"Американские боги (пер. А.А.Комаринец)" - читать интересную книгу автора (Gaiman Neil)

Часть вторая. Май Айнсель[9]

Глава девятая

Не говоря о мифических существах в булыжниках… Вэнди Коуп. Удел полицейского

Когда поздно вечером они пересекли границу штата Иллинойс, Тень задал Среде свой первый вопрос. Увидев указатель «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ВИСКОНСИН», он сказал:

– Так кто были те парни, которые схватили меня на автостоянке? Мистер Лес и мистер Камень? Кто они?

Свет фар освещал зимний ландшафт. Среда объявил, что по бесплатным трассам они не поедут, поскольку кто знает, на чьей стороне эти бесплатные трассы, поэтому Тени приходилось держаться захолустных шоссе. Он ничего не имел против. Он даже не был уверен, что Среда сумасшедший.

– Просто агенты, – сердито фыркнул Среда. – Представители оппозиции. Плохие парни.

– А мне показалось, – возразил Тень, – что они как раз себя и считали хорошими.

– Ну разумеется. Не было на свете настоящей войны между двумя группировками, в которой бы каждая ни считала себя правой. По-настоящему опасные люди верят, что они делают то, что делают, исключительно потому, что это, несомненно, самое верное. Вот это и делает их опасными.

– А ты? – спросил Тень. – Почему ты делаешь то, что ты делаешь?

– Потому что мне так хочется, – усмехнулся Среда. – Поэтому это правильно.

– Как вам всем удалось выбраться оттуда? Все ли выбрались?

– Выбрались, – отозвался Среда. – Хотя дело едва не приняло дурной оборот. Не задержись они, чтобы схватить тебя, то могли бы сцапать многих из нас. Кое-кого из тех, кто предпочитал выжидать, это убедило, что я не совсем спятил.

– И как же вы выбрались?

Среда покачал головой:

– Я плачу тебе не за то, чтобы ты задавал вопросы. Я тебе уже говорил.

Тень пожал плечами.

Ночь они провели в «Супер 8 мотеле» к югу от Ла-Кросса.

Рождество они встретили в пути – ехали на северо-восток. Распаханные поля сменились сосновыми лесами. Города как будто стояли все дальше и дальше друг от друга.

Рождественский ленч они съели уже после полудня в похожем на университетскую столовку семейном ресторанчике в северной части Центрального Висконсина. Тень безрадостно ковырял сухую индейку, сладкие, как варенье, комки клюквенного соуса, твердые, как дерево, жареные картофелины и буйно-зеленый баночный горошек. По тому, как он набросился на блюда и как причмокивал губами, Среда как будто наслаждался ленчем. По мере насыщения он становился определенно несдержан: болтал без умолку, шутил и флиртовал с официанткой, худой блондинкой, почти школьницей с виду, стоило ей подойти поближе.

– Извините меня, милочка, но будьте так добры принести мне еще чашечку вашего божественного горячего шоколада. Надеюсь, вы не сочтете меня излишне навязчивым, если я скажу: это соблазнительное платье вам просто чудесно подходит – праздничное и одновременно шикарное.

Официантка, одетая в яркую красную с зеленым юбку, отороченную блестящей серебряной мишурой, хихикала, краснела и со счастливой улыбкой шла еще за одной кружкой горячего шоколада для Среды.

– Соблазнительное, – задумчиво проговорил Среда, глядя ей вслед. – Чудесно подходит.

Тень решил, что говорит он не о платье. Среда затолкал себе в рот последний кусок индейки и, отряхнув салфеткой бороду, оттолкнул от себя тарелку.

– А-а-а, отлично. – Он оглядел семейный ресторанчик. Где-то играла магнитофонная пленка с записью рождественских песенок: «У маленького барабанщика не нашлось подарков, парупапом, ранпомпом пом, рапам ПОМ ПОМ…» – Может, ЧТО и меняется, – сказал вдруг Среда, – но люди… вот люди остаются прежними. Одни аферы вечны, других довольно скоро поглотает время и мир. Самая моя любимая афера давно уже непрактична. И все же на удивление много афер не имеют срока давности: Испанский Узник, Голубиный Помет, Кольцо Подлизы (то же самое, что и Голубиный Помет, только с золотым кольцом вместо бумажника), Игра в Скрипку…

– Никогда не слышал про Игру в Скрипку, – сказал Тень. – Об остальных мне как будто рассказывали. Мой сокамерник действительно провернул Испанского Узника, он был мошенник.

– Вот как, – откликнулся Среда, и левый глаз его блеснул. – «Игра в скрипку» – это давняя и чудесная афера. В идеальном варианте – это мошенничество на двоих виртуозов. Она построено на корыстолюбии и жадности, как, впрочем, и все великие аферы. Честного человека всегда можно обмануть, но для этого надо потрудиться. Так. Представь себе, что мы в гостинице, или на постоялом дворе, или в хорошем ресторане, и обедая там, мы видим человека – потрепанного, но благовоспитанного, не опустившегося, но явно переживающего тяжелые времена. Назовем его Абрахам. И когда приходит время платить по счету – не очень большому, пойми, долларов пятьдесят или семьдесят пять – о какой стыд! Где его бумажник? Господи милосердный, да он, верно, оставил его у друзей, тут неподалеку. Он немедленно сходит туда и заберет его назад! «Но, дорогой хозяин, – говорит Абрахам, – возьмите в обеспечение мою старую скрипочку. Она, как видите, старая, но с ней я зарабатываю на хлеб».

Улыбка Среды, завидевшего приближающуюся официантку, стала хищной.

– А, горячий шоколад! Принесенный моим рождественским ангелом! Скажите, милая, могу я получить кусочек чудесного хлеба, когда у вас будет свободная минутка?

Официантка – сколько ей, подумал Тень, шестнадцать, семнадцать? – потупила глаза, ее щеки зарделись. Дрожащими руками поставив на стол шоколад, она отошла в дальний конец залы, где остановилась у медленно вращающейся стойки с пирогами и поглядела на Среду. Потом проскользнула на кухню за его хлебом.

– Итак. Скрипку – без сомнения, старую, быть может, даже немного потрепанную – убирают вместе с футляром, и наш временно безденежный Абрахам отправляется на поиски бумажника. Но хорошо одетый господин, только что отобедавший и наблюдавший за разговором, подходит теперь к хозяину и спрашивает, нельзя ли ему осмотреть скрипку, которую оставил наш честный Абрахам?

