"Священный ужас" - читать интересную книгу автора (Мерфи Уоррен, Сэпир Ричард)

Глава 7

Фердинанд Де Шеф Хант скомкал обертку печенья, составившего его сегодняшний второй завтрак, и легким движением отправил ее через левое плечо в мусорную корзину, отделенную от него тремя столами. Он знал, что его сослуживцы всегда следят как завороженные за тем, как он, не глядя, попадает в цель. Пусть хоть это отвлечет внимание других аналитиков компании от огромного экрана в противоположном конце комнаты — экрана, на котором высвечивалась неприглядная правда о состоянии дел на Нью-йоркской фондовой бирже.

По мере того, как ценные бумаги на бирже падали в цене, Хант, специалист по вопросам производства и сбыта лекарственных препаратов в новоорлеанском отделении компании «Долтон, Харроу, Петерсен и Смит», имеющей свое представительство на Нью-йоркской фондовой бирже, подыскивал все новые эвфемизмы для слова «депрессия». Рынок копил силы перед новым взлетом, на рынке происходила необходимая перестройка, рынок искал новое солидное обоснование для последующего неуклонного подъема.

На второй год депрессии, когда официальные лица в правительстве начали обсуждать вопрос, не стоит ли страна на пороге нового «экономического спада», Фердинанд Де Шеф Хант стал позволять себе маленькие вольности, когда его просили выразить свое мнение о состоянии рынка лекарственных препаратов.

— Принимайте их внутривенно[1], — говорил он.

Покупатели хихикали и почему-то больше не звонили.

И теперь, этим утром, когда, по его расчетам, шел последний месяц его блестящей биржевой карьеры — такой блестящей, что родовое поместье на берегу Миссисипи пришлось заложить в третий раз, чего не случалось с 1732 года, когда его предки получили это поместье в дар от семейства Бурбонов, Фердинанд Де Шеф Хант решил, что единственное, чем ему стоит заниматься, это подбрасывать бумажки высоко в воздух и по плавной дуге направлять их в мусорные корзины за его спиной.

Ему было двадцать восемь лет — красивый смуглый мужчина, своими руками всего добившийся в жизни, промотав миллион, доставшийся ему в наследство от матери четыре года тому назад.

— Не стоит этого делать, — сказал его коллега у него за спиной. — Сами Долтон и Харроу здесь.

— В Новом Орлеане?

— Да, с раннего утра. Заперлись в кабинете босса, запросили личные дела всех сотрудников, пообщались с боссом пару часов — и все.

— Они закрывают новоорлеанское отделение.

— Не может быть. Наше отделение — одно из наиболее успешно работающих.

— Это означает, что мы разоряемся медленнее, чем другие. Вот погоди, сам увидишь. Мы летим под откос. Жаль только, что это не произошло несколько лет назад, когда у меня еще водились деньги на обед.

— Если ты думаешь, дружище, что я опять перекинусь с тобой в картишки на обед, то ты спятил.

— Сыграем в «ножички»?

— Я видел тебя в парке. Выглядело так, что ты нож не бросаешь, а просто втыкаешь.

— Дартс?

— Ты неделю пьянствовал на свой выигрыш в дартс. Ты был единственным на всей Бурбон-стрит, у кого водились деньги.

— Бильярд? Гольф? Теннис? Пинг-понг? Кегли?

— Сегодня для разнообразия я сам хочу пообедать. Послушай, Хант, если бы у меня были твои таланты, я бы пошел в профессионалы. Я бы сегодня же вышел на площадку для гольфа. Завтра — на теннисный корт. А послезавтра обставил бы всех в бильярд.

— Не могу. Я обещал маме. Я не имею права зарабатывать этим деньги.

— Ты называешь свой талант «это». Я никогда не мог тебя понять.

— Ладно, — отмахнулся Хант, и тут, к его радости, разговор прервала секретарша, сообщившая, что его ждут в кабинете директора.

— Мне очистить стол сейчас или потом? — поинтересовался Хант.

