Цирк

Братский Круг Света помог мне понять новое во мне. Ночью я держал ледяной молот в руках и прижимал его к груди. Сердце успокаивалось. Оно сживалось с новым даром Света. Теперь оно видело мир Земли.

В ближайший выходной мы с Фер, Рубу и Эп отправились на поиск. Наш магнит просвечивал московскую толпу. Подъехав на трамвае к «Националю», мы пошли вверх по Тверской. Сердца наши напряглись. Мы заходили в магазины, смотрели очереди, заглядывали в подъезды домов. Мясные машины двигались вокруг. Они были заняты своими делами. Морды их озадаченно клубились. Сердца качали кровь. Мышцы передвигали кости. И вокруг каждой мясной машины гудел рой ее жизни. Я проходил сквозь десятки этих роев, оберегая от них свое сердце. Оно искало. Фер была рядом. Она стонала от напряжения. Мы старались.

Пройдя Тверскую до Лесной, мы остановились. Сердцам сталоn тяжело. Они сильно бились, пульсировали Светом. Московская толпа была тяжелой. Густой гул висел в ней. Надо было раздвигать его. Мы вязли в этом гуле. Лица наши покрылись потом. Ноги подкашивались. Рубу и Эп взяли нас за спины. Прижались сзади. Мы откинули назад головы, облокотились на наших братьев. Мы смотрели в небо. И тяжело дышали. Мы вспоминали Лед. И ложились на него. И брали новую силу. И лежащая в Сибири глыба откликалась нам.

Отдохнув, мы перешли на противоположную сторону Тверской. И двинулись вниз. Гул мясных машин охватил нас. Мы просвечивали и раздвигали. Эп и Рубу поддерживали нас за спины. Помогали сердцем. Ноги наши передвигались тяжело.

Мы дошли до Страстного бульвара. Остановились. Отдохнули. Повернули. И сердца вспыхнули: наш! Высокий худощавый человек в дорогом пальто садился в автомобиль. С ним были двое. Пока он неторопливо усаживался на сиденье, я увидел его: иностранец, благополучная семья, старый отец, восемнадцать колонн университетского двора, рапира, два шрама, новый дом, война, шрапнель, семь осколков, маленькая грудь жены, кофе на чертеже, две дочери, боязнь заражения крови, боязнь булавок, боязнь заблудиться в лесу, подземные работы, бетон, вода и машины, молочный шоколад, бритье женского лобка, большие деньги, гайморит, лабиринт из подстриженного кустарника, порядок в письменном столе, любимая лошадь Нерайде, озеро в горах, аэроплан, цирк. Цирк. Цирк.

Машина громко заурчала и поехала.

– Стоять! – зарычала Фер, бросаясь за машиной. Ноги ее подкосились, она упала на руки Рубу.

Сердце ее изнемогало. Она хватала ртом воздух. Лицо ее побелело. Я опустился на колени. Зачерпнул мокрый снег с тротуара. Стал сосать его. Эп держал меня за плечи.

– Цирк, – произнес я. – Они идут в цирк.

Фер стало рвать. Потом она пришла в себя.

