"Брат мой, враг мой" - читать интересную книгу автора (Уилсон Митчел)Глава третьяВ страшных снах самое мучительное, самое ужасное – совершенная беспомощность. Сначала всё полно коварной безмятежности – страшное подкрадывается незаметно. Добрый друг улыбается знакомой улыбкой, но он уже не друг, а враг; комната, которую знаешь как свои пять пальцев, неуловимо преображается, и вот уже некуда податься, потому что в ней на каждом шагу ловушки. И наконец всё захлестывает леденящий ужас, ближе и ближе надвигается чудовищная катастрофа, и нет сил ни двинуться, ни крикнуть. В такие моменты постигаешь сущность безумия и просыпаешься вовремя, ибо муки, испытываемые в кошмаре, становятся невыносимыми. Утром в понедельник после экзамена Дэви пережил нечто похожее на страшный сон; в тот момент, когда. Кен вошел в гараж, оживленно беседуя с незнакомым толстяком, Дэви хотелось исступленно крикнуть: «Не надо!» – но он оцепенел, и крик замер в его горле. Незадолго до этого они с Кеном, как было задумано, поехали на своем стареньком «додже» в банк. Но в десять часов утра они уже возвращались обратно, совершенно ошеломленные, и каждый про себя размышлял о постигшей их неудаче. Держа на коленях ветхий кожаный портфель, Дэви недоумевал, почему он за все эти годы, живя мечтой о нынешнем утре, ни разу не представил себе, что они могут вернуться домой с пустыми руками. Кен давно уже заготовил список вещей, которые будут куплены в первую очередь, как только они договорятся с банком о деньгах. С тех пор из месяца в месяц заветный список изменялся и удлинялся. Кен добавлял ещё один костюм или более мощную машину, а Дэви только посмеивался. Он тоже составил список, но там не было никаких личных вещей, кроме тех, которые потребовал вписать Кен. – Имей в виду, Дэви, я не потерплю, чтоб мой брат ходил оборванцем! – Ладно, – говорил Дэви. – Но сначала давай купим вакуум-насос и токарный станок – нам так нужен хороший станок, Кен!.. И вот долгожданная минута уже позади, а заветные списки превратились в перечень детски-наивных желаний. Кен по-прежнему будет ходить в обтрепанных костюмах, а Дэви по-прежнему будет без лаборатории. Подавленное молчание длилось всю дорогу. Машина подъехала к гаражу; Дэви молча вышел и отпер дверь, а Кен завел «додж» внутрь, в прохладную полутьму, насыщенную знакомыми запахами. Выйдя из машины, Кен стал развязывать галстук, избегая встречаться глазами с братом. – Ну ладно, Дэви, – негромко сказал он. – Нечего стоять с таким видом, словно жизнь уже кончена. На той неделе вернется Брок, и мы с ним договоримся. – Ты думаешь? – Конечно, договоримся. Будто ты сам не знаешь! – В голосе Кена послышались резкие нотки. – Я знаю, что не договоримся. Мы всё испортили. Слушай, – сказал Дэви. – Раз уж было решено обратиться с предложением к самому директору банка, то какого черта выкладывать всё его четвертому заместителю только потому, что директор в отъезде? Нашу идею надо было продавать только тому человеку, который может дать деньги, – Броку. Разве вчера, на пикнике, мы вместе с Марго не решили, как нам действовать? – Да, но… – Решили или нет? – Ну хорошо, решили, но как я, по-твоему, должен был поступить? – Никак, в том-то и дело! Просто никак. Надо было сказать – хорошо, мы придём на той неделе. Но где там! И кто тебя тянул за язык, скажи на милость? Ведь чем равнодушнее становился этот Люстиг, тем усерднее ты совал ему под нос чертежи и диаграммы! Ведь он, в сущности, дал нам коленкой под зад, или, может, ты и этого не заметил? – Ну ладно! – резко оборвал его Кен. – Значит, виноват во всем я! И как это вышло, дьявол его знает! Слушай, вы же с Марго и Вики вчера смеялись, когда я репетировал речь… – Мы смеялись не над тобой. – Хорошо, я тоже смеялся, хотя не так уж это было смешно. Эту проклятую речь я всё время держал наготове, и, когда мы пришли в банк, она вырвалась сама собой, независимо от того, кто там сидел. – Почему ты прежде не позвонил и не условился о встрече? Кен растерянно уставился на брата. – Ах, черт! Ну, а ты-то почему об этом не подумал? – Потому, что ты решил добывать деньги сам. – Тогда добывай ты! Честное слово, Дэви, ты здорово умеешь критиковать, когда что-нибудь не так, а сам никогда палец о палец не ударишь! Дэви быстро обернулся и гневно взглянул на брата, но тут же опустил глаза. Расслабив тугой узел галстука, он снял пиджак. – Нет, Кен, – спокойно сказал он. – Это твое дело. И ты делай его сам. – Тогда не мешай мне поступать, как я найду нужным. Не Брок, так кто-нибудь другой даст деньги. Кен пошел в дальний угол гаража, где висел его рабочий комбинезон. Дэви следил за ним глазами. – У тебя есть какая-нибудь идея? – жестко спросил он. Кен обернулся, почуяв в голосе брата скрытое возмущение, потом щелкнул пальцами. – Деньги свалятся к нам с неба! – бросил он на ходу. Снаружи послышался гудок пришедшей на заправку машины, но Дэви не обратил на него внимания. Кен, успев переодеться, в эту минуту вернулся обратно. Гудок настойчиво вызывал кого-нибудь из них к колонке, и Кен, воспользовавшись этим, прошел через гараж молча. Дэви рассеянно переоделся и попробовал было взяться за работу, но всё валилось у него из рук. Как мог Кен там, в банке, не заметить его безмолвных сигналов? И как мог он сам, недоумевал Дэви, сидеть, точно чурбан, видеть, что Кен поступает неправильно, и не вмешаться? «Чурбан безмозглый! – Дэви бичевал себя самыми обидными словами. – Нет, надо поговорить с Кеном начистоту, раз и навсегда!» Дэви взглянул на часы, и гнев его перешел в ярость: с тех пор как Кен вышел из гаража, прошло двадцать пять минут. Дэви поглядел в дверь. Машина всё ещё стояла у колонки. «Господи помилуй, – подумал Дэви, – не хватает ещё, чтобы Кен завел там новую дружбу». И тотчас же на пороге появился Кен, облитый солнечным светом, как броней, защищавшей его от гнева Дэви. За ним шел незнакомец, коротенький, круглый человечек лет под пятьдесят, с широким лицом, по типу – городской житель, привыкший толкаться в вестибюлях гостиниц и разъезжать в вагонах для курящих. У него были хитрые светлые глаза и маленький рот, сложенный в веселую, но скептическую и скрытую усмешку. Прежде чем было произнесено хоть слово, в сердце Дэви вспыхнула тревога, потому что незнакомец смотрел на него с веселым и фамильярным любопытством, будто знал о Дэви гораздо больше, чем Дэви о нем. – Мистер Бэннермен, – официальным тоном произнес Кен, – это мой брат и компаньон по работе Дэвид Мэллори. Дэви, это мистер Карл Бэннермен, заведующий рекламным отделом цирка. – Кен сделал паузу, и в голове Дэви мелькнула ужасная догадка о том, как провел Кен эти двадцать пять минут. – Мистер Бэннермен согласен обсудить вопрос о вложении капитала в наше изобретение. Бэннермен закинул голову, чтобы разглядеть Дэви, и, слегка кивнув, пробормотал: – Черт побери, ещё один безупречный тип! Не знаю, может, я и простофиля, но меня всё это здорово интригует! – Потирая пухлые руки, он повернулся к Кену. – Ну, так что вы там хотели мне показать? Дэви облизал пересохшие губы. – Кен, – сказал он, – Кен, можно тебя на минутку? – Да, малыш! – отозвался Кен, но, как и тогда в банке, охваченный одним стремлением – убедить, он был уже словно во сне. И как тогда, в банке, Дэви опять не мог заставить себя нарушить закон, придуманный и навязанный им самому себе девять лет назад, закон, который запрещал поправлять Кена или спорить с ним в присутствии посторонних. Дэви замотал головой, показывая, что не намерен продолжать разговор. Кен посмотрел на него невидящими глазами, потом, открыв лежавший на столе портфель, вытащил толстую папку с чертежами. Папка тяжело шлепнулась на руки Бэннермену. – Тут вся наша затея, мистер Бэннермен, – сказал Кен. – Всё, о чём я вам наспех рассказал, у колонки, находится здесь, – всё, до последней цифры. Бэннермен перелистал чертежи, бормоча себе под нос заглавия: – Конструкция нити накала… Геометрия сетки… Анодный потенциал! С чем его едят, этот анодный потенциал? Амплитуда на сетке – бог ты мой! – хихикнул он, забавляясь непонятными словами. – Сейчас я покажу вам специальную электронную лампу, о которой я говорил. – Кен взял Бэннермена за локоть и подвел к рабочему столу. Дэви хотел было запротестовать, но его сковало оцепенение. Кен поставил на стол большую коробку, которую они недавно перенесли сюда из студенческой лаборатории. И когда Кен, подняв крышку, достал двенадцатидюймовую стеклянную трубку конической формы, Дэви показалось, что он взял в руки его сердце. От шейки лампы отходили лучами семь маленьких пальцев, чувствительный кончик каждого пальца переходил в тоненькую проволочку, загибавшуюся назад и соединенную с блестящим металлическим элементом внутри лампы. На каждый электрод ушло несколько недель труда. Дэви вспомнил, с какой одержимостью работали они оба. Думал ли он, что лампа впервые будет продемонстрирована в такой обстановке, как сейчас? Как это непохоже на раскрытие чудесной тайны: просто вынули, показали – и всё! Он опустил глаза на свои стиснутые руки, изо всех сил сдерживаясь, пока Бэннермен не уйдет. – Вот это и есть та лампа. – Кен поднял лампу, давая Бэннермену рассмотреть её. – Плоский конец представляет собой экран, на котором появляется изображение. Бэннермен вгляделся в лампу. – И сколько такая штука стоит? – Купить её нельзя, мистер Бэннермен, – ответил Кен, а Дэви жадно