"Жизненная сила" - читать интересную книгу автора (Уэлдон Фэй)

НОРА

Довольно откровений Мэрион. Я назначила себя ее биографом, пусть временно, взбудораженная возвращением Лесли Бека в наш круг. Отчет об этом событии я услышала от Розали, которой Мэрион рассказала о нем по телефону, едва сдерживая волнение: подробности были профильтрованы сначала разумом Мэрион, затем — Розали, и, думаю, я и Нора, излагая их на бумаге, не могли не допустить искажений и преувеличений. Хотя мне хочется верить в обратное.

Мэрион Лоуз, старая дева, владелица галереи, продающая картины, — скорее подруга Розали, чем моя. В последнее время мы с Мэрион перестали поддерживать связь, впрочем, я не покупаю картины. А Розали иногда покупает, и, по-моему, она спятила. Ей следовало бы беречь каждый пенс.

Старой девой я назвала Мэрион умышленно: подозреваю, ход событий был предопределен. «Я старая дева, — воскликнет однажды Мэрион, — и горжусь этим!» Не избегайте этого слова, подразумевает она: лучше постарайтесь сделать такое состояние желанным, а само слово — приемлемым. Что ж, молодец. Ей нравится превращать свою жизнь в кровопролитное сражение. А мне — нет.

— Мэрион старалась держаться как ни в чем не бывало, — сказала Розали, — но на самом деле была взволнована. Она даже чуть не расплакалась. Никогда не видела, как Мэрион плачет, а ты?

— При людях — нет, — подтвердила я, но мне всегда казалось, что Мэрион льет слезы в одиночестве или в обществе своих двух персидских котов, Мане и Моне, — ухоженных, нервозных, большеглазых и смелых, как она сама.

Когда уходят гости, в квартире становится тихо, когда широкая постель всегда пуста, достаточно ли картин на стенах — дани ее вкусу, суждениям, оригинальности, не говоря уж о доходах, — книг на полках, мерцания телевизора и предвкушения завтрашнего рабочего дня, чтобы прогнать чувство тоски и одиночества? С каким ощущением живет Мэрион Лоуз — «жизнь прожита зря» или «жизнь удалась»?

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, Нора, — заявила Розали. — Ты считаешь, что любая женщина, у которой нет мужа и детей, достойна жалости. Это чепуха.

У Розали есть — или был — муж-альпинист. Однажды на выходные Уоллес Хейтер отправился в Швейцарию — по крайней мере так сказал он сам — и просто не вернулся домой. Труп не нашли; видели, как он сходил с поезда в Церматте, как он регистрировался в гостинице, но вечером там его так и не дождались. Шел февраль, разгар сезона, поэтому его номер сразу сдали кому-то другому — несущественная, но запоминающаяся деталь. Суд отказался объявить мужа Розали погибшим, пока не пройдет два года. Тем временем благодаря чуду — а может, предусмотрительности мужа — страховой полис обеспечивал Розали и ее двум детям-подросткам относительный комфорт. Ситуацию, которая многих повергла бы в панику, Розали переносит с хладнокровием, тревожащим меня, Мэрион и Сьюзен, ее подруг. Сьюзен по-прежнему дружит с Розали, хотя со мной она в ссоре.

«Если он мертв, он не страдает, — говорит Розали. — А если жив, он счастлив с какой-нибудь женщиной».

Она позволила себе располнеть, она смотрит телевизор и жует рыбные и картофельные чипсы, носит цветастые рубашки и юбки на резинке, ее лифчики чуть не лопаются, но ей все равно, она сплетничает с подругами.

Мы, подруги, напоминаем ей, что когда-нибудь страховая компания поставит вопрос о целесообразности продолжения выплат и источник доходов ее иссякнет; но она отказывается даже думать о туманном будущем, не то что готовиться к нему. Мы с Мэрион и Сьюзен видели ее в первые, полные слез и волнений недели после исчезновения мужа, пичкали ее транквилизаторами, а потом отучали от них. Теперь Розали даже без диазепама целыми днями бездельничает. Ее праздность поражает нас. Если в наших домах в углах скапливается пыль, то лишь потому, что мы заняты и у нас есть дела поважнее. А Розали просто ни до чего нет дела. Ее чулки собираются в гармошку на щиколотках. Если они слишком широки в бедрах, то и велики в ступнях. В супермаркете вы бы ее и не заметили.

— Лично я, — сказала Розали, — думаю так: Мэрион встревожило то, что Лесли Бек флиртовал с ее подчиненными, а не с ней самой.

Думать об этом мне не хотелось. Я предпочитала считать, что Мэрион Лоуз расстроило известие о смерти Аниты. Мне от этой новости стало не по себе.

— Ну что ж, тебе хватает времени на такие мысли, — отозвалась я. — Везучая. — Я взглянула на часы и помчалась в офис, где тружусь неполный рабочий день.

Я выполняю большую часть канцелярской работы в агентстве недвижимости под названием «Аккорд риэлтерс». Благодаря первому слову оно попало в самое начало справочника «Желтые страницы». Офис «Аккорд риэлтерс» находится в торговой аркаде неподалеку от Ричмондского вокзала, конечной станции наземной линии, которая быстро, но без особого комфорта доставит вас в самый центр Лондона.

Ричмонд — приятное местечко. Через него протекает Темза. Он расположен достаточно далеко от деловой части города, чтобы обладать особым шармом, но достаточно близко, чтобы не утратить столичной оживленности. Загляните в любое из окон в сумерках, через несколько минут после того, как включили свет, но шторы еще не задернули и ставни не закрыли, и вы увидите сосновые стенные панели, сине-белый фарфор, книжные шкафы, пишущие машинки, картины на стенах, и если вас охватит зависть, то недаром. «Посмотрите на нас, — взывают все эти вещи, — мы принадлежим английской интеллигенции, людям со вкусом, способным ценить интеллектуальные наслаждения. Да, они не обременены богатством, но когда-нибудь, в один прекрасный день, получат его — если только в мире есть справедливость».

Ричмонд — весьма процветающее место. Нищие в нем редки, ночлежки для бездомных — многочисленны, а девочек можно отпускать в школу одних. В публичной библиотеке полно посетителей; есть магазин, где продают исключительно пальмы; члены Общества охраны памятников старины проявляют высокую активность. Такие анклавы рассеяны по всему миру, туда удаляются люди, подобные Розали и Уоллесу, Эду и мне, Сьюзен и Винни, чтобы вырастить детей.

Мой стол с компьютером стоит слева от двери. Когда секретарша уходит, а она часто отпрашивается к врачу или дантисту, жизнь в «Аккорд риэлтерс» замирает — и это настолько заметно, читатель, что мне остается лишь гадать, скоро ли придется искать другую работу. Зато тишина позволяет мне по часу в день заниматься рукописью, которая вряд ли будет опубликована. Моя писанина изобилует диффамациями, а Лесли Бек любит прибегать к помощи закона, да и стоит ли причинять боль и беспокойство своим друзьям ради нескольких лишних долларов? По крайней мере так принято говорить здесь, в Ричмонде: нам нравится вставать на высокие нравственные позиции — к своему явному неудобству. Следовательно, вымысел здесь — сам читатель, поскольку сюжет автобиографической рукописи — чистая правда. Но должна признаться, сама мысль о несуществующем читателе подстегивает меня, приковывает к странице в надежде и страхе, что в конце концов найдется тот, кто прочтет ее, вместе со мной пройдет по пути этого повествования. Но забудь об этом, читатель, на самом деле мне нужна только твоя компания. Мне одиноко здесь, в «Аккорд риэлтерс». Аркаду окутывает печаль, которую не прогнать даже множеству ярких неоновых вывесок. Похоже, никому не нужны прозрачные трусики, выставленные в витрине магазина нижнего белья, и бельгийский шоколад из кондитерской; никого не интересует фривольность, никто не желает тратить деньги. Уверена, причиной тому — СПИД.

Иногда мне удается разговориться с клиентами, покупающими недвижимость, — не так часто, как прежде, но я объясняю это тем, что и клиентов стало меньше. У меня «тонкая кость», я всегда была чересчур костлявой, у меня светлые короткие волосы. Эд говорит, что мне можно дать и тридцать лет, и пятьдесят, но, возможно, он просто льстит мне. Эд вдумчив и добр, работает в издательстве, худощав, с блестящими глазами, носит очки. Часто он бродит вокруг дома с книгой в руке. Я разговорчива, он молчалив. Ему нравится включать джаз на полную мощность. Держится он вежливо, но как-то скованно. Иногда он выглядит моложе своего сына Колина — внешне они очень похожи. Впрочем, Эд почти не пьет — в отличие от Колина, который иногда является к завтраку с похмелья.

А жизненная сила, упомянутая Лесли Беком — согласно Розали, согласно Мэрион Лоуз (которая уловила ее в дрожащих руках Лесли Бека) — и принимаемая всерьез мной, Норой, действительно существует, клянусь вам, она пронизывает всю нашу жизнь, приносит достаточно энергии, чтобы создавать из одних и тех же существ реальные и вымышленные персонажи, объединяет настоящего и выдуманного читателя. В ее сиянии роман, который вы читаете, и жизнь, которую вы ведете, неразличимы. Жизненная сила Лесли Бека — энергия не столько сексуального желания, сколько сексуальной неудовлетворенности, это стремление найти в мире кого-нибудь получше и тем самым отыскать нечто лучшее в себе. Энергии взаимодействуют, порождая утонченные и воодушевляющие разногласия, или же движутся бок о бок, как колесницы в «Бен Гуре», сталкиваясь колесами, соприкасаясь с дьявольским упорством, высекая искры счастья и несчастья, вызывая в нашем воспаленном разуме невероятные видения побед и поражений, но, когда доходит до дела, они заставляют забыть обо всем, кроме нелепых случайностей и желания выжить. Ибо куда несутся эти колесницы, если не круг за кругом по накатанной колее? Чем же может завершиться эта скачка? Кто определит победителей и побежденных? Насколько трудно примирить сущность ночи, обитателя слизистой оболочки, порождение алчного удовольствия, с упорядоченной и добродушной сущностью дня? Первая сущность иррациональна, неуправляема, всеобща, постыдна; вторая, достойная жалости, но могущественная, напоминает миру о нравственности.

Мэрион Лоуз слишком напугана своей первой сущностью, проявлением жизненной силы, потому и обрекла себя на полужизнь в обществе котов. Так считаю я, хотя Розали иного мнения. Розали утверждает, будто жизнь Мэрион насыщеннее, чем у кого-либо другого, поскольку она считает целью само существование, а не рассматривает жизнь как некий кран, из которого вытекают годы, месяцы и дни. Розали говорит, что только бездетные люди, полноправно распоряжающиеся собственными душами, способны познать и ад, и рай.

