"Анна-Вероника" - читать интересную книгу автора (Уэллс Герберт)14. Раскаявшийся грешникВесна в этом году задержалась до начала мая, а затем пришла стремительно, вместе с летом. Через два дня после разговора Анны-Вероники с Мэннингом Кейпс появился в лаборатории во время перерыва и застал ее одну; она стояла у окна и даже не притворялась, будто чем-то занята. Он вошел, засунув руки в карманы брюк, и казался подавленным. Теперь он почти с одинаковой силой ненавидел и Мэннинга и самого себя. Увидев ее, он просиял и подошел к ней. — Что вы делаете? — спросил он. — Ничего, — ответила Анна-Вероника, глядя в окно через плечо. — И я тоже… Устали? — Вероятно. — А я не могу работать. — И я, — ответила Анна-Вероника. Они помолчали. — Это весна, — сказал он. — Все прогревается, светает рано, все приходит в движение, и хочется делать что-то новое. Противно работать; мечтаешь о каникулах. В этом году мне трудно. Хочется уехать. Мне еще никогда так сильно не хотелось уехать. — Куда же вы собираетесь? — В Альпы. — Совершать восхождения? — Да. — Что ж, это чудесный отдых! Несколько секунд он не отвечал ей. — Да, — произнес он, — я хочу уехать. Минутами мне кажется, я просто готов удрать… Правда, глупо? Недисциплинированно. Он подошел к окну и стал нервно мять занавеску, глядя на видневшиеся из-за домов верхушки деревьев Риджент-парка. Вдруг он резко обернулся к ней и увидел, что она стоит неподвижно и смотрит на него. — Это — действие весны, — сказал он. — Наверное. Она взглянула в окно на видневшиеся вдали деревья, покрытые буйной молодой зеленью, на цветущий миндаль. У нее созрело безумное решение, и, чтобы уже не отступать от него, она тут же решила его осуществить. — Я порвала со своим женихом, — сказала она бесстрастно, ощущая при этом, что сердце бьется где-то в горле. Он сделал легкое движение, и она, чуть задыхаясь, продолжала: — Конечно, это тяжело и неприятно, но, видите ли… — Высказать все сейчас было необходимо, ведь она уже не могла думать ни о чем другом. Ее голос звучал слабо и безжизненно: — Я влюбилась. Он не помог ей ни одним словом. — Я… я не любила человека, с которым была помолвлена, — сказала она. Быстро взглянув ему в глаза, она не смогла уловить их выражения. Его взгляд показался ей холодным и равнодушным. Сердце у нее упало, ее решимость исчезла. Она продолжала стоять, точно оцепенев, не в силах сделать хоть одно движение. Какое-то время, показавшееся ей вечностью, она не решалась взглянуть на него. Но она почувствовала, что вся его вялость исчезла и он стал каким-то жестким. Наконец зазвучал его голос, и ее тревога прошла. — Я думал, у вас не хватит характера. Вы… Это чудесно с вашей стороны, что вы доверились мне. И все же… — И тогда с неправдоподобной и явно напускной недогадливостью, голосом еще более безжизненным, чем у нее, он спросил: — А кто он? Анна-Вероника была взбешена собственной немотой и бессилием. Грацию, уверенность, даже способность двигаться — она как будто все утратила. Ее бросило в жар от стыда. Ужасные сомнения овладели ею. Она неловко и беспомощно опустилась на одну из стоявших у ее стола табуреток и закрыла лицо руками. — Неужели вы не понимаете? — проговорила она. Не успел Кейпс ей ответить, как дверь в конце лаборатории с шумом открылась и на пороге показалась мисс Клегг. Она прошла к своему столу и села. При звуке распахнувшейся двери Анна-Вероника открыла лицо, на котором не было ни слезинки, и одним движением быстро приняла позу спокойно беседующего человека. Мгновение продолжалось неловкое молчание. — Видите, — сказала Анна-Вероника, глядя перед собой на оконный переплет, — вот какую форму приняла сейчас моя личная проблема. Кейпс не мог так быстро справиться с собой. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на спину мисс Клегг. Лицо его было бледно. — Да… Это трудный вопрос. Казалось, он онемел, мучительно что-то обдумывая. Затем неловко взял одну из табуреток, поставил ее в конце стола Анны-Вероники и сел. Снова взглянув на мисс Клегг, он заговорил торопливо, вполголоса, глядя прямо в лицо Анны-Вероники жадным взглядом. — У меня возникла смутная догадка, что дело обстоит именно так, как вы сказали, но случай с кольцом, с этим неожиданным кольцом смутил меня. Чтоб она провалилась… — Он кивнул в сторону мисс Клегг. — Хочется поговорить с вами об этом поскорее. Я мог бы проводить вас до вокзала, если вы не сочтете это нарушением приличий. — Я подожду вас, — все еще не глядя на него, сказала Анна-Вероника, — и мы пойдем в Риджент-парк. Нет, лучше проводите меня до Ватерлоо. — Согласен! — ответил он, немного замешкался, потом встал и удалился в препараторскую. Некоторое время они шли молча глухими улицами, тянувшимися к югу от колледжа. На лице у Кейпса было написано бесконечное смущение. — Прежде всего я должен сказать вам, мисс Стэнли, — наконец произнес он, — все это очень неожиданно. — Это началось, как только я пришла в лабораторию. — Чего вы хотите? — спросил он прямо. — Вас! — ответила Анна-Вероника. Они чувствовали себя на людях, мимо них сновали прохожие, и поэтому оба не показывали своего волнения. И не было в них той театральности, которая требует жестов и мимики. — Вам, наверное, известно, что вы мне страшно нравитесь? — продолжал Кейпс. — Вы мне сказали об этом в зоологическом саду. Она чувствовала, что вся дрожит. Но держала себя так, что ни один прохожий не заметил ее волнения. — Я… — Казалось, ему трудно произнести эти слова. — Я люблю вас. В сущности, я вам это уже сказал. Но сейчас я могу назвать это чувство своим именем. Не сомневайтесь. Я говорю с вами так потому, что это дает нам опору… Некоторое время оба молчали. — Разве вы ничего не знаете обо мне? — произнес он наконец. — Кое-что. Немного. — Я женат. Но моя жена не хочет жить со мной по причинам, которые, как мне кажется, большинство женщин сочтут убедительными… Иначе я давно бы стал ухаживать за вами. Они опять помолчали. — Мне все равно, — сказала Анна-Вероника. — Но если бы вы знали… — Я знала. Это не имеет значения. — Зачем вы мне сказали? Я надеялся… Надеялся, что мы будем друзьями. Он вдруг возмутился. Казалось, он винит ее за то, что они оказались в таком трудном положении. — И чего ради вы сказали мне? — воскликнул он. — Я ничего не могла с собой поделать. Меня что-то толкнуло. Я должна была сказать. — Но это же все меняет. Я думал, вы понимаете. — Я должна была сказать, — повторила она. — Я так устала притворяться. Мне все равно. Я рада, что сказала. Рада. — Послушайте! — продолжал Кейпс. — Чего же вы хотите? Что мы можем сделать, по-вашему? Разве вы не знаете, каковы мужчины и какова жизнь? Подойти ко мне и все выложить! — Я знаю кое-что. Но мне все равно. И я ни на капли не стыжусь. На что мне жизнь, если в этой жизни нет вас? Я хотела, чтобы вы знали. И теперь вы знаете. И хорошо, что рухнули все преграды. Вы не можете, глядя мне в глаза, отрицать, что любите меня. — Я же вам сказал, — ответил он. — Прекрасно, — произнесла Анна-Вероника тоном человека, заканчивающего дискуссию. Некоторое время они молча шли рядом. — В лаборатории привыкаешь не обращать внимания на такие увлечения, — начал Кейпс. — Мужчины — любопытные животные, они легко влюбляются в девушек вашего возраста. Приходится воспитывать себя, не допускать этого. Я приучил себя думать о вас просто как о студентке колледжа и совершенно исключил иную возможность. Хотя бы из уважения к принципу совместного обучения. Помимо всего прочего, наша встреча является нарушением этого хорошего правила. — Правила существуют для будней, — ответила Анна-Вероника. — А это особый день. Он выше всех правил. — Для вас! — А для вас нет? — Нет. Нет, я буду следовать правилам… Это странно, но к данному случаю подходят только готовые штампы. Мисс Стэнли, вы меня поставили в необычайное положение. — Его