"Американские боги (пер. А.А.Комаринец)" - читать интересную книгу автора (Gaiman Neil)

Глава седьмая

Тень уже несколько часов шел на юг – во всяком случае, приблизительно в том направлении – по узкой безымянной дороге, петлявшей по лесу где-то, как ему казалось, в южном Висконсине. Пару миль назад, сияя фарами, навстречу ему выехали из-за поворота несколько джипов, но он нырнул в заросли у обочины, давая им проехать. Утренний туман поднимался до пояса. Машины были черные.

Услышав через полчаса гудение приближающихся с запада вертолетов, он свернул с проселка в лес. Вертолетов было два, и Тень затаился, прикорнув в ложбинке под поваленным деревом, только по звуку определил, что они повернули в сторону. Когда шум стал удаляться, он рискнул выглянуть из своего убежища, чтобы наскоро поглядеть на серое зимнее небо, и с удовлетворением отметил, что вертолеты были выкрашены черной матовой краской. Он ждал под стволом до тех пор, пока вертолеты не улетели совсем.

Под деревьями снег едва-едва присыпал землю, а местами скрипел под ногами. Тень был искренне благодарен Лоре, всучившей ему химические грелки для рук и ног, которые не давали отмерзнуть конечностям. И все же он словно оцепенел: сердцем оцепенел, разумом оцепенел, душой оцепенел. И оцепенение пустило в нем корни еще много лет назад.

«Так чего же я хочу?» – спросил он себя и не смог найти ответа, а потому просто продолжал идти по лесу, делать шаг, потом другой, потом третий. Деревья казались знакомыми, а отдельные пейзажи вызывали ощущение полнейшего дежа-вю. Может быть, он ходит кругами? Может, он так и будет идти, и идти, и идти, пока не кончатся грелки и шоколадки, а потом сядет и уже никогда не встанет.

Он вышел к большому потоку, какой местные называют «ручьем», и решил идти вдоль берега. Ручьи впадают в реки, а все реки текут в Миссисипи, и если он так и будет идти, или украдет лодку, или построит плот, он рано или поздно доберется до теплого Нового Орлеана, – и сама эта мысль показалась ему одновременно и утешительной, и маловероятной.

Больше вертолеты не появлялись. У него возникло ощущение, что те, которые пролетели над ним, отправились улаживать кризис на ветке товарняка, а вовсе не охотились за ним, иначе они бы вернулись; иначе тут были бы собаки-ищейки, сирены и все прочие атрибуты погони. Но его никто не преследовал.

Чего же он хочет? Чтобы его не поймали. Чтобы его не обвинили в смерти людей из поезда. Он представил себе, как говорит: «Это не я, это все моя мертвая жена». И тут же представил выражения лиц представителей закона. А потом люди станут спорить, сумасшедший он или нет, а сам он тем временем отправится на электрический стул…

Интересно, есть ли в штате Висконсин смертный приговор? И если да, так ли это для него важно? Тень желал понять, что происходит, и узнать, чем все закончится. И наконец, с горестной усмешкой он сообразил, что больше всего на свете хочет, чтобы все было нормально. Он хотел, чтобы тюремного заключения никогда не было, чтобы Лора была жива, чтобы ничего из случившегося не произошло на самом деле.

«Боюсь, такой исход не предусмотрен, мой мальчик, – сказал про себя грубоватым тоном Среды, и сам согласно кивнул. – Выбора нет. Ты сжег за собой мосты. Поэтому иди. Мотай свой срок…»

Дятел вдалеке долбил гнилое дерево.

Тут Тень сообразил, что за ним наблюдают: десяток красных кардиналов уставились на него из похожего на скелет куста бузины, а потом снова принялись клевать гроздья ягод. Выглядели они как иллюстрация из настенного календаря «Певчие птицы Северной Америки». Птичьи трели, трах-тах-тах и уханье более всего напоминали какофонию зала игровых автоматов и следовали за ним вдоль берега ручья. Постепенно и эти звуки стихли.

На прогалине в тени холма лежал трупик олененка, черная птица размером с небольшую собачку клевала его бок огромным острым клювом, отрывая от тельца куски красного мяса. Глаз у трупа уже не было, но голова оставалась пока нетронутой, и на крупе видны были белые оленячьи пятнышки. Интересно, как он умер, спросил себя Тень.

Черная птица склонила голову на сторону, а потом вдруг голосом, похожим на скрежет камня о камень, произнесла:

– Эй, человек из тени!

– Я Тень, – отозвался он.

Вспрыгнув на круп олененка, птица подняла голову и встопорщила перья на шее. Птица была огромной, и глаза у нее блестели как две черные бусины. Вблизи она казалась тем более устрашающей.

– Сказал, встретится с тобой в Кай-ро, – прокаркала птица. Тень спросил себя, который это из воронов О́дина: Хугин или Мунин, Разум или Память.

– Кай-ро? – переспросил он.

– В Египте.

– Как мне попасть в Египет?

– Следуй за Миссисипи. Иди на юг. Найди Шакала.

– Послушай, – сказал Тень, – не хотелось бы показаться… господи, послушай… – Он помялся. Взял себя в руки. Он замерз, стоя посреди леса и разговаривая с большой черной птицей, которая завтракала Бэмби. – О'кей. Ладно, я просто хочу сказать, что с меня хватит загадок.

– Гадок, – с готовностью согласилась птица.

– Мне нужны объяснения. Шакал в Кай-ро. Это мне ни к чему. Это как строка из плохого триллера.

– Шакал. Друг. Крр. Кай-ро.

– Ты это уже сказал. Мне нужно чуть больше информации.

Повернувшись, птица оторвала еще полоску ребер Бэмби, после чего отлетела к деревьям – полоска красного мяса свисала из ее клюва длинным кровавым червем.

– Эй! Можешь хотя бы вывести меня на настоящую дорогу? – крикнул ей вслед Тень.

Ворон улетел. Поглядев на труп олененка, Тень подумал, что будь он настоящим натуралистом, он отрезал бы себе стейк и зажарил бы его на костре. Вместо этого, присев на поваленное дерево, он съел «сникерс», понимая, что ничегошеньки не знает о жизни в лесу.

С края полянки закаркал ворон.

– Хочешь, чтобы я пошел за тобой? – спросил Тень. – Или что Тимми снова упал в колодец?

Ворон каркнул снова, на сей раз нетерпеливо. Покорно встав, Тень пошел в сторону птицы. Выждав, когда он подойдет поближе, ворон, тяжело взмахивая крыльями, перелетел на другое дерево, забирая влево от тропы, по которой первоначально шел Тень.

– Эй, – окликнул Тень. – Хугин или Мунин, или кто ты там?

Птица повернулась и, склонив подозрительно голову набок, уставилась на него яркими глазами-бусинами.

– Птичка, каркни «никогда».

– Отвали, – сказала птица и молчала всю дорогу, пока они вместе выбирались из леса.

Полчаса спустя Тень вышел на асфальтовое шоссе на краю городка, и ворон улетел назад в лес. Тень углядел вывеску «Заварные булочки Калверс», рядом с закусочной оказалась бензоколонка. В «Калверсе» посетителей не было, за кассой скучал любознательный бритоголовый юнец. Заказав два бутербургера и картофель фри, Тень пошел в туалет, чтобы привести себя в порядок. Выглядел он прескверно. Тень перебрал содержимое карманов: несколько монет, включая серебряный доллар со Свободой, одноразовые зубная щетка и тюбик зубной пасты, три «сникерса», пять химических грелок, бумажник (а в нем ничего, кроме водительских прав и кредитной карточки; вот только как бы узнать, когда истечет срок ее действия), а во внутреннем кармане пальто – тысяча долларов банкнотами по пятьдесят и двадцать, его доля со вчерашнего ограбления банка. Вымыв руки и умывшись горячей водой, он пригладил темные волосы и вернулся в забегаловку, где съел свои бургеры и картошку, запивая их кофе.

Поев, он вернулся к кассе.

– Хотите булочку с заварным кремом? – спросил проницательный юнец.

– Нет. Нет, спасибо. Я могу где-нибудь взять машину напрокат? Моя сломалась на трассе за городом.

Юнец почесал ежик на макушке.

– Здесь едва ли, мистер. Если у вас машина сломалась, позвоните в техслужбу «ААА». Или договоритесь на соседней заправке, чтобы ее оттащили в город.

– Отличная идея, – сказал Тень. – Спасибо.

На автостоянке между «Калверс» и бензоколонкой чавкал под ногами талый снег. Тень купил про запас еще шоколадок, палочек салями и несколько химических грелок.

– Могу я где-нибудь в здешних местах взять напрокат машину? – спросил он женщину за кассой, невероятных размеров толстуху в очках, которая была крайне рада хоть с кем-нибудь поболтать.

