"Звездный врач" - читать интересную книгу автора (Уайт Джеймс)

Глава 11

— Теоретически вы должны освоиться с ощущением замешательства, вызванным чужими мыслительными процессами, — проворчал О'Мара, глядя на заспанного Конвея, протиравшего глаза. — И лучше будет угощать вас большими порциями замешательства через длительные промежутки времени, чем потчевать маленькими понемногу. Вы получали мнемограммы в течение четырех часов пребывания под действием легкого седативного препарата и храпели, будто полоумный худларианин. Можете считать, что теперь вы — законченный индивидуалист в пяти экземплярах.

Если у вас возникнут сложности, — продолжал Главный психолог, — я не желаю узнавать о них до тех пор, пока вы абсолютно не уверитесь в том, что они неразрешимы. Но советую вам передвигаться с осторожностью и постараться не наступать себе на ноги. Как бы вас ни пытались переубедить ваши новые alter ego, ног у вас по-прежнему всего две.

Дверь приемной О'Мары выходила в один из самых оживленных коридоров госпиталя. Тут в обе стороны сновали медики и эксплуатационники всех мастей — шагом, ползком, вприпрыжку и на разнообразных транспортных средствах. Завидев сотрудника с нашивкой диагноста и заподозрив (в случае с Конвеем — совершенно справедливо), что у этого сотрудника с головой не все в порядке, встречные расступались и давали ему дорогу. Даже ТЛТУ, сидевший внутри герметичной кабины машины на гусеничном ходу, проехал на расстоянии в метр от Конвея.

Еще через несколько секунд мимо Конвея протопал Старший врач-тралтан, но новым обитателям разума Конвея гигант ФГЛИ был незнаком, поэтому и сам Конвей отреагировал на приветствие с опозданием. А когда он обернулся, чтобы поздороваться с коллегой, у него вдруг жутко закружилась голова, поскольку в мозгу у него теперь поселились худларианин и мельфианин, а эти существа головами вертеть не умели. Конвей инстинктивно поспешил к стене и оперся о неё рукой, ожидая, когда пройдет головокружение. Однако даже вид собственной верхней конечности — мягкой, розовой, пятипалой, показался ему странной. Он ожидал увидеть на её месте толстое щупальце худларианина или блестящую черную клешню мельфианина. К тому времени, как Конвей пришёл в себя как умственно, так и физически, он заметил, что рядом с ним стоит и терпеливо ожидает его землянин-ДБДГ в зеленой форме Корпуса Мониторов.

— Вы меня искали, лейтенант? — спросил Конвей.

— Целых два часа, доктор, — ответил офицер. — Но вы были у Главного психолога на сеансе мнемографии, и вас нельзя было беспокоить.

Конвей кивнул.

— Что-нибудь случилось?

— Сложности с Защитником, — отозвался лейтенант и торопливо продолжал:

— В спортивном зале — так мы теперь называем это помещение, хотя оно больше напоминает пыточную камеру, — нехватка энергетического обеспечения. Чтобы добраться до главной энерголинии этого отсека, нужно пройти через четыре уровня, из которых только один населён теплокровными кислорододышащими существами. На прохождение остальных трёх уйдет много времени, поскольку там нам грозит сильное загрязнение атмосферы — особенно на том уровне, где обитают хлородышащие илленсиане. Есть мысль установить автономный источник энергии в спортзале. Но если Защитник оттуда вырвется, может не выдержать экранированная защита источника, а если это произойдет, возникнет опасность радиационного выброса, и тогда придется эвакуировать пять уровней над и под этим помещением, и уйдет ещё больше времени на ликвидацию...

— Это помещение располагается вблизи наружной обшивки, — встрял Конвей, чувствуя, что лейтенант тратит гораздо больше времени, спрашивая совета у него, врача, по чисто техническим вопросам — причем вопросам элементарным. — Наверняка вы могли бы установить небольшой реактор на наружной обшивке. Тогда Защитник до него не доберется, а вы сумеете протянуть линию к...

