"Мишн-Флэтс" - читать интересную книгу автора (Лэндей Уильям)8Во второй половине того дня я застал в полицейском участке отца. Он сидел на стуле у стены, массировал затылок, водя головой из стороны в сторону, и, не поздоровавшись со мной, спросил: – Ты куда мое кресло дел? Он имел в виду впечатляющих размеров вращающееся кресло из искусственной кожи. В свое время отец заказал его аж в Нью-Йорке, и двадцать лет службы оставили на кресле глубокий отпечаток – в буквальном смысле. – Отослал каменному Линкольну в Долину Монументов. Старина приустал стоять. – Нет, я серьезно, – грозным тоном сказал отец. – Ты куда дел мое любимое кресло? – Отдал Бобби Берку. Он найдет на него желающего. – Это было мое кресло! – Нет, собственность департамента полиции. Отец осуждающе покачал головой. Бестолковый у него сын, ни черта в жизни не понимает! С тех пор как я наткнулся на труп и все завертелось-закружилось, я почти не виделся с отцом. Он все время проводил дома, а я дома только ночевал, да и то не каждый день. Отец днем рубил дрова – запас уже столько, что пол-Версаля можно отапливать добрый месяц. Вечера он коротал перед телевизором. Бутылок я больше не находил, да и пьяным его вроде бы никогда не видел. Хотя выглядел он слегка не от мира сего – посторонний мог бы даже решить, что он регулярно понемногу закладывает за воротник. Я же понимал, что это не алкоголь, а просто тоска после смерти матери. Он был потрясен – не столько самой смертью, к ней мы были подготовлены, он был потрясен противоестественным отсутствием матери. Те, кто понес невосполнимую утрату, рано или поздно совершают страшное открытие: мертвые исчезают навсегда. Поначалу это понимание существует только в сознании – как абстракция, как теоретическое знание. И только позже до человека доходит. Я понимаю отца, потому что и мое ощущение утраты сродни легкому пьяному туману. Я сел за шерифский стол. Годами это был стол моего отца. Я почти ничего не менял. Убрал только ящик для жалоб и пожеланий и табличку «Жалобы и пожелания суйте, пожалуйста, в дырку сзади!» – у нас с отцом немного разное понимание юмора. – Ты что – пришел навестить свое кресло? – спросил я. – Или хотел о чем-то поговорить? – Ты знаешь, о чем я пришел поговорить. Поскольку я молчал, он встал и прошелся по комнате. Казалось, он уже забыл о причине своего визита. – М-да, немало, немало лет протирал я задницу в этом участке! – произнес он задумчиво. Я возвел глаза к небу. Жалость по отношению к самому себе ему никак не идет. Да и насчет протирания штанов он перегибает. Подчиненных гонять – гонял, а чтобы самому перетрудиться – такое случалось редко. Отец еще посопел-покряхтел, словно не в силах перейти к тому разговору, ради которого пришел. – Как продвигается расследование убийства? – спросил он. – По мнению прокуратуры, тут замешан главарь одной бостонской банды. Отец только хмыкнул. – Говорят, Данцигер крепко сел ему на хвост. – А ты-то что? Они тебя как-то задействовали? – Нет. Не моя юрисдикция. – Э-э, нет! Тебе, Бен, никак нельзя в стороне оставаться. Тут у тебя выбора нет! Моя хата с краю – это хреновая позиция. – Сам знаю. – Ты не кто-нибудь, а шериф! Когда на твоей территории приезжему отстрелили башку... – Да все я понимаю, не надо меня поучать. – А что еще им известно? – Отец, твое дело сторона. Не суйся куда не надо. – Уж и спросить нельзя! Могу я интересоваться работой собственного сына или нет? – Я не в курсе, что им известно. Мне никто не докладывает. Чего приказывают делать – делаю. Отец презрительно ухмыльнулся. – Не надо, отец, не начинай! – Кого они подозревают? – Типа по имени Харолд Брекстон. Вот, можешь на фотографию взглянуть. Отец посмотрел на лицо на снимке и спросил: – Кто такой? – Бостонский гангстер. Больше ничего про него не знаю. Похоже, наркоделец. Глава расследования видит в этом убийстве его почерк. Выстрел в глаз. – Любопытно. А еще что? – Да что ты привязался? – Мне интересно, черт возьми! – Отец, у меня дел полон рот, не отвлекай меня! – Что за козлиное упрямство! Ни хрена учиться не хочешь, только пыжишься! Машинально его руки сжались в кулачищи. Я чувствовал, как адреналин в нем играет. И не было поблизости Энни Трумэн, чтобы ласково одернуть его «Клод!». Я решил не перегибать палку. – Ладно, дело обстоит так. Я случайно познакомился с одним копом. У него своя теория убийства. Он полагает, что не все так просто, как кажется боссам из прокуратуры. Тело сразу после убийства кто-то ворочал. Очевидно, убийца что-то искал в домике. Ну, теперь все – больше я ни шиша не знаю. – Не сдавайся. Ты обязан быть в курсе. Я взял под козырек. – Ты с этим не шути. Не давай о себя ноги вытирать! – Знаю, знаю. «А мимо меня еще никто не прошел!» – Вот именно. «А мимо меня еще никто не прошел!» – Успокойся. Я начеку. Отец встал и медленно пошел к двери. Я заметил, как аи похудел – одежда висит мешком. Всегда такой огромный, он словно стал на пару размеров меньше после смерти жены. – Послушай, Клод, ты как? – спросил я. Впервые в своей жизни я обратился к нему по имени. Не знаю, с чего вдруг. Возможно, мне показалось, что в этот момент я могу пробиться к нему сквозь каменную стену, которой обнесена душа этого истинного янки. – Не волнуйся за меня, Бен. Делай свою работу – и не волнуйся, – не