А Мэрион, до тех пор пока не прибежала к Розали в слезах, жалуясь на то, что Лесли Бек вернулся в нашу жизнь и что Анита мертва, не думала и не рассуждала ни о чем подобном. Меня всегда раздражало то, как в жизни некоторых людей один небогатый событиями день сменяет другой. Не понимаю, как можно открывать одну банку кошачьего корма за другой, выставлять за дверь мешок за мешком использованного наполнителя для кошачьего туалета, когда у других рождаются и взрослеют дети. Жизнь несчастных одиночек утекает, а они продолжают болтать и вести себя как ни в чем не бывало, но на самом деле они парализованы и не могут не замечать этого. От такого паралича умирают, вот в чем беда, и только слезы в глазах людей, безмолвно расстающихся с жизнью, свидетельствуют о том, что они все осознали. Отпущенное время потрачено впустую. Жизненная сила исчерпана и не принесла ничего, кроме разочарования, как метеор, пролетевший так далеко от Земли, что никакого зрелища не получилось. «Под лежачий камень вода не течет», — твердила я Мэрион Лоуз, а она отвечала: «Хватит, Нора, мне не нужны события. Я вполне довольна своей жизнью. Ты говоришь о себе».

По крайней мере Анита однажды очнулась от дремоты и взялась за какое-то дело, начала рисовать, но так поздно, что ее прервала смерть.

Мэрион, Розали, Сьюзен, и Нора, то есть я… В общей сложности у нас восемь детей, подростков разных возрастов. Я перечислю их, но впредь постараюсь упоминать о них пореже; достаточно сказать, что эти дети — источник непрестанной тревоги и редкого удовлетворения, что жизнь годами вращалась вокруг них — даже жизнь Мэрион, которая играет роль тетушки и утверждает, что этого ей более чем достаточно и что мы свято, но ошибочно верим, будто наши тревоги за детей оберегают их, как некий талисман. Если всю ночь пролежать без сна, в приступе отчаяния ожидая возвращения беспутной дочери или сына-наркомана, они останутся невредимы. Иногда это не срабатывает. Если же отчаянию присуща двойственность, если оно смешано с полуосознанным (в лучшем случае) желанием никогда не видеть их и больше не думать о них, тем хуже. А если при виде чужого ребенка вас мгновенно наполняет подлинная радость — как говорится, торжество надежды над опытом, — тем лучше.

Детей Розали зовут Кэтрин и Алан, детей Сьюзен — Барни, Аманда и Дэвид, моих — Ричард, Бенджамин и Колин. Мэрион бездетна. Пропавшего мужа Розали зовут Уоллес, отец Кэтрин и Аманды — Лесли Бек. Уоллес так и не узнал про Кэтрин, Винни даже не задумывался, почему рыжеватые волосы Аманды вьются и ей приходится носить скобки на зубах. И у Винни, и у Сьюзен широкие челюсти и крепкие, крупные, ровные зубы, но у Аманды зубы растут в лисьих, вытянутых, челюстях, унаследованных от Лесли Бека. Бедный ребенок постоянно мучается с ними, а ортодонт прилагает нечеловеческие усилия в борьбе с неудачным генетическим наследием.

Но то, что вам известно о друзьях, разглашать строго запрещено! В Штатах люди часто переезжают, заводят новых друзей, учатся искусству начинать все заново; возможно, они и вправду мудры. А здесь, в Ричмонде, Англия, мы склонны прирастать к одному месту и изводиться от страха.

Итак, позвольте увести вас от добропорядочной безопасности Ричмонда и небытия «Аккорд риэлтерс» к драмам и волнениям 1974 года, в высокий городской дом Лесли Бека, дом номер двенадцать по Ротуэлл-Гарденс, Лондон. Его недавно перекрасили в белый цвет, а до этого он целых восемь лет был покрыт неожиданной для шестидесятых розовой краской. Прежде желтые водосточные трубы и желоба ныне благоразумно выкрашены в черный цвет. Как и все наши соотечественники, Лесли Бек стал осторожнее: трезвость суждений прежде всего проявляется в цветовой гамме. Ирландская республиканская армия устраивает взрывы в автобусах и поездах; сидеть у окон в ресторанах стало небезопасно; мало того, цены на нефть резко подскочили после того, как входящие в ОПЕК страны Персидского залива объединились и образовали картель. Колорит — это смело, но заурядность безопаснее. Ходят слухи, будто уже напечатаны продуктовые карточки; всем кажется, что Запад близок к крушению, к взрыву и что Маркс все-таки был прав. Другими словами, на подъеме Советский Союз. Если бы мы только знали!

Наступило летнее утро, время пить кофе. Розали подкатила детскую коляску к парадному крыльцу дома Лесли и Джослин Бек. Пятнадцатимесячная Кэтрин, непризнанное дитя Лесли Бека, сидела в коляске, из которой уже выросла. Величественная магнолия в палисаднике стояла в цвету. Розали не сомневалась, что все обитатели дома счастливы: в 1974 году драмы и ужасы большого мира оказывали на семейную жизнь меньше влияния, чем теперь. В девяностых годах люди открывают дверь заплаканными, и если спросить, в чем дело, услышишь: «Я смотрел новости». А раньше было иначе. Наверное, в мире стало слишком много видеокамер.

Ротуэлл-Гарденс — ряд из двенадцати внушительных домов конца викторианской эпохи вдоль приятно затененной деревьями улицы, которая ответвляется от Ротуэлл-лейн и снова соединяется с ней, захватывая при этом узкую полоску земли. Стоимость домов постоянно растет — покупателям нравится обилие зелени. (Не забывайте, я пишу это в офисе агентства, торгующего недвижимостью, потому меня и занимают такие подробности.) В семидесятые годы Ротуэлл-лейн была средоточием магазинов — на ней выстроились маленькая бакалея, аптека, магазины скобяных товаров и канцелярских принадлежностей, антикварная лавка, мастерская по ремонту обуви и так далее. Теперь, конечно, все изменилось. Налоги разорили эти полезные заведения и их приветливых хозяев, появились магазины, торгующие сантехникой и нижним бельем. (Мэрион утверждает, что их не облагают налогом — иначе они давным-давно стали бы убыточными.) Теперь обитателям улиц, начинающихся с Ротуэлл — и Кресент-, приходится таскаться за всякой мелочью в Сенсбери и Кэмден-Таун, лавировать в потоке транспорта и задыхаться от выхлопных газов, обходить нищих и бродяг Кэмдена, испытывая угрызения совести.

Особняки Ротуэлл-Гарденс внушали преданность и любовь, но мало-помалу все мы переселились на новые места: Сьюзен и Винни первыми перебрались в Ричмонд, за ними последовали Розали с Уоллесом и мы с Эдом. Только Лесли Бек остался на прежнем месте, не в силах расстаться с недвижимостью — ради нее он женился и подличал, страдая вместе с ней от гроз, засоров водосточных труб, древоточцев и отчаяния. (Если рушится дом, то по какой-то необъяснимой причине терпит крах и его владелец. В «Аккорд риэлтерс» знают об этой примете, но редко упоминают вслух.) Двенадцатый дом по Ротуэлл-Гарденс теперь стоит миллион фунтов — конечно, если Лесли удастся найти покупателя. Много ли он выиграет, продав дом, — это уже другой вопрос. Насколько мне известно, дом можно заложить с учетом нынешней стоимости. В восьмидесятых, в период повышенного спроса на недвижимость, строительные компании и банки зачастую чрезмерно завышали цену домов, наводя их владельцев на мысль о том, что тот, кто ссужает деньги, поступает благоразумнее тех, кто берет ссуды, но в конце концов и те и другие раскаялись в содеянном.

Супруги Бек, самые состоятельные из нас, к тому же живущие в самом большом и удобном доме, имели полное право относиться к нам покровительственно. Само собой, нас это раздражало. Мы с Розали жили на Брамли-Террас, за утлом, — на тихой улочке, застроенной в двадцатых годах XIX века высокими, одинаковыми, как близнецы, домами. И все-таки однажды, проходя по улице, где мы жили раньше, я с радостью, а не с досадой убедилась, что эти дома остались невредимы. Теперь они стоят почти полмиллиона фунтов (если найдется покупатель) — на треть дешевле, чем особняки на Ротуэлл-Гарденс, однако это реальная цена, их содержание обходится дешевле, и жить в них проще — при условии, что вы привыкли бегать вверх-вниз по лестницам. В шестидесятых годах такие пары, как мы с Эдом — он работал младшим редактором в издательстве, а я — в редакции «Спутника покупателя», — легко могли позволить себе купить дом на Брамли-Террас, несмотря на то что я лишилась работы, потому что уделяла ей гораздо меньше внимания, чем детям.

Решив устроить экскурсию в прошлое, я взяла с собой Кэтрин, дочь Розали. Мне казалось, ей будет приятно увидеть место, где она провела первые годы жизни, улицы, на которых она играла. В семидесятые годы девочек еще отпускали играть на улицах. Кэтрин заявила, что все вокруг кажется ей незнакомым, а потом опустилась на колени.

— Ты молишься? — в тревоге спросила я, но она просто попыталась стать меньше ростом, проверить, узнает ли она улицу, если увидит ее под другим углом. И улица действительно стала узнаваемой — по крайней мере так утверждала Кэтрин.

— Ты помнишь, была ли ты счастлива? — допытывалась я. В конце концов, все мы хотим, чтобы наши дети с радостью вспоминали свое детство, и хотя многие из них постоянно жалуются, мы тут ни при чем, клянусь вам.

— Только когда я не слишком задумывалась, — ответила Кэтрин, и я принялась гадать, что еще могли сделать Розали и Уоллес, чтобы ей жилось лучше. — Я всегда чувствовала себя кукушонком в чужом гнезде, — объяснила она.

Так кто же мы такие, если не учитывать статистические данные? Согласно исследованиям совместимости тканей, каждый седьмой из нас ошибается, называя своим отцом чужого человека. Прибавьте к этому обычные разновидности темперамента, интеллекта, эстетических представлений, и вы перестанете удивляться тому, что многие из нас ощущают себя кукушатами, которым неуютно в гнезде, где они очутились.

Розали и Уоллес жили за углом, в доме номер семь по Брамли-Террас. На их стороне улицы при домах не было садиков — эти участки земли отошли к большим особнякам Ротуэлл-Гарденс в конце XIX века. На нижние ветки яблонь Брамли, прежде составлявших огромный сад, благодаря которому улица и получила название, теперь вешали качели для детей из особняков Ротуэлл-Гарденс. Детям богачей привольно живется всюду — об этом заботятся их родители. Уоллес взбирался на горы и подолгу не бывал дома. Розали растила детей и изредка реставрировала старинный фарфор. «Брамли» — сорт крупных зеленых кисловатых яблок, которые разбухают при приготовлении; из них получается отличная начинка для пирогов. Фактические сведения легко выуживать из памяти, а эмоции, под которыми я подразумеваю чувства и реакции, — гораздо труднее.