— Мне такая идея тоже пришла в голову, — прервал Конвея лейтенант, — но при её осуществлении тут же возникнут новые сложности — скорее административные, нежели технические. Существуют строгие инструкции относительно того, что можно, а что нельзя монтировать на наружной обшивке. Если мы взгромоздим реактор там, где прежде никогда не устанавливали реакторов, могут возникнуть сложности в маневрировании внешнего госпитального транспорта. Короче говоря, целый клубок бюрократических заморочек, но я бы его, конечно, размотал, будь у меня время в запасе. Поговорил бы со всеми, с кем нужно, попробовал бы их умаслить. А вы, доктор, учитывая срочность вашего проекта, могли бы безо всяких экивоков просто сказать им, что вам нужно, и всё.

Конвей отозвался не сразу. Он припомнил одно из высказываний Главного психолога перед началом сеанса мнемографии — незадолго до того, как на Конвея подействовало успокоительное средство. О'Мара кисло улыбнулся и сказал: «Теперь у вас новое звание, Конвей, несмотря на то, что оно может оказаться временным. Так употребляйте же его. Можете даже злоупотребить им, я не возражаю. Главное — дайте мне понять, что вы им пользуетесь». Постаравшись придать своёму голосу уверенность диагноста, отказать которому не сумела бы ни одна живая душа в госпитале, Конвей проговорил:

— Я вас понял, лейтенант. Сейчас я направляюсь в гериатрическую палату для худлариан, но, как только мне попадется коммуникатор, я немедленно решу все вопросы. У вас есть ещё проблемы?

— Естественно, есть, — хмыкнул лейтенант. — Всякий раз, как вы притаскиваете в госпиталь нового пациента, весь Эксплуатационный отдел трясет, как в лихорадке! Левитирующие бронтозавры, роллеры с Драмбы, а теперь ещё этот новенький, который ещё даже не родился, а сидит внутри… берсеркера!

Конвей удивленно посмотрел на своего собеседника. Обычно офицеры Корпуса Мониторов были непогрешимы в дисциплинарных вопросах и выказывали подобающее уважение к старшим по званию — как к военным, так и к медикам. Конвей сухо проговорил:

— Лечить лихорадку мы умеем.

— Прошу прощения, доктор, — сдавленно произнес лейтенант. — Дело в том, что последние два часа я командовал бригадой кельгиан и напрочь позабыл о том, что такое вежливость.

— Понятно, — кивнул Конвей и рассмеялся. Ему было легко посочувствовать лейтенанту — ведь кельгианскую мнемограмму он получил в числе прочих. — Но тут я вам не помощник. Что-нибудь еще?

— Да, — ответил лейтенант. — Вопросы нерешаемые, но второстепенной важности. Двое худлариан продолжают упрашивать, чтобы им разрешили перестать бить Защитника. Я спросил у О'Мары, не мог бы он поручить эту работу кому-нибудь другому, кто бы не так страдал морально при её выполнении. А он мне ответил, что, если такое существо ускользнуло от его психологического скрининга и работает в госпитале, он готов немедленно уйти в отставку. В общем, придется мне терпеть худлариан и их треклятую музыку, пока новая палата не будет готова.

Они утверждают, что музыка помогает им отвлечься от работы, но вы мне скажите, вам когда-нибудь доводилось непрерывно, день за днем, слушать худларианскую музыку?

Конвей признался в том, что такого опыта не имеет, и предположил, что с него бы хватило нескольких минут.

Они подошли к межуровневому люку, и Конвей начал облачаться в легкий скафандр, предназначенный для перехода по наполненному желтым туманом уровню обитания хлородышащих илленсиан и залитых водой палатам водных жителей Чалдерскола, лежавших на пути к худларианскому отделению. Он проверил и перепроверил все застежки, прочитал и перечитал инструкцию по безопасности, хотя носил такой скафандр бессчетное число раз и мог бы облачиться в него с закрытыми глазами. Дело было в том, что он сейчас был не до конца самим собой, а инструкции гласили: всякий сотрудник, являвшийся реципиентом мнемограмм и, как следствие, страдавший легкой степенью помрачения сознания, был обязан широко раскрытыми глазами эти самые инструкции прочитать.

Лейтенант терпеливо торчал рядом, не уходил.

— Что-то еще? — спросил Конвей.

Офицер кивнул.

