"Шпион по призванию" - читать интересную книгу автора (Уитли Деннис)

Глава 12 ЧЕЛОВЕК В ЗЕЛЕНОМ

Шагая без определенной цели в сторону от особняка де Рошамбо, Роджер предавался мрачным мыслям, среди которых наиболее четкой была одна: в течение нескольких дней он должен найти себе какую-нибудь работу. Рен располагался милях в пятидесяти от Сен-Мало, ближайшего морского порта. Роджер был готов признать себя побежденным и умолять перевезти его через пролив, обещая отработать переезд, но несколько его крон не могли обеспечить ему поддержку во время столь длительного похода, а бедность французских деревень не позволяла ему рассчитывать на еду и ночлег в обмен на случайную работу. Чем бы он ни решил заняться позже, прежде всего следовало найти работу в Рене, дабы накопить хотя бы пять луидоров, прежде чем строить планы на будущее.

Неожиданно Роджеру пришло в голову, что он вовсе не лишен дружеской поддержки. Мэтр Леже не только помог ему советом по указанию Атенаис, но и вел себя по отношению к нему в высшей степени любезно.

Через некоторое время Роджер снова предстал перед напыщенным месье Альдегондом, который сообщил, что адвокат живет на улице д'Антрен, неподалеку от ратуши, и что эта улица находится по другую сторону площади.

Следуя полученным инструкциям, Роджер быстро разыскал нужный дом. Большое старинное здание служило одновременно и жильем и конторой, судя по зеленым проволочным жалюзи на окнах первого этажа и головам нескольких молодых людей, склонившимся над гроссбухами. Войдя, Роджер назвал свое имя и сказал, что хотел бы повидать мэтра Леже.

Молодой парень, чуть старше его, с огненно-рыжими волосами и веснушчатой физиономией, попросил Роджера подождать в маленькой, пахнущей плесенью приемной. Через десять минут он вернулся и проводил Роджера в комнату на втором этаже, где за большим столом, заваленным книгами и пергаментами, сидел безукоризненно одетый мэтр Леже.

— Добрый день, мой юный друг, — радушно приветствовал посетителя человек в зеленом. — Чем могу служить?

— Мне нужны ваши совет и помощь, если вы будете любезны предоставить их мне, — ответил Роджер, садясь в удобное кресло, на которое указал ему адвокат. Без долгих предисловий он объяснил, в сколь затруднительном положении оказался после смерти доктора Аристотеля Фенелона.

Мэтр Леже приладил на тонкий острый нос очки в стальной оправе, соединил кончики пальцев и внимательно выслушал рассказ. Едва Роджер умолк, он промолвил:

— Ваше положение не из легких, и думаю, что лучшим выходом для вас было бы вернуться к родителям. Если я ссужу вас деньгами на путешествие в Страсбург, вы можете гарантировать их возмещение?

Роджер слегка покраснел. Может, подумал он, взять деньги и воспользоваться ими для возвращения в Англию? Но все в нем запротестовало при мысли о появлении дома без гроша в кармане в расчете на отцовское милосердие, поэтому он смущенно ответил:

— Ваше предложение, месье, в высшей степени любезно, и я глубоко вам за него признателен. Но я оставил дом из-за ссоры с отцом, который сделал мою жизнь невыносимой, поэтому не могу подумать о возвращении, прежде чем найду возможность заработать себе на жизнь.

Адвокат сочувственно кивнул:

— Ну, в таком случае, если вы сообщите мне вашу квалификацию, я посмотрю, не удастся ли мне предложить вам что-либо подходящее.

— В школе, месье, я хорошо успевал в сочинении и чистописании. К несчастью, я ничего не знаю о бухгалтерии, зато силен в языках — мой наставник много раз хвалил меня за успехи в латыни и греческом.

Мэтр Леже посмотрел на молодого человека с интересом:

— Хорошее знание латыни — ценное качество. К тому же вы, разумеется, свободно говорите и пишете по-немецки?

Это был удар, которого Роджер не ожидал, и, чтобы отразить его, требовалось признаться во лжи относительно своего эльзасского происхождения, но Роджер нашел компромиссный вариант.

— Я также очень хорошо владею английским, — быстро сказал он. — Говорят, что у меня природный дар к этому языку.

— Знание языков вкупе с бойким пером и хорошим почерком свидетельствуют о пригодности к ученой профессии, — заметил мэтр Леже. — Вам не приходило в голову посвятить себя юриспруденции?

Роджер вновь оказался в тупике. Он жаждал путешествий и приключений, и лишь немногие занятия были дальше от подобной жизни, чем корпение над юридическими документами. Но в данный момент он размышлял не о постоянной карьере, а всего лишь о временной работе с целью избежать голода, поэтому тактично ответил:

— Нет, месье, я не задумывался об этом, но профессия, несомненно, почетная и интересная.

Нотариус сухо улыбнулся:

— Во Франции она более прочих способна создать положение тому, кто не может похвастаться благородным происхождением. Другой вопрос, покажется ли эта профессия интересной такому энергичному и горячему юноше, как вы. Сколько вам лет?

— Семнадцать, — солгал Роджер, увеличив свой возраст, как ему казалось, до максимально правдоподобного размера.

— Тогда вы слишком взрослый, чтобы быть учеником, тем более что родители, чьи дети обучаются у меня профессии, платят мне за это и были бы возмущены, если бы я взял вас без гонорара.

