"Хапуга Мартин" - читать интересную книгу автора (Голдинг Уильям)

2

Узор был черно-белый, но белый цвет преобладал. Он состоял из двух пластов, расположенных один за другим, для каждого глаза свой пласт. Человек ни о чем не думал, ничего не делал, а образ чуть-чуть менялся, издавая слабые звуки. Щека упиралась во что-то твердое, и настойчиво начали заявлять о себе неприятные ощущения. Сначала он чувствовал давление, потом не приносящее тепла жжение, наконец — боль, сконцентрированную в одном месте. Она не отпускала, становясь все ожесточеннее, как бывает, когда ноет больной зуб. Эти ощущения возвращали его к действительности, он снова начал воспринимать себя целиком.

Однако не боль, не черно-белые размывы вернули его к жизни, а звуки. Хотя здесь море обращалось с ним очень бережно, в другом месте оно продолжало реветь и биться, обрушивая одну волну за другой. Да и ветер, встречая на своем пути преграду посерьезнее, чем послушная волна, со свистом носился вокруг скалы, резкими порывами задувая в расселины. Все эти звуки слились в единый язык, который ворвался в темную, бесчувственную голову, убеждая, что она где-то, в каком-то месте существует, и наконец, с победным криком чайки, перекрывающим шум ветра и воды, возвестил пробивающемуся сознанию: где бы ты ни был, но ты существуешь!

И он действительно ощутил, что существует, терзаемый болью, но в полном единении с твердью, на которой удерживалось его тело. Он вспомнил, как пользоваться глазами, и совместил две линии зрения. Зрительные образы тоже совместились и слегка отодвинулись. Возле самого лица, упираясь в щеку и подбородок, лежала галька. Это были кусочки белого кварца с тупыми, закругленными краями, похожие на картофелины разного размера и формы. Их белизну прорезали желтые пятна и более темные вкрапления. За галькой виднелось нечто белевшее еще сильнее. Он смотрел на это нечто, не испытывая любопытства, лишь отмечая обескровленные складки, посиневшие корни ногтей, вмятинки на кончиках пальцев. Не поворачивая головы, он проследил взглядом за изгибом руки вдоль рукава плаща до того места, где начиналось плечо. Глаза вновь обратились к гальке, равнодушно ее разглядывая, словно ей предстояло совершить какое-то действие, которого он ожидал без всякого интереса. Рука не двигалась.

Между камушками плескалась вода. Она слегка шевелила их, пережидала, откатывалась, а они побрякивали и позвякивали. Вода омывала его тело, едва заметно перемещая обутые в гольфы ноги. Когда накатила очередная волна, он глядел на гальку, и на этот раз море вместе с последним прикосновением плеснуло в раскрытый рот. Выражение лица не изменилось, но его начало трясти крупной, пронизывающей с головы до ног дрожью. Белая рука двигалась взад-вперед, совпадая с движениями тела, и ему казалось, что трясется галька. Упираясь в щеку, голыши причиняли ноющую боль.

В голове возникали и пропадали картинки, но, маленькие и далекие, они не беспокоили его. Белое женское тело во всех подробностях, тело мальчика; театральная касса, мостик на корабле, горящие неоновым светом слова команды на фоне далекого неба; долговязый тощий человек, смиренно стоящий в темноте наверху у трапа; другой, болтающийся в море, как стеклянный матросик в банке из-под варенья. Выбирать было не из чего: только камушки и картинки. Вперед лезли то одни, то другие. Иногда картинка полностью накрывала собою гальку, как бы становясь окном, глазком в другой мир или другое измерение. Иногда слова и звуки обретали четкие очертания, словно отданная криком команда. Они не вибрировали и не исчезали, а, возникнув, оставались твердыми и прочными, как галька. Некоторые маячили внутри черепа, за надбровной дугой и едва различимым носом, погруженные в непроглядную тьму над обжигающей, давящей болью. Скользя по ним взглядом, можно было что-то за ними разглядеть.