– Дайте подумать, – сказала она. – Мы тут на отшибе. Такое можно найти, скажем, в Мэдисоне. Вы куда направляетесь?

– В Кай-ро. Где бы он ни был.

– Я знаю, где это, – отозвалась толстуха. – Подайте-ка мне карту Иллинойса вон с той полки. – Тень подал ей ламинированную карту. Развернув, она победно ткнула куда-то в угол в самом низу штата. – Вот он.

– Каир?

– Это в Египте так произносят. А этот городок в Малом Египте называют Кайро. У них там даже Фивы есть и все такое. Моя золовка родом из Фив. А когда я спросила у нее про египетский Каир, она поглядела на меня так, словно я с катушек съехала.

Женщина хмыкнула – звук вышел водопроводный.

– Пирамиды там есть?

До городка было пятьсот миль, почти прямо на юг.

– Золовка ничего такого не говорила. Те места зовут Малым Египтом потому, что лет сто, а может, все сто пятьдесят назад, в наших краях был голод. Урожай повсюду погиб, только у них, в Кайро, остался целехонек. Поэтому все ездили туда покупать провизию. Как в Библии. Иосиф и Волшебное пальто «техниколор». Едем мы в Египет, тра-ля-ля.

– Будь вы на моем месте, как бы вы туда добирались? – спросил Тень.

– На машине.

– Моя сдохла посреди дороги. Куча дерьма, простите за грубость, – сказал Тень.

– Пи-О-Эс, – отозвалась она. – Ну да. Мой шурин их так называет. Он помаленьку торгует машинами. Он мне звонит и говорит, так вот, Мэтти, я опять продал Пи-О-Эс. Гм, возможно, ваша тачка его заинтересует. На лом или еще на что.

– Она принадлежит моему боссу, – сказал Тень, сам удивляясь легкости и гладкости своей лжи. – Мне нужно ему позвонить, чтобы он смог ее забрать. – Тут его осенило: – А ваш шурин далеко живет?

– В Маскоде. В десяти минутах к югу отсюда. Сразу за рекой. А вам зачем?

– Ну, как по-вашему, у него найдется Пи-О-Эс, которую он согласился бы мне продать за пять-шесть сотен?

Она приветливо улыбнулась:

– Мистер, да у него на весь двор не найдется тачки, какую вы не смогли бы купить за пятьсот долларов, даже с полным баком впридачу. Только не говорите ему, что это я вам сказала.

– Не могли бы вы ему позвонить? – попросил Тень.

– Уже звоню, – сказал она, поднимая трубку. – Милый? Это Мэтти. Давай скорей сюда. У меня тут есть человек, который хочет купить машину.

Колымага, какую он, повыбирав, в конечном итоге купил за четыреста пятьдесят долларов с полностью заправленным баком, оказалась «шеви нова» 1983 года. На счетчике у «шеви» было почти миллион миль пробега, и в нем слабо пахло бурбоном, табаком и сильно – бананами. Под снегом и грязью он не смог определить цвета кузова. Однако из всех средств передвижения на стоянке позади дома шурина Мэтти эта тачка была единственной, которая выглядела способной осилить пятьсот миль.

Расплатился он наличными, и шурин Мэтти не спросил ни имени Тени, ни номера его страхового свидетельства – вообще ничего, кроме денег.

С пятьюстами пятьюдесятью долларами в кармане Тень поехал на запад, потом свернул на юг, держась подальше от федеральных трасс. В колымаге имелось радио, но когда он его включил, оттуда не раздалось ни звука. Дорожный указатель оповещал, что он покинул Висконсин и теперь находится в штате Иллинойс. Он проехал открытый карьер, над которым в тусклом зимнем свете сияла огромная арка синих огней.

Остановившись, он поел в забегаловке «У мамы», успев попасть внутрь как раз перед тем, как двери закрыли на перерыв.

На въезде в каждый городок рядом с обычным указателем красовался еще один, говоривший, что он въезжает в «Наш Город (население 720)». Третий указатель объявлял, что городская юношеская команда на третьем месте из тех, откуда берет себе запасных национальная сборная по баскетболу, или что данный городок – родина победительницы полуфинала в матче по армрестлингу среди девочек до шестнадцати лет.

Клюя носом, Тень ехал вперед, и с каждой проходящей минутой чувствовал себя все более опустошенным. Он проехал на красный свет, и ему едва не врезалась в бок женщина на «додже». Как только Тень выбрался в поля, то, съехав на пустую дорожку для тракторов на обочине, припарковался у присыпанной снегом стерни, по которой процессия толстых черных диких индеек медленно шествовала чередой плакальщиц, выключил мотор и заснул, растянувшись на заднем сиденье.

Тьма. Ощущение падения – словно он падал в огромную дыру, как Алиса. Он падал на сотни лет в темноту. Лица скользили мимо него, выплывая из темноты, каждое было порвано в клочья, прежде чем он успевал их коснуться…

Внезапно и без перехода он перестал падать. Теперь он оказался в пещере, где был уже не один. Тень глядел в знакомые глаза – огромные влажные черные глаза. Глаза моргнули.

Под землей. Да. Это место он помнил. Запах влажной коровы. Свет языков пламени отражался от мокрых стен, освещая голову бизона, тело человека, кожу цвета красной глины.

– Ну почему вы не можете оставить меня в покое? – спросил Тень. – Я хочу просто поспать.

Бизоночеловек медленно кивнул. Его губы не шевельнулись, но голос в голове Тени произнес:

– Куда ты идешь, Тень?

– В Каир.

– Почему?

– А куда мне еще идти? Среда хочет, чтобы я туда поехал. Я пил его мед.

Во сне Тени с логикой сновидения этот долг казался неоспоримым: он трижды выпил мед Среды и тем самым скрепил уговор. Какой еще у него теперь остается выбор?

Бизоночеловек протянул руку к огню – помешать угли, и ломаные сучья полыхнули ярче.

– Надвигается буря, – сказал он. Руки у него были испачканы пеплом, и он вытер их о безволосую грудь, размазав по ней пятна сажи.

– Все мне это твердят. Можно задать вопрос?

Возникла пауза. На мохнатый лоб села муха. Бизоночеловек смахнул ее.

– Спрашивай.

– Это правда? Все эти люди действительно боги? Все так… – Тень помялся. Потом сказал: – Невероятно.

Это не было нужным словом, но лучшим, какое он мог подобрать.

– Что есть бога? – спросил бизоночеловек.

– Не знаю, – ответил Тень.

Слышался стук, неумолчный и монотонный. Тень ждал, чтобы бизоночеловек сказал что-нибудь еще, объяснил, что такое боги, объяснил весь путаный кошмар, в который с недавних пор превратилась его жизнь. Ему было холодно.

Стук. Стук. Стук.

Открыв глаза, Тень сонно сел. Он продрог до костей, и небо за оконным стеклом было того люминесцентного темно-пурпурного цвета, какой разделяет сумерки и ночь.

Стук. Стук.

– Эй, мистер, – позвал кто-то, и Тень повернул голову.

Человек у машины был виден лишь темным силуэтом на фоне чернеющего неба. Заставив себя поднять руку, Тень приспустил стекло на несколько дюймов. Издал звуки, какие издаем все мы, просыпаясь, а потом произнес:

– Привет.

– С вами все в порядке? Вы не больны? Вы пьяный? – Голос был высокий, мальчишеский или женский.

– Все в порядке. Подождите минуточку.

Открыв дверцу, он вылез, разминая затекшие ноги и потирая шею. Потом потер одну об другую руки, чтобы восстановить кровообращение и согреться.

– Надо же. А ты не маленький.

– Мне уже говорили. А ты кто?

– Меня зовут Сэм, – ответил голос.

– Мальчик Сэм или девочка Сэм?

– Девочка Сэм. Раньше меня звали Сэмми с «и» на конце, а над «и» я всегда рисовала улыбающуюся рожицу, но потом мне это поперек горла стало – ну, просто все вокруг стали так поступать, – поэтому я бросила, и букву «и» тоже.

– Ладно, девочка Сэм. Пойди вон туда и посмотри на дорогу.

– Зачем? Ты что, убийца-маньяк?

– Нет, – сказал Тень. – Мне надо отлить и не хотелось бы делать это прилюдно.

– А-а. Понятно. Усекла. Нет проблем. Я так тебя понимаю. Не могу пописать, даже если в соседней кабинке кто-то есть. Тяжелая форма синдрома робкого мочевого пузыря.

– Поскорей, пожалуйста.

Она обошла машину, и Тень, сделав несколько шагов к полю, расстегнул ширинку и пустил долгую струю на столб заграждения.

– Ты еще здесь? – окликнул он.

– Да. У тебя, наверное, мочевой пузырь размером с озеро Эри. Наверное, империи создавались и приходили в упадок за то время, пока ты мочился. Тебя невозможно не слышать.

– Спасибо. Тебе от меня чего-нибудь нужно?