прислушивался, оценивая каждое слово, готовый разразиться горьким негодованием при малейшем намеке на пошлый торг. «Кен, будь осторожнее», – умолял он про себя. – Вряд ли во всем мире найдется тридцать таких ламп. В лабораториях эту лампу применяют для сотни различных целей, но, насколько нам известно, никто ещё не додумался использовать её так, как мы. Примерно в тысяча девятьсот девятом году у одного русского по фамилии Розинг возникла верная идея, но то было ещё до появления электронных радиоламп note 3. Мы первые наткнулись на описание работы Розинга в журнале «Попьюлер мекэникс» лет шесть тому назад. И с тех пор мы над этим работаем. – Значит, дело на мази. Для чего же вам деньги? Кен покачал головой и засмеялся. Дэви проницательно взглянул на него, но смех был искренним. – Нам ещё нужно сделать лампу, которая посылала бы изображение с передающей станции, – нечто вроде электрического фотоаппарата. Эта лампа будет как бы разглядывать передаваемый предмет так, как вы читаете печатную страницу. Ваш глаз никогда не видит страницу целиком – он читает букву за буквой в горизонтальном направлении, потом строчку за строчкой сверху вниз. Это называется у нас разложением изображения. Бэннермен, отдавая Кену чертежи, покрутил головой; всё это уже не забавляло его, а скорее внушало почтение, но всё же он опять хихикнул. – Сказать по правде, это здорово смахивает на жульничество высшей марки. Но не может же быть, чтобы вы каждый год в июне месяце оканчивали университет и выдумывали какое-нибудь изобретение только для приманки наивных прохожих, не правда ли? Это было бы некрасиво, сами понимаете. – Он перевел зоркий взгляд с Дэви на Кена и захохотал. – Нет, это, наверно, товар настоящий. Я ни черта не смыслю в вашем деле, и вы знаете, что я не смыслю. Но похоже, что эта штуковина может оказаться тем кладом, который я разыскиваю вот уже сколько лет. Слова-то у вас подходящие, красивые слова, ничего не скажешь: анодный потенциал, – голубчики мои!.. – Он захлебнулся от восторга и тут же весело затараторил: – Приходите сегодня в цирк в половине четвертого. Вот вам два пропуска. Спросите там меня. Между прочим, кто вас в городе знает? – В том-то и беда, что нас здесь все знают, – усмехнулся Кен. – Люди не могут поверить, что те, кого они знают всю жизнь, способны сделать что-нибудь выдающееся. Впрочем, можете навести справки в университете или у Нортона Уоллиса. – Это тот самый, который изобрел автомобиль или что-то в этом роде? Кен улыбнулся. – Ну, не совсем так. Бэннермен окинул его взглядом знатока. – Что за улыбка! Ей-богу, мальчик мой, вы меня интригуете! Вот она, Америка! Отмахать вслед за цирком пять тысяч миль и остановиться без капли горючего прямо у золотых россыпей, у потенциальных золотых россыпей!.. Господи боже мой, до чего я люблю этот мир! – пылко воскликнул Бэннермен. – Он меня интригует. Ну ладно, ребятки! Значит, сегодня увидимся. Пока! Бэннермен торопливо выбежал. Кен и Дэви проводили его глазами, потом медленно повернулись друг к другу. – Ну, как ты на это смотришь? – благоговейно замирающим голосом спросил Кен. Лицо его пылало. – Что я тебе говорил? Деньги свалятся с неба! – Дурак! – тихо сказал Дэви, вновь обретя способность говорить. Глаза его блестели жестким блеском. – Что ты опять натворил? Распустил язык перед этим клоуном… – Да обожди ты… – Обождать? – М-да, – медленно произнес Кен. Он был бледен и очень спокоен. – Я и сам не понимаю. Мы разговорились, и, уж не помню к чему, он произнес слово «оригинальный». И что-то во мне прорвалось. Наверное, я был очень расстроен из-за банка и из-за тебя, если хочешь знать. Помню, я ему сказал, что он не понимает настоящего значения этого слова. Я стал рассказывать, и он заинтересовался. И чем больше он заинтересовывался, тем больше я ему рассказывал. – Кен взглянул на Дэви и вдруг разразился хохотом. – Из-за чего мы с тобой воюем, скажи пожалуйста? Послушать тебя, так выходит самое ужасное это то, что он захочет дать нам денег. Разве это так оскорбительно? Слушай, Дэви, а ты знаешь, ведь мы с тобой сроду не, бывали в цирке? А ну их всех к черту, вот что! Брось, Дэви, не огорчайся, малыш! Тебе повезло: у тебя есть старший брат, который о тебе заботится, – и сегодня твой старший брат поведет тебя в цирк! Дэви поглядел на Кена, и на лице его медленно проступила улыбка, хотя в глазах ещё стояли злые слезы. Он беспомощно покачал головой, ибо, как всегда, был полностью обезоружен. – «Мальчик мой, вы меня интригуете!» – пробормотал Дэви. Голос его дрожал от отчаяния. – И это истинная правда, старый ты пес! Он улыбался, но в глазах его затаилась глубокая, тоскливая тревога. Карл Бэннермен был не менее осторожен, не менее напряженно внимателен и не менее сосредоточен, чем два молодых человека, сидевших напротив. Но если Кен и Дэви были ему абсолютно ясны, сам он прятался под маской туповато-скептического дружелюбия. Он чувствовал, что стоит у порога золотого сна, интуиция подсказывала ему: «Скажи: да, да, да!» Ему пришлось сделать над собой усилие и заглушить этот голос, чтобы расслышать то, что говорят молодые люди. Единственным признаком внутреннего смятения была необычайная молчаливость, с какой он выслушивал своих юных посетителей, ибо если одним из высших удовольствий жизни считать бурную активность, то можно сказать, что Карл Бэннермен жил в полное свое удовольствие. Он метался по поверхности жизни от одного занятия к другому, от города к городу, от увлечения к увлечению, от женщины к женщине, от одних друзей на всю жизнь к другим друзьям – и тоже на всю жизнь, неизменно следуя порывам и никогда не оглядываясь назад. Он не мог высидеть спокойно и пяти минут, не вскакивая с места; он не умел разговаривать, не перебивая себя и собеседника. В пятьдесят лет он был подвижен, как двадцатилетний юноша. Он неизменно верил, что не позже как через час, завернув за угол, он найдет на тротуаре миллион долларов или встретит самую прекрасную на свете женщину. Они полюбят друг Друга с первого взгляда – и это будет настоящая любовь, понимаете, настоящая страсть и нежность, а не какие-нибудь там шуры-муры; так вот, значит, они полюбят друг друга и будут счастливы на всю жизнь. В 1892 году, восемнадцати лет от роду, он добрался в отцовском фургоне до железнодорожной станции Уотертаун в штате Нью-Йорк, а оттуда перекочевал в город Итаку, где шесть месяцев прожил над водами озера Кеюка note 4. «Дружище, когда я слышу слово „Корнелл“, у меня застревает комок в горле. Только отъявленный негодяй может забыть свою alma mater». Шесть месяцев были минимальным испытательным сроком, а так как Бэннермен за это время не посетил ни одной лекции, его тут же отчислили. Увязавшись за лектором из Чатаюки, он прибыл в Литл-Рок, где нашел себе работу в редакции местной газеты, которую бросил в 1898 году, отправившись на Кубу в качестве корреспондента газеты «Сент-Луис интеллидженсер». «Да, голубчик мой, это была прелесть, а не газета. Ричард Хардинг Дэвис рыдал у меня на груди, когда она закрылась! Бедный Дик!» Он вернулся в Литл-Рок и здесь, завернув за пресловутый волшебный угол, встретил первую красавицу из серии самых прекрасных женщин на свете – Адель Рейли («Из-за неё застрелился в Монте-Карло настоящий русский великий князь!») – акробатку из Международного цирка Уленбека и паноптикума братьев Фоке – женщину с роскошными формами, крашеными соломенными волосами, невероятной физической силой и умом мангусты. «Она готова была съесть меня живьем, но, клянусь богом, я обожал её, даже когда она вгрызалась зубами в мое тело!» И уже в зрелом возрасте, когда Бэннермен, казалось, мог бы понять, что в те времена он был просто назойливым юнцом, надоедавшим своей любовью заурядной бабенке, которая в нем вовсе не нуждалась, он изображал этот эпизод как одну из великих трагедий в романтическом вкусе. Он подвизался в цирках и на карнавалах в самых разнообразных качествах, в том числе пять лет был подручным знаменитого афериста Чарли Хэнда по прозвищу «Руки-в-брюки», который в то время держал скромный магазин боксерских перчаток. («Глубочайший философский ум, какой я когда-либо встречал, но с простаками обходился жестоко, ненавидел их за бесчестность»). Бэннермен влюблялся поочередно в целую вереницу «самых прекрасных женщин на свете», бережно сохраняя воспоминания о каждом, даже постыдно неудачном, романе как о пережитой им неземной страсти. О каждой возлюбленной он с чувством говорил: «Голубчик, от взглядов, которые мы кидали друг на друга, звенели люстры на потолке! Клянусь богом, они так и тряслись!» У него было три желания: быть богатым, как Джон Д.