раздражал собственный голос. — Ах, черт! Она не ответила; казалось, в нем происходит внутренняя борьба. — Нет! — наконец произнес он вслух. — Здравый смысл подсказывает, — продолжал Кейпс, — что мы не можем стать любовниками в обычном смысле слова. Это, по-моему, ясно. Вы знаете, я сегодня был совершенно не в состоянии работать. Курил в препараторской и думал обо всем этом. Мы не можем быть любовниками в обычном смысле слова, но мы можем быть большими и близкими друзьями. — Мы и теперь друзья, — заметила Анна-Вероника. — Вы меня глубоко заинтересовали… Он остановился, чувствуя неубедительность того, что ему надо сказать. — Я хочу быть вашим другом. Я вам уже говорил об этом в зоологическом саду, я это и думаю. Будем друзьями настолько близкими, насколько могут быть друзья. Он видел побледневшее лицо Анны-Вероники. — К чему притворяться? — спросила она. — Мы не притворяемся. — Притворяемся. Любовь — одно, а дружба — совсем другое. Я моложе вас… И у меня есть воображение… Я знаю, о чем говорю… Мистер Кейпс, вы думаете… Вы думаете, я не знаю, что такое любовь? Кейпс помолчал. — У меня в голове полный сумбур, — сказал он наконец. — Я весь день думал. А кроме того, в течение долгих недель и месяцев во мне таилось столько мыслей и переживаний… Я чувствую себя и скотиной и почтенным дядюшкой. Я чувствую себя чем-то вроде жулика-опекуна. Все законы против меня… Почему я позволил вам затеять этот разговор? Мне надо было сказать… — Едва ли вы могли удержать меня… — Может быть, и смог бы… — Нет, не могли. — Все равно я обязан был, — сказал он и тут же отклонился от темы. — Я хочу знать, известно ли вам мое скандальное прошлое? — Очень мало. Оно как будто не имеет значения. Верно? — Думаю, что имеет, и большое. — Почему? — Оно не даст нам возможности пожениться. И накладывает запрет… на многое. — Но не помешает нам любить друг друга. — Боюсь, что не помешает. Но, право же, сделает нашу любовь чем-то ужасно отвлеченным. — Вы разошлись с вашей женой? — Да, но вы знаете почему? — Не совсем. — Почему на человека всегда наклеивают ярлык? Видите ли, я с женой разошелся. Но она не хочет развода и не разведется. Вы не понимаете, в каком я положении. И вы не знаете, чем вызван наш разрыв. В сущности, все вертится вокруг вопроса, вам непонятного, а я никак не мог сказать об этом раньше. Мне хотелось сделать это тогда, в зоологическом саду. Но я считался с вашим кольцом. — Бедное старое кольцо! — отозвалась Анна-Вероника. — Мне не следовало ходить в зоологический сад. А я просил вас пойти со мной. Человек — существо сложное… Мне хотелось побыть с вами. Ужасно хотелось. — Расскажите мне о себе, — предложила Анна-Вероника. — Прежде всего я был… Я участвовал в бракоразводном процессе. Но я был… был соответчиком. Вам этот термин понятен? Анна-Вероника едва приметно улыбнулась. — Современная девушка знакома с этими терминами. Она читает романы, исторические пьесы и так далее. А вы думали, я этого не знаю? — Нет. Но вы, наверное, все же не понимаете. — Почему? — Знать вещи по названию — это одно, а знать, оттого что видел, чувствовал и сам был в таком положении, — совсем другое. Вот преимущество жизненного опыта над молодостью. Вы не понимаете. — Может быть. — Не понимаете. В том-то и трудность. Если я изложу факты, то, поскольку вы в меня влюблены, вы все объясните как что-то очень благородное и делающее мне честь. Ну, Высшей моралью или чем-то в этом роде… Но было не так. — Я не разбираюсь в Высшей морали. Высшей истине и вопросах того же порядка. — Возможно. Но молодое и чистое существо, как вы, всегда склонно облагораживать или оправдывать. — У меня биологическая подготовка. Я особа закаленная. — Во всяком случае, это чистая и хорошая закалка. Я считаю вас закаленной. В вас есть что-то… какая-то… взрослость. Я говорю с вами так, будто вы мудрее и милосерднее всех на свете. Я расскажу все откровенно. Да. Так будет лучше. А