"Мужчина ее мечты" - читать интересную книгу автора (Угрюмова Виктория)

Глава 5

Существует такое понятие — «профессиональная деформация». И относится оно обычно к тем людям, которые безумно любят свое дело и очень хорошо его знают. Это уже как бы не их работа, а состояние души, и подобное состояние заставляет их рассматривать окружающий мир через призму своих профессиональных интересов. Так, художник замечает прежде всего цвет и композицию и обязательно воскликнет, глядя на кучу мусора, не уместившуюся в урне: «Поглядите, как необычно расположены эти предметы. Какое сочетание красок!» Хороший портной сперва замечает костюм, а затем уже его носителя; хороший детектив станет подмечать мелочи, даже находясь в полубессознательном состоянии. Игорь Разумовский был очень хорошим детективом. И это значило, что хоть он и испытывал подлинное счастье, хоть и чувствовал себя по-настоящему влюбленным в рыжую Нику, но по сторонам смотреть не забывал. Тем более что очень серьезно относился к тому, какая именно случайность познакомила его с девушкой.

Тогда, в метро, Разумовский сказал, что не знает, толкнул ли ее кто-то, — и говорил чистую правду. С другой стороны, он не забыл об этом вопросе, хоть и не поднимал его до поры до времени. И вот, блуждая с Никой по малолюдным аллеям парка, он обратил внимание на то, что за ними упорно следуют. Несколько человек, чередуясь и стараясь не привлекать к себе внимание, пытались следить за ними. Игоря это нисколько не удивило: «топтуны» могли наблюдать и за ним самим. Но если лица двоих из них ничего не говорили Разумовскому, то третий показался смутно знакомым.

Память у Игоря была профессиональная, цепкая. И хотя феноменальными способностями он не отличался, ему удалось довольно быстро вспомнить, что этого человека — вполне, кстати, обычного и даже незаметного — видел на платформе, в толпе пассажиров, как раз тогда, когда еле-еле успел ухватить падающую девушку за шиворот куртки. Еще несколько минут напряженных размышлений, и он точно вспомнил, что «пассажир» известен ему довольно давно, хоть и сталкивались они не вплотную, а опосредованно.

Нормальный человек, целуясь с девушкой, в которую влюбился с первого взгляда (пусть и не признается в этом самому себе), не думает больше ни о чем. Игорь Разумовский перебирал в уме множество вариантов, которые позволили бы ему ненавязчиво навести справки об этих странных людях и установить, за кем все-таки ведется слежка. А заодно и разузнать побольше о зеленоглазой красавице, которая — как показывает практика — может оказаться кем угодно. Игорь не был ни пессимистом, ни фантазером — он был хорошо осведомленным человеком и прекрасным специалистом, и уж ему-то хорошо известно множество самых невероятных случаев. Он не мог расслабиться и работать только на службе, а в остальное время наслаждаться личной жизнью. И, даже встретив девушку, о которой давно мечтал, все равно возвращался мыслями к тому, что касалось его дела.

Вот это и называется профессиональной деформацией.

На следующее утро он перезвонил своему старому другу, работавшему в «конторе» с незапамятных времен. Друга звали Максом, и был он одним из тех редчайших сотрудников, которые трудились не за страх, а за совесть. В последнее время многие разочаровались в своем деле, многие нашли себе кормушки побогаче, многие вообще уехали за границу. Макс же оставался верным себе и «конторе», объясняя это просто: «На коммунистов и капиталистов мне одинаково чихать с высокой башни. Но если кто-то здесь не будет работать на износ, то наш бардак вообще превратится в хаос».

Игорь полностью разделял убеждения друга и очень его ценил за то, что Макс являлся одним из небольших островков твердой земли в том болоте, которое образовалось вокруг. На него всегда можно было положиться: он делал, что просили, и не задавал лишних вопросов. Вот и теперь, внимательно и не перебивая выслушав Игоря, он рассмеялся:

— А ты, дружище, не можешь жить спокойно. Это же надо — ни имени, ни фамилии, а только лицо. Ну ладно, сделаем. Заходи, скажем, к семи. Не забыл, где я располагаюсь?