Рокфеллер, тратить деньги, как Брильянтовый Джим Брэди, и жить, как Эдуард VII, но пока что он не сделал ничего для осуществления хоть бы одного из этих желаний. И всё же, отлично зная подоплеку жизни своего мирка, построенного на притворстве, обмане и мелком жульничестве, Бэннермен лелеял в душе возвышенно романтическую мечту о том, что если он добьется богатства, так только благородным путем. Тут должен быть Он разглядывал через стол двух юношей из гаража, явно чувствовавших себя неловко в этой маленькой лачужке на колесах, которая служила ему кабинетом. Один из них – тот, что говорил и за себя, и за брата, – явно умен, легко приходит в азарт и только внешне прост, ибо принадлежит к числу людей, которые любят нравиться. Но и второй, смуглый паренек, тоже себе на уме. Чтобы поладить с ними, решил Бэннермен, надо подружиться с одним и воздействовать на разум другого. Оба ему нравились. Он ещё раз взглянул на Дэви и понял, что вовсе не видит его насквозь, как это показалось ему сначала. Юноши сидели чистенькие, аккуратно одетые, немного смущенные тем, что им приходилось делать усилия, чтобы то и дело не отвлекаться. Мимо открытой двери грузно протопали семь слонов, направляясь на арену; издали доносились пронзительные и зловещие звуки настраиваемого оркестриона. Бэннермен слушал юношей с необычным для него интересом и чувством, близким к отчаянию, потому что собственная жизнь, такая бессмысленная и нечистая, с жалкими, третьесортными удовольствиями, вдруг показалась ему невероятно противной. Ему захотелось, чтобы эти мальчики оказались правы. Он желал им успеха с такой же пылкой страстностью, с какой когда-то впервые влюбился в женщину. Но когда Бэннермен заговорил, то, несмотря на всю его порывистость, интуиция подсказала ему, что, адресуясь к Кену, он на самом деле разговаривает только с Дэви. – Вот я сидел и слушал вас, – начал он. – Конечно, мне далеко не всё ясно, но кое-что я понял, а именно: тот русский, о котором вы говорили утром, – Розинг, что ли, – он так и не смог доделать эту штуку, потому что с тех пор, как он получил патент, появилось много новых изобретений… – Создана новая область техники – электронные лампы, – сказал Кен. – Новая область техники – электронные лампы, – повторил Бэннермен, как бы затверживая урок. – Без которых он не мог добиться самого главного. А вся ваша система построена – на чём? – На электронике. – На электронике, а его система – нет. Хорошо. Но вот о чём я думаю, – прервал Бэннермен собственную лекцию. – Вы уверены, что где-нибудь там, в Европе, крупные электрические компании не нащупали эту штуковину? – Представьте – ещё не нащупали. Мы с Дэви просматриваем все научно-исследовательские журналы, какие только можем разыскать. И нигде и признака нет, что кто-то пошел по нашему пути. Все они уперлись в тупик, так как старались достичь цели механическим путем, а это можно сделать лишь посредством электроники. – Электроники… Но всё-таки мне что-то не верится. В замешательстве Бэннермен инстинктивно повернулся к Дэви, но ответил ему Кен. – Ну хорошо, объясните мне, почему такая крупная компания, как эдисоновская, не открыла радио в те времена, когда этим занимался только Маркони? – Ладно, ладно. Где уж мне спорить с вами. Но я знаю одно: если у вас что-нибудь получится, то эта штука переплюнет кино и переплюнет радио; вы, ребятки, зажмете в кулак всю промышленность, поставляющую развлечения… – Развлечения? – недоверчиво переспросил Кен и взглянул на Дэви. Тот промолчал. «Значит, я был прав, – подумал Бэннермен. – Главный из них – Дэви». – Конечно, развлечения, – повторил Бэннермен. – А вы как же думали? – Но ведь мы инженеры. Пожалуй, мы представляли себе это как средство связи. – Ерунда! – фыркнул Бэннермен. – Разве радио пустили в ход не для того, чтобы сорвать монополию кабельного телеграфа? А потом какой-то тип стал запускать танцевальные пластинки через самодельный передатчик. И посмотрите, что вышло из радио – вся страна превратилась в большой мюзик-холл. Вы, инженеры и изобретатели, никогда ничего не знаете наперед. Преподнесите людям любое новшество, и они рано или поздно ухитрятся приспособить его для развлечения. Если я скажу «паровой двигатель», что вы прежде всего вспомните – силовую установку? Нет, пароходики для приятных экскурсий. Что вы хотите, люди – это люди, им хочется повеселиться. Посмотрите, как они ломятся в этот не бог весть какой цирк; что ни город, что ни год – одно и то же: люди просят, вымаливают хоть немного ярких красок, немного шума, немного иллюзий. Что вам, жаль, если они лишний раз повеселятся? Кен засмеялся. – Нам не жаль. Мы просто об этом не думали. Бэннермен покачал головой. – Чем бы вы ни занимались, вы должны удовлетворять главные человеческие потребности, будь то пища, любовь, развлечения или даже воровство. Да, даже воровство! И не следует об этом забывать. Я знал одного человека… Так, случайное знакомство, – поторопился добавить Бэннермен; это было довольно близко к правде, и он решил, что безукоризненно честен с мальчуганами. – Этот человек сделал своей профессией потворство скрытой тяге к воровству, свойственной многим людям. Он всего-навсего намекал, что можно поживиться на чужой счет, если бы только у него были необходимые средства, чтобы завертеть дело. И было страшно, понимаете, страшно глядеть, как охотно раскошеливались так называемые честные коммерсанты, чтобы снабдить его этими средствами. И, конечно, собрав средства, тот человек смывался, и это сходило ему с рук – не мог же честный коммерсант заявить полиции: меня обворовали, пока я собирался залезть в чужой карман. А тот человек просто удовлетворял человеческую потребность. И от клиентов не было отбою – люди валили к нему со своими долларами, как они валят в этот цирк. Угадайте тайную человеческую страсть – и вы будете купаться в золоте! Вот чем вы владеете, мальчики. Черт возьми, в вашей штуковине и слава, и богатство, и райская жизнь – всё вместе! Он увидел, как загорелись глаза Кена. «Ага, – подумал. Бэннермен, – вот его слабая струнка. А что другой?» А другой смотрел на него серьезно и угрюмо. Снова Бэннермен попытался разгадать выражение глаз Дэви и вдруг понял: в них чувствовалась такая настороженность, словно Дэви готов был сорваться с места и убить Бэннермена, если тот протянет свои грязные лапы хоть на дюйм ближе к чему-то, что было бесконечно дорого юноше. Бэннермен придержал дыхание, сознавая, что ещё никогда в жизни он так не боялся сказать что-нибудь невпопад. «Слушай, мальчик, – взмолился он про себя, – клянусь тебе, для меня всё это значит не меньше, чем для тебя. Я не хочу никакой дешевки. Я тоже хочу, чтоб это был высший класс!» – Как вы считаете? – обратился к Дэви Бэннермен. – Что скажет Кен, то и я, – спокойно ответил Дэви и, помолчав, добавил: – Только вы ещё не сообщили, каковы – Вопрос прямой и заслуживает прямого ответа, – сказал Бэннермен, стараясь выгадать время. – Я навел о вас справки, ребята. Я был у Нортона Уоллиса. Почему вы мне не сказали, что он дает тысячу долларов? – Дело в том, мистер Бэннермен, – поспешил ответить Кен, – что наша работа должна говорить сама за себя. Мы хотим, чтобы люди поверили в нас, в нашу идею, а не в чьи-то деловые расчеты. Бэннермен лукаво и одобрительно подмигнул ему. – Иными словами, вы не знали, что он хочет вложить деньги? Кен засмеялся. – Вы ведь ещё не сказали, каковы же ваши намерения, – напомнил он Бэннермену. – А вы ещё не сказали, сколько вам нужно. – Пять тысяч долларов, – быстро проговорил Дэви. Бэннермен поджал губы. «Им нужно тысячи три, а то и меньше, – подумал он. – Мальчишка просто хочет меня отпугнуть». – Сумма большая, – медленно произнес он. – И что дадут вам эти деньги? – Возможность восемь месяцев работать, не отрываясь, и приобрести оборудование, чтобы сделать годную для эксплуатации лампу-экран, – сказал Дэви. – Большая часть денег уйдет на испытательный прибор и насосное оборудование для работ, требующих высокого вакуума. Жалованья мы возьмем себе ровно столько, сколько нужно на еду. – Восемь месяцев – значит будущей весной. К производству, следовательно, мы можем приступить через год, считая с нынешнего дня. Отлично, но прежде всего надо установить, стоящая ли штука эта ваша идея, или нет. Сам я не могу судить. Что если я соберу несколько авторитетных специалистов, которым вы всё это объясните? Кен насторожился. – Ладно, если только и «Он сейчас смотрит на меня точь-в-точь, как его брат, – подумал Бэннермен. – Дьявольски любопытно, как работает эта парочка?» – Что ж, – сказал Бэннермен, – в этом городе есть крупные специалисты, профессора инженерного факультета. Я по опыту знаю: любой профессор за плату согласится рассмотреть идею, касающуюся его специальности, и дать свое авторитетное заключение. Точно так же, как адвокат или врач. Что вы скажете, если я на днях соберу нечто вроде комиссии и попрошу её уделить вам часика два? – Ничего не имею против, – ответил Кен. – А ты, Дэви? – Как ты скажешь, так и будет, Кен. – Это не годится, Дэви. Давай будем откровенны. Нехорошо обижать мистера Бэннермена. – Дело в том, – сказал Дэви, – что если нам придется раскрыть свои замыслы, то мы имеем право принять меры защиты. – Он прав, – сказал Кен, поворачиваясь к Бэннермену. – У нас нет заявки на патент. Мы сильно рискуем, соглашаясь обнародовать свое изобретение. Единственное, чем мы можем себя защитить, – это немедленно взяться за работу. А чтобы взяться за работу, нам нужны деньги. Мистер Бэннермен, если профессора найдут наш план годным, беретесь ли вы достать нам эти пять тысяч долларов? – И прежде чем Бэннермен успел ответить, Кен повернулся к брату. – Это тебя устраивает, Дэви? – Как ты скажешь, так и будет, Кен. – Это тебя устраивает? – настаивал Кен. – Вполне, – ответил Дэви. – Итак, мы задали вам прямой вопрос, мистер Бэннермен, – сказал Кен. – Что вы на это ответите? – Отвечу «да». – Интуиция подсказала Бэннермену, что надо соглашаться быстрее. – Берусь. Дэви встал и улыбнулся, а Кен сказал: – Значит, договорились. Устраивайте экспертизу, мистер Бэннермен. Бэннермен сидел неподвижно, потрясенный