потом вы пойдете домой и все обдумаете, прежде чем мы опять поговорим. Во всяком случае, я хочу, чтобы вам было совершенно ясно, как вы должны поступить. — Не возражаю, — сказала Анна-Вероника. — Это вовсе не романтично. — Ладно, говорите. — Я женился довольно рано, — начал Кейпс, — должен сказать, что во мне сидит животная страстность. Я женился, женился на женщине, которую и теперь считаю одной из самых красивых на свете. Она примерно на год старше меня, она… горда, полна чувства собственного достоинства, и у нее очень спокойный темперамент. Если бы вам довелось ее встретить, я уверен, вы были бы о ней такого же высокого мнения, как и я. Насколько я знаю, она никогда не совершила ни одного неблагородного поступка. Мы встретились, когда были оба очень молоды, в вашем возрасте. Я полюбил ее, стал за ней ухаживать, но думаю, что ее чувство ко мне было не совсем такое, как мое к ней. Он замолчал. Анна-Вероника ждала. — Есть вещи, которые нельзя предвидеть. О таких несоответствиях в романах не пишут. Молодежь о них не знает, пока не натолкнется на них. Моя жена не поняла, в чем дело, не понимает до сих пор. Вероятно, она презирает меня… Мы поженились и некоторое время были счастливы. Она была изящной и нежной. Я боготворил ее и подчинялся ей. Он прервал себя: — Вы понимаете, о чем я говорю? Если не понимаете, то это ни к чему. — Думаю, что понимаю, — ответила Анна-Вероника и покраснела. — Пожалуй, да, понимаю. — А как вы считаете: относятся эти явления к нашей Высшей или Низшей природе? — Я сказала вам, что не занимаюсь ни высшими проблемами, — ответила Анна-Вероника, — ни, если хотите, низшими. Я не классифицирую. — Она приостановилась в нерешительности. — Плоть и цветы для меня одно и то же. — Это в вас и хорошо. Так вот, через какое-то время кровь во мне загорелась. Не думайте, что это было какое-то прекрасное чувство. Нет, просто лихорадка. Вскоре после нашей женитьбы — примерно через год — я подружился с женой моего приятеля, женщиной лет на восемь старше меня… В этом не было ничего замечательного. Между нами возникли постыдные, нелепые отношения. Мы встречались украдкой. Это было как воровство. Мы их слегка приукрашали музыкой… Я хочу, чтобы вы ясно поняли, я был кое-чем обязан своему приятелю. И я поступил низко… Но это было удовлетворением мучительной потребности. Мы оба были одержимы страстью. Чувствовали себя ворами. Мы и были ворами… Может быть, мы и нравились друг другу. Ну, а мой приятель все это обнаружил и ничего не хотел слушать. Он развелся с ней. Что вы скажете об этой истории? — Продолжайте, — сказала Анна-Вероника слегка охрипшим голосом, — расскажите мне все. — Моя жена была ошеломлена и оскорблена безмерно. Она решила, что я развратник. Вся ее гордость взбунтовалась против меня. Открылась одна особенно унизительная подробность, унизительная для меня. Оказалось, что существует еще второй соответчик. До суда я не слышал о нем. Не знаю, почему это было так унизительно. Логики в этом нет. Но это факт. — Бедняга! — произнесла Анна-Вероника. — Моя жена категорически решила порвать со мной. Она не желала объясняться; настаивала на том, чтобы немедленно расстаться. У нее были собственные деньги — и гораздо больше, чем у меня, — так что об этом не пришлось беспокоиться. Она посвятила себя общественной деятельности. — Ну, и дальше… — Все. В сущности, все. А теперь… Подождите, я хочу сказать вам все до конца. От страстей не избавляются только потому, что они привели к скандалу и крушению. Они остаются! Все то же самое. В крови живет то же вожделение, вожделение, не облагороженное, не направляемое высокими чувствами. Мужчина свободнее, ему легче поступать дурно, чем женщине. Я просто порочный человек, в этом нет никакой славы и романтики. Вот… вот какова моя личная жизнь. Такой она была и до последних месяцев. И дело не в том, что я был таким, я такой и есть. До сих пор меня это