перебирал и морщился над самым добротным.

Извек с Эрзёй развернулись уходить, но Исаакий затеял торг с Борятой — лучшим бортником Киева. Тот, язык без костей, ловко и смешно отвечал на любые дотошные вопросы. Исаакий уж и нюхал, и пробовал каждый мёд по три раза, но всё одно воротил морду. Борята, вконец осерчав, забрал у него плошку. Исаакий потянулся за другой, но и та уплыла из-под руки.

— Ты, уважаемый, уже полведра мёда снюхал! — не выдержал бортник. — Шёл бы домой, а то товар застишь. Да и не пробуют меды, по пять раз, ежели по уму.

Иудей прищурился на Боряту и, поглаживая расшитые кошели на толстом брюхе, с издёвкой изрёк:

— Да боже ж мой! Если вы такие умные, то покажите мне ваши деньги!

Тут Борята и показал… Сотник услышал звучную плюху, заметил красные сопли, забрызгавшие соседние прилавки. Племяннички и братья Исаака бросились на бортника, но им на беду случился поблизости новгородец Васька Буслаев. Тут-то всё и началось…

Народ, освобождая место для драки, шатнулся в стороны: помнили, что Борята во гневу страшён, да и Буслаев вгорячах задеть может. Зеваки окружили толковище плотной стеной. В кутерьму не совались, но стена то и дело колыхалась, останавливая полёт очередного ушибленного. Извек с Эрзёй подступили поближе, дабы не было поножовщины, но, убедившись, что бранятся только на кулачках, уселись на возок, вздохнули: народ на Руси вольный, коль не прав — получи по рогам. Осталось подождать, пока не утихомирится.

Вопреки ожиданиям, заварушка только разгоралась. Вплелись ещё пара обиженных торговцев. Утоптав важных иудеев в перемешанную с мёдом грязь, порешили продолжить разгон на их улице. До кучи, припомнили обидки и живущим промеж них хазарам. Пяток зачинщиков, закатав рукава, двинулись с торжища. По пути нагоняли другие охочие до драки. Извек с Эрзёй неохотно поплелись следом: дело дружинников — не допущать в Киеве излишнего смертоубийства. Погром погромом, а резни учинять не велено.

Пока дошли до Жидовского квартала, собралось десятка два. Буслаев с Борятой и тремя зачинщиками двинулись, вглубь улицы. Остальные, по пять-шесть человек, рассыпались по ближайшим домам.

Как водится, в начале валили ограды, выгоняли чад и домочадцев. Мужиков, кто ерепенился, подгоняли со двора пинками да затрещинами. Особо ретивым правили спины жердями. Потом громили кладовые с добром, окромя вина конечно, питью пропадать негоже. Кто бросался спасать имущество — тех опять же палками, мол, неча лезть под горячую руку.

Извек с Эрзёй видели, как раскрасневшиеся мужики суетятся возле очередного частокола. Забор, не поддавшийся первому наскоку, всё-таки затрещал и рухнул, придавив лаявшего по ту сторону волкодава. В образовавшийся прогал вся ватага устремилась к дому.

Тут же из-за двери выскочил дородный хазарин и, ловко орудуя саблей, сильно посёк нескольких человек у крыльца. Все оторопели, но быстро опомнились. Кто-то оттаскивал раненых, кто-то, готовясь к штурму, искал жерди подлинней. Сетовали, что Борята с Васькой подались дальше.

— Доигрались, Ящер задери, пора закругляться! — зло пробормотал Извек.

Эрзя прищурившись потянулся к оружию, когда к Сотнику подскочил сухопарый Дед-Вьюн и, потрясая козлиной бородой, ехидно проблеял:

— Ой, Гой-молодец, одолжи старичку клиночек супостата срезать. Глядишь и хлопцы поучатся, как надоть драться по-человечески. Брёвнышко мне, немощному, уже не поднять, а с мечиком твоим, думаю, управлюсь. Вишь, как наших хлопцев порезали?

Эрзя схватился за оружие. Извек придержал друга и, не вынимая меча, зашагал к крыльцу. Остановился в трёх шагах, взглянул в горящие глаза хозяина.

— Хватит кровей! Охолонись, пока…

Свист острия в трёх вершках от лица, не дал договорить. Сотник отшатнулся, сжал зубы. За спиной хазарина показались ещё двое: глаза горят, клинки наголо, лица злые. Извек помедлил, ступив ближе, терпеливо поднял руку.

— Не гневи богов!

В воздухе опять свистнуло остриё. Хозяин вздёрнул руку для нового удара, крикнул что-то о презренных богах и поганых идолищах. Услыхав такую брань, Сотник озлился окончательно. Не дёргаясь под саблю, мощно ударил сапогом в столб крыльца. От богатырского удара древесина лопнула и навес, лишённый одной опоры, начал крениться. Хазарин в страхе задрал голову. Извек же стрелой бросился вперёд и, перехватив руку с оружием, наотмашь ударил в лоснящийся лоб. Двое других, вскинув сабли, рванулись на помощь, но грузное тело хозяина подмяло их и увлекло внутрь дома.

— Богов наших, сука, не тронь! — процедил Извек.

Сбегая с крыльца, ударил по оставшемуся столбу. Уже шагая прочь, услышал треск и грохот упавшего навеса. Сквозь туман гнева различил крики и улюлюканье довольной толпы. Остановился перед Эрзёй, встретив вопросительный взгляд, досадливо качнул головой. Сбоку подсеменил Вьюн, затряс пучком бороды.

— Ну, молодец, ублажил так ублажил! Давно не видывал, чтоб так кузяво силушку прикладывали. До чего ж гожо совладал. Не иначе, как из малой дружины будешь?!

— Буду, — сквозь зубы согласился Сотник.

Дедок, тем временем, обернулся к довольным мужикам, выволакивающим из пристроя бочки и бочонки. Уперев руки в бока, на удивление зычным голосом гаркнул:

— Эй, зубоскалы! Неча прохлаждаться, запускай злыдням вогника! Они нам ещё за Святослава ответят.