Заметив, как вытянулось лицо Роджера, мэтр Леже тактично добавил:

— Как бы то ни было, с этой проблемой можно справиться. У меня создалось впечатление, что вы обладаете быстрым умом, и если ваша латынь настолько хороша, как вы говорите, я бы мог предложить вам работу. — Порывшись в бумагах, он выбрал одну из них и протянул ее через стол. — Взгляните, что вы об этом думаете?

На мгновение Роджер оторопел от юридических терминов, которыми изобиловал документ, но вскоре он смог определить, что это закладная на какие-то поля и маленький виноградник, и даже назвать условия выплаты.

— Неплохо, учитывая, что вы едва ли знакомы с нашей юридической терминологией, — одобрил мэтр Леже. — Большинство бумаг, с которыми нам приходится иметь дело, написано по-латыни. Недавно я лишился второго латинского переписчика, так что мог бы предложить вам его место, но жалованье небольшое.

— Какое именно? — с беспокойством осведомился Роджер.

— Двенадцать луидоров в год.

Лицо Роджера снова вытянулось. Это означало менее пяти шиллингов в неделю. Он всегда знал, что клерки — угнетенный и низкооплачиваемый класс, но не представлял, что самым младшим из них платят так мало.

— Это очень любезно с вашей стороны, — промямлил Роджер, — но боюсь, что едва ли смогу существовать на подобное жалованье.

— Вам и не придется этого делать, — отозвался адвокат. — Возможно, я не вполне ясно выразился. Мы говорили о моих учениках, и хотя обстоятельства не позволяют вам присоединиться к ним, учитывая ваш возраст, я подумал о вас как об одном из них. Иными словами, вы будете спать и питаться вместе с моими учениками за мой счет, а луидор в месяц сможете тратить на развлечения или подарки какой-нибудь молодой женщине.

Это меняло дело. Конечно, луидор в месяц не был состоянием, тем более после почти полулуидора в день, которые Роджер зарабатывал во время недавнего партнерства с доктором. Казалось вопиющей несправедливостью, что плата за честный труд во столько раз меньше, чем за беззастенчивое шарлатанство, но этого следовало ожидать. И все-таки предложение мэтра Леже избавляло от зимних бедствий и давало возможность скопить к весне достаточно денег для возвращения в Англию, если за это время не подвернется что-либо более прибыльное. Учитывая, что адвокату обычно платили родители учеников, а в данном случае он был готов выплачивать жалованье, предложение выглядело необычайно щедрым, что и признал Роджер с присущей ему честностью, так как обстоятельства не вынуждали его скрывать мотивы своих поступков.

Мэтр Леже снова улыбнулся:

— Отчасти я руководствовался мыслью, что никто не станет хорошо и усердно работать, не имея в кармане нескольких франков на личные нужды, но в Рене я пользуюсь репутацией достаточно проницательного человека, чтобы не заключать невыгодных сделок. Вы скоро узнаете, что мои ученики — компания лодырей, не имеющих ни ума, ни знаний, в то время как вы, месье Брюк, несомненно, смышленый и образованный молодой человек, и если будете хотя бы с умеренным усердием выполнять поручения, то с лихвой отработаете ваши двенадцать луидоров в год, так что я в итоге останусь с прибылью.

— Сделаю все от меня зависящее, чтобы отплатить за вашу доброту, — с искренней признательностью ответил Роджер. — Когда мне приступить к работе?

— Чем скорее, тем лучше, ведь вам требуется только доставить вещи из «Дю Геклена». Теперь пойдемте со мной, и я представлю вас будущим коллегам, а вечером вы сможете здесь обосноваться.

Роджер поднялся; адвокат несколько секунд задумчиво смотрел на бумаги, потом сказал:

— Многие мои ученики старше вас и после трех лет обучения все еще работают без жалованья. Вы будете делить с ними кров и пищу, и, чтобы избежать возможной зависти по причине того, что вам жалованье платят, думаю, было бы разумным пойти на небольшой обман. Моя жена — уроженка Артуа и имеет много родственников в северных провинциях. Предлагаю сообщить всем, что вы один из ее кузенов, так как родство покажется веской причиной для особых условий, которые я вам предоставляю.

— Вы вправе принять меры, чтобы я не стал источником неприятностей, — согласился Роджер. — Но не будет ли разумным представить меня мадам Леже, прежде чем я познакомлюсь с вашими учениками, дабы мы смогли обсудить все детали родства на случай, если мне станут задавать вопросы?

— Я бы так и поступил, но мадам Леже сопровождала меня во время недавнего визита в Париж и еще не вернулась. Я обо всем ей напишу, так что по возвращении она приветствует вас как родственника, а пока говорите всем, что ваша матушка урожденная Коломба, так как это девичья фамилия моей жены.

Мэтр Леже спустился вниз, чтобы представить Роджера его новым коллегам.

Старшим клерком был согбенный старик по имени Фюзье, но Брошар, его помощник — крепкий, широкоплечий мужчина лет сорока, — показался Роджеру куда более яркой личностью. Трех других наемных клерков звали Гинье, Тайпье и Рюто, причем последний был старшим латинским переписчиком, под началом которого Роджеру предстояло работать. Они показались ему унылыми и скучными людьми, и он обрадовался, что не избрал юриспруденцию своей постоянной профессией.

