Стенли Уаймэн Флори

1643 год

Это произошло через месяц после моей свадьбы. Я запомнил этот день потому, что вся Франция праздновала победу при Рокруа. Но я думаю, что мало кто был тогда так же счастлив, как я. Стояло ясное летнее утро, и у меня было все, о чем я только мог мечтать. Река искрилась и журчала между сваями, солнечные лучи отражались от черепичных крыш и чердачных окон, но даже они были менее блестящи, чем судьба моего господина, монсеньера епископа — дворянина и блестящего придворного.

Конечно же, я был счастлив! Я вспоминал о маленькой хижине в лесах Беарна, в которой родился, видел лысую голову отца, сидевшего у подслеповатого окошка, его усталое лицо и думал о том, не слишком ли я высоко занесся. Высоко? Я только что женился на дочери королевского дворецкого, и иногда разговаривал с милордом, министром королевы — с человеком, в котором все остальные видели повелителя Франции, чье величие засияло на весь мир после смерти Ришелье.

Но этим утром, как, впрочем, и во все остальные, я напоминал себе, что человек, который высоко занесся, может так же легко и упасть.

Вскоре я спустился вниз, ожидая приезда монсеньера, который в это время обычно уезжал, чтобы присутствовать на Совете. Вернувшись, милорд потребовал к себе Просперо. Мне всегда казалось, что в звуке моего имени, когда его произносили вслух, было что-то зловещее, поэтому я нервно поспешил в кабинет. Но как я ни торопился, мне не удалось сделать это достаточно быстро, за что я и получил удары одновременно с двух сторон: дворецкий обругал меня и передал старшему клерку, а секретарь, ожидавший в дверях, схватил за шею и втолкнул в кабинет.

— Заходи, негодяй, заходи! — прорычал он мне в ухо. — И я надеюсь, что твоя шкура заплатит за все!

В этот момент на мне остановился взгляд монсеньера, и я даже задрожал. Он стоял посередине кабинета, и его полное лицо было бледным и угрюмым.

— Да! — воскликнул он, заметив меня. — Что он говорит?

— Говори! — закричал клерк, схватив меня за ухо и сжимая до тех пор, пока я не опустился на колени. — По-моему, у него довольно ума, чтобы притворяться!

— Да, я думаю, что его подкупили, — сказал секретарь.

— Он достоин того, чтобы его повесили, — поддержал их дворецкий, — не дожидаясь следующего проступка! И если милорд прикажет…

— Тихо! — воскликнул епископ, сурово посмотрев на меня. — Мы должны выслушать его.

Старший клерк выворачивал мое ухо до тех пор, пока я не вскрикнул.

— Неблагодарный! — воскликнул он. — Ты слышишь, что его милость обращается к тебе? Живо отвечай!

— Милорд! — жалобно воскликнул я. — Я не знаю, в чем меня обвиняют! И кроме того, я не сделал ничего дурного! Ничего!

— Ничего?! — раздалось полдюжины голосов. — Ничего?! — повторил клерк. — Ничего! Ты просто переписывал документ, и твое лживое перо написало пять миллионов населения вместо пяти сотен тысяч! Ничего! Ты только дал повод низким людишкам посмеяться над монсеньером в Совете и…

— Тише! — сказал епископ. — Довольно! Гоните его прочь и…

— Повесить его! — закричал дворецкий.

— Нет, дурень, отправьте его на конюшню, и пусть грумы как следует вздуют его. А что касается тебя, — сказал он, обращаясь ко мне, — то постарайся больше никогда не попадаться мне на глаза или тебе же будет хуже!

Я бросился на колени, чтобы вымолить прощение, но епископ, в ушах которого все еще звучали насмешки Совета, был неумолим. Прежде чем я успел произнести хотя бы слово, дюжина услужливых рук подхватила меня и выкинула за дверь. Там меня ожидали гораздо более худшие вещи. На меня обрушился шквал пинков и ударов. Они старались изо всех сил, стремясь доказать хозяину свою преданность. Когда мне все-таки удалось выбраться во двор, они, насмехаясь и получая от этого огромное удовольствие, загнали меня в фонтан. Как только я пытался вырваться, они снова и снова окунали меня в воду. Наконец, совершенно замерзший и взбешенный, я предпринял последнюю отчаянную попытку и вылез наружу. Я бежал по двору, а за мной гнались мои мучители с кнутами, оставлявшими на теле раны, похожие на ножевые. Наверное, я был похож на зайца, спасающегося от волчьей стаи и петлявшего между кустами. Хотя я был проворнее своих преследователей, меня неминуемо ждал бы печальный конец, но тут я заметил открытые ворота и выскочил на улицу.

Я дрожал от ненависти и боли, промокший и босой, потому что во время драки я потерял свои башмаки. Было вообще чудо, что мне удалось выбраться на улицу.

К счастью, улица, на которой стоял дом моего господина, заканчивался маленьким переулком. Я нырнул туда и в первом же темном углