"Маски иллюминатов" - читать интересную книгу автора (Уилсон Роберт Антон)

VII

Первым делом Эйнштейн отряхнул дорогой, но уже изрядно испачканный костюм сэра Джона от влажных опилок с пола пивной. Он подал сэру Джону его элегантную шляпу и энергично потрепал его по плечу, словно добрый самаритянин, который старается ободрить своего ближнего. По-видимому, душевно сэр Джон был вполне здоров (если оставить без внимания непонятную фразу на нью-йоркском жаргоне), но его физическое состояние оставляло желать лучшего. Так как он явно нуждался в чашке крепкого кофе, Джойс немедленно пригласил его к себе домой. Дом, в котором жил Джойс, находился на Банхофштрассе, в паре кварталов от того места, где они сейчас стояли. После того, как сэр Джон охотно и с многословными изъявлениями благодарности принял это предложение, все трое двинулись по ночной улице, овеваемые горячим ветром. Конечно, в столь поздний час найти извозчика на Банхофштрассе было так же нереально, как встретить там одного из персонажей братьев Гримм. Подумав об этом, Джойс многозначительно заметил: «Частенько мне доводилось слышать, как часы бьют полночь».

Бэбкок решил щегольнуть своей начитанностью:

— Фальстаф, не так ли?

— Да, — ответил Джойс, — Генрих IV, часть вторая.

Они обменялись взглядами, словно оценивая друг друга заново теперь, когда их эмоционально, или каким-то более загадочным образом, связало друг с другом знакомство с бессмертным Бардом. Джойс подумал о том, что полночь для Фальстафа, жившего в земледельческую эпоху, когда все пробуждалось на рассвете и замирало на закате, была гораздо более поздним часом, чем для него и Бэбкока в этот индустриальный век. Бэбкок был настроен более прозаически; его интересовало, который час, и если они на самом деле слышали, как часы на ратуше пробили полночь, то сколько времени прошло с того момента? Ни Бэбкок, ни Джойс не решились поделиться своими мыслями с попутчиками, и все трое продолжали идти по Банхофштрассе молча. Эйнштейн задумался о бое часов в полночь и странном еврейском бормотании сэра Джона, ум Джойса был затуманен таким количеством пива, что в нем мог бы утонуть весь швейцарский военно-морской флот, если бы эта вылизанная до блеска страна его имела, а Бэбкок был до смерти напуган. В конце концов они попытались завязать дружеский или, по крайней мере, любезный разговор. Сначала это им не вполне удавалось; Джойс и Бэбкок, хорошо понимая глубину исторической и психологической пропасти, разделяющей ирландцев и англосаксов, вели себя как две акулы, присматривающиеся друг к другу перед схваткой. Первая попытка Бэбкока установить контакт с чуждым ему миром была крайне неуклюжей:

— Вы, конечно, мистик, как и все ирландцы, — опрометчиво начал он, второй раз наступая на самую больную мозоль Джойса.

— И вам, несомненно, известно, что материальная реальность — лишь ширма, за которой скрывается множество невидимых сил и форм разума. Слышали ли вы когда-нибудь о Йейтсе?

— Да, кое-что слышал, — уклончиво ответил Джойс и потянул Бэбкока за локоть, не давая ему вступить в кучу собачьего дерьма. Я обязательно описал бы эту кучу, если бы решил включить эту сцену в одну из своих книг. Йейтс никогда бы этого не сделал.

— Не тот ли это Йейтс, который ужасно боится, что в будущем мир изменится?

— Я бы не стал упрощать до такой степени, — сказал Бэбкок, явно не одобряя легкомысленную и пренебрежительную шутку Джойса. — Мистер Йейтс боится, что нас ждет холодное, научное и материалистическое будущее, лишенное романтики и загадочности прошлого.

Эйнштейн молчал. Они поравнялись с автомобилем «ФИАТ», и Джойс оглядел его со всех сторон с огромным любопытством, которое показалось Бэбкоку немного болезненным.

— С каждым годом этих штук появляется все больше, — сказал Джойс. — Недавно я прочитал, что один американец по имени Олдс начал их массовый выпуск и продает их по шесть тысяч и даже больше в год. Черт возьми! В том, как они ездят, для меня столько же романтики и таинственности, сколько для автобиографического героя Йейтса — в сказочном прошлом, которое он так хочет прижать к своей груди. Насколько мне известно, внутри этих аппаратов есть магический жезл, который называется «карданом», и этот жезл толкает их вперед со скоростью пятьдесят километров в час. Как жаль, что я так плохо разбираюсь в механике.