– Ну, я хотела узнать, все ли с тобой в порядке. То есть если бы ты умер или еще что, мне пришлось бы звать копов. Но стекла у машины запотели, так что я решила, он, наверное, еще жив.

– Ты местная?

– Нет. Путешествую стопом из Мэдисона.

– Это небезопасно.

– За последние три года я пять раз ходила по трассе. И до сих пор жива. А ты куда едешь?

– В Каир.

– Спасибо, – сказала она. – А я в Эль-Пасо. К тете на каникулы.

– Я не смогу довезти тебя всю дорогу туда, – сказал Тень.

– Не тот Эль-Пасо, что в Техасе, другой, который в Иллинойсе. Несколько часов езды на юг. Знаешь, где ты сейчас?

– Понятия не имею, – пожал плечами Тень. – Где-то на пятьдесят второй трассе?

– Следующий городок – Перу, – сказала Сэм. – Не тот, что в стране Перу, а тот, который в Иллинойсе. Пригнись. Дай я тебя понюхаю.

Тень покорно нагнулся, и девушка понюхала его лицо.

– О'кей. Алкоголем не пахнет. Можешь сесть за руль. Поехали.

– С чего ты решила, что я тебя подвезу?

– Потому что я – девица в беде. А ты – рыцарь, ну, в чем хочешь. В по-настоящему грязной колымаге. Ты видел, что на заднем стекле тебе написали «Помой меня!»?

Сев в машину, Тень открыл дверцу со стороны пассажира. Свет, который зажигается в машине, когда открывают дверцы, в этой не зажегся.

– Нет, не видел.

Она забралась внутрь.

– Это я написала. Когда еще было светло.

Тень завел мотор, зажег фары и стал выруливать назад на дорогу.

– Налево, – услужливо подсказала Сэм.

Тень свернул налево. Несколько минут спустя заработала печка, и машину наполнило благословенное тепло.

– Ты еще ни слова не произнес, – заявила Сэм. – Скажи что-нибудь.

– Ты человек? – спросил Тень. – Только честно-пречестно, рожденный мужчиной и женщиной, живой и дышащий человек?

– Ну конечно.

– Ладно. Просто проверял. Что ты хочешь услышать?

– Что-нибудь, что бы меня сейчас успокоило. Ну, у меня вдруг появилось такое чувство «о черт, я не в той машине».

– Ага, – отозвался он, – со мной тоже такое бывало. А что бы тебя успокоило?

– Просто скажи, что ты не беглый преступник, не убил нескольких человек и ничего такого.

Он на мгновение задумался.

– Знаешь, на самом деле, нет.

– Но ведь тебе пришлось об этом подумать, так ведь?

– Отсидел. Никогда никого не убивал.

– О!

Они въехали в маленький городок, освещенный фонарями и мигающими рождественскими гирляндами, и Тень поглядел направо. У девчонки были короткие взлохмаченные темные волосы, а личико, одновременно привлекательное и, как ему показалось, немного мужеподобное: черты его могли быть высечены из скалы. Смотрела она прямо на него.

– А за что ты попал в тюрьму?

– Покалечил пару человек. Я разозлился.

– Они того заслуживали?

Тень подумал.

– Тогда мне так казалось.

– Ты сделал это снова?

– О черт, нет. Я в тюрьме три года жизни потерял.

– М-м-м-м. В тебе есть индейская кровь?

– Понятия не имею.

– Ты просто так выглядел, вот и все.

– Извини, если разочаровал.

– Да ладно. Есть хочешь?

Тень кивнул:

– Неплохо бы.

– Тут есть отличное местечко, вон за тем щитом с гирляндами. Хорошо кормят. И недорого.

Тень свернул на стоянку. Они вышли из машины. Он решил не трудиться запирать дверцы, хотя и убрал ключи в карман, из которого достал взамен пару монет, чтобы купить газету.

– У тебя хватит денег тут пообедать? – спросил он.

– Да. – Она вздернула подбородок. – Я могу за себя заплатить.

– Знаешь что, – сказал он. – Я брошу монетку. Выпадет орел, ты за меня платишь, выпадет решка – я за тебя.

– Сперва дай мне посмотреть монету, – сказала она подозрительно. – У моего дядюшки был четвертак с двумя орлами.

Осмотрев монету, она удовлетворилась, что в той нет ничего необычного. Положив монету орлом вверх на ноготь большого пальца, Тень проделал трюк с подбрасыванием: подбросил ее так, что она как бы завертелась в воздухе – а на самом деле только качнулась, – потом поймал и, незаметно перевернув, положил на тыльную сторону левой руки.

– Решка! – радостно воскликнула она, когда он убрал с левой правую руку. – Обед за тобой.

– Да уж. Нельзя же всегда выигрывать.

Когда они заказали (Тень заказал мясной пирог, Сэм – лазанью), он полистал газету, просматривая колонки в поисках чего-нибудь о мертвецах в товарном поезде. Но ничего не было. Единственная любопытная история оказалась в передовице: городок заполонило рекордное число ворон. Местные фермеры предлагали развесить на общественных зданиях по всему городу мертвых птиц, чтобы отпугнуть живых; орнитологи утверждали, что это не поможет, поскольку живые птицы попросту съедят мертвых. Местные были неумолимы. «Увидев тела своих друзей, – заявил представитель фермеров, – они поймут, что им тут не рады».

От принесенной еды шел пар, и на тарелках ее было намного больше, чем под силу съесть одному человеку.

– А зачем ты едешь в Каир? – спросила с полным ртом Сэм.

– Понятия не имею. Мой босс передал мне, что я ему там нужен.

– Чем ты занимаешься?

– Я мальчик на побегушках.

Сэм улыбнулась:

– Ну, ты, ясное дело, не мафия: лицом не похож и ездишь на развалюхе. А почему в твоей машине пахнет бананами?

Не отрываясь от еды, он пожал плечами.

– Может, ты контрабандист, привозишь тайком бананы. – Сэм прищурилась. – Ты еще не спросил меня, чем занимаюсь я.

– Учишься, наверное.

– Висконсинский университет, Мэдисон.

– Где ты, без сомнения, изучаешь историю искусств, психологию, культурологию и социологию и, вероятно, увлекаешься бронзовым литьем. А еще ты, наверное, подрабатываешь в кофейне, чтобы оплачивать квартиру.

Раздув ноздри, Сэм опустила вилку и вытаращила глаза:

– Откуда ты, черт побери, все это узнал?

– Что? А теперь ты скажешь: нет, на самом деле я изучаю романские языки и орнитологию.

– Ты хочешь сказать, это была удачная догадка?

– Что?

Она буравила его темными глазами.

– Чудной ты парень, мистер… Я даже не знаю, как тебя зовут.

– Меня называют Тень.

Она насмешливо скривила губы, словно попробовала на вкус что-то неприятное. После, уже не треща без умолку, опустила голову и доела лазанью.

– Ты не знаешь, почему это место называется Египет? – спросил Тень, когда Сэм доела.

– За Каиром? Это в дельте Огайо и Миссисипи. Как Каир в Египте в дельте Нила.

– Логично.

Откинувшись на спинку стула, она заказала кофе и торт с шоколадом и взбитыми сливками, потом провела рукой по темным волосам.

– Ты женат, мистер Тень? – спросила она и, увидев, что он мнется, добавила: – Эге, а я ведь, похоже, снова задала каверзный вопрос?

– Ее в четверг похоронили, – ответил он, тщательно подбирая слова. – Она погибла в автокатастрофе.

– Ох. Господи Иисусе. Мне очень жаль.

– Мне тоже.

Возникла неловкая пауза.

– Моя сводная сестра потеряла ребенка, моего племянника, в конце прошлого года. Это тяжело.

– Да, тяжело. От чего он умер?

Она отпила кофе.

– Мы не знаем. Мы даже не знаем, правда ли он мертв. Он просто исчез. Но ему было только тринадцать. Это было в середине прошлой зимы. Моя сестра почитай что сломалась.

– А были какие-то… какие-нибудь улики? – Тень сам себе напомнил копа из телефильма. – Никто не заподозрил нечистой игры? – Теперь звучало еще хуже.

– Подозревали этого негодяя, моего лишенного родительских прав шурина. Который такая сволочь, что вполне мог его украсть. Наверное, это все же он. Но все произошло в маленьком городке в Северный Лесах. В чудесном, мирном, красивом городке, где никто никогда не запирает дверей. – Она со вздохом покачала головой, держа кофейную чашку обеими руками. – Ты уверен, что в твоем роду не было индейцев?

– Сам не знаю. Возможно. Я мало что знаю о моем отце. Но будь он американским индейцем, мама бы мне сказала. Может быть.

Снова кривая улыбка. На половине торта со взбитыми сливками – кусок был размером с ее голову – Сэм толкнула тарелку через стол Тени.