— Думаю, никогда, — ответила секретарша и отвела его в кабинет босса, где сидели два человека — он хорошо знал, кто это, потому что не раз видел их портреты, развешанные на стенах конторы. Уинтроп Долтон и В. Родефер Харроу Третий. На обоих были темные полосатые костюмы-тройки. Долгой был седой и сухопарый с выражением неподкупной честности на лице, типичным для представителя старого богатого рода из штата Нью-Йорк. Харроу — потолще, с четко очерченными скулами и подслеповатыми голубыми глазами. Он был лыс, как бильярдный шар.

— Вы — младший представитель рода Де Шеф, так? — спросил Долтон, сидевший справа от стола директора. Харроу сидел слева. Сам директор отсутствовал.

— Ну, сэр, да, можно так сказать. Только по линии отца я — Хант. Мой отец — Л. Хант из Тексарканы. Возможно, вы слышали о нем. Подряды на поставки электротехнического оборудования. Попал в список самых выдающихся людей 1954 года. Первый президент компании «Арканзас элкс». Крупнейший дилер компании «Вермиллион сокет» на всем Юге.

— Никогда не слышал о нем, — сказал Долтон. — Садитесь и расскажите нам о своей матери. И особенно — о ее отце.

— Но, сэр, он умер...

— Печально слышать. А были у него еще дети?

— Да, у него был сын.

Хант увидел, как задрожали челюсти В. Родефера Харроу.

— И где живет ваш дядя? — спросил Долтон.

— Он умер ребенком. Ему было три года. Несчастный случай на охоте. Да, на охоте, хотя, я понимаю, это звучит необычно.

Хант чувствовал себя неловко в прекрасном кожаном кресле, одном из тех, что были куплены компанией в лучшие времена. Руки он положил на полированные деревянные подлокотники — словно готов был по первому слову убраться из кабинета.

— Расскажите нам об этом. Мы знаем, что в мире множество странных вещей.

Даже самая простая истина может кое-кому показаться странной.

— Он утонул в пруду.

— Что в этом странного? — удивился Долгой.

— Странно то, чем он занимался в этот момент. Вы не поверите — он охотился.

— Я верю. А в каком возрасте вы начали охотиться?

— Дедушка — отец моей матери — начал учить меня рано, а потом он умер, и мама заставила меня пообещать, что я никогда больше не буду этим заниматься, и с тех пор я не охотился. А когда она умерла, мне по наследству досталось поместье, которое раньше принадлежало деду. Он умер от сердечного приступа. Ну и вот, возвращаясь к поместью, когда я заложил его в первый раз, то занялся бизнесом. Я поступил на службу в компанию «Долтон, Харроу, Петерсен и Смит». И я не охочусь.

— Вы сказали: не буду заниматься «этим». Чем «этим»?

— Ну, это у нас вроде как семейный талант. Я бы не хотел об этом говорить.

— А я бы хотел.

— Ну, сэр, это очень личное.

— Я вижу, вы не расположены говорить. И В. Родефер, и я хорошо понимаем ваши чувства. Но мы бы хотели, чтобы вы нам доверяли. Как своим друзьям.

— Как друзьям, — эхом отозвался В. Родефер Харроу Третий.

— Как добрым друзьям, — подчеркнул Уинтроп Долтон.

— Я правда не хотел бы, сэр. Честно говоря, я стесняюсь.

— Друзья не должны стесняться друзей, — заявил Уинтроп Долтон. — Ты разве стесняешься меня, В. Родефер?

— Я слишком богат, чтобы стесняться, — брякнул В. Родефер Харроу Третий.

— Не обижайтесь на В. Родефера. Он с побережья. Прошу вас, продолжайте.

— Ну, понимаете, у членов нашей семьи есть особый дар. Во всяком случае, по маминой линии. Это имеет отношение к разным предметам. И на первый взгляд очень просто, но на самом деле довольно сложно. У этого довольно неприятная история, и моя мама заставила меня пообещать, что я не стану передавать это дальше. Похоже, я и не смогу это никому передать — сына у меня нет.

— Мы знаем, но разве нельзя научить этому кого-нибудь еще? — спросил Долтон.

— Строго говоря, научить этому невозможно. Понимаете, этому можно научить только человека определенного склада. Некоторые люди умеют, не глядя, чувствовать, где какой предмет расположен, и тут еще включается механизм наследственности, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Значит, у вас есть «это»?