Здание Московского цирка находилось на Цветном бульваре. Мы купили билеты. И вечером сидели в круглом зале. Мы с Фер сразу заметили нашего. Он сидел рядом с сопровождающим, который был с ним в машине. Мы вчетвером сидели спокойно. Зал был полон мясных машин. Духовой оркестр заиграл марш. Занавес открылся и началось представление. На арену выходили клоуны и акробаты. Мясные машины хлопали им. Клоуны изображали глупых мясных машин. Один клоун бил другого по голове большим молотом, который был из папье-маше. У другого от каждого удара громко звенело в голове и текли струями фальшивые слезы. И сидящие в зале мясные машины радовались, что они не такие глупые, как клоуны. Акробаты рисковали своей жизнью, летая на трапециях под самым куполом. Они за это получали деньги. Мясные машины радовались ловкости акробатов. И боялись, что акробаты упадут. Затем на арену вышли мускулистые мясные машины. Они поднимали гири, разрывали цепи, держали на одной руке трех женщин. Потом они стали бороться. Обычные мясные машины увлеченно следили за борьбой сильных мясных машин. Многие в зале завидовали их силе. После силачей на арену выбежали маленькие мясные машины. Они стали кривляться, танцевать чарльстон и хохотать тоненькими голосами, изображая нэпманов. Вдруг из-за кулис выбежал медведь. Он был в наморднике, в большой фуражке с красной звездой и в переднике дворника. К его лапам была привязана большая красная метла. Медведь побежал на маленьких мясных машин. И они с визгом убежали от него за кулисы. Зал засвистел и захохотал. К медведю подбежал дрессировщик и незаметно всунул ему в рот кусочек мяса. Громкий голос объявил, что «красная метла скоро выметет сор из советской столицы». Зал аплодировал. Наш сидел и с интересом следил за происходящим. Мы спокойно наблюдали за ним. На арену выбежала дрессировщица в ярком платье. И вышел слон. В руках у дрессировщицы был жезл, увитый золотой лентой. На конце жезла был пуховый шарик. Внутри шарика был спрятан острый стальной наконечник. Им дрессировщица колола слона, чтобы тот выполнял ее приказы. Зал же видел, что она касается слона пуховым шариком. Большой слон боялся маленькой дрессировщицы. Он залезал на тумбу и поднимал передние ноги. Потом вставал на передние ноги и поднимал задние. Он хотел, чтобы все это поскорее кончилось и его отвели в клетку, где есть еда. Мясные машины хлопали. Им нравилась дрессировщица. Слона увели. И на арену выбежали три обезьяны. Они были одеты во фраки. И изображали Чемберлена, Керзона и Пуанкаре. Обезьяны забрались на большой барабан с надписью «Империализм» и прыгали. Зал смеялся и хлопал. Советские мясные машины радовались, что обезьяны похожи на иностранных мясных машин, которых критикуют советские газеты. После этого вышел фокусник. Он стал умело обманывать мясных машин. И они восторгались его мастерству. Он обманывал, что достает из шляпы кроликов и цыплят, обманывал, что распиливает женщину, обманывал, что становится невидимым. Мясным машинам нравилось, что фокусник так ловко и незаметно обманывает их. Затем вышел дрессировщик с собакой. Он сказал залу, что собака умеет считать до десяти. Но он тоже обманывал: на самом деле собака не умела считать. Она просто вовремя лаяла, чтобы получить кусочек сахара из руки дрессировщика. Но мясные машины хлопали собаке и верили, что она знает арифметику. Вслед за собакой на арене появилась мясная машина в костюме флибустьера и с ножами за поясом. Напротив него поставили деревянный круг. И пригласили добровольца из зала. Добровольцем оказалась женщина, сидящая в первом ряду. На самом деле она тоже работала в цирке. «Флибустьер» привязал ее к кругу, отошел и стал метать ножи в круг. Ножи воткнулись возле тела женщины. Потом он дал команду, и круг стал вращаться. Ему принесли четыре ножа с рукоятками-факелами. Свет в цирке погас. Раздалась барабанная дробь. «Флибустьер» поджег ножи и метнул их в круг. Они воткнулись тоже возле тела женщины. Свет зажгли. Зал громко зааплодировал. Мясные машины радовались ловкости метателя ножей. Но они не знали, что он большую часть своей жизни метал в цирке ножи. Женщина работала с ним последний год. Он нанес серьезные увечья четырем женщинам. На теле этой женщины было девять шрамов от его ножей. Она получала за это деньги. В конце представления на арену вышли гимнасты с советским флагом, серпом и молотом. Они кувыркались, а потом составили пирамиду, на вершине которой оказался флаг, а по краям – серп и молот. Мясные машины долго аплодировали. Потом встали и пошли к выходу. Мы ждали этого момента. И сразу же протиснулись к нашему. Его сопровождала коренастая мясная машина. Я быстро просмотрел сопровождающего и понял, что он чекист. И приставлен к иностранцу для охраны. Иностранец был важен для советских мясных машин. Мы шли за ним по проходу. Они вышли на улицу. Возле цирка стояли девять колясок с извозчиками и шесть автомобилей. Одна из машин ждала его. Он подошел к машине, достал портсигар с сигаретами. Закурил. Я встал неподалеку и просматривал его. Он был связан с чем-то подземным: бетон, земля, вода, грязь, жижа, робы рабочих, шланги. Он курил. Сопровождающий тоже закурил. Папиросу. Он презирал иностранца. Но выполнял свою работу. Фер, Эп и Рубу стояли поодаль. Я ждал, что делать. Иностранец усмехнулся, докурил, кинул окурок. Сопровождающий открыл ему дверь автомобиля.