Не успели дружинники оглянуться, как добыли огня. Бросили в горницу, под стены, заботливо окроплённые маслом. Занялось. Из-под рухнувшего навеса тараканами выползли хозяева, уже без сабель.

— Внутри кроме этих никого? — поинтересовался Извек, безнадёжно глядя на скорое пламя.

— Да вроде нет, — пожал плечами Вьюн. — По окнам заглядывали, никого не видать. Бабки, няньки и дворовые вон стоят, воют. Боле никого.

Эрзя тронул Сотника за рукав.

— Пойдём, друже. Дале биться не будут, вон — бочки ковыряют.

Народ уже отведывал питейных запасов, когда в толпе зазвучали встревоженные голоса. Собравшиеся, один за другим, поднимали руки, тыкали пальцами, хватались за голову. С улицы заголосили женщины, утиравшие своим благоверным разбитые морды. Одна бросилась к дому но её удержали. Извек оглянулся, сквозь дым заметил движение в верхних окнах. От толпы погромщиков семенил Дед-Вьюн, мотал головой, мял в руках шапку.

— Ай, недогляд вышел! Про дитё забыли! На втором поверхе дочка хозяина осталась! Ай, негоже! Младенца загубили!

Извек зло плюнул, прищурился на верхние окна, так и есть. Девчушка лет десяти вцепилась в раму и дикими глазами смотрела во двор.

— Твою… — прошептал Сотник, сдёрнул перевязь с мечом и сунул старику в руки. — Эрзя, пособи в терем прыгнуть!

Эрзя замешкался, но быстро сообразил, что к чему.

— Давай к среднему окну! — крикнул он и рванулся вперёд.

У дома, жмурясь от жара, пригнулся, напружинил ноги и упёрся локтями в стену. Извек, как в штурме, сходу запрыгнул ему на спину и, размахнувшись, ухнул ладонью в оконный переплёт. Цветные цареградские стёкла с осколками рамы посыпались внутрь. В ответ из дома с рёвом вырвался огненный вихрь и, опалив волосы, сбросил дружинника на землю.

Ударившись спиной, Извек увидел глаза ребёнка. Застыв от ужаса, девчонка неотрывно смотрела на двоих под окнами. Эрзя потащил упавшего друга от стены, но Сотник выдернул руку и заорал:

— Вина давай! Сам встану, цел пока!

— Нашёл время… — опешил Эрзя. — А на закусь что?

— Бочку вина! На меня! Живо! — рыкнул дружинник, смахивая с глаз обгоревшие ресницы.

До Эрзи наконец дошло. В два прыжка оказался у захваченной погромщиками бочки. Пинком отбросил мешавшихся зевак, качнул, сунул руку под днище, взял на плечо. Рядом Извек бухнулся на колено.

— Лей! На голову! Всё!

— Понял! — натужно прохрипел Эрзя, и на солнце блеснула широкая рубиновая струя. Рубаху дружинника будто залило кровью, мокрые волосы облепили шею и лицо. Винный дух вмиг забил запах палёной шерсти.

— Довольно! — остановил Сотник. — На себя и к стене!

Эрзя запрокинул бочку вверх дном. Остатки хлынули на плечи, но он всё же успел хапнуть ртом изрядный глоток. В следующий миг оба уже мчались на второй приступ.

Эрзя почувствовал, что жар усилился. Одежда тут же пошла паром, рукава обжигали локти. Сзади донеслось привычное: «Держать!», и на хребет будто бросили годовалого быка.

Скакнув с разбега, Извек толкнулся ногами от его спины и, камнем из пращи, влетел в оконный проём. Эрзя тут же бросился от окна. Одежда жгла как кипяток. Пар валил такой, что, казалось, сам горит не хуже дерева. Чьи-то заботливые руки уже откупорили вторую бочку и вылили на голову полведра сладкого янтарного нектара. Кто-то хохотнул:

— В ромейском вине сам князь не купался!

Эрзя, ничего не слыша, во все глаза всматривался в окна терема. Увидал, как девчонка оглянулась и исчезла, будто сметённая ураганом. На миг в дыму мелькнуло могучее плечо Сотника, и окно накрыло пламенем. По толпе прошёл гомон сожаления. Сетовали, что такой молодец и сам в полымя полез. Огонь уже разошёлся по всему дому и пожирал древесину двух поверхов. Неожиданно ставни светёлки разлетелись в щепки. В клубах дыма, на крышу вывалился Извек. Одной рукой прижимал к себе девчонку, другой — тёр слезящиеся глаза.

В толпе радостно ахнули, но тут же смолкли. Сотник сделал несколько шагов и замер. Крышу со всех сторон окружали стены огня. Черепица по краям начала трещать и лопаться. Эрзя подбежал к пожарищу, поймал загнанный взгляд Сотника и указал рукой за дом. Там, в трёх саженях от терема, сворачивались от жара листья старой берёзы.

— Дерево! Допрыгнешь! — что есть силы, проорал Эрзя.

Сотник оглянулся и, перебравшись на ту сторону, положил ребёнка себе на спину. Сцепив дрожащие ручонки на своей шее, сдёрнул поясной ремень и пристегнул девчушку к себе. Она тут же обхватила ногами его бока и, прижавшись всем телом, замерла.

Извек собрался силами. Предстояло разбежаться по крыше вниз, а прыгнуть вверх. Высмотрев ветку поудобней, засомневался, выдержит ли. Язык пламени, заслонивший берёзу, не оставил времени на размышления. Сотник хлопнул по худенькой коленке:

— Закрой глаза и держись!

Гудящая толпа перетекла к берёзе. Махали руками, что-то кричали, но рёв пламени уже перекрывал голоса.

Извек глубоко вдохнул и сорвался с места. Влетев в огонь, оттолкнулся и распластался в отчаянном прыжке. Толпа ахнула, но когда его пальцы сомкнулись на берёзовом суку, разразилась восторженным воем. Ветка трещала от повисшего груза но не ломалась. Снизу донёсся голос Эрзи:

— Давай девку, поймаю! Скорей, пока не зажарились! Чё вцепился, как ящер в пропащую душу!

Отпустив одну руку, Сотник дёрнул за ремень. Когда коготь пряжки вышел из прорехи, перехватил ребёнка за тонкую ручонку:

— Отцепляйся!

Спасённая молчала, таращила испуганные глаза, но мёртвую хватку не отпускала. Извек, как мог, сделал голос ровным.

— Отлепись, говорю, а то вместе грохнемся! Сами убьёмся, да ещё кучу зевак передавим!

Увещевание подействовало и девчушка повисла на одной руке. Извек увидел растопыренные внизу пятерни друга и разжал пальцы. Потом перехватами добрался до ствола и, как медведь, сполз в объятия Эрзи.

— Ну, теперь в баньку? — улыбнулся тот, топорща мокрые усы. — Или лучше на реку?

— К колодцу! — еле выговорил Извек. В горле саднило, в груди жгло. На глаза снова попался Вьюн. Подскочил к Сотнику, вернул меч, глянул на его опаленные дрожащие руки, смахнув слезу, молча побрёл прочь. Через несколько шагов оглянулся на погромщиков.

— Вонми, хлопцы! Кончай разор!

Ссутуленная фигура двинулась дальше. Вдоль улицы понеслись затихающие крики:

— Вонми-и! Уходим!

Отходчивая русская душа прекращала буйство так же порывисто, как и зачинала… Следом, не обращая внимания на похвалы, двинулись дружинники.


…К исходу дня, отмывшись и переодевшись, направились в корчму. По дороге ловили обрывки разговоров. Дивились, как быстро разлетаются и обрастают домыслами любые новости.

В корчме, как обычно, всё знали в подробностях. Судачили кто кого по сусалам съездил, да как тот перекувырнулся. Когда в дверях показались Извек с Эрзёй, кто-то пьяным голосом возопил:

— Слава разрушителю стен, домов и крылечек!

Рёв поддержала ещё дюжина глоток. Кружки и ковши двинулись вверх так рьяно, что брага с мёдом плеснула на соседей. Сотник устало вздохнул, направился к дальнему столу, где хмельной Мокша припас кувшин вина и два места на широкой лавке.

Гвалт постепенно затих под раскатистым голосом дородного говоруна:

— …Он же думал, что самый хитрый! Едва дом занялся, и народ прочь двинул, они со старым Вьюном — к дому. Пока Вьюн бородёнкой вертел, Сотник ему мечик сунул, а сам в окно. Влетел и ну шерстить по укромам, авось, где золотишко завалялось. Тут, из-за печи, на него, кто-то ка-ак кинется, и сразу на загривок! Извек думал домовой, да с перепугу на двор подался, а это, оказывается, девчонка хозяйская. Видать решила, что погромщик её пряники стащит.

Сотник с кислой гримасой опустился на лавку, слушая привычные привирания Мокши. Тот, косясь на красные смеющиеся рожи, продолжал:

— Сиганул наш Векша из окна и бежит по двору, как бешеный. Девка-то давно спрыгнула, а он, угоремши, не замечает. До Сурожа бы добежал. Хорошо на пути бочка с вином случилась, об неё лбом и остановился. Разломал, конечно, в мелкую щепу, ну да не жалко! Чай не купленное…

Ухмыляющиеся лица повернулись к Сотнику.

— Брешет? — тихо поинтересовался Ерга.

— Есть маленько. — негромко отозвался Извек.

— Ну-у — обиженно развёл руками Мокша. — Не соврамши истории не рассказать! А так, хоть складно вышло, Ящер задери-прожуй-выплюнь…

Разговор быстро перетёк в другое русло и, через пару кружек, рассыпался на отдельные ручейки. Перемывали кости боярам и челяди. Гадали, что за дело замыслил князь, окружив себя послами-советниками. Обсуждали слухи об анчутке, что давеча до полусмерти напугал хмельных косарей, и коего надо было непременно словить, пока не расплодился с мавками. Однако, едва загорланил вечерний кочет, все засобирались.

Извек вопросительно посмотрел на друзей. Мокша с готовностью поднялся, подёргал за рукав клюющего носом Эрзю.

— Всё, на сей день хватит!. Завтра, с самого ранья, велено быть на дворе. Снова будут про кресты талдычить.

— И жить поучать, — добавил Эрзя угрюмо. — Чтоб исполняли и были готовыми.

Сотник собрался услышать, к чему надо быть готовым, но друзья умолкли до самого дома. Лишь завалившись на лежанку, Эрзя, засыпая, неохотно обронил:

— Впрочем, сам завтра узнаешь, на что Покон менять будем…

Извек приподнялся на медвежьей шкуре, но Эрзя уже размеренно сопел. Через пару мгновений к сопению присоединился вдохновенный храп Мокши.

— Ну вот и поговорили. — вздохнул Извек, опуская голову.

Сон не шёл. Непонятные слова друзей беспокойно копошились в голове, вызывая странное, гадостное чувство.


Остатки ночи прошли в беспокойном забытьи, когда всеми силами стараешься заснуть и только проснувшись, понимаешь, что всё-таки спал. Слышалось беззлобное ворчание Мокши. Великан сидел за столом, подперев рукой взлохмаченную голову. Эрзя достал полдюжины яиц и, под мутным взглядом ворчуна, копошился в поисках соли. Наконец соль отыскалась, и по столу громыхнули пузатые глиняные плошки. Длань Мокши описала над столом задумчивый круг и остановилась на кувшине. Троекратно булькнуло. Эрзя сыпанул на стол горсть сухарей и, осторожно примерившись, пристукнул скорлупу. Отковыряв на вершинке яйца маленькую прорубь, присыпал солью и, закинув в рот сухарик, высосал содержимое. Долго с удовольствием жевал и, лишь проглотив, так же аккуратно взялся за пиво. Пил медленно, косясь то на сонного Извека, то на Мокшу, тянущего уже вторую кружку…

Надрыв соседского петуха в мгновение ока снял всех с места и вынес на двор. К княжьему детинцу почти бежали, застёгивая на ходу перевязи, одёргивая рубахи и отдирая со штанов репей. Заметив толпящихся у ворот ратников, сбавили ход, вроде успели. Вливаясь в толпу, услыхали, как гуднул голос воеводы. На пятнадцатый удар сердца ровные ряды подчеркнули раздолье княжьего двора. Каждый замер, ровный как рубиль — грудь бочонком, лицо камнем.

Воевода направился вдоль строя. Двигаясь от ворот к детинцу, поглядывал в лица десятников, читал по глазам, словно по берестяным грамотам: кто с вечера перебрал, кто только по утру закончил, а кто уже успел подмолодиться кружкой-другой. Однако, видел, что все харахорятся, напускают на рожи ярости, будто готовы в одиночку взять и Царьград, и свинарник деда Пильгуя. Хотя любая собака знает, что Царьград взять легче.

Завидуя успевшим опохмелиться, воевода закончил осмотр и, крякнув, остановился у крыльца. Дверь распахнулась, по ступенькам сбежал гридень, что-то быстро шепнул и помчался к конюшне. Воевода же встрющил брови углом, свирепо зыркнул на дружину и зычно с оттягом рявкнул:

— Сра-авняйсь! Соколом смотреть! Пятый десяток, п-тичье вымя, скрыть Мокшу! Больно рожа красна!

Мокша быстро притопился в строю, на его месте зажелтели усы Эрзи, и ряды вновь замерли в ожидании князя. Потекли долгие мгновения, в течение которых воевода три раза чесал в репе, четыре раза вытягивался гусаком и два раза оглядывался на двери. Заметив дремлющего Эрзю, лязгнул мечём в ножнах.

— И не спать… п-птичье вымя! Внимать княжьим гостям, как батьке с мамкой! Гости — люди убогие, чуть что забижаются! От сей обиды несварение могёт с ними приключиться. Что ж мне их, на себе с княжьего пира к отхожему месту носить?

Эрзя с неохотой приоткрыл глаза, отрицательно помотал головой. На крыльце тем временем загрохотали сапоги. На свету показались четыре широкие морды княжьих гридней и две хитрые хари, приставленные к заморскому послу. Ощупав двор глазами, рослые парни расступились, оставляя проход Владимиру. Князь выдвинулся на крыльцо, повёл плечами. Дружина грянула приветствие и он, улыбнувшись, поднял руку. В полной тишине зазвучал жёсткий, дребезжащий металлом, голос:

— Пришла пора новых времён! А в новых временах со старым поконом пребывать неспособно. Будем жить по-новому. Гожее, веселее, краше!

Владимир помолчал, видя недоумение тех, кто ещё не успел нацепить на шею кресты. Продолжил громче:

— Отныне нам ровнять правду и кривду! А надо будет — и реки вспять повернём! Но это будет позже! Много позже! А пока что всем надлежит знать истины нового покона. Внимайте!

Князь обернулся к дверям, приглашающе повёл рукой. Из мрака детинца выступил Сарвет в черной мешковатой хламиде. Грудь украшена широкой цепью с крупным крестом. Ноги в странных, для посла, крепких сапогах воина. Лицо исполнено успокоением и миром, однако холодные глаза напрочь ломают напускное благообразие.

Сотворив в воздухе чудаковатые знаки, Сарвет смиренно сложил руки внизу живота и заговорил. После каждых пяти-шести фраз, подручные, как по команде, повторяли знаки, прикладывая пальцы то ко лбу, то к животу, то к плечам.

С крыльца лились непонятные речи о сыне бога, самого могучего из всех и единственного. Про то, как в далёких краях, толпа простолюдинов распяла этого сына на кресте, а он потом воскрес. Дружинники тайком переглядывались, пожимали плечами, зевали. Эрзя, услыхав про божьего сына, едва заметно двинул усом и вполголоса, дабы слышали только рядом, обронил:

— Видать и правда силён бог, коли собственного сына при нём тиранили, а он и ухом не повёл.

По бокам захмыкали, но Эрзя цыкнул и скроил физиономию внимательного отрока. Сарвет меж тем перешёл к святым заповедям. Громко нараспев произносил каждую, непонятно объяснял великий смысл, и после объяснения ещё раз повторял. Эрзя прилежно слушал, кивал, а когда отзвучала последняя, вновь тихо пробормотал:

— От те раз, а мы оказца и не ведали, что такое хорошо и что такое плохо. И как же наши прадеды испокон веков жили без ентих мудростей? И чё-то я, промеж всего, про предательство не слыхал. Видать не грех. А, други?

Мокша из заднего ряда кашлянул и, понизив голос, пробубнил.

— Им без предательства никак не можно. Продают чё хошь и кому хошь, токмо цену подходящую дай. Продавать и предавать у них в почёте. Вон Чернях, всех продал, теперь в прибылях при самом Сарвете пресмыкается, и гоже ему…

— Аминь! — донеслось с крыльца, и Сарвет четырежды махнул рукой в сторону дружины.

К крыльцу уже бежали гридни, ведя могучих жеребцов. Князь с Сарветом степенно забрались верхом и двинулись к воротам. Гридни без промедления попрыгали в сёдла и пристроились следом. Дружина глубоко вздохнула и ещё раз грянула приветствие. Едва хвост последнего жеребца скрылся за оградой, взоры обратились к воеводе. Тот махнул рукой и уже без остервенелых ноток пробасил:

— Отдыхай, птичье вымя! Осмысливай услышанное, ежели кто чё понял!

Строй шелохнулся и скривил ряды. Послышался негромкий гомон, закучковались ватажки, которые то ширились, то дробились, то перетекали из одной в другую.