— Да. Поскольку я Де Шеф по отцовской линии.

Челюсти Харроу затряслись от восторга.

— А не могли бы вы нам его показать, я имею в виду «это»? — поинтересовался Уинтроп Долтон.

— Конечно, — с готовностью согласился Хант и встал. Он взял со стола листок бумаги, ручку и календарик, сначала слегка подбросил их на ладони, а потом со словами: «Мусорная корзина вон там», — швырнул ручку, за ней календарь, а затем резким движением кисти подбросил бумагу вверх. Ручка, как мини-дротик, полетела пером вперед и звякнула о дно металлического ведра для мусора. Календарь последовал за ней, а листок бумаги описал в воздухе круг, упал на край ведра, потом съехал вниз и тоже оказался в ведре. — Когда бросаешь бумагу, все дело в воздухе. Бумага — это самое сложное. Главный секрет тут в том, что слишком много переменных величин. Как, например, когда стреляешь из ружья при сильном боковом ветре. Действительно сильном — узлов двадцать. Понимаете, что я имею в виду? Или когда играешь в гольф на сырой площадке, а тут еще начинает моросить дождь, — тогда игроки понимают, что имеют дело с непостоянными величинами. Тут требуется особое чутье — надо знать, где что расположено, что находится вокруг, и, конечно, чувствовать вес предмета. Большинство людей думает, что воздух — это ничто. Но на самом деле это не так. Воздух — это тоже предмет или вещество. Как вода или как этот стол. Воздух — это вещество.

— И ваше мастерство распространяется на все предметы? — поинтересовался Уинтроп Долтон. В. Родефер Харроу перегнулся через собственное пузо.

Свет ламп отражался от его гладкой, словно полированной лысины.

— Конечно.

— Пошли сыграем в гольф, — предложил Долтон. — По-дружески.

— По тысяче долларов за лунку, — добавил Харроу.

— У меня нет... Стыдно сказать, но у меня, бизнесмена, нет тысячи долларов.

— Для бизнесмена это довольно типично. Сколько у вас есть?

— У меня есть тридцать пять, нет, тридцать три цента. Я купил печенье. Вот все, что у меня есть.

— Мы сыграем на эту сумму, — сказал Харроу.

— Но мне нечем заплатить за аренду площадки.

— Об этом мы позаботимся. У вас есть клюшки? Ничего страшного, мы достанем и на вашу долю. Не считайте себя бедным только потому, что у вас нет денег. У нас тоже бывают трудные времена, но секрет нашего «это», если так можно выразиться, заключается в том, что мы никогда не считаем себя бедными. И мы не хотим, чтобы и вы себя таким считали.

— Ни в коем случае не хотим, — подтвердил Харроу.

Если бы это был кто-то другой, а не эти двое, то Фердинанд Де Шеф Хант чувствовал бы себя неловко на площадке для гольфа в обществе двух людей в жилетах, в рубашках с закатанными рукавами и в уличной обуви.

Долтон поспорил с администратором клуба по поводу цены за прокат клюшек.

Это бы сильно уязвило гордость Ханта, если бы Долтон не был тем самым Уинтропом Долтоном. Долтон требовал самые дешевые мячи.

Когда Долтон поставил мяч на стартовую отметку на первой дистанции-треке (длина — 425 ярдов, норма ударов — четыре) и нанес первый удар-драйв, мяч позорно срезался в кусты, росшие на берегу озера Поншартрен. Он на двадцать минут задержал всех остальных, пока искал свой мяч, хотя и отыскал еще два чьих-то мяча, ползая в кустах.

Хант первым драйвом послал мяч на 165 ярдов — не слишком удачно, но зато — точно по прямой в направлении к лунке. Бриз, дувший с озера, придавал ему силы. Траву на поле недавно подстригли, запах был чудесный, солнце ласково пригревало, и Фердинанд Де Шеф Хант полностью забыл о рынке ценных бумаг настолько полностью, насколько был способен.