Ученики — Юто, Катрво, Дуи, Монсто и Кола — были представлены в порядке старшинства. Роджер рассудил, что названный им возраст — семнадцать лет — делает его моложе первых двух, примерно одних лет с Дуи и старше двух последних, которые недавно поступили в контору, хотя в действительности он, возможно, был одного возраста с самыми младшими.

Юто был высоким, светловолосым и туповатым деревенщиной; Катрво — смуглым худощавым парнем, одетым чуть лучше остальных; Дуи — тем самым рыжим юнцом, который впустил его в дом; Монсто — прыщавым недорослем, а Кола — проказливого вида пареньком со смышленым взглядом.

Роджер обнаружил, что весь первый этаж занят конторскими помещениями. Ученики трудились в задней комнате под наблюдением широкоплечего Брошара. Клерки занимали переднюю комнату, за исключением старика Фюзье, который имел личный кабинет по другую сторону лестницы, рядом с приемной. Было решено, что Роджеру, нанятому для переписки документов, удобнее работать в комнате клерков, по соседству с местом его непосредственного начальника Рюто.

По окончании представлений Роджера поручили младшему ученику, Кола, дабы тот показал ему его жилье. Юнец с озорной физиономией повел Роджера наверх, где два чердачных помещения были переделаны в комнату для учеников. Помещение все равно оставалось тесным: шесть низеньких кроватей на колесиках всего на несколько дюймов отстояли друг от друга, а низкий потолок делал заставленное мебелью помещение крайне душным.

— Это ваша, — сообщил Кола, указывая на кровать в дальнем углу. — И, клянусь всеми святыми, я рад вас видеть.

— Благодарю, — отозвался Роджер, которому это странное приветствие показалось несколько подозрительным.

— Вы еще не знаете, во что ввязались, — усмехнулся Кола. — Теперь вы — младший ученик и будете вести собачью жизнь, покуда какой-нибудь новичок не займет ваше место.

— Но я не ученик, — твердо заявил Роджер.

— Черта с два! — усмехнулся Кола. — Коль скоро вы делите с нами комнату, значит, вы один из нас. Теперь вам придется вставать на час раньше остальных и таскать нам воду для умывания, приносить сладости от кондитера Жюльена и относить записки от Юто и Монсто их любовницам. Вы будете выносить помои и застилать наши постели в обеденный перерыв. Утром у вас не останется для этого времени, так как вы должны подмести контору, опустошить мусорные корзины и наполнить чернильницы, если не предпочтете делать это с вечера, но я к вечеру был без задних ног после того, как эта скотина Брошар гонял меня восемь часов подряд.

Роджер стиснул зубы. Принимая предложение мэтра Леже, он ожидал долгих часов скучной утомительной работы, но не собирался снова очутиться в школе, а юный Кола обрисовал ему картину куда более изнурительного существования, чем то, которое вели даже самые младшие ученики в Шерборне.

— Я буду делать все необходимое в конторе, если это от меня потребуют, — сказал Роджер, — но за водой и по прочим вашим личным делам вам придется ходить самим.

— Посмотрим, — фыркнул Кола. — Юто силен, как бык, и так же легко приходит в ярость. Если разозлите его, вам будет худо. И не думайте, что сможете ябедничать мэтру Леже. В этом случае мы превратим вашу жизнь в ад.

Помолчав, он добавил более доброжелательным тоном:

— Послушайтесь моего совета и делайте то, что прикажет Юто. Вы скоро привыкнете, да и я буду вам помогать. Постарайтесь поладить с Брижитт, кухаркой, и она станет давать вам солидную порцию за обедом.

Роджер принял эту запоздалую оливковую ветвь, отложив решение, до какой степени он должен угождать другим ученикам. После этого он сказал, что должен принести свои вещи из «Дю Геклена».

Роджер уже расплатился по счету утром, так что ему оставалось только уложить сумку, поэтому он решил прогуляться по городу, чтобы обдумать новую ситуацию, в которой очутился.

Помимо чувства утраты, испытываемого им после смерти старого Аристотеля Фенелона, Роджера угнетало сознание того, что он лишается вольной жизни на дорогах, постоянной перемены мест, соответствующей складу его характера. В сравнении с этим работа в адвокатской конторе представлялась ему утомительной и нудной, однако она гарантировала более или менее надежное существование и избавляла от опасностей, которыми чревата жизнь бездомного бродяги.

Несмотря на заботы, Роджер не переставал думать об Атенаис. По словам месье Альдегонда, ее не будет в Рене несколько недель, но когда-нибудь она должна вернуться. Роджер чувствовал, что не сможет покинуть Рен, не увидев ее снова, так что временная работа у мэтра Леже казалась наилучшим выходом.

Одно тревожило Роджера: хозяин считал само собой разумеющимся, что его новый переписчик знает немецкий, и, хотя казалось маловероятным, что через его контору проходит много немецкой корреспонденции, молодой человек не хотел быть пойманным на лжи, и не столько из страха за себя, сколько из-за неловкой ситуации, в которой окажется его благодетель, представив своего подопечного как родственника супруги.

Разумеется, Роджер не мог надеяться овладеть языком за несколько недель без должного обучения, но чувствовал, что с помощью учебника немецкой грамматики, тайно занимаясь в свободные часы, сможет изучить язык настолько, чтобы понимать содержание писем. Найдя на набережной Ламене книжную лавку, Роджер приобрел там «Первые шаги в немецком языке» и франко-немецкий словарь.