— Ну, ещё одно дельце, доктор, более или менее легкое. Хардин, главный диетолог, интересуется консистенцией пищи для Защитника. Говорит, что готов изготовить синтетическую бурду, которая бы удовлетворяла всем диетическим потребностям ФСОЖ, но он считает, что для поддержания хорошего общего состояния именно этого пациента крайне важен психологический аспект потребления пищи. А у вас с одним из Защитников был краткий телепатический контакт, так что кому же об этом знать, как не вам? Он хотел бы получить ваши рекомендации.

— Я с ним попозже поговорю, — пообещал Конвей, готовясь надеть шлем. — А пока что можете сказать ему, что Защитники редко едят растительность, а то, что они едят, облачено либо в толстенную шкуру, либо в прочнейший панцирь, и при этом отчаянно дерётся. Я предлагаю ему поместить еду в длинные полые трубки со съедобными стенками. Трубки можно насадить на детали спортивных тренажеров и попробовать поколотить ими пациента в интересах создания более высокой степени реальности окружающей среды. Челюсти защитника способны перегрызть стальные листы, так что Хардин прав.

ФСОЖ не порадуется, если его начнут пичкать чем-нибудь наподобие овсянки. — Рассмеявшись, Конвей добавил:

— Рисковать нельзя, а то у него зубки сгниют.

Гериатрическая палата была открыта в госпитале сравнительно недавно, и с её появлением впервые встал вопрос об обеспечении ухода за больными с психологическими изменениями. Однако и теперь лечение было доступно только статистически избранному меньшинству. Связано это было с тем, что в случае успешного завершения проекта его результаты планировалось применить в масштабе целой планеты.

Искусственная сила притяжения была приравнена к худларианской, то есть составляла почти четыре земных lt;Ggt;, а параметры атмосферного давления были установлены компромиссные — такие, чтобы в палате более или менее сносно чувствовали себя как пациенты, так и медперсонал. Сейчас в палате дежурили три медсестры-кельгианки. Беспокойно шевеля серебристой шерстью под тонкой тканью защитных костюмов, они, снабженные устройствами для нейтрализации силы притяжения, старательно опрыскивали питательным спреем бока троих из пяти пациентов. Конвей нацепил гравитационный нейтрализатор, соответствующий массе тела землянина, жестом дал кельгианкам понять, что в провожатых не нуждается, и направился к ближайшему худларианину из двоих, не занятых в процедуре кормления.

И тут же заработала худларианская мнемограмма, почти заглушив записанный в сознании Конвея мельфианский, тралтанский, кельгианский и гоглесканский материалы. Даже собственный разум Конвея был готов скрыться под нахлынувшей волной жалости, сострадания и беспомощного гнева, вызванных видом страданий пациента.

— Как вы себя сегодня чувствуете? — задал Конвей ритуальный вопрос.

— Спасибо, хорошо, доктор, — заученно ответил пациент. Как большинство существ, отличавшихся колоссальной физической силой, худлариане-ФРОБ были застенчивы, беззащитны и неагрессивны. Ни один худларианин ни за что не позволил бы себе усомниться в профессионализме Конвея, ответив, что чувствует себя плохо.

Но сомнений быть не могло: престарелый худларианин чувствовал себя ужасно. Шесть его, гигантских щупалец, призванных поддерживать тяжеленное туловище всю жизнь — при бодрствовании и во время сна, и служившие как ногами, так и руками, вяло, безжизненно свисали по краям подвесной люльки. Твердые роговые наросты — копыта, расположенные у худлариан под пальцами, потрескались и потускнели. Сами же пальцы, у здоровых худлариан сильные, твердые как камень, но при этом чрезвычайно подвижные и ловкие, то и дело корчились в судорогах.

Худлариане обитали на планете с высокой силой притяжения и большим атмосферным давлением, где немыслимо сгущенный воздух просто-таки кишел растительными и животными микроорганизмами, напоминая суп-пюре. Этот суп худлариане всасывали кожей на спине и боках. Но механизм всасывания у этого пациента работал уже недостаточно хорошо, поэтому кое-где на его теле питательный спрей высох корочками, которые перед следующим кормлением медсестрам придется смывать. Однако состояние больного все ухудшалось, способность всасывать питание падала с каждым днем, а это в свою очередь отрицательно сказывалось на состоянии его кожных покровов.

