"Сарторис" - читать интересную книгу автора (Фолкнер Уильям)

5

Старик Фолз, пройдя сквозь пышную июньскую зелень, явился в город с первыми, еще горизонтальными лучами утреннего солнца и в своем аккуратном запыленном комбинезоне сидел теперь напротив старого Баярда, одетого в безупречную белую рубашку с цветком алой, как свежая кровь, герани в петлице. В комнате было прохладно и тихо, в окна вливался прозрачный свет раннего утра, и порою залетала пыль, поднятая на улице дворником-негром. Теперь, когда старый Баярд достиг преклонного возраста, оглох и закоснел в своих неизменных привычках, он стал все больше и больше окружать себя предметами по своему образу и подобию и у него появилась невероятная способность выбирать слуг, которые соответствовали его жизненному укладу по причине своей безнадежной никчемности и лени. Дворник, который величал старого Баярда генералом и которого старый Баярд и все его клиенты, коим он без конца, хотя и весьма небрежно и нерадиво оказывал разные мелкие услуги, именовали Доктор Джонс, был одним из них. Черный, сгорбленный от старости и от сварливого характера, он садился на шею каждому, кто это позволял, и старый Баярд с утра до вечера его бранил, но сквозь пальцы смотрел на то, как он ворует у него табак, ведрами таскает уголь, запасенный на зиму для отопления банка, и продает его другим неграм.

Окно, у которого сидел старый Баярд со своим гостем, выходило на пустой участок, заваленный всякой рухлядью и заросший пыльными сорняками. Его окружали задние стены одноэтажных дощатых строений, в которых ютились всевозможные мелкие, часто безымянные коммерческие предприятия вроде ремонтных мастерских и лавок старьевщиков. Днем участок использовали сельские жители под стоянку для своих упряжек. Здесь уже стояло несколько мулов, сонно жующих жвачку, а над испускающим тяжелый запах аммиака пометом многих поколений этого долготерпеливого племени вились говорливые стайки воробьев, между тем как голуби, скрипя, словно ржавые петли от ставен, пробирались бочком, чистили перышки или расхаживали в гордом и хищном великолепии, переговариваясь между собой глухим гортанным воркованьем.

Старик Фолз сидел у набитого мусором камина и чистым синим платком вытирал себе лицо.

– Это все мои проклятые старые ноги, – извиняющимся голосом выкрикивал он, – раньше я, бывало, пройду миль двенадцать – пятнадцать на какой-нибудь там пикник или певческий праздник – и хоть бы что, а теперь еле-еле три мили до города проплелся.

Он вытирал платком лицо, загорелое и бодрое лицо старика, скоротавшего свой век на простой и обильной земле.

– Похоже, что они у меня скоро и вовсе отнимутся, а ведь мне еще только девяносто три стукнуло.

Он продолжал вытирать себе лицо, держа в другой руке пакет, словно и не собирался его развязывать.

– Почему ты не мог посидеть на дороге, пока не проедет попутная повозка? – прокричал старый Баярд. – Всегда какой-нибудь болван с возом сорняков тащится в город.

– Пожалуй что и мог, – согласился Фолз. – Да только если б я так быстро сюда приехал, я б себе весь праздник испортил. Я ведь не такой, как вы, городские. У меня нет столько времени, чтоб его вперед подгонять.

Он убрал платок, встал, осторожно положил пакет на каминную доску и вытащил из кармана рубахи какой-то маленький предмет, завернутый в чистую ветхую тряпицу. Вскоре в его осторожных медлительных пальцах появилась оловянная табакерка; от старости и частого употребления она давно уже отполировалась и светилась тусклым серебряным блеском. Старый Баярд сидел и смотрел, терпеливо смотрел, как он снимает крышку и осторожно откладывает ее в сторону.

– А теперь повернитесь лицом к свету, – скомандовал старик Фолз.

– Люш Пибоди говорит, что у меня от этой мази заражение крови сделается, Билл.

Фолз, продолжая свои неторопливые приготовления, сосредоточенно поглядел на Баярда невинными голубыми глазами.

– Люш Пибоди этого не говорил, – спокойно возразил он. – Это вам какой-нибудь молодой доктор сказал, Баярд. Повернитесь лицом к свету.

Старый Баярд сидел прямо, прислонившись к спинке кресла и положив руки на подлокотники, серьезно глядел на гостя проницательными старыми глазами, полными чего-то непостижимого, внимательными и печальными, как глаза старого льва.

Старик Фолз подцепил одним пальцем комок темной мази, осторожно поставил табакерку на свой освободившийся стул и поднес руку к лицу старого Баярда. Однако старый Баярд хотя и вяло, но все еще сопротивлялся, глядя на него с чем-то неизъяснимым в глазах. Старик Фолз мягко, но решительно повернул его лицом к свету.