тем, что он сделал. Он мог бы хоть сейчас подписать чек на две тысячи долларов и остаться не только без гроша, но ещё с долгом в тысячу шестьсот долларов – долгом, который следовало выплатить много месяцев назад. Но лицо Бэннермена было безмятежно спокойным. Он просто подлаживался под настроение этих мальчуганов и старался подобрать на их настороженные вопросы такие ответы, которые заглушили бы всякие подозрения. Это тоже один из способов сделать бизнес: тут надо быть не азартным игроком, не прожектером, а чем-то средним между жуликом, играющим на доверии простаков, и мессией. Впрочем, он рисковал немногим, по правде сказать, вообще ничем не рисковал, ибо если дело обернется худо, то всегда можно вызвать Чарли «Руки-в-брюки», ныне полковника Шиффера, проживающего на Палм-Бич, и они вдвоем, мигом состряпав какую-нибудь аферу, вернут все свои деньги и даже с лихвой. Конечно, Бэннермену до смерти не хотелось бы поступать так с этими славными мальчуганами, но какого черта… «Нет, – он сердито отбросил эту мысль, недостойную его мечты о „высшем классе“. – Всё будет хорошо», – уверял он себя. Но как Бэннермен ни был потрясен сделанным, он заметил, что молодые люди были потрясены не меньше. Они вышли в дверь осторожной, скованной походкой, как ходят люди, ошеломленные до крайности. Так они шли молча несколько минут, не замечая ни шума, ни занятных сценок, ни бьющей в глаза пестроты. – Что ты об этом думаешь, Дэви? – немного погодя спросил Кен. Голос его звучал глухо. – Ей-богу, не знаю. – Тебе всё это не по душе. Я вижу. Давай плюнем на это, малыш, и пошлем его к черту. – Потому что мне это не по душе? – Но ведь так оно и есть, Дэви. Утром ты сказал, что мне наплевать на нашу работу, что я ею не дорожу. Ведь это неправда, ты же знаешь! – Я просто был очень огорчен, Кен. Забудь об этом. Но в чём дело? Ты себя неважно чувствуешь? – Признаться, да. Вот тут как-то, под ложечкой… – Знаешь, что я тебе скажу, – медленно произнес Дэви. – По-моему, нас с тобой вовсе не Бэннермен беспокоит. Понимаешь, нам вроде бросили вызов. И мы не должны ударить лицом в грязь. Кен обернулся. – Ты думаешь, в этом дело? Ну, уж не знаю почему, – он глубоко вздохнул, как бы стараясь преодолеть стеснение в груди, – только мне что-то здорово не по себе. Они ушли с территории цирка, ощущая грызущую тревогу, и ни молчание, ни отрывистые фразы, которыми они перебрасывались на ходу, не приносили успокоения. Им была обещана возможность осуществить свою мечту, но они не радовались – слишком уж всё это было не похоже на то, чего они ожидали. Они сели в машину и бесцельно поехали по залитой предвечерними лучами солнца проселочной дороге, ожидая, что пройдет это глухое смятение и наступит ясность, но сомнение точило их по-прежнему. Вдруг Кен вспомнил, что за весь день никому из них не пришло в голову позвонить Марго. Очень уж быстро развертывались события. Они повернули назад, в город, и Остановились у первого же телефона-автомата, но Марго ушла из магазина. Время перевалило за половину шестого. Они помчались домой, но и там Марго не оказалось. Дэви первый увидел записку от Вики. Он прочел свое имя, написанное её рукой, и его охватил приятный трепет, как будто Вики была тут же, за его спиной, и стоит только обернуться, чтобы её увидеть. – Она пишет, что нас ждут там к ужину, – сказал он Кену. – Что за чудеса! Старик никогда никого не приглашает к столу. Дэви подошел к телефону и назвал номер Уоллиса, держа перед собой записку, чтобы видеть почерк Вики, вызывавший в нем ощущение чудесной интимности. Вики сняла трубку прежде, чем отзвенел звонок. – Куда же вы пропали? Ваша сестра без конца звонила сюда, всё ждала, что вы объявитесь. – Мы были в городе, – сказал Дэви. Он не вспоминал о Вики целый день, а она, оказывается, думала и беспокоилась о нем. Он ясно представил себе её темные выразительные глаза, устремленные прямо на него, её нетерпеливо приоткрывшиеся губы, словно она хочет перебить его не дослушав. Дэви захотелось потрогать её волосы и убедиться, так ли мягки и шелковисты эти завитки на ощупь, как кажутся с виду. – Слушайте, – продолжал он, – ваша записка… Что-нибудь случилось? – Нет, а что? – Это до того приятная неожиданность, понимаете. Такого ещё никогда не бывало; он ведь, знаете, как жил… – Ну, теперь он живет иначе, – засмеялась Вики. – Постойте, с вами хочет говорить ваша сестра. В трубке послышался взволнованный голос Марго: – Что произошло в банке? Почему вы не позвонили? И кто такой Бэннермен, который звонил сюда? Но в глазах Дэви ещё стоял образ Вики и её устремленный на него взгляд. – Это длинная история, – сказал он. – Мы сейчас приедем. – Только скажи, всё хорошо или плохо? – Кажется, хорошо. Мы, вероятно, получим деньги. – И тебе только кажется? О, приходи скорей, оба приходите! Нортона Уоллиса они застали на веранде одного, в напряженно неподвижной позе, как сидят слепцы; впрочем, это объяснялось не только его подслеповатостью, но и тем, что на нем был высокий крахмальный воротничок и узкий, в обтяжку, костюм из альпага, какие носили лет десять назад. Вид у старика был такой, будто ему предстояло выполнить особо важное задание. По молчанию братьев он догадался, что они поражены. – В чём дело? – сварливо спросил Уоллис. – Неужели мне нельзя хоть раз одеться прилично? Это всё её выдумки, – проворчал он, кивнув через плечо. – С первого же дня она перевернула всё в доме вверх дном: чистит, моет, выбивает пыль – бог знает что! Перерыла все шкафы и вытащила вот это. Говорит, костюм надо проветрить. – Он встал с качалки, неуклюже выпрямился и одернул на себе пиджак. – Шил на заказ в Чикаго лет десять-двенадцать назад. Как железо. На веранду выбежала Марго, за ней – Вики. Обе были в передниках. Дэви уставился на Вики, а Кен сразу же принялся рассказывать о происшедшем. Дэви нежно поглаживал пальцем записку, лежавшую у него в кармане. Он уже представлял себе, как будет хранить её долго-долго, а потом, как-нибудь вечером, когда они с Вики заспорят, кто из них влюбился раньше, он докажет, что первым был он, показав записку, которую хранил всё это время. – Я сказал ему, что даю тысячу долларов, – заявил Уоллис, когда Кен умолк. Старик, казалось, вглядывался куда-то вдаль, на деле же он повернул голову в сторону, потому что лучше видел, когда смотрел краешком глаза. – Но давать деньги – Дело ваше, – сказал Кен. – Но сейчас, пожалуй, рановато говорить о разрыве. – Вы же всё равно, с ним порвете, – внушительно сказал Уоллис. – Это неизбежно. Даже если бы он не был Бэннерменом. – Ведь вы сказали, что не знаете его! – Мне и не надо его знать. Пройдет время – и вы его возненавидите, а он возненавидит вас. – Уоллис опустил голову, и голос его слегка изменился; казалось, перед стариком прошли мрачные видения прошлого, но что он видел перед собой и какой давности были эти воспоминания, оставалось только догадываться. – Безразлично, даст он вам пять тысяч долларов или пять центов. У него – деньги, у вас – идеи. Он может быть хорошим или плохим, но вы всё равно передеретесь. Так бывает всегда. За всю свою жизнь я ни с кем не враждовал, кроме людей с большими деньгами, а ведь я уже давно живу на свете. – Он помолчал. – Ну да что толку сейчас говорить об этом. Если он опять появится, тогда другое дело. – А вы думаете, он не появится? – быстро спросила Марго. – Я давно уже перестал думать о том, что могут сделать или не сделать другие. – А по-моему, это чудесно, – воскликнула Вики, обращаясь к Кену. Дэви заметил это. Он обрадовался её словам, значит они будут теперь заодно уже не втроем, а вчетвером. – Не всё ли равно, – продолжала Вики, – откуда возьмутся деньги? – Я, пожалуй, согласен с Вики, – сказал Дэви, чтобы заставить её обернуться. Она рассеянно взглянула на него, потом улыбнулась. Позже, вспоминая, как он обрадовался этой улыбке и каким счастливым чувствовал себя в тот вечер, Дэви внутренне корчился от стыда, ибо уже знал, что Вики тогда улыбнулась просто от неожиданности: она не замечала присутствия Дэви, пока не раздался его голос, моливший взглянуть в его сторону. – Так или иначе, – сказала Марго, – а я хотела бы посмотреть на этого Бэннермена. На другое утро, уходя на работу, она повторила то же самое. После всех разговоров Кен пришел к печальному выводу, что они совершили ошибку и виноват в этом он один. Во всяком случае, Бэннермен больше не придет. Дэви же считал, что придет. Часа через два после ухода Марго Бэннермен влетел в гараж и сообщил, что вскоре можно будет назначить день для их доклада. А тем временем адвокат приготовит проект соглашения, которое послужит основой для дальнейших переговоров. Бэннермен держался так, будто совещания с адвокатами и незнакомыми университетскими профессорами были для него совершенно плевым делом. На следующий день в гараж пришло два письма. В одном Бэннермен сообщал, что ему наконец удалось составить комиссию из профессоров инженерного и физического факультетов и что эта комиссия выслушает их доклад двадцать шестого июня. Его же до тех пор не будет в городе, так как цирк переезжает в Висконсин. Второе письмо было написано на бланке нотариуса и уведомляло их о том, что, согласно устной договоренности от двенадцатого числа сего месяца. Карл Бэннермен предложил комиссии специалистов в области электросвязи ознакомиться с изобретением братьев Мэллори. В случае, если научные