– Хочешь?

А он улыбнулся и, сказав «конечно», прикончил торт.

Официантка принесла счет, и Тень расплатился.

– Спасибо, – сказала Сэм.

На улице холодало. Прежде чем завестись, мотор несколько раз кашлянул. Выехав на трассу, Тень вновь взял курс на юг.

– Когда-нибудь читала о парне по имени Геродот? – спросил Тень.

– Господи. Что?

– Геродот. Ты когда-нибудь читала его «Историю»?

– Знаешь, – сонно сказала она, – совсем не врубаюсь. Не понимаю, о чем ты говоришь, не понимаю, откуда ты слова-то такие берешь. То ты просто тупой громила, то, черт побери, читаешь мои мысли, а потом мы вдруг обсуждаем Геродота. Отвечаю на твой вопрос: нет. Я не читала Геродота. Я о нем слышала. Может, по «Национальному радио». Это не его называют отцом лжи?

– Я думал, так назвали дьявола.

– Ага, и его тоже. Но они говорили, дескать, Геродот писал, что существуют гигантские муравьи, что золотые копи охраняют грифоны, и, дескать, он все это выдумал.

– Я так не думаю. Он записывал то, что ему рассказывали. Писал чужие истории. И в основном это были хорошие истории. Уйма странных мелких подробностей. Скажем, ты знаешь, что, если в Египте умирала особенно красивая девушка или жена правителя или еще кого, ее тело три дня не отправляли к бальзамировщику? Сперва давали сгнить на жаре.

– Почему? Нет, подожди. О'кей, кажется, я знаю почему. Это же отвратительно.

– В «Истории» описаны битвы и всевозможные обычные вещи. А еще боги. Один парень бежит сообщить об исходе битвы, долго бежит и вдруг видит на полянке Пана. «Скажи, чтобы здесь построили храм в мою честь». – «Ладно», – говорит Пану парень и бежит дальше. И докладывает новости с фронта, а потом добавляет: «Да, кстати, Пан хочет, чтобы вы построили ему храм». Совсем буднично, правда?

– Ладно, там есть истории про богов. И что ты хочешь этим сказать? Что у этого мужика были галлюцинации?

– Нет, – отозвался Тень. – Не в том дело.

Она прикусила ноготь.

– Я читала одну книгу про мозги, – сказала она. – Моя соседка по комнате ею все размахивала. О том, как, ну, пять тысяч лет назад доли мозга сплавились, а до того люди считали, что, если правая доля мозга что-то говорит, это голос бога приказывает им это сделать. А все дело в мозге.

– Моя теория мне нравится больше, – возразил Тень.

– Какая?

– В ту пору люди время от времени сталкивались с богами.

– А… – Молчание, только громыхание машины, рокот двигателя, нездоровый рык глушителя. Потом: – Ты думаешь, они еще здесь?

– Где?

– В Греции. В Египте. На островах. В тех местах. Ты думаешь, что если пройдешь по тем местам, где ходили тогда, то увидишь богов?

– Может быть. Только я думаю, люди не знали, кто перед ними.

– Готова поспорить, это как пришельцы из космоса, – сказала она. – В наше время люди видят пришельцев. Тогда они видели богов. Может, пришельцы происходят из правой доли мозга.

– Сомневаюсь, что боги подарили нам зонды для прямой кишки, – сказал Тень. – И скот они своими руками никогда не увечили. Для этого у них были люди.

Она фыркнула. Несколько минут они ехали в молчании, потом Сэм сказала:

– Хм, это напоминает мне мою любимую байку из курса сравнительного религиоведения 101. Хочешь послушать?

– Конечно.

– Так вот. Это об О́дине. О скандинавском боге. Слышал о таком? Плыл один король со своей дружиной на драккаре – это по всей видимости, было во времена викингов, – и они попали в штиль. Тогда король сказал, что принесет в жертву О́дину одного из своих воинов, если О́дин пошлет им ветер и поможет добраться до берега. Вот. Поднимается ветер и гонит корабль к берегу. Сойдя на землю, они стали тянуть жребий, чтобы узнать, кого им принести в жертву, – и оказывается, самого короля. Ну, король этому, разумеется, не обрадовался, но дружина порешила, что его можно повесить символически, а не убивать совсем. Взяли кишки теленка и свободной петлей набросили ему на шею, другой конец привязали к тонкой ветке, вместо копья взяли камышину и сказали: «Ладно, ты подвешен… вздернут?… короче, принесен в жертву О́дину».

За поворотом дороги возник еще один «Наш городок» (население 300), команда которого заняла второе место в чемпионате штата по скоростному скейтбордингу среди спортсменов до 12 лет. По обе стороны дороги – два огромно-экономичных размеров похоронных бюро… Интересно, сколько нужно похоронных контор, подумал Тень, на триста-то жителей…

– Так вот. И только они произнесли имя О́дина, как камышина превратилась в копье и ударила мужика в бок, телячьи кишки стали толстой веревкой, ветка – суком на дереве, а само дерево выросло, земля ушла вниз, и король с раной в боку повис, да так что лицо у него почернело, и умер. Конец истории. У белых людей бывают бестолковые боги, мистер Тень.

– М-да, – протянул Тень. – А ты разве не белая?

– Чероки.

– Чистокровная?

– Не-а. Только четыре пинты. Мама у меня белая. А папа был настоящий индеец из резервации. Он приехал в наши края, женился на моей матери, завел меня, а потом, когда они расстались, вернулся в Оклахому.

– Он вернулся в резервацию?

– Щас! Он занял денег и открыл забегаловку от «Тако Белл», назвал ее «Тако Била». Живет неплохо. Меня он не любит. Говорит, что я полукровка.

– Извини.

– Он – подонок. Я горжусь своей индейской кровью. К тому же это помогает оплачивать колледж. Черт, однажды, надо думать, поможет получить работу, если мои статуэтки не будут покупать.

– Ну, такое случается, – пробормотал Тень.

Он остановился в Эль-Пасо, Иллинойс (население 2500), чтобы высадить Сэм у ветхого коттеджа на окраине городка. На лужайке перед домиком стояло большое проволочное чучело оленя, увешанное помаргивающими лампочками.

– Хочешь зайти? – спросила она. – Тетя напоит тебя кофе.

– Спасибо. Мне надо ехать.

Тут Сэм улыбнулась, и вид у нее внезапно и впервые за все это время стал ранимый. Она похлопала его по руке.

– У тебя с головой не в порядке, мистер. Но ты клевый.

– Думаю, это называется «в природе человеческой», – улыбнулся в ответ Тень. – Спасибо за компанию.

– Нет проблем. Если по дороге в Каир встретишь богов, не забудь, передай от меня привет.

Выйдя из машины, она подошла к двери домика и, нажав кнопку звонка, стала на пороге и больше не обернулась. Тень подождал, пока откроется дверь и она благополучно окажется внутри, а потом нажал на газ и вернулся на трассу. Он проехал Нормал, Блумингтон и Лоундейл.

В одиннадцать часов вечера Тень начало трясти. Он как раз въезжал в Миддлтаун. Сообразив, что ему нужно поспать или просто перестать вести машину, он остановился перед «Найт-Инн» и, заплатив вперед за номер на первом этаже тридцать пять долларов, бросил на кровать пальто и первым делом отправился в ванную. Посреди кафельного пола лежал на спине печальный таракан. Протерев ванну полотенцем, Тень пустил воду. В спальне он снял одежду, сложил ее на кровать. Синяки у него на теле были темными и яркими. Сидя в наполненной ванне, он смотрел, как меняет цвет вода. Потом голым он постирал носки, трусы и футболку в раковине, выжал и развесил их на веревке над ванной. Таракана он оставил лежать, где был – из уважения к умершим.

Тень забрался в кровать, спросил себя, не посмотреть ли ему фильм, но для заказа платного видеофильма по телефону требовалась кредитная карточка, а использовать ее было слишком рискованно. Опять же он вовсе не был уверен, что ему станет лучше, когда он посмотрит на то, как люди занимаются сексом, которого сам он лишен. Телевизор он включил только для компании, трижды нажав на кнопку «сон» на контроле – это автоматически выключит аппарат через сорок пять минут. Времени было без четверти двенадцать.

Изображение было расплывчатым, как всегда бывает в мотелях, краски вело. Не в силах ни на чем сосредоточиться в этой оптической пустыне, он переключал одного с ночного шоу на другое. Кто-то демонстрировал что-то, что делало что-то по кухне и заменяло дюжину других кухонных агрегатов, ни одним из которых Тень не владел. Щелк. Мужик в костюме объяснял, что настал конец света, и Иисус – по тому, как он его произносил, имя состояло по меньшей мере из пяти слогов – сделает так, что бизнес Тени расцветет и расширится, если только Тень пошлет ему денег. Щелк: закончилась серия «Госпиталь M*A*S*H» и началось «Шоу Дика Ван Дайка».