— Забудешь, как же, — буркнул Разумовский. — Так ты подбери мне те дела, по которым мы с тобой пересекались. Договорились?

— А у меня есть выбор? — уныло спросил Макс.

Невинная на первый взгляд просьба Игоря сулила ему целый день напряженной работы, но он знал, что по пустякам его беспокоить не станут.

Повесив трубку, Разумовский вызвал к себе Вадима.

— Как продвигаются дела с последним заказом?

— Глухо, шеф. Ребята крутятся как карусели, но нас уже начинают терзать смутные сомнения — а был ли мальчик? В смысле, седой господин. Ничто, кроме нескольких фотографий, не указывает на факт его существования.

— Так не бывает, — пожал плечами Игорь. — Человек не может раствориться в пространстве и не оставить после себя следов. Помнишь, как говорил великий учитель сыщиков Глеб Жеглов? «Даже в самом тайном деле всегда найдется человечек, который что-то видел, что-то слышал…» Выкладывай, какие идеи имеются.

— Неприятные, — вздохнул Вадим. — Выводы напрашиваются очень непрезентабельные. Либо нас намеренно ввели в заблуждение, хоть и ума не приложу, зачем выкидывать на ветер такие обалденные бабки. Либо этот мистер Икс работал в «конторе», или — бери выше, а нам от этого радости в жизни не прибавится.

— Полагаю, что ты абсолютно прав. И мне даже становится скучно оттого, что ты всегда и во всем прав.

— Так разузнай по своим каналам об этой «железной маске», — предложил Борцов. — Почему ты этого до сих пор не сделал?

— По очень простой причине. Если он и теперь является сотрудником, а им интересуются из противоположного лагеря, то о факте нашего участия в поисках тут же станет известно и нам прищемят хвост. Если же он УЖЕ не работает там и отыскать его не могут даже бывшие коллеги, то будь уверен, ничего, кроме подтверждения собственной прозорливости, мы не выясним. Ну скажут, что да, работал такой — и снова выкинут данные, которые лежат вот в этой папочке. А вот наш мистер Икс может и насторожиться — не удивлюсь, если он о «конторе» знает гораздо больше, чем «контора» о нем.

Ты думаешь, ребята к нам от хорошей жизни обратились? Наверняка они пытались и сами выполнить эту работу. А судя по их связям и средствам, возможности у них немалые. Ты, например, знаешь, что Константин Григорьевич и сам успел поработать в пресловутой организации? Я, конечно, не такой сообразительный, как некоторые, но справки навести не поленился…

Если же Икс всегда был сам по себе и всемогущее ведомство своими силами не в состоянии его обнаружить или не желает выносить сор из избы на всеобщее обозрение, то почему бы нам не поковыряться в их пироге и не поиметь на этом кругленькую сумму? Я иллюзий не питаю и уверен, что нам о-очень многого не договорили. Но если бы эта информация имела хоть какую-то практическую пользу, то она давно лежала бы на этом столе.

Что же до вполне естественного профессионального самолюбия — то я его потешу немного позже. Обещаю.

— Ты — Моцарт сыскного дела! — пропел Борцов. — Можно сказать, фон Рихтгоффен частных детективов! Помнишь, кто такой фон Рихтгоффен*? — подозрительно уточнил он.

* Фон Рихтгоффен — Красный Барон, военный летчик, ас времен Первой мировой войны.

— Поразительное отсутствие пиетета к начальству, — ухмыльнулся Игорь. — Ты на самом деле считаешь меня полным тупицей?

— Ну, не полным… — лукаво протянул зам. — Но кто его знает, как сказывается на твоих драгоценных мозгах бурная деятельность…

— Вчера за мной «хвост» тянулся, — безо всякой видимой связи с предыдущим разговором сообщил Игорь.

Вадим присвистнул. Он сразу уловил мысль шефа.

— Хочешь сказать, клиенты «топтуна» навесили, чтобы не упустить ни малейшей детали? Думают, ты их куда-нибудь выведешь?

— Черт их знает, — вздохнул Разумовский. — Не нравится мне все это. Ты, Вадим, вот что… Ты пошли за мной человека, пусть походит, посмотрит, что и как. Только аккуратно, без шума и пыли.