Воевода приблизился к Извеку и, глядя куда-то в сторону, вполголоса заговорил:

— Тут скоро, маленько кой-чё будет. Приказано поменять наши дозоры на путятинских, а при дворе добрынинские становятся. Теперь надобно, чтобы каждый при деле был, стало быть в готовности. Ты бы собрал своих, да без промедления по дальним засекам слетал. Передал, чтобы наготове были. Ежели что, то всех в копье ставить и выступать куда скажут. Особливо надлежит навострять дружины в городищах, околонь которых весей поболе. Как исполните, быть расторопно назад, — воевода прищурился, — Понял ли?

— Как не понять, хотя…

— Хотеть потом будем. Сейчас, п-тичье вымя, велено исполнять.

— Сделаем! — хмуро отозвался Извек.

Подождав когда воевода отойдёт, поднёс руку ко рту. На условный свист полтора десятка воинов поспешили к Сотнику, сгрудились вокруг и, выслушав задание, двинулись со двора. Эрзя и Мокша зашагали рядом с Извеком.

— Сам-то небось опять дальше всех поедешь. — поинтересовался Эрзя утвердительно. — Ты ж только вернулся! Может мы с Мокшей сгоняем, а ты поближе?

Сотник хлопнул по его твёрдому плечу, отрицательно мотнул головой.

— Не стоит. Сам съезжу. Только воротитесь поскорей, что-то тут непонятное…

— Замётано!

Солнце ещё не успело подпереть верхушку небес, а группки всадников уже выметались из киевских ворот и растекались по развилкам и отворотам.

Дорога за городом постепенно пустела, вытягиваясь вдоль высокого берега Днепра. Ворон повёл ухом, всхрапнул, поворотил морду в сторону реки. Сотник проследил за взглядом, заметил на краю обрыва одинокую женскую фигурку. Брови двинулись к переносице, узнал Ясну, суженую пропавшего Рагдая. За ней расстилался противоположный берег, где жених принял последний бой.

Сотник натянул повод, постоял раздумывая, всё же решившись, направил коня к обрыву. Попытался подобрать слова, но в голове всё путалось, казалось лишним и не в кон. Сердце бухало тяжело, будто перед боем. Успел подумать, что зря свернул с дороги, но Ворон уже замедлил шаг и остановившись звякнул удилами.

Ясна вздрогнула, медленно, будто во сне, обернулась. Глаза остановились на копытах Ворона. Сотник спешился, тихо проговорил:

— Здравствуй, Светлая.

Ресницы Ясны дрогнули.

— Исполать, Извекушко. И тебе, и красавцу твоему длинноухому. Всё в разъездах?

— В них, разума, где ж ещё…

Ясна еле заметно кивнула.

— Благодарень, что пришёл утешить. Да у самого, небось, на сердце не скоморошно.

Она замолчала отвернувшись к Днепру. Извек тоже глянул на далёкий берег.

— Ты бы… не убивалась так. Родом великим всем жить завещано. А ты себя горем со свету изводишь. Вон уж, тропку по стерне пробила. Можно ль так…

Движение тонкой руки прервало сбивчивую речь на полуслове.

— Обещала Рагдаю, что буду ждать на берегу, — тихо обронила Ясна. — Буду ждать. Езжай.

Сотник почувствовал, что в глазах защипало, будто бросили горсть песка. Молча кивнул, зачем-то долго поправлял стремя. Уже в седле, открыл было рот, но спохватился, что любое прощальное пожелание будет не к месту, молча потянул повод.

— Береги себя, Извекушко… — донеслось вслед.

Сотник оглянулся, увидел огромные выплаканные глаза. Волна скорби едва не вышибла из седла, но взор Ясны вновь обратился к реке. Ворон послушно поплёлся к дороге, уши уныло разошлись в стороны. Извек больше не оглядывался. В груди давило, будто на сердце поставили ржавую наковальню.

Ворон не спеша вбивал копытами дорожную пыль. Позади седла, монотонно покачивались два полных колчана и лук, но стрельбой баловаться охоты не было, и Сотник ехал, уткнувшись взглядом в конскую гриву. Не глядя, миновал невеликую деревушку на берегу Лебеди. На душе было пакостно. Утренние речи Владимира и Сарвета только усилили невесёлые предчувствия. Тревога, появившаяся с вечера, подспудно росла и Извек вдруг ощутил себя ребёнком в тёмном чужом лесу. Как когда-то в детстве, после смерти родителей, захотелось снова прижаться к мудрому и сильному дядьке Селидору, прильнуть щекой к его могучей тёплой ладони и затихнуть испуганным маленьким зайчонком…

Из-под копыт коня выпорхнула горлица и, набирая высоту, устремилась к дальнему лесу. Извек следил за её трепещущим полётом, пока откуда-то сверху не упала стремительная тень коршуна. Удар, суматошный всплеск крыльев, и в воздухе закружилось облачко лёгких пёрышек. Обременённый добычей хищник тяжело выровнял полёт и натужно закрылатил к лесу.

— Не к добру, — прошептал Извек. — Не иначе лиху быть…

Темень застала у старой стоянки. Под бревенчатым навесом, стоймя, сохли припасённые для путников дрова. Кострище чернело угольями и закопченными камнями. Ворон, лишившись седла и уздечки, побрёл к ручейку, цапая с ветвей крупные листья. Сотник запалил костер, выудил из сумы хлеб с луком но, куснув пару раз без охоты, засунул обратно. Посидев у огня, перешёл под навес, улёгся на кучу прошлогодних листьев, задремал…

Бледный свет луны высветил ползущий по траве ковёр тумана. Всё, чего касалась тонкая пелена, тут же замирало в сонном оцепенении. Чуткий Ворон не заметил, как копыта скрылись в призрачной дымке, и дремота окутала его, притупив и слух, и обоняние. В кустах сверкнули призрачные огоньки. Мерцая в листве, двинулись ближе и из-под ветвей выступили две мавки. Оглянувшись на кого-то в зарослях, лукаво улыбнулись и приблизились к коню. Погладив дремлющего Ворона, расчесали пальцами густую чёлку, погладили тёплые уши. Похихикивая, заплели на чёрной гриве по косице и глянули на спящего Извека. Перешёптываясь, шагнули к дружиннику, но тут на полянку выступил леший и погрозил узловатым сучком пальца.