Тень уже много лет не видел сериала «Шоу Дика Ван Дайка», но было что-то успокоительное в изображенном в нем черно-белом мире 1965 года, и потому, положив пульт подле себя на кровать, он погасил ночник. Глаза у него слипались, и тем не менее он сознавал, что на экране происходит нечто странное. Из всего сериала он видел только десяток серий, а потому не удивился, когда не смог вспомнить именно эту. Странным ему показался тон.

Все основные персонажи тревожились из-за того, что Роб пьет: он прогуливал работу. Тогда они пошли к нему домой: Роб заперся в спальне, и пришлось его уговаривать оттуда выйти. От выпитого он едва держался на ногах, но еще был довольно забавен. Его подруги, которых играли Мори Эмстердам и Роз Мари, ушли, разыграв пару недурных гэгов. Потом, когда пришла жена Роба и начала увещевать его не пить, он с силой ударил ее в лицо. Та, сев на пол, расплакалась, но не знаменитым завыванием Мэри Тайлер Мур, а мелкими беспомощными рыданиями; она все обнимала себя руками и раскачивалась из стороны в сторону, приговаривая: «Не бей меня, пожалуйста. Я сделаю все, что угодно, только не бей меня».

– Что тут, черт побери, происходит? – вслух возмутился Тень.

Изображение растворилось в красочных завитках, превращаясь в фосфоресцирующие точки статики. Когда оно вернулось, «Шоу Дика Ван Дайка» непонятным образом превратилось в «Я люблю Люси». Люси пыталась уговорить Рики позволить ей заменить их холодильник на новый. А когда он наконец ушел, она, скрестив ноги, села на кушетку и уставилась прямо перед собой – терпеливая в черно-белом сквозь годы.

– Тень, – сказала она. – Нам надо поговорить.

Тень молчал. Открыв сумочку, она достала сигареты, прикурила от дорогой серебряной зажигалки, которую тут же убрала на место.

– Я с тобой разговариваю. Ну.

– Бред какой-то, – сказал Тень.

– А что, остальная жизнь разумна? Не вешай мне лапшу на уши.

– Как скажешь. Но Люсиль Болл, которая говорит со мной из телевизора, на несколько порядков безумнее всего, что со мной до сих пор случилось.

– Это не Люсиль Болл. Это Люси Рикардо. И скажу еще вот что… я даже не она. Просто в этом контексте так проще выглядеть. Вот и все. – Она неловко поерзала на кушетке.

– Кто ты? – спросил Тень.

– О'кей. Хороший вопрос. Я – «дурацкий ящик». Я – Ти-Ви. Я – всевидящее око и мир катодного излучения. Я – паршивая трубка. Я – малый алтарь, поклоняться которому собирается вся семья.

– Ты телевидение? Или кто-то на телевидении?

– Телевизор – алтарь. Я – то, чему люди приносят жертвы.

– И что они жертвуют?

– В основном время, – сказала Люси. – Иногда друг друга. – Подняв два пальца, она сдула с них воображаемый дым, потом подмигнула, кокетливо прищурила глаз – заставка-символ шоу «Я люблю Люси».

– Ты бог? – спросил Тень.

Ухмыльнувшись, Люси манерно затянулась.

– Можно сказать и так.

– Сэм просит передать привет.

– Что? Какой Сэм? Что ты несешь? О ком ты говоришь?

Тень поглядел на часы. Двадцать пять минут первого.

– Не важно, – сказал он. – Ну, Люси-в-телевизоре. О чем нам нужно поговорить? Слишком многим в последнее время нужно поговорить. Обычно это кончается тем, что меня кто-нибудь бьет.

Наезд камеры: Люси выглядит озабоченной, губы поджаты.

– Ненавижу это. Мне так неприятно, что тебе сделали больно, Тень. Я бы никогда так не поступила, милый. Нет, я хочу предложить тебе работу.

– И что надо делать?

– Работать на меня. Я слышала, какие у тебя были неприятности с труппой «Агент-шоу», и скажу, на меня большое впечатление произвело то, как ты с ними обошелся. Эффективно, рационально, по-деловому, эффектно. Кто бы мог подумать, что ты на такое способен? Они вне себя от ярости.

– Правда?

– Они тебя недооценили, дорогуша. Я такой ошибки не допущу. Я хочу, чтобы ты был в моем лагере. – Встав, она пошла на камеру. – Давай рассуждать здраво, Тень: мы – грядущее. Мы – универмаги и супермаркеты, а твои дружки – дрянные аттракционы у дороги. Господи, мы – онлайн-магазины, а твои дружки сидят на обочине хайвея и продают свои продукты с тележек. Нет, они даже не торговцы фруктами. Продавцы кнутов для бричек. Латальщики корсетов из китового уса. Мы – теперь и завтра. А твои дружки – уже даже больше не вчера.

Это была до странности знакомая речь.

– Ты когда-нибудь встречала жирного мальчишку с лимузином? – спросил Тень.

Разведя руки, она комично закатила глаза – забавная Люси Рикардо, которая умывает руки от катастрофы.

– Техномальчика? Ты познакомился с техномальчиком? Послушай, он неплохой парнишка. Он один из нас. Просто он не умеет разговаривать с незнакомыми людьми. Поработав на нас, сам увидишь, какой он потрясающий.

– А если я не хочу на вас работать, Я-люблю-Люси?

В дверь квартиры Люси постучали, и послышался голос Рики за сценой, который спрашивал Лу-у-си, что ее так задерживает, им в следующей сцене надо быть в клубе; на мультяшном личике Люси промелькнуло раздражение.

– Черт, – ругнулась она. – Послушай, сколько бы ни платили тебе старики, я заплачу вдвое. Втрое. Во сто раз. Что бы они тебе ни дали, я могу дать намного больше. – Она улыбнулась великолепной, задорной улыбкой Люси Рикардо. – Только скажи, милый. Что тебе нужно? – Она начала расстегивать пуговицы блузки. – Эй? Тебе когда-нибудь хотелось увидеть грудь Люси Рикардо?

Экран погас. Включилась функция «сон», и телевизор умер. Тень поглядел на часы: половина первого.

– Нет, пожалуй, – сказал он.

Перевернувшись на бок, он закрыл глаза. Тут ему пришло в голову, что причина, почему ему больше нравятся Среда, мистер Нанси и все остальные, чем их противники, довольно проста: возможно, они грязны, возможно, они дешевка, и кормежка у них дерьмовая на вкус, но они хотя бы не говорят штампами.

И, подумалось ему, в любой день он, пожалуй, предпочтет супермаркету придорожный аттракцион, каким бы дешевым и бесчестным или печальным он ни был.

Утро застало Тень в пути – он ехал по холмистой равнине, поросшей жухлой травой, над которой временами возвышались безлистые деревья. Последний снег исчез. Тень заправил бак своей колымаги в городке, команда которого приняла участие в чемпионате штата по бегу на триста метров среди женщин младше 16 лет, и, надеясь, что не одна только грязь скрепляет кузов, прогнал машину через мойку при заправке. К немалому его удивлению, машина, будучи вымыта, оказалась вопреки всем ожиданиям белой и почти не ржавой. Он поехал дальше.

Небо над дорогой было невероятно голубое, и белый промышленный дым, поднимавшийся из труб завода, замирал – будто фотография. С сухого дерева вспорхнул и полетел в его сторону ястреб, его крылья вспыхивали в солнечном свете словно череда стоп-кадров.

Несколько часов спустя он сообразил, что подъезжает к восточному Сент-Луису. Попробовав его объехать, он оказался в местности, более всего напоминавшей квартал красных фонарей среди промзоны. Восемнадцатиколесные фуры и гигантские краны стояли возле складов с огромными и яркими вывесками, пестревшими орфографическими ошибками вроде «НАЧНОЙ КЛУБ 24 ЧАСА» и «ШОУ ЛУШЕЕ ПАДГЛЯДЫВАНИЕ В ГОРОДЕ». Покачав головой, Тень проехал автопарк насквозь. Лора любила танцевать, голой или в одежде (и в нескольких памятных вечерах переходя из одного состояния в другое), а он любил смотреть, как она танцует.

Ленч в городке под названием Красный Бутон состоял из сандвича и бутылки коки.

Тень проехал овраг, по краю заваленный тысячами желтых бульдозеров, тракторов и гусеничных транспортеров, и спросил себя, не это ли кладбище машин, куда приходят умирать бульдозеры.

Он миновал салон «Поп-на-Топе». Он проехал через Честер (с указателем на въезде – «Родина Бараньей Ноги»). На фасадах домов стали появляться колонны, теперь даже самый ветхий крохотный домишко красовался парой белых колон, превращавших его в чьих-то глазах в особняк. Он проехал по мосту над широкой мутной рекой и рассмеялся вслух, потому что называлась она, согласно указателю, «Широкая мутная река». Он видел покрывала бурого кудзу на мертвых по зиме деревьях, придававшие им очертания людей: это могли быть ведьмы, три старые карги, готовые открыть ему будущее.

