"Заговор королевы" - читать интересную книгу автора (Эйнсворт Уильям Гаррисон)

ДЖЕЛОЗО

Бросая гневные взгляды на своих мучителей, Огильви нечаянно встретился с черными огненными глазами молодого человека, стоявшего в некотором от него отдалении, но слышавшего их спор. Казалось, он живо интересовался предметом ссоры и, видимо, глубоко сочувствовал Огильви. В его лице было что-то такое, что сразу привлекло внимание Огильви, несмотря на возбуждение, в котором он находился. Несколько минут он не мог отвести глаз от этого юноши, а когда перестал смотреть, то только для того, чтобы подумать о его необыкновенной красоте.

И действительно, этот юноша заслуживал внимания. Черты его лица своей нежностью и совершенством представляли резкий контраст с грубыми и пошлыми физиономиями, окружавшими его. При безукоризненной правильности лица он напоминал Гебу своим изящно очерченным подбородком, точно так же как и своими непокрытыми еще пушком возмужалости устами, выражавшими любезную приветливость и пылкую страстность. Но теперь уста эти были сжаты, а гордые и тонкие ноздри расширялись от гнева.

По наружности этому юноше можно было дать не более шестнадцати лет, а гибкость его тонких, женственных, хотя и вполне соразмерных членов доказывала его раннюю молодость; лишь огненные глаза, светившиеся умом, выражали мужество и решимость выше его лет. Пряди волос, черных как смоль, оттеняли его лицо, оливковый цвет которого обличал в нем уроженца юга. Костюм его, не имевший, впрочем, в себе ничего необыкновенного, не походил ни на костюм студента университета, ни на костюмы, бывшие в употреблении у добрых граждан Парижа. Маленькая шапочка из черного генуэзского бархата была надета набок, плащ из той же материи, но более широкого покроя, чем это было в обыкновении, застегивался золотой цепочкой и был драпирован с намерением по возможности скрыть стройность стана и придать больше мужественности узким плечам.

– Я возбудил ваше участие, молодой человек, – сказал Огильви, видя, что тот не сводит с него глаз, и делая несколько шагов, чтобы приблизиться к нему. – Могу ли вас спросить, к какой академии вы принадлежите?

– Я не принадлежу ни к какой из ваших школ, – отвечал юноша, отодвигаясь при приближении шотландца. – Я иностранец, привлеченный желанием узнать исход диспута, которым занимается весь Париж, вмешавшийся необдуманно в толпу, из которой я охотно бы вышел, если бы только была возможность, и принужденный теперь ожидать конца, который, как я надеюсь, – добавил он нерешительно и слегка краснея, – будет торжеством вашего несравненного соотечественника. Признаюсь, я не менее вас принимаю участие в его успехе.

В его голосе слышалась гармония, чудно отзывавшаяся в сердце Огильви.

"Я бы поклялся спасением своей души, – подумал он, – если бы эти слова не были произнесены этим мальчиком, что я слышу голос моей миленькой, говорящей со мной Марион, как она обыкновенно делывала это в те летние, давно минувшие ночи и в стране, очень далекой отсюда, и если бы эти глаза не были так велики и так черны, я бы поклялся, что это ее взгляд. Клянусь Святым Андреем, сходство удивительное! Мне хотелось бы узнать, не земляк ли он мне и ради чего он так горячо высказывается за Кричтона". – Эй! Молодой человек, – продолжал он вслух, – не шотландец ли вы, паче чаяния?

В ответ на этот вопрос молодой человек с трудом скрыл улыбку, но отрицательно покачал головой. Улыбка, открывшая его губы, продемонстрировала ряд блестящих как жемчуг зубов.

"Рот совершенно такой же, как у Марион", – подумал Огильви.

– Из Шотландии! – закричал студент Сорбонны. – Может ли быть что хорошее в этой проклятой стране? Я очень хорошо знаю этого молодого человека из Венеции, это один из джелозо, член Итальянской труппы, которая получила разрешение от короля на представление своих комедий в Бурбонском отеле. Мне показались знакомыми лицо и манеры, голос же совершенно убедил меня. Он поет арии в комедиях и, честное слово, очень хорошо. Дамы от него без ума. А! Мне пришла идея, у нас еще впереди одна или две минуты, отчего бы не скоротать их, слушая песенку! Что вы на это скажете, товарищ? Неужели мы упустим этот случай? Песню! Песню!

– Браво! Браво! – завопили студенты, хлопая в ладоши. – Ничего не может быть лучше! Песню! Мы требуем песню!