Разумеется, можно. Хозяин протягивает ему футляр, и, подняв крышку, наш хорошо одетый господин – назовем его Баррингтон – широко открывает рот, потом, опомнившись, закрывает его снова и осматривает скрипку с видом человека, которого допустили в святая святых посмотреть кости пророка. «Надо же! – восклицает он. – Да это… это, должно быть… нет, быть такого не может… но, да, вот оно… о Господи! Глазам своим не верю!» Тут он указывает на метку мастера на полоске коричневой от старости бумаги внутри скрипки. И все равно, продолжает он, даже без клейма он был узнал ее по цвету лака, по завитку, по формам.

Тут Баррингтон лезет во внутренний карман пиджака, откуда достает тисненую визитную карточку, где сказано, что он известный торговец редкими и антикварными музыкальными инструментами. «Выходит, это редкая скрипка?» – спрашивает наш хозяин «Поистине так, – отвечает Баррингтон, все еще с благоговением восхищаясь инструментом, – и, если не ошибаюсь, стоит более ста тысяч долларов. Даже будучи торговцем подобными предметами, я заплатил бы пятьдесят, нет, семьдесят пять тысяч долларов наличными за такой изысканный экземпляр. У меня есть один клиент на Западном побережье, который купит ее завтра же, даже не видя скрипки, по одной только телеграмме, и заплатит любую цену, какую я запрошу». Тут он смотрит на часы, и физиономия его вытягивается. «Мой поезд… – восклицает он. – У меня едва хватит времени успеть на поезд! Достопочтенный, когда вернется владелец этого бесценного инструмента, передайте ему мою визитную карточку, ибо, увы, мне надо спешить». И с этими словами Баррингтон уходит, мудрец, который знает, что время и поезда никого не ждут.

Хозяин осматривает скрипку, его раздирают любопытство и алчность, и в его голове начинает рождаться план. Но минуты идут, а Абрахам не возвращается. И вот, наконец, уже поздний вечер, и в двери входит, потрепанный, но гордый, наш Абрахам с бумажником в руках, с бумажником, который видел лучшие дни и в котором и в лучший день не было больше ста долларов, и из него он достает деньги для оплаты обеда или ночлега и просит вернуть ему скрипку.

Хозяин кладет футляр со скрипкой на прилавок, а Абрахам, взяв, прижимает ее к груди, будто мать, укачивающая дитя. «Скажите, – говорит хозяин (а внутренний карман жилетки ему жжет тисненая визитная карточка человека, который заплатит за нее пятьдесят тысяч наличными), – сколько стоит такая скрипка? Понимаете, моя племянница мечтает играть на скрипке, а через неделю у нее день рождения».

«Продать эту скрипку? – говорит Абрахам. – Я ни за что ее не продам. Она у меня уже двадцать лет, и с ней я играл по всем штатам. И сказать по правде, она стоила мне целых пятьсот долларов».

Наш хозяин умело прячет улыбку. «Пятьсот долларов? А что, если бы я прямо сейчас предложил вам за нее тысячу?»

Скрипач сначала радуется, потом удрученно говорит: «Но, Господи милосердный, я ведь скрипач, сэр, я ничего другого не умею. Эта скрипочка меня знает и любит, и мои пальцы знают ее так, что я и в темноте могу на ней сыграть как по нотам. Где я еще найду инструмент, который бы так звучал? Тысяча долларов – это хорошая цена, но в этой скрипке – вся моя жизнь. Я не расстанусь с ней ни за тысячу, ни даже за пять тысяч!»

Наш хозяин понимает, что его прибыль падает, но бизнес есть бизнес, и чтобы выручить деньги, нужно деньги вложить. «Восемь тысяч, – говорит он. – Она того не стоит, но мне понравилась, а я люблю племянницу и всегда готов ее побаловать».

Абрахам едва не плачет при мысли о том, что придется расстаться с любимой скрипочкой, но как можно отказаться от восьми тысяч долларов? Особенно когда наш хозяин открывает стенной сейф и достает оттуда не восемь, а целых девять тысяч долларов, аккуратно перевязанных и готовых лечь в залатанный карман скрипача? «Вы хороший человек, – говорит он нашему хозяину. – Вы святой! Но поклянитесь, что позаботитесь о моей девочке!» И неохотно отдает ему свою скрипку.

– А если наш хозяин просто отдаст Абрахаму визитку Баррингтона с пожеланием, чтобы тому улыбнулась удача? – спросил Тень.

– Тогда мы теряем стоимость двух обедов, – ответил Среда, собирал остатки подливы с тарелки кусочком хлеба, который и съел, причмокивая от удовольствия губами.

– Дай-ка подумать? Правильно ли я тебя понял, – сказал Тень. – Итак, Абрахам уходит с девятью тысячами долларов в кармане и на стоянке у вокзала встречается с Баррингтоном. Поделив деньги, они садятся в «форд» модели «А» Баррингтона и едут в следующий город. Полагаю, в багажнике у них ящик стодолларовых скрипок.

– Лично я всегда считал делом чести не платить за них больше пяти, – сказал Среда, а потом повернулся к застывшей неподалеку официантке: – А теперь, дорогая, усладите наш слух описанием ваших роскошных десертов в день рождения Господа нашего.

Он уставился на нее почти плотоядно, словно ничто в меню не могло быть более соблазнительным лакомством, чем она сама. Тени было крайне неловко: у него на глазах старый волк выслеживал олененка, слишком юного, чтобы понимать, что если он не сбежит прямо сейчас, то окажется на полянке в глухом лесу и кости его добела очистят вороны.

Девушка снова покраснела и стала говорить, что сегодня на десерт яблочный пирог «a la mode» («Это с ложечкой ванильного мороженого»), рождественский торт «a la mode» или красный с зеленым взбитый пудинг. Заглянув ей в глаза, Среда сказал, что возьмет рождественский торт «a la mode». Тень от десерта отказался.

– Так вот, – продолжал Среда, – афере «игра в скрипку» больше трехсот лет. Если правильно выбрать лоха, в нее и завтра можно будет сыграть в любом городе Америки.

– Мне казалось, ты говорил, будто твоя любимая афера уже непрактична, – возразил Тень.