принципы изобретения будут одобрены комиссией, братья Мэллори благоволят предоставить Бэннермену срок в тридцать дней для заключения договора, удовлетворяющего обе стороны. Их подпись на настоящем бланке будет означать согласие с вышесказанным. Официальный тон письма произвел на них внушительное впечатление. И хотя письмо это в общем никого ни к чему не обязывало, за ним вставал образ хлопотливого Бэннермена, с энтузиазмом втолковывающего суть дела черствому адвокату и их прежним профессорам. Всё это должно было стоить Бэннермену денег, и Дэви впервые начал верить, что слова «пять тысяч долларов» действительно превратятся в шелестящие бумажки. Кен и Дэви поставили свои подписи, отослали письмо и стали ждать, но так как теперь их надежды разгорелись, то ожидание вскоре превратилось в пытку. Разумеется, доклад должен был делать Кен, и они с Дэви принялись приводить в порядок свои записи. По вечерам они больше не уходили из дому; даже к Нортону Уоллису Дэви теперь забегал лишь урывками и ненадолго. С приездом Вики кончилось унылое одиночество старика, удручавшее Дэви, как запах плесени. Уоллис теперь с плохо скрытым удовольствием ворчал на перемены, которые внучка внесла в его жизнь, но искренне огорчался, когда она заговаривала о поступлении на работу в книжную лавку. – Что ещё за книжная лавка? – спросил Дэви, пришедший посидеть со стариком на веранде. – С каких это пор вы стали искать работу, Вики? – С позавчерашнего дня. Раз уже я решила остаться на некоторое время, почему же мне не поступить на работу? Я привыкла работать. – А, глупости всё это, если хотите знать. – Уоллис перестал раскачиваться в кресле-качалке. – Какой толк, что ты живешь здесь, если я тебя совсем не буду видеть? Кроме того, я считаю, что женщины не должны работать, если, конечно, их не вынуждает необходимость. И голосовать тоже не должны, упаси боже! Если б в молодости мне сказали, что моя внучка, живущая под моим кровом, пойдет работать, я бы утопил все свои инструменты в реке. Что-то я перестал понимать эту страну. Всё как-то измельчало: в политике одни пигмеи да казнокрады, куда ни погляди – дрянь, дешевка, дурацкая спешка, джазы… И вот до чего мы дошли: на прошлой неделе в Чикаго два богатых молодца зарезали третьего, просто чтобы пощекотать себе нервы! – Уоллис с отвращением сплюнул за перила. – Один газетный писака где-то сказал, что я принадлежу к числу людей, которые помогли стране стать такой, как она есть. Но, черт меня возьми, если я знал, во что всё это выльется! Одним словом, девочка, я не желаю, чтобы ты поступала на работу. – Ведь мы уже обсуждали это, дедушка. – Можем обсудить ещё раз. – Нет, – сказала Вики. – Это ни к чему, дедушка. Через два дня Вики поступила в книжную лавку. Она сказала Дэви, что работа ей очень нравится, но он не решился спросить, не завела ли она новых друзей. Ему хотелось верить, что Вики будет ждать, пока он хоть немного освободится. А она спрашивала лишь о том, как идет подготовка к докладу и… не очень ли волнуется Кен. За неделю до назначенного срока нервы Кена начали сдавать. – Они нас засмеют, вот увидишь, засмеют! – в отчаянии воскликнул он, хлопая тетрадками по столу. – Мы сами толком не знаем, о чём говорим, Дэви. И когда я пытаюсь вдолбить тебе это, ты мне говоришь: «Посмотри рабочую тетрадь». А кто писал в этой проклятой тетради? Любое положение мы можем доказать теоретически. Но сколько бы мы ни толковали об импульсах тока и разложении изображения, всё равно изображения мы не получили! На это у нас так и не хватило времени! – Да как же мы могли его получить? Лампа ведь была готова только за десять дней до экзаменов. Но все предварительные испытания… – К черту предварительные испытания! Важно только окончательное испытание, и именно это я и хотел бы видеть. Дэви ничего не ответил. Ему тоже хотелось бы проверить прежние расчеты в полном спокойствии. Четыре лампы, которые они сделали за этот год, оказались неудачными, хотя каждая из них была лучше предыдущей. Если даже эта, ещё не испробованная электронная трубка не даст желаемых результатов, то когда-нибудь будет создана другая, которая уж не подведет. Ведь в теории всё абсолютно правильно. Тут Дэви подумал о лежащей на нем ответственности. Кен должен предстать перед комиссией настолько уверенным в себе, чтобы никто не посмел придраться к нему. Дэви испустил долгий вздох и медленно поднялся на ноги. – Посмотрим, может, мне удастся сейчас провести испытание, – сказал он. – Начнем с горизонтальной развертки в пятьдесят и вертикальной в тридцать. Это займет час или около того. Кен отпихнул от себя бумаги. – Я управлюсь быстрее. Устанавливай лампу, а я соберу схему развертки. На конструирование этой электронной трубки ушло столько времени, труда и хлопот, что Дэви обращался с нею, как с редкой драгоценностью. С тех пор как они принесли её домой, он почти каждый вечер осторожно разворачивал тряпье и осматривал её, желая убедиться, что трубка не лопнула из-за вакуума внутри неё, что в ней не образовалась трещина от какого-нибудь предательского и незаметного изъяна в спайке стекла с металлическим электродом. Трубка, над которой они работали в университетской лаборатории, по договоренности с университетом перешла в их собственность, так как они сделали её своими руками. Дэви вынул её из коробки, укрепил в горизонтальном гнезде с фетровой прокладкой, осторожно присоединил клеммы к стеклянным пальцам и только тогда вытер вспотевшие от волнения руки о рубашку. Тревога за трубку заставляла Дэви беспрерывно поглядывать на неё, пока он возился с бензиновым двигателем генератора переменного тока. Маленький двигатель закашлял у него в руках, потом прерывисто запыхтел, наполнив гараж своим бормотаньем. Кен закончил сборку схемы развертки и теперь подключил её к осциллоскопу. Кен редко нуждался в чертежах: он умел импровизировать сложнейшие схемы, соединяя различные элементы. Дэви следил за его работой с грустным восхищением, в котором не было и тени зависти. Дэви затемнил помещение, захлопнув обе половинки двери гаража. Наступившая тьма, казалось, трепетала от напряженного ожидания, как туго натянутая тетива, и это напряжение ещё больше усиливалось от жужжания генератора, тянувшегося тоненькой беспрерывной ниточкой. Кен отошел от подключенного осциллоскопа, уступая Дэви, более терпеливому, чем он, место у щитка с кнопками и переключателями. При повороте первого переключателя в узкой шейке конической трубки появился слабый отсвет, потому что тонкая нить накалилась от тока. Накаленная нить была скрыта, спрятана внутри маленького цилиндра, похожего формой и величиной на гильзу от пули. Когда Дэви повернул второй переключатель, к гильзе бесшумно подключилось напряжение и её внутреннюю полость с огромной скоростью стали бомбардировать электроны, исходившие от накаленной проволочки. В конце патрона было просверлено крохотное отверстие, сквозь которое тоненькая струйка невидимых частиц под напряжением в две тысячи вольт проникала внутрь трубки. Третий переключатель создал как бы электрический канал для электронов, по которому они устремлялись с ещё большей скоростью, – канал с наэлектризованными стенками, такими крутыми, что электрон, случайно отбившийся от общего потока, тут же отбрасывало назад, на дно канала, откуда возникал плотно сфокусированный пучок энергии. Результат всего происходящего можно было наблюдать на плоском конце трубки, покрытом изнутри белым веществом. Здесь тоненькая струйка электронов изо всех своих микроскопических сил вонзалась в пятнышко рыхлого оксида. Фокусирование электронного луча создавало крошечный флюоресцирующий зеленоватым светом диск – пятнышко света, дрожащее, слегка колеблющееся из стороны в сторону, но всегда возвращающееся к своему центру. Бледное, быстро мерцающее пятнышко казалось живым и нервно трепещущим. – Попробуй вертикальное поле, – сказал Кен. На щитке щелкнул четвертый переключатель. Маленький дрожащий кружок света медленно вытянулся в продольную светящуюся нить. Теперь каждую тысячную долю секунды на пути электронного потока вздымалась новая гора и тут же обрушивалась в ущелье, глубина которого равнялась её высоте. Эти волнообразные подъемы и опадания разбрызгивали электроны вверх и вниз по всей внутренней поверхности трубки с такой быстротой, что человеческий глаз видел только линию стремительного луча – линию, которая колебалась и дрожала, как язычок пламени на легком сквозняке. И всё это происходило потому, что напряжение в тысячу пятьсот вольт изменялось тысячу раз в секунду между двумя маленькими квадратными пластинками из посеребренной бронзы: одна находилась выше, а другая – ниже сфокусированного электронного луча. Дэви отключил напряжение от вертикальной развертки и подключил его к другой паре пластин, расположенных справа и слева от луча. Белая линия на поверхности трубки снова слилась в точку, потом точка расширилась в обе стороны и превратилась в дрожащую горизонтальную линию, тоже тонкую и волнистую. – Теперь давай развертку, – сказал Кен. Все переключатели были повернуты вниз. И словно распахнулось окно в лунную ночь: на поверхности трубки возник большой светлый квадрат. Дэви вгляделся в квадрат мерцающего света, затем осторожно повернул выключатель: сейчас определится, готовы они к демонстрации прибора или нет. Квадрат стал больше, но вдруг сплошной белый свет начал дробиться