Все мигом окружили молодого венецианца. Между тем Огильви, столько же возмущенный оборотом этого дела, как и обидой, которая, по его мнению, была нанесена иностранцу, так как относительно благопристойности театральных представлений он разделял предрассудки своего отечества и к профессии актера питал презрение, доходившее почти до отвращения, обратился к молодому человеку.

– Неужели это не клевета! – вскричал он. – Скажи, что он лжет, скажи, что ты не актер, не наемный шут, и, клянусь памятью праведного Джона Кокса, он получит пощечину за свою гнусную ложь!

– Молчать! – закричал студент из Монтегю. Долой дерзкого шотландца, если он вздумает еще прерывать нас!

– Дайте ему ответить, и я замолчу, – решительно возразил Огильви. – Еще раз, иностранец, ошибся я на твой счет?

– Вы ошибаетесь, если принимаете меня за кого-либо другого, – отвечал молодой человек, подняв голову. – Я из Венеции, я один из джелозо.

– Вы слышали? – воскликнул студент из Сорбонны. Он не отпирается. Теперь, не откладывая далее, спой нам песню.

– Я не отрекаюсь от моего звания, – возразил венецианец, – но я не буду петь по вашему приказанию.

– Ну, мы это еще увидим, – отвечал студент из Сорбонны. – На наших дворах есть насосы, вода которых обладает свойством вдохновлять, подобно водам Геликона. Она одарена чудесной силой.

– Черт возьми! Стащим туда нашего упрямца! – закричал Каравайя. – Клянусь вам, к нему возвратится голос, если он не захочет получить простуду под холодным фонтаном.

Говоря это, он грубо опустил руку на плечо молодого венецианца. Последний поспешно отступил, его черные глаза метали молнии, быстрее мысли выхватил он из-под плаща стилет и приставил его к горлу Каравайя.

– Убери свою руку! – воскликнул он. – Не то, клянусь Святым Марком, я убью тебя!

При виде гнева венецианца Каравайя нашел более благоразумным отступить, что он и сделал с жестом, выражавшим сожаление, и с обыкновенным своим хвастливым восклицанием.

– Брависсимо! – громко раздалось между студентами. – Великолепная сцена, она произвела бы большой эффект в Бурбонском театре.

– Клянусь Богом, – засмеялся от души англичанин. – На долю испанца выпала плохая роль!

– Прошу вас, сеньоры, – сказал им не обращавший внимания на их насмешки джелозо, снимая шляпу, которая скрывала его густые, черные кудри, – пропустите меня без дальнейших неприятностей. Я не могу исполнить ваше желание и не понимаю, какое право имеете вы требовать от меня песни. Хотя я и актер, но я не без друзей, и если…

– Он нам угрожает! – закричал студент из Сорбонны.

– Обратили ли вы внимание на это! Мы не так легко отказываемся от наших желаний. Давайте нам песню, сеньор джелозо, а потом можете уходить, если пожелаете!

– Никогда! – отвечал венецианец. – И советую вам не доводить меня до крайности.

– Если никто не хочет заступиться за этого молодого человека, – сказал тогда англичанин, – то я заступлюсь. Я не интересуюсь, кто он, джелозо или диаболозо. Если все против него, то я за него. Сильные всегда были на стороне слабых. Ну! Господин шотландец, эта ссора отчасти и тебя касается. Вынимай шпагу, товарищ, и защити этого бедного юношу, у него такой вид, как будто он никогда не видал шпажного удара.

Раздавшийся звон серебряных бубенчиков очень кстати прервал эту ссору. Маленький фантастический человек, производивший эти звуки, старался пробраться в толпу. На нем был необыкновенный костюм, сотканный из тканей разных цветов: белого, красного и голубого, причем такого странного фасона и до того испещренный горизонтальными и перпендикулярными полосами, что производил самое необыкновенное впечатление. Его полукафтан преуморительно оттопыривался на боках, обнаруживая худобу его коротких, очень некрасивых ног, одетых в чулки амарантового цвета. На плечи был накинут кафтан с огромными рукавами. На спине этого кафтана и на рукавах был вышит золотой государственный герб. Вокруг шеи была надета цепь из медальонов с резными девизами, посвященными глупости. Это был подарок его милейшего Генрио, как он по-братски называл своего царственного друга, а его высокая коническая шляпа, заменившая древний рыцарский шлем, имела три острых угла, наподобие треуголки, которую носила вся дворцовая прислуга. В руках держал он знак своей должности – щелкушку, толстую ореховую палку, украшенную серебряной головой дурака отличной чеканки.

Огромный карман, наполненный конфетами, которые он чрезмерно любил, висел у пояса вместе с большой деревянной шпагой.

Это странное существо был Шико, шут короля.

