"Мы погибнем вчера" - читать интересную книгу автора (Геннадьевич Ивакин Алексей)Глава 11. ПрорывДесантник Паша зашел за спину к эсэсовцу, достал нож, подобранный им еще во время побега, потом – двигаясь мягко, чуть слышно, как кошка, – подошел к датчанину сзади. Похлопал его по плечу – тот обернулся, улыбнувшись… И полоснул ножом поперек горла. Фонтан крови ударил такой струей, что обрызгал рядом стоящего Ежа. Тот матюгнулся шепотом: – Паш, ты бы предупреждал, хотя бы, а? – Чего предупреждать-то… – буркнул Паша в ответ. – Командир приказ дал… А потом лизнул свою руку: – Такая же… Как у немцев. – Что такая же? – не понял Вини. – Кровь такая же. Соленая. И у наших такая же… – Можно п-подумать ты дегустируешь в-виды! – хохотнул Юра. – Доктор Лектор, б-блин… Паша посмотрел в глаза Юре: – …Взводному нашему когда голову снесло осколком, я рядом был. Мозгами и кровью прямо в лицо плеснуло. Теплые. Главное, мозги пресные, а кровь соленая. Потом я в атаке немца в упор пристрелил. Прямо в затылок, он в другана шыком… И тоже – мозги пресные, кровь соленая. Кости его мне щеки поцарапали. А потом, в лагере уже политрука нашего – Мишку Зильберштейна – расстреляли. Немец. Сразу. В упор. Из 'Вальтера'. Он рядом стоял…. Мозги пресные, кровь соленая… Он уставился в одну точку и замер, побелев глазами… – Паш, а Паш! – осторожно коснулся его плеча Еж. – М? – дернулся тот. – Пора! …Пришлось сделать крюк. Сначала отвели девчонок и Валеру в тыл. Велели сидеть тихо – как мыши. Передовая рядом – немцы должны шариться туда-сюда – санитары всякие, подносчики боеприпасов, связные и прочая тыловая шваль. Когда вышли к штабу датской бригады – Паша и прирезал пленного. А куда его девать? Весь штаб представлял собой всего лишь землянку на краю небольшой полянки. У входа стоял часовой. Выскочил посыльный, потом другой – и исчезли в лесу. – Василич! Командуй! – шепнул майор. – Ты в этих делах способнее. – Юра, Вини! И ты политрук, – шепнул Кирьян Васильевич. – Слева обойдите. Танкист, Хомяк, Еж, – тьфу, блин зверинец! – справа обойдете. Мы с Леонидычем и ты, Паша – напрямки пойдем. Ждите. Десантура, нож метнешь в часового? Тот равнодушно кивнул. – Как только Колупаев часового положит – идем к землянке. Только без выстрелов. Тихонечко идем… Ясно? Вини показал большой палец, а Еж просто кивнул. И расползлись в разные стороны. Двадцать минут лежали молча. Дед чуть заметно кивнул Леонидычу, а тот хлопнул по плечу Пашу. Десантник моргнул в ответ, неожиданно встал во весь рост и… И вышел из кустов, подняв руки. А потом свистнул. Часовой резко повернулся и обомлел от вида вышедшего из леса русского десантника. Тот жевал еловую веточку, подняв руки вверх. Без оружия, между прочим. Немец резко сдернул с плеча карабин. Через секунду он сполз с ножом, торчащим в глазнице. А Паша так и остался стоять с поднятыми руками. Только чуть обернулся с ухмылочкой и показал пальцами – вперед! Партизаны медленно приподнялись и пошли к землянке. И вот невезуха! Только они вышли из леса – по тропинке вышел немец. Или датчанин? Да хрен разберешь! Автоматная очередь пропорола фашисту грудь. Таругин не успел отжать спусковой крючок, как из землянки, на звук выстрелов, выскочил еще один фриц. И получил в лобешник пулю от Юры: – Не сбит п-рицел, на этот раз, – криво ухмыльнулся он. – О, еще один! Этого сняли все сразу, аж серо-красные ошметки брызнули во все стороны. – Интересно, – буркнул Паша. – А где у них тут боевое охранение? Боевое охранение не замедлило выскочить из леса. И тут же легло, в количестве двух человек, под пулями