Начало смеркаться, поэтому он ускорил шаг, забрал вещи из «Дю Геклена» и направился в дом адвоката на улице д'Антрен.

На чердаке Роджер застал соседей по комнате — они прихорашивались перед ужином. Новичка тут же засыпали вопросами, на которые он старался отвечать вежливо, но не обнаруживая конкретные детали своего прошлого.

Смуглый, хорошо одетый Катрво допытывался настойчивее остальных, однако самые неприятные слова прозвучали из уст угрюмого Юто:

— Вы родственник мадам Леже, верно? Ну так не воображайте, что из-за этого мы будем обходиться с вами по-особому. Вы теперь самый младший здесь и можете считать себя нашим слугой.

— Нет-нет, — насмешливо запротестовал Катрво, — ты ставишь вопрос слишком грубо, Юто. Месье Брюк не слуга, а наш друг, который будет счастлив оказывать нам маленькие услуги, и в знак искренней дружбы он как раз собирался поставить полдюжины бутылок хорошего вина, которое мы выпьем за его здоровье.

Роджер знал, что обычай, согласно которому новичок должен угощать остальных, существует повсеместно, поэтому сразу же ответил:

— Я с удовольствием это сделаю, господа, если вы укажете мне, где лучше купить вино.

— После ужина я отведу вас в хорошее местечко за углом, — вызвался Катрво. — А сейчас пора спускаться.

В этот момент зазвонил колокольчик, и все бросились к двери, оставив Роджера и Катрво позади.

— Невоспитанные мужланы, — проворчал смуглый молодой человек. — По тому, как они бросаются за едой, каждый поймет, что они из крестьянских семей, но я сразу понял, месье Брюк, что вы получили хорошее воспитание.

— Это правда, месье, и я счастлив сделать вам тот же комплимент.

— Тогда, я уверен, мы станем друзьями. В эти времена люди, претендующие на хорошее происхождение, должны держаться вместе. Но я хочу вас предупредить, чтобы вы не перечили Юто. Он не только силен, но и хитер и в состоянии сделать вашу жизнь невыносимой, если вы откажетесь повиноваться его капризам.

— Благодарю за предупреждение, — сказал Роджер. — Что до вашего предложения дружбы, месье, то я с радостью его принимаю. Если мое положение здесь будет нелегким, для меня станет величайшим утешением иметь рядом человека, с которым я могу говорить свободно.

Спустившись на первый этаж, Катрво провел Роджера по короткому коридору в одноэтажное крыло дома, тянувшееся вдоль маленького двора. Там находилась столовая и кухня.

Роджер полагал, что ученики питаются вместе с хозяином дома, но Катрво объяснил, что этой привилегии удостоен только Брошар и что их с хозяином обслуживает Эме, пятнадцатилетняя служанка. Остальные сами себя обслуживают в кухне, которая считается достаточно хорошей для учеников.

Все уже сидели за большим сосновым столом, и Брижитт, полногрудая молодая кухарка, накладывала в тарелки тушеное мясо. Роджер пожелал ей доброго вечера и, когда она обслужила его, принялся за еду, но прежде чем он успел съесть треть своей порции, остальные опустошили тарелки и потребовали добавки. Прежде чем очередь дошла до Роджера, Юто заказал третью порцию, после чего кастрюля опустела, что вызвало дружный смех по адресу новичка. Остались только хлеб и сыр, но в достаточном количестве, поэтому Роджер встал из-за стола сытым.

Закончив еду, все отправились в город, и Катрво, отстав от остальных, повел Роджера в маленькую таверну, где предложил распить бутылку вдвоем.

— Нам понадобится на это больше получаса, — запротестовал Роджер, крайне стесненный в средствах. — Другие не станут сердиться, что им придется ждать так долго?

— Да нет, у нас достаточно времени, — пожал плечами Катрво. — По будням у нас для досуга всего несколько часов после ужина. Все мы по вечерам обычно встречаемся с девушками, но должны возвратиться к десяти, так как Брошар в это время запирает дверь и опоздавших ждут неприятности. Поэтому нам приходится распивать вино в комнате, но можете не сомневаться, что никто не вернется прежде, чем начнут звонить колокола собора Святого Петра.

— Какое вино вы предпочитаете? — осведомился Роджер, стараясь скрыть свое беспокойство, хватит ли ему денег на вечернюю пирушку.

— Здесь есть хорошее и недорогое «Шато неф дю Пап», а для дома сойдет вино попроще, — к его облегчению, ответил новый друг. — Эти клоуны все равно ничего не смыслят в вине, не могут отличить один сорт от другого, им лишь бы напиться.

Молодые люди устроились в одной из кабинок, и, пока наслаждались превосходным вином, Катрво рассказывал Роджеру о мэтре Леже и его домочадцах. Сам адвокат — проницательный человек и добрый хозяин. Мадам Леже значительно моложе мужа; хорошенькая женщина и неисправимая кокетка. Старый Фюзье отлично знает закон, но во всех прочих отношениях окончательно выжил из ума и почти ни с кем не общается. Всем заправляет Брошар, который домогается партнерства. Он умен и требователен. Помимо дел фирмы, его интересует только политика. Брошар — неистовый реформатор и, если теперешнее недовольство перерастет в мятеж, может оказаться опасным. Дуи, третий ученик, напротив, глубоко религиозен, а церковь все еще обладает немалым могуществом в Бретани. Будучи вольнодумцем, Брошар часто вступает в горячие споры с Дуи. Сам Катрво не бретонец — он приехал из Прованса.