— Нук цыть, бестолковые, не мешайте молодцу почивать. Ему и так маетно… вон, вишь, мечется, да зубами скрипит.

Подковыляв к спящему, присел рядышком и осторожно положил шершавую ладонь на лоб. Прислушавшись к чему-то, печально покачал косматой головой.

— Эх, добрый молодец, душа неугомонная, нелёгкие дорожки тебе застланы. И приплетён ты ими к земле накрепко, а через беды земли-матери и самому несладко, — Леший вздохнул. — Да укрепят тебя светлые боги.

Глянув на притихших мавок, поднялся, поманил рукой. Когда те беззвучно приблизились, что-то шепнул обеим. Сверкнул глазом и добавил уже громче:

— Ему надо! На нём, нынче, многие узелки завязаны.

Мавки кивнули и спешно засучили в воздухе руками. От тумана потянулись зыбкие сполохи, загустели, закружились и, послушные гибким пальцам, сплелись в кольцо. Повинуясь неуловимым мановениям, кольцо скользнуло к Извеку и, скрыв его на миг, тихо растворилось в тумане.

— Ну, покуда и такой обережный круг не помешает, — вздохнул леший. — А там…

Он замолчал и, махнув посерьёзневшим проказницам, скрылся в лесу. Мавки поколебались, но послушно юркнули за хозяином…


Верхушки деревьев розовели в утренних лучах встающего солнца. По лесу на все лады звенели птичьи голоса. Сотник подбоченясь стоял посреди поляны и пожирал взглядом удручённого Ворона. Тот хлопал большими умными глазами, шумно вздыхал. Извек укоризненно ткнул пальцем в появившиеся за ночь косички.

— Что ж ты, брат? Отрастил лопухи как у зайца, а того, кто ночью шастал, не услышал! Вон глянь, какую красоту навели, а могли, небось, и ползада отожрать, пока ты дрых. Соня комолый! Вот оставлю тебе косищи, и будешь шоркаться по белу свету, как красна девица…

Виноватый вид понурого Ворона смягчил сердце.

— Ладно, иди сюда, расплету! — сжалился Извек.

Распутывая гриву, удивлялся, что на душе было странно легко. Будто бы за ночь кто-то напитал сердце звонкой радостной силой. В голове прояснилось, стёрся даже грязный осадок давешнего предчувствия. Уже в седле достал вчерашнюю еду, в охотку позавтракал. Остаток хлеба отдал коню и, дождавшись когда тот дожуёт, пустил Ворона галопом.

Незаметно, как удача при игре в кости, перелесок кончился. Дорога плавно забрала влево, выводя к пригорку со сторожевым застругом. На фоне неба темнел частокол, опоясывающий тесный двор с избой и высокой башенкой. В смотровой клети маячила фигура дозорного и, не успел Сотник съехать с дороги, как до него долетел короткий свист. В частоколе обозначились бойницы. Лиц было не разобрать, но Извек знал, что его уже внимательно разглядывают через наконечники граненых пробойников. Хотя на таком расстоянии Ворона даже спьяну не спутаешь.

Он не ошибся: воротина поползла в сторону, и в проёме, куражно расставив руки, показалась громадина Рагнара. Пропуская всадника в распахнутый створ, великан широко улыбнулся и потрепал Ворона за уши:

— Ты вовремя сюда явилась, птица. Овёс ещё остался, да и воду ещё не всю выхлебали.

— А я что, не в счёт? — возмутился Сотник.

Рагнар хохотнул.

— И тебе, сокол, кое-что перепадёт! Давеча, Павка кабанчика добыл. Определяй ушастого к кормушке и давай за стол.

Заперев бойницы, стали подтягиваться лучники. Здоровались, хлопали по плечам, вели в избу. Там уже гремели лавки, брякали глиняные плошки. Вошедшему высвободили место у окна, лицом к двери, дабы видел и слышал каждого. Павка, прозванный за немалый рост Осадной Башней, двинул гостю блюдо с кабаньей лопаткой, в рубленном с солью зелёном луке. Молча ждал, знал, что расспросы хороши после еды. Заметив, как гость быстро расправился с угощением, привстал.

— Подложить ещё?

Сотник спешно замотал головой.

— Лучше с собой малость возьму. Велено быть обратно, не мешкая.

Рагнар понимающе кивнул, взглядом отослал одного из дружинников собирать еду, сам уселся поближе. Извек собрался с мыслями, кое-как передал спутанное поручение воеводы, постаравшись, чтобы засечники поняли общий смысл. В заключение пересказал поучения заморских послов, как надобно жить по-новому. Воины кривили лица, играли желваками, но слушали не перебивая. Лишь когда рассказ закончился раздалось несколько злобных восклицаний и стол вздрогнул под тяжёлым кулаком Осадной Башни. Сотник успокаивающе поднял руку.

— Буянить не велено! Велено быть готовым. Поглядим, чё они замыслили, а там и посмотрим, что делать.

Не сказав больше ни слова, двинулся к двери. Оглянувшись на удрученных ратников, поклонился.

— Благодарень за угощение! Пора мне.

Когда садился на коня, Рагнар вынес берестяной скрутень с дорожным перекусом. Деловито сунув пищу в седельную суму, хлопнул Ворона по крупу.

— Лети, птица. Да хвост береги и свой, и хозяйский.

Конь запнулся, осмысливая сказанное, но подгоняемый жизнерадостным хохотом Рагнара, деловито двинулся со двора. Вслед донёсся прощальный скрежет воротины и грохот тяжёлого засова. Ближе к вечеру окоём начало застилать серой мглой. Свинцовые тучи медленно наползали на небосклон и вскоре равнодушно поглотили белую монету солнца. Вечер обозначился ранними мышиными сумерками. Помня давешние косички, Извек подозрительно осматривалсяя, но всё-таки решил остановиться в знакомом месте. Ворон, поспешно напившись, подсеменил к костру и, едва не свалив жерди подпорок, примостился между Сотником и навесом. Пока хозяин ужинал, конь бдительно топорщил уши, всем видом показывая, что теперь до утра будет настороже.