партизан. – Лежать, бляха муха, всем! – крикнул дед – из узкого окна землянки высунулся ствол автомата, – гранатой его! – Нельзя, Василич, там же генерал датский! – крикнул Вини. – Да хер на него, гранатой! Уй, млять твою побоку… – и дед высадил всю обойму трехлинейки, то и дела передергивая затвор, в щель. Автоматчик в ответ шмальнул длинной очередью. Однако обзора ему не было никакого – все пули ушли верхом. В этот момент к входу подползли Юра Семененко и политрук. Тимофеич красный лицом, а Долгих, наоборот, побледнел: – Ой, мать ой мать, – громко шептал политрук, вытаскивая гранату дрожащими руками. – Ой, мать! – и киданул ее в проем двери блиндажа. Грохот еще стучал по деревьям, когда Юра и политрук рванули внутрь. Дверь внесло разрывом внутрь, размазав по полу какого-то фрица. Еще один лежал у телефона, растекаясь темной лужей из-под живота. Третий, схватившись за ухо, пальнул из пистолета. Промазал! И тут же получил кулаком в арийское таблище, немедленно потеряв сознание. – Этот? – спросил непонятно кого дед. – А кто ж знает! – подал голос Еж снаружи. – Быстрее давайте! – Эт… Эт… – Чего? – оглянулся – Эт-тот… – просипел Юра, зажав рукой окровавленный живот, и улыбнулся. – Шт… Штурм… – Юра! Твою… Он сглотнул кровавую слюну: – Попал, сволочь, надо же… – Валера! Млять, Валеру давай! – С девками он остался! – почти крикнул Вини, склонившись над Юркой. Тот попытался приподняться, опершись рукой на земляной пол. – Сиди уже! – Леха осторожно положил ему руки на плечи. – Сильно? – Т-терпимо. Ф-фрица… – Да хер с ним… Куда тебя? Вместо ответа Юра протянул окровавленную руку: – Б-богом клян-нусь… Арии… – Юра! – суетились вокруг него товарищи. – Понятно, что арийцы, кто ж еще то! Ты лежи, лежи! Тот мотнул головой и вытянутым пальцем: – Арисака! – выдохнул он. – Ей-Богу, ар… арисака. – Юра, чего ты городишь? Парни, наверх его тащим! Быстро! О притолоку входа стукнулись каждый по очереди – Еж, тащивший Юру под руки, Хомяк-Прокашев – взявший раненого за ноги, и даже маленький Вини, взявший винтовку Юры. – Там это… – Шептал Семененко, улыбаясь кровью и как-то виновато смотря на друзей, – там арисака, на стене арисака! – Да понятно, Юр, понятно! Ты лежи, давай, не дергайся! – наперебой говорили Вини и Еж. Леонидыч в стороне кусал губы. Дед мрачно смотрел на раненого. Прокашев вытер лоб, оставив кровавый размазанный след. Политрук с танкистом вязали оглушенного штурмбанфюрера. Паша стоял чуть поодаль с винтовкой наперевес, вслушиваясь в лес. – Ух-ходите… Слышите меня? Уходите, а? – Тихо, Юра, тихо… – Вини прижал тампон к ране, придерживая Юру за шею, а Еж бинтовал. – Немцы! – вдруг крикнул Паша и пальнул куда-то в лес, упав плашмя. В ответ раздался резкий стук немецких карабинов и крик, видимо офицера: – Fremad, hurtigt, hurtigt! Дед рявкнул: – Уходим! Леха! Философ! С политруком Юру! Ганса, ганса, млять, вперед!! Еж, твою меть! Юра вытащил лимонку из кармана и резким движением, давшимся ему с огромным трудом вырвал зубами кольцо: – Уходите! Зад-держу я их! Б-бегом, мать вашу! Вини отшатнулся: – Ититть твою! – Сил нет… Разожму сейчас! Вини прикусил губу до крови, пятясь задом к лесу, дед кивнул, Еж отвернулся, а Леонидыч зажмурился… …Надо же как бывает! Ведь не больно совсем. Жарит только. Сердце – раз! – и плеск жара по животу – два! – и снова волна по глазам. Странно? Почему в живот, а красно в глазах? Почему пить-то хочется? Фильмы смотрел, помнишь? – раненые в живот пить хотят все время. Почему? Теперь понимаешь, почему? Пить, хочется, да. Во рту сухо и железом отдает. Да, что же