– И то правда. Однако моя любимая не эта. Нет, моя любимая та, которую называли «игра в епископа». В ней есть все: напряжение, тонкая игра, элемент неожиданности. Иногда мне думается, что при небольшой модификации в нее еще можно… – Он задумался было, потом покачал головой. – Нет. Ее время прошло. Время действия, скажем, тысяча девятьсот двадцатый год. Место действия – любой город от среднего до большого – может, Чикаго, Нью-Йорк или Филадельфия. Мы в солидном ювелирном магазине. Человек в костюме священника – и не просто в сутане, а в епископском пурпуре – входит и выбирает ожерелье – великолепное и поразительное произведение искусства с бриллиантами и жемчугами – и платит за него дюжиной новеньких и хрустящих стодолларовых банкнот.

На верхней – пятнышко зеленых чернил, и владелец магазина, с извинениями, но настаивая на своем, отсылает пачку купюр для проверки в отделение банка на углу. Вскоре приказчик возвращается с деньгами. В банке сказали, что среди них нет ни одной фальшивки. Владелец снова извиняется, а епископ – сама любезность: мол, он прекрасно понимает проблему, сейчас в мире столько беззаконных и безбожных типов, такая кругом безнравственность и распутство – и бесстыдные женщины, а теперь еще подонки общества вылезли из сточных канав и воцарились на экранах синематографа, чего ещё ожидать от такого века? Ожерелье укладывают в футляр, и владелец прилагает все усилия, дабы не думать о том, зачем епископ покупает бриллиантовое ожерелье за тысячу двести долларов, и почему он платит за него наличными.

Епископ дружески с ним прощается и выходит за порог, и тут ему на плечо ложится рука. «Надо же! Мыльный! Ах ты, бездельник, снова взялся за старые штучки?» И толстый усталый коп с честным ирландским лицом заставляет епископа вернуться назад в ювелирный магазин.

«Прошу прощения, но этот человек ничего у вас сейчас не покупал?» – спрашивает коп. «Разумеется, нет, – заявляет епископ. – Скажите же ему». «Напротив, – говорит ювелир. – Он только что купил у меня ожерелье с бриллиантами и жемчугами и заплатил за него наличными». «Банкноты у вас в магазине?» – осведомляется коп.

И так ювелир достает двенадцать стодолларовых банкнот из кассы и отдает их копу, который, поглядев их на свет, восхищенно качает головой: «Ах, Мыльный, Мыльный, – говорит он, – эти лучшие, какие ты сумел изготовить! Ты истинный мастер, Богом клянусь!»

Лицо епископа расплывается в самодовольной улыбке. «Ты ничего не сможешь доказать, – говорит он. – И в банке сказали, что они в порядке. Это самая настоящая зелень». «Уверен, что сказали, – подхватывает коп, – но сомневаюсь, что всех клерков предупредили о том, что Сильвестр Мыльный снова объявился в городе, или о том, сколь превосходные банкноты он подсовывал в Денвере и Сент-Луисе». И с этими словами он запускает руку в карман епископа и достает оттуда ожерелье. «Жемчуга и бриллиантов на двенадцать сотен в обмен на бумагу и чернила за пять центов, – говорит полицейский, по всей видимости, философ по натуре. – И еще выдает себя за священнослужителя. Постыдился бы». Тут он надевает на епископа, который, как теперь ясно, вовсе не епископ, наручники и уводит его из магазина, но прежде выписывает ювелиру расписку на ожерелье и тысячу двести поддельных долларов. Это же, в конце концов, вещественные доказательства.

– А они правда поддельные? – спросил Тень.

– Разумеется, нет! Свежие банкноты прямо из банка, только на парочке – отпечаток пальца и размазанные чернила, чтобы сделать их поинтереснее.

Тень отпил кофе, который оказался хуже тюремного.

– Так коп, по всей видимости, полицейским не был. А ожерелье?

– Вещественное доказательство, – сказал Среда, откручивая крышку солонки, перед тем как высыпать на стол горку соли. – Но ювелир получает расписку и заверения, будто ожерелье ему вернут как только Мыльный предстанет перед судом. Его поздравляют как примерного гражданина, а он, размышляя, какую историю расскажет завтра вечером на собрании клуба «Чудаки», смотрит, как полицейский выводит из магазина мошенника, разыгрывавшего из себя епископа, и уносит в одном кармане тысячу двести долларов, а в другом – ожерелье на ту же сумму, как они направляются к полицейскому участку, где их, разумеется, и духу не будет.

Вернулась убрать со стола официантка.

– Скажите мне, дорогая, – обратился к ней Среда, – вы замужем?

Девушка покачала головой.

– Удивительно, что юную леди столь редкостного очарования еще не увели под венец.

Он чертил пальцем в рассыпанной на столе соли маленькие, толстые, похожие на руны значки. Официантка безвольно стояла подле него, напоминая теперь Тени не олененка, а скорее юного кролика, пойманного светом фар грузовика и застывшего от страха и нерешительности.

Среда понизил голос, так что даже Тень, сидевший через стол от него, едва расслышал:

– Во сколько вы кончаете работу?

– В девять. – Она сглотнула. – В половине десятого, самое позднее.

– И как называется лучший мотель в ваших краях?

– «Мотель 6». Но он не слишком…

Кончиками пальцев Среда легонько коснулся тыльной стороны ее ладони, оставляя на коже крупинки соли. Она даже не попыталась их стряхнуть.

– Нам, – сказал Среда, голос которого теперь превратился в едва слышный рокот, – он покажется дворцом удовольствий.

Официантка, глядевшая на него во все глаза, прикусила тонкую губу, потом, помедлив, кивнула и сбежала на кухню.

– Послушай, – сказал Тень, – она же на вид почти малолетка.

– Юридический возраст никогда меня особо не интересовал. И она мне нужна не ради нее самой, но просто, чтобы немного взбодриться. Даже царю Давиду было известно, что есть один рецепт, как разогреть старую кровь: поимей девственницу, потом позвони мне утром.

Тень поймал себя на том, что спрашивает себя, была ли девственницей блондинка вечерней смены в мотеле в Игл-Пойнте.

– А болезни тебя не беспокоят? – спросил он. – А если она забеременеет? Что, если у нее есть брат?