и превратился в клубящийся хаос. Два колебательных поля внутри трубки работали без всякого согласования, электронный луч метался по всему экрану с такой скоростью, что ничего нельзя было разглядеть, кроме бесконечно извивающейся ленты. На лице Дэви, освещенном зеленоватыми отсветами, не дрогнул ни один мускул, но он ощущал болезненное разочарование Кена так же остро, как свое собственное. Оба молчали; Кен поднялся со стула, нащупал в полутьме отвертку, обернул деревянную рукоятку куском резины и осторожно дотянулся до винта конденсатора, стараясь не задеть ничего вокруг. В месте контакта вспыхнула яркая голубая искра. Кен подкрутил винт на четверть оборота и с такой же осторожностью убрал руку. – Как теперь? – спросил он. – Иди посмотри, – ответил Дэви. Кен обошел прибор и стал за спиной брата. На экране трубки опять светился матовым лунным светом неподвижный квадрат. Дэви снова повернул ручку развертки. В лунном окошке, возникшем из хаоса, появились ряды абсолютно ровных горизонтальных черточек. Дэви ещё раз повернул ручку – и черточки слились в неподвижный квадрат, как и полагалось по теории. Трубка работала! Широким, торжествующим жестом Дэви выключил прибор и взглянул на Кена. – Теперь ты видишь? – мягко спросил он. Кен поглядел на брата сверху вниз, улыбаясь одними глазами. – Вижу. – Значит, мы знаем, о чём говорим? В глазах Кена мелькнула ирония: «Знаем теперь или знали до этого?» Он отошел к столу, заваленному чертежами и бумагами, и стал что-то записывать в рабочую тетрадь. – Те четыре трубки, что мы сделали прежде, мы с тобой считали неудачными, – сказал он, не поднимая головы. – А они вовсе не были неудачными. – Что ты хочешь сказать? – не сразу спросил Дэви. – То, что я сказал. С самого начала была неправильна схема синхронизации. Ту схему, которой мы сейчас пользовались, я придумал на ходу, пока собирал её. Сейчас я её записываю. Мы видели на экране изображение, только новая трубка тут ни при чём. Всё дело в новой схеме. Дэви молчал, задумавшись. Он вынул электронную трубку из гнезда, потом сел рядом с Кеном и покорно придвинул к себе листки с записями. Подготовка к докладу шла своим чередом, но никто из них и словом не обмолвился о том, что означало открытие Кена: они по собственному недосмотру потратили впустую почти целый год. Они знали, такие случайности возможны, это обычный риск, к которому надо быть готовым, но каждый из них был благодарен другому за молчание, ибо каждый чувствовал себя виноватым. Для доклада отвели одну из аудиторий – комнату, в которой Дэви и Кен прослушали немало лекций. Впрочем, сейчас братья чувствовали себя здесь чужими и держались неуверенно, словно возвратились после долгого отсутствия и сомневались, что тут их узнают и вспомнят. В университетском городке, залитом солнцем, одетом зеленой июньской листвой, царила мирная деревенская тишина. Дэви и Кен пришли сюда, как чужие, и эти люди со знакомыми лицами имели все права вытолкнуть их прочь. Ни один экзамен не имел такого решающего значения, как предстоящий доклад. Шесть профессоров собрались небольшой группой у окна. Одни стояли, прислонясь к подоконнику, другие, раскачиваясь на стульях, любовались университетским городком. На Кена и Дэви они посматривали довольно дружелюбно, но не без любопытства. Не так давно к ним явился какой-то незнакомец и заявил, что эти очень молодые люди могут стоить больших денег, если то, на что они претендуют, окажется правдой. И университетским представителям, очутившимся в положении сестер Золушки, не терпелось выяснить, что же такое они проглядели в своих бывших студентах. Последними явились Бэннермен и адвокат Стюарт. Полагаясь во всем на представителей университета, они были в отличном настроении и пока что не держали ничьей стороны: ни братьев Мэллори, ни их оппонентов. Сейчас всё зависело от того, какая чаша весов перетянет. Дэви остро чувствовал свое одиночество и знал, что у Кена тоже напряжены все нервы. Стюарт, человек лет пятидесяти пяти, раскрыл на столе свой портфель и вынул пачку напечатанных на Машинке листков. – Прежде чем начать, – сказал он и этими неофициальными словами открыл заседание, – я хочу предложить вашему вниманию докладную записку, которую вчера утром продиктовали мне Кеннет и Дэвид Мэллори. Это изложение основных принципов их изобретения, с которым вы познакомитесь через несколько минут. Справедливость требует оградить изобретателей от всякого риска. Поэтому после доклада пусть каждый из вас соблаговолит поставить свою подпись под нижеследующим документом. Содержание его таково: «Мы, нижеподписавшиеся, присутствовали 26 июня 1925 года на докладе о вышеуказанном изобретении». Вот всё, что вас просят подписать. Ни одобрения, ни неодобрения от вас не требуется. Вы просто выслушаете доклад. Этот документ является изложением сущности их изобретения и после подписания будет храниться у братьев Мэллори в качестве гарантии от случайностей в будущем. – Каких случайностей? – сухо спросил Бизли. – Любых, могущих воспоследовать действий с целью получения патента, – спокойно ответил Стюарт, не желая замечать враждебности в тоне Бизли. – Документ послужит доказательством, что в указанное время Кеннет и Дэвид Мэллори уже работали в данной области. В будущем такое доказательство может оказаться чрезвычайно важным. – А какие обязательства по отношению к ним это налагает на нас? – опять спросил Бизли. – Решительно никаких. Разрешите пояснить. Моим клиентом является мистер Бэннермен, а не братья Мэллори. Если любой из вас уже проделал подобную работу в этой области и может доказать свой приоритет, тогда этот документ лишь установит самостоятельность вашей работы. Если же кто-либо из вас, заинтересовавшись услышанным докладом, захочет провести подобную работу в будущем, этот документ будет свидетельствовать о том, что ваша работа не предвосхитила всего изложенного в сегодняшнем докладе. – Значит, каждый из нас может получить копию докладной записки? – Я велю моему секретарю разослать копии всем присутствующим. В разговор вмешался Бэннермен. Сейчас он уже нервничал не меньше, чем Кен и Дэви. – Погодите-ка минутку. Я ведь только хочу, чтоб никто не остался в обиде – ни вы, ни я, ни мальчики. Это условие составлено для того, чтобы у всех была чиста совесть, а кто не согласен – может уйти. Я всё равно уплачу, как договорились. Есть желающие уйти? – Никто не пошевельнулся. Бэннермен взглянул на братьев. – Ну, тогда начинайте. Кен встал и вышел к доске. Его светлые волосы были тщательно приглажены. Лицо сильно побледнело. Он казался спокойным, почти вызывающе уверенным, но Дэви видел, как бьется жилка у него на шее, и ему захотелось отвести глаза в сторону. Кен развернул скатанные в трубку, чуть повлажневшие в его руках бумаги, долго смотрел на первую страницу и наконец с отчаянной решимостью поднял голову и взглянул на слушателей. – У меня большое искушение начать сразу с технических принципов, без всякого вступления. – Кен старался совладать со своим голосом и потому первые слова произнес сурово, почти басом. Затем ему удалось улыбнуться. – Это потому, что все вы были нашими учителями. Естественно, нам с Дэви представляется, что вы всё это уже знаете – и, быть может, лучше, чем мы. Ведь преподавателям полагается знать больше, чем ученикам. Тем не менее мы вот уже сколько времени просматриваем все научные журналы в университетской библиотеке и нигде не нашли и намека на то, что кто-то работает в этом направлении. Мы абсолютно уверены, что наш метод ещё никому не известен. И раз уж он не известен «Дженерал электрик», раз он не известен в лабораториях компании «Белл», то не обижайтесь, если я буду вести себя так, будто он не известен и вам. Некоторые улыбнулись. Пока что никто не выказывал открытой враждебности. Профессора приготовились слушать дальше. – Не касаясь промышленной, финансовой и других сторон дела, я хочу рассказать о сущности нашей идеи, о том, чего мы добиваемся, – продолжал Кен. – Подобно тому, как радио мгновенно передает звук, мы хотим передавать изображение. Радио превращает звуковые колебания в электромагнитное излучение, которое в приемнике снова превращается в звук. Мы хотим описать вам способ, при помощи которого можно проделать то же со световыми лучами. У нас приемником будет служить прибор, который даст последовательные изображения непрерывных движений в тот же момент, когда эти движения совершаются за тысячу миль от нас. – Такой прибор уже существует, хотя находится ещё в экспериментальной стадии, – вставил Бизли. – Вам это, безусловно, известно. Реплика была неожиданной, и Дэви испугался, что Кен собьется, но тот только кивнул головой. И Дэви вдруг почувствовал, что в Кене появилась какая-то новая уверенность, свидетельствовавшая о том, что он уже не мальчишка. – Совершенно верно, – ответил Кен. – Но метод, на который вы ссылаетесь, неверен и никогда не даст желаемых результатов. Он основан на механическом вращении дисков и зеркал. Получаемое изображение нельзя даже сравнить с газетными клише, переданными по фототелеграфу. Наш способ лучше и гораздо проще по своему принципу. Собственно говоря, он является – Даже в передатчике? – спросил профессор Латроп. – Нигде. Разрешите мне начать с самого начала – с передатчика. Скажите, нужно ли мне говорить об основах разложения изображений? – Делайте так, как вы решили, Кен, – сказал