слюны-то сколько? Слюны много, а пить хочется… Почему, интересно? Ушли, ли мои? А почему я не заикаюсь? А откуда 'Арисака' на стене, наверно с наших складов, до войны еще… остатки… ополчение… сапоги… тридцать три гвоздя… тут уже… на носке травинка прилипла… Отошли они не далеко, Взрыв резанул по ушам. – Да идите вы на хер! – вскрикнул вдруг Еж и рванул обратно, но получил удар кулаком в лицо и рухнул в траву. – Тащи эту суку! Понял?! – Паша Колупаев отер руку о штаны. – Идите. Я останусь. – Я с вами, если не возражаете! – тяжело дышавший Прокашев снял пилотку. И оба посмотрели на командиров – на унтер-офицера царской армии и майора запаса армии советской. Не сговариваясь, те кивнули. И отряд пошел дальше. Оглянулся лишь Вини…Не сговариваясь, те кивнули. И отряд пошел дальше. Оглянулся лишь Вини… – …Лежи. Не стреляй. И по сторонам смотри! Понял? С флангов прикрывай. Сейчас я этим сволочам… Паша не стал прицеливаться. Чего тут прицеливаться? Оппа! Первый пошел! Десантник дернул веревочку немецкой колотушки и аккуратно бросил ее под ноги первому эсэсовцу, выскочившему из кустов. – Видал? Обе ноги в разные стороны! – Ага… – флегматично ответил философ, приноравливаясь к стрельбе. Раненый фриц заорал, что есть мочи, оплескивая зеленую молодую травку датской – или какой там еще? – кровью из оторванных ног… …Через несколько десятков метров опять заистерил Еж: – Да не может, млять, такого быть! Я не тут! Я не тут, слышите? Не Юра это. Это не я! Млять, дома я! Сон это все! Слышите? Это все сон! Так, нах, не может быть! Я назад! Я лучше в лицо… …– Фланги, фланги держи! Эх, пулемет бы! Фланги держи, самка собаки! – Чем держать! У меня еще обойма и аллес капут! – А мне похер! Зубами держи! Я больше в плен не пойду, учти! – Сам учти! Я тоже не пойду! На, фриц, гостинец! – Уй, мляааа… – Что??? – В плечо, суки… – Держись, философ, держись! Недолго уже… – Иди, скотина, иди, неси эту сволочь! Терпи, Ежина ты кучерявая, мне, думаешь, легко, – орал Леонидыч на ревущего в голос Андрюху Ежова. – Из-за этой млядины мы Юрку потеряли! Тащи эту суку, тащи, я сказал! – Эй, Хомяк! Жив? – Жив, а ты? – Глупый вопрос, не считаешь? – Ага… У меня патроны кончились. – У меня тоже. – Гранаты, Паш, есть? – Кончились. Увлекся. А курить есть, Лех? – Нету. Не курю я так-то. Мама ругается. Хотя сейчас бы я покурил… О! патрончик есть. Один. – Один на двоих. – Ага… – Ну и че? – Че, че… Плечо! – Че плечо? – Болит… – Отпусти ты меня, Леонидыч, сил моих больше нет. Назад… К пацанам, отпусти, а? Не могу я так больше. – Тащи… Тащи! Тащи! – Сквозь зубы, но тащи! Вини, продернись вперед! Бабы пусть подымаются! – Лех… – М? – А ты женат? – Не… Все думали успеем… Детишек планировали… – И чего? – Ничего, Паш. Не успели. Дооткладывали. Война, какие дети? – А я успел… Сынишка – Андрюшка. Стреляться кто будет? Ты или я? – Стреляйся. Я не буду… – И я не буду! Лучше по этим кабанам. Как на охоте, млять… – Бегом, девки, бегом! Да хер на твою сумку положи! Уходим! Валера, волоки ты свою ногу! – … Эй! Их бин капут! – Унд их тоже! – заржал в ответ десантник. Из кустов, в ответ, чего-то проорали. – Чего говорят? – Хрен его знает. Я бы сказал, мол, будьте любезны, положите свое оружие вон туда и медленно-медленно подойдите… – Пойдем? – Пойдем! Интересно, сколько мы положили? – Одного точно! Который ногами раскинул. Больше не видел. – Эх, покурить, бы! – Ты ж не куришь? – Сейчас можно… Два бойца со штыками наперевес бросились навстречу кустам, в которых лежали эсэсовцы. Добежать, конечно, не успели… – Погоди, Василич… Куда бежим-то? Да