– Ну, ну. Я уже не молод, и у меня нет времени вредить людям. Сидите смирно, а то я могу запачкать вам лицо. Рука у меня уже не такая твердая, чтоб снимать ружейные пули с раскаленной печки.

После этого старый Баярд сдался, и старик Фолз быстрыми ловкими движениями намазал ему шишку мазью. Потом он взял клочок тряпки, снял излишек мази, вытер пальцы, бросил тряпку в камин, тяжело опустился на колени и поднес к ней спичку.

– Мы всегда так делаем, – пояснил он. – Моя бабушка достала это снадобье у индианки из племени чокто[56] еще лет сто тридцать назад. Никто из нас никогда не знал, что это такое, но следов оно не оставляет.

Он тяжело поднялся и отряхнул колени. Потом так же неторопливо и аккуратно закрыл крышкой табакерку, убрал ее, снял с каминной доски пакет и опять уселся на стул.

– Завтра мазь почернеет, а когда она чернеет, она действует. Не мочите лицо водой до утра, а через десять дней я опять приду и намажу еще раз, а на… – он задумался и стал медленно загибать узловатые пальцы, беззвучно шевеля губами, – на девятый день июля все отвалится. Только не давайте мисс Дженни и всем этим докторам вас запугивать.

Он сидел, держа на сдвинутых коленях пакет, и теперь, неукоснительно следуя заведенному исстари ритуалу, принялся его развязывать, дергая розовую тесемку так медленно, что человек помоложе наверняка бы не выдержал и начал на него кричать. Старый Баярд, однако, просто закурил сигару и вытянул ноги на каминную решетку, и в конце концов старик Фолз развязал узел, снял тесемку и повесил ее на подлокотник своего стула. Тесемка упала на пол, и тогда он нагнулся, поднял ее, повертел в своих толстых, коротких пальцах и снова повесил на подлокотник, проследив за ней еще некоторое время на случай, если она снова упадет, а потом развернул пакет. Сверху лежала картонная коробка с жевательным табаком, и он вынул одну плитку, понюхал, повертел в руке и понюхал еще раз. Потом, не откусив ни кусочка, отложил ее в сторону вместе с остальными плитками и стал рыться дальше. Выудив в конце концов бумажный кулек, он открыл его и невинными мальчишескими глазами с жадным любопытством заглянул внутрь.

– Да, сказать по чести, мне иной раз даже стыдно, что я такой страшный сластена. До смерти люблю сласти, – сказал он.

Все еще бережно держа другие предметы на коленях, он перевернул кулек вверх дном и вытряс на ладонь два или три полосатых, похожих на креветок предмета, сунул один в рот, а остальные отправил на место.

– Боюсь, скоро у меня зубы выпадать начнут, и тогда придется мне конфеты сосать или одни мягкие есть. А я мягкие конфеты всегда терпеть не мог.

Его дубленая щека размеренно надувалась и опадала, как бы при выдохе и вдохе. Он снова заглянул в кулек и взвесил его на руке.

– Было время, году эдак в шестьдесят третьем или четвертом, когда за такой кулек конфет участок земли купить можно было, да еще парочку черномазых в придачу. Много раз, когда дела у нас плохо шли – ни сахару, ни кофе, есть нечего, – украдешь, бывало, кукурузы да и ешь, а не найдешь, чего украсть, так и траву из канавы жуешь, как на бивуаке ночью под дождем стояли, вот оно как было… – Голос его замер среди древних призраков стойкости духа и тела, в краях блистательных, но бесполезных порывов, где такие духи обитают. Он крякнул и снова взял в рот мятную конфету.

– Как сейчас помню тот день, когда мы от армии Гранта[57] уходили и на север двигались. Грант тогда был в Гренаде[58], и полковник нас собрал, мы сели на лошадей и соединились с Ван Дорном[59]. Это было, еще когда полковник на том серебристом жеребце ездил. Грант все стоял в Гренаде, а Ван Дорн однажды взял да и двинул на север. Зачем – мы не знали. Полковник, тот, может, и знал, да нам не говорил. Впрочем, нам оно и ни к чему было – раз мы все равно к дому шли.

– Ну вот, мы и ехали сами по себе, чтоб потом с остальными соединиться. По крайней мере, остальные думали, что мы с ними соединимся.

Но полковник, тот по-другому думал – у него еще кукурузу не обработали, вот он и решил на время домой завернуть. Мы не бежали, – пояснил он. – Мы просто знали, что Ван Дорн неделю-другую и один продержится Он ведь всегда держался. Храбрый был парень, – сказал старик Фолз, – очень храбрый парень.