Латроп. – Можно с удовольствием выслушать даже то, что уже известно, если это будет изложено в интересной форме. Продолжайте. Кен улыбнулся. – Ну, я думаю, можно не говорить о принципе, на котором построен процесс разложения изображений. Это более или менее знакомо всем. Вопрос в том, как разлагать. По способу, о котором упомянул профессор Бизли, изображение предмета воспринимается так, будто вы рассматриваете огромную картину при помощи маленького фонарика. Луч фонарика очень быстро скользит взад и вперёд по картине и позволяет видеть лишь одну деталь в каждый данный момент. Фотоэлемент превращает отраженный свет в электрические импульсы, которые затем могут быть Переданы на расстояние. На другом конце эти импульсы, конечно, должны воссоздать первоначальную картину. Беда только в том, что никогда не удается перемещать луч взад и вперёд с такой быстротой, чтобы воспроизвести все движущиеся детали передаваемого объекта, если он находится в непрерывном движении. И эта беда оказалась роковой… Мы обошли это препятствие, ибо электронный луч можно заставить колебаться в вакуумной лампе взад и вперёд, вверх и вниз. Этого можно добиться при помощи полей высокой частоты. Вчера мы разложили изображение немодулированного электронного луча в десять раз быстрее, чем это может сделать любая механическая система. Без всяких затруднений мы можем увеличить эту скорость в пятьдесят или сто раз. – Но как же вы разлагаете изображение в вашей системе? – спросил Латроп. – Мы намерены использовать пространственный заряд, – сказал Кен. Он повернулся к доске и написал лангмюровский вывод из уравнения Ричардсона для распределения тока между двумя плоскопараллельными электродами. – Будем считать эти два электрода фотоэлементом. Коллектором будет проволочная решетка с крупными ячейками. Свет проходит через неё и падает на внутренний электрод – анод, тончайшую проволочную сетку. Сторона сетки, обращенная к источнику света, покрыта светочувствительным веществом. Передаваемый предмет светит на сетку, которая испускает электроны в направлении коллектора. Мы намерены направить бегающий электронный луч на заднюю сторону сетки. Этот луч будет иметь нулевую скорость как раз у сетки. Там, где фототек мал, множество электронов из бегающего луча проникает через сетку, чтобы удовлетворить условиям насыщения. Там же, где ток сильнее, только небольшое количество электронов отделится от луча. Вот в основном и вся наша теория. Кен умолк, и наступило тягостное молчание. Сердце Дэви заколотилось. Он застыл на стуле, не сводя напряженного взгляда с бледного лица Кена. В аудиторию, как в нежилой дом, вливались звуки и запахи летнего утра. Дэви вдруг мучительно захотелось снова стать пятнадцатилетним мальчишкой и учиться на первом курсе, где ему никогда не приходилось переживать таких жутких, полных решающего значения минут, как сейчас. Долгую паузу нарушил чей-то голос, явно дружелюбный голос, который до тех пор молчал. – Будьте добры, повторите всё это ещё раз. И, если можно, с чертежами и цифрами. Меня интересует вопрос о частотах, применяемых при разложении изображения. Дэви услышал, как за его спиной пробежал легкий шорох: слушатели зашевелились, задышали громче, очевидно, усаживаясь поудобнее. Никто не высказывал ни недовольства, ни одобрения, но братья Мэллори вдруг перестали быть центром внимания. Слушатели интересовались уже не ими, а идеей; идеи же временами могут жить независимо от людей. Дэви чувствовал себя так, будто они с Кеном, возглавляя длинную процессию, очутились на площади, окруженной безмолвной стотысячной толпой, и теперь, показавшись ей, могут выйти из строя, присоединиться к зрителям и с безмятежным любопытством смотреть вместе с ними на продолжающееся шествие. В первый раз с той минуты, как начался доклад, Кен взглянул на Дэви, и они обменялись незаметными улыбками. Им уже не было страшно, ибо долго скрываемая тайна наконец была обнародована и её никто не высмеял. Молния не поразила их за дерзость, когда они заявили, что первые нашли решение проблемы, над которой тщетно бились крупнейшие учёные. То, что лежало в папке, тоже наконец будет показано людям, и жизнь вдруг стала не только легче, но и бесконечно интереснее. Дэви поставил свой стул боком, чтобы видеть слушателей и чтобы было удобнее отвечать на вопросы, которые могут задать и ему. Резкий скрежет отодвигаемого стула не смутил его ничуть. Ему важно было сесть так, чтобы быть всецело в распоряжении брата. Когда Кен был мальчишкой, его стоило только подзадорить, чтобы он принял любой вызов; в душе он считал бы себя опозоренным, если бы ему пришлось отказаться. В те времена он с затаенным ужасом взлетал по лестницам башни и останавливался на самой вершине лишь для того, чтобы в отчаянии оглянуться назад, а затем, очертя голову, мчался свершать очередной мальчишеский подвиг. Вызов бросался мгновенно, и с такой же быстротой Кен делал то, к чему его подстрекали. Теперь, когда он стал взрослым, когда перед ним открылась карьера изобретателя, эти тайные муки усилились во много раз. С тех пор как Бэннермен бросил ему вызов, он уже не бежал, а почти две недели тащился по узким лестницам башни, медленно взбираясь со ступеньки на ступеньку. Пересматривая рабочие записи, Кен с трудом преодолевал каждый дюйм пути, наконец собрал всю свою волю в кулак и остановился, слушая, как враг ломится в последнюю дверь башни. И когда дверь подалась и он увидел знакомые профессорские лица, пригвоздившие его к доске своими испытующими взглядами, уже не оставалось делать ничего иного, как ринуться вниз. Но на этот раз произошло чудо. Он не упал – он полетел, паря в воздухе и ломая острия каверзных вопросов, которые бросали в него, как копья. Какое наслаждение чувствовать себя таким свободным, таким уверенным! Кен вдыхал не воздух, а чистую радость. Радость не покидала его весь день, до самого вечера. Она проникала через кровь в сердце, в мускулы, в волосы, разлетавшиеся вокруг лба, когда машина Бэннермена мчала виновников торжества за город. Радость сияла в его глазах, тонким ароматом забиралась в ноздри, наполняла рот особым вкусом, от чего ему хотелось закинуть голову и смеяться без конца. Он прищурил глаза и словно сквозь туман различал росшие при дороге васильки, синие, как глаза целой толпы улыбающихся девушек, которые выстроились вдоль пути, чтобы приветствовать победителя. Целых пять часов Кен почти без всякой помощи Дэви рассказывал об изобретении. И наконец профессор Нортроп, неофициальный председатель комиссии, сказал: – Насколько я понимаю, никто из присутствующих не возражает против правильности этого метода. Что ж, мистер Бэннермен, молодые люди доказали, что знают о данном предмете больше, чем кто-либо из нас. Это они эксперты, а не мы! Старый профессор говорил вполголоса, но Кену его слова показались громом победных труб, возвещающих, что Кен остался Кеном. Кен открыл глаза. Марго и Бэннермен о чём-то болтали на переднем сиденье, но их слова и смех уносило из машины ветром. Вики и Дэви, сидевшие рядом, тоже разговаривали. Кен прервал их беседу: – Ну, Дэви, скажи честно, как ты себя сейчас чувствуешь? Дэви рассмеялся. – Так же, как и ты. – Я – как победитель великанов, – пробормотал Кен и покачал головой. – Никогда со мной такого-ещё не бывало! Никогда! Дэви, ей-богу, я сидел на белой лошади. И на моей шляпе развевались перья, черт возьми! Я был… как называл себя Айвенго? Кто помнит? Кен ощущал тепло тела сидевшей рядом Вики. Она повернулась к нему, ветер откинул назад и растрепал её каштановые локоны. Взгляд её стал острым и проницательным, словно она жадно ловила каждый оттенок чувства в словах Кена. – Кажется, Дездичадо? – заметила она. – Помню, когда мы на улице играли в войну, это был наш боевой клич. – Это значит «Лишенный наследства», – заметил Дэви. – О, мне всё равно, что это значит, – мечтательно сказал Кен, откидываясь на спинку сиденья и прикрыв глаза. Но он чувствовал на себе взгляд Вики. – Мне важно, как это звучит. – Да, я понимаю, – сказала Вики. – Как далекий гром! Кен открыл глаза и взглянул на неё. Вики отвернулась. – Вот, значит, какой вы были в детстве. – Да. А какой, собственно? – Ну, водились с мальчишками. И вы были прелестны, как картинка? – Нет, – улыбнулась Вики, – я не была прелестной. Я была смешной. Кен, откинувшись на спинку сиденья, почти касался головой её плеча. Ему пришло в голову, что он до сих пор не разглядел её по-настоящему. – Ну, это вряд ли, вы ведь слишком хорошенькая. Хотя… – он задумался, ощущая ленивое желание поддразнить её, – вы могли быть смешной. Косички у вас торчали в разные стороны? – Да. – Вики смотрела прямо перед собой. Её забавлял этот разговор, но говорила она тихо, чтобы слышал только Кен. – Веснушки были? – Всего несколько штук. – Вы были рады, что вы – девочка? – Иногда. – Но вам хотелось быть хорошенькой. – С чего вы взяли? – А что, разве вам хотелось быть уродом? – Конечно, нет. – Вики засмеялась. – Вот то-то. Вы, безусловно, хотели быть хорошенькой. – И вдруг Кен заговорил другим, уже не ленивым тоном: – Вики, какой день у вас был лучшим в жизни? Самым лучшим, самым счастливым и чудесным? Он увидел, как порозовели её щеки. Вики наконец повернула к нему голову; ему давно уже хотелось, чтобы она сделала это. Лицо её оказалось совсем близко. «Можно поцеловать», – подумал Кен. Она смотрела на него неожиданно