– Ньет. Гульят. Дишат, – произнес иностранец на ломаном русском, повернулся и пошел по бульвару.

Сопровождающий двинулся за ним. Автомобиль развернулся и поехал рядом.

Я взял Фер под руку. И мы последовали за ними. Эп и Рубу двигались поодаль. Иностранец пошел по бульварному кольцу в сторону Тверской. По бульвару шли редкие прохожие. Иностранец дошел до Петровки, свернул по направлению к центру. Возле Петровского монастыря он остановился и поежился:

– Сьергей. Холёдно. Домой.

Сопровождающий сделал знак водителю автомобиля. Тот подъехал. Сопровождающий подошел к машине, открыл заднюю дверь. Я оглянулся: впереди удалялась коляска и шла, пьяно посмеиваясь, пара мясных машин. Редкие фонари освещали ночную Петровку. Лаяла собака. Я торкнул сердца братьев. Они поняли. Братья выхватили оружие. Эп ударил сопровождающего наганом по голове. Тот упал. Я навел пистолет на иностранца:

– Bouge pas!1

Рубу приставил наган к ветровому стеклу автомобиля. Водитель замер.

– Montez dans la voiture!2 – приказал я иностранцу.

Он стал медленно садиться в автомобиль. Я подтолкнул его. Рубу сел на переднее сиденье рядом с водителем. Упавший чекист застонал. Эп и Фер подняли его и впихнули в машину. Фер втиснулась следом.

– Останься, – сказал я Эп. – Вызови Пило и Джу.

И он отошел от машины в темноту.

Иностранец был напуган. Я сидел с ним рядом, уперев пистолет ему в живот. Разбитая голова сопровождающего была у меня на коленях.

– Сидите спокойно, – сказал я ему по-русски.

– Разворачивайся, – приказал Рубу водителю, обыскивая его.

Водитель послушно стал крутить руль. Оружия у него не оказалось.

– Поедешь в Люберцы, – Рубу приставил наган к виску водителя.

– Бензина не хватит, – пробормотал водитель.

Я увидел, что он обманывает. И быстро просмотрел его:

– Хватит бензина. Вспомни погибшую жену. Не бойся пчел. Третий раз тебя не покусают.

Водитель замер.

– Глотни из тещиной фляжки. И поехали.

Водитель непонимающе покосился на меня. Потом дрожащей рукой открыл дверцу рядом с приборной доской, достал фляжку с зубровкой. Сделал большой глоток. Закрыл фляжку, убрал.

И мы тронулись.

По дороге иностранец стал спрашивать меня по-французски, кто мы и что хотим. Я ответил, что мы не причиним ему вреда. Сопровождающий слабо стонал всю дорогу, потом затих: сердце его остановилось. Удар Эп оказался слишком сильным. Прибыв на место, мы въехали на территорию дачи. Связали водителя и заперли в подвале. Иностранца ввели в дом. Едва за ним закрылась дверь, мы набросились на него, дрожа от нетерпения. Рубу схватил его сзади и прижал к себе, Фер разорвала на груди одежду, взвизгивая, обхватила его колени. Он был очень напуган. Потому что не понимал наших действий. Он предлагал нам деньги. Достав с чердака ледяной молот, я ударил его в грудь так сильно, что он сразу потерял сознание, а из носа и из ушей его потекла кровь. Мы припали к нему.

– Ковро, Ковро, Ковро, – откликнулось его сердце.

Мы закричали от радости. Сердца ликовали. Раздев брата Ковро, мы омыли его, обтерли, перевязали грудь и уложили в постель. Ожившее сердце вывело его из обморока. Обессиленный, он лежал при свете керосиновой лампы. И смотрел перед собой широко открытыми зелено-голубыми глазами. Мы сидели рядом. И осторожно трогали его сердце. Мы успокаивали его. У нас уже был опыт обращения с проснувшимися сердцами.

Ковро стал слабо бормотать по-немецки. Он терял сознание и снова приходил в себя. Проснувшееся сердце совсем обессилило его: он не мог пошевелить пальцем. Фер гладила ему руки, лизала и грела дыханием побелевшее лицо. Мы гладили его тело.