Наверное, все мы с самого начала были кукушатами в чужих гнездах — вот почему в конце концов очутились в старинном яблоневом саду, словно продолжая поиски, пытаясь разобраться в происходящем. Для всех нас Брамли-Террас была новым окружением, шагом в ту сторону, где, как нам казалось, находится наш настоящий дом. Вспомнив про Лесли Бека, можно сказать, что, обосновавшись на новом месте, мы сразу принялись производить новых кукушат — столько, сколько допускалось брачными узами и правилами приличия. В конце концов, кукушатам живется неплохо. Поначалу им неуютно в чужом гнезде, но потом они быстро и безжалостно принимаются поглощать все необходимое, пока не повзрослеют и не улетят. Они вырастают алчными и неблагодарными.

Розали родом из Шотландии, ее отец был булочником. В Англию она приехала на велосипеде, за спиной друга, с томиком Теннисона в сумке. Она бросила прежнего друга, поступила на курсы секретарей, частично избавилась от акцента уроженки Глазго, переспала с торговцем антиквариатом, изучила историю мебели, бросила антиквара, закрутила роман с продавцом книг, выучилась языку и взглядам богемной прослойки среднего класса, возле телестудии познакомилась с Уоллесом и вышла за него замуж. (Оказалось, что ее букинист женат.) Уоллес был рослым, привлекательным, неуживчивым и отчужденным. Но этот брак оказался не таким неудачным, каким мог быть. Розали восхищалась мужем, на некоторое время и ее увлекла мистика гор. Однажды она призналась мне, что способна наслаждаться сексом с кем угодно. Значит, ей крупно повезло.

По-моему, к сексу с Розали Уоллес относился как к горам, воспринимал его как то, что следует покорять энергично, но не слишком часто, взбираться на вершину, завершать подъем, под привычные аплодисменты устанавливать флаг, а потом наслаждаться длительным отдыхом. Он казался угловатым, как горные пики, его колени были костлявыми, адамово яблоко выпирало. Стоило ему понять, в чем суть затруднения, и он становился энергичным, практичным и предусмотрительным, но сам процесс разъяснения требовал чудовищных усилий. Порой молчаливые страдания кажутся наилучшим выходом, и, полагаю, вместе с ними приходит предрасположенность к секретам. Розали выглядела цветущей, ее пышные темные волосы наполовину скрывали бледное личико и росли так быстро, что казалось, ей требуется немало сил, чтобы укрощать их, и это впечатление не было обманчивым. В молодости благодаря длинной прямой спине и узким бедрам ей шли брюки, но Розали об этом так и не узнала, а если и узнала, то не стала беречь фигуру после того, как пропал Уоллес. Когда Розали открывает дверь, сразу становится ясно: она не намерена ни судить гостя, ни обижаться. Если ты ее друг, ты — неотъемлемая часть ее жизни, вот и все. Она щедра — в отличие от Уоллеса. Розали следит за тем, чтобы холодильник всегда был полон. Уоллес предпочитал видеть его пустым. Когда Розали наполняла бокалы вином до краев, Уоллес морщился.

Поскольку семейными доходами распоряжался Уоллес, Розали было нечего и мечтать угнаться за Беками, устраивая шикарные званые ужины, впрочем, к этому она и не стремилась. Супругам Бек нравилось подавать к обеду шампанское и начинать трапезу копченым лососем, за которым следовало что-нибудь вроде тушеного мяса «беф-веллингтон», скверно приготовленного Джослин, первой женой Лесли. Излюбленным десертом Лесли были бисквиты, пропитанные коньяком и облитые взбитыми сливками. Лесли производил впечатление богатого и щедрого человека, и ему нравилось, что о нем думают именно так. Мы со Сьюзен штудировали «Средиземноморскую кухню» Элизабет Дэвид, полагаясь скорее на умелую стряпню и упорную работу, нежели на изысканные ингредиенты. Розали же просто подавала тушеную говядину с клецками, а Уоллес восклицал: «Видите? Чтобы отлично питаться, незачем быть богатым». И только он один не замечал, как Джослин заталкивает ногами под кухонный стол Розали разбросанные детские игрушки, разыгрывая аристократку, случайно попавшую в низшее общество. Лесли же просто с аппетитом ел и веселился.

Джослин сервировала ужин на полированном столе красного дерева, уставленном фамильным серебром среди салфеток с надписью «Охота в Редхене». Редхен — название поместья ее дяди. Лесли неизменно обращал наше внимание на эти салфетки. Он сделал удачную партию и хотел, чтобы об этом знали все. Лесли выучился на землемера, компетентность и уверенность помогли ему занять видное положение в старой фирме, некогда называвшейся «Эджи и Роулендс», а ныне — «Эджи, Бек и Роулендс». Втиснуться между Эджи и Роулендсом и стать одним из директоров он ухитрился, вероятно, потому, что восьмидесятилетний Чес Роулендс, выпускник Итона, не видел необходимости работать, а Лесли Бек был молод, полон сил, предлагал клиентам шампанское вместо чая и имел в министерстве общественных работ друзей, которые, подобно ему, после школы поступили в Кембридж.

Отец Джослин был сельским врачом и кузеном графа; Джослин выезжала на охоту с гончими и имела представление о том, как держаться в высшем обществе и как должны вести себя другие люди. О своем прошлом Лесли рассказывал туманно — его отец был служащим в Ланкастере. Что это значило? Что он был машинистом поезда? Налоговым инспектором? Но как бы там ни было Джослин, не обладая ни красотой, ни состоянием, благодаря происхождению помогла Лесли Беку не только поселиться в доме номер двенадцать по Ротуэлл-Гарденс, но и развлекаться, чувствовать себя своим среди банкиров, биржевых маклеров, государственных чиновников — всех, кто мог оказать услугу деловому человеку. У Лесли и Джослин Бек родились две дочери, Хоуп и Серена — крепкие и коренастые, как Лесли, унаследовавшие крупный материнский нос и близко поставленные глаза. Рыжие вьющиеся и буйные волосы тоже не были отцовскими. Такое сочетание черт, доставшихся от родителей, выглядело не слишком удачно, но Розали и Нора, подруги Джослин, утверждали, что, повзрослев, девочки расцветут. Такое иногда случается.

К тому времени как Лесли сменил Джослин на Аниту, Сьюзен и Винни уже жили на Брамли-Кресент, улице, очень похожей на Брамли-Террас, только изогнутой — вероятно, повторяющей изгиб берега реки, ранее протекавшей вдоль границы сада, а теперь загнанной под землю, под фундаменты больших домов на Брамли-сквер. Сырость в подвалах понижала рыночную стоимость домов по меньшей мере на треть, и такое положение вещей сохранялось несколько десятилетий, пока жилищный бум восьмидесятых не сделал такой недостаток, как возможное оседание фундамента, несущественным. Цены домов на Брамли-Кресент всегда превышали цены домов на Брамли-Террас на двадцать процентов; при домах на первой из улиц сохранились сады, а сами дома были построены десятью годами раньше, поэтому им присуще немало подлинных георгианских особенностей — к примеру, балконы с узорчатыми решетками, лепные розы на потолках, мраморные камины, весьма претенциозные для особняков такого размера во времена их постройки и, я бы сказала, необычные, но чрезвычайно ценные спустя сто пятьдесят лет и пользующиеся спросом. Бывший дом Винни и Сьюзен на Брамли-Кресент оценивают в три четверти миллиона фунтов, наш с Эдом дом на Брамли-Террас — чуть ниже полумиллиона. Не знаю почему, но это обстоятельство вызывает у нас комплекс неполноценности. Из всех нас в этом районе продолжает жить только Лесли Бек. Здесь умерла Анита.

Подробности такого рода не занимали меня, пока я не начала работать в «Аккорд риэлтерс». Будьте снисходительны ко мне. Я похожа на самца птички-ткачика, который всю жизнь строит причудливые гнезда, собирает осколки стекла и блестящую фольгу и раскладывает перед своим домом. «Посмотрите, вы только посмотрите — для меня нет ничего невозможного! Как они блестят! Давай жить вместе, будь моей возлюбленной — ведь такого, как я, больше нигде не найдешь!»

Поначалу Сьюзен работала логопедом в местном отделе образования — в то время таким специалистам еще платили из государственного бюджета. Она не только гордилась своим домом, но и всеми силами поддерживала огонь в очаге, а ей помогал Винни, который недавно получил диплом врача и был рослым, дородным, шумным, эмоциональным, чувственным и исполненным энтузиазма. В то время они воспринимались как объединившиеся противоположности. Сьюзен сдержанна, усердна, подтянута и лишена чувства юмора. Но в те дни популярность неизменно завоевывал Винни, симпатии общества были на стороне гедонистов и бонвиванов, а Сьюзен любила мужа, перенимала его взгляды и вкусы и не пыталась сохранить собственную индивидуальность.

Винни работал на полставки в местной больнице и писал книги в серию «Здоровье — своими руками», которые хорошо продавались — достаточно хорошо, чтобы, когда пришло время перебраться из центра в пригород, Винни и Сьюзен смогли купить большой дом в лучшем районе Кью, рядом с Ричмондом, и благодаря этому по воле случая встречаться с нами в супермаркете. Однако их возможности были несравнимы с нашими с Эдом, не говоря уж о Розали, которой посчастливилось стать обладательницей страхового полиса Уоллеса.

Пожалуй, с работой в «Аккорд риэлтерс» мне пора завязывать: слишком уж приземленной и завистливой она меня сделала. Самое время прибегнуть к шокотерапии и перейти в какую-нибудь благотворительную организацию.

К тому времени как Анита вытеснила Джослин, Мэрион уже жила в полуподвальной квартире в доме Лесли Бека и имела статус студентки. В благодарность за сниженную до смешного плату за жилье она возилась с детьми Джослин, а кошелек пополняла, периодически подрабатывая приходящей няней в нашем кругу и занимаясь другой работой. Отец Мэрион был строителем в небольшом городке и часто сидел без дела, его жена довольствовалась положением праздной домохозяйки, а Мэрион, кукушонок в этом неопрятном гнезде, выросла рослой, стройной, большеглазой, утонченной девушкой. Свою трудовую жизнь она начала с нудной службы в банке; почти случайно ей поручили устройство и сопровождение передвижной выставки, которую финансировал тот банк. Так она познакомилась с моим мужем Эдом и в результате, прослушав курс изящных искусств при галерее «Куртолд», стала владелицей галереи в Уэст-Энде, более состоятельной, чем все мы. Конец краткой биографии.

Печально, что все мы, несмотря на старание держаться на равных и уверения, будто деньги — это не главное, занимали в нашем кругу положение, которое находилось в прямой зависимости от жилищных условий. Супруги Бек не могли не покровительствовать остальным, мы, середняки, сражались за первенство, а Мэрион была бедной родственницей. Она сидела с нами за столом, но помогала мыть посуду тем усерднее, чем выше был статус хозяйки дома. Таким образом, во власти Мэрион было определять этот статус. А мы считались с ее мнением: наша жизнь проходила у нее на глазах.