Он ехал вдоль Миссисипи. Тень никогда в жизни не видел Нил, но слепящее дневное солнце, горящее на поверхности широкой бурой реки, напомнило ему илистые просторы Нила – не того, какой он сейчас, а того, каким он был в давние времена, когда тек подобно артерии через папирусовые болота, убежище кобр, шакалов и диких коров…

Дорожные знаки указывали на Фивы.

Дорога шла по двенадцатифутовой насыпи, так что Тень ехал высоко над болотами. Стайки птиц рыскали из стороны в сторону – черные точки в голубом небе, которые танцевали, повинуясь какому-то отчаянному броуновскому движению.

Солнце садилось, золотя мир волшебным, густым и теплым, сливочным, будто заварной крем, светом, от чего все стало казаться неземным и более чем реальным, и вот в этом свете Тень миновал вывеску, которая гласила, что он теперь въезжает в Исторический Каир. Проехав под мостом, он оказался в маленьком портовом городке. Внушительное здание суда Каира и еще более внушительная таможня походили на гигантские, только что испеченные печенья, политые сиропом золотого света.

Припарковав машину на боковой улочке, он вышел на набережную, не зная, смотрит он на Огайо или на Миссисипи. Маленькая бурая кошка, вынюхивая что-то, рыскала среди мусорных баков на заднем дворе, и золотой свет наделял магм ей даже мусор.

Над берегом реки скользила одинокая чайка, временами лениво взмахивая крыльями, чтобы не сбиться с курса.

Тут Тень сообразил, что он не один. В десяти шагах от него на тротуаре стояла маленькая девочка в старых теннисных туфлях и в мужском сером свитере вместо платья, рассматривая его с торжественной серьезностью шестилетнего ребенка. Волосы у нее были черные, прямые и длинные, а кожа такая же коричневая, как река.

Тень ей улыбнулся, она же только уставилась на него с вызовом в ответ.

Под стенами зданий раздался пронзительный вопль, за ним – истошный вой, и маленькая коричневая кошка метнулась из опрокинутого мусорного банка, а за ней вылетел черный длинномордый пес. Кошка стремглав юркнула под машину.

– Эй, – сказал Тень девочке, – видела когда-нибудь порошок невидимости?

Та неуверенно покачала головой.

– Ага, – сказал Тень, – тогда смотри.

Левой рукой он вынул четвертак, поднял его повыше, наклонил сперва в одну сторону, потом в другую и сделал вид, что перебрасывает его в правую руку, при этом сжал пальцы над пустотой и протянул сжатый кулак.

– А теперь, – сказал он, – я выну щепотку невидимого порошка невидимости из кармана… – Он запустил руку в левый внутренний карман, уронив туда при этом четвертак. – И посыплю им руку с монетой… – Он сделал вид, что сыплет что-то: – Смотри, теперь четвертак тоже невидимый.

Он разжал пустую правую руку и – состроив пораженную мину – столь же пустую левую.

Девочка только смотрела во все глаза.

Пожав плечами, Тень убрал руки в карманы, взял в одну руку четвертак, в другую – свернутую банкноту в пять долларов. Он собирался достать их из воздуха, а потом дать девочке пять долларов: вид у нее был такой, словно деньги ей не помешают.

– Надо же, – сказал он, – у нас появились зрители.

Черный пес и маленькая коричневая кошка тоже наблюдали за ним: они сели по обе стороны девочки и неотрывно смотрели на него. Огромные уши пса были навострены, что придавало ему выражение комичной настороженности. По тротуару к ним шел похожий на цаплю человек в очках в золотой оправе, близоруко посматривая по сторонам, словно искал чего-то. Может быть, владелец собаки.

– Как по-твоему? – спросил Тень пса, пытаясь успокоить от смущения маленькую девочку. – Ловко?

Черный пес облизнул длинный нос, а потом сказал низким и сухим голосом:

– Я однажды видел Гарри Гудини и, поверь мне, приятель, ты не Гарри Гудини.

Маленькая девочка поглядела на животных, потом подняла взгляд на Тень и вдруг развернулась и бросилась бежать. Маленькие ножки так ударяли в асфальт, как будто за ней гнались все силы ада. Двое животных посмотрели ей вслед. Тем временем подошел похожий на цаплю мужчина и, нагнувшись, почесал черного пса за ухом.

– Да ладно тебе, – сказал человек в очках с золотой оправой псу, – это всего лишь фокус с монетой. Он же не пытается выбраться из сундука под водой.

– Пока нет, – согласился пес. – Но еще попытается.

Золотой свет погас, и на смену ему пришла серость сумерек. Четвертак и свернутую банкноту Тень бросил назад в карман.

– Ладно, – сказал он. – Ну и кто из вас Шакал?

– Глаза открой, – посоветовал черный пес с длинной мордой и лениво потрусил за человеком в очках с золотой оправой. После минутного промедления Тень последовал за ними. Кошки нигде не было видно. Они вышли к большому зданию в ряду забранных ставнями домов. На табличке возле двери значилось: «ИБИС И ШАКАЛ. СЕМЕЙНАЯ ФИРМА. САЛОН РИТУАЛЬНЫХ УСЛУГ. С 1863».

– Я мистер Ибис, – сказал человек в очках с золотой оправой. – Думается, стоит отвести вас поужинать. Боюсь, моего компаньона ждет срочная работа.

В Нью-Йорке Салиму страшно, и потому он изо всех сил цепляется за чемодан с образцами, защищая, прижимает его к груди. Салим боится черных людей, которые косо смотрят на него, боится евреев – одетых во все черное, при бородах, шляпах и пейсах, этих он может распознать, а сколько тут еще не узнанных! – он боится самих толп, которые – всех лет, ростов и цветов кожи – извергаются на тротуары из высоких-превысоких, грязных домов; он боится завывающего блуу-блаа машин; он боится даже воздуха, который пахнет тут грязно и сладко и совсем не похож на воздух Омана.

Вот уже неделю Салим в Нью-Йорке, в Америке. Каждый день он ходит в две, иногда в три конторы, открывает свой чемодан с образцами, показывает медные безделушки: тускло поблескивающие кольца, пузырьки и крохотные фонарики, модели Эмпайр-Стейтс-Билдинг, статуи Свободы и Эйфелевой башни. Каждый вечер он посылает факс домой в Мускат шурину Фуаду и рассказывает, что не получил заказов или – был однажды счастливый день – что получил несколько заказов (но, как болезненно сознает Салим, недостаточно, чтобы покрыть стоимость авиабилетов и счет в отеле).

По непонятным Салиму причинам деловые партнеры его шурина заказали ему номер в отеле «Парамаунт» на 46-й стрит. Салима отель сбивает с толку, пугает его и вызывает клаустрофобию: такой дорогой, такой чужой.

Фуад – муж сестры Салима. Он небогат, но на паях владеет небольшой фабрикой по производству сувениров. Все делается на экспорт: в другие арабские страны, в Европу, в Америку. Салим работает у Фуада уже полгода. Фуад его немного пугает. Тон Фуадовых факсов становится все жестче. По вечерам Салим сидит в своем номере, читает Коран, который говорит ему, что и это пройдет, что настанет конец и его пребыванию в этом странном мире.

Шурин дал ему тысячу долларов на мелкие дорожные расходы, и деньги, которые казались преогромной суммой, когда он брал их, испаряются прямо на глазах. Когда он только прибыл сюда, Салим, побоявшись, что его примут за дешевого араба, то и дело давал на чай, всем и вся, с кем сталкивался, раздавал долларовые бумажки. А потом он решил, что его «имеют», как тут говорят, может, даже смеются у него за спиной, и совсем перестал это делать.

В первую свою поездку в подземке он потерялся и опоздал на встречу, теперь он ездит на такси, только когда нет другого выхода, а в остальное время ходит пешком. Он, спотыкаясь, входит в слишком жарко натопленные офисы (щеки у него окоченели от холода), потеет в тяжелом пальто, а ботинки у него отсырели от слякоти; и когда, дуя вдоль авеню (которые идут с севера на юг, а стриты – с запада на восток – вот как все просто, и Салим всегда знает, куда ему повернуться так, чтобы стать лицом к Мекке), ветры бьют его по щекам снегом.

Он никогда не ест в отеле (потому что, пусть партнеры Фуада и платят за номер, еду Салим должен покупать сам), нет, он покупает себе провизию в жарких закусочных, где готовят фалафель, и в мелких продуктовых лавках. Многие дни он проносил еду к себе наверх тайком, под полой, пока не понял, что никому нет до этого дела. И все равно ему не по себе, когда он вносит пакеты с едой в тускло освещенный лифт (Салиму всегда приходится нагибаться, чтобы найти нужную кнопку, нажав которую он попадет на свой этаж), а потом в крохотную белую комнатушку, куда его поселили.