Вопреки опасениям ночь не принёсла неожиданностей и конская грива осталась нетронутой. Наскоро перекусив, Сотник заторопился в Киев. От вчерашних туч не осталось и следа. Ярило блистал во всей красе и Ворон припустил размашистым намётом, рассекая широкой грудью тугой утренний воздух. Придорожная трава щедро брызгала летучими букашками и мелкими птахами. Вот-вот впереди должна была показаться деревня, от которой до Киева рукой подать.

Ворон перебился на лёгкую рысцу. На изгибе дороги сопнул, вытянул голову, пошёл медленней. Извек тоже заметил в разливах высокой травы грязно-белый сполох. Свернув туда, различил, что пятно двинулось. Однако конный пешему не чета, и скоро Ворон уже выпереживал паренька в рванной, забрызганной красным, рубахе. Тот, измотанный погоней, с ужасом оглядывался на дружинника но всё бежал, спотыкаясь, покуда не запалился и не упал, хватая ртом воздух. Сотник осадил коня, воротился, в недоумении остановился над упавшим. Где это видано, чтобы народ, словно тать, от княжьих ратников бегал. Свесившись с седла присмотрелся к беглецу.

— Ты что сорвался то? Может белены объелся? А подрал тебя кто?

Парубок всё сипел, облизывая пересохшие губы, на всадника поглядывал со страхом и ненавистью. Извек подождал, слазил в перемётную суму, бросил отроку флягу. Тот жадно хлебнул, плеснул воды в ладонь, вытер чумазое лицо. Оглянулся на дорогу, по которой ехал Извек, что-то смекнул и заметно успокоился.

— Так ты… не из Путятинских псов будешь?

— Не из них, — согласился Сотник. — А что приключилось-то?

— Крещение у нас было. — буркнул паренек, возвращая флягу.

— Крещение? — не понял Извек. — А почему не кольцевание? Может и одёжка целее была бы?

Парубок насупился неуместной шутке. Оглянувшись в сторону деревни, ещё раз вытер лицо и исподлобья глянул на Сотника.

— Кольца новому богу ни к чему. Он с крестом пришёл, вот и было крещение! Езжай, сам увидишь. — закончил паренёк и, устало поднявшись, двинулся к лесу.

— Погодь! — окликнул Извек, но отрок только отмахнулся.

— Езжай, сам всё увидишь!

Дружинник развернул коня. С неприятным холодком в сердце вспомнил про затею Владимира, о которой последнее время всё чаще говорили в Киеве. Ворон вдруг тихо и тоскливо ржанул, топорща ноздри встречному ветру. Впереди за деревьями мелькнуло серебро речушки. Чуть левее обозначились крайние дома. Извек оглянулся на парнишку, чья фигурка уже скрывалась за листвой, и вновь вгляделся вперёд. Дивясь, что солнце на полдень, а у домов не видно ни души, привстал в стременах и двинулся взглядом от домов к реке. Берег показался странно кочкастым, хотя Сотник чётко помнил ровную пологую полосу песка. Направив коня к берегу, различил белые пятна, будто вдоль воды сыпанули снегом. Подъехав ближе, понял, что за снег лежит у кромки воды. Сотник не верил своим глазам: вдоль всей веси видел залитый кровью берег и горы неубранных трупов, над которыми уже собирались тучи жирных ленивых мух.

Ворон, сверкая белками глаз, упирался и норовил отойти подальше, но рука хозяина заставляла идти мимо наваленных в беспорядке тел. Все как один в белых рубахах: мужи, старики, дети, жёны. Потемневшие брызги и разводы поглотили краски яркого узорочья. А там где полотно сохранилось белым, вышивка словно вытекала прямо из кровавых пятен. Никто не вооружён, одеты как на праздник или… на смерть. Вокруг, на песке, только следы киевских подков.

Миновав последнего убитого, Извек двинулся от реки. В опустевшей веси пустил коня медленным шагом, надеясь встретить хоть одну живую душу. Мрачно вслушивался в жуткую тишину, пока краем глаза не уловил движенье. Спешился, набросил повод на дощатую ограду и беззвучно протиснулся в узкий пролом. Прокравшись вдоль частого плетня, прильнул к прорехе и затих. Взору предстала мерзкая картина.

Посреди пустого двора шнырял костлявый чернец из числа Сарветовых подручных. Не опасаясь заколотых на берегу хозяев, монашек деловито промышлял на бесхозном. Перебирал найденные в доме туяски и скрыньки, высыпал содержимое на землю и, отобрав из барахла что поценней, брался за другую коробчонку.

Не укради… вдруг припомнил Извек, поглядывая по сторонам. Однако, судя по всему, в пустой деревушке чернец задержался один. Неподалёку, за домом, дожидался конь. Холёный жеребец, явно из княжьих конюшен, щипал травку, нетерпеливо вскидывал голову. Его хозяин тем временем взопрел от усердия, роясь в чужом добре. Шумно сопел, утирал рукавами потную морду и щурился, боясь упустить какую-нибудь малость. Наконец, руки дошли до потёртого кузовка. Из вороха лент и красной тесьмы выпали витые пряжки, пара серебряных гривен, и берестяная коробчонка. От падения, крышка отскочила, и солнце засияло на свадебных украшениях, копившихся в семье из поколения в поколение. Наскоро оглядев височные подвесы, фибулы и жемчужные мониста, монашек спешно утолкал всё в кожаную мошну и в последний раз переворошил раскиданное добро.

Не найдя больше ничего ценного, оглядел двор. На глаза попался сруб погреба с незапертой крышкой. Памятуя о сладких хмельных медах, сунулся туда промочить горло. Через миг до слуха Извека донёсся визг и звуки борьбы. Из чёрного проёма вновь показался чернец, волоча за собой перепуганную девчушку, которой хватило смекалки юркнуть в погреб, когда всех гнали на берег.