– Все они тогда храбрые были, – согласился старый Баярд, – да только вы, ребята, слишком часто бросали воевать и по домам разбегались.

– Ну и что ж такого, – сердито возразил старик Фолз. – Даже если вся округа полна медведей, человек не может все время за ними гоняться. Ему надо иной раз передышку сделать – хотя бы чтоб лошадям и собакам роздых дать. Да только те лошади и собаки не хуже любых других могли идти по следу, – задумчиво и гордо добавил он. – Конечно, не каждый мог за тем дымчатым жеребцом угнаться. Во всей конфедератской армии его только одна-единственная лошадь обскакать могла – та, что Зеб Фозергил с одной конной заставы у Шермана[60] угнал, когда он в последний раз в Теннесси ездил.

Никто из наших знать не знал, зачем Зеб туда ездит. Полковник говорил, что он просто лошадей ворует.

Он и правда всегда хоть одну, да приведет. Однажды он привел семь таких дохлых кляч, каких на всем свете не сыщешь. Хотел обменять их на мясо и маисовую муку, да только никто их не брал. Тогда он решил отдать их пехоте, но пехота и та от них отказалась. В конце концов он их отпустил, явился в штаб Джо Джонетона и сказал, чтоб ему заплатили за тот десяток, который он кавалерии Форреста продал. Не знаю, какой ему дали ответ. Нейт Форрест не хотел их брать. Их навряд ли даже и в Виксбурге съели… Я никогда не доверял Зебу Фозергилу, уж очень он часто в одиночку туда-сюда ездил. Впрочем, в лошадях он толк знал, и когда, бывало, на войну уедет, обязательно доброго коня домой приведет. Но такого, как этот, он больше ни разу не добывал.

Щека у него опала, и он вытащил карманный нож, отрезал кусочек табаку и губами подобрал его с лезвия. Потом завернул пакет и снова завязал его тесемкой. Пепел сигары старого Баярда легонько трепетал на ее тлеющем кончике, но еще не осыпался.

Старик Фолз аккуратно сплюнул коричневую слюну в холодный камин.

– В тот день мы были в округе Кэлхун[61], – продолжал он. – Стояло славное летнее утро, люди и лошади поели, отдохнули и резво скакали по полям и лесам, кругом пели птички, и крольчата через дорогу прыгали. Полковник и Зеб ехали бок о бок на этих самых двух конях – полковник на Юпитере, а Зеб на своем двухлетнем гнедом – и, как всегда, друг перед дружкой похвалялись. Юпитера полковничьего мы все знали, ну а Зеб, тот твердил, что он ничью пыль глотать не станет. Дорога шла прямо по долине к реке, и Зеб все приставал да приставал к полковнику, пока тот не сказал: «Ну ладно». Он велел нам ехать вперед, а они, мол, с Зебом будут нас у моста дожидаться – эдак с милю от того места, а потом они оба встали рядом и поскакали.

Я таких добрых коней сроду не видывал. Рванули они с места словно пара ястребов – ноздря в ноздрю. Мы и оглянуться не успели, ан их уж и след простыл, пыль столбом, и только по ней за ними уследить можно – ровно томобили эти нынешние посередь дороги летят. Как добрались они туда, где дорога к реке спускалась, полковник Зеба ярдов на триста обошел. Там под холмом протекал ручеек, и когда полковник взлетел на гребень, он увидел целую роту янки – лошади на привязи, ружья составлены в козлы, а сами кавалеристы сидят у ручья и обедают. Полковник потом рассказывал: сидят они там под холмом, в руках по кружке кофе да по ломтю хлеба, а ружья ихние футов за сорок в козлы составлены. Увидали они его там на гребне холма, рты разинули да глаза на него вылупили.

Поворачивать назад было поздно, да и навряд ли он бы повернул, если б даже и время было. Скатился он на них с гребня, разметал ихние костры, людей и оружие, да как заорет: «Окружай их, ребята! Ни с места – а не то вам всем тут крышка!» Кое-кто хотел дать тягу, но полковник схватился за пистолеты, выпалил, и они сразу вернулись и в общую кучу втиснулись, и когда Зеб туда прискакал, они все там со своим обедом в руках и сидели. Так мы их и нашли, когда минут через десять сами туда подъехали.

Старик Фолз опять аккуратно сплюнул коричневую слюну и крякнул. Глаза у него сияли, как голубые барвинки.