– Нет, – ответил Среда. – Болезней я не боюсь. Они ко мне не прилипают. К несчастью – по большей части – такие, как я, обычно стреляют вхолостую, поэтому шанс появления полукровок невелик. В былые времена такое случалось. А теперь настолько маловероятно, что в области невозможного. Так что тут беспокоиться не о чем. И у многих девушек есть братья и отцы. Это не моя проблема. В девяноста девяти случаях из ста я к тому времени уезжаю из города.

– И где мы остановимся на ночь?

Среда потер подбородок.

– Я остановлюсь в «Мотеле 6», – сказал он, потом опустил руку в карман пальто, откуда вынул бронзового цвета ключ от входной двери, к которому был прицеплен картонный квадратик с напечатанным на нем адресом «502, Нортридж-роуд, кв. 3». – А вот тебя ждет квартира в далеком городе. – Среда на мгновение закрыл глаза, а потом, открыв их, серые, поблескивающие и чуть-чуть разные, сказал: – Через двадцать минут в городе остановится автобус «Грейхаунд». Остановка у бензоколонки. Вот твой билет. – Он протянул через стол сложенный автобусный билет.

– Кто такой Майк Айнсель? – спросил Тень, прочитав имя на билете.

– Ты. Счастливого Рождества.

– А где это Приозерье?

– Твой счастливый дом в грядущие месяцы. А теперь, так как все хорошее приходит трижды… – С этими словами Среда вынул из кармана упакованный в подарочную бумагу сверток и толкнул его по столу к Тени. Сверток остановился возле бутылки с кетчупом, на крышке которой соус засох черными пятнами. Тень даже не шевельнулся, чтобы его взять. – Ну?

Неохотно Тень разорвал красную оберточную бумагу, в которой сказался желтовато-коричневый бумажник из телячьей кожи, потертый и лоснящийся. По всей видимости, раньше он уже кому-то принадлежал. Внутри были водительские права с фотографией Тени на имя Майкла Айнселя с адресом в Милоуки, «Мастер кард» на имя М. Айнселя и двадцать хрустящих пятидесятидолларовых банкнот. Закрыв бумажник, Тень поглубже убрал его в карман.

– Спасибо.

– Считай это рождественской премией. А теперь давай провожу тебя до «Грейхаунда». Хочу помахать тебе, когда поедешь на сером псе на север.

Когда они вышли из ресторана, Тень даже поверить не мог, что всего за несколько часов могло так похолодать. Слишком холодно для снегопада. Сам холод был агрессивным. Тяжелая выдалась зима.

– Слушай, Среда, обе эти проделки – со скрипкой и с епископом, с епископом и полицейским… – Тень помедлил, пытаясь сформулировать свою мысль.

– И что в них?

Тут его осенило:

– Они рассчитаны на двух человек. По одному артисту на каждой стороне. У тебя раньше был партнер?

Дыхание облаком вырывалось у Тени изо рта, он пообещал себе, что, как только приедет в Приозерье, часть рождественской премии потратит на самое толстое, самое теплое зимнее пальто, какое только можно купить.

– Да, – ответил Среда. – Да. У меня был партнер. Младший партнер. Но, увы, те дни миновали. Вот она заправка, и вот он, если глаза меня не подводят, твой автобус. – «Грейхаунд» уже сигналил, сворачивая на стоянку. – Адрес на ключах, – продолжал Среда. – Если кто-нибудь спросит, я – твой дядя, и буду с гордостью носить неправдоподобное имя Эмерсон Борсон. Обустройся в Приозерье, племянник Айнсель. Через неделю я за тобой приеду. Мы станем много путешествовать. Навещать тех, кого мне нужно навестить. А тем временем держись тише воды и не лезь в неприятности.

– Моя машина… – начал было Тень.

– Я о ней хорошо позабочусь. Отдыхай в Приозерье, – сказал, протягивая руку, Среда, и Тень пожал ее. Рука у Среды была холоднее, чем у трупа.

– Господи, ну и холодный же ты!

– Чем скорее я сотворю зверя о двух спинах с классной девчонкой из ресторана в задней комнате «Мотеля 6», тем лучше.

Левой рукой он сжал плечо Тени.

Тень испытал головокружение от двойного видения: он увидел стоящего перед ними седого грузного мужчину, который сжимал ему плечо; а еще он увидел нечто иное: столько зим, десятки и сотни зим, и серый человек в широкополой шляпе бродит, опираясь на посох, от селения к селению, заглядывает в окна, тянется к огню и веселью, и игре жизни, которой ему не дано коснуться, не дано почувствовать снова…

– Поезжай, – добродушно проворчал Среда. – Все хорошо, и все хорошо, и все хорошо будет…

Тень предъявил билет водителю.

– Ну и денек для путешествия, – сказала та, а потом с мрачным удовлетворением добавила: – Счастливого Рождества.

Автобус был почти пуст.

– Когда мы прибудем в Приозерье? – спросил Тень.

– Через два часа. Может быть, больше, – ответила водитель. – Говорят, надвигается внезапное похолодание.

Она щелкнула выключателем, и с шипением и глухим ударом закрылись двери.

Тень прошел до середины автобуса, возможно дальше, откинул спинку кресла, сел и стал думать. Мерное движение и тепло автобуса объединились, чтобы укачать его, и не успел он сообразить, что засыпает, как уже заснул.


В земле и под землей, и отметины на стенах цвета мокрой красной глины: отпечатки ладоней и пальцев – примитивные изображения животных, людей и птиц.

Огонь еще горел, и бизоночеловек все так же сидел по ту сторону костра, глядя на Тень огромными глазами, похожими на озера темного ила. Губы бизона в обрамлении бурой свалявшейся шерсти не шевельнулись, но голос произнес:

– Ну, Тень? Ты поверил?

– Не знаю, – сказал Тень. И его рот тоже не двигается, заметил он вдруг. Какими бы словами они ни обменивались, это была не та речь, как ее понимали люди. – Ты настоящий?

– Поверь, – сказал бизоночеловек.

– Ты… – Тень помялся, но все же спросил: – Ты тоже бог?

Опустив руку в огонь, бизоночеловек достал горящую ветку, подержал ее над костром – синие и желтые язычки пламени лизали красную руку, не обжигая ее.

– Эта земля не для богов, – сказал бизоночеловек. Но во сне Тень знал, что слова произносит уже не он: это говорил огонь, к Тени обращались треск и танец пламени в темной подземной пещере.

– Эту землю подняла из глубин океана птица-нырок, – сказало пламя. – Ее сплел нитями из своей железы паук. Ее высрал ворон. Она – тело павшего отца, чьи кости – горы, чьи глаза – озера.