Вот такую компанию Лесли и Джослин время от времени собирали за своим обеденным столом. Само собой, мы считались гостями второго сорта. От Мэрион мы слышали, что у Беков бывают почти знаменитые и чуть ли не великие люди — ведущие архитекторы, писатели, политики, — но видимо, для столь торжественных приемов мы не годились. Мы утешались тем, что Лесли все равно нас любит и что он непременно пригласил бы нас, если бы не грандиозные планы застройки лондонских доков и центральных районов, в которых заинтересована компания «Эджи, Бек и Роулендс».

Но пойдем дальше, читатель, точнее, вернемся к драматическим событиям того дня, когда Лесли Бек поменял жену. Постучав в дверь, Розали услышала пронзительный визг. Неужели это кричат обычно флегматичные Хоуп и Серена, почему-то не ушедшие в школу? Розали захотелось потихоньку улизнуть, но она надеялась выпить утреннюю чашку кофе в компании Джослин, которая всегда держалась дружелюбно и приветливо, хотя и сдержанно. А Розали, особенно когда Уоллес уезжал в очередную экспедицию, часто бывало одиноко и тоскливо дома, к тому же малышка Кэтрин связывала ее по рукам и ногам. Кроме того, Розали нравилось сравнивать Кэтрин, бойкого и миловидного ребенка, с ее сводными сестрами, причем сравнение всегда оказывалось в пользу Кэтрин, а следовательно, и самой Розали. Портреты Лесли, Джослин, Хоуп и Серены висели на стенах коридора, их написала довольно известная художница, которая, по мнению Розали и Норы, симпатизировала Лесли, но возненавидела Джослин, Хоуп и Серену. На картинах их лица были бледными, как клецки, головы сидели на тоненьких шейках, торчащих над широченными плечами. Лесли же на портрете казался высеченным из каменной глыбы, шеи у него не было вовсе, но это его ничуть не портило, даже наоборот. Искусство есть искусство. Лесли Бек слыл его знатоком, а Джослин — нет. Поэтому «скверные карикатуры», по выражению мужа Сьюзен, Винни, продолжали висеть на стенах, вызывать восхищение, с каждым годом становиться дороже и своим видом свидетельствовать, что члены семьи Лесли никогда не будут слишком высокого мнения о себе, а если и попробуют возгордиться, то им хватит единственного взгляда на свои портреты, чтобы спуститься с небес на землю.

Для Розали и Уоллеса такой поступок, как заказывание собственных портретов и украшение ими стен, был столь же нетипичен, как ограбление банка, — это не в их стиле, им незачем поддерживать чувство собственного достоинства подобным способом. Мы с Эдом в то время тоже не считали себя основателями династии и не располагали временем для подобных затей, не говоря уж о лишних деньгах.

Читатель, я понимаю, что моя литературная палитра слишком богата персонажами; каким-то образом мне придется сделать так, чтобы они отчетливо запечатлелись в твоем воображении. А добиться этого нелегко. Чужая жизнь так же изобилует подробностями, как наша собственная, в нее включены события шестнадцати часов бодрствования и восьми часов сна — и только небесам ведомо, какие приключения мы переживаем в сновидениях. Следовательно, изложение этих подробностей на бумаге — задача не для малодушных. Сидя здесь, в офисе «Аккорд риэлтерс», я гадаю: удовлетворишься ли ты, читатель, которому известен точный рост Лесли Бека — несомненно, кто-нибудь из нашего круга однажды ночью с приглушенным и возбужденным хихиканьем измерил и рост Лесли, и длину его пениса, пять футов десять дюймов и десять дюймов — в состоянии эрекции соответственно (вот и еще одна деталь), выяснив, что длина пениса составляет точно одну седьмую от его роста, — отсутствием подобных сведений об остальных персонажах. А если из-за недостатка данных читатель сочтет приведенные цифры нормой? Если Розали косоглаза, вы ждете, что я сообщу об этом. Если Мэрион коротышка ростом четыре фута пять дюймов — тем более. (На самом деле она почти великанша ростом пять футов одиннадцать дюймов — теперь вы знаете и это.) А мой рост — пять футов три дюйма, что выглядит весьма трогательно.

Если помните, я — Нора, жена редактора Эда, та самая, которая пишет эту книгу, сидя днем в офисе «Аккорд риэлтерс».

Мэрион Лоуз — особа, которая гордо называет себя старой девой и владеет галереей, ради чего она пожертвовала своим ребенком. (В подробности этой истории я посвящу вас позднее. Конечно, этот ребенок был от Лесли, и я вовсе не хочу, чтобы вы отшвырнули книгу с возгласом: «Чепуха!» Не моя вина, что истина порой выглядит нелепо. Вините Господа, который одарил Лесли столь деятельным пенисом. Я лишь выступаю в роли ангела-летописца, заполняя тягучий день безделья и ожидая, когда на рынке недвижимости начнется подъем.)

А еще у Мэрион есть два неразличимых кота — Моне и Мане.

Розали — та самая располневшая и обрюзгшая женщина, чей муж, Уоллес, свалился с горы, а может, и нет. Свою старшую дочь Кэтрин она родила от Лесли Бека. Конечно, эти два события могут оказаться взаимосвязанными. Когда-нибудь Розали расскажет обо всем мне, а я — вам.

Я абсолютно уверена, что мой сын Колин — не от Лесли Бека, его отец — Эд. Если я так пристально всматриваюсь в прошлое, то лишь в попытке убедить себя, что между двумя конкретными событиями нет ничего общего. Но память избирательна, и стремление выдавать желаемое за действительное то и дело обращается за помощью к этому ее свойству.

Джослин Бек была первой женой Лесли Бека, Анита — второй. О Джослин я говорю в прошедшем времени не потому, что она, подобно Аните, уже мертва, а потому, что, во-первых, она вычеркнута из нашей жизни, а во-вторых, согласно традициям о первых женах принято упоминать в прошедшем времени. Справедливости ради замечу: если Джослин снова вышла замуж, с ее точки зрения, Лесли Бек тоже недостоин того, чтобы говорить о нем в настоящем времени.

Сьюзен, жена Винни, была нашей подругой до тех пор, пока два года назад не совершила непростительный поступок — перешла в категорию тех, о ком упоминают только в прошедшем времени. Однако она по-прежнему живет неподалеку от нас в Ричмонде, и, думаю, мы скоро простим ее, или она — нас. Достаточно болезни, смерти или просто прошествия времени, чтобы власть общих воспоминаний затмила бренную сущность оскорбления, по крайней мере для женщин. Понимаю, некрасиво утверждать: «Таковы все женщины» или «Мужчины все одинаковы», потому что чем усерднее мы подчеркиваем половые различия, тем чаще их обращают против женщин и в пользу мужчин, но все-таки я рискну осторожно выразить свое мнение: мужчины цепляются за свою ненависть и обиду крепче, чем женщины. Наверное, все дело в том, что мужчинам проще наброситься друг на друга с топором, а если такое взбредет в голову женщинам, им сначала придется выпустить из рук детей. Точно так же когда в организме женщины падает уровень эстрогена, в интересах безопасности общества следует назначать ей гормонозаменяющую терапию, которая позволит женщине остаться уступчивой, милой и улыбчивой, однако делать стареющему мужчине инъекции тестостерона — антиобщественный поступок, поскольку он тут же бросится насиловать женщин и лупить других мужчин. Какое разочарование!

Раз уж мы взялись обсуждать эту проблему и разобрались с ней, следовало бы предложить такое временное решение: женщины должны просто отдать детей мужчинам. Однажды Сьюзен так и поступила с Винни: она бросилась спасать мир, а ему предоставила присматривать за Амандой. Но пожалуй, она выбрала не того ребенка: Аманда слишком похожа на Лесли.

Теперь Сьюзен лишь вежливо кивает и здоровается, случайно встретившись с кем-нибудь из нас в супермаркете, и мы даже перебрасываемся парой фраз о погоде и политике, но больше не поверяем ей ни радости, ни беды, без чего немыслима дружба. И все-таки нам ее недостает, а ей, наверное, не хватает нас. Рано или поздно кто-нибудь из нас бросится к ней с распростертыми объятиями, и процесс примирения, на который иные народы тратят десятилетия, завершится в мгновение ока. Лично я не собираюсь брать на себя роль миротворца. Но об этом потом. Вернемся к подведению итогов.

Итак, наше потомство — это Кэтрин и Алан (дети Розали), Ричард, Бенджамин и Колин (мои, а я — Нора), Барни, Аманда и Дэвид (выводок Сьюзен; упоминаю о них потому, что вражда между родителями на детей не распространяется). Ребенок Мэрион пробыл с нами слишком недолго, чтобы называть его имя. Мне странно даже вспоминать о нем — ведь мы так быстро вычеркнули из памяти этот эпизод, и все-таки я считаю, что это дитя — ключ к истории Лесли Бека. Того самого Лесли Бека, длина пениса которого составляет ровно одну седьмую его роста. Я-то знаю — сама измерила и то и другое.

Чистосердечные признания!

До сих пор я никому об этом не проговорилась. Если бы только спад завершился, если бы на рынке недвижимости начался подъем, времени на размышления о собственной судьбе у меня осталось не больше чем на созерцание своего пупка. Мне было бы некогда копаться в памяти, извлекать из нее, как фокусник извлекает шарфы из цилиндра, события и воспоминания, так больно ранящие меня…

Я опасаюсь вот чего: а если я вытащу на свет слишком много или все это начнет вываливаться само собой? Как же процесс переваривания мыслей? Я же могу умереть от умственного истощения! Мы хороним мысли в глубинах памяти, чтобы не свихнуться.

Я и Лесли Бек, танцующие нагишом в комнате! А где в это время был мой муж, Эд? Сидел дома, уверенный, что я уехала в больницу навестить свою мать. Она лежала в коме и потому не смогла бы подтвердить, что я, как и положено заботливой дочери, дежурила у ее постели. А где же мы с Лесли танцевали и проводили измерения? В доме номер двенадцать по Ротуэлл-Гарденс. В какой комнате это происходило? В спальне Аниты? Ну разумеется!

Когда Лесли Бек явился в галерею Мэрион с картиной, на которой покойная Анита изобразила ту самую спальню, когда Мэрион со слезами рассказала о случившемся Розали, а Розали передала ее рассказ мне, я записала его, прилагая все старания, чтобы представить себя на месте Мэрион, так сказать, примерить ее безукоризненные туфли (не скажу «начищенные до блеска» — они слишком новые, чтобы их чистить), и говорить от ее имени, от «я» Мэрион, которая более близка с Розали, чем со мной. Так вот я, Нора, в той части рукописи, которая «вычищена» до блеска, чем я горжусь, предположила, что причиной волнения Мэрион были угрызения совести. Но вряд ли Мэрион умеет чувствовать себя виноватой, и Розали тоже не подвержена таким терзаниям. Известие о смерти Аниты по-настоящему встревожило только меня.

Вернемся в началу истории, в семидесятые годы. Лесли Бек еще женат на Джослин , Розали уже подкатила коляску к крыльцу дома номер двенадцать по Ротуэлл-Гарденс, чтобы вспомнить о своей тайне, попробовать ее на ощупь, как больной зуб — языком, проверить, причиняет ли она по-прежнему боль, и обнаружила Джослин в состоянии кризиса. По крайней мере так показалось Розали.

По словам Розали, Джослин Бек открыла дверь внезапно. Она была одета в шелковый халат на голое тело, он распахнулся, и Розали успела увидеть груди с розовыми, неожиданно крупными сосками и кустик черных лобковых волос. Обычно тщательно уложенные волосы Джослин были растрепаны, глаза покраснели, тушь размазалась. Она громко всхлипывала, была растеряна. Увидев Розали, она привлекла ее к себе и вцепилась в нее, отчего Розали вздохнула с облегчением — она опасалась, что Джослин узнала, кто отец Кэтрин. Малышка Кэтрин испугалась и расплакалась. Молчаливые и растерянные Хоуп и Серена стояли в глубине холла.

— Я позвонила Лесли на работу, — рыдала Джослин, — а трубка оказалась снятой. И я услышала, что там происходит. Лесли завел роман!

— С чего ты взяла? — спросила Розали. — Ведь ты только услышала голоса на том конце провода.

— Ужасно, немыслимо! — Джослин поджала губы. — Как я могла выйти замуж за такого негодяя?

— Наверное, это ошибка, — предположила Розали. — Он что-нибудь сказал?

— Конечно, нет! — фыркнула Джослин, отчаяние которой сменялось гневом. — Зато я знаю, с кем он был, теперь он не отвертится! Занудная, безобразная плебейка! Ее зовут Анита Олтервуд. Я обращала на нее не больше внимания, чем на прислугу. По телефону она не разговаривает, а скулит.

— Вряд ли все так серьезно, — заметила Розали. — Ты же знаешь Лесли. — И она успокоила Кэтрин, уговорила Джослин одеться и умыться, решительно отправила Хоуп и Серену играть в сад. Розали всегда нравилось в кризисных ситуациях брать инициативу в свои руки. Она дала Джослин две таблетки транквилизатора, который прописал ей врач, — когда Уоллес был в отъезде, Розали страдала бессонницей от беспокойства, а если и засыпала, то видела во сне, как Уоллес со сломанной ногой умирает на дне пропасти.

Дни, подобные тому, когда Джослин узнала, какое место Анита занимает в жизни ее мужа, переживает почти каждая жена в мире. И в этом нет ничего странного. Эти злополучные, ужасные, памятные дни для всех одинаковы: начинает дрожать и разрушаться сам фундамент существования, любовь, забота и самопожертвование, неотъемлемые составляющие замужества, в мгновение ока теряют всякую ценность, а те, кто жертвовал собой, оказываются в дураках. В одну секунду будущее становится туманным, дамокловым мечом нависает перспектива домашнего «сокращения штатов», самооценка стремительно падает в бездонную пропасть — возможно, в тот же цилиндр фокусника, о котором я уже упоминала, — и у женщины остается единственный выход: слегка замедлить это падение, чтобы не лишиться уважения к себе навсегда. И оттого, что это происходит каждый день и со множеством людей, нам не легче. Неуверенность как злой пес неотступно преследует зависимую женщину, гонится за ней по пятам. А большинство женщин, даже работающих, остаются зависимыми, как бы упорно они ни трудились. В наши дни для содержания семьи требуются две зарплаты.

Рискну утверждать, что то же самое случается и с мужчинами. Бывает, они узнают о неверности жены, приходя домой и обнаруживая пустую постель и записку на каминной полке. Но мужчинам легче пережить такое потрясение, поскольку статус брошенной женщины в обществе значительно ниже статуса брошенного мужчины.

«Какая ты старомодная, Нора! — сетует Розали каждый раз, выслушивая мои рассуждения. — Ты всех подгоняешь под свои мерки, и напрасно. Кто, по-твоему, выглядит благопристойнее в глазах общества — Мэрион или Лесли Бек? Разумеется, Мэрион!» Но я сомневаюсь в правоте Розали. Лесли без труда женится еще раз, если пожелает. А Мэрион не найдет себе спутника жизни, даже если станет совсем другой, чего она тоже не захочет. «О Нора! — опять стонет Розали. — С чего ты вбила в голову, что быть незамужней неприлично?»

Вернемся к дню, который намертво впечатался в память Розали, — ко дню, когда она помогла Джослин осознать неверность Лесли Бека. Розали бросилась в подвал в надежде найти Мэрион, но Мэрион куда-то ушла — кажется, на лекцию о кубизме. Вернувшись обратно, Розали увидела, что Джослин колотит по выскобленному сосновому кухонному столу довольно большими и крепкими кулаками; она успела умыться, но одеваться не стала. Хоуп и Серена качались на качелях, подвешенных к ветке яблони, которая по праву принадлежала Брамли-Террас.

— Я поняла бы его, — твердила Джослин, — будь у него роман с кем-нибудь получше меня, но почему он выбрал это ничтожество? Что теперь обо мне будут думать?

— Никто ничего не заметит, — заверила Розали, удивленная тем, что Джослин озабочена своим положением в обществе больше, чем личным горем.

В те времена мы были моложе и гораздо строже к себе и к окружающим, чем сейчас. Мы считали, что человек, заслуживающий звания доброго и порядочного, должен следовать определенным правилам, принятым в цивилизованном обществе. Не обязательно быть материалистом или аристократом, но необходимо подавлять вспышки гнева, стремиться к достижению соглашения, а не к конфронтациям и так далее. Только когда гас свет или посторонние отворачивались, мы позволяли себе предаваться порокам, считая, что такое поведение характерно лишь для нас, хотя, конечно, ошибались; в минуты отчаяния, загнанные в угол, мы кричали и бранились, жаловались на прислугу в иммиграционную службу, спали с мужьями своих подруг, торговались с мясником, шлепали детей, выбегали на улицу в одном белье, надеялись, что когда-нибудь наши мужья уйдут в кругосветное плавание и не вернутся. В такие минуты мы ненавидели и презирали себя и других. Сейчас мы не торопимся осуждать окружающих, поскольку понимаем, что они мало чем отличаются от нас. Осуждая сестру, осуждаешь себя. Осуждая брата, обрекаешь себя на одиночество. Жестокий урок, но мы его усвоили. Теперь я готова простить Сьюзен. Рано или поздно это произойдет.

Сказать по правде, Розали было бы не так тяжело узнать, что Лесли Бек влюблен не в свою машинистку, а, скажем, в кинозвезду. Подобный удар судьбы гораздо легче перенести, от этого не так страдает самооценка. Когда мужчина выбирает в партнерши девушку двадцатью годами моложе жены, это мучительно больно, но ведь жена не виновата в том, что постарела. Если же мужчина предпочитает работающую женщину, свою подчиненную, да еще ровесницу жены и дурнушку, о достоинствах которой известно лишь ее мужу и больше никому, в чем можно обвинить его жену? Разве что в каком-нибудь ужасном поступке. Оказаться отверженной, брошенной, отосланной домой к родителям всегда тяжело.

Розали тоже разволновалась. Она признавала за Джослин права жены — право первенства и так далее, — но, как и ты, читатель (если ты женщина, в чем я не уверена), считала, что если уж Лесли Бек и решил завести роман на стороне, то должен был броситься к ней, Розали. Она охотно приняла бы его в объятия.

Розали запомнила, как в тот судный день говорила Джослин:

— Джослин, а может, ты неверно истолковала обрывок разговора? Может, ты все перепутала? Нельзя ломать жизнь из-за того, что кто-то не повесил трубку.

Или все-таки можно?

— Я расскажу, что услышала, — отозвалась Джослин. — Лесли сказал: «Запри дверь, Анита, и садись ко мне на колени». Потом прозвучал женский голос: «Лесли, ты же просил сегодняшней почтой отправить письмо Остину». На это Лесли заявил: «Ладно, совместим полезное с приятным». Теперь тебе ясно, что он имел в виду?

Поразмыслив, Розали предположила:

— А если все это тебе послышалось?

Но она тут же вспомнила, как однажды Лесли Бек подкрался к ней сзади, когда она делала сандвичи, вспомнила, как прилипал к коже мокрый прибрежный песок, и поняла, что Джослин не страдает слуховыми галлюцинациями.

Внезапно Розали перестала мучиться от ревности, перешла на сторону Лесли Бека и Аниты и искренне пожелала им счастья: Джослин была не из тех женщин, которые вызывают у мужчины желание подкрадываться к ним сзади. Чтобы добиться своего у Джослин, Лесли полагалось сначала вымыться и попросить разрешения, которое ему давали крайне неохотно. Несомненно, к той же породе относилось большинство женщин, бывающих у Беков на званых ужинах для избранных, тех женщин, что носили не грубоватые украшения в этническом стиле на руках и шеях, а настоящие бриллиантовые броши, тщательно выбирая для них место. Мы же, второй эшелон, не торговали своим телом, зная, что спрос на него невелик. Мы добровольно отдавали его, делая это, пожалуй, даже слишком охотно, чтобы придать пикантность супружеству ради наших детей и наших мужей. Подозреваю, что мы с Розали и Сьюзен вышли за мужчин, сексуальная энергия которых уступает нашей, — другими словами, за порядочных мужчин. Мы из племени соблазнительниц, а не тех, кто сначала ломается, а потом все равно уступает. Первым в отличие от вторых редко дарят меха и бриллианты. Впрочем, тогда мы в них не нуждались. Мы предпочитали овладевать душами мужчин, а не рассчитывали получить их деньги.

Мэрион понаблюдала за всем этим из полуподвальной квартиры и навсегда отказалась от замужества. В начале семидесятых у нее внизу было темно и сыро, и только много позже полуподвал перестроили, превратив из места, где располагались кладовые и клетушки для слуг, во вполне приличную квартиру с садом. Но прежде Мэрион заработала там астму.

Вернемся, однако, к судному дню. Джослин встала из-за стола, сбросила халат и голая вышла из комнаты. Розали восхитилась розовым упругим совершенством ее тела, дерзко торчащей высокой грудью, упругими ягодицами и общим ощущением недоступности. Но Джослин не требовала восхищения, ей просто хотелось поскорее переодеться. Розали подобрала ее халат и аккуратно свернула. Лесли Бек терпеть не мог беспорядка. Он считал, что вещам полагается висеть в шкафу. Свою собственную одежду он старательно складывал даже в тех случаях, когда его пенис достигал ровно десяти дюймов, одной седьмой роста.

Джослин вернулась, одетая в скромную белую блузку и темно-синюю юбку.

— Куда ты собралась? — удивилась Розали. — Смотри не наделай глупостей. Ты же приняла транквилизаторы.

За время отсутствия Джослин она успела напоить Кэтрин молоком из холодильника Беков и дать ей печенья из вазы Беков: Розали считала, что ее дочь имеет право на еду в этом доме.

Джослин направилась к телефону. Сначала она позвонила в ближайшую мастерскую и попросила сменить дверной замок. Потом набрала номер своей матери.

— Мамочка, мне так плохо! — запричитала она. — Лесли решил меня бросить. У него роман с секретаршей. Папа должен немедленно прекратить выплаты и забрать машину!

Из сада донесся плач Хоуп или Серены. Кто-то из девочек упал с качелей, точнее, ветка не выдержала и сломалась. У яблони мягкая древесина, на ее ветки не следует вешать качели, но попробуйте втолковать это кукушатам с Ротуэял-Гарденс, которые наконец-то обрели дом в чужом саду! Розали бросилась в сад на помощь. Хоуп лежала под яблоней, скорчившись на траве, Серена задыхалась — у нее начался приступ астмы. Беспомощные дети, мелькнуло в голове у Розали. Лесли Бек вряд ли может гордиться ими, а он так любит чем-нибудь гордиться. Джослин продолжала говорить по телефону — уже со своим адвокатом. Она требовала развода на основании проявлений жестокости со стороны Лесли, а до суда — постановления, запрещающего Лесли приближаться к дому.

— Джослин! — взмолилась Розали, вернувшись в дом с Хоуп на руках. — Прошу тебя, не спеши! Для начала хотя бы поговори с Лесли!

Но Джослин не слушала.

К счастью, к тому времени Мэрион вернулась с лекции и вызвалась отвезти Хоуп в больницу, на рентген и осмотр — убедиться, что у девочки нет сотрясения мозга. Серену она прихватила с собой, потому что у нее посинели губы. Что и говорить, день выдался богатым событиями. После затишья разразилась буря.

Мэрион повезла детей в больницу на машине Джослин.

— Может, поедешь с ними? — спросила Розали у Джослин. — Ты же их мать.

— С Хоуп все в порядке, — заявила Джослин. — Я сама в детстве то и дело вылетала из седла, но отделывалась синяками. А Хоуп лишь упала с качелей. Серена просто требует внимания. Ей обидно видеть, как все носятся с Хоуп. Если Мэрион хочется суетиться и волноваться, пусть хлопочет. По-моему, ей просто нужен предлог, чтобы выпросить машину.

Она направилась в спальню, и Розали зашагала следом, поскольку Джослин где-то разыскала садовые ножницы. В спальне Джослин вытащила из набитого шкафа дорогие, но мешковатые костюмы Лесли и свалила их на кровать, а потом, схватив брюки, разрезала их от промежности до пояса. Уснувшая в коляске Кэтрин осталась на кухне. Розали вновь напомнила Джослин, что та приняла транквилизаторы, побочным эффектом чего стал приступ агрессивности, умоляла ее просто посидеть, твердила, что это она, Розали, во всем виновата. Она заметила, что, если бы Джослин согласилась просто дождаться возвращения Лесли и спокойно поговорить с ним, возможно, предложить визит к семейному психологу, проблема разрешилась бы сама собой, а брак только укрепился бы. Неужели ей не жаль прежней жизни? Зачем ставить на карту все сразу: дом, детей, друзей? Но Джослин продолжала упрямо щелкать ножницами.

— Этот человек помешан на сексе, — выпалила Джослин. — Он животное. Он омерзителен. За эти костюмы платил мой отец. Значит, я могу распоряжаться ими, как захочу.

Лесли рассказал Сьюзен, та — Розали, а Розали — мне, будто Джослин соглашалась заниматься сексом раз в шесть недель и считала, что это более чем великодушно. Видимо, еще в детстве отец объяснил Джослин, что секс раз в два месяца — это норма, и Джослин вбила себе в голову, что «сношения», как она это называла, должны происходить именно с такой частотой. Ее отец был врачом — разве она могла сомневаться в его правоте? Все мы знали, в каком положении очутился Лесли, но никогда не обсуждали это, считая подобные сведения конфиденциальными, и были правы. А Джослин все презирали, поскольку считали ее поведение низостью.

Кроме размера, количества комнат и ширины лестниц, главным отличием дома номер двенадцать по Ротуэлл-Гарденс от наших домов было отсутствие книжных шкафов. Лесли и Джослин читали преимущественно газеты, правда, Джослин неизвестно зачем выписывала «Вог». Мы же читали романы и потому имели приблизительное представление о том, что происходит в других семьях, даже Уоллес носил в рюкзаке триллеры и читал их в палатке во время снежных бурь. Иногда Джослин почитывала биографии знаменитостей, но поскольку биографы редко упоминают о таких подробностях, как частота половых сношений, идея двух месяцев крепко засела в голове Джослин и вытеснить ее было невозможно. Мы предпочитали думать, что участь Джослин — наглядный пример тому, как уныла и безотрадна жизнь богачей. Таким способом мы глушили зависть и гордились собой.

— Почему бы тебе не съездить в офис Лесли, — предложила Розали, — и не поговорить с ним? Тебе стало бы легче.

— Чертова Мэрион забрала машину, — вспомнила Джослин, яростно орудуя ножницами, — повезла детей в распроклятую больницу!

— Я вызову такси, — пообещала Розали и сдержала обещание.

К тому времени как машина подъехала к дому, Джослин уже покончила с брюками и для пущей острастки рвала зубами носки. В такси она села безропотно.

Контора «Эджи, Бек и Роулендс» располагалась в уютном особняке на тихой улице за Фицрой-сквер, рядом с офисами процветающих архитекторов, землемеров и инженеров-строителей.

Вообразите себе эту сцену. (В те дни, когда мы еще ужинали вместе, Розали часто с упоением описывала ее.) Розали расплачивается с таксистом. Парадная дверь конторы заперта. Сбоку на двери укреплен селектор — кнопка, которую надо нажать, и динамик, в который следует говорить. Если повезет, вас услышат. Окно на первом этаже распахнуто, стоит первый солнечный и теплый день весны. Потягиваясь на виду у Джослин и Розали, в окно выглядывает Лесли Бек. Он красив, доволен собой и добродушен, жизнерадостен и полон сил. Может, за пишущей машинкой в кабинете сидит Анита? Простоватая дурнушка с крупным носом, тусклым цветом лица и волосами, уложенными в старомодную халу? Чем она занята — перепечаткой письма к Остину? Возможно, его пришлось перепечатать заново — она вряд ли справилась бы с этой задачей с первого раза. Не забывайте, что в те времена компьютерами в конторах не пользовались, любые документы приходилось перепечатывать по многу раз. Или у Розали просто разыгралось воображение и письмо к Остину было давным-давно готово и вложено в конверт. Но если Анита печатала так же, как и готовила, это маловероятно.

Как бы там ни было, Лесли заметил Джослин и Розали и сначала, если верить Розали, побледнел, а потом заулыбался.

— Дорогая! — закричал он из окна. — Как я рад тебя видеть! И тебя, Розали! И твою новорожденную малютку Кэтрин! Чем больше на свете девочек, тем лучше. Скорее заходите!

К тому времени Кэтрин уже исполнилось пятнадцать месяцев, но напоминать об этом Розали было некогда.

— Ублюдок! — завопила Джослин на всю улицу. — Грязная свинья! Прелюбодей! Я изрублю тебя на куски и скормлю отцовским собакам! Какая гнусность, низость, подлость!

Она ухитрилась незаметно прихватить с собой садовые ножницы и теперь потрясала ими. Поразительно быстро сообразив, что происходит, Лесли Бек захлопнул окно и скрылся из виду. Прохожие оборачивались. Из верхнего окна высунулся ошеломленный мистер Роджер Эджи — однажды Розали выпала честь познакомиться с ним у Беков. Анита Олтервуд, ибо она действительно находилась в кабинете Лесли, встала из-за стола и на минуту заняла место Лесли у окна. На ее лице застыла полуулыбка, она казалась смущенной и в то же время довольной.

— Джослин, ты играешь ей на руку! — взмолилась Розали. — Неужели не понимаешь?

— Тварь! — вопила Джослин. — Потаскуха, шлюха! Чем ты прилизываешь космы? Спермой Лесли Бека?

— Джослин! — умоляюще твердила Розали. — Прошу тебя, не надо! Не здесь! Не устраивай сцену! Этого он тебе не простит.

— Вот и хорошо, — свирепо парировала неблагодарная Джослин и отпихнула Розали.

Кэтрин заплакала. Маленькие дети не выносят, когда их защитницы-матери не могут постоять за себя и позволяют повышать на них голос.

— Поедем домой, — уговаривала Розали, и Джослин чуть помедлила, а потом попыталась открыть парадную дверь и услышала лязг замков с другой стороны: она опоздала всего на долю секунды. Дверь была надежно заперта Джослин в ярости пнула ее ногой, наклонилась к динамику селектора и опять завизжала:

— Все вы плебеи и сволочи! Вы животные, у вас круглый год течка!

Окно на первом этаже распахнулось. Выглянул мистер Роджер Эджи.

— Джослин, — заговорил он, — я не знаю, что случилось, но вы явно не в себе. Прошу вас, успокойтесь, я выйду, и мы все обсудим. По-моему, сейчас вам лучше не встречаться с Лесли.

— Почему? Он что, спрятался вместе со своей тварью в подвале? Вы тоже в этом замешаны? Если вы сейчас же не уволите эту женщину, я подам на вас в суд. И все расскажу про ваш план застройки Беркли-сквер. Мой адвокат говорит, это грязная махинация! Все вы вонючие свиньи! Я читала бумаги, все вы насквозь прогнили, поэтому не вам указывать мне, что делать, мистер Роджер-Грязный-Эджи!

У здания начала собираться толпа, притом немалая. Двое мужчин в серых костюмах, скорее всего чиновники из министерства общественных работ, вышли из такси и направились к офису компании «Эджи, Бек и Роулендс», но не успели они дойти до крыльца, как Джослин преградила им путь, размахивая ножницами.

— Мой муж — Лесли Бек, — заявила она, — из конторы «Эджи, Бек и Роулендс». Он трахается со своей секретаршей. А я — его жена. Если вы имеете с ним дело, значит, вы такие же развратники, как он. От всех вас воняет.

Роджер Эджи извинился в окно перед посетителями, объяснил, что контору осаждает сумасшедшая, что он искренне сожалеет об этом и уже вызвал полицию. Мужчины в сером остановили такси и уехали.

— Я не сумасшедшая! — выкрикнула Джослин. — Это весь мир сошел с ума! Значит, все вы там имеете эту сучку Розали сообщила, что, по ее мнению, Джослин была права: в конторе действительно царил разврат, и не обязательно его причиной была Анита. Все знакомое рано или поздно приедается, заставляя стремиться к свежему и новому. Пожилым женщинам полагается улыбаться и терпеть, а не буйствовать и протестовать; быть отвергнутой женой несладко. К таким женам многие относятся уважительно, но втайне мечтают, чтобы они куда-нибудь исчезли. И потом, уже давно прошел слух, что Джослин позволяет Лесли исполнять супружеские обязанности всего раз в два месяца, — что это за жена? Словом, ей никто не сочувствовал.