— Тут нет ничего сложного, — успокоил его Эйнштейн. — Но в этот поздний час вам вряд ли будет интересно слушать лекцию об устройстве двигателя внутреннего сгорания.

Эйнштейн и сам был не в настроении читать лекции. Он внимательно наблюдал за своими попутчиками, ибо очень хотел узнать, почему маски дьявола так пугают Бэбкока и что за дорогуша слышал бой часов в полночь.

— Автомобили приводятся в движение управляемыми взрывами, — добавил он, надеясь, что это краткое объяснение удовлетворит всех.

— Да-да, именно так, — неуверенно подтвердил Бэбкок. — Я бы не сел в такую штуку и за миллион фунтов. В газетах пишут, что с ними часто происходят ужасные вещи. Господь Бог дал нам лошадь, к чему же изобретать всякие хитроумные приспособления? Мне страшно даже подумать, каким станет наш мир лет через десять, когда эти чудовища заполонят улицы.

— Конечно, — почему-то сказал Джойс, мысли которого, по-видимому, текли в совершенно ином направлении, — если вам, как и мистеру Йейтсу, нужна по-настоящему глубокая, бесконечная и бездонная тайна, попытайтесь понять свою жену. Или хотя бы человека, идущего вам навстречу по другой стороне улицы.

Бэбкок на несколько мгновений задумался над словами Джойса, показавшимися ему циничными, а потом вдруг увидел, что по другой стороне улицы к ним на самом деле приближается какой-то мужчина. Он выглядел очень необычно — высокий шекспировский лоб, темные и жестокие монгольские глаза (они напомнили сэру Бэбкоку то ли ибиса, то ли бабуина), заостренная черная бородка. Продолжая думать над тем, что сказал Джойс, Бэбкок пристально вглядывался в эти смутно знакомые ему славянские черты, и только после того, как мужчина свернул в переулок, наконец-то вспомнил:

— Я ехал с этим человеком в одном купе. В таких, как он, мне всегда видятся какие-то глубокие тайны.

— Похоже, он занят каким-то очень важным делом, — заметил Эйнштейн.

— Черт бы побрал этот ветер, — проворчал Джойс, несколько раз проткнув воздух тростью, словно шпагой. — Местные называют его ведьминым. Когда он дует, половина Цюриха сходит с ума. Мы, северяне, более чувствительны к нему, так как привыкли к холодному и злому ветру. Горячий и удушливый ветер — все равно что нежеланная, уродливая и немытая любовница в твоей кровати.

Внезапно где-то невдалеке завыла собака, сбиваясь на зловещую высокую ноту, как волк или койот.

— Вот видите? — сказал Джойс. — Животные, и те бесятся, когда дует фён.

— Это как запах белого сандала, — согласился Эйнштейн. — Такой сильный и густой, что начинает тошнить.

— А знаете, — заговорщическим голосом сказал Джойс, — если верить записям местной полиции, в дни, когда дует фён, количество убийств резко возрастает. Местные психиатры утверждают, что в эти дни также увеличивается количество нервных срывов и буйных помешательств. В этом ветре есть что-то жуткое и зловещее, не так ли? Мистер Йейтс сказал бы, что это русалки и водяные духи пытаются победить элементалов воздуха на астральном плане, осложняя нам жизнь на плане материальном.

Тут мысли Джойса опять перескочили на другое, и он цинично добавил:

— Но это всего лишь изменение в уровне ионизации воздуха, легко измеряемое теми варварскими научными приборами, которых так страшится мистер Йейтс.

После этого их разговор превратился в беспорядочный обмен мнениями, который длился до тех пор, пока они не подошли к гостинице Джойса. За это время Джойс выяснил, что Бэбкок является пылким почитателем не только незрелой (пусть и элегантной) поэзии Уильяма Батлера Йейтса, но и самого противного (пусть и милого) Йейтса. Он также узнал, что сэр Джон вместе с Йейтсом состоял в Герметическом Ордене Золотой Зари — группе лондонских оккультистов, о которой Джойс уже давно составил себе крайне неблагоприятное мнение — они все были «слегка тронутыми». Бэбкок же, в свою очередь, из множества сардонических и злобных замечаний, вскользь оброненных Джойсом, понял, что Джойс испытывает глубокое презрение к Йейтсу, «Золотой Заре», Блаватской и всему современному мистицизму в целом. Через некоторое время все начало проясняться, по крайней мере в смятенном уме Бэбкока, когда до него дошло, что мистер Джойс тоже писатель, только гораздо менее известный, чем Йейтс, а вернее — практически неизвестный. У Бэбкока возникли подозрения, что Джойса попросту гложет зависть, но это были всего лишь подозрения, ибо только сумасшедший может быть в чем-то абсолютно уверен.