Из-за химических изменений вследствие неполноты процесса всасывания остававшийся на коже питательный раствор неприятно припахивал. Но куда хуже был запах, исходивший от области выделения органических отходов, расположенной в нижней части туловища пациента. Экскременты выделялись непроизвольно в виде молочно-белого выпота и сочились в судно под люлькой. На самом деле, конечно, Конвей никаких запахов не чувствовал, так как был одет в скафандр, снабженный баллоном с воздухом. Но тот ФРОБ, что благодаря записанной мнемограмме теперь поселился в сознании у Конвея, видел своих сородичей в столь плачевном состоянии много раз в жизни, а психосоматические запахи были, мягко говоря, острее реальных.

При всем том разум пациента был по-прежнему ясен, и физическое разрушение головного мозга могло произойти только через несколько минут после того, как остановились бы оба сердца худларианина — вот в этом-то и состояла истинная трагедия. Находясь внутри подвергавшегося болезненному распаду гигантского тела мозг ФРОБ оставался структурно целостным, а психика постепенно начинала сдавать, поскольку худларианам уже не хватало сил терпеть страшные муки и ясно осознавать своё положение.

Конвей отчаянно искал ответа, перебирал в уме все сведения по гериатрии, полученные во время сеанса мнемографии, вспоминал о тяжелых переживаниях в детстве, обо всём, с чем сталкивался на опыте. Но он не находил ответа в своём, пусть и увеличившемся в объеме, разуме. Все обитатели сознания Конвея подсказывали единственное: увеличить дозу обезболивающих лекарств, чтобы по возможности уменьшить страдания больного.

Конвей записал новые назначения в историю болезни. Речевая мембрана старика-худларианина что-то прошелестела. Этот орган тоже начал барахлить, так что транслятор ничего не перевел. Конвей пробормотал слова утешения, которые, как понимали и он сам, и пациент, были напрасны, и перешёл к следующей люльке.

У этого худларианина общее состояние было немного лучше, чем у предыдущего. Он принялся оживленно болтать с Конвеем и был готов говорить обо всём на свете, кроме собственных мук. Но ему было не дано обмануть как самого Конвея, так и его худларианское alter ego: Конвей знал, что этот ФРОБ радуется — если это слово было применимо в этом случае — последним часам пребывания в здравом рассудке. Ещё двое худлариан вообще не смогли поговорить с Конвеем, а третий что-то громко орал, но он уже был не в своём уме.

Его речевая мембрана была накрыта большим цилиндрическим глушителем, чтобы издаваемые ФРОБом звуки меньше тревожили уши и психику его сородичей, но всё же вопли старика худларианина были слышны, и Конвею из-за них стало весьма не по себе. Да и выглядел престарелый ФРОБ удручающе. Помимо того, что система всасывания питания у него отказала на большей площади поверхности тела, помимо того, что он, как и другие пациенты, страдал недержанием, две из его конечностей окончательно утратили подвижность и напоминали стволы высохших деревьев.

— Этим конечностям требуется хирургическое вмешательство, доктор, — оповестила Конвея медсестра, занятая опрыскиванием худларианина питательной смесью, предварительно выключив транслятор ФРОБа. И откровенно, как это свойственно кельгианам, добавила:

— Для продления жизни пациента, если это желательно, показана ампутация.

В обычных обстоятельствах продление жизни больных всегда было желательно, именно этого на самом деле и добивались медики. Разум Конвея был полон соответствующих сведений. Доноры мельфианских, кельгианских, тралтанских мнемограмм наперебой давали ему советы по лечению подобной патологии, подключился и его собственный опыт. Однако существам, кодированным аббревиатурой ФРОБ, само понятие медицины было неведомо до тех пор, пока их планета не была открыта и не вошла в состав Федерации. Серьезные хирургические вмешательства для них были сопряжены с высочайшим риском, поскольку из-за огромной силы притяжения и высокого атмосферного давления у обитателей Худлара развились соответствующе высокие показатели обмена веществ и внутреннего давления в тканях и сосудах.