— Обижаешь, начальник.

— И еще. Пошли-ка кого-нибудь вот по этому адресу. Пусть запомнит, Казанская Вероника Валентиновна — она рыжая такая, аж зубы ломит. Яркая. Красивая, с зелеными глазами. Ну, не перепутает, короче: такие женщины встречаются раз в сто лет.

— Подлизываешься к подчиненным? — лукаво прищурился Вадим. — Красавицами соблазняешь?

— Не соблазняю, а нагружаю дополнительной работой. Пусть походит и за ней, позапоминает, пощелкает интересные кадры. А особенное внимание прошу обратить на «хвост» за этой барышней — есть он, нет его, ну и так далее. А ты уж, будь добр, подсуетись, достань мне ее личное дело. Скорее всего я зря такую волну гоню, ну да береженого Бог бережет…

На них, счастливых, красивых и молодых, несущих за лапы громадного пухового мишку, оборачивались почти все, и Володя никак не мог понять, нравится ему это или нет. В одном он был уверен — никто из тех, кто знает его как преуспевающего бизнесмена, ведущего дела исключительно с японскими и южнокорейскими коллегами, не узнает его сейчас. Да он и сам себя не узнавал. И счастье этого необыкновенного дня немного омрачало то, что он никак не мог разобраться в себе. Ника была весела и совершенно очаровательна. Если тогда, в самую первую встречу, он посчитал ее наивной простушкой, неопытной и неуклюжей девочкой; если во время их второго свидания она была необыкновенно хороша, но слегка надменна и неприступна, то сейчас он чувствовал себя так, будто встретил старого друга. И то, что этот друг по совместительству был еще и молодой и красивой женщиной, загадочной и манящей, только усиливало его тягу.

Володя поймал себя на том, что совершенно не понимает, как обращаться с ней. Это же своеобразная ирония судьбы: найти единственную в мире женщину, с которой хочется быть самим собой, и не знать, что ей говорить. Прежде он прятался за шикарными букетами и дорогими подарками, ошеломлял своих подруг щедростью и небрежностью, с которой тратил большие деньги. Теперь он с тревогой спрашивал себя: «А что я сам могу дать ей?»

Будучи одиночкой, сражаясь за это одиночество на протяжении всей своей сознательной жизни, Володя не мог не понимать, что сейчас, в эти минуты, рушится весь его мир, с таким трудом созданный и отвоеванный. И если какая-то его часть рвалась навстречу новой жизни, то другая отчаянно протестовала. Володя не мог не понимать и того, что если он решится связать свою жизнь с другим человеком, если сделает это по доброй воле и исключительно из-за любви, то придется делиться всеми своими секретами и тайнами. А их у Даоса накопилось слишком много, и они слишком опасны, чтобы посвящать в них кого бы то ни было. А особенно эту зеленоглазую фею.

Поэтому он всячески сдерживал себя, стараясь не показывать, какая нежность охватывает его существо, когда он смотрит на нее, слушает ее серебристый легкий смех. Володя давно уже не слышал, чтобы кто-то так легко и непринужденно смеялся. Почти все знакомые и малознакомые люди ходили хмурыми и насупленными, объясняя свое вечно недовольное и раздраженное состояние неустроенностью нынешней жизни. Казалось бы, ему не остается ничего другого, кроме как уйти от нее сегодня и больше не возвращаться никогда, но тот, кто жил внутри его все эти годы — мудрый, расчетливый и хладнокровный Даос, — уже знал, что это-то и невозможно. Так случается со всеми, кто, почувствовав нечто настоящее, уже не соглашается на подделку.

Володя так давно не ходил по Киеву пешком, так давно не выходил из дому просто так, не по делу, что успел забыть, как много красивых мест есть в его родном городе. И хотя в обычный день ему многое бы не понравилось, но теперь он обращал внимание только на хорошее. Они медленно шли вниз по Андреевскому спуску, и все здесь им было мило. И небольшие здания, похожие на игрушки, и знаменитый «Дом Ричарда», чьи башенки сверкали в лучах солнца, и крохотные выставки под открытым небом — картины и статуэтки на маленьких столиках, лепившихся к стенам домов. На одном их этих столов расставили в несколько рядов фигурки из цветного стекла. Они подошли поближе, наклонились.