Салим расстроен. Факс, который ждал его, когда он проснулся, был краткий, и слова звучали попеременно то с упреком, то строго, то разочарованно: Салим всех подводит – свою сестру, Фуада, деловых партнеров Фуада, султанат Оман, весь арабский мир. Если Салим не способен получить заказы, Фуад сочтет, что свободен от своих обязательств держать его на работе. Они полагаются на него. Его отель обходится слишком дорого. На что Салим разбрасывает там их деньги, живет себе как султан в Америке? Салим прочел факс в своей комнате (которая всегда была жаркой и душной, поэтому вчера вечером он открыл окно, и теперь в ней слишком холодно) и сидел потом неподвижно, а на лице у него застыло ужасное страдание.

А потом Салим идет в центр, прижимает к себе чемодан с образцами, словно в нем рубины и брильянты, вышагивает по холоду квартал за кварталом, пока не приходит к приземистому зданию на углу Бродвея и 19-й стрит. Он поднимается по лестнице на четвертый этаж, в офис «Панглобал Импорт».

Офис пыльный и грязный, сомнительный на вид, но Салим знает, что «Панглобал» распоряжается почти половиной всех декоративных безделушек, которые привозят в США с Ближнего Востока. Настоящий заказ, значительный заказ от «Панглобал» может окупить поездку Салима, обратить поражение в успех, и поэтому Салим сидит на неудобном деревянном стуле в приемной, неловко поставив на колени чемодан, и смотрит на средних лет женщину со слишком яркими крашенными хной волосами, которая возвышается за столом и сморкается в один «клинекс» за другим. Высморкавшись, она вытирает нос и бросает «клинекс» в корзину.

Салим пришел сюда ровно в десять тридцать, за полчаса до назначенной встречи. И теперь он ждет, краснеет, его знобит, и он думает, не начинается ли у него лихорадка. Медленно тикают минуты.

Салим смотрит на часы. Потом откашливается.

Женщина за столом смотрит на него свирепо.

– Да? – говорит она. Звучит как «га».

– Одиннадцать тридцать пять, – говорит Салим. Женщина смотрит на настенные часы и говорит снова:

– Га.

– Мне назначено на одиннадцать. – Салим примирительно улыбается.

– Мистер Блэндинг знает, что вы здесь, – неодобрительно отвечает она («Мыста Бэдыг зна шо ы сесь»).

Салим берет со стола старый номер «Нью-Йорк пост». Он читает по-английски хуже, чем говорит, и с трудом продирается через статью, словно разгадывает кроссворд. Он ждет – пухлый молодой человек с глазами обиженного щенка, – переводит взгляд со своих наручных часов на настенные.

В половине первого из кабинета выходят двое мужчин. Они громко разговаривают, тарабанят что-то на американском. Один из них, крупный и с пивным брюхом, жует нераскуренную сигару. Проходя через приемную, он бросает взгляд на Салима. Женщине за столом он советует попробовать лимонный сок и цинк, ведь его сестра свято верит в силу цинка и витамина С. Женщина обещает, мол, так и сделает, и протягивает ему несколько конвертов. Он убирает их в карман, а затем он и тот, другой, выходят в коридор. Звук их смеха исчезает на лестнице.

Час дня. Женщина открывает ящик стола и достает оттуда большой бумажный пакет, а из него – несколько бутербродов, яблоко и «милки вей». Из стола появляется пластиковая бутылочка со свежевыжатым апельсиновым соком.

– Извините, – говорит Салим, – не могли бы вы позвонить мистеру Блэндингу и сказать, что я все еще жду?

Женщина поднимает на него взгляд, словно удивлена, что он все еще здесь, словно последние два с половиной часа они не сидели в пяти футах друг от друга.

– Он ушел на ленч, – говорит она («Ун уол на леч»). Салим понимает, нутром чувствует, что Блэндинг – это и есть тот человек с нераскуренной сигарой.

– Когда он вернется?

Она пожимает плечами, откусывает от бутерброда.

– Остаток дня у него весь расписан, – говорит она («Осаток ня у его есь расысан»).

– Он примет меня, когда вернется? – спрашивает Салим. Она пожимает плечами, сморкается.

Салим голоден, в животе у него бурчит, а еще – разочарован и преисполнен бессилия.

В три часа женщина поднимает глаза и говорит:

– Ун нэ венеся.

– Простите?

– Мыста Бэдыг. Ун нэ вернеся сеоня.

– Могу я договориться о встрече на завтра?

Она вытирает нос.

– Телефн у ас ее. С'оки токо по телефну.

– Понимаю, – говорит Салим.

А потом улыбается: коммивояжер в Америке, так много раз говорил ему Фуад в Мускате, без улыбки все равно что голый.

– Завтра я позвоню, – говорит он.

Он забирает свой чемодан с образцами и спускается по слишком многим ступеням на улицу, где холодный дождь сменился мокрым снегом. Салим думает о том, как далеко ему до отеля, как холодно в этом городе, как тяжел чемодан… Потом ступает на обочину и машет каждой приближающейся желтой машине, не важно, горит на ней огонек «свободно» или нет, и каждое такси проезжает мимо.

Одно даже прибавляет при этом ходу, колесо попадает в яму, и каскад грязной воды со льдом летит на ботинки и брюки Салима. С мгновение Салим думает, не броситься ли ему на мостовую перед какой-нибудь из громыхающих машин, а потом понимает, что его шурина больше встревожит судьба чемодана с образцами, чем его самого, и что он не причинит горя никому, кроме любимой сестры, жены Фуада (так как он всегда был отчасти обузой отцу и матери, а его случайные связи в силу необходимости были краткими и анонимными), а кроме того, он сомневается, что хотя бы одна машина тут едет достаточно быстро, чтобы лишить его жизни.

Тут к нему подъезжает потрепанное желтое такси, и благодарный, что может оставить такие мысли, Салим садится.

Заднее сиденье заклеено серым скотчем; наполовину опущенный плексигласовый барьер оклеен предостережениями, напоминающими, что курить воспрещено и сколько стоит дорога до того или другого аэропорта. Записанный на пленку голос знаменитости, о которой Салим никогда не слышал, советует пристегнуть ремень.

– Отель «Парамаунт», пожалуйста, – говорит Салим.

Водитель бурчит и трогает с места, такси вливается в поток машин. Таксист небрит, одет в толстый свитер цвета пыли, а еще на носу у него пластмассовые солнечные очки. День серый, сгущаются сумерки: может, у водителя плохо с глазами? Дворники, елозя по стеклу, размазывают улицу в серые тени и пятна неоновых огней.

Из ниоткуда перед такси возникает вдруг грузовик, и таксист ругается – поминая бороду пророка.

Салим смотрит на именную табличку на приборной доске, но не может различить слов.

– Давно водишь такси, друг? – спрашивает он на родном языке.

– Десять лет, – на том же языке отвечает таксист. – Ты откуда?

– Из Муската, – говорит Салим. – В Омане.

– Из Омана. Я бывал в Омане. Давно это было. Ты слышал о городе Убар?

– Слышал, – отвечает Салим. – Потерянный Город Башен. Его пять-десять лет назад откопали в пустыне, не помню точно когда. Ты был на раскопках?

– Вроде того. Хороший был город. По ночам там ставили шатры три, может, четыре тысячи человек: каждый путник останавливался отдохнуть в Убаре, и музыка играла, и вино текло рекой, и вода там текла тоже, вот почему выстроили там город.

– И я это слышал, – говорит Салим. – Он погиб сколько – тысячу лет назад? Две?

Таксист молчит. Они стоят на светофоре. Красный свет сменяется зеленым, но таксист не трогается с места, и тут же позади начинает завывать какофония гудков. Нерешительно Салим протягивает руку в щель над плексигласом и трогает таксиста за плечо. Голова того вздергивается от неожиданности, он вдавливает педаль газа, и машина рывком проскакивает перекресток.

– Чертблячертчерт, – говорит таксист по-английски.

– Ты, верно, очень устал, друг.

– Я вот уже тридцать часов за баранкой этого Аллахом проклятого такси. Это уж слишком. А до того я спал пять часов, а до того еще четырнадцать отъездил. Перед Рождеством людей всегда не хватает.

– Надеюсь, ты много заработал, – говорит Салим.

Таксист вздыхает.

– Если бы. Сегодня утром я повез одного с пятьдесят первой в аэропорт Ньюарк. А когда мы туда приехали, он выскочил и убежал в зал прилета, и я не смог его отыскать. Пятьдесят долларов тю-тю, и пришлось еще самому заплатить дорожную пошлину на обратном пути.