Розали увезла Джослин домой, потому что плач Кэтрин заглушил визг Джослин, окна «Эджи, Бек и Роулендс» захлопнулись, к месту скандала спешила полиция. По всей улице опускали жалюзи и закрывали ставни. Это место напомнило Розали китайское посольство на Портленд-плейс: на протяжении двадцати лет окна в нем были наглухо закрыты, из здания не доносилось ни звука, несмотря на многочисленность сотрудников. Посольство казалось безликим и зловещим: кто знает, что творилось за его дверями — разрабатывался план нападения или план отражения атаки? Полагаю, планирование первого неизбежно заставляет ожидать второго. Сьюзен придерживается мнения, что бессонница — симптом подавленного гнева: ты сидишь в глубине пещеры, пережидая всплеск адреналина, размышляешь, как убить тигра, и в то же время опасаешься его нападения. Услышав от собеседника, что он провалялся всю ночь без сна, Сьюзен доходчиво объясняет, что это его вина, а не беда.

В доме Беков Розали оставила Джослин на попечение Мэрион. Серене сделали укол, она задышала свободнее. Хоуп не пострадала, хотя по-прежнему плакала — как объяснила Мэрион, испугавшись рентгеновского аппарата, который в те дни представлял собой огромную сложную машину, протягивающую к пациенту клешни подобно медлительному железному чудовищу, прикидывающему, как удобнее сожрать жертву.

— Я же говорила тебе, Мэрион, беспокоиться незачем, — заявила Джослин и громко обратилась к Розали: — Почему те, кого нанимаешь в помощь, только путаются под ногами?

— Мне надо прилечь, — решила Розали и оставила Джослин еще пару таблеток валиума.

— Не надо бы ей пить транквилизаторы, — вмешалась Мэрион, — от них она становится агрессивной.

Но было уже поздно: Джослин приняла таблетки, запила их виски, а потом выпила еще порцию виски.

— Пойду уложу детей в постель, — сказала Мэрион. — Сегодня я еще надеялась дописать сочинение.

Розали и малышка Кэтрин отправились домой готовить Уоллесу чай. Вскоре он должен был вернуться с телестудии. Джослин еще долго рыдала за кухонным столом в доме по Ротуэлл-Гарденс. Затем она направилась в кабинет Лесли Бека, где не было ни единой книги, вывалила на пол все из ящиков письменного стола, принесла из кухни бутылку оливкового масла и залила им весь кабинет. Сорвав со стены картину, которую Лесли считал подлинником Ватто, она растоптала ее; раздобыла перочинный нож — Мэрион заперла кухню, где хранились большие ножи, — и изрезала картину, авторство которой Лесли приписывал Стаббсу, а Мэрион утверждала, что дряхлую клячу на ней намалевал никому не известный любитель. Наконец Джослин уселась на обитый ситцем диван в своей уютной комнате с самыми дорогими шторами на всей Ротуэлл-Гарденс и расплакалась.

Кстати, именно от Мэрион мы обычно узнавали обо всем, что происходит в доме номер двенадцать по Ротуэлл-Гарденс: она сообщала нам о цене штор и отсутствии книг, подтверждала слова Лесли, обращенные к Сьюзен, которая передавала их Розали и всем остальным, объясняла, какие представления о супружеской жизни Джослин переняла у своего отца-врача. Время от времени Мэрион присматривала и за нашими детьми; новости быстро распространялись по округе.

— Ты пожертвовала своей жизнью, отдала ее целиком, — сказала Мэрион Джослин тем вечером, — и кому? Человеку, который способен усадить на колени какую-то машинистку и с каждой новой напечатанной буквой все глубже входить в нее. Следовательно, самопожертвование ничего не стоит.

Джослин вскипела:

— Кто ты такая, чтобы судить об этом? Серая мышь, бывшая служащая банка, по бедности освобожденная от платы за жилье. Ты только и делаешь, что вертишься вокруг моего мужа, скверно присматриваешь за моими детьми и без конца травмируешь их из-за своих прихотей!

Оскорбившись, Мэрион на этот вечер оставила Джослин без помощи и поддержки, в которых она так нуждалась.

К восьми часам вечера Джослин, как и подобает женам, затосковала по мужу. Такое случается не только с женами, но и с собаками. Если хозяин запаздывает, собаки начинают беспокоиться, даже когда твердо знают, что он поприветствует их окриком и пинком. Они гадают, что такого натворили, привычка и чувство вины усмиряют их, заставляют прыгать вокруг хозяина и пытаться лизнуть его лицо, даже рискуя получить пинок.

— Должно быть, меня подвело воображение, — сказала Джослин в половине девятого, обращаясь к Мэрион. — Или голоса мне послышались, как говорит эта зануда Розали. Что я натворила? Неужели он не простит меня? Почему Розали разрешила мне ехать в офис? Это она во всем виновата. Бедный Лесли! Надеюсь, сегодня он не зайдет в кабинет. А завтра я все уберу. Сейчас я совсем выбилась из сил. Я дождусь его, буду целовать ему ноги, сделаю все, что он захочет. Если он пожелает, чтобы я стала животным, так тому и быть. Кому какое дело? Я сдаюсь! — Она принялась звонить Лесли на работу, но, само собой, номер был занят. Несомненно, кто-то из мудрых служащих конторы снял с рычагов все трубки.

Джослин слишком перепила и раскисла, чтобы услышать, как в полуподвальной квартире Мэрион звонит телефон. Мэрион спустилась и взяла трубку. Звонил Лесли.

— Она все еще там или уехала к матери? — спросил он.

— Она тут, — ответила Мэрион.

— Успокоилась?

Обида была слишком свежа, и Мэрион сообщила, что Джослин успокоилась, но прежде успела кое-что натворить.

— Что именно?

— Растоптала Ватто, изрезала Стаббса и облила оливковым маслом все ковры и коврики. Для шелковых ковров нет ничего опаснее масла. Вы должны как можно скорее вернуться домой, мистер Бек. Я не в силах справиться с женщиной, когда она в таком состоянии. Я еще слишком молода, к тому же мне надо писать сочинение.

Последовала непродолжительная пауза. Затем Лесли Бек решил:

— Ладно, Мэрион, я обо всем позабочусь. — И он повесил трубку.

Мэрион заглянула к Хоуп и Серене, которые мирно играли в шашки у себя в спальне перед включенным телевизором, а потом направилась к Джослин. Джослин успела раздеться донага и допить бутылку виски, а теперь гоняла по столу мокриц. Они в страхе съеживались, когда Джослин с силой ударяла кулаком по столу, заставляя его трястись.

В дверь позвонили, и Мэрион, вздохнув с облегчением при мысли, что вернулся Лесли Бек, бросилась открывать. На пороге стояли двое мужчин и женщина: один мужчина был врачом, коллегой Винни, второй представился психиатром, а молодая женщина оказалась сотрудником службы социального обеспечения. Голая Джослин подошла к порогу, мельком взглянула на гостей, метнулась в дверь и выбежала бы на улицу, если бы ее не остановили. Джослин быстро вернули в дом, усадили на диван. Гости сели по обе стороны от нее. Вспомнив, что она не одета, Джослин огляделась в поисках одежды, но Мэрион, помня о привычках Лесли, уже развесила ее вещи в шкафу, в спальне. Мэрион принесла Джослин одеяло, но та сказала, что терпеть не может колючую шерсть, и ее укрыли шелковым покрывалом с постели.

— Итак, что случилось? — спросили пришедшие, когда Джослин затихла на диване. — Мы слышали, что сегодня вы скверно вели себя.

— Я?! — Джослин вскочила. — Я?! Я вам не какая-нибудь потаскуха-машинистка! Я его жена!

Ее попытались усадить на место; отбиваясь, Джослин ударила сотрудницу службы социального обеспечения локтем в глаз.

— Простите, — бросила Джослин, явно не раскаиваясь в содеянном. — Это мой дом, он куплен на деньги моего отца, и если я хочу встать или сесть — это мое дело. А если вы явились сюда без приглашения и застали меня голой, считайте, что вам не повезло — или повезло, как угодно.

— Да, — согласились гости, — но, насколько нам известно, сегодня вы устроили скандал на улице.

— Кто вам сказал?

— Ваш муж. Он очень беспокоится за вас.

Джослин разрыдалась.

— Тише, тише, — принялись уговаривать ее гости, — не разбудите детей.

И тут разговор зашел о Ватто и Стаббсе, причем выяснилось, что их стоимость превышает полмиллиона фунтов.

— Это такие же подлинники Ватто и Стаббса, — возразила Джослин, — как я — похотливая псина. — И она залаяла прямо в лицо даме из службы социального обеспечения.

Трое посетителей спросили у Мэрион, действительно ли миссис Бек ведет себя странно, и Мэрион после некоторых колебаний подтвердила это. К миссис Бек обратились с вопросом, согласна ли она добровольно стать пациенткой психиатрической клиники Колни Хэтча, и когда она отказалась наотрез и потребовала немедленно покинуть ее дом, а также добавила, что, будь у нее подлинник Рембрандта, она с удовольствием изрубила бы его топором, гости переглянулись, кивнули и известили, что в таком случае ее подвергнут принудительному лечению согласно статье 136 закона о душевном здоровье. Дама из службы социального обеспечения и психиатр крепко взяли Джослин за руки, врач сделал ей инъекцию успокоительного, и наконец, завернув в покрывало, ее увели.

Через двадцать минут после того, как карета «скорой» отъехала от дома, в дверь вошел Лесли Бек. С ним была Анита.

— Спасибо за помощь, — обратился Лесли к Мэрион. — Надеюсь, ты присмотришь за детьми, пока мы все уладим?

— Завтра я не могу, — отказалась Мэрион. — У меня лекция.

— Если объяснишь, в чем дело, тебе простят прогул, — уверенно возразил Лесли Бек.

Анита бродила по дому, поднимала с пола атласные подушки Джослин и качала головой. Она рассматривала обои, ковер во весь пол спальни, электрическую плиту. Судя по всему, дому предстояло пережить серьезные перемены.

— Вы и вправду не платите за свою огромную квартиру? — спросила она у Мэрион.

— Она действительно просторная, зато сырая и без отопления, — возразила Мэрион.

— Все равно, — отозвалась Анита, — считайте, вам крупно повезло. Лесли на редкость щедр. Но кто-то же должен присматривать за детьми. Бросать работу я не собираюсь. Так что можете остаться здесь.

Лесли сообщил в свою страховую компанию об изуродованных костюмах, и они с Анитой провели ночь на супружеском ложе, среди обрывков ткани и разодранных зубами носков. Мэрион ушла к себе, легла и мгновенно отключилась, настолько она устала.

Вскоре она подыскала себе другое жилье, и наш источник информации о событиях в доме Бека иссяк. Как я уже говорила, супруги Бек не были нашими друзьями в строгом смысле слова: они жили на Ротуэлл, а не на скромной Брамли. Мы не сочувствовали им, и, как мне сейчас кажется, напрасно.


Вот так Анита заняла место Джослин в жизни Лесли Бека, а та лишилась дома, мужа и детей. Когда распад брака неизбежен, женщинам ни при каких обстоятельствах не следует покидать супружеский дом — это подтвердит любой адвокат. Иначе им грозят серьезные беды. Реальное владение имуществом, добавляют адвокаты, — девять десятых закона и так далее.