Тело ощутило прилив холода. Он сползал по спине между сбившимися слоями одежды. Это был воздух, который обжигал холодом, как медленный огонь. Ощущение прошло почти незаметно, но вернувшаяся волна наполнила рот, и он задохнулся, нарушив ритм сотрясавшей тело дрожи.

Он стал экспериментировать. Оказалось, он в силах подтянуть одну ногу, потом другую. Рука медленно поползла над головой. Напряг мозг и пришел к выводу — где-то с другой стороны находится вторая рука, и он послал туда сигнал. Отыскав руку, пошевелил кистью. Пальцы были на месте, в этом он убедился, но не потому, что смог ими подвигать. Просто, надавливая на окоченевшие кончики, он чувствовал, как они перемещают невидимую гальку. Сблизив обе руки и ноги, он стал делать плавательные движения. Приступы дрожи, вызываемые холодом, помогали ему. Теперь дыхание стало неровным и быстрым, а сердце учащенно заколотилось. Бессвязные картинки исчезли. Осталась одна галька, издаваемые ею звуки и удары сердца. Мелькнула какая-то полезная мысль. Она не могла принести непосредственную физическую пользу, но частично вернула ему способность воспринимать себя как личность. Он попытался облечь ее в слова, но тщетно, мешали зубы.

— Верно, я столько же весил бы на Юпитере.

И тут он сразу понял, в чем дело. Его тело весит не больше, чем всегда, — просто оно обессилело, а сам он пытается вползти на маленький, усыпанный галькой склон. Он приподнял свое изрытое галькой лицо, уперся коленями в твердую поверхность. Зубы со скрипом сомкнулись. Теперь надо подождать, когда грудная клетка, наполнившись воздухом, расширится и сумеет оторваться от гальки, и, совместив это движение с медленной дрожью тела, тем самым облегчить себе тяжкий путь наверх. Волны, разбиваясь у ног, отступали все дальше и дальше. Когда становилось совсем невыносимо, он останавливался и ждал, задыхаясь, пока не вернется ощущение реальности. Вода уже не лизала ноги.

Левая рука — та, что была не видна, — до чего-то дотронулась. Это что-то не звякнуло и с места не сдвинулось. Он повернул голову и взглянул вверх из-под надбровной дуги. Перед глазами возникло нечто серовато-желтое в щербинах и выбоинах, с вкраплениями красных комков слизи. В каждой ямке желтели зонтики раковин-блюдечек. Над ними нависали коричневые ветки с листьями и зеленые сплетения водорослей. Белые камушки вели в темный угол. Над всем этим блестела пленка воды, откуда-то падали капли, образуя тут и там подернутые рябью лужицы или струйками просачиваясь между водорослями. Он стал штурмовать гальку, опираясь о скалу и подтягивая ноги. Только теперь он впервые их разглядел — далекие белые колоды, которые гольфы превращали в толстые медвежьи лапы. Но это его ноги, и, значит, он существует! Он опустил левую руку пониже уха и с усилием подтянулся. Плечо чуть приподнялось. Оттолкнулся ногами, подтянулся на руках. Спина втиснулась в угол между просачивающимися сквозь водоросли струйками. Голова уже была наверху. Уперев обе руки в правое бедро, он подтянул его к груди и то же самое проделал и с левым. Теперь он затащил в угол всего себя и взглянул на облепленные галькой колени. Рот снова раскрылся.

В конце концов, что касается гальки, ее было не так уж и много. Человеческое тело во всю длину или чуть меньше разместится в треугольнике из камушков под тенью скалы. Они заполняли расселину и были твердыми.

Он отвел глаза от гальки и устремил взгляд на воду. По сравнению с открытым морем здесь она выглядела почти спокойной; а причиной тому была скала, вокруг которой его не так давно швыряли волны. Теперь он мог разглядеть ее поверхность. Она была такой же серой и маслянистой, как вода, вся в морских уточках и пене. Натыкаясь на скалу, волны одна за другой обтекали ее, глухо ударялись по обе стороны расселины; все же между ним и маслянистой скалой оставалось несколько ярдов чистой, зеленой воды. А за скалой — лишь дымящаяся гладь моря, пронизанного водянистым солнечным светом.