Салим кивает:

– А я весь день прождал в приемной человека, который отказывается меня принять. Мой шурин меня ненавидит. Я уже неделю в Америке, но только проедаю деньги. Я ничего не продал.

– Что ты продаешь?

– Дерьмо, – говорит Салим, – никому не нужные побрякушки и сувениры для туристов. Гадкое, дешевое, дурацкое, уродливое дерьмо.

Таксист резко выворачивает вправо, объезжает что-то, едет дальше по прямой. Салим удивляется, как это он вообще видит, куда едет – ведь дождь, вечер, да к тому же толстые солнечные очки.

– Ты пытаешься продавать дерьмо?

– Да, – говорит Салим, дрожащий от волнения и ужаса, потому что сказал правду об образцах своего шурина.

– И его не покупают?

– Нет.

– Странно. Посмотри на здешние магазины, только его тут и продают.

Салим нервно улыбается.

Улицу перед ними перегораживает грузовик: краснолицый коп впереди размахивает, кричит и приказывает свернуть на ближайшую стрит.

– Поедем в объезд через Восьмую авеню, – говорит таксист.

Они сворачивают, на Восьмой – сплошная пробка. Воют гудки, но машины не двигаются.

Водитель кренится на сиденье. Его подбородок опускается на грудь, раз, другой, третий. Потом он начинает тихонько похрапывать. Салим протягивает руку, чтобы разбудить его, надеясь, что поступает как нужно. И когда он трясет водителя за плечо, тот шевелится, и рука Салима касается его лица, сбивая солнечные очки ему на колени.

Таксист открывает глаза и водворяет на место черные пластмассовые очки, но уже слишком поздно. Салим видел его глаза.

Машина едва ползет вперед под дождем. Перещелкивают, возрастая, цифры на счетчике.

– Ты меня убьешь? – спрашивает Салим. Губы таксиста поджаты. Салим следит за его лицом в зеркальце заднего обзора.

– Нет, – едва слышно отвечает таксист.

Машина снова останавливается. Дождь стучит по крыше.

– Моя бабушка клялась, что однажды вечером на краю пустыни видела ифрита или, быть может, это был марид, – начинает Салим. – Мы сказали, что это всего лишь самум, небольшая буря, но она твердила, нет, это ифрит, она, мол, видела его лицо, и его глаза были, как у тебя, словно два языка пламени.

Таксист улыбается, но его глаза скрыты за толстыми черными пластмассовыми очками, и Салим не может понять, веселая это улыбка или нет.

– Бабушки и сюда добрались, – говорит он.

– Много в Нью-Йорке джиннов? – спрашивает Салим.

– Нет. Нас тут немного.

– Есть ангелы и есть люди, которых Аллах сотворил из грязи, и есть еще народ огня, джинны.

– Здесь о моем народе ничего не знают. Думают, мы исполняем желания. Если бы я мог исполнять желания, как по-твоему, водил бы я такси?

– Я не понимаю.

Таксист как будто помрачнел. Салим смотрит на его лицо в зеркальце, наблюдает за тем, как шевелятся губы ифрита, когда он говорит:

– Они думают, мы исполняем желания. С чего они так решили? Я сплю в вонючей комнатушке в Бруклине. Я кручу эту баранку для любого вонючего придурка, у кого есть деньги оплатить дорогу, и для кое-кого, у кого таких денег нет. Я везу их туда, куда им нужно, и иногда мне дают на чай. Иногда мне платят. – Нижняя губа у него подрагивает. Ифрит, похоже, вот-вот расплачется. – А один как-то насрал на сиденье. Мне пришлось за ним подчищать, иначе нельзя вернуть в гараж машину. Как он мог такое сделать? Мне пришлось подтирать с сиденья жидкое говно. Это правильно, я спрашиваю?

Салим кладет руку на плечо ифриту, чувствует под шерстяным свитером упругую плоть. Ифрит отвлекается от рулевого колеса, на мгновение накрывает руку Салима своей.

Тут Салиму приходит на ум пустыня: пыльная буря несет красный песок в его мыслях, и в голове трепещут и надуваются парусами алые шелка шатров, окруживших Убар.

Они едут по Восьмой авеню.

– Старики верят. Они не мочатся в дыры в земле, ибо Пророк говорил, что в дырах живут джинны. Они знают, что ангелы бросают в нас пылающие звезды, когда мы пытаемся подслушать их беседу. Но и для стариков, когда они приезжают сюда, мы очень, очень далеки. Дома мне не приходилось водить такси.

– Мне очень жаль, – говорит Салим.

– Дурные времена, – откликается таксист. – Надвигается буря. И пугает меня. Я что угодно бы сделал, лишь бы убраться подальше.

Остаток дороги до отеля они молчат.

Выходя из такси, Салим дает ифриту двадцатку, говорит, чтоб оставил сдачу себе. А потом в порыве внезапной смелости называет ему номер своей комнаты. В ответ таксист молчит. Молодая женщина забирается на заднее сиденье, и такси отъезжает под холодным дождем.

Шесть часов вечера. Салим еще не написал факса шурину. Он выходит под дождь, покупает вечерний кебаб и картошку фри. Всего неделя, а он уже чувствует, как тяжелеет, округляется, становится мягче в этой стране под названием «Нью-Йорк».

В отеле его ожидает сюрприз: в холле, глубоко засунув руки в карманы, стоит таксист. Рассматривает стойку с черно-белыми открытками. При виде Салима он улыбается несколько смущенно.

– Я звонил в твой номер, – говорит он. – Но мне не ответили. Я решил подождать.

Салим тоже улыбается, касается его локтя.

– Я здесь, – говорит он.

Вместе они входят в освещенный тусклым зеленым светом лифт, держась за руки, поднимаются на пятый этаж. Ифрит спрашивает, можно ли ему принять душ.

– Я такой грязный, – говорит он.

Салим кивает. Потом садится на кровать, которая занимает почти все пространство белой комнатушки, слушает звук бегущей воды. Салим снимает ботинки, носки и наконец остальную одежду.

Таксист выходит из душа мокрый, обернув вокруг талии полотенце. Солнечных очков на нем нет, и в полутемной комнате в его глазах полыхает алое пламя.

Салим моргает, сгоняя слезы.

– Хотелось бы мне, чтобы ты видел то, что вижу я, – говорит он.

– Я не исполняю желаний, – шепчет ифрит, роняя полотенце, и толкает Салима – мягко, но непреодолимо – на кровать.

Проходит более часа, прежде чем ифрит кончает долгой струей в рот Салиму. Салим за это время кончил уже дважды. Сперма у ифрита странная на вкус, огненная, она обжигает Салиму горло.

Салим идет в ванную, полощет рот, чистит зубы. Когда он возвращается, таксист, мирно похрапывая, уже спит в белой постели. Салим пристраивается возле него, прижимается к ифриту теснее, и ему кажется, что кожей он ощущает песок пустыни.

Засыпая, он вдруг вспоминает, что так и не послал факс Фуаду, и испытывает укол вины. В глубине души он чувствует себя одиноким и опустошенным; он кладет руку на обмякший член ифрита и так, успокоенный, засыпает.

Они просыпаются перед рассветом, разбуженные движениями друг друга, и снова занимаются любовью. В какой-то момент Салим сознает, что плачет и что ифрит подбирает его слезы поцелуями огненных губ.

– Как тебя зовут? – спрашивает Салим таксиста.

– Имя на водительских правах, но оно не мое, – отвечает ему ифрит.

Потом Салим не мог вспомнить, когда закончился секс и когда начались сны.

Когда Салим просыпается, в белую комнату заползает холодное солнце. Он один.

Кроме того, он обнаруживает, что его чемодан с образцами исчез: все пузырьки и колечки, все сувенирные медные фонарики – все пропало, равно как и дорожная сумка, бумажник, паспорт и обратный билет на самолет в Оман.

На полу валяются джинсы, футболка и шерстяной свитер цвета пыли, а под ними – водительские права на имя Ибрагима бен Ирема, лицензия на вождение такси на то же имя, связка ключей и адрес английскими буквами на клочке бумаги. Лицо на фотографиях на лицензии и на водительских правах не слишком похоже на Салима, но, впрочем, на ифрита оно непохоже тоже.

Звонит телефон: это портье напоминает, что Салим уже уехал и его гостю придется вскоре уйти, чтобы обслуга могла убрать номер для другого постояльца.

– Я не исполняю желаний, – говорит Салим, пробуя на вкус эти складывающиеся у него во рту слова.

Одеваясь, он чувствует странную легкость.

Нью-Йорк очень прост: авеню идут с севера на юг, стриты – с запада на восток. Так ли уж это трудно, спрашивает он себя.

Он подбрасывает связку ключей, ловит ее в воздухе. Потом надевает черные пластмассовые солнечные очки, которые нашел в кармане куртки, и покидает номер отеля, чтобы отыскать свое такси.