"Мишн-Флэтс" - читать интересную книгу автора (Лэндей Уильям)15Если существует рай для полицейских, он должен выглядеть как кафе «Коннотон». Рай скромный, не высшей категории, но полицейским, возможно, другой и не положен. Продолговатый вместительный зал, красивые дубовые панели. За бесконечно длинной стойкой несколько барменов в белых накрахмаленных сорочках с закатанными рукавами. Сорочку дополняет солидный черный галстук с массивной заколкой. На стене огромный американский флаг. А рядом еще больший флаг – ирландский триколор. У стойки сесть нельзя – стульев нет, только металлическая штанга, на которую можно ногу поставить. Когда мы втроем – Гиттенс, Келли и я – вернулись из Лоуэлла и примерно в половине восьмого зашли в «полицейский рай», он был полон – вдоль стойки стояло много-много мужчин. Стояли как пеликаны – задравши одну ногу. Мы взяли по запотевшей бутылке «Роллин рока» и сели за столик в глубине зала. – Сюда, считай, одни полицейские ходят, – сказал Гиттенс. И действительно, публика состояла почти на сто процентов из копов. Одни были в голубой униформе, другие в штатском, но в таких одинаковых ветровках и брюках, так что в их принадлежности к полиции можно было не сомневаться. Были тут полицейские пузатые и тощие, высокие и коротышки, с короткими усами, с пышными усами, с потрясающе огромными усами и совсем без усов. Одни имели вид громил – пакеты мышц. Другие были явно не слабаки, но выглядели изящней – и курсировали к бару и обратно выработанной походкой в стиле Джона Уэйна. Не просидели мы и пары минут, как к нам стали подтягиваться знакомые Гиттенса. То один, то другой подходил пожать ему руку и перекинуться парой слов. Многие и с Келли были знакомы, а кто его лично не знал, тот про него хотя бы слышал. Они были рады встретить живую полицейскую легенду. Кое-кто присаживался за наш столик, подтягивая стул из-за соседнего стола. Временами вокруг нас образовывалась группа из шести – восьми, а то и дюжины полицейских. Атмосфера была фамильярно-дружественная, раскованная, и скоро даже я перестал ощущать себя чужаком и желторотым. В какой-то момент разговор перескочил на Данцигера. Один розовощекий молодой парень в штатском спросил: – Как продвигается расследование касательно Данцигера? Возникла короткая напряженная пауза: прокурор, так сказать, двоюродный брат полицейского – и его убийство воспринимается болезненно всеми слугами закона. – Да ничего пока что не слышно, – ответил Гиттенс. – Никто не хочет колоться. – Свинство это, – сказал розовощекий в штатском. – Неслыханная наглость – пришить юриста! У нас тут, слава Богу, не какая-нибудь банановая республика, где прокуроров щелкают как куропаток! – Ну да, у нас тут не Сицилия! – Ничего, Брекстон все равно не заживется! – С чего ты взял? – Да этого зверюгу свои же скоро грохнут. Он всех уже достал! – Твоими бы устами да мед пить! – насмешливо протянул единственный темнокожий полицейский за нашим столом. – Ха! Вот посмотришь, я прав окажусь. – А помните, как Брекстон скинул Джемила Саггса с крыши? – Эта история уже с бородой. – Ну не так уж давно это и было. Кажется, в девяносто втором. Или в девяносто третьем. – Кто такой был этот Джемил Саггс? – спросил я. Один из полицейских охотно просветил меня: – Саггс изнасиловал маленькую девочку в квартале Гроув-Парк. Как, бишь, ее звали? Фамилия Уэллс. А имя... кто помнит? – Какое-то африканское. – Никита? – Никита. – Точно, Никиша Уэллс. Семь лет пацанке было. Саггс ее изнасиловал и скинул с крыши – чтобы она его не заложила. А через несколько дней кто-то сбросил с той же крыши самого Саггса. По слухам, Брекстон лично. – Вот это я называю мелкое убийство, – хохотнул один из копов. – Наказать скромным денежным штрафом – долларов этак сто, не больше. – А впрочем, это одни слухи. Может, зря народ на Брекстона грешит. – Надо было лучше расследовать это дело, – сказал все тот же зубоскал. – Если Брекстон и впрямь порешил ублюдка Саггса – надо было Брекстону медаль на грудь! – А ты что думаешь, Гиттенс? – Я точно знаю, что Саггса казнил Брекстон, – сказал Гиттенс. Он заявил это настолько уверенно, что все кругом замолчали. Произведя нужный эффект и выдержав паузу, Гиттенс продолжил: – Да, Саггса казнил именно Харолд. Он мне сам в этом признался. – Харолд?! Ну ты, Гиттенс, молоток! Брекстон для тебя уже просто Харолд. С каких это пор вы с ним побратались? – Не цепляйся к словам! – Ты что, и впрямь с Брекстоном лично знаком? – Знаком! Ха! Да я его еще мальчишкой знал. Я в то время как раз трудными подростками занимался. – Отпад! И чего же ты его не засадил – за Саггса? Раз уж он сам трубил об этом на всех углах. – На всех углах он не трубил. Он только мне сказал. А засадить его... Смешные вы, ребята, такого, как Брекстон, хрен посадишь, пока он сам сесть не захочет. Речь Гиттенса произвела маленький фурор. Друзья-приятели реагировали на его слова по-разному. Одним претила претензия на почти что дружбу с матерым рецидивистом. Другие, наоборот, смотрели на него с почтением – коллега прошел огонь, воду и медные трубы и с самим Брекстоном на дружеской ноге! Третьи улыбались про себя: заливает Гиттенс, цену себе набивает! Так или иначе, но всеобщее любопытство