Он был немцем. В мире мясных машин его звали Себастиан Вольф. Ему только что исполнилось тридцать пять лет. Он происходил из солидной промышленной династии: его отцу и дяде принадлежали угольные шахты в Бохуме и медеплавильный завод в Дюссельдорфе. Едва окончив гимназию, он добровольцем пошел на фронт, был ранен шрапнелью и демобилизовался. Выучившись в Ганновере и в Оксфорде, он получил два диплома – архитектора и электротехника. Отказавшись от места управляющего на отцовских шахтах, Вольф стал сам делать себе карьеру. Организованное им проектное бюро занялось перспективным делом – подземными коммуникациями. К тридцати годам Себастиан Вольф состоялся в Европе как известный проектировщик. Он строил подземные заводы и цитадели, прокладывал тоннели в горах и шахты для метро. Проектное бюро «S.Wolf und Со.» стало модным в подземном строительстве. Большевики предложили ему огромные деньги за проект подвода коммуникаций для московского метро. Вольф согласился. Приехав полгода назад в Москву, он подписал контракт. Официально в печати его имя не фигурировало: советская пропаганда не могла допустить, чтобы в проектировании московского метро принимал участие буржуазный инженер. Он согласился и на это: ему был важен сам проект и деньги. Проект был почти готов. В Германии Вольфа ждали жена и две дочери.

Но его главной страстью было покорение подземелий.

Из развлечений он больше всего любил скачки, фехтование и цирк. С цирком был связан его детский сон. Семья жила в поместье под Дюссельдорфом. Однажды старший брат взял восьмилетнего Себастиана в город, чтобы показать ему приехавший на гастроли французский цирк-шапито. Цирк очень понравился мальчику. Особенно поразила его голубая девочка на розовом слоне. Девочка танцевала на нем, а слон кланялся публике и протягивал шляпу. В шляпу бросали деньги. Себастиан влюбился в голубую девочку. И назавтра потребовал, чтобы его опять повезли в цирк. Но шапито уже покинул Дюссельдорф. С Себастианом случилась истерика. Ночью у него поднялась температура. Ему приснился сон: он в пустом цирке, посередине которого стоит ледяной слон. На слоне сидит голубая девочка. Она приглашает Себастиана покататься на слоне. Он подходит, слон подсаживает его хоботом на спину. Себастиан садится на слона. Девочка обнимает его за плечи. И командует слону: «Ole!» Ледяной слон идет по кругу. И скрипит. Скрип ледяного слона заставляет Себастиана сладко плакать. Потому что слон очень холодный, но очень добрый. И мучительно родной. Голубая девочка обнимает Себастиана сзади теплыми руками и шепчет в ухо:

– Un enfant ne peut pas pleurer!3

После этого Себастиан навсегда полюбил цирк, хотя в семье его отца это зрелище считалось вульгарным развлечением толпы. Себастиан ходил в цирк гимназистом, до войны, и студентом – после нее. Он бывал в известных цирках Парижа, Лиссабона, Лондона и Гамбурга. Но никогда больше он не видел голубую девочку на розовом слоне.

А ледяной слон каждый раз приходил к нему в горячечные сны, когда он бредил с высокой температурой. И каждый раз Себастиан плакал во сне сладкими слезами, слыша ледяной скрип.

Мы берегли покой брата Ковро.

Под утро приехали сестры Пило и Джу. Они сменили нас. И сели рядом с постелью новообретенного. Мы же, пока не рассвело, снова посадили шофера за руль и поехали дальше от Москвы. Свернули с шоссе в глухой лес, пристрелили шофера, облили машину и оба трупа оставшимся бензином и подожгли. После чего мы долго шли пешком до железнодорожной станции. Сели на поезд и доехали до Казанского вокзала. Мы с Фер опоздали на службу на сорок четыре минуты. За провинность начальник обязал нас после работы мыть полы на нашем этаже. А также «сигнализировал о разгильдяйстве Дерибасов» комсомольскому секретарю, чтобы нас «проработали с песочком» на комсомольском собрании. Морда начальника властно клубилась:

– Забыли, где работаете? Забыли, чью фамилию носите? Дисциплина – прежде всего. ОГПУ – это вам не цирк!