Дональд УЭСТЛЕЙК

ПОЛИЦЕЙСКИЕ И ВОРЫ

Посвящается Сэнди

Глава 5

В эту неделю друзья дежурили в ночную смену, с двенадцати до восьми утра. Из трех смен эта – самая легкая, только утром, когда едешь домой навстречу встающему солнцу, его яркие лучи слепят глаза и кажется, ночная усталость никак тебя не покинет.

Джо первым сдал дежурство, сел в свой “плимут” и проехал вперед на один квартал, до стоянки напротив полицейского участка. Ему пришлось немного подождать, пока вышел Том, отвратительно выглядевший, и молча скользнул на место пассажира.

– Что случилось? – спросил Джо.

– Небольшой разговор с лейтенантом, – вяло ответил Том. – Все эти чертовы дела с наркотиками.

– А что именно?

Том устало зевнул, преодолевая отвращение, и сердито передернулся:

– Успокойся, ты тоже в это влипнешь. Обычная шумиха. Джо тронул машину с места и сквозь забитые автомобилями улицы и перекрестки направился к тоннелю Мидтаун.

– Интересно, кого они поймали, – сказал он.

– Никого из того дома, – ответил Том. Он снова зевнул, на этот раз от души, и потер лицо ладонями:

– Знаешь, я вот-вот засну.

– У меня есть идея, – отозвался Джо. Том сразу догадался, о чем он. Заинтересованно глядя на друга, спросил:

– Правда? Какая?

– Украсть картину из музея. Том озадаченно сморгнул:

– Не понял.

– Слушай, – сказал Джо. – В этих музеях хранятся картины по миллиону долларов каждая, утащим десять картин и продадим их за четыре миллиона. Значит, каждому из нас достанется по два миллиончика.

Том серьезно задумался, поскребывая отросшую за ночь щетину на подбородке.

– Ну, не знаю, – сказал он. – Целых десять картин... Их так же трудно будет прятать, как и моего русского посла.

– Я могу положить их в свой гараж. Кто додумается там их искать?

– Твои же ребята в первый день и доберутся до них.

Джо не хотелось расставаться с единственной своей идеей.

– Ну, пусть будет пять картин, – сказал он. – По миллиону на брата.

Том ответил не сразу. Покусывая губы, он рассеянно глядел в окно и размышлял не только о том, что ему казалось особенно неверным в идее украсть картины, но и об обстоятельствах своей жизни, которые заставляют его думать об ограблении. Наконец он сказал:

– Нам не стоит связываться ни с чем, что потом придется продавать. Ни с чем таким, что нужно будет держать при себе или прятать какое-то время. Мы должны иметь дело только с тем, что быстро можно обернуть в наличные.

Джо неохотно кивнул.

– Да, наверное, ты прав, – признал он. – У нас не то положение, чтобы с этим возиться.

– Вот именно.

– Но ведь мы не хотим украсть деньги, мы уже договорились об этом.

– Знаю, – кивнул Том, – потому что в банках всегда записывают номера серий, а значит, это рискованно.

– Так что не все так просто, – уныло вздохнул Джо.

– А я этого и не говорил.

Оба на некоторое время отдались во власть размышлений. Они почти доехали до тоннеля, когда Том снова заговорил, решив конкретизировать общую задачу. Напряженно глядя вперед, он сказал:

– Нам нужно украсть то, что мы сможем реализовать быстро и за большие деньги.

– Точно, – сказал Джо. – И нам нужен покупатель. Какой-нибудь богач с целой кучей наличных. Они въехали в сумрак тоннеля.

– Богач... – задумчиво повторил Том.

Весь остальной путь до дома они изо всех сил напрягали мозги.

Появились две команды телевизионщиков, каждая со своего канала, чтобы подготовить репортаж об этом случае. Поскольку мы с Полом первыми после вызова прибыли на место трагедии, одна команда набросилась на Пола, а вторая – на меня.

Я совершенно не волновался. Меня еще никогда не интервьюировали для телевидения, но, конечно, я иногда смотрел, как другие полицейские давали разъяснения после какого-нибудь взрыва, прорыва водопровода или еще чего-то в этом роде. И даже три раза видел, как интервью давали мои знакомые ребята. Кроме того, иногда в душе я фантазировал, как сам даю интервью, сочинял всякие вопросы репортеров и мои ответы на них, представляя все в лицах. Так что, можно сказать, я довольно хорошо отрепетировал эту роль.