Он закрыл глаза, не обращая внимания на картинки, которые появлялись и исчезали за опущенными веками. Вялое движение разума заклинилось на одной мысли. Внутри его тела существовал крошечный огонек, почти угасший, но совершенно непостижимо все еще, вопреки всему Атлантическому океану, теплящийся. Он сознательно прикрывал этот огонек своим телом и всячески его лелеял. Пусть даже слабую искорку, не более. А в мозгу сами собой возникали бессвязные картинки и пустые слова.

Где-то наверху, перекрывая шум ветра, долгим, протяжным криком зашлась чайка. Он отвлекся от мысли о тлеющей искре и снова открыл глаза. На этот раз он настолько овладел собой, что сумел охватить взглядом все окружающее пространство. Над ним с двух сторон в рамке яркого света возвышалась скала — в солнечных лучах и облаке водяной пыли. Ровными валами накатывала зыбь, принося вместе с подсвеченными волнами собственную дымку тумана. Он повернул голову в сторону и поднял глаза ввысь.

Наверху, куда не дотягивались водоросли и блюдечки, поверхность скалы была глаже, а края сближались. На вершине виднелась расселина, в которую проникал дневной свет; казалось, там застряло облако. Пока он смотрел, в ней промелькнула чайка, что-то прокричавшая навстречу ветру. Он почувствовал, что ему больно и трудно глядеть наверх, и перевел взгляд на собственное тело, на два бугра, которые оказались коленями, скрытыми под плащом и курткой. Вперил глаза в пуговицу.

Рот закрылся, опять открылся. Испустил какие-то звуки. Он выстроил их, и получились слова:

— А, старая знакомка! Тебя пришил еще Натаниель. Дал ему такое задание. Сказал: вот предлог убрать тебя с жилой палубы и дать немного передохнуть.

Глаза снова закрылись, и он скрюченными пальцами ощупал пуговицу.

— Получил этот плащ еще матросом. А до Натаниеля пуговицы пришивал Верзила.

Голова качнулась к коленям.

— Всю нудную вахту. Всю вахту «от» и «до».

Череду картинок прервало что-то вроде храпа. Приступы дрожи немного утихли, но от нее обессилели руки и, соскользнув с колен, упали на гальку. Голова тряслась. В полузабытьи он чувствовал, как камни давят на ноги, особенно сзади, когда пятки медленно поползли вниз. Картинки стали совершенно бессвязными, и возникла опасность, что они могут уничтожить его как личность, загасить тлеющую в нем искру. Но он все же пробился сквозь них, приподнял веки и выглянул в окружающий мир.

Внизу, там, где вода перекатывала гальку, она шевелилась и подрагивала. Над нею, вся в хлопьях и бахроме завихряющейся пены, высилась спасшая ему жизнь скала. Снаружи пробивался яркий полуденный свет, но расселина была насквозь пропитана влагой. Отовсюду сочилась вода, и стояла вонь, как в портовом гальюне. Изо рта вырвались какие-то квакающие звуки. В голове оформились следующие слова: «Где же она находится, эта чертова скала?» Но в такой формулировке таился риск оскорбить темное ущелье, поэтому на выдохе из горла он изменил фразу:

— Где же, черт возьми, я нахожусь?

Одинокая скала, пик горной гряды, зуб в вековечной челюсти затонувшего мира, торчащий среди непостижимой шири огромного океана, — и за сколько же миль от суши? Зловещее предчувствие пронизало все его существо. Не тот судорожный страх, когда он только начинал барахтаться в воде, но глубокий, всепоглощающий ужас заставил его негнущимися пальцами вцепиться в скалу. Он даже наполовину приподнялся и пригнулся или, скорее, припал к водорослям и комкам слизи.

— Думай, идиот несчастный, думай.

Туманный горизонт оставался близко, вода скатывалась со скалы, галька подрагивала.