— Тебе нравятся какие-нибудь? — негромко спросил Володя.

— Все, — не задумываясь отвечала Ника.

— Тогда давай все и заберем, — весело предложил он.

— Не стоит. Все — не интересно. А вот выбрать какого-нибудь своего зверя не откажусь.

В глаза Володьке сразу бросилась рыжая кошка с зелеными глазами, выгнувшая спину.

— О! — воскликнул он. — Смотри, это же копия ты. Эту кошку я заберу к себе домой.

— Я тоже нашла кое-кого похожего на тебя, — улыбнулась Ника. — И я тоже хочу забрать его домой. — Она протянула руку и выудила из группы фигурок зеленого дракона с длинным хвостом и расправленным гребнем. — Вот, вылитый ты. Не знаю, похож ли он внешне, но по характеру — наверняка.

Расплачиваясь за обе фигурки, Володя то и дело оглядывался на свою спутницу. Угадала ли она это сходство, пошутила ли или намекает на то, что знает о нем нечто тайное?

Зеленый дракон и белый тигр — священные животные даосов. Среди двенадцати звериных стилей даосской школы Син-И, к которой принадлежит и его учитель Шу, и он сам, стили дракона и тигра являются для него самыми близкими и любимыми. Белый тигр и зеленый дракон с поднятым гребнем вытатуированы у него на правом плече.

Узкими петляющими улочками Подола они вышли к Днепру и спустились к самой воде. Уселись на нагретые бетонные плиты, и только здесь впервые Володя позволил себе прикоснуться к ней, обнять за плечи. Затем осторожно провел пальцами по ее щеке. Кожа у Ники была мягкой, гладкой и белой, как у всех по-настоящему рыжих людей. Его качнуло к ней, и он, закрыв глаза, уткнулся лицом в ее волосы. Они были нагреты жарким майским солнцем и горячо пахли фиалками. Володька почувствовал, как у него закружилась голова, и снова удивился: никогда и ничего подобного не испытывал, а ведь женщин у него было очень много, и он полагал, что знает о них и о себе абсолютно все. Девушка тоже словно оцепенела, прижавшись к его плечу, и, казалось, их никогда не растащат — они так и останутся сидеть здесь до скончания века. Это были те редкие минуты, которые значат больше, чем долгие годы, проведенные вместе, чем сотни и тысячи произнесенных вслух слов.

Володя чувствовал, что полностью счастлив. Он понимал, что после ему предстоит решать, оставаться с Никой или забыть о ней; рассказывать ей о себе всю правду или скрывать до последнего; а еще придется выяснять, хочет ли она оставаться с ним или уже дала слово кому-нибудь другому. И еще ждет его много неприятных минут. Но все это потом, когда-то. А сейчас имеют значение только ее волосы, пахнущие фиалкой, светящиеся зеленые глаза и негромкий плеск волн. Это и есть настоящее счастье…

Потом мы встали и отправились вверх, к филармонии. Шли и болтали о каких-то пустяках, но я понимала, что эти минуты, проведенные у реки, останутся с нами всегда и свяжут нас крепче любых уз. Мне было прекрасно и страшно одновременно. Уже много лет я жила одна, и мне нравилось это состояние.

Конечно, я говорю не всю правду, когда расхваливаю свое одиночество.

Это паршивое состояние, и порой хочется взвыть на луну или кухонный шкаф — какая, собственно, разница, на что выть от тоски. Иногда я колочу чашки о безответную стену и скрежещу зубами, чтобы не плакать. Плакать я не люблю, а тоска случается страшная, и надо же ее чем-нибудь заглушить. Но с другой стороны, я уже твердо знаю, что все решаю сама. Сама отвечаю за свои поступки, сама распоряжаюсь собой. И никем, кроме себя, не рискую.