Они поставили камеру таким образом, чтобы во время интервью мы с репортером стояли на фоне здания. Это было строящееся высотное офисное здание, и во время интервью рабочие в касках продолжали на нем трудиться. Как раз только что один из них погиб, но это отвлекло их от дела всего на несколько минут. Когда речь идет о деньгах, приходится думать только о работе, нужно делать ее, что бы вокруг ни происходило.

По всему городу вырастают подобные здания, напоминающие бетонные коробки с большими окнами, где потом располагается множество офисов. Практически среди них нет ни одного жилого дома, потому что кому же захочется жить в Манхэттене? Манхэттен – это район, где вы работаете, и только.

Такие громадные сооружения начали появляться еще с конца Второй мировой войны. Не важно, хорошие или плохие были времена, переживала эта страна бум или спад, они продолжали подниматься, как на дрожжах. За последние лет десять большинство из них стали возводиться на востоке от центра, приблизительно в районе Третьей авеню и Лексингтон-авеню. Первым делом, конечно, Третьей авеню дадут более шикарное название, как сделали это с Четвертой авеню, когда ее застроили высоченными офисными зданиями и она превратилась в Парк-авеню-саут.

Так или иначе, это район, где сосредоточено основное количество зданий нового типа, но они распространились и по всему Нью-Йорку. Центр международной торговли в нижней части города. Рокфеллеровский центр на Шестой авеню. Пара таких зданий торчит и в моем округе, где я работаю. В одном из них как раз и произошел смертельный случай, и по этому поводу меня собирались интервьюировать.

Один парень, с которым я как-то разговаривал в баре пару лет назад, сказал, что, по его мнению, главной отличительной чертой Нью-Йорка является то, что в нем можно наблюдать самые разнообразные чудеса, причем во всех стадиях их существования. Помните, мы в школе читали о семи чудесах света? Так вот, все они, можно сказать, находятся в Нью-Йорке, и все вместе они одновременно рождаются и умирают, рассыпаются в прах и снова возрождаются из этою праха, то есть битого кирпича. Где только что стояло старое здание, взмывает в небо новое, чистое и красивое. И каждую минуту по мере его роста кого-нибудь убивают.

Репортер оказался светловолосым кастратом с усиками. Сразу было видно, что он считает себя важной шишкой в Бигтауне. Он, администратор, звукооператор и пара их помощников ужасно суетились, подготавливая все для записи и съемки, и наконец интервью началось. Кто-то записал для моего репортера несколько вопросов, и он держал блокнот с этими вопросами в левой руке, а в другой находился микрофон. Видно, он сразу запомнил все вопросы, потому что говорил, ни разу не заглянув в свой блокнот.

Вот как шло интервью.

– Сегодня на участке строительства здания “Трансконтинентальные авиалинии” на Коламбас-авеню произошла трагедия. Один из рабочих пролетел внутри недостроенного здания тридцать семь этажей и разбился насмерть. Одним из первых на место трагедии прибыл патрульный Джозеф Лумис. – Затем репортер обернулся ко мне и произнес:

– Офицер Лумис, не могли бы вы рассказать нам о случившемся?

Я ответил:

– Упавший был чистокровным индейцем из племени мога-куков, занимавшимся сборкой стального каркаса строящегося здания. Как выражаются строители, он работал на высоком железе. Его звали Джордж Брук, и было ему сорок три года.

Репортер не отрывал от меня глаз, как будто я его гипнотизировал. Как только я замолчал, он тут же перенес микрофон к себе и спросил:

– И что же, по всей вероятности, произошло, офицер Лумис? Я сказал:

– Видимо, он поскользнулся или оступился. Он работал на пятьдесят втором этаже, самом верхнем, который сейчас еще сооружается, пролетел вниз тридцать семь этажей и упал на бетонированный пол пятнадцатого этажа. Он падал внутри здания, а пятнадцатый этаж – это самый верхний этаж, где рабочие закончили делать межэтажные перекрытия.

Вжик – микрофон снова перелетел к нему.

– Значит, он встретил смерть тридцатью семью этажами ниже? Вжик – микрофон снова у моих губ.