— Думай!

Он опустился на корточки, разглядывая скалу; сидел неподвижно; дрожь не унималась. Разбиваясь снаружи о камень, волны, отметил он, усмирялись, поэтому вблизи расселины вода, обессилев, вела себя тихо. Очень медленно он опять забрался в расселину и устроился в углу. Искра все еще теплилась, и сердце не давало ей угаснуть. Он смотрел на выступающую в море часть скалы, но едва ли видел ее. Никак не вспоминалось название. Оно было нанесено на навигационную карту — затерянный в Атлантическом океане, странно обособленный островок. Моряки, позволявшие себе иногда пройтись насчет ветров и погоды, потешались тут вовсю. Нахмурившись, он мысленно представил себе карту, но изображение получилось недостаточно четким. Он увидел, как штурман и капитан, склонившись над ней, ухмыляясь, поглядывают друг на друга, а сам он, штурманский ученик, стоит рядом наготове. Капитан заговорил с характерным выговором выпускника Дартмутского военно-морского колледжа, проглатывая половину букв, — заговорил и рассмеялся:

— Я это место называю «жди беды».

Беда и есть, как бы оно ни называлось. Вот он и лежит теперь, сжавшись в комок, на этой беде. Сколько же от нее миль до Гебридских островов? И что толку от искры, нелепо мерцающей в расселине на краю света? В ярости он выкрикнул, обращаясь к картинке с капитаном:

— А мне-то что с того!

Он начал сползать вниз по камням, выворачивая кости в суставах. Свалившись в угол, уронил голову на грудь и захрапел.

Но в глубине его существа, куда не достигал храп, металось сознание, высматривая что-то среди картинок и обрывков воспоминаний, улавливая призрачные звуки и подавленные ощущения, подобно зверю, без устали изучающему свою клетку. Оно отвергало возникающие в подробностях изображения женских тел, медленно отбирало странные слова, не обращая внимания на боль и непрерывную, пробирающую с ног до головы дрожь. Оно искало нужную мысль. Нашло ее, отделив от вздора, и, выудив на поверхность, использовало механизм тела, чтобы придать ей силу и значимость.

— Разум пока при мне.

Вслед за храпом наступил черный провал; затем правая рука, такая далекая, послушалась команды и, ухватившись за плащ, попыталась что-то нащупать. Приподняла клапан кармана, залезла вовнутрь. Пальцы, наткнувшись на веревку и закрытый складной нож, задержались внутри кармана.

Глаза приоткрылись, моргнув, и зеленое море оказалось как бы в рамке изгиба бровей. Какое-то время глаза просто смотрели, воспринимая окружающий мир, но не видя его. Затем все тело резко дернулось. Искра превратилась в пламя, тело, карабкаясь, вжалось в поверхность, рука выпросталась из кармана и вцепилась в скалу. Глаза смотрели пристально, не мигая.

Пока глаза вели наблюдение, снаружи прошла волна, прямо над скалой, так что внутри воды можно было разглядеть коричневые водоросли. Зеленое волнение позади гальки вдруг нарушилось. Полоска пены разбилась и с шипением бросила к его ногам несколько голышей. Волна откатилась, и они, словно зубы, стукнулись друг о друга. Он наблюдал, как волны шли одна за другой, унося вместе с клочьями пены все больше и больше гальки. С каждым их возвращением количество гальки уменьшалось. Наружная сторона скалы больше не служила для волн преградой, а была, скорее, лишь слабым подобием защиты. Расселина все глубже и глубже вовлекалась в неудержимое движение зеленого дымящегося моря. Он метнулся прочь от прибывающей воды и повернулся лицом к скале. Темная, вонючая расселина, с сочащимися влагой водорослями, со своей неподвижной бессмысленной жизнью среди слизи и ракушек, была кусочком суши только дважды в день по милости луны. Он принял ее за что-то прочное, но по сути она была ловушкой в море, такой же враждебной всему живому, как мягкая холодная стихия прошлой ночи и миля находящейся под ним воды.