Роджер понял, что, помимо мэтра Леже, Катрво и Брошар были единственными серьезными людьми в доме. Остальные вели праздный образ жизни и интересовались только постоянно обновляющимися любовными связями.

— А почему у вас этим вечером нет свидания? — спросил Роджер, выслушав откровения Катрво насчет любовных приключений его коллег.

Красивый молодой провансалец искоса взглянул на него:

— Вы еще не встречали Манон Прюдо, не так ли? Она племянница мэтра Леже и ведет хозяйство в отсутствие мадам. Манон Прюдо — парижанка и на сто голов выше ренских шлюшек, с которыми забавляются остальные. Зачем же мне куда-то ходить, когда дома есть такой лакомый кусочек?

Часы пробили четверть десятого, и молодые люди, купив шесть бутылок столового вина, которое, к облегчению Роджера, стоило всего по полфранка, отправились домой. Через несколько минут начали возвращаться остальные ученики, вино разлили в оловянные кружки, и все уселись на кровати отмечать присоединение Роджера к их компании.

Некоторое время разговор вращался вокруг обитателей дома и городских девушек, незнакомых Роджеру, но потом ученики начали расспрашивать юношу о его жизни, и ему пришлось призвать на помощь все богатство своей фантазии.

Вскоре Роджер понял, что его коллеги скорее примитивны и невоспитанны, чем злы, и что он знает об окружающем мире больше их всех, вместе взятых (разумеется, исключая Катрво). Никто из них не бывал в городе больше Рена, а образование, полученное Роджером в английской школе, превосходило все, чему они могли научиться у католических священников в маленьких городских коллежах.

Когда пять бутылок из шести были опустошены, Роджер убедился, что произвел на учеников впечатление и что они испытывают к нему определенное уважение, хотя и смешанное с завистью, так что если он будет удачно вести свою игру, то сумеет с ними поладить. С целью дальнейшего повышения престижа Роджер поведал о своем поединке с де Рубеком, правда перенеся место происшествия в Страсбург и представив его как случайную стычку с пьяным повесой во время ночного возвращения домой.

Сначала ученики сочли его хвастуном и начали поддразнивать с полупьяными ухмылками, но Роджер извлек из-под кровати свою длинную шпагу и показал ее удивленным товарищам.

— Хотите верьте, хотите нет, но я готов драться с любым из вас либо в фехтовальном зале на рапирах с шишечками на острие, либо за городом на настоящих шпагах.

За этим полушутливым заявлением последовала краткая напряженная пауза. Роджер сомневался, что кто-нибудь из учеников хотя бы раз в жизни держал в руке шпагу, и был уверен, что его вызов не будет принят, но с интересом ждал отклика.

Верзила Юто ответил за всех:

— Я — человек из народа, и рапира не для таких, как мы, но я достаточно силен, чтобы переломить вас пополам, мой маленький петушок. Пока я здесь, вы будете оказывать мне уважение и прислуживать старшим.

Роджер быстро сообразил, что ему никогда не запугать Юто и не внушить страх остальным, пока они пользуются его поддержкой, поэтому он привел в действие план, который придумал с целью расколоть компанию.

— Месье Юто, — заявил Роджер с внезапной серьезностью, — я не собираюсь отказывать вам в уважении или услугах, которые вы от меня потребуете. Но я уверен, вы согласитесь, что так как я не являюсь платным учеником, то имею право предложить, чтобы мой возраст указывал, кому мне прислуживать, а кому нет.

— Это новшество мне не по душе, — всполошился Дуи.

— По душе оно тебе или нет, ты будешь делать то, что тебе скажут, — поставил его на место Катрво. — Сколько вам лет, Брюк?

— Семнадцать и три месяца, — солгал Роджер, снова увеличивая свой возраст, как ему казалось, до максимально правдоподобного предела. Однако он мог бы смело прибавить еще полгода, так как настолько впечатлил учеников своей сметливостью и широтой знаний, что они бы безоговорочно ему поверили.

— Мы отмечали день рождения Дуи в конце сентября, — заметил Катрво, — значит, ему семнадцать и несколько недель. Мне восемнадцать с половиной, а Юто почти двадцать.

— Отлично, — сказал Роджер. — Я буду служить вам, месье Катрво, и месье Юто по мере своих способностей, но остальным придется устраивать свои дела самостоятельно.

— Это против наших обычаев, — возразил Юто.

— А как насчет уборки конторы? — сердито осведомился юный Кола. — В течение восьми месяцев я проделывал это каждый день и думал, что мое время подходит к концу. Ну а теперь шестая кровать занята, мэтр Леже не сможет взять нового ученика, пока не уйдет Юто, а это будет не раньше следующего Троицына дня. Несправедливо, что мне придется заниматься этим шестнадцать месяцев, тогда как обычный срок меньше года.

Роджер почувствовал, что его план избавления от роли общей прислуги готов провалиться, и быстро сказал:

— Я готов разделить с вами работу в конторе. — Подняв последнюю бутылку вина, Роджер наполнил стаканы двух старших коллег и добавил: — Решать вам, месье Юто, но, учитывая мой возраст и то, что я не платный ученик, взываю к вашему чувству справедливости.