Второй удар продвинул его вперед еще на сто пятьдесят ярдов и опять точно по прямой, и В. Родефер Харроу заявил, что ничего особенного в этом не видит. Потом Хант послал мяч по высокой крутой параболе. Мяч взвился в воздух и упал совсем рядом с лункой.

— Фью! — присвистнул Харроу.

— Ух ты! — не удержался Долтон.

— Ничего особенного, — сказал Хант и последним ударом — каких-то два дюйма — загнал мяч в лунку, закончив трек в четыре удара.

— Мы должны вам по тридцать три цента каждый, — сказал Долгой. — Итого: шестьдесят шесть центов. — И он заставил Харроу вытащить мелочь из кармана и отсчитать требуемую сумму.

— Давайте теперь сыграем на шестьдесят шесть центов, — предложил Долтон.

— Я хочу отыграться. А ты как, В. Родефер?

— Еще как, — заявил Харроу, которому на прохождение трека пришлось затратить девять ударов. При этом он еще и жульничал. Долтон затратил семь ударов, причем завершающий удар был довольно неплох.

Норма ударов на следующем треке тоже была равна четырем, и Хант преодолел этот трек аналогично первому: впечатляющий полет мяча и последний удар в лунку с расстояния в четыре дюйма.

— Теперь у вас доллар и тридцать два цента. Удвоим или хватит?

— Длина следующего трека — сто семьдесят ярдов, норма ударов — три. Я на таких — супер, — заявил Хант.

— Посмотрим, какой вы «супер».

А «супер» был вот какой: мяч летал, как птичка, всего было затрачено два удара, а потом Хант обнаружил, что играет на следующем треке на два доллара шестьдесят четыре цента. Проходя трек за треком и загоняя мячи в лунки, новые друзья продолжали расспрашивать его об «этом» и каждый раз удваивали ставки, говоря, что они не упустят шанса отыграться. К седьмому треку ставка увеличилась до сорока двух долларов двадцати четырех центов, и Хант вовсю разговорился со своими новыми друзьями.

Его мама, объяснил он, заставила его пообещать никогда не пользоваться «этим» для того, чтобы заработать себе на пропитание, так как этот семейный дар имел мрачное прошлое. Далеко не всегда им пользовались ради победы в спортивных состязаниях. Изначально это был способ заработать с помощью ножа и ружья. Де Шеф — старинное французское имя. Род ведет свое начало от одного из слуг при дворе Людовика Четырнадцатого. Слуга был помощником шеф-повара, но королю пришлось возвести его в дворянское достоинство, чтобы он получил право убивать дворян. Все дело началось, когда по приглашению короля ко двору прибыл убийца — иначе его не назовешь — откуда-то с Востока. Хант не знал, хорошо ли знают историю Долгой и Харроу, но объяснил, что в то время Король-Солнце — так называли Людовика — столкнулся с сильной оппозицией со стороны местных феодалов. Он хотел объединить страну.

Ну, и этому убийце Франция чем-то не приглянулась. Единственная его характеристика, сохранившаяся в роду Де Шефов, — это то, что он не был китайцем. Так вот, Франция ему не понравилась. И тогда король, который испытывал к нему глубочайшее уважение — а может быть, страх, пообещал заплатить огромную сумму, если этот азиат обучит некоторых из преданных королю дворян части того, что он умеет делать. По-видимому, этот азиат был очень хорош, просто великолепен.

— Мы считаем, что великолепны вы, — сказал Харроу, отсчитывая сто шестьдесят девять долларов — в казначейских билетах — и запихивая их в карман Ханту. Они уже отыграли на десятом треке и теперь возвращались в здание клуба.

— Да нет, куда мне до него. Я хочу сказать, мои способности — это ничто или почти ничто в сравнении с его. Ну, как бы то ни было, но ни один из дворян не смог ничему научиться, а потом этот азиат обнаружил, что помощник шеф-повара может, а король сказал, что простолюдин не имеет права убивать дворян, и для разрешения проблемы, как это принято во Франции, они придумали, будто один из его предков был незаконнорожденным сыном кого-то из знати, а значит, в его жилах текла дворянская кровь, и теперь, обучившись «этому» у азиата, он мог укокошить любого дворянина, какого укажет ему король. И с тех пор, как перед революцией Де Шефы приехали сюда, все они вроде как зарабатывали на жизнь именно таким способом. Пока дело не дошло до моей матери. Мама сказала: хватит, и заставила меня пообещать, что я никогда не стану использовать свой талант ради денег.