Мартин Гиттенс возбудил. Что-что, а любопытство он возбуждать умел – этого у него не отнимешь! – Говори что хочешь, – сказал один из полицейских постарше, – только не называй при мне Брекстона Харолдом. Меня с души воротит от такого панибратства. – Если ты, Гиттенс, так хорошо Брекстона знаешь, скажи вот этому парню из Мэна, чтоб он к Брекстону на пушечный выстрел не приближался. А то влипнет по молодости-глупости. «Парень из Мэна» – это про меня. Что я из какого-то там Версаля – все сразу забыли. А штат Мэн – запомнили. Гиттенс ободряюще улыбнулся мне. Дескать, не робей, я не дам тебя заклевать. – Да, с Брекстоном шутки плохи, – сказал Гиттенс. – Он парень с головой, поверьте мне на слово. Среди этой публики он единственный по-настоящему умный. Еще старшеклассником он сколотил свою первую команду – их в народе звали «ребята на горячих тачках». Теперь все его одногодки хвастаются, что были теми самыми «ребятами на горячих тачках». На самом деле в шайке было шесть-семь парней, не больше. А заправлял всем Брекстон. – Что значит – «ребята на горячих тачках»? – спросил я. – А ты сообрази: что такое «горячая тачка»? – Украденная машина? – Умница! И эти ребятки были виртуозами своего дела. Машины угоняли пачками. В одну ночь побили рекорд – пятьдесят машин угнали в Дорчестере. Пятьдесят! И ни разу ни один из них не сел за свои подвиги. Ловили – а наутро выпускали. Неизменно находился какой-нибудь юридический крючок, и ребята выходили сухими из воды. Нас тогда мутило от злости. Опять ловить – и опять выпускать. Маразм. – А с несовершеннолетними всегда такая мутота. Цацкаются с ними, пока не вырастают закоренелые преступники. Другой полицейский горячо возразил: – Если каждого парнишку сажать за украденную машину!.. Вспомни себя – что мы по молодости только не делали! А выросли нормальными людьми. – Может, ты и угонял тачки по молодости, а меня Бог миловал. Что ты мне ни говори, а я буду на своем стоять: каждого пацана, пойманного с поличным, надо сажать. Урок. Чтоб не повадно было. А чему мы их учим? Что можно вывернуться. Сегодня украденная машина сошла с рук, а завтра и что похуже! – Сажай их, не сажай – эти ребятишки, похоже, рождаются со стальными яйцами. Их ничем не проймешь. После короткой паузы розовощекий молодой полицейский сказал: – У меня, Гиттенс, не идет из головы твой разговор с Брекстоном. Если он тебе признался в убийстве Саггса, отчего ты его не дожал? Признание есть – можно прищучить. – Да, Гиттенс, при всей двусмысленности того дела с Саггсом защищать убийцу – не дело! Гиттенс опять выдержал актерскую паузу. – А я доложил о его признании, – наконец сказал он. – Да только прокурор послал меня куда подальше: что Брекстон мне в разговоре один на один сказал – это не доказательство. Письменное признание он не даст. А других улик против него нет. Стало быть, нечего и волну гнать. У меня лично сложилось впечатление, что прокуратура просто не хотела связываться. Воцарилось задумчивое молчание. Потом один из полицейских произнес: – Если бы прокурор Эндрю Лауэри был парень покруче, он бы с этим Брекстоном и его ватагой давно бы одним махом покончил. Остальные насмешливо зашумели. – Нет, я серьезно, – продолжал тот же полицейский. – Надо предложить Брекстону личную амнистию: если он сдаст всех своих, то мы его на все четыре стороны отпустим. Даже поможем сменить фамилию и лицо и навсегда исчезнуть. ФБР умеет проделывать такие фокусы. – Чушь порешь. Брекстон своих ни за что не продаст! – Просто Лауэри подхода к нему не ищет. Оно и понятно: Лауэри темнокожий, Брекстон темнокожий. Если они сговорятся, у Лауэри будет бледный вид перед новыми прокурорскими выборами – все станут говорить: ага, черная рука черную руку моет. Поэтому Лауэри и позволит Брекстону куролесить дальше. – Странное у тебя представление о законе. Отпусти убийцу, чтобы посадить десяток убийц... В какой такой академии этому учат? – Не знаю. По-моему, настоящий прокурор таких Брекстонов обязан обезвреживать – не мытьем так катаньем. Подкупить, опутать – по мне, делай что угодно, лишь бы этот дьявол навеки сгинул из Мишн-Флэтс. – Пустые разговоры. Брекстон своих не продаст, – убежденно заявил пузатый коп, сидевший рядом со мной. Гиттенс загадочно сбочил голову. Словно хотел сказать: как знать, как знать... Много позже я узнал, что в офисе Гиттенса над его столом висит фотография Никиши Уэллс – той самой семилетней девочки, которую изнасиловал и сбросил с крыши негодяй по фамилии Саггс. На фото – весело смеющаяся девочка в красной юбочке и белой блузке, две косички забавно торчком. Я спросил Гиттенса, почему он сохранил этот снимок и повесил на самом видном месте. Он ответил, что хорошо знал родителей Никиши и ее саму. А фотографию повесил – «чтоб всегда помнить, для кого мы работаем». Тогда мне это показалось исчерпывающим объяснением. Теперь, задним числом, я жалею, что мне не пришло в голову углубить этот вопрос и настоять на менее общем ответе. Мне бы уже тогда спросить его прямо: скажите на полном серьезе, как вы оцениваете то, что Брекстон расправился лично с убийцей Никиши? Было бы очень интересно услышать ответ Гиттенса – разумеется, если бы он ответил на полном серьезе и откровенно. |
||
|