– Это земля снов и огня, – сказало пламя. Бизоночеловек вернул ветку в огонь.

– Почему ты мне это рассказываешь? – спросил Тень. – Я мелкая сошка. Я ведь никто. Я был тренером в гимнастическом зале, самым паршивым уголовником и, наверное, не настолько хорошим мужем, каким себя считал… – Он умолк. – Как мне помочь Лоре? – спросил он потом бизоночеловека. – Она хочет снова стать живой. Я пообещал ей помочь. Я перед ней в долгу.

Бизоночеловек молча указал на свод пещеры. Тень поднял глаза: из крохотного отверстия наверху лился рассеянный водянистый свет.

– Наверх? – спросил Тень, жалея, что не получил ответа ни на один из вопросов. – Мне следует подняться туда?

Тут сон захватил его, идея обратилась в реальность. Тень размозжило о землю и камень. Он словно стал кротом, который пытается протиснуться в дыру, барсуком, ползущим сквозь землю, сурком, отбрасывающим комья с дороги, медведем… но земля была слишком твердой, слишком плотной, и вскоре он не смог больше продвинуться и на дюйм, не смог больше копать и ползти, и, с трудом глотая спертый воздух, он понял, что, наверное, умрет в этом темном месте глубоко под миром.

Его сил не хватало. Он все слабее барахтался и сознавал, что, хотя его тело едет сейчас в жарком автобусе по холодным лесам, если он перестанет дышать здесь, в этом подземном мире, то перестанет дышать и над землей, а уже сейчас он дышал прерывисто, и каждый вдох отдавался болью.

Он боролся, протискиваясь сквозь землю, но все слабее и слабее, и с каждым движением расходовал драгоценный воздух. Он попал в ловушку: не в силах двигаться дальше и не способный вернуться тем путем, откуда пришел.

– А теперь заключим сделку, – сказал голос у него в голове.

– Но что я могу предложить? – спросил Тень. – У меня ничего нет.

На языке он чувствовал глину, густую и скрипящую на зубах.

А потом вдруг сказал:

– Кроме меня самого. У меня есть я сам, так ведь?

Все словно затаило дыхание.

– Я предлагаю себя самого.

Отклик последовал незамедлительно. Окружавшие Тень земля и камни начали давить на него, стискивая так, что из его легких улетучилась последняя унция воздуха. Давление превратилось в боль, которая подступила к нему со всех сторон. Он достиг зенита боли и застыл на этой вершине, понимая, что не в силах принять больше, но мгновение спустя спазм миновал, и Тень задышал снова. Свет над ним стал ярче.

Его выталкивало на поверхность.

Накатил следующий спазм земли, и Тень попытался его перетерпеть. И снова он почувствовал, как его толкает вверх.

Боль, которая накатила на него в этой последней ужасной схватке, невозможно было даже вообразить, и он почувствовал, как его выдавливает через неподатливую расщелину в скале, как его кости дробятся, плоть превращается в бесформенную массу. Когда его рот и расколотая в щепки голова вышли на поверхность, он начал кричать от боли и страха.

И крича, спросил себя, кричит ли он и наяву – кричит ли он во сне в полутемном автобусе.

И этот последний спазм выбросил Тень на воздух, где из последних сил он вцепился в красную землю.

Заставив себя сесть, Тень рукой стер с лица пыль и поглядел на небо. Стояли сумерки, долгие пурпурные сумерки, в небе одна за другой зажигались звезды, намного более яркие и многоцветные, чем он когда-либо видел или воображал.

– Скоро, – произнес потрескивающий голос огня у него за спиной, – они падут. Скоро они падут, и звездный народ встретится с людьми земли. Среди них будут герои и те, кто будет убивать чудовищ и приносить знание, но никто из них не будет богом. Это дурное место для богов.


Порыв ветра, бьющий холодом, коснулся его лица. Тень будто окатило ледяной водой. Он услышал голос водителя, объявившей, что они приехали в Сосновый бор и что если кому-то надо покурить или размять ноги, остановка десять минут, а потом снова в путь.

Спотыкаясь, Тень вышел из автобуса, который, как выяснилось, опять остановился у заштатной маленькой бензоколонки, почти идентичной той, на которой он сел. Водитель помогала паре девушек-подростков убрать чемоданы в багажное отделение.

– Эй, – окликнула она Тень. – Вы ведь в Приозерье сходите, так?

Тень сонно кивнул.

– Хороший городок, честное слово, отличный. Иногда я думаю, что если бы я бросила работу, то перебралась бы в Приозерье. Самый красивый городок, какой я видела. Вы давно там живете?

– Впервые еду.

– Не забудьте, съешьте за меня завертыш с мясом у Мейбл.

Тень решил не спрашивать объяснений.

– Простите, я не говорил во сне? – спросил вместо этого он.

– Если и говорили, то я ничего не слышала. – Она поглядела на часы. – Пора в автобус. Я вам покричу, когда подъедем к Приозерью.

Две девчушки – не старше четырнадцати лет, на взгляд Тени, – севшие в Сосновом бору, теперь устроились на сиденье перед Тенью. Подружки, решил он, против воли подслушивая их болтовню, или сестры. Одна почти ничего не знала о сексе, зато много знала о животных и помогала или много времени проводила в каком-то питомнике, а другую животные нисколько не интересовали, зато она, нахватавшись из Интернета и дневных телепередач пикантных подробностей, полагала, что хорошо разбирается в человеческой сексуальности. То смеясь, то ужасаясь, Тень с интересом слушал, как та, которая считала себя умудренной в обычаях света, в подробностях описывает механизм действия таблеток «Алка-зельтцер» для улучшения орального секса.

Тень начал отключаться от их разговора, глушить все, кроме шума дороги, и потому теперь до него долетали время от времени только обрывки болтовни.

«Голди ну такой славный пес, чистокровный ретривер… если бы только папа согласился… всякий раз, завидев меня, он виляет хвостом…»

«Сейчас Рождество, и он дал мне поездить на сноумобиле».

«Можно имя написать языком на его члене».

«Я скучаю по Сэнди».

«Да, и я тоже».