Катрво внезапно пришел ему на помощь:

— Аргументы Брюка вполне убедительны. Все мы — юристы, и наши правила должны быть справедливыми.

— Я не стану снова все делать сам, — заявил Дуи, а молчаливый и туповатый на вид Монсто кивнул в знак согласия.

— Кола будет по-прежнему обслуживать вас двоих, а Брюк займется нами, — сказал Катрво. — Это достаточно справедливо, не так ли, Юто?

Верзила пожал широкими плечами:

— Как знаешь. Пока меня обслуживают, мне все равно, как младшие разберутся друг с другом.

Итак, проблема была улажена, и подвыпившие ученики отправились спать. Роджер был доволен тем, что его ловкая дипломатия, по крайней мере, уменьшила число хозяев с пяти до двух.

На следующее утро, принеся вместе с Кола воду для умывания и оказав ему помощь в уборке конторских помещений, Роджер позавтракал в кухне с остальными учениками и сразу же принялся за переписывание латинских документов под наблюдением Рюто.

Старший переписчик оказался тощим очкастым субъектом лет тридцати пяти, страдавшим постоянным кашлем. Он был лишен честолюбия и, прослужив переписчиком последние десять лет, намеревался остаться им до конца дней. Но Рюто знал свое дело и стремился поделиться с Роджером накопленным опытом, составив для него список латинских юридических терминов и при любом затруднении приходя ему на помощь.

Как и опасался Роджер, его работа оказалась весьма монотонной, и, когда притупилось ощущение новизны, он почувствовал, что судьба сыграла с ним скверную шутку, заставив зарабатывать на жизнь подобным образом.

Вскоре Роджер осознал, что, хотя ему удалось избавить себя от участи раба всех своих коллег, обслуживать одного Юто было куда тяжелее, чем быть новичком в Шерборне. Единственными интересами грубого и здоровенного бретонца были выпивка и женщины. Брижитт, румяная и полногрудая кухарка, была его постоянной любовницей, но в те ночи, которые Юто не проводил в ее каморке на первом этаже, он тайком выбирался из дома после того, как запирали двери, и до утра развлекался с девицами легкого поведения, обитавшими по соседству.

План подобных ночных эскапад был прост: Юто спускался по канату из чердачного окна на выступающую крышу кухни и спрыгивал с нее во двор. Но чтобы во время отсутствия юного бретонца канат не увидели из нижних окон, его нужно было поднимать и снова спускать, когда гуляка возвращался. Это было одной из обязанностей новичков, и, так как Юто обычно колобродил до самого рассвета, Роджеру приходилось спать с привязанной к мизинцу веревкой, другой конец которой свисал через окно во двор, дабы Юто мог, дернув за него, подать сигнал о возвращении.

Роджера приводило в бешенство то, что три или четыре ночи в неделю его будили, болезненно дергая за руку, тем более что Юто часто возвращался пьяным, и нужно было укладывать его в постель, а после убирать омерзительную массу, которой его рвало. Но тут ничего нельзя было поделать, так как единственный раз, когда Роджер рискнул протестовать, Юто отменным пинком сбил его с ног.

Другой раздражающей, хотя и не столь неприятной обязанностью была необходимость во время полуденного перерыва относить любовные записки Юто его последним жертвам. Так как вкусы старшего ученика ни в коей мере не являлись взыскательными, диапазон его побед простирался от прачек до девиц, которые считались общественным достоянием.

Как правило, это были грубые и злобные бабенки. Некоторые из них, сделав Роджеру авансы и не добившись успеха, взяли себе за моду дразнить его ханжой и заставляли краснеть от изрыгаемых ими непристойностей каждый раз, когда он приходил к ним. Роджер возненавидел эти поручения, тем более что они отнимали время, которое он мог бы использовать для изучения немецкого языка. Роджер не осмеливался приносить свои учебники в дом мэтра Леже, поэтому его единственной возможностью для занятий, помимо воскресений, был час после dejeuner, который он в погожий день мог провести на скамейке в платановой аллее.

Катрво, в отличие от остальных, продолжал обходиться с ним, как с другом, но, возможно из страха потерять престиж, также требовал от него услуг. Однако поручения Катрво были менее обременительны, чем приказы бретонца, и в основном заключались в покупке лент, сладостей и прочих подарков для мадемуазель Манон Прюдо.

Роджер иногда встречал Манон на лестнице или в дверях и не находил ее особенно хорошенькой, но у нее были блестящие и шаловливые черные глаза и красивая фигура. Ей было года двадцать два, и по тем временам она давно должна была выйти замуж, но ходил слух, что в Париже у нее был незаконный ребенок и скандал вынудил ее поселиться у дяди в Рене. В любом случае Роджер не обманывался относительно ее целомудрия, так как часто, вставая рано утром, когда возвращался Юто, видел кровать Катрво пустой.

После трех недель скучного и унизительного существования в доме мэтра Леже Роджер начал чувствовать, что долго этого не вынесет. Мысли об Атенаис все еще не покидали его, но ведь он видел ее так мало, и хотя хрупкая и в то же время властная внешность девушки произвела на него неизгладимое впечатление, ее красота понемногу стала тускнеть в его памяти. Роджер знал, что Атенаис еще долго будет оставаться для него божеством, но перспективы снова ее увидеть казались призрачными, а возможность жениться на ней была равна нулю.