Крайне трудно было остановить кровотечение как в процессе операции, так и после её завершения. А в результате внутренней декомпрессии — неизбежной побочной реакции на хирургическое вмешательство — могла произойти деформация и серьезные повреждения внутренних органов, примыкающих к операционному полю. Словом, худларианская мнемограмма вкупе с собственным опытом Конвея в хирургии ФРОБ призывала его к осторожности, а все остальные обитатели его сознания настаивали на неотложной операции. Но ампутировать две конечности у престарелого и жутко ослабленного больного... Конвей сердито покачал головой и отвернулся.

Сестра-кельгианка пристально смотрела на него. Она поинтересовалась:

— Ваше движение черепом означает «да» или «нет» в ответ на мой вопрос, доктор?

— Оно означает, что я пока ничего не решил, — буркнул Конвей и поспешил ретироваться в детскую палату.

Взрослые худлариане действительно большую часть жизни не были подвержены болезням и мелким травмам — именно поэтому их планета и не знала медицины. Однако в первые годы жизни здоровью худлариан грозило множество опасностей, так же как и в последние. Только что Конвей воочию лицезрел страдания, испытываемые худларианами на склоне лет, а теперь перед ним предстал другой, не менее удручающий край клинического спектра болезней ФРОБ.

Детишек ФРОБ, похоже, поражали все до одного патогенные микробы, подмешанные к бульонообразной атмосфере их родной планеты. Если им удавалось выжить, перенеся целый ряд детских инфекций, у них развивался естественный иммунитет, удерживавшийся в течение большей части невероятно долгой жизни. К счастью, большинство худларианских инфекционных заболеваний по отдельности не были смертельны, хотя эти хворобы и давали ярчайший набор симптомов. Медицинская наука Федерации уже успела разработать схемы лечения ряда этих инфекций и трудилась над задачей успешной терапии остальных. Но к несчастью, хотя каждая из худларианских детских инфекций и не должна была, по идее, вызвать летального исхода, их сочетание всегда грозило неблагоприятным прогнозом. Подхватив сразу несколько болезней, худларианские малыши слабели, и показатель смертности зависел от того, в каком порядке их поразили патогенные микробы и в каком количестве. Простого решения у этой проблемы быть не могло, покуда не были бы разработаны специфические препараты для лечения всех без исключения инфекционных заболеваний.

Как только Конвей вошёл и окинул взглядом палату, в которой кипела напряженная работа, худларианская мнемограмма мгновенно подсказала ему, что массовой иммунизацией тут не обойдешься. Конвей отчётливо осознавал, что вследствие применения такого метода защиты детишек ФРОБ от инфекций в конце концов ослабнет весь вид в целом. Но тот худларианин, что стал донором мнемограммы, не был медиком по профессии, поскольку такой профессии на Худларе просто не существовало. Он являл собой странную смесь философа, психиатра и учителя. И все же Конвей погрузился в такие глубокие медицинские раздумья, что вышел из них только тогда, когда к нему рванулся шестиногий, весом в полтонны, малыш-худларианин и прокричал, что хочет, чтобы с ним поиграли. У Конвея все мысли из головы разом выветрились. Надо было срочно спасаться бегством.

Установив регулятор нейтрализатора гравитации на одну четвертую lt;Ggt;, Конвей взлетел к поручню галереи для наблюдателей за две секунды до того, как юный худларианин налетел на стену палаты, издав при этом такой грохот, что волей-неволей пришлось задуматься, не слишком сильно ли он ушибся и не нанёс ли ощутимых повреждений системе звукоизоляции. Глядя на палату сверху вниз, Конвей насчитал менее двадцати пациентов. Сила притяжения у пола равнялась четырем lt;Ggt;, но детишки ФРОБ сновали по палате так быстро, что казалось, будто их как минимум в три раза больше, чем на самом деле. Время от времени кто-то из них останавливался, чтобы изменить направление, и тогда Конвей видел, в каком ужасном состоянии их кожа.

Взрослый ФРОБ с баллонами питательной смеси за спиной заканчивал опрыскивание питательной смесью малыша, загнанного в дальний угол палаты. Завершив кормление, он развернулся и затопал к Конвею.