«Сказали, сегодня шесть дюймов, но, наверное, просто придумали… то и дело выдумывают погоду, и никто им не возразит…»

А потом зашипели тормоза и водитель закричала: «Приозерье!» Открылись двери. Тень последовал за девочками на залитую светом фонарей стоянку при магазине видеокассет, которая, как решил Тень, играла в Приозерье роль автовокзала. Воздух обжигал холодом легкие, но это был свежий холод. Он его разбудил. Тень посмотрел на огни городка, раскинувшегося на юго-западе, и на светлую гладь замерзшего озера на востоке.

Девчушки притопывали ногами и театрально дули на руки. Та, что помладше, рискнула бросить искоса взгляд на Тень и неловко улыбнулась, когда он поймал ее за этим.

– Счастливого Рождества, – сказал Тень.

– Ага, – отозвалась вторая, на год, быть может, постарше первой. – И вас тоже с Рождеством.

У нее были морковно-рыжие волосы и курносый нос, усыпанный сотней тысяч веснушек.

– Симпатичный у вас тут городок, – сказал Тень.

– Нам нравится, – отозвалась младшая. Судя по голосу, это она любила животных. Она неуверенно улыбнулась Тени, показав синие резиновые пластинки на передних зубах. – Вы мне кого-то напоминаете, – серьезно продолжала она. – Вы чей-нибудь брат или сын или еще кто?

– Ну и глупышка же ты, Элисон, – вмешалась ее подруга. – Каждый человек чей-нибудь сын или брат или еще кто.

– Я не это имела в виду, – возразила Элисон. На мгновение фары высветили их ослепительно белым. За фарами оказался мини-вэн, а за рулем – мама, и минуту спустя мини-вэн уже увез девочек и их пожитки, оставив Тень одного на стоянке.

– Молодой человек? Могу я вам чем-то помочь? – Старик закрывал магазин видеокассет. – В Рождество магазин не открывают, – весело сказал он, убирая ключи. – Но я пришел встретить автобус. Убедиться, что все в порядке. Я бы себе не простил, если бы на Рождество какая-нибудь заблудшая душа попала в переплет.

Теперь он подошел уже достаточно близко, чтобы Тень мог разглядеть его лицо: старое, но довольное, лицо человека, который вдоволь хлебнул уксуса жизни и обнаружил, что это, по большей части, виски и притом хороший.

– Гм, не могли бы вы дать мне номер телефона заказа местного такси, – сказал Тень.

– Мог бы, – с сомнением отозвался старик, – но в это время Том уже в постели, и даже если вы его поднимете, то все равно без толку – пару часов назад я видел его в «Оленьем стойбище», и он был навеселе. Даже слишком весел, я бы сказал. А куда вы направляетесь?

Тень показал ему ключ от двери с адресом.

– Что ж, – протянул старик, – это минут десять, может, двадцать пешком через мост и вокруг озера. Но в холодную погоду прогулка удовольствия вам не доставит, а когда не знаете местности, дорога кажется длиннее – замечали когда-нибудь? В первый раз идешь как будто целую вечность, а потом раз – и на месте?

– Да, – согласился Тень. – Только я никогда об этом не думал. Наверное, вы правы.

Старик кивнул, потом его лицо расплылось в улыбке.

– А, какого черта, на дворе Рождество. Я сам вас отвезу на Тесси.

Тень вышел за стариком на дорогу, где был припаркован огромный старый двухместный джип с открытым верхом. Даже гангстеры «бурных двадцатых» гордились бы таким автомобилем, возили бы в нем девчонок, контрабандный виски и пушки. В ярком свете белых фонарей он казался темным – возможно, красным, а возможно, и зеленым.

– Это Тесси, – сказал старик. – Ну разве не красотка?

Он с гордостью собственника хлопнул по крылу, закругляющемуся над передним колесом.

– Какой она модели? – спросил Тень.

– Она «Уэндт Феникс». Уэндт в тридцать первом разорился, и название перекупил «Крайслер», но «уэндтов» с тех пор не выпускали. Харви Уэндт, основавший компанию, был из здешних краев. Уехал в Калифорнию и покончил жизнь самоубийством в сорок первом, нет, в сорок втором. Большая трагедия.

В машине пахло кожей и старым сигаретным дымом – не слишком свежий запах, но если многие годы в салоне постоянно курить сигареты и сигары, дым становится частью его естества. Старик вставил ключ в замок зажигания, и Тесси завелась с первого оборота.

– Завтра, – сказал он Тени, – Тесси отправится в гараж. Я накрою ее чехлом, и так она и останется до весны. По правде сказать, не надо было мне ее выводить сегодня, учитывая, что снег уже выпал.

– Она плохо идет по снегу?

– Идет-то она отлично. Все дело в соли, которой посыпают дороги. Вы даже не поверите, как старые красотки ржавеют от соли. Хотите, чтобы я подвез вас прямо к двери, или предпочтете большой тур под луной по городку?

– Мне не хотелось бы вас утруждать…

– Никаких трудов. Когда доживете до моих лет, будете благодарить небо, если хотя бы на минуту сможете глаза сомкнуть. Я просто счастливчик, если мне удается проспать пять часов кряду: все просыпаюсь, и мысли все крутятся и крутятся. Где мои манеры? Меня зовут Хинцельман. Я бы сказал «Зовите меня Ричи», но все, кто меня тут знает, зовут меня просто Хинцельман. Я пожал бы вам руку, но, чтобы вести Тесси, нужны обе. Она всегда знает, когда я отвлекаюсь.

– Майк Айнсель, – улыбнулся Тень. – Рад с вами познакомиться, Хинцельман.

– Тогда поедем вокруг озера, – сказал Хинцельман. – Большой тур.

Главная улица, по которой они как раз ехали, привлекательная даже ночью, выглядела старомодной в лучшем смысле этого слова – словно, вот уже сто лет, люди ухаживали за ней и вовсе не спешили расставаться с тем, что им нравилось.