стой ты, скотина датская! – Леонидыч дал тумака связанному штурмбанфюреру, который только-только пришел в себя. Пилотка, забитая ему в рот кляпом, медленно окрашивалась кровью из разбитого носа. Из ушей тоже скатывались красные струйки, впрочем, уже подсыхавшие. – Куда, куда… Темнеть где-то через час будет? Значит к передовой. И сразу на прорыв. Германцы нас там в последнюю очередь искать будут. – Не факт, Василич! Подумают разведка и… – А в тылу эсэс гуляет! – сказал Еж. – Мужики, а Юра-то где? И этот… философ с Пашей-десантником? – спросила Маринка. А Рита уже все поняла и только прикусила нижнюю губу. Вместо ответа дед посмотрел на Марину, потом похлопал ее по плечу: – Пошли, девочка! Самое главное у тебя сейчас впереди. А все остальное… Потом все остальное! Таругин! Немца тащи, твоя очередь! Вперед! – На передовую все-таки? – засомневался на ходу уже Леонидыч. Хотя дед ему, вроде бы и сдал, командование, но летчик понимал, что авторитет унтер-офицера гораздо выше, и потому, даже с удовольствием, следовал за ним. – Володя, если мы сейчас в тыл рванем – то уже не выберемся отсюда. Никогда и ни за что! – проговорил дед уже на бегу, тяжело дыша. К краю леса выскочили, когда начало темнеть. Передовая успокоилась – наши уже не долбили по высотке и фашисты тоже сидели тихо. То ли ужинали по режиму дня, то ли просто не решались дразнить наших лишними передвижениями. – Лежим, не шумим и внимательно слушаем! – Есть, – отозвался политрук, тащивший немца последние пятнадцать минут. – Лежим и слушаем… – Тихо-то как… – после паузы сказал Еж. – Еж! Ты чего? Какая тишина? – спросила Маринка. – Пулеметы, вон долбят вовсю… – Это тишина, Марин… Лех! Вини! – М? – подал тот голос. – А ты чего гитару с собой не захватил? – Епметь… Вот еще гитары мне сейчас не хватает, – погладил Вини винтовку. – Жалко… Спел бы. Вон звезды уже, видишь? – Еж, ты пьян, что ли? Какая гитара, какие звезды? – Песню хочется… Лех, спой, а? – Еж! -после паузы сказал Вини. – Иди-ка ты на х… на хутор. Бабочек ловить. – Заткнитесь оба, а? – подал голос политрук., но дед перебил его: – А стихи знаешь? – Не… Только песни… Я блюзы пою. – Чаво? – Ну, блюз это такая песня… Когда все плохо, на душе кошки скребут и поговорить не с кем. Дед почесал бороду: – Молитва, что ли? – А? – не понял Вини. – Когда плохо в теле – лечатся, когда на душе молятся. А поют – когда весело. Али нет? – Хм… А вот так, если: Дед помолчал. А потом сказал: – Так молитва и есть… Стихи хорошие. Сердцем писал… – Это не я, – ответил Вини, – Друг у меня написал. Тошка Сизов. Я не умею так… В ответ засмеялся Леонидыч: – Ну, надо же! Лежим тут… В сорок втором, на небо смотрим, пулеметы… Кто бы знать мог… Лешка Винокуров стихи читает! Обалдеть! – Я аптечку потеряла… – вдруг грустно сказала Рита. – Ну, блин! – ругнулся Еж – А вдруг у меня живот схватит? – Немцам тебя отдадим тогда… В качестве биологического оружия. – Да иди ты, товарищ младший политрук… – Чтоооо? – Ой, это не ты, что ли, Долгих сказал? Леонидыч засмеялся, а потом спросил доктора: – Валер, а ты куда смотрел? Тот виновато развел руками, мол, не доследил… Некогда было. – Кончайте базлать! Разорались на весь лес. Таругин! – Я, товарищ командир… – Вытащи этому… – Метису! – встрял Еж. – Чего? – Ну метис… Как у Майн Рида – ни то ни се. Русский датчанин на службе Германии. Смешно же! – Все бы тебе ржать только… – Танкист вытащи кляп, спросить хочу. Таругин вытащил пилотку вместе с выбитым, вернее вбитым в рот Шальберга зубом. Фон немедленно закашлял кровью. – Не перхай, не перхай… – примирительно