"Сказание о Ёсицунэ (пер. А.Стругацкого)" - читать интересную книгу автора (Unknown Unknown)

О том, как Ёсицунэ покинул горы Ёсино

Рано утром монахи собрались на совет в саду перед храмом Проповедей. Молодые сказали:

– Судья Ёсицунэ пребывает поблизости, в долине Срединной нашей обители Тюин. Пойдём и схватим его и представим Камакурскому Правителю!

– Вот суждение несмышлёной молодости! – возразили старые. – Ёсицунэ нам не враг. И не враг он государеву дому. Просто у него несогласие с господином Ёритомо. И вообще, тем, кто хоть и от мира сего, но окрасил свои три одежды в чёрный цвет, не пристало нахлобучивать шлемы, хватать луки и стрелы и убивать живое!

– Это, конечно, так, – сказали молодые. – Но разве вы не слыхали, что случилось в прошедшие годы Дзисё? Монахи горы Хиэй и монахи Миидэры примкнули к мятежу сиятельного Митохито, принца Такакуры, а потом братия Горы изменила. Братия Миидэры хранила верность, но помощь с юга из великих монастырей Тодайдзи и Кобукудзи всё не приходила, и принц бежал к ним в Пару, но был по дороге сражён насмерть шальной стрелой близ храма на горе Коме – Лучезарного Сияния. И хотя монахи Тодайдзи и Кобукудзи помочь ему не успели, однако за одно лишь согласие принять сторону принца великий министр Киёмори обе эти обители разгромил. И нам об этом вечно помнить! Если в Камакуре узнают, что Судья Ёсицунэ скрывается в здешних горах, войска восточных провинций мигом получат приказ, вступят в наши горы и пустят под копыта своих коней сей великий храм, над которым трудился сам император Киммэй. А уж хуже этого ничего случиться не может!

И старые монахи сказали:

– Ладно, поступайте как знаете.

Этот день монахи переждали, а на рассвете двадцатого дня зазвонили в большой колокол, созывающий на общий сбор.

Между тем Судья Ёсицунэ пребывал в Восточной долине Срединной обители. В пустынных горах валил снег, затихли ручьи. Коням здесь было не пройти, и брошены были сёдла и прочая сбруя; не было с ними носильщиков, и не имели они даже грубой походной еды; все безмерно устали и спали беспробудным сном.

Едва рассвело, как со стороны далёкого подножья храмовой горы послышался звон большого колокола. Судья Ёсицунэ встревожился и разбудил своих самураев.

– Только что отзвонили рассвет, – сказал он им, – и вот уже звонят в большой колокол. Это неспроста. Знайте, что перед нами Священная Вершина Ёсино, сам император Киммэй воздвигнул у её подножья храм Алмазного Царя Дзао-Гонгэна, чья чудотворная сила несравненна, а кроме него в горах окрест спорят крышами многие иные храмы, посвящённые Восьми Младенцам Фудо-мёо, а также божествам Каттэ, Сикиодзи, Сокэ и Кояукэ, – словом, их вокруг множество. Может быть, поэтому братия всех этих монастырей, по примеру своих настоятелей, исполнена спеси и гордости и не указ им ни вельможа, ни воин. И уверен я, что вот сейчас, без всяких рескриптов и повелений, единственно для того, чтобы угодить Камакуре, облачаются они в доспехи и обсуждают против нас поход.

И сказал Бидзэн Хэйсиро:

– Что ж, если так случилось, надобно быстро решить: либо нам уходить, либо, наоборот, дать им бой и погибнуть, либо вспороть себе животы. Прикажите каждому тут же, без колебаний, высказать свой совет.

Исэ Сабуро сказал:

– Пусть меня посчитают трусом, но не вижу я, ради чего стоит нам здесь покончить с собой или пасть в бою от руки монахов. Надлежит господину уходить снова и снова, пока не достигнем мы мест, где найдёт он надёжную опору.