откровенным и смелым взглядом, и в Кене вдруг шевельнулось любопытство. – Сказать вам честно? Это был день, когда я впервые убедилась, что я – девушка. – А как вы узнали? – Я опустила глаза вниз… – её темные зрачки всё ещё смотрели на него в упор, и Кен мгновенно понял, что девушка сейчас может сказать нечто такое, от чего ей будет мучительно стыдно всю жизнь, но она готова принести ему в дар что-то самое заветное, быть может, интимное признание, которого от неё ещё не слышал никто. Кен понял всё это и ждал, не спуская с неё взгляда. – Я просто опустила глаза вниз… – тихо повторила Вики. – Вот и всё. У Кена на секунду перехватило дыхание, так поразила и тронула его эта откровенность и то, что Вики сейчас же раскаялась в ней: глаза её стали виноватыми и молили его забыть, притвориться, будто он ничего не слышал. «А ведь легко сделать так, что она в меня влюбится, – с удивлением подумал Кен. – Нет, – тут же отогнал он эту мысль, – мне сейчас не до того». – Я ведь спрашиваю про такой день, когда вы бы поняли, что ваш труд не пропал зря, – сказал Кен, давая ей возможность взять обратно предлагаемый дар и делая вид, будто не понимает его ценности. Большие глаза Вики стали бездонными. Она смотрела на него, не обращая внимания на ветер, трепавший её волосы, потом отвернулась. – Такого дня у меня не было, – сказала она. – За всю жизнь я не сделала ничего значительного. Кен положил голову на спинку сиденья, а через секунду переложил её на плечо Вики. Он смотрел мимо её профиля на сумеречные облака. – Ничего, такой день придет, и вам покажется, что вы парите там, вверху, вот над тем облаком, что похоже на рукоятку меча. – Меча? – Вики взглянула на небо. – Говорят, по тому, что человек видит в облаках, можно определить его характер. – Правда? Положите сюда руку, а то ужасно трясет. – Кен взял её руку, положил себе на плечи и как бы заставил Вики слегка обнять себя. Он отлично сознавал, что делает, но уверял себя, что вовсе не изменяет своему решению. «Ерунда, мы же просто дурачимся», – думал он. – Ну, давайте. Я вижу рукоятку меча. Какой же у меня характер? – Не знаю, – засмеялась Вики и отняла сначала пальцы, потом высвободила руку из-под головы. Услышав их приглушенные голоса, Дэви полуобернулся. Он прищурился от ветра, но могло показаться, что глаза его сузились от того, что он увидел. Наконец он сказал: – Один специалист по психологии говорил мне, что если долго смотреть на листок, закапанный чернильными кляксами… Кен молчал и сидел не шевелясь. Он чувствовал, что и Вики нетерпеливо ждет, чтобы Дэви закончил этот странно звучавший рассказ. Кен был огорчен тем, что она убрала руку, хотя не протестовала против того, что голова его всё ещё лежит на её плече. Хоть бы Дэви поскорее кончил эту чертову лекцию. И говорит он как-то неестественно. Что это у малыша с голосом? – Ветер бьет мне прямо в шею, – тихо сказал Кен Вики. – Может, остановиться и поднять верх? – Нет, просто подложите мне под голову руку. – Поднятый верх гораздо лучше защитит вас от ветра. – Вам, значит, всё равно, если я заболею воспалением легких? Вики засмеялась. – Мне не будет всё равно, – сказала она, – но сначала заболейте. Кен помолчал, потом вкрадчиво сказал: – И это будет ещё один лучший день в вашей жизни? – Вики вздрогнула, как от удара, и быстро обернулась. Щеки её пылали, широко раскрытые глаза смотрели беспомощно. – Думаете, я когда-нибудь забуду то, что вы мне сказали, Вики? – продолжал Кен почти шепотом. – Я ведь знаю, что вы чувствовали, когда сказали мне это, и почему вы сказали, и что это значит. Вы никому и никогда ещё этого не говорили и никогда не думали, что скажете мне. – Да, – прошептала она, не отводя от него взгляда. – Никогда не думала. – Но всё-таки сказали? – Да. – И я этого никогда не забуду… – Он глядел прямо ей в глаза, такие выразительные, влажные от ветра. – Никогда в жизни, – сказал он, на этот раз совершенно искренне. – Ведь это было так, словно вы поцеловали меня. – Не надо так, сразу… – прерывисто проговорила Вики. – Это нехорошо… – У нас впереди ещё целый вечер, – шепнул Кен, и она позволила ему взять свою руку; между ними вдруг возникло теплое ощущение близости, хотя им больше нечего было сказать друг другу. А Дэви тоже молчал, глядя куда-то вдаль. И так же молча Кен и Вики танцевали, жгуче ощущая каждое прикосновение друг к другу. Им казалось, что они совсем одни: музыка румынского оркестра окутывала их, как облако, разноголосый шум загородного кафе долетал словно откуда-то издалека. Иногда, присаживаясь за столик, они замечали Бэннермена и Марго, которые болтали, перекидываясь добродушными шутками, и бледное лицо Дэви, рассеянно прислушивавшегося к их болтовне. «Дэви выглядит плохо», – подумал Кен и сделал ему знак не налегать на вино, но Дэви притворился, будто не видит. – Трагедия в том, что вы, дети мои, вырастете, так и не зная, что такое настоящая выпивка, – разглагольствовал Бэннермен. – Это такой же рейнвейн, как я – индийская принцесса. А если эта бурда – пиво, тогда я – сестра-близняшка индийской принцессы. Но черт с ним, я рад, что вы, мои мальчики, разбогатеете молодыми и ещё сможете насладиться богатством, а вместе с вами и я стану молодым и богатым! – Он подчеркнул эти слова, стукнув кулаком по деревянному столу. – Да, сэры! Когда мы решили устроить этот маленький праздник, я, откровенно говоря, немного стеснялся: ну что, думаю, тебе, старому сычу, делать в компании пары девчонок да пары университетских хлыщей! Но сейчас, как погляжу на вас четверых за этим столом, мне кажется, будто я смотрюсь в зеркало. Пусть это немножко сентиментально, но, ей-богу, я молод душой, toujours gai note 5, как говорится. Идемте танцевать, – обратился он к Марго, – я вам покажу, до чего я ещё молод. Сейчас как начну вертеть ногами, только держись! Марго засмеялась и встала. Лицо её раскраснелось. «Какая она сегодня хорошенькая», – подумал Кен. Он гордился сестрой: она так мило выглядела и так славно держалась с Бэннерменом. Марго всегда умела сразу попадать в нужный тон, безошибочно угадывая настроение собеседника. Вики, кажется, тоже не лишена этой способности. Кен обернулся к Вики; сейчас, когда он не обнимал её, в руках его появилось ощущение пустоты. Взгляды их встретились, и Кен обрадовался, увидев в её глазах отражение того, что чувствовал он сам. Лицо у Дэви было бледное и напряженное. – Как ты себя чувствуешь, малыш? – спросил Кен. – Прекрасно, – кратко ответил Дэви. – Вы не хотите потанцевать, Дэви? – спросила Вики. При звуке её голоса он смутился, не зная, надо ли ему смотреть ей в лицо. – Вам сегодня весело, правда? – Необыкновенно! Точь-в-точь как вы обещали, когда уговаривали меня остаться. Знаете, как вы были милы со мной в тот первый день! – Это звучит, как прощанье, – медленно сказал Дэви. – Совсем наоборот. Я не собираюсь уезжать. Голос Дэви стал почти дерзким. – Я говорю о другом прощанье. Идите лучше оба танцевать. А то на площадке не будет места. Кен отодвинул свой стул. Вики тоже встала и приподняла руки, словно раскрывая объятия. На обратном пути Дэви сел впереди с Бэннерменом и Марго – он наотрез, почти со злостью отказался от приглашения Вики сесть рядом с нею и Кеном. Кен и Вики остались на заднем сиденье одни в теплой ночной темноте. Кен обвил рукой плечи Вики, а она прижалась к нему. Как только машина тронулась, Кен нагнулся и поцеловал Вики в губы. Сидевшие впереди находились как бы на другой планете, путь которой случайно совпал с путем Кена и Вики: голоса их казались такими далекими, а обрывки разговора доносились как будто через огромное пространство. – Самое главное, – деловито говорил Бэннермен, – чтобы вы, ребятки, начали как можно скорее. Завтра же возьмите тысячу долларов – и за дело! Боже мой, да через полгода Американская радиокорпорация собьет нас с ног золотым дождем, я уж знаю! – Прежде всего, – слова Дэви долетали до сидящих сзади, как клочья изорванного флага, – мы с Кеном решили вот что: мы не желаем продавать свой патент кому бы то ни было, даже Американской радиокорпорации. Мы знаем, что из этого получается: продать – значит сойти на нет. – А будете долго привередничать, так и помрете старой девой. Кругленький миллиончик вас устроит? – По миллиону каждому? – серьезно спросила Марго. Бэннермен захохотал, но тут Кен почувствовал, что щека Вики прижалась к его щеке, и всё остальное перестало для него существовать. Когда машина остановилась у гаража, все вышли усталые, словно оглушенные. Кен и Вики смотрели вокруг себя расширенными, непонимающими глазами, как будто они ещё не совсем проснулись. Бэннермен пробормотал что-то насчет завтрашней встречи в конторе Стюарта, затем Кен вместе с Вики пошли к Университетскому холму. Дэви смотрел вслед брату и Вики; они шли, держась за руки. Прежде чем они успели скрыться за поворотом тропинки, Кен обвил рукой плечи девушки, а она склонила голову к нему на плечо. Они снова погрузились в чудесный Сон и даже не оглянулись, не поинтересовались, что происходит с Дэви. Через секунду Дэви заметил Марго, которая ждала его в дверях и ласково улыбалась, всё видя и всё понимая. Дэви прошел мимо, отведя глаза и не приняв протянутой руки. Он не желал сочувствия, ибо не хотел признаться и себе самому, как болит эта свежая рана, и старался сделать вид, будто никакой раны нет вовсе. – Очень красивая пара, – сказал он. |
|
|