Когда-то давно все было иначе, и я очень дорого расплатилась за то, что не мыслила себя без другого человека. Того человека…

В последнее время судьба расщедрилась и преподнесла мне сразу два бесценных подарка — две встречи, каждая из которых стала бесконечно важной и необходимой. О таких встречах мечтают все без исключения, а тот, кто говорит, что не мечтает, тот просто скрывает истинное положение вещей. И именно поэтому я боюсь. Я уже давно выучила, что такие подарки не раздаются даром. И что от меня потребуется взамен? От сладких грез мы очнулись уже на Петровских аллеях. И я этому не удивилась: всю свою жизнь я сталкиваюсь с какими-то странными и неожиданными вещами. Успела привыкнуть. Судя по всему, и Володя тоже не вздрагивает от неожиданностей — этот человек явно привык и к опасности, и к крайнему напряжению сил и нервов, и держать себя в руках тоже привык.

Я уважаю людей, которые не расслабляются даже в самые удивительные и трепетные минуты своей жизни, но и не склонна полностью доверять им.

Оглянувшись несколько раз — а надо заметить, что, несмотря на прекрасную погоду, Петровские аллеи были малолюдны и всего несколько человек шло за нами, — Владимир Ильич заметил:

— Как ты относишься к навязчивым людям?

— Крайне отрицательно.

— А у тебя никогда не возникает желания оставить такого человека с носом, пусть он даже и не специально за тобой ходит? По чистой случайности?

— Хочешь сказать, за нами кто-то идет?

— Вроде того, — широко улыбнулся он.

Я осторожно осмотрелась. Неприятный тип, о котором сразу подумала, в поле зрения не попадал. Скорее всего его тут и не было.

— Парень в джинсовом жилете, — подсказал Володя, наклоняясь к моему уху. — Он уже довольно давно за нами идет. Чистая случайность, но меня такие случайности раздражают. Я слишком независимый человек.

Я слушала его и думала: «Врешь ты все про свою независимость. Тебе так же неприятен этот парень, как мне — мой тип. Почему не сказать откровенно? Не потому ли, что у тебя есть такие же секреты, как и у меня?» Понятно, что этими размышлениями я с ним делиться не стала, а спросила как можно более азартно:

— Так что ты там говорил про «оставить с носом»?

— Есть один простой выход, если ты согласна, конечно. Если доверишься мне.

— Целиком и полностью, — энергично закивала я головой.

— Тогда держи медведя крепко-крепко.

Ну почему мой драгоценный ангел-хранитель не вмешался в этот разговор? Почему не остановил меня? Если бы я знала, на что соглашалась…

Володя легко подхватил меня на руки и решительно шагнул с тротуара на газон. Если вы помните, Петровские аллеи отличаются тем, что расположены на нескольких холмах и змеятся по ним бесконечно долго. Это как мини-дорога в горах, где справа высится неприступная земляная стена, а слева — обрыв, крутой спуск, земляной вал, поросший деревьями. Карабкаться вверх по такому откосу — дело хлопотное и трудное. А спускаться вниз — и того хуже. Вполне можно свихнуть себе шею. Так что я не сильно обрадовалась, когда мой драгоценный кавалер окинул предстоящий путь одним цепким взглядом, словно в прицел поглядел, а затем побежал вниз.

Я никогда не занималась большим слаломом и теперь уверена, что никогда и не буду. Потому что этот его легкий бег среди деревьев, которые вырастали на пути совершенно внезапно, и он огибал их на сумасшедшей скорости, и совершал гигантские прыжки через рытвины, камни и пни, а также изящные скольжения на особенно крутых поворотах — все это и сделало меня равнодушной к горнолыжному спорту. И к бегу по вертикальным плоскостям. Я только вцепилась в медведя и широко раскрытыми глазами смотрела перед собой. Мне бы закрыть глаза, но я была так напугана, что на это сил не хватало.

Короче, путь, на который у приличных людей уходит минут двадцать быстрым шагом, мы преодолели за две или три, нисколько при этом не пострадав (если, конечно, не упоминать о моих несчастных нервах). Когда Володя бережно опустил меня на землю, я взяла себя в руки и даже улыбнулась.

— Не испугалась? — спросил он.

Этот нахал даже не запыхался. И голова у него, судя по всему, не кружилась. Тоже мне Джеймс Бонд! Но и мы не лыком шиты, и я ответила гордо, как истинная Джеймс Бондиха:

— Конечно нет. Я же вижу, с кем имею дело.