Хинцельман, проезжая мимо, указал на два городских ресторана (немецкий ресторанчик и, как он сказал, «наполовину греческий, наполовину норвежский плюс воздушная сдоба к каждому блюду»). Он показал булочную-пекарню и книжный магазин («Город без книжного магазина и не город вовсе, если хотите знать мое мнение. Он сколько угодно может звать себя городом, но если в нем нет книжного, он сам знает, что ни одной живой души ему не обмануть»). Проезжая мимо библиотеки, он притормозил, чтобы Тень хорошенько мог разглядеть здание. Над подъездом мигали антикварные газовые фонари, и Хинцельман с гордостью описал Тени строение: «Библиотека построена в семидесятых годах девятнадцатого века Джоном Хеннингом, местным лесопильным бароном. Он хотел назвать ее „Мемориальная библиотека Хеннинга“, но после его смерти ее стали называть „Библиотека Приозерья“, и теперь, думаю, она до конца времен таковой и останется. Ну разве не мечта?» Гордости в его словах было столько, словно он сам ее построил. Здание напомнило Тени замок, и он так и сказал. «Вот именно, – согласился Хинцельман. – Башенки и все прочее. Хеннинг хотел, чтобы снаружи она так и выглядела. А внутри до сих пор сохранились первоначальные сосновые полки. Мириам Шультц хочет их разломать и модернизировать библиотеку, но здание внесено в какой-то реестр исторических памятников, и она ничегошеньки не может поделать».

Они объезжали озеро с юга. Городок протянулся вокруг озера, берега которого спускались к воде тридцатифутовым откосом. Поверхность озера была матовой от снега, а в блестящих полыньях отражались городские огни.

– Похоже, оно замерзает, – сказал Тень.

– Уже месяц как замерзло, – отозвался Хинцельмай. – Тусклые места – это снежные наносы, а блестящие – лед. Оно замерзло в одну холодную ночь после Дня благодарения, стало совсем как стекло. Увлекаетесь подледным ловом, мистер Айнсель?

– Никогда не пробовал.

– Лучшее, что есть для мужчины. Дело не в рыбе, которую вы ловите, а в душевном покое, с каким возвращаетесь домой под конец дня.

– Я запомню. – Из окна Тесси Тень попытался разглядеть ледяную поверхность. – По льду правда уже можно ходить?

– Можно. Можно даже проехать на машине, хотя я бы пока не рискнул. Холода у нас держатся уже шесть недель. Но надо помнить, что у нас, на севере Висконсина, все замерзает быстрее и крепче, чем в других местах. Я однажды охотился на оленя, это было лет тридцать или сорок назад, и выстрелил по самцу, да промахнулся, зато выгнал его из лесу – это было на северной стороне озера, недалеко от того места, где вы будете жить, Майк. Так вот. Это был самый лучший олень, какого мне только доводилось видеть, двадцать ответвлений рогов, крупный, что небольшая лошадь, уж вы мне поверьте. Тогда я был помоложе и проворнее, чем сейчас, и хотя в тот год снег выпал еще до Хэллоуина, а был уже День благодарения, снег на земле лежал чистый и белый, и следы оленя в нем были как на ладони. Мне показалось, что зверь в панике несется к озеру.

Ну, только последний дурак попытается загнать оленя – и вот, я, как последний дурак, бегу за ним и гляжу: он скользит по озеру – ох – в восьми-девяти дюймах воды и смотрит на меня так горестно. В этот самый момент солнце заходит за облака, и раз! – резко холодает: температура за десять минут упала градусов на тридцать, голову даю на отсечение. И вот матерый олень изготовился к прыжку, но даже бежать не может. Он вмерз в лед.

А я так иду к нему неспешно. Сам вижу: он хочет бежать, да примерз, и выхода у него нет никакого. Что ж, не сумел я себя заставить пристрелить беднягу, который и спастись-то не мог. Что бы я был за человек, если бы сотворил такое, а? И я только достал обрез, да выпалил холостым прямо в воздух.

Ну, шума да грома хватило, чтобы олень аж из шкуры выпрыгнул, а увидев, что копыта у него примерзли, он так и поступил. Поэтому, оставив шкуру и рога во льду, он рванул со всех ног в лес, розовый, как новорожденная мышь, и дрожащий, как осиновый лист.

А мне так жалко стало этого старого оленя, что я уговорил дам из кружка вязания соорудить ему теплую одежку на зиму, и они сотворили ему вязаный комбинезон, чтобы он не замерз до смерти. Разумеется, дамочки не преминули над нами подшутить: связали ему костюмчик из ярко-оранжевой шерсти, по которому ни один охотник стрелять не станет. Все охотники в наших краях носят оранжевое, – пояснил он. – А если вы думаете, что в этом есть хоть словечко лжи, я все могу доказать. У меня и по сей день в гостиной рога висят.

Тень рассмеялся, а старик ответил ему удовлетворенной улыбкой заядлого рассказчика. Они остановились у кирпичного дома с большой деревянной верандой вдоль стены, выходящей на озеро, на которой мерцали рождественские гирлянды.

– Это пятьсот второй и есть, – сказал Хинцельман. – Квартира три на верхнем этаже окнами на озеро. Вот вы и дома, Майк.

– Спасибо, мистер Хинцельман. Могу я заплатить за бензин?

– Просто Хинцельман. И вы не должны мне ни пенни. С Рождеством от меня и Тесси.

– Вы уверены, что не согласитесь ничего принять?

Старик поскреб подбородок.

– Вот что я вам скажу. На следующей неделе я зайду к вам, и вы купите у меня билеты. Нашей вещевой лотереи. Благотворительной. А сейчас, молодой человек, вам пора в постель.

– Счастливого Рождества, Хинцельман, – улыбнулся Тень. Костяшки пальцев у старика, когда он протянул Тени руку для пожатия, были красными от холода.

– Осторожнее на дорожке к дому, там может быть скользко. Отсюда видно вашу дверь, вон там сбоку, видите? Я подожду в машине, пока вы не войдете. Просто помахайте мне, когда отопрете дверь, и тогда я поеду.

Мотор «уэндта» работал вхолостую, пока Тень благополучно поднялся по деревянной лестнице на веранду и повернул ключ в замке. Дверь квартиры распахнулась. Тень помахал, и старик на «уэндте» – на Тесси, подумал Тень, и сама мысль о машине, у которой есть имя, заставила его снова улыбнуться, – развернулся и поехал назад по мосту.

Тень закрыл входную дверь. Холод в комнате был лютый. Пахло людьми, которые уехали, чтобы жить другой жизнью, и всем, что они ели и что видели во сне. Отыскав термостат, он выставил его на семьдесят градусов, потом прошел в крохотную кухоньку, проверил ящики и холодильник цвета авокадо – везде пусто. Ничего удивительного. По крайней мере запах из холодильника шел свежий, плесенью нигде не пахло.