— Мне кажется, — сказал Бэбкок, когда они наконец-то подошли ко входу в гостиницу «Дублин», — что вы либо социалист, либо анархист, либо и то и другое сразу.

— В моем лице вы имеете дело с ужасным примером разнузданного анархического индивидуализма, — высокопарно ответил Джойс. — Я отвергаю все без исключения нации. Государство концентрично, но индивидуум эксцентричен. Добро пожаловать в самый жуткий дом по эту сторону от Дублина, — добавил он, указывая на вывеску «GASTHAUS DOEBLIN».[16]

— Слава Богу, мы наконец выбрались из этого мерзкого ветра, — с явным облегчением сказал Эйнштейн, когда они вошли в холл гостиницы. На полу лежал желтый ковер, стены были оклеены обоями с пальмами и ухмыляющимися мартышками.

— У хозяина гостиницы очень необычный вкус, — прокомментировал Джойс вполголоса, заметив удивление своих гостей.

Здание, по-видимому, было восьмиугольным, так как Бэбкок и Эйнштейн обогнули семь углов, пока Джойс вел их к своему номеру, который, как он объявил, «снабжен альковом для завтрака, где я пью лучший итальянский кофе по эту сторону от Триеста, так как привез его из Триеста».

Следуя примеру Джойса, Бэбкок и Эйнштейн прокрались в номер на цыпочках и остановились, когда Джойс медленно и осторожно открыл дверь спальни и заглянул внутрь. Там царил беспорядок, на сбившихся простынях разметалась во сне полная женщина с красивым лицом.

— Это, должно быть, миссис Джойс, — полувопросительно-полуутвердительно сказал Бэбкок.

— Так должно быть, — съязвил Джойс, — но она мисс Барникл.

Чрезвычайно пораженный этим варварским презрением к морали и приличиям, Бэбкок вынужден был напомнить себе, что этот грубый ирландец пригласил его к себе в гости и вообще проявил более чем обычную благосклонность к нему как совершенно незнакомому человеку, притом похожему на сумасшедшего, притом представителю враждебной английской расы. Очнувшись от раздумий, Бэбкок обнаружил, что они уже расположились на кухне, в том самом «алькове для завтраков», и Джойс варит кофе, умело пристроив маску дьявола на стену, прямо над часами с кукушкой.

— Итак, — сказал Джойс, — вы утверждаете, что этот тип с козлиной мордой преследовал вас от самого озера Лох-Несс.

— Учитывая ваши взгляды, — ответил Бэбкок, — вы, должно быть, считаете мои рассказы плодом моей больной фантазии, а меня самого — сумасшедшим. Хочу напомнить вам, сэр, что в этом проклятом деле три человека уже умерли ужасной смертью.

— Их преследовал тот же демон, — спросил Эйнштейн, — который преследует вас?

Указательным пальцем он игриво потрепал маску по подбородку.

— Но что это за маскарад, где за масками никого нет?

— Маскарад Сатаны, — с горечью в голосе ответил Бэбкок.

Эти слова поразили Джойса. Ему снова пришли на ум те же строки, что и на Банхофштрассе, хотя он по-прежнему не мог вспомнить, кто их написал. Еще одно четверостишие всплыло в его памяти:

Черти пьют из черепов,Отправляя души в ад.Посетите, кто готов,Сатанинский Маскарад.

Что-то много совпадений для одного вечера, подумал Джойс (сюда бы доктора Карла Юнга, уж он-то сразу разобрался бы, что к чему). Размышляя о событиях, которые произошли в последние несколько часов, великий ирландский вольнодумец перекатывал в пальцах сигарету и задумчиво поглядывал на английского мистика.