– Да, тот кофе был что надо, – добавил он. – Ну вот, сидим мы с этой кучей пленных, какие нам и вовсе ни к чему. Держали мы их там весь день, а сами ихние припасы ели, ну а когда настала ночь, побросали мы ихние ружья в ручей, забрали остальной провиант да амуницию, нарядили караул у лошадей, а сами спать улеглись. И всю ту ночь напролет лежали мы, завернувшись в теплые одеяла янки, и слушали, как они поодиночке удирают – скатываются с берега в ручей да по воде и уходят. Иной раз который оскользнется, шлепнется в воду, и тут все затихнут, а потом слышим – опять сквозь кусты к воде подползают, ну а мы лежим себе, с головой одеялами укрывшись. К рассвету все до одного потихоньку разбежались. И тогда полковник как заорет – беднягам наверняка за милю было слышно: «Валяйте, янки, да только берегитесь мокасинов[62]!».

Наутро мы оседлали коней, погрузили добычу, взяли себе каждый по лошади и поскакали к дому. Пожили мы дома недели две, и полковник обработал свою кукурузу, как вдруг узнаем, что Ван Дорн захватил Хол-ли-Спрингс и спалил склады Гранта. Видать, и без нас обошелся.

Некоторое время он молча сидел и задумчиво жевал табак, как бы опять вызвав к жизни старых боевых друзей – ныне прах, возвратившийся в прах[63], за который они, быть может, сами того не сознавая, бились, не щадя живота своего, – и в их обществе вновь пережил те голодные славные дни, куда лишь немногие из тех, кто и ныне ступал по земле, могли бы войти вместе с ним.

Старый Баярд стряхнул пепел с сигары.

– Билл, – сказал он, – а за что вы, ребята, собственно говоря, воевали, дьявол вас всех побери?

– Баярд, – ответил ему старик Фолз, – будь я проклят, если я это когда-нибудь знал.

После того как старик Фолз, по-ребячьи засунув конфету за щеку, удалился, унеся с собой свой пакет, старый Баярд еще посидел в кабинете, продолжая курить сигару. Потом он поднес к лицу руку, пощупал шишку у себя на щеке, – правда, очень осторожно, вспомнив прощальный наказ старика Фолза, и у него мелькнула мысль, что, пожалуй, еще не поздно смыть эту мазь водой.

Он встал и пошел к умывальнику в углу комнаты. Над умывальником висел шкафчик с зеркалом на дверце, и Баярд осмотрел черное пятно у себя на щеке, еще раз потрогал его пальцем, а потом внимательно изучил свою руку. Да, ее, пожалуй, еще можно стереть… Но будь он проклят, если он ее сотрет, будь проклят тот, кто сам не знает, чего он хочет. Он бросил сигару, вышел из комнаты и через вестибюль протопал к дверям, где стоял его стул. Не доходя до дверей, он обернулся и подошел к окошечку, за которым сидел кассир с зеленым козырьком над глазами.

– Рее, – сказал старый Баярд.

– Да, полковник? – поднял голову кассир.

– Какого дьявола этот проклятый мальчишка целыми днями тут околачивается и поминутно в окно заглядывает? – Старый Баярд понизил голос почти до нормального разговорного тона.

– Какой мальчишка, полковник?

Старый Баярд ткнул пальцем, и кассир поднялся с табуретки, выглянул за перегородку и за окном, о котором шла речь, действительно увидел мальчика лет десяти или двенадцати, который с независимым и невинным видом на него смотрел.

– А это сын Билла Бирда, из пансиона, – прокричал он. – Кажется, он приятель Байрона.

– Что он тут делает? Стоит мне сюда зайти, а уж он тут как тут – и в окно заглядывает. Чего ему надо?

– Может, он банки грабит, – высказал предположение кассир.

– Что?! – Старый Баярд в ярости приставил к уху ладонь.

– Может, он банки грабит! – прокричал кассир, нагибаясь вперед.

Старый Баярд фыркнул, в сердцах затопал к своему стулу и с грохотом прислонил его к дверям. Кассир бесформенной массой осел на табурете; где-то далеко в глубине его тучного тела урчал смех. Не поворачивая головы, он сказал:

– Полковник позволил Биллу Фолзу намазать себя этой мазью.

Сноупс, сидевший за своей конторкой, ничего не ответил и даже не поднял головы. Мальчик вскоре повернулся и с независимым и невинным видом пошел прочь.

Вирджил Бирд теперь владел пистолетом, стреляющим струей аммиачной воды, от которой нестерпимо жгло глаза, маленьким волшебным фонарем и коробкой из-под конфет со стеклянной крышкой, в которой он хранил птичьи яйца, коллекцию насекомых, умиравших медленной смертью на булавках, а также скромный запас пяти и десятицентовых монет.

В июле Сноупс переменил местожительство. Он старался не встречаться с Вирджилом на улице и недели две совсем его не видел, пока однажды вечером, выходя после ужина из своего нового жилища, не наткнулся на Вирджила, тихо и благовоспитанно сидящего на ступеньках парадного крыльца.

– Хелло, мистер Сноупс, – сказал Вирджил.