Выслушав это, воскликнул Хитатибо:

– Отменно сказано! Мы все так полагаем!

Но Бэнкэй возразил:

– Чепуху вы несёте! Монастыри есть всюду, и коли каждый раз, когда заслышится храмовый колокол, мы станем вопить, что-де враг наступает, и ударяться в бегство, тогда не найдётся, наверное, и гор таких, где бы нам ни чудились враги. Вы все оставайтесь здесь, а я проберусь вниз и погляжу, что там за суета в этом храме.

– Это мне по душе, – произнёс Ёсицунэ. – Но ведь ты вырос и воспитывался в монастыре на горе Хиэй. Что, если кто-нибудь с берегов здешней реки Тодзу опознает тебя?

– Да, я долго пребывал у преподобного Сакурамото, но этим паршивцам меня нипочём не узнать, – ответил Бэнкэй и поскорей отошёл.

Он облачился в иссиня-чёрный кафтан, натянул поверх свой панцирь из чёрной кожи и нахлобучил шапку момиэбоси. Хоть и был он монахом, но голову не брил и отрастил волосы на три суна, поэтому он обвязал их платком хатимаки. Затем подвесил он к поясу меч длиною в четыре сяку два суна, взял алебарду с лезвием в форме трехдневного месяца и, натянув сапоги из медвежьей шкуры, пустился вниз по склону, разметая на ходу выпавший накануне снег, словно опавшие лепестки вишни.

К востоку от молельни Мирокудо, Будды Грядущего, и выше молельни Будды Дайнитидо, Великого Солнца, он остановился и взглянул вниз. По всему монастырю Дзао-Гонгэна была шумная суета, большая толпа кишела у Главных Южных Ворот. Видно, престарелые монахи держали совет в храме Проповедей, но остальная братия, покинув их, ярилась нетерпеливо во дворе. Молодые, вычернив зубы, пристёгивали к панцирям наплечники, подвязывали завязки шлемов, подвешивали низко за спиной колчаны со стрелами, нацепляли тетиву, уперев луки в землю, каждый держал алебарду, а было их человек сто, и все они рвались выступать, не дожидаясь старших.

Увидев это, Бэнкэй подумал: «Ну, будет дело!», повернул назад и возвратился в долину Срединной обители.

– Мешкать некогда, – сказал он. – Враг на расстоянии полёта стрелы.

Ёсицунэ спросил его:

– Воины Камакуры или монахи?

– Здешняя братия, – ответил Бэнкэй.

– Тогда нам придётся плохо. Они знают эти горы. Пустят впереди самых крепких на ногу, загонят нас в какое-нибудь гиблое место – и нам конец. Вот если бы и среди нас был кто-нибудь, кому эти горы известны, он бы повёл нас и мы смогли бы уйти.

И сказал Бэнкэй:

– А эти горы почти никто и не знает. Три священных вершины есть в заморских краях: Юйван, Сянфэн и Шангао. И две священных вершины есть в нашей стране: вершина Единственного Пути Итидзё и вершина Бодай – Прозрения. Итидзё – это гора Кацураги, а Бодай – гора Кимбусэн, вот эта, пред которою мы стоим. Здесь очищал свою плоть и свой дух Святой Эн-но Гёдзя. Зрел он благоговейно поезд принца Упасаки, как вдруг закричали тревожно птицы. Глядит: на водах потока Хацусэ стоит во плоти сам Фудо-мёо, кому он особенно поклонялся. С той поры эта гора запрещена для тех, кто не очистил себя от скверны мирской, и людям сюда пути нет. Сам я и не пытался восходить на неё, но, как мне говорили, на три стороны она непроходима. И вот: с одной стороны на нас уставлены стрелы врагов; на западе – пропасть, где замирают и птичьи крики; на севере – пропасть, именуемая «Возвращение Благовестного Дракона», и на дне её крутится бешеный горный поток. Так что нам остаётся идти на восток, в местность Уда провинции Ямато. Тогда мы сумеем уйти.