Его крик совпал с криком чайки, и он пришел в себя, прижался лбом к скале, пережидая, пока перестанет колотиться сердце. Ноги окатило пеной. Он взглянул вниз. Гальки, на которой можно было стоять, осталось совсем мало. Голыши, которых коснулись руки, когда его вынесло к скале, желтыми и зелеными точками виднелись из-под покрывающей их на фут пляшущей воды. Он снова повернулся лицом к скале и громко скомандовал себе:

— Лезь.

И он полез, нащупывая точки опоры. Мест, за которые можно было уцепиться, оказалось много. Слабые, набрякшие руки хватались за мокрые выступы. Он ненадолго приник к скале, собираясь с силами. Приподнял правую ногу и тут же уронил в выемку в форме пепельницы. Пепельница была с кромкой острой, но в меру, и не оцарапала ногу. Он оторвал лоб от покрытой водорослями поверхности и с усилием потянулся кверху, пока не выпрямилась правая нога. Теперь повисла левая и закачалась. Но он и ее подтянул, поставил пальцы на выступ и замер, распластавшись всего в нескольких дюймах над галькой. У самого лица оказалась расселина, и он вглядывался в ее дальний темный угол, прислушиваясь к звуку мерно падающих, невидимых капель, словно завидовал их спокойствию. Капля за каплей утекало время. Две картинки распались на части.

Под ним с легким стуком перекатывалась галька. Последней каплей плеснула в щель вода. Он опустил голову и устремил глаза вниз, поверх спасательного пояса, через раскрывшиеся полы плаща, туда, где в углу расселины лежала мокрая галька. Увидел гольфы и вспомнил, что в них находятся его ноги.

— Зря я скинул сапоги.

Осторожно переместив правую ногу, он выпрямил левое колено и крепко прижал его к скале — так легче было выдержать собственный вес. Ноги проявляли странную избирательность. Они не ощущали скалу, пока не касались чего-нибудь острого. И становились частью тела, только когда причиняли боль или попадали в поле зрения.

Хвост волны ударил прямо в угол, с шумом шлепнувшись о его вершину. Одна струя, рассыпавшись брызгами, проскочила между ногами через спасательный пояс и окатила лицо. Он вскрикнул и только тогда осознал, как гибельно для него так напрягать все тело. Звук, зародившийся в горле, булькнул и замер. Рот не участвовал, хотя и был открыт, челюсть безвольно лежала на жестком воротнике плаща. Бульканье усилилось, и он заставил зубы со щелчком сомкнуться. Сквозь зубы и закоченевшую верхнюю губу вырвались слова:

— Совсем как мертвец!

Еще одна волна докатилась в расселину и обдала лицо брызгами. Собрав все силы, он пополз вверх. Подымался по неровной поверхности скалы, пока не осталось ни блюдечек, ни двустворчатых раковин и к ней уже ничего не липло, кроме его собственного тела, крошечных морских уточек и зеленых пучков водорослей. Ветер все время вдавливал его в расселину, отовсюду доносился шум моря. Расселина становилась все уже, и он едва протискивался сквозь нее, когда голова высунулась наружу. Упираясь локтями с обеих сторон, он взглянул вверх.

На уровне лица самая узкая часть расселины в скале расширялась, превращаясь в воронку. Края воронки были не очень ровными, но все же достаточно, чтобы тело могло держаться в ней с помощью трения. Ближе к вершине края скашивались, как угол крыши. Расстояние от его лица до отвесного края воронки почти в два раза превышало длину человеческого тела. Он начал поворачивать голову, медленно, пытаясь отыскать, на что опереться, но ничего не увидел. Только примерно на середине виднелась впадина, но слишком мелкая, чтобы служить опорой. Его онемевшим пальцам ни за что не удалось бы зацепиться за ее закругленные кромки.

Сильный удар обрушился на нижнюю часть угла. В его укрытие угодила плотная стена воды, рассыпалась и отошла назад. Он устремил взгляд поверх спасательного пояса в пространство между ногами. На какой-то миг едва различимо обозначилась галька и тут же скрылась под зеленой волной. Между ним и скалой взметнулся фонтан брызг.