– С вашего позволения, господа, – кричал он, проталкиваясь вперед и нанося удары своей щелкушкой тем, кто зогораживал ему дорогу. – Зачем вы меня останавливаете? Безумие было всегда в ходу в Парижском университете. Тем более, что здесь требуется вся моя мудрость! Они собирались купать человека в холодной воде, чтобы тот заговорил! Этот поступок достоин величайшего шута Франции. Я бы лишился своего звания, если бы не присутствовал при этом. Говорю вам, будьте внимательны! Дайте место аббату глупцов, хотя он и не восседает на осле, как в праздник убиения младенцев.

И, остановившись прямо против джелозо, которому отдал самый дружеский поклон, Шико вытащил свою деревянную шпагу и с ужимками и гримасами принялся потрясать ею перед студентами.

– Этот молодой человек, мой молочный брат, – начал он (раздался громкий смех), – полностью прав, отказывая вам. Он приглашен на сегодняшний вечерний спектакль и ранее этого не должен выставлять себя напоказ. Наш брат Генрих не желает, чтобы он расточал свои услуги. Если вам требуется музыка, пойдемте к дверям Лувра; оркестр швейцарской гвардии славится быстротой и живостью такта.

– Не раздражайте их, мой доброй сеньор, – прошептал джелозо. – Лучше я соглашусь исполнить их желание, как оно ни безрассудно, чем подвергать своим отказом чужую жизнь опасности. Сеньоры, – продолжал он, обращаясь к докучавшим ему студентам, – я исполню ваше желание, но с условием, что смогу тотчас же удалиться по окончании песни.

– Принимаем! – закричали студенты, махая шляпами. В одну минуту шум утих. Плотный круг образовался около венецианца, когда он запел самым мелодичным голосом, хотя и с оттенком насмешки, мадригал в честь Кричтона, прекрасного шотландца.

– Довольно! – воскликнул студент Сорбонны по окончании второго куплета. – Мы хотим слушать другую песню, спой нам твою любимую арию Маделены или песенку Флоринды, а иначе ты не тронешься с места, мой милый.

– Ба! – сказал Шико. – Вы плохие ценители. Песня прелестна, и я подаю голос за повторение. Вам были бы более по вкусу шутовские куплеты труппы отеля Клюни на улице Матиринов. Как нравится вам церковная песня в их последней шутовской пьесе "Веселый фарс глупых софистов"?

– Черт возьми! Это что еще за насмешки! – закричал один из студентов с огромным бумажным воротником. – Неужели вы допустите сбить себя с толку этой сороке, вылетевшей из своей клетки и прилетевшей сюда, чтобы вдоволь наболтаться?

– Хорошо еще, – возразил Шико, – что я не нарядился в павлиньи перья: как ни распускай хвост, а ворона всегда видна. Сколько ни подражай осел реву льва, он все же останется ослом. Хотя я и шут, но не подобие шута; я обезьяна, а не тень обезьяны. Мне передавали ваш клич: "По шее узнается теленок", ну, так если бы вздумали оценивать вас по этому правилу, то между вами не нашлось бы ни одного, годного на убой.

– Тысяча чертей! – заревел взбешенный студент. – Хотя бы вы пользовались в десять раз большей милостью в вашем качестве шута, вы все равно раскаялись бы в этой дерзости. – Говоря это, он замахнулся на Шико.

– Назад! – воскликнул Блунт, отстраняя своей палкой удар, назначенный шуту. – Окровавленная голова не идет к этому веселому костюму. Прибереги свои удары для другого, более способного возвратить их тебе. Разве ты не видишь, что у него деревянная шпага?

– Так пусть он удерживает свой язык, – продолжал с гневом студент.

– Ха, ха, ха, – кричал Шико, смеясь во все горло, – не останавливайте его. Я хочу биться с ним на жизнь и на смерть. Закладываю мою щелкушку на его жабо, что убью его с первого удара.

– Между тем мы потеряли из виду нашего певца, – сказал студент Сорбонны. – Куда он девался?

– Мне кажется, что он скрылся, – воскликнул Каравайя, – я его нигде не вижу.

"Я не заметил, как он ушел, – подумал Огильви, – но он хорошо сделал. Я не мог бы отказать в помощи этому молодому человеку, а между тем возмутительна мысль – быть замешанным в ссору комедианта, а в особенности итальянского. Странно только, что его лицо у меня постоянно перед глазами, но я не хочу более думать об этом".

Тем не менее, против желания, Огильви не мог отвести глаз от задних рядов студентов, отыскивая между ними беглеца. Но он напрасно искал. Во время смятения, вызванного словами Шико, и, вероятно, с его помощью или при содействии англичанина венецианец успел незаметно скрыться.