мало тревожило. Вопросом чести были для меня мои научные работы, открытые дискуссии и печатные труды. Большинство из нас таковы. Но, видите ли, на мне пятно. Я не гожусь для той любви, которой вы хотели бы. Я все испортил. Моя пора прошла, я ее упустил. Я подмоченный товар. А вы чисты, как пламя. И вы явились ко мне с такими ясными глазами, отважная, как ангел… Он вдруг умолк. — Ну и? — отозвалась она. — Вот и все. — Как странно, что все это вас смущает. Я не думала… Впрочем, не знаю, что я думала. Вы стали неожиданно более человечным. Реальным. — Но разве вам не ясно, как я должен держаться с вами? Разве вы не видите, какая это преграда для нашей близости?.. Вы не можете… сразу. Вы должны все обдумать. Это вне вашего жизненного опыта. — По-моему, это меняет только одно: я еще больше люблю вас. Я всегда желала вас. Никогда, даже в самых безрассудных мечтах я не думала, что могу быть нужна вам. Он словно сдержал какой-то возглас, подавив рвавшиеся наружу чувства, и оба от волнения не могли выговорить ни слова. Они поднимались к вокзалу Ватерлоо. — Отправляйтесь домой и обдумайте все это, — сказал он наконец, — а завтра мы поговорим. Нет, нет, ничего сейчас не отвечайте, ничего. А любовь… Я люблю вас. Всем сердцем. Не к чему больше скрывать. Я никогда не смог бы говорить с вами так, забыв все, что нас разделяет, даже ваш возраст, если бы не любил вас беспредельно. Будь я чист и свободен… Мы должны все это обсудить. К счастью, возможностей у нас сколько угодно! И мы умеем разговаривать друг с другом. Во всяком случае, теперь, когда вы начали, ничто не может помешать нам быть лучшими друзьями на свете. И обсудить все, что возможно. Верно? — Ничто, — подтвердила Анна-Вероника, лицо ее сияло. — Прежде нас что-то сдерживало, было какое-то притворство. Оно исчезло. — Исчезло! — Дружба и любовь — разные вещи. А тут еще эта помолвка, которая спутала все карты. — С нею покончено. Они вышли на перрон и остановились у вагона. Он взял ее за руку, посмотрел ей в глаза и, борясь с собой, заговорил каким-то напряженным, неискренним голосом. — Я буду счастлив иметь в вашем лице друга, — сказал он, — любящего друга. Я и мечтать не мог о таком друге, как вы. Она улыбнулась, уверенная в себе, глядя без всякого притворства в его смущенные глаза. Разве они уже не все выяснили? — Я хочу, чтобы вы были моим другом, — настаивал он, как бы споря с кем-то. На следующее утро она ждала его в лаборатории во время перерыва, почти уверенная, что он придет. — Ну что ж, обдумали? — осведомился он, усаживаясь рядом с ней. — Я думала о вас всю ночь, — ответила она. — И что же? — Все это ничуточки не волнует меня. Он помолчал. — Мы никуда не уйдем от того факта, что мы любим друг друга, — произнес он. — И поскольку мы нашли друг друга… Я ваш. Чувствую себя так, как будто я только что очнулся от сна. Я все время смотрю на вас широко открытыми глазами. Беспрерывно думаю о вас. Вспоминаю мельчайшие подробности, оттенки вашего голоса, походку, то, как откинуты набок ваши волосы. Мне кажется, я всегда был влюблен в вас. Всегда. Еще до того, как познакомился с вами. Она сидела неподвижно, сжимая руками край стола; он тоже замолчал. Анна-Вероника дрожала все сильнее. Он вдруг вскочил и подошел к окну. — Мы должны, — сказал он, — быть самыми близкими друзьями. Она встала и протянула к нему руки. — Поцелуйте меня, — сказала она. Он вцепился в подоконник позади себя. — Если я это сделаю… — произнес он. — Нет! Я хочу обойтись без этого. Я хочу подождать с этим. Дать вам время подумать. Я мужчина с… определенным опытом. Вы неопытная девушка. Сядьте опять на табуретку и давайте поговорим хладнокровно. Люди вашего склада… Я не хочу, чтобы инстинкт толкнул нас на поспешные решения. Вы знаете твердо, чего именно хотите от меня? — Вас. Я хочу, чтобы вы были моим возлюбленным. Я хочу отдаться вам. Я хочу быть для вас всем, чем только могу. — Она