Он выталкивал себя, пока верхняя часть туловища не прислонилась к склону. Ноги отыскали точки опоры там, где раньше находились локти. Колени медленно выпрямились. Он тяжело дышал, выбросив правую руку вперед. Пальцы сомкнулись на закругленной кромке впадины. Поползли вверх.

Оторвав правую ногу от опоры, он подтянул колено. То же самое проделал с левой ногой.

Теперь он повис всего в нескольких дюймах от вершины угла, удерживаясь с помощью одной руки и трения собственного тела. Но тут пальцы правой руки, ослабев от дрожи, разжались. Скользнули вдоль закругленной кромки. Вслед за ними соскользнуло все тело, и он снова оказался в верхней части расселины. Он лежал неподвижно, не видя скалы, правая рука вытянулась где-то сверху.

А море не унималось, отвоевывая у него расселину. Каждые несколько секунд под ним с глухим ударом катилась очередная волна. Тяжелые капли оседали на стенах и тонкой струйкой стекали в воронку перед его лицом. Одна из волн раскололась, и вода потоком обрушилась ему на ноги. Оторвавшись от скалы, он поднял голову. Гримаса боролась с онемевшими мышцами лица.

— Совсем как блюдечко.

Какое-то время он лежал, скрючившись в верхней части расселины. Гальки уже не было видно. В наплывах струй она оставалась лишь зыбким воспоминанием. Потом совсем исчезла, вместе с нею исчезла и скала, а со следующим ударом его накрыло с головой. Он стряхнул брызги с лица. Долго вглядывался в глубь расселины, словно не в воде тут было дело, а в чем-то другом.

— Совсем как блюдечко!

Спустил ноги, нащупал выступы, решительно втиснулся вниз, при каждом ударе волны прилипая к поверхности. Вполз назад. Каждый раз, когда новая волна отступала, он задерживал дыхание и сплевывал. Вода больше не несла с собой холод; скорее, она набирала силу. По мере того как тело опускалось к тому месту, где была галька, удары становились все сильнее. С каждой новой волной нарастал напор тяжести, тянувшей его вниз. Он потерял опору, пролетел последние несколько дюймов, и мгновенно волна подхватила его, свирепо втолкнула в угол и тут же попыталась оторвать от стенки. В паузах между волнами, когда он, пошатываясь, силился подняться на ноги, вода уже доходила ему до колен, накрывая оседавшую под его весом гальку. Он упал на четвереньки, погребенный зеленой массой, которая ударила в заднюю стенку угла, выбросив вверх столб брызг. Едва держась на ногах, он обогнул угол и уцепился обеими руками за стену. Вода пыталась его оторвать, но он держался. Высвободил нож, открыл лезвие. Наклонился вниз, и тотчас перед глазами возникли очертания скалы и водорослей. Ослабевший шум моря звучал в ушах поющей нотой. Когда он снова выпрямился, нож болтался у пояса, а в руках оказались два блюдечка. Море, сбив его с ног, перевернуло вниз головой. Он нащупал скалу и приник к ней, превозмогая напор воды. Волны на мгновение отступили, и он открыл рот, судорожно хватая воздух, словно отвоевывая пространство. Уцепился за выступы в углу, а волна, взорвавшись, поволокла его вверх, так что теперь приходилось прилагать усилия, чтобы удержаться внизу и владеть своим телом. После каждого удара он распластывался, пытаясь спастись от обвала воды. Но всякий раз, когда он поднимался, волны, хотя и утратившие свинцовую тяжесть, вновь принимались за него с какой-то изощренной злобой. Они раздирали одежду, били в промежность, раздувая шатром полы плаща, пока те не сбивались в комок над талией. Стоило ему взглянуть вниз, как вода устремлялась прямо в лицо или била в живот, выталкивая наверх.