— Благородный порыв и благородное обещание, — сказал Долтон. — Но если что-то неправильно, неистинно, то это не может быть благородно, так?

— Пожалуй, так, — согласился Хант Выиграв 337 долларов 92 цента, он предложил заплатить за обед. Когда он выложил почти двести долларов за обед на троих у «Максима» и тем самым потратил большую часть своего выигрыша, Уинтроп Долтон сообщил ему, что он и так уже нарушил данное матери обещание.

— Но ведь все начиналось с тридцати трех центов! Я всегда играл на обед, иногда на выпивку или на пару баксов.

— Что ж, а теперь это — триста тридцать семь долларов и девяносто два цента.

— Я верну.

— Это не будет означать, что вы не нарушили обещания, и честно говоря, нам не нужны ваши деньги. Наблюдать вас в работе было истинным удовольствием.

— Колоссальным, — подтвердил Харроу. — Одно из пятнадцати самых незабываемых впечатлений в жизни.

— Вам неприятно, что вы нарушили обещание? — спросил Долтон.

— Да, — ответил Хант.

— Но все было нормально, пока вы не стали об этом задумываться. Когда вы нарушали обещание, не отдавая себе в этом отчета, все было прекрасно. Да или нет?

— Ну-у, да, — признался Хант.

— Вы себе друг или враг? — задал вопрос Харроу.

— Думаю, я себе друг.

— Тогда зачем же вы заставляете себя страдать?

— Я, э-э, я обещал.

— Правильно. И, храня верность данному вами обещанию, вы готовы обречь себя на голод, заставить себя жить в нищете — вы ведь разорены, и вообще причинить себе боль. Неужели вы и вправду думаете, что обязаны причинять себе боль?

— Ну-у, нет.

— Тогда зачем вы это делаете?

— Меня учили, что обещание есть обещание.

— Вас много чему учили. И меня тоже научили огромному множеству таких вещей, которые сделали меня жалким и несчастным и, честно говоря довольно противным человеком, — сказал Долтон.

— Вы можете уйти отсюда нищим, — добавил Харроу. — Вы можете возвратить нам долг. Вы можете даже считать, что должны нам за обед, и целый месяц отказывать себе в еде, чтобы расплатиться со мной, хотя мне эти деньги абсолютно не нужны. Вы станете от этого счастливее?

— Конечно, нет, — ответил Хант.

— Значит, это довольно глупо, так?

— Да, так.

Долтон по-хозяйски положил руку на плечо молодого человека.

— Скажи мне, сынок, неужели тебе ни капли не надоело быть глупым, причинять себе боль, превращать свою единственную жизнь в ад? Неужели не надоело?

— Кажется, надоело.

— Кажется? Ты не знаешь точно? — переспросил Долтон. — Ты что, глупый?

— Нет.

— Тогда перестань делать глупости, — произнес Долтон. — Мы просто пытаемся убедить тебя, что глупо умирать с голоду, пытаясь сохранить верность обещанию, которое уже нарушено.

— Я оставлю деньги себе, — сказал Хант.

— Понимаешь, сынок, тут есть кое-что еще. Мы хотим, чтобы ты был богат и счастлив. Ты поможешь нам сделать тебя богатым и счастливым?

— Поможешь? — подхватил В. Родефер Харроу Третий.

— Так точно, сэр, — отозвался Фердинанд Де Шеф Хант.

Долтон наклонился вперед.

— Мы хотим, чтобы ты познакомился с самым замечательным человеком на земле. Ему всего пятнадцать лет, но он лучше всех нас, вместе взятых, знает, как сделать людей счастливыми. В том числе и очень знаменитых людей. Ты будешь потрясен.

— Он как раз сейчас в Америке, — вставил Харроу.

— О, да святится его блаженное имя! — воскликнул Уинтроп Долтон.

— Да святится его совершенное блаженство! — эхом отозвался В. Родефер Харроу Третий.