Мы переглянулись, как два заговорщика, и задрали головы вверх. Оттуда, из-за кустов жасмина, таращился на нас тот самый парень, — жаль, далеко было и выражения его лица я не видела. Впрочем, невелика потеря, могу просто догадаться. Правда, то, что он за нами наблюдал, еще ни о чем не говорит. Этот головокружительный спуск двух самоубийц мог бы привлечь внимание даже медитирующего йога.

Всю дорогу до метро мы проделали в совершеннейшем одиночестве.

Если за нами кто и следовал, то наверняка остался далеко позади. Продолжать слежку могли только с вертолета, какового не наблюдалось.

Я медленно шла, опираясь на Володину руку, и думала о том, что вот мы встретились — два странных человека, каждый со своим прошлым, и оно — это прошлое — стоит у нас за спиной, не давая жить и дышать. Не знаю, о чем думал мой спутник, но не удивлюсь, если о чем-то похожем.

Внезапно Володя встрепенулся:

— Через несколько дней мне придется уехать. Ты меня дождешься?

— Ты так серьезно спрашиваешь, словно собираешься в крестовый поход. Дождусь, конечно. Кстати, ты надолго едешь?

— Сам не знаю, — вздохнул он. — Я еще плохо представляю себе суть работы.

Здесь и оказалось бы очень уместно спросить его, а кем он, собственно говоря, работает. Но я не стала этого делать, потому что не верила в то, что Володя сможет сказать мне правду. И этим он очень напоминал мне того человека. А я не люблю ставить дорогих мне людей в неудобное или безвыходное положение. Если не хочешь, чтобы тебя обманывали, — не задавай лишних вопросов. Золотое правило.

И еще — сколько мы сегодня говорили, сколько прочувствовали. А он так и не задал мне ни одного вопроса обо мне самой. Я уже достаточно умудрена жизнью, чтобы понимать, как ко мне относится человек, — Владимир Ильич относился весьма серьезно. И тем не менее он совсем не хотел ничего обо мне знать. Я была ему за это очень благодарна. Не люблю вспоминать свое прошлое и вовсе уж не люблю лгать, пусть даже эта ложь просчитана от первого и до последнего слова.

Вас, вероятно, интересует, как я могу столь несерьезно относиться к тому, что творится со мной и вокруг меня. В дом кто-то проникал, противные типы шастают по пятам и дышат в затылок, кто-то толкает под колеса и пишет угрожающие послания, а с подругой приключилось такое, что вообще ни в одни ворота не влезает, — и все вместе смотрится совершенно неприглядно, а у меня на уме сплошные мужчины и личная жизнь.

И вы будете совершенно правы — я веду себя неосмотрительно и безрассудно, но такая уж я уродилась. Все, что происходит вовне, волнует меня гораздо меньше, чем то, что совершается внутри меня. Это не значит, что данный способ восприятия мира самый правильный, и вы можете поступать диаметрально противоположным образом. Но я остаюсь при своем мнении. Я даже догадываюсь, что если печальный инцидент, происшедший с Леночкой, связан с ее намерением рассказать мне, как в доме кто-то находился в мое отсутствие, то в телефоне должен обнаружиться предмет, именуемый «жучком», — иначе как бы «они» могли узнать о нашем разговоре и принять меры так быстро. Но вместо того чтобы пугаться, следует призвать на помощь логику, пусть даже и женскую.

Если бы меня хотели убить, то давно уже это сделали бы. Теперь такие проблемы решаются просто и быстро. То же самое могло бы произойти и с Еленкой, но предпочли ограничиться «показательным выступлением» (слава Богу!). Кстати, весьма дорогим и эффектным. Значит, чего-то хотят от меня. Даже немного догадываюсь чего. Но, судя по поведению моих незримых «опекунов», знают они обо мне до смешного мало. Вот и вынюхивают и высматривают, где только можно. А что касается происшествия в метро — то это скорее, чтобы попугать. Надо признаться, испугать им меня вполне удалось: я же нормальный человек, инстинкт самосохранения у меня работает вовсю, и страх я испытываю. Но вот последствия моего страха уже непредсказуемы. И поэтому — что бы ни думали по этому поводу мои таинственные визави — играем мы вдвоем, друг против друга, а не только они против меня.