Как-то в конце октября, задумавшись о своем печальном положении, Роджер осознал, что миновало ровно три месяца с тех пор, как он покинул дом. К этому времени его отец должен был получить новое назначение, и если он отплыл на отдаленную базу, то вернется в Англию не ранее чем через год. В таком случае горизонт чист для его собственного возвращения. Конечно, это возвращение будет лишено блеска, на который надеялся Роджер, но, по крайней мере, он сможет сказать, что три месяца самостоятельной жизни в чужой стране для его возраста — немалое достижение. И хотя Роджер все еще не был готов предстать перед разгневанным отцом, он чувствовал, что не спасует перед матерью.

С этой мыслью Роджер решил написать ей и, подчинившись душевному порыву, сделал это в тот же день.

В письме Роджер ничего не сообщил о едва не окончившемся катастрофой плавании с контрабандистами и о бедном старом Аристотеле Фенелоне, обрисовав свое положение более выгодным, чем оно было в действительности. Он снова попросил прощения за беспокойство, причиненное своим бегством, добавив, что со здоровьем у него все в порядке и что ему удалось получить место у ведущего ренского адвоката. Роджер признал, что для джентльмена не слишком достойно служить клерком в адвокатской конторе, но, по его мнению, это лучше, чем жалкое существование мичмана на военном корабле. Он объяснил, что не намерен делать юриспруденцию своей профессией, но вынужден этим заниматься, чтобы заработать на жизнь, так как не может вернуться, если отец еще дома. В случае, если адмирал снова отправился в плавание, он готов приплыть в Англию и обсудить с матерью планы на будущее. Роджер не стал информировать мать о том, что у него отсутствуют средства для возвращения, решив попросить у нее денег, если получит благосклонный ответ на первое письмо.

Роджеру хотелось как можно скорее получить весточку от матери. Справившись на почте, он узнал, что его послание может добираться в Англию целый месяц, но если отправить его экспрессом, то на это уйдет от семи до десяти дней в зависимости от погоды, поэтому Роджер потратил последние две кроны на ускоренную доставку.

Так как его отец недавно стал контр-адмиралом, можно было не сомневаться, что он быстро получил назначение, и юноша надеялся, что его родитель уже в море. И хотя возвращение в Англию означало встречу с Джорджиной, которой придется рассказать о нелепой судьбе ее драгоценностей и выслушать ее насмешки, Роджер был рад, что принял решение, и, утешая себя мыслью, что к концу ноября, по всей вероятности, вернется в свой комфортабельный дом, он приступил к выполнению повседневных обязанностей и наглых требований Юто с более легким сердцем, чем обычно.

Спустя восемь дней после отправки письма Роджер снова увидел Атенаис. Склонность к иностранным языкам побудила его продолжать ежедневные занятия немецким после ленча, несмотря на надежду вернуться домой в ближайшем будущем, и, возвращаясь из платановой аллеи по улице Сен-Мелен, Роджер узнал карету Атенаис по ливреям слуг и, когда она проезжала мимо, разглядел внутри девушку. Занятая беседой с мадам Мари-Анже Вело, она не заметила молодого человека, но одного взгляда на ее красивый и властный профиль было достаточно, чтобы его сердце застучало в груди кузнечным молотом.

Глядя вслед карете, Роджер чувствовал, что мадемуазель де Рошамбо в десять… нет, в сто раз прекраснее образа, сохранившегося в его памяти. Маленькая богиня спустилась на грешную землю, где ни один смертный не был достоин служить опорой для ее ножек. Прежде чем карета свернула за угол, юноша понял, что умрет, если этим же вечером не поцелует руку Атенаис.

После полудня месье Рюто впервые сурово выбранил его за ошибки при переписке, но Роджер был не в состоянии сосредоточиться и, едва дождавшись вечера, принарядился, насколько это было возможно, поспешно проглотил ужин и выскочил из дома.

Лакей, открывший ему дверь особняка де Рошамбо, позвал месье Альдегонда. Мажордом приветствовал Роджера с обычным высокомерным неодобрением и в ответ на просьбу засвидетельствовать почтение мадемуазель де Рошамбо сообщил, что маленькая госпожа еще не закончила вечернюю трапезу и ее нельзя беспокоить.

Остудив свой пыл благодаря холодному приему, Роджер начал медленно шагать взад-вперед по мраморному полу, пока Альдегонд поднимался по лестнице, дабы возобновить наблюдение за обеденной церемонией. Роджер прождал более получаса, утешая себя мыслью, что его божество вернулось домой, а не побывало в Рене проездом. Наконец на лестнице вновь послышались шаги, и, к своему удивлению, он увидел юного графа Люсьена, спускавшегося в сопровождении Альдегонда. Прекратив шагать, Роджер с поклоном и улыбкой приветствовал графа.

Юный Люсьен остановился на последних ступеньках, слегка кивнул и заговорил пронзительным голосом:

— Мне доложили, что вы просите об аудиенции у моей сестры, месье. По какой причине?

— Чтобы засвидетельствовать ей мое почтение, месье граф, — не без смущения ответил Роджер.

— Это правда, что вы стали клерком в конторе нашего адвоката?

— Да, и я не пытаюсь это скрывать. Но это только временная мера. Несомненно, вы помните о стесненных обстоятельствах, в которых я оказался после смерти доктора Аристотеля Фенелона. Я был вынужден согласиться на первую же предложенную службу ради куска хлеба.