помолчала. — Вам ясно? — спросила она. — Если бы я не любил вас больше самого себя, я бы так не боролся с вами. Я уверен, вы недостаточно все продумали, — продолжал он. — Вы не знаете, к чему ведут такие отношения. Мы влюблены. У нас кружится голова от желания близости. Но что мы можем сделать? Вот я, меня связывает респектабельность и эта лаборатория. Вы живете дома. Это значит… встречаться только украдкой. — Мне все равно, как мы будем встречаться, — сказала она. — Ваша жизнь будет испорчена. — Это украсит ее. Я хочу вас. Мне это ясно. Вы для меня единственный в мире. Вы меня понимаете. Вы единственный, кого я понимаю и чувствую и чьи чувства разделяю, я вас не идеализирую. Не воображайте. И не потому, что вы хороший, а оттого, что, быть может, я очень плохая; в вас есть что-то… живое, какое-то понимание. Это что-то возрождается при каждой нашей встрече и томится, когда мы в разлуке. Видите ли, я эгоистична. Склонна к иронии. Слишком много думаю о себе. Вы единственный человек, к которому я действительно отношусь хорошо, искренне и без всякого эгоизма. Я испорчу себе жизнь, если вы не придете и не возьмете ее. Я такая. В вас, если вы можете любить меня, мое спасение. Спасение. Я знаю, что поступаю правильнее вас. Вспомните, вспомните о моем обручении! Их беседа прерывалась красноречивыми паузами, и эти паузы противоречили всему, что он считал долгом сказать. Она встала перед ним с легкой улыбкой на губах. — По-моему, мы исчерпали наш спор, — сказала она. — Думаю, что да, — серьезно ответил он, обнял ее и, откинув волосы с ее лба, очень нежно поцеловал в губы. Следующее воскресенье они провели в Ричмонд-парке, радуясь тому, что им не надо разлучаться весь этот долгий летний, солнечный день, и подробно обсуждали свое положение. — В нашем чувстве — чистая свежесть весны и молодости, — сказал Кейпс, — это любовь с пушком юности. Отношения таких любовников, как мы, обменявшихся только одним жарким поцелуем, — это роса, сверкающая на солнце. Сегодня я люблю все вокруг, все в вас, но люблю больше всего вот это… эту нашу чистоту. — Ты не можешь себе представить, — продолжал он, — до чего постыдной может быть тайная любовная связь. — У нас не тайная любовь, — ответила Анна-Вероника. — Ничуть. И она у нас не будет такой… Мы не должны этого допускать. Они бродили среди деревьев, сидели на поросшем мхом берегу, отдыхали, дружески болтая, на скамейках, потом пошли обратно, позавтракали в ресторане «Звезда и Подвязка», проговорили до вечера в саду над излучиной реки. Им ведь надо было поговорить о целой вселенной, о двух вселенных. — Что же мы будем делать? — спросил Кейпс, устремив глаза вдаль, на широкой простор за изгибом реки. — Я сделаю все, что ты захочешь, — ответила Анна-Вероника. — Моя первая любовь была грубой ошибкой, — сказал Кейпс. Он задумался, потом продолжал: — Любовь требует бережности… Нужно быть очень осторожным… Это чудесное, но нежное растение… Я не знал. Я боюсь любви, с которой облетят лепестки, и она станет пошлой и уродливой. Как мне выразить все, что я чувствую? Я бесконечно тебя люблю. И боюсь… Я в тревоге, в радостной тревоге, как человек, который нашел сокровище. — Ты же знаешь, — сказала Анна-Вероника, — я просто пришла к тебе и отдала себя в твои руки. — Поэтому я не в меру щепетилен. Я боюсь. Я не хочу схватить тебя горячими, грубыми руками. — Как тебе угодно, любимый. Мне все равно. Ты не можешь совершить ничего дурного. Ничего. Я в этом совершенно уверена. Я знаю, что делаю. Я отдаю себя тебе. — Дай бот, чтобы ты никогда не раскаялась в этом! — воскликнул Кейпс. Она положила свою руку в его, и Кейпс стиснул ее. — Видишь ли, — сказал он, — едва ли мы сможем когда-нибудь пожениться. Едва ли. Я думал… Я опять пойду к жене. Я сделаю все, что в моих силах. Но, во всяком случае, мы, несмотря на любовь, очень долго сможем быть только друзьями. Он сделал паузу. Она помедлила, затем