– Не спрятал ли его мэтр Шико в свой карман, он достаточно велик для этого, – воскликнул студент Сорбонны.

– Или в рукава кафтана, – продолжал бернардинец.

– Или не проглотил ли он его, как Гаргантюа странника, – добавил со смехом Каравайя.

– Или как ты проглотил бы стакан хересу, если бы тебе его предложили, а при случае и свои собственные слова, сеньор кабальеро! – засмеялся шут.

– Сеньор дьявол! – заревел Каравайя, вынимая шпагу, – я раскрошу тебя на столько же кусков, сколько их в твоей фуфайке!

– На столько частей, сколько зазубрин на твоей шпаге, самим тобой сделанных, – возразил Шико со злой гримасой, – или богохульств на твоем языке твоего собственного изобретения, или украденных монет в твоем кошельке, или рубцов на спине, ха, ха, ха! Разруби меня на столько кусков, и все же их не наберется столько, сколько за тобой бесчисленных грешков.

– Черт побери! Пустите меня, я проучу этого дерзкого нахала, – ревел Каравайя, взбешенный как бык, раздражаемый матадором, потрясая шпагой, топая ногами и с трудом удерживаемый студентами. Но ничто не могло унять безумной веселости шута, конвульсивно смеявшегося над безуспешными усилиями испанца добраться до него. Не выказывая ни малейшего страха, он оставался на месте так же беззаботно, как будто ему не угрожала никакая опасность. Он даже продолжал едко насмехаться и, вероятно, был бы наказан за свое нахальство, если бы новое происшествие не дало делу более благоприятного для него оборота и не привлекло всеобщего внимания.

Двери Наваррской коллегии были вдруг отворены, и продолжительный взрыв рукоплесканий внутри возвестил об окончании диспута. Не оставалось более никакого сомнения, что исход был благоприятен Кричтону, имя которого примешивалось к рукоплесканиям, раздававшимся повсюду. Возбужденная в высшей степени, толпа пришла в движение. Огильви не мог долее воздерживаться. Пробиваясь вперед с неимоверными усилиями, он добился места у самого входа. Первый, кто бросился ему в глаза, был человек высокого роста в блестящей стальной кирасе, опоясанный шелковым шарфом, на боку которого висела длинная шпага с великолепным эфесом. На плече он держал копье около шести футов длины.

– Кричтон стал победителем? – спросил Огильви капитана гвардии, так как это был именно он.

– Он возбудил всеобщее удивление, – отвечал капитан, который против обыкновения подобных особ не был возмущен этим воззванием к его любезности, – и ректор воздал ему все почести, которыми располагает университет.

– Ура старой Шотландии! – воскликнул Огильви, бросая вверх свою шапку. – Я был в этом уверен. Этот день останется для меня навсегда памятным.

– По крайней мере, у тебя будет причина не забывать его, – проворчал Каравайя, который, стоя напротив Огильви, слышал его восклицание, – а может быть, и у него также, – прибавил он, нахмурившись и завертываясь в плащ.

– Если благородный Кричтон – ваш соотечественник, то вы имеете полное право гордиться им, – продолжал капитан Лархан. – Память его сегодняшних подвигов не умрет, пока ученость будет уважаться. Никогда прежде не видали в этой коллегии таких изумительных, всеобъемлющих познаний. Клянусь Богом, я просто ошеломлен, да и не я один, а все присутствующие. Достаточно сказать вам, что профессора в ознаменование его беспримерной учености и его необыкновенных внешних преимуществ в адресе, поднесенном ему по окончании диспута, почтили его эпитетом Несравненный. Он несомненно заслуживает, чтобы это прозвище осталось за ним и впоследствии.

– Несравненный Кричтон! – повторил Огильви. Слышите ли вы? Титул, пожалованный ему всем конклавом университета! Ура! Несравненный Кричтон! Это имя найдет отклик в сердце каждого истинного шотландца. Клянусь Святым Андреем! Вот истинно прекрасный день!

– И все-таки, – перебил Лархан, улыбаясь восторженности Огильви и описывая круг острием своего копья, – я принужден вас отодвинуть, господа студенты, чтобы очистить проход ректору и его свите. Подойдите, стрелки, очистите дорогу. Позовите отряд барона д'Эпернона и виконта Жуаеза, а также солдат его превосходительства сеньора Рене де Вилькье. Имейте терпение, господа, вы скоро узнаете более полные подробности.

Сказав это, он удалился, а солдаты, менее снисходительные, чем их начальник, сумели быстро отодвинуть толпу.