— Святой Фома утверждает, — совершенно трезвым голосом сказал он, — что дьявол не в силах причинить вред тем, кто верит в Господа. Таких людей он только запугивает или пытается сбить с толку, чтобы испытать их веру. В сущности, величайшая ересь утверждать, что дьявол прямо вредит вам, ибо это говорит о том, что вам недостает веры в Божественную доброту. Ага, — прервал он сам себя, — я вижу, вы удивлены тем, что я умею говорить на этом языке. Что ж, сэр, если я когда-нибудь и поверю в мистицизм, то это будет логичный, последовательный и полный здравого смысла мистицизм Святого Фомы, а не абсурдный и полный высокопарной болтовни мистицизм современных оккультистов. Извините, я, по-моему, немного увлекся. — Он закурил сигарету и указал ею на маску. — Должно быть, это какой-то второсортный, дешевый дьявол, раз он не может обойтись в своих грязных делишках без театрального реквизита.

Бэбкок, к которому постепенно возвращалось присутствие духа, криво улыбнулся.

— Вы неверно истолковали мои слова, — сказал он. — Мне хорошо известно, что в этом ужасном деле участвуют и люди, но они наделены силами, недоступными простым смертным, ибо служат тому, кто не принадлежит к человеческому роду. Очевидно, вы относите меня к тем, кого легко напугать театральными масками, но я уже пережил ужасы, которые вы даже не в состоянии себе представить. Сегодня вечером я испугался так сильно не потому, что увидел лик Сатаны, приближающийся ко мне во мраке. Нет. Поистине дьявольским было то, что они нашли меня здесь, ведь я принял все меры предосторожности и очень тщательно заметал следы.

Джойс молча налил себе кофе. В его левой руке красноватым огоньком тлела сигарета, о которой он, по-видимому, забыл. От Лох-Несс в Цюрих, прямо ко мне. Все мои детские страхи: воют и размахивают вилами демоны, похожие на бабуинов, кричат объятые пламенем люди. Древний зороастрийский кошмар, от которого Запад тщетно старается пробудиться.

— И как же умерли те трое, о которых вы постоянно вспоминаете? — спросил Джойс. — Готов спорить, им оторвало головы какое-нибудь ужасное чудище вроде тех, которыми изобилуют готические романы Уолпола?

Хотя сэр Джон привык вести себя учтиво и всегда считал, что нужно соглашаться с хозяином дома, каким бы невоспитанным и дерзким он ни был, ему пришлось приложить немало усилий, чтобы не ответить какой-нибудь резкостью. Овладев собой, он сказал:

— Все они были доведены до самоубийства.

— И тоже с помощью масок и карнавальных нарядов? — воскликнул Джойс с неприкрытой иронией. Схватив со стены маску, он поднес ее к своему лицу и угрожающе склонился над столом.

— С помощью вот таких театральных штук? — саркастически переспросил он из-за маски с провинциальным ирландским акцентом.

— Причиной их самоубийства послужила книга, — сказал сэр Джон, — книга настолько чудовищная, что ей нет места в этом мире. Одного лишь взгляда на нее хватило этим людям, чтобы сойти с ума от ужаса и убить себя. По-видимому, они прочитали в ней что-то очень страшное, что-то такое, после чего жизнь стала для них совершенно невыносимой.

Эйнштейн воззрился на юного англичанина с неподдельным изумлением.

— И вы лично участвовали во всем этом? — спросил он. — Это не сказка, не история, рассказанная с чужих слов?

— Все, о чем я рассказываю, так же реально, как вот эта чашка с кофе, это блюдце, этот стол, — твердо заявил Бэбкок, по очереди энергично ткнув пальцем во все перечисленное. В его глазах был настоящий страх.

Джойс и Эйнштейн молча обменялись многозначительными взглядами.

— Сейчас я вам кое-что покажу, — сказал Бэбкок и открыл свой чемодан. — Это заметка из инвернесской «Экспресс-джорнэл», — пояснил он, выкладывая на стол газетную вырезку. Джойс и Эйнштейн заинтересованно склонились над ней.


СЕРИЯ САМОУБИЙСТВ

Лохнесские ужасы

Полиция сбита с толку


Дочитав заметку, Эйнштейн поднял голову и внимательно посмотрел на сэра Джона.

— Пожалуйста, расскажите нам обо всем, что с вами произошло, — попросил он, набивая свою трубку.

Джойс кивнул и привычно свернулся в кресле. За его спиной фён сотрясал оконное стекло, словно гоблин, который старается прорваться в дом.