сказала: — Будет так, как ты захочешь. — Но почему это должно влиять на нашу жизнь? — спросил он. И затем, так как она не отвечала, добавил: — Если мы любим друг друга. Прошло меньше недели после их прогулки. Кейпс во время перерыва вошел в лабораторию и сел около Анны-Вероники для обычной беседы. Он взял горсть миндаля и изюма, которые она протянула ему, — оба перестали ходить завтракать — и задержал на миг ее руку, чтобы поцеловать кончики пальцев. Они помолчали. — Ну как? — спросила она. — Послушай! — сказал он, сидя совершенно неподвижно. — Давай уедем. — Уехать! — Вначале она не поняла его, потом сердце у нее заколотилось. — Прекратим этот… этот обман, — пояснил он. — А то мы, как в поэме у Броунинга о картине и статуе. Я не могу этого вынести. Уедем и будем вместе, пока не поженимся. Ты рискнешь? — Ты имеешь в виду — сейчас? — После окончания сессии. Это единственный правильный для нас путь. Ты готова пойти на это? Она стиснула руки. — Да, — еле слышно ответила Анна-Вероника. И добавила: — Конечно! В любую минуту. Я этого всегда хотела. Она смотрела перед собой, стараясь сдержать подступавшие слезы. Кейпс продолжал все так же твердо, сквозь зубы: — Есть бесконечное множество причин для того, чтобы мы этого не делали. Множество. Большинство людей осудит нас. Многие сочтут нас навсегда запятнанными… Тебе это понятно? — Кого может заботить мнение этих людей? — ответила она, не глядя на него. — Меня. Это значит быть изолированным от общества, бороться. — Если у тебя хватит мужества, то его хватит и у меня, — отозвалась Анна-Вероника. — Я никогда еще за всю свою жизнь не была так убеждена в своей правоте. — Она твердо смотрела на него. — Будем мужественны! — воскликнула она. У нее хлынули слезы, но голос оставался твердым. — Ты для меня не просто мужчина, я хочу сказать, не один из представителей мужского пола. Ты особое существо, ни с кем в мире не сравнимое. Именно ты мне необходим. Я никогда не встречала никого, похожего на тебя. Любить — всего важнее. Ничто не может перетянуть эту чашу весов. Мораль начинается только после того, как это установлено. Мне совершенно все равно, даже если мы никогда не поженимся. Я нисколько не боюсь скандала, трудностей, борьбы… Пожалуй, я даже хочу этого. Да, хочу. — Ты это получишь, — ответил Кейпс. — Ведь мы бросим им вызов. — Ты боишься? — Только за тебя! Я лишусь большей части моего заработка. Даже неверующие ассистенты кафедры биологии должны соблюдать приличия. Помимо того, ты студентка. У нас почти не будет денег. — Мне все равно. — А лишения и опасности? — Мы будем вместе. — А твои родные? — Они не в счет. Это страшная правда. Это… все это как бы зачеркивает их. Они не в счет, мне все равно. Кейпс вдруг весь изменился, его созерцательная сдержанность исчезла. — Вот здорово! — вырвалось у него. — Стараешься смотреть на вещи серьезно и здраво. И сам хорошенько не знаешь, зачем. Но ведь это же замечательно, Анна-Вероника! Жизнь становится великолепным приключением! — Ага! — с торжеством воскликнула она. — Во всяком случае, мне придется бросить биологию. Меня всегда втайне влекла литературная деятельность, Ею мне и надо заняться. Я смогу. — Конечно, сможешь. — Биология мне стала немножко надоедать. Одно исследование похоже на другое… Недавно я кое-что сделал… Творческая работа меня очень увлекает. Она мне довольно легко дается… Но это только мечты. Некоторое время придется заниматься журналистикой и работать изо всех сил… А то, что ты и я покончим с болтовней и… уедем, — это уже не мечта. — Уедем! — повторила Анна-Вероника, стиснув руки. — На горе и на радость. — На богатство и на бедность. Она не могла продолжать, она и плакала и смеялась. — Мы обязаны были это сделать сразу же, когда ты поцеловал меня, — проговорила она сквозь слезы. — Мы давно должны были… Только твои странные понятия о чести… Честь! Когда любишь, надо и это преодолеть. |
|
|