На ФРОБе красовались знаки различия практиканта сестринских курсов. Фактически во время дежурства его должность означала, что он нянечка, не более того. Между тем Конвей знал, что перед ним — один из троих ФРОБов, в данное время обучавшихся в Главном Госпитале Сектора, то есть один из первых представителей худларианского народа, призванных привить своим сородичам понятия профилактической и лечебной медицины. ФРОБ сейчас пребывал в женской ипостаси. Худларианка, на взгляд донора мнемограммы, была очень хороша собой и вдобавок в отличие от сестры-кельгианки из гериатрической палаты отличалась редкостной учтивостью.

— Не могла ли бы я чем-нибудь вам помочь, доктор? — осведомилась худларианка, устремив взгляд на Конвея. На него нахлынула всепоглощающая волна чужих воспоминаний, и он утратил дар речи. — Пациент под седьмым номером, маленький Метиглеш — тот, что хотел поиграть с вами, — очень хорошо отвечает на лечение, предложенное диагностом Торннастором. Если вы желаете обследовать его с помощью сканера, я могла бы его иммобилизовать, это не составит мне труда.

«Медсестре-худларианке с её-то габаритами, естественно, труда не составит», — подумал Конвей.

Именно поэтому на дежурство в эту палату определили практикантку-ФРОБ. Она точно знала меру физического воздействия на маленьких гигантов, а вот квалифицированные медсестры, принадлежавшие к другим видам, побоялись бы применять силу из страха причинить боль худларианским детишкам. Юные ФРОБ отличались завидной крепостью, а отдельные представительницы этого вида — редкостной красотой.

— Я просто мимо проходил, сестра, — наконец выдавил Конвей. — Похоже, у вас тут всё в полном порядке.

Между тем он не спускал глаз с худларианки, и его собственное отношение к ФРОБам забилось в дальний угол сознания. Его затмило ощущение пребывания в мужской худларианской ипостаси — именно в ней пребывал и донор мнемограммы на момент производства записи излучения его мозга. Эти воспоминания были чуть сильнее памяти о жизни в обличье женской особи. Конвей помнил о недавнем рождении своего отпрыска, о том, что роды повлекли за собой столь резкое изменение гормонального равновесия, что он вновь вернулся в мужскую ипостась. На Худларе семейным парам повезло: каждый из них по очереди был способен производить на свет детенышей.

— Сюда частенько наведываются медики разных видов, получившие худларианские мнемограммы, — продолжала медсестра, не догадываясь о том, в какое замешательство привела Конвея. А худларианское alter ego без устали подсыпало все новые и новые порции фактов, воспоминаний из пережитого опыта: об осуществленных и неосуществленных мечтаниях в период ухаживания, о любовной игре и спаривании великанов с великаншами. Из-за всего этого разум Конвея-человека в ужасе сжался в комок. Увы, хозяином положения сейчас было не собственное сознание Конвея.

Он отчаянно пытался овладеть собой, преодолеть всепоглощающие наплывы инстинкта, не дававшего ему ясно мыслить. Конвей старался не смотреть на худларианку, он уставился на свои затянутые в перчатки пальцы, судорожно сжимавшие поручень, а медсестра все говорила и говорила:

— И самим худларианам, и существам, носящим в своём сознании худларианскую мнемограмму, тяжело посещать гериатрическую палату. Я бы сама туда ни за что не пошла, если бы только меня не отправили, и я отношусь с высочайшим уважением и восхищением к тем из медиков, кто бывает там исключительно из чувства профессионального долга. Говорят, что, побывав там, многие перестают думать о собственных бедах.

Безусловно, вы вольны пробыть в палате столько, сколько сочтете нужным, доктор, что бы вас сюда ни привело, — кокетливо проговорила худларианка. — Я готова исполнить любую вашу просьбу.

Худларианская часть сознания Конвея была готова завыть на луну. Конвей промямлил что-то невразумительное — такое, что даже транслятор не понял, — и, перебирая руками вдоль поручня, отчаянно бросился к выходу.

«Ради всего святого, возьми себя в руки! — увещевал он себя. — Она же вшестеро больше тебя!»