Возле кухоньки оказалась маленькая спальня с голым топчаном, а рядом с ней – совсем крохотная ванная, большую часть которой занимала душевая кабина. В чаше унитаза плавал престарелый бычок сигареты, Тень спустил коричневую от табака воду.

Найдя в шкафу простыни и одеяло, он застелил кровать, потом, сняв только куртку, ботинки и часы, как был одетый, забрался в постель, спрашивая себя, сколько времени ему понадобится, чтобы согреться.

Свет он погасил, в квартирке царила тишина, нарушаемая лишь гудением холодильника и музыкой радио, играющего в соседней квартире. Лежа в темноте, он размышлял, не выспался ли он в «Грейхаунде» и не заставят ли его холод, голод, незнакомая кровать и безумие последних недель пролежать без сна всю ночь.

В тишине он услышал треск – будто выстрел. Ветка, наверное, или лед. Мороз, похоже, крепчает.

Сколько придется ждать, когда за ним приедет Среда? День? Неделю? Сколько бы времени у него ни было, стоит придумать себе какое-нибудь занятие. Надо начать снова тренироваться, решил он, и упражняться в фокусах с монетами, пока все трюки не будут получаться гладко. («Повторяй все свои фокусы, – прошептал кто-то в его голове, вот только голос это был чужой, – все, кроме одного. Не след повторять зря трюк, какой показал тебе бедный мертвый Сумасшедший Суини, умерший от холода и от того, что был позабыт и никому не нужен. Только не этот фокус. О, только не этот!»)

Но Приозерье – и впрямь хороший городок. Тень это чувствовал.

Он подумал о своем сне – если это был сон – в ту первую ночь в Каире. Он подумал о Зоре… как, черт побери, ее имя? О полуночной сестре.

А потом он подумал о Лоре…

И мысли о ней словно распахнули окно в его голове. Он вдруг увидел ее. Он действительно почему-то ее видел.

Она была в Игл-Пойнте во дворике позади просторного дома ее матери.

Она стояла на холоде, которого больше не чувствовала или который чувствовала все время. Она стояла под стеной дома, купленного ее матерью в восемьдесят девятом на страховку после смерти отца Лоры, Харви Маккейба, который заработал сердечный приступ, когда с трудом поднимал мусорный бак. Лора смотрела через стекло, прижимаясь к нему холодными руками, но не замутняя его дыханием, смотрела на мать и сестру, на детей и мужа сестры, приехавших на праздники из Техаса. Вот где стояла Лора – в темноте. И не могла не смотреть в дом.

Слезы защипали Тени глаза, он перекатился на бок.

Он чувствовал себя вуайеристом и поэтому придержал мысли, заставляя их вернуться назад в Приозерье: он увидел озеро, раскинувшееся под ним, и арктические ветры, эти пальцы Мороза Красный Нос гладили его перстами в сто крат холоднее, чем руки любого трупа.

Дыхание Тени участилось, он слышал, как поднимается, завывает горько вокруг дома ветер, и на мгновение ему показалось, что в этом завывании он различает слова.

Если ему и придется где-то быть, то уж лучше здесь, подумал он и заснул.


Тем временем. Неофициальные переговоры

Звяк-звяк.

– Миз Ворона?

– Да.

– Миз Саманта Черная Ворона?

– Да.

– Не могли бы вы ответить на пару вопросов, мэм?

– Вы полицейские? Кто вы?

– Меня зовут Город. Мой коллега – мистер Дорога. Мы расследуем исчезновение двух наших коллег.

– Как их звали?

– Прошу прощения?

– Назовите мне их имена. Я хочу знать, как их звали. Ваших коллег. Скажите мне их имена, и тогда я, может быть, вам помогу.

– …Хорошо. Их имена – мистер Камень и мистер Лес. А теперь можно задать вам несколько вопросов?

– Вы что, ребята, берете себе имена от того, что видите? «О! Ты будешь мистер Тротуар, он – мистер Ковер. Поздоровайтесь с мистером Аэропланом»?

– Очень смешно, юная леди. Первый вопрос: нам нужно знать, видели ли вы этого человека? Вот этого. Можете взять фотографию.

– Ух ты! Анфас и в профиль с цифрами внизу… Крупный. Но симпатичный. Что он сделал?

– Несколько лет назад он принимал участие в ограблении банка в небольшом городке, был водителем. Двое его коллег решили сбежать с награбленным, не выделив ему доли. Он разозлился. Разыскал их. Едва не убил их голыми руками. Штат заключил сделку с теми двумя, кого он покалечил: они выступили против него на суде. Этот человек получил шесть лет. Отсидел три года. Если хотите знать мое мнение, таких, как он, нужно запирать, а ключ выбрасывать.

– Знаете, я никогда раньше не слышала, чтобы так говорили в реальной жизни. Во всяком случае, вслух.

– Говорили что, миз Ворона?

– «Выделить долю». Такого от нормальных людей не услышишь. Может, в кино, но не в жизни.

– Это не кино, миз Ворона.

– Черная Ворона. Миз Черная Ворона. Друзья зовут меня Сэм.

– Понятно, Сэм. Так вот, этот человек…

– Но вы не мои друзья. Можете звать меня миз Черная Ворона.

– Послушай, ты, соплячка…

– Все в порядке, мистер Дорога. Сэм… прошу прощения, мэм, я хотел сказать, миз Черная Ворона хочет нам помочь. Она законопослушная гражданка.

– Мэм, мы знаем, что вы помогали Тени. Вас видели с ним. В белой «шеви нова». Он вас подвозил. Он заплатил за ваш обед. Он сказал что-нибудь, что помогло бы нам в нашем расследовании? Двое наших лучших людей исчезли.

– Я никогда его не встречала.

– Вы его встречали. Пожалуйста, не допускайте ошибки, считая нас глупцами. Мы не глупы.

– Гм. Я много кого встречаю. Может, я его встретила, да уже позабыла.

– Мэм, в ваших интересах сотрудничать с нами.

– В противном случае вы познакомите меня со своими друзьями, мистером Тиски-для-Пальцев и мистером Пентоталом?

– Мэм, вы усугубляете свое положение.

– Ага. Прошу прощения. Еще вопросы есть? Потому что сейчас я скажу «до свидания» и захлопну дверь, а вы двое, наверное, сядете в мистера Машину и уедете.

– Ваш отказ сотрудничать был отмечен, мэм.

– До свидания.

Щелк.