— Меня не заботят ваши обстоятельства! — крикнул юный граф, давая волю своему гневу. — Как вы смеете злоупотреблять тем, что мадемуазель де Рошамбо из милосердия привела вас сюда в тот вечер? Тогда вы были обычным бродягой без гроша в кармане, и теперь вы немногим лучше. Де Рошамбо не общаются к адвокатскими клерками, и ваше требование видеть мадемуазель — возмутительное оскорбление!

Роджер смертельно побледнел.

— Вы просто самодовольный юнец! — вырвалось у него. — Какую бы работу я ни выполнял, я такой же дворянин, как и вы. Советую придержать язык, не то вам придется плохо.

Граф Люсьен повернулся к Альдегонду и, ткнув пальцем в сторону Роджера, взвизгнул:

— Вышвырните отсюда этого наглого выскочку!

По знаку Альдегонда высокий лакей шагнул к Роджеру, схватил его за плечи и, развернув, толкнул к двери.

— Клянусь Богом! — крикнул Роджер через плечо. — Я посчитаюсь с вами за это!

В следующий момент он оказался за порогом и услышал позади крик графа Люсьена:

— Если вы осмелитесь появиться здесь снова, я велю моим лакеям отхлестать вас!

После этого колено высокого слуги нанесло Роджеру ощутимый пинок в зад. Скатившись со ступенек, он распластался на плитках двора под скрип петель и стук захлопнувшейся двери.

Поднявшись, Роджер в бессильной злобе погрозил кулаком темному фасаду особняка, затем, чуть не плача от злости, побрел по улице.

Целую неделю Роджер не мог думать ни о чем, кроме чудовищного унижения, которому он подвергся. Он прибыл из страны, где все еще были весьма заметны классовые различия, но в которой столетиями вырабатывался постулат, что процветающему и упорядоченному обществу необходимы все классы и что каждый из них заслуживает уважения других, покуда его представители вносят вклад в общее благо. Наиболее образованные и состоятельные классы определяли и планировали образ жизни большинства. Они проливали свою кровь, возглавляя защиту страны во время войн, вершили беспристрастное и неподкупное правосудие в отношении равных себе и нижестоящих сословий, помогали сельским жителям переживать трудные времена неурожая. Прочие классы верно служили стране в мирные и военные годы, не подвергая сомнению мудрость тех, кто управлял делами нации. При этом все твердо стояли на ногах, обладая всеми правами свободных людей и чувством собственного достоинства, всегда готовые подбодрить друг друга. Самый бедный крестьянин мог как равный говорить с помещиком о перспективах урожая и деревенских делах, а знатный джентльмен не стыдился перекинуться шуткой с простыми людьми за кружкой эля в придорожной таверне.

Здесь, во Франции, все было по-другому. Крестьяне жили в чудовищной нищете, а жестокое, ограниченное и бессердечное дворянство, типичным представителем которого, как чувствовал Роджер, был юный граф Люсьен, обращалось с ними не как с человеческими существами, а как с животными. Горожане держались особняком, презирая крестьян и, в свою очередь, презираемые аристократией. Разрушавшийся феодальный уклад был настолько уродлив и нелеп, что связи между различными сословиями исчезли полностью, оставив зияющие пустоты ненависти и зависти, напрочь вытеснившие доверие и дружелюбие.

За эту неделю Роджер стал хотя и безмолвным, но пылким революционером и надеялся, абсолютно несправедливо отделяя Атенаис де Рошамбо от ее касты, что настанет день, когда безнадежно деградировавшую французскую аристократию лишат старинных привилегий и вышвырнут на свалку. При этом он как никогда сильно тосковал по зеленым полям Англии.

Роджер молча и без единой жалобы выполнял свою работу и требования старших учеников, но теперь считал часы до того момента, когда письмо матери освободит его от ставших невыносимыми уз.

Наконец, 16 ноября, пришел ответ. Утром Брошар вручил его Роджеру, войдя в контору, и с любопытством заметил:

— У вас, должно быть, есть друзья со склонностью к путешествиям, молодой человек, если они пишут вам из Англии.

Проигнорировав подразумеваемый вопрос, Роджер сунул письмо в карман и, быстро извинившись, побежал наверх, чтобы прочитать его. Он уже проклинал свою щепетильность, помешавшую попросить денег на возвращение, так как теперь ему придется писать снова и пройдет еще три недели, прежде чем он получит ответ и деньги. В уме Роджер произвел мгновенный расчет. Через три недели будет 7 декабря, и, потратив еще четыре дня на путешествие, он доберется в Лимингтон 11-го числа. Даже с непредвиденными задержками он будет дома задолго до Рождества.

Дрожащими пальцами Роджер сорвал печать и быстро пробежал глазами исписанные мелким почерком страницы, полные любви, материнской нежности и мягких упреков. Один из последних абзацев внезапно привлек его внимание.

В нем мать умоляла его писать чаще и радовалась, что ему удалось хорошо устроиться, ибо, как бы ей ни хотелось поскорее увидеть сына, она не может советовать ему возвращаться домой теперь. Со временем ей, наверное, удастся смягчить сердце отца Роджера, но поведение сына так его рассердило, что он поклялся больше никогда не пускать его на порог своего дома. Что до ухода адмирала в море, то, к ее величайшей радости (омраченной разлукой с Роджером), это произойдет не скоро. В начале этого месяца он получил назначение в Портсмут и будет служить так близко от Лимингтона, что целых два года они смогут не расставаться.