Так и есть — «жучок» имеет место быть, и мне даже стало приятно, что он там обнаружился. Лучше иметь дело с предсказуемыми вещами, нежели с тем, что ты просчитать не можешь.

Как вы и догадались, трогательное свидетельство чьего-то горячего участия и интереса к моей скромной персоне я оставила на месте нетронутым.

Все мы росли при советской власти, и это обстоятельство научило людей моего поколения быть осмотрительными. Особенно если воспитывали нас бабушки и дедушки, прошедшие незабываемый тридцать седьмой год. Так что по телефону я выдаю исключительно простую, незамысловатую и совершенно законопослушную информацию, к которой не подкопаешься. Даже с очень близкими людьми предпочитаю щебетать и нежничать только при личной встрече, справедливо полагая, что поцелуи и страстные вдохи-выдохи в телефонную трубку ни собственно телефону, ни мужчине удовольствия все равно не доставляют. Это привычка, впитанная с молоком матери. И с этой точки зрения за свою безопасность я почти спокойна.

Вот если бы «жучок» был удален… О, тогда у моего незримого «друга» возникли бы некоторые подозрения: а откуда это обычная женщина, которая небось и гвоздь в стенку вбить не может, знает что-то о подслушивающих устройствах и способах борьбы с ними? И даже если он полагает меня не совсем обычной, пусть лучше будет уверен в том, что ловко сумел меня обмануть. Уверенные люди гораздо чаще совершают ошибки.

Информация не по существу, просто похвастаться: я могу и гвоздь в стенку вбить, и телевизор починить, и паять способна неплохо, но признаваться в этом не собираюсь даже на исповеди — иначе ведь могут и заставить все это делать…

Другое дело — кто из моих новых знакомых имеет прямое отношение к остальным событиям, а кто просто случайно встретился в то же время, что и разыгралась эта катавасия. Оба ли они приставлены, чтобы наблюдать за мной, так сказать, вблизи? Или только Владимир Ильич? Правда, похоже, что у него своя история. Тогда Разумовский со своим таинственным «Ахиллом»? Жаль было бы, если кто-то из них в действительности относится ко мне как к очередному заданию. Но что бы я про них ни думала, это не помешает мне наслаждаться их обществом до последнего — такие минуты в жизни случаются не часто. Тем более если они замешаны во всех событиях, то никуда мне от них не деться — разве что подошлют кого-нибудь еще, и вряд ли следующие «наблюдатели» окажутся такими же приятными. Если же молодые люди ни сном ни духом об этой кутерьме, то и подавно глупо расставаться с ними.

Все эти поистине гениальные мысли приходили мне в голову, пока я занималась вечерним туалетом. Ухватив на кухне бутылку минеральной воды, а в шкафчике — пару масок и нежную пенку из пророщенной пшеницы, я отправилась в ванную. Умываясь шипящей газированной водой, я наслаждалась тем, как она покалывает кожу, заставляя ее расправляться и розоветь. Затем на несколько минут застыла перед зеркалом, пристально рассматривая себя. Дело в том, что вот уже несколько лет я веду отчаянную борьбу со страшным врагом — временем и мне просто необходимо постоянно выходить из этой борьбы победителем. В двадцать пять лет глупо выглядеть на свои — нужно казаться еще моложе. И если возраст, указанный в паспорте, дается мне без труда, то состояние цветущей юности с каждым днем достигается все большими ухищрениями. И признаюсь откровенно, нервотрепка не добавляет мне ни здоровья, ни красоты.

Так, маску на лицо, а теперь маленький аутотренинг: «Мне — двадцать с небольшим, мне — двадцать с небольшим…» Черт! Сколько лет прошло, а все еще трудно привыкнуть.

Вообще, трудно привыкнуть ко всей этой жизни. Еще труднее и неприятнее, а главное — бесполезнее вспоминать о своем прошлом. Интересно, какое будущее может ждать человека с такой биографией?