А если вы попытаетесь добиваться справедливости, сидя в сумасшедшем доме, откуда вас не выпускают, и родные предоставляют вам старых семейных адвокатов, в то время как ваши противники могут позволить себе нанять самых дорогих юристов города, как сделал Лесли Бек из «Эджи, Бек и Роулендс», у вас нет ни единого шанса выиграть дело. Судьи неблагосклонны к женщинам, которые выкрикивают оскорбления в адрес мужей, стоя на улице респектабельного города, когда их мужья заняты делом, особенно в уважаемой компании, которая не может позволить себе терять клиентов. Еще больше судьи насторожатся, если вы, скандальная особа, заявите, что были в здравом рассудке, только разозлились, — вам придется сказать это, чтобы остаться опекуншей своих детей: слуги закона опасаются не только новых вспышек агрессии с вашей стороны, но и того, что другие женщины последуют вашему примеру. В конце концов перед зданием суда начнут толпами собираться жены и закатывать бурные сцены. Даже окажись Джослин в своем уме, ее положение было бы непростым, но оно безмерно осложнилось, поскольку ее признали невменяемой.

— Это клевета! — визжала Джослин на суде. — Подтасовка фактов!

И ее отправили обратно в клинику Колни Хэтча, а представлять ее интересы в суде поручили выпивающей подруге, которая не справилась со своей задачей. Впрочем, это обстоятельство следует считать везением Лесли Бека, а не результатом продуманного им плана.

С точки зрения судей, вину Джослин усугубляло и надругательство над предметами культурного наследия Европы, а к тому времени, как картины представили суду, было трудно доказать, что это не подлинники Ватто и Стаббса, как утверждал Лесли Бек, которому не терпелось попасть в круг избранных коллекционеров антиквариата. Семейные адвокаты не видели разницы в том, сколько стоят картины — сущую мелочь (шесть и семь фунтов, согласно прейскуранту местной антикварной лавки — это могла бы подтвердить Мэрион, но ее никто не спрашивал) или полмиллиона фунтов.

Исход дела был предрешен. Лесли развелся с женой и получил супружеский дом и статус временного опекуна собственных детей. Джослин понадобилось целых девять месяцев, чтобы убедить Колпи Хэтча, что она уже в своем уме (она перестала доказывать, что всегда была нормальной, просто выпила, разозлилась, к тому же плохо переносит валиум; что значили ее уверения по сравнению с заявлениями врача, психиатра и сотрудника службы социального обеспечения?). Еще год ей потребовался, чтобы заверить судей, что теперь она способна воспитывать своих дочерей, несмотря на то что живет на иждивении родителей. Лесли пообещал не возбуждать нового дела об опеке, если Джослин откажется от претензий на дом помер двенадцать по Ротуэлл-Гарденс. Поразмыслив, Джослин подписала дарственную, отдавая свое имущество Лесли в знак доверия и глубокой привязанности.

Этот документ был составлен семейными адвокатами. Их конторы располагались на Беркли-сквер и теперь стали частью делового района, для застройки которого был снесен целый ряд старинных викторианских особняков. На их месте воздвигли современные здания со стеклянными фасадами. Застройкой распоряжалась преимущественно компания «Эджи, Бек и Роулендс». Об этом я упоминаю только мимоходом. Стоимость дома номер двенадцать по Ротуэлл-Гарденс — особенно в то время, когда она составляла цифру с меньшим количеством нулей, чем сейчас, — была, конечно, несравнима с затратами на застройку Беркли-сквер, но я вовсе не хочу сказать, что имела место взятка. Разумеется, нет, просто людям нравится делать друг другу одолжения. Здесь, в «Аккорд риэлтерс», походы в бар «Черный лев» и ужины в «Медведе» — обычная практика; и я-то знаю, как легко меняются списки очередников на получение машин и хирургические операции, как после небольших, но веселых мероприятий комитеты принимают весьма щекотливые решения, но я говорю лишь о том, что мне известно. В конце концов, я всего-навсего низкооплачиваемая сотрудница компании. Но во что превратилась бы наша жизнь без подобных одолжений? К тому же Розали не забыла, что ее назвали занудой (о чем ей сообщила Мэрион). Мэрион не понравилось, как ей напомнили, что она даром занимает просторную квартиру. Нам с Эдом всегда было неприятно сознавать, что нас не приглашают на парадные обеды. Думаю, никто из нас так и не смог простить Джослин то, что она жила в большом доме, с прославленным Лесли, а потом так легко потеряла его. Откровенно говоря, мы всегда недолюбливали Джослин.

Итак, читатель, спустя много лет я сидела в приемной «Аккорд риэлтерс», писала и размышляла о прошлом, как вдруг передо мной появилась Розали собственной персоной. На ней был бордовый велюровый спортивный костюм, с виду довольно удобный, густые волосы она уложила на затылке пучком и закрепила лиловой эластичной лентой, вероятно, принадлежащей Кэтрин. Розали держалась непринужденно и выглядела веселой. Она держала в руке пакет из «Маркса и Спенсера», набитый замороженными полуфабрикатами. В этом супермаркете ваши покупки любезно укладывают. Чтобы привлечь покупателей, пакеты предоставляют бесплатно. Именно в такие магазины следует ходить в бордовых велюровых спортивных костюмах. В нашей же конторе Розали производила впечатление не владельца и не покупателя недвижимости, а женщины, которой нечем заняться и которая способна отпугнуть потенциальных клиентов. Я нервозно осмотрелась по сторонам, но ни мистер Кольер, ни мистер Рендер не выказывали ни малейшего недовольства. По сравнению с общим спадом на рынке недвижимости визит Розали ничего не значил.

— Привет. — Она улыбнулась и присела на край стола, чуть не смяв широким задом вазочку с весенними цветами, которую мне пришлось поспешно передвинуть. Лицо Розали оживилось, и я заметила, что она все еще миловидна, несмотря на неряшливость.

— Я как раз размышляла о Лесли Беке и Джослин, — сообщила я, — и о том, что произошло между ними.

— Она всегда была странной, — заявила Розали. — А уж женщину, которой суд отдал детей только при условии, что их будет помогать воспитывать бабушка, можно с полным правом считать сумасшедшей.

— Но это не оправдывает Лесли Бека, — заметила я. — Все происходило постепенно, шаг за шагом, — ведь ни ты, ни мы ничего не замечали, а теперь, когда тайное стало явным, все выглядит омерзительно. А Лесли по-прежнему процветает, Бог даже не покарал его.

— Он постарел, — напомнила Розали.

— Все мы стареем, — возразила я.

Мистер Кольер посматривал на Розали. Она же твердила, что Лесли Бек вел себя ничуть не хуже любого мужчины, оказавшегося в подобном положении. Если жена не удовлетворяет мужа в постели и не умеет готовить, мужчина не понимает, почему должен при разводе отдавать ей имущество, нажитое праведным трудом.

— Что-то не припомню, чтобы Джослин плохо готовила, — произнесла я, но Розали не забыла, как однажды Джослин подала нам омерзительный «беф-веллингтон» — жесткий, сухой, серый, под таким вязким тестом, что из-за него Розали лишилась коронки.

— Если такое же угощение она подавала и клиентам Лесли, а скорее всего так и было, значит, не приносила Лесли никакой пользы. Нет, — продолжала Розали, — в супружестве, как в любой сделке, у женщин есть свои обязанности. Если мужчина зарабатывает на жизнь, женщина должна гарантировать ему секс, домашний уют и детей. Ты только вспомни, сколько мужчин отказываются оплачивать счета, судятся до посинения, подделывают документы, подкупают свидетелей, не желают покупать детям носки и обувь, но охотно тратятся на дорогие игрушки и поездки на каникулах! Эти мужчины — отнюдь не чудовища, они просто отстаивают то, что считают справедливостью. Если жена не ублажает их в постели, не торчит на кухне и не занимается детьми, выходит, незачем оплачивать ее счета. И вправду зачем?

Мистер Кольер ерзал на стуле с таким видом, словно собирался подойти к нам. Это невзрачный мужчина с двойным подбородком и в круглых очках.

— Розали, ты защищаешь Лесли Бека только потому, что он отец Кэтрин… — начала я.

— Не смей так говорить!

— И тебе надо хоть чем-нибудь оправдать ваш рома]).

— При чем тут оправдания? Джослин отказывалась спать с ним, следовательно, их брак…

— Откуда же у нее взялись дети?

Невольно мы повысили голос. Мистер Кольер подошел ко мне и попросил перепечатать описания нескольких домов. «Солнечный патио» он заменил на «чудесный огороженный дворик», поскольку клиенты все чаще утверждали, будто их намеренно вводят в заблуждение. Риэлтеры торопились замести следы, пока правительству не вздумалось вмешаться в дела, в которых оно ни черта не смыслит.

— Миссис Хейтер, если не ошибаюсь? — осведомился мистер Кольер. — Жена Уоллеса Хейтера?

Розали закивала. Мистер Кольер сообщил, что се трагедия, таинственное исчезновение ее мужа, до сих пор не дает ему покоя. Я удивилась, узнав, что мистер Кольер способен задумываться о подобных вещах, а потом устыдилась презрения к ближнему своему. С возрастом я приучила себя не исключать людей из круга своего общения: подобное пристало молодым женщинам и в меньшей степени — молодым мужчинам, которым инстинкт продолжения рода диктует сразу отметать тех, в ком они не видят подходящих сексуальных партнеров. Но людям средних лет такое поведение не к лицу.

Розали призналась, что и она постоянно думает о пропавшем муже. Мистер Кольер смутился, забормотал извинения, вспомнил о том, что близится час обеда, и предложил зайти в соседний паб. Перед уходом Розали пригласила меня вечером в гости и добавила, что часами болтает по телефону с Мэрион. Я охотно согласилась. Розали заулыбалась, демонстрируя ямочки на щеках и адресуя улыбку мистеру Кольеру, и перед уходом подтянула повыше эластичный пояс тренировочных брюк.

А я вернулась к рукописи «Жизненной силы». Мистер Рендер дремал.

Теперь я снова передаю слово Мэрион — так сказать, даю ей возможность изложить свою версию событий следующей пятницы, тем более что мне они известны только со слов Розали. Отдавая Мэрион право говорить от первого лица, я пытаюсь отсеять все, что добавила Розали, и в результате получить то, что мы мудро называем истиной. Мы, писатели, возлагаем на себя сложную задачу, сочетая биографию с автобиографией. Полагаю, я могла бы просто позвонить Мэрион и спросить: «Ну, что там? Что случилось?», записать ответ на пленку и изложить на бумаге, но что в этом хорошего? Разве она сумела бы поведать мне истину? Конечно, она попыталась бы, но вряд ли смогла. Как видите, я искусно перехожу грань художественной прозы, тем самым давая Мэрион шанс высказаться, но, впрочем, это не важно.