– Нет, вероятно, он умер приблизительно на уровне сорокового этажа. Пролетая вниз, он ударялся телом о различные стальные конструкции. Некоторые части тела при падении отрывались.

Репортер старался не выдать своего ужаса, хотя голос его невольно дрогнул, когда он спросил меня:

– На высоком железе работают очень много индейцев, не так ли, офицер Лумис?

Он хочет переменить тему? Ладно, мне-то что.

– Верно, – сказал я. – В Бруклине проживает одно-два индейских племени, и все их мужчины работают высотными монтажниками.

Вжик – микрофон упорхнул к нему.

– Вероятно, потому, что они испытывают особое влечение к высоте? Вжик!

– Не думаю, – сказал я. – Они падают довольно часто, не реже других.

По выражению его лица можно было заметить, что он заинтересовался моим ответом.

– Тогда почему же они нанимаются в монтажники? Я пожал плечами и сказал:

– Думаю, так им приходится зарабатывать себе на жизнь. Это уже не подходит для телевидения. Глаза у репортера стали безразличными, и он сказал скороговоркой:

– Большое вам спасибо, офицер Лумис, – и отвернулся от меня, готовый перейти к какому-нибудь объявлению об очередной распродаже.

Пошел он к черту, и, чтобы испортить ему план-график, как только репортер снова открыл рот, я сказал:

– Пожалуйста.

А потом развернулся и ушел.

Я смотрел этот репортаж по телевизору, и оказалось, что они использовали только первую часть того, что я говорил. Остальное добавил от себя репортер. Когда я уже ушел, он так и стоял на фоне здания и верещал в камеру. Среди прочего он сказал:

"Рабочий встретил свою смерть тридцатью семью этажами ниже”. Такие вот любители точности эти кретины.

Не знаю, что говорил Пол, но он вообще не попал в репортаж. Он потом сказал, что это просто проявление антисемитизма.

Накануне вечером в нашем районе были схвачены два крупных члена мафии, и мы с Эдом оказались в числе шести детективов, которых назначили препроводить их в центр города нынешним утром. Это оказались действительно очень значительные мафиози, и было большой удачей, что их смогли выследить и поймать в таком крупном городе, как наш. Одного из них звали Энтони Вигано, а другого – Луис Самбелла.

Мы не знали, возникнут ли с ними проблемы. Вряд ли кто-то мог попытаться отбить у нас мафиози, но можно было допустить, что их враги начнут стрельбу, поскольку рядом с ними не будет личных телохранителей. Поэтому приняли все меры предосторожности, в том числе решили перевозить их в двух разных машинах без опознавательных знаков полиции с тремя офицерами в каждой.

В одной из этих машин на водительском месте ехал я, а Вигано находился на заднем сиденье, стиснутый с двух сторон Эдом и еще одним детективом по имени Чарльз Редди. Мы довезли их до места без всяких происшествий, а затем повели в комнату для допросов на четвертом этаже. Все было заранее подготовлено, так что у входа нас встретили два копа в форме и проводили до лифта, который уже ждал нас.

Вигано и Самбелла походили друг на друга: оба плотного сложения, толстомордые, с застывшим выражением презрения, которое приобретают люди, долгое время пользующиеся неограниченной властью. Одеты они были дорого, но, пожалуй, чуть вызывающе: слишком резкие полоски на ткани их костюмов, слишком крупные и блестящие запонки на манжетах. И на пальцах слишком много колец. Они благоухали, как парфюмерный магазин, и были совершенно спокойны и невозмутимы.

За время дороги никто не произнес ни слова, но теперь, когда мы находились в поднимающемся лифте, Чарльз Редди вдруг сказал:

– Похоже, ты не волнуешься. Тони. Вигано скользнул по нему презрительным взглядом. Если мафиози и задело то, что его назвали по имени, он не показал этого.

– Волноваться? – фыркнул он. – Я могу всех вас купить и продать, так чего же мне волноваться? Сегодня же вечером я буду дома, со своей семьей, и мне не придется терять четыре года в предварилке, пока закончат расследовать мое дело.

Никто ему не ответил. А что тут скажешь? “Я могу всех вас купить и продать”. Меня только и хватило на то, чтобы стоять и во все глаза смотреть на него.