Он подполз к самой узкой части расселины, и его втянуло внутрь. Когда вода отхлынула, он открыл глаза, вдыхая влагу струящейся по лицу пены. Как раз у переносицы прилипла прядь волос, ему был виден ее раздвоившийся конец. Новый вал настиг его, потом стена воды отпрянула, а он все еще находился в расселине, вдавленный собственным весом в самую узкую ее часть, где начиналась воронка. Тело пронизывала дрожь. Он распластался на склоне и, подавшись вперед, стал выпрямлять ноги. Поднял лицо, прижав к скале; поток промчался над головой. Он принялся шарить в сбившихся складках плаща. Извлек оттуда блюдечко и прилепил к скале на уровне пояса. Вода вновь накатила и отошла. Он повернул нож рукояткой вниз и раздвинул створки раковины. Блюдечко слегка накренилось вбок и присосалось к поверхности. Его тоже прижало; человек и раковина вместе закрепились на скале.

Выпрямленные ноги были напряжены, глаза закрыты. Выставив согнутую дугой правую руку, он ощупал пространство над собой. Отыскал выбоину с тупыми краями, слишком гладкими, чтобы можно было за них уцепиться. Рука вернулась на прежнее место, ее окатило водой, пальцы теребили плащ. Он вытащил руку наружу. Когда она, медленно описав круг, поползла кверху, в ладони оказалось блюдечко. Теперь он смотрел на скалу, находящуюся всего лишь в одном-двух дюймах от лица, не проявляя к ней никакого интереса. Жизнь, которая еще теплилась в нем, сосредоточилась в медленном движении правой руки. Отыскав выбоину с тупыми краями, рука прижала раковину к одному из них. Тело приподнялось на несколько дюймов и замерло, дожидаясь очередной волны. Когда вал прошел, рука вернулась назад, взяла нож, потянулась кверху и слепо ткнулась в скалу. Скрюченные пальцы что-то искали, нашли блюдечко, ударили по нему рукояткой ножа.

Повернувшись лицом к скале, он выдержал еще один удар волны и сосредоточил взгляд на раковине, находящейся над ним. Рука разжалась, и нож, ударившись о камень, выскользнул и неподвижно повис на ремне. Он взялся за пробку спасательного пояса и открутил ее. Воздух с шипением вышел, и его зажатое в воронке тело стало более плоским. Склонив голову набок, он опустил ее и секунду-другую пребывал в бездействии. На влажной поверхности около рта образовалось небольшое темное пятно, периодически смываемое очередным каскадом воды. Время от времени болтающийся у пояса нож со стуком ударялся о скалу.

И опять, повернув голову, он взглянул наверх. Пальцы, сомкнувшись, сжимали блюдечко. Правая нога задвигалась. Ее дрожащие пальцы искали первую раковину, а пальцы руки пытались нащупать вторую. Но на блюдечко наткнулась не ступня, а колено. Оторвавшись от скалы, рука опустилась на колено и приподняла его кверху. Для гримасы, таившейся за онемевшим лицом, раковина означала боль в изгибе колена. Зубы сомкнулись. Все тело начало извиваться; рука вернулась к верхнему блюдечку и потянула за него. Он стал — как по склону крыши — продвигаться наверх. Левая нога подтянулась к правой, толкнув ее в сторону. Обутая в гольф часть ступни оказалась напротив раковины. Нога выпрямилась. Очередной каскад воды обрушился вниз.

Теперь он лежал, касаясь ногой блюдечка, удерживаясь в основном при помощи трения. Но нога ощущала присутствие одной из раковин — а вторая находилась у него перед глазами. Он ткнулся рукой вверх, и пальцы нащупали то, что могло служить точкой опоры, — если, конечно, другая рука будет цепляться за блюдечко возле лица. Он продвинулся выше, выше, еще выше, и вот уже пальцы достигли края. Правая рука поднялась, ухватилась за него. Он протянул обе руки, упираясь обеими ногами. Впереди в скале виднелась впадина, мелькнуло море. Еще он заметил что-то белое на камнях, какое-то странное нагромождение. Подался вперед и упал.