На девку глядючи, засвербило у чернеца ретивое. Притянув её к себе, грубо лапнул за грудь, но девчонка извернулась и укусила потную руку. Зарычав, монашек со злостью ударил девчонку в живот и, заметив как у неё сбилось дыхание, стал со вкусом бить по лицу. После третьего удара несчастная перестала ощущать опору под ногами и повалилась на землю. Толкнув её ничком на бревенчатый скат, чернец уже не спеша, запустил руку под подол. Девчонка слабо дёрнулась, но дрожащий от возбуждения богослов резко рванул за косу, выгибая голову назад. Потом, заломав девичьи руки за спину, скрутил запястья её же косой.

— Не возжелай и не прелюбодействуй… — зверея прошептал Сотник и выдвинулся из-за плетня.

Чернец запоздало углядел Извека и пинок в бок отбросил стервятника от жертвы. Подняв кучу пыли, монашек грохнулся оземь и закашлялся. Видя надвигающегося дружинника, спешно воздел персты. Трясущимися губами залопотал что-то про Моисея и его скрижали, но Сотник сграбастал перепуганного гада за хламиду и, заглянув в побелевшее лицо, мрачно процедил:

— Про то пусть кони думают, у них глаза умней… а я в твоей вере не мастак.

Стиснув рыжее мочало бороды, крутнул трясущуюся голову. Шея хрустнула, монашек обмяк, просевшее тело в агонии засучило ногами. Сотник уцепил труп, словно мешок с требухой и, ступив в сторону, забросил на поленницу. Огляделся. Ни души. Спешно прикрыв плачущей девке срам, размотал косу и, сунув в руки мошну с родительским добром, кивнул на проход в плетне. Девчонка, спотыкаясь, побрела со двора. Возле Ворона прерывисто вздохнула, утёрла мокрые щёки, глянула на Извека. Тот, зыркая по сторонам, забрался на коня, ещё раз осмотрелся с высоты седла, и только после этого нагнулся за ней. Усадив перед собой, направил Ворона задами подальше от кровавого берега. За деревней, умытая из фляги сирота кое-как пришла в себя. Разглядев дорогу на Киев, попыталась спрыгнуть, но Сотник успел удержать.

— Далеко ли собралась? —

— К деду, в лес, — молвила девчонка бесцветным голосом. —

— Так чё ж с коня сигать? Сказала бы сразу куда везти… —

Узкая ладошка медленно указала в поле правее деревни. Сотник вздохнул непредвиденной задержке, но решительно повернул коня в ту сторону.

— К деду так к деду! —

Добрались уже к сумеркам, еле отыскав меж завалов и звериных лазей нужную тропку. Извек порядком намаялся пригибаться под разлапистые ветки, когда Ворон непонятно дёрнул ухом: толи отгоняя комара, толи почуяв человека.

На тропе, как из-под земли возник старик. Пробежал глазами по лицам дружинника и девчонки, без слов шагнул к коню и, взявшись за узду, повёл с тропы в самую чащу. Густой еловник услужливо расступался, пропуская людей, и тут же смыкался сзади в непроходимую стену. Остановились на краю маленького погоста. Приняв девчушку с седла, дед кивнул Извеку, чтоб шёл следом и двинулся в приземистую избу. Усадив обоих на лавку, принёс ковш воды. Дав внучке отпить несколько глотков, протянул питьё Извеку. Вода показалась горькой на вкус, но Сотник выпил до дна. Не удивился, когда в голове прояснилось. Ведун, тем временем, уложил внучку под медвежьи шкуры, угомонил тихим говором, пока не заснула. Вернувшись к столу, сел напротив, выжидающе взглянул в глаза.

Подумав с чего начать Извек заговорил. Не особо останавливаясь на подробностях, рассказал про увиденное на берегу и случившееся во дворе. Ведун слушал не перебивая, только темнел, как грозовая туча. Когда же услыхал про встреченного парубка, кивнул в сторону тёмного угла.

— Вольга. Ко мне бежал.

Сотник в недоумении присмотрелся к бесформенной куче шкур. В тусклом свете с трудом разглядел выбивающийся из под края светлый клочок волос и брошенное тут же окровавленное тряпьё. Кивнул, узнав рубаху встреченного паренька.

— Я надеялся, — проговорил старик горестно. — Что кроме Вольги ещё кто-то ушёл.

Извек посмотрел на спящую девчушку, покачал головой.

— Только эти двое. Остальные на берегу.

Сотник встал.

— Пора мне, почтенный. Велено быть в Киеве без промедления.

Старец кивнул, тяжело поднялся, двинулся из избы. В небе уже заблестели первые слёзы звёзд. Ворон звякнул удилами, торопя хозяина, топнул копытом. Когда дружинник оказался в седле, ведун снова взялся за повод и двинулся сквозь стену чёрных елей. Шел молча, пока не вывел из леса. Остановившись на краю наезженной дороги, отпустил узду и, мрачно сверкнув глазами, глухо заговорил:

— Ещё мой дед рёк, что Владимир для нашей земли имя гиблое. Коли до власти дорвётся, то большим бедам быть… — старик помолчал, сжав губы, вздохнул. — Лучше бы ошибся…

Пошарив в висящей на плече калите, протянул на прощанье берестяную скрыньку.

— Это тебе, гой! Оберег тут могучий. Для внучки готовил, однако, теперь без нужды, сам за девкой присмотрю. Тебе же, чую, ещё пригодится. Откроешь на молодую луну, оденешь на плетёный шнур чёрного шелку… Да на гривну смотри, не нацепи. На гривне, кроме Молота Тора, ничто силу не имеет.

Волхв глянул в лицо Извека, приложил руку большим пальцем к груди и величаво, вытянул открытую ладонь перед собой. Потом ступил в сторону и растаял, как туман на заре. Сотник тряхнул головой, повторил знакомое с детства приветствие и, упрятав скрыньку за пазуху, погнал Ворона к Киеву.