сказал дед. – Чего-то перхаешь-то? – Что? – выговорил с трудом фон Шальберг. – Я вас не понимать… – Не кашляй, говорю, на весь лес, а то остатки зубов в горло вобью. – Я помогу! – Ежина, ты когда молчать научишь свой рот, а? – У нас демократия или чего? И тут же получил кулаком под нос от Леонидыча. Дед на Ежа не обратил ни какого внимания, впрочем, как обычно: – Константин Федорович? – Ich fertee niht! – Ишь чего… Не понимает он… – Кирьян Василич! Дай-ка я попробую, – неожиданно подал голос Таругин. – Давай! – Слышь ты… Костя фон Шальбург… – Ich fertee niht! – Да мне это… Девочки, ушки! Малоебучий фактор – ферштеешь ты или нет. Сейчас мы тебя тащить будем. Через нейтралку, понял? А при любой попытке малейшего сопротивления тебя будем мало-мало резать. С ушей начнем, яйцами продолжим. Не смертельно, но очень болезненно и…. И безперспективно для будущего? Усек? Русский датчанин кивнул. – Понимает, надо же… Где твои бойцы сейчас породистые? Почему своего геройского командира не спасают? – Не есть кому, геррр… Все есть на передофая… – Не фига ты не русский, – Таругин поморщился. – Дать бы тебе сапожищем в еблище… – Олег…. Успокойся. Все-таки дамы тут! – Товарищ майор, дамы то того…. Дремлют! – Буди тогда! Этому снова кляп. И ноги ему развяжите. Таругин достал немецкий штык-нож и, глядя в глаза фон Шальбургу, перерезал ему веревки на ногах. – Смотри, фон, вредить будешь – яйца отрежу и в сторону Германии им выстрелю, тварь. Ферштеен? Тот попытался что-то сказать, но тут же получил пилоткой в рот. Старую – всю в крови и слюнях – Таругин побрезговал брать. Снял свою. И распорол звездочкой датчанину щеку. Не до уха, конечно. Но рот у эсэсовца чуть увеличился. Тот замычал в ответ от боли. Олег-танкист улыбнулся и похлопал штурмбанфюрера по здоровой щеке. – Олег! Вытащи у него пилотку изо рта! Задохнется ведь! Нос-то сломан, похоже, – сказал доктор. – Да хрен с ним… – ругнулся танкист, но пилотку все-таки вытащил и похлопал датчанина по плечу – Жив, скотина? Дышать можешь? Тот снова молча кивнул в ответ. – Погодите, мы же идиоты! – вдруг вскрикнул Еж, – Документы! Может это и не Шальбург? – Шальбург не Шальбург… – буркнул дед. – Какая в задницу разница.Фюрер и есть фюрер. Хоть штурм, хоть бан. Главное офицер ихний. Таругин охлопал фашиста по карманам: – Ага… Есть! Он достал из нагрудного кармана фрица книжицу размером с ладонь и в несколько страниц толщиной: – Так… Кристиан фон Шальбург… – продрался он по слогам сквозь тевтонские буквы. – Год рождения тысяча девятьсот шестой… Карточка только не очень похожа. Он вон какой тут в документике… Породистый! – А кто ему физиономию разрисовал? – хихикнул Вини. – Ты еще разик ему прикладом засвети – вообще на Геринга похож будет. – Эй, ду ист фон Шальбург? Датчанин помолчал, зло глядя в глаза Таругину, а потом опять кивнул. – Отлично… – обрадовался, играя желваками Еж. – Юра хоть не зря погиб… Тварь немецкая. Фон Шальбург внезапно вскинул голову: – Я русский! И русским умру! – Хы… Русский… Фон Шальбург… Хы… А я тогда папа римский! – немедленно ответил Ежина. – Да, я русский! – Обернулся к нему штурмбанфюрер. Дед Кирьян подошел к нему молча, взял за подбородок повернул к себе, посмотрел долгим прищуром… И плюнул ему лицо. А потом сказал всем, не отводя взгляда: – Пора! Стемнело уже. Шальбург чуть побелел от волчьих глаз унтер-офицера, но в ответ лишь промолчал. – На коленочках, задницу прижимаем к земельке и вперед! Фрица берегите! – сказал дед. И прибавил очень тихо, перекрестившись: – И себя… И они поползли по изрытому воронками полю… |
||
|