оборачиваясь сказал отец. Нет, все тот же Клод Трумэн. Не достучаться. «Чтобы тебя достать, надо мимо меня пройти – а мимо меня еще никто не прошел!» – это было любимое выражение моего отца, когда я был маленький. И мое тоже – потому что я понимал кодекс поведения истинных янки, которые свои эмоции никогда не показывают. Я знал, что эта фраза – способ сказать «я тебя люблю!», когда сказать «я тебя люблю!» язык не поворачивается. После того как я вернулся в Версаль из-за болезни матери, молчаливое единство янки стало особенно актуально. Мы с отцом, так сказать, сдвинули наши фургоны и заняли круговую оборону. Нам надо было защищать Энни Трумэн. «Чтобы ее достать, надо мимо нас пройти – а мимо нас еще никто не прошел!» Отчего у нас это чувство – будто мы в осажденном городе, будто мы втроем – против всего мира? Многие версальцы искренне хотели помочь в нашей беде. Многие приходили в участок, справлялись о здоровье Энни Трумэн, спрашивали, нельзя ли чем нам пособить. А самое главное: они заглядывали, чтобы как бы между прочим доложить, где Энни в данный момент. – Энни сидит на бельведере. – Я видела, как твоя мать направилась к озеру. Мы с отцом, не выходя из участка, могли постоянно быть в курсе местонахождения матери. Говоря честно, до того как она заболела, версальцы не слишком-то любили мою мать. Она прожила в нашем городке добрых двадцать лет, но по-настоящему своей так и не стала. Для версальцев она всегда оставалась «городской штучкой» – ей не могли простить ее массачусетские корни, ее акцент, ее «ненашенские» манеры, ее надменность. Но стоило ей заболеть, как сердца версальцев разом смягчились. Мы видели искреннюю доброту со всех сторон. И если на нашем крыльце оказывался завернутый в фольгу ужин, мы никогда не знали, кто так трогательно заботится о нас – никто не трезвонил о своем добросердечии. Разумеется, люди со стороны могут помочь – до определенного предела. Болезнь одного из членов семьи налагает на остальных такие тяготы, которые самый искренний сторонний доброжелатель не в силах понять и прочувствовать до конца. Покуда болезнь не закончится, семья поневоле изолирована от мира. А до какой степени изолирована – зависит от множества причин, в том числе и от характера действующих лиц. Впервые в жизни нам с отцом довелось работать вместе – нести все тяготы одинокого бытия в нашем доме. Как можно было догадаться, Чиф скинул на меня девяносто процентов домашних хлопот. Вместе с матерью я стирал, кухарничал, закупал продукты – ей это доставляло большое удовольствие, потому что создавало иллюзию прежней нормальной жизни. Но по мере того как состояние матери ухудшалось – а происходило это неожиданно быстро – и ее мысли путались все больше и больше, отец стал проявлять себя с новой, мне неведомой стороны. Я не хочу развивать эту тему; какие мы есть, такие мы и есть и другими не будем. Но все-таки кое-что скажу. Я увидел, как отец при людях берет мать за руку. Или несет ее на руках наверх в спальню после того, как она уснула на диване перед телевизором. Или самолично везет ее в Портленд, чтобы купить ей новую модную оправу для очков. Невиданные картинки! Однажды днем, года через два после моего возвращения в Версаль, я застал мать перед телевизором. – Что новенького? – спросил я. – Он только что был тут. – Кто? – Кеннеди. – Кеннеди был – здесь? Она слегка покачала головой вверх-вниз. Вроде бы как «да». – И который Кеннеди? – Бобби. (Роберт был ее любимцем в клане Кеннеди.) – Бобби Кеннеди был здесь? Снова невнятное кивание. – То есть его показывали по телевизору? – Нет. Здесь. – Мама, ты хочешь сказать – по телевизору? – Здесь!!! И надо было мне привязываться к ней! Мало ли что происходило в ее голове. Возможно, она хотела сказать что-то совсем другое, а вышло – про Кеннеди. Но в меня словно черт вселился. Я начал смеяться над ней, стал спрашивать, а не была ли тут с ним в обнимку Мэрилин Монро. Лицо матери перекосилось. Она шарахнулась от меня, словно я хотел ее ударить. – Ах, мама, не сердись. Я просто шутил. – Шшш! Шшш! – Да брось ты, я просто шутил. – Шшш! Шшш! Она уже забыла о споре со мной. Она была полностью поглощена программой новостей. Что она видела на экране? Что понимала? Об этом оставалось только гадать. Но отец краем уха услышал первое громкое «шшш!» и уловил обиженную интонацию в голосе матери. Он влетел в комнату. – Что случилось? Я стал беспомощно оправдываться. Отец сел рядом с матерью и начал ласково нашептывать ей на ухо. Мать блаженно улыбалась. Не знаю, понимала ли она его слова или просто реагировала на ласковую интонацию. Со стороны мать и отец казались влюбленными подростками. То, что он, такой закрытый человек, способен на телячьи нежности, для меня было откровением. Но мать, думаю, знала его в тысячу раз лучше меня. Однажды во время нашей прогулки вокруг озера, в один из ее ясных моментов, я спросил мать, что ей так понравилось в Клоде Трумэне, когда они только познакомились. Его сила? Его внешность? Его напористость? – Нет, Бен, – ответила мать. – Я полюбила его за золотое сердце. Я сразу увидела, что он за человек. Он был как открытая книга. Я насмешливо хмыкнул. Золотое сердце! Не смешите! – Не смей, Бен! – осадила она меня. – Ради тебя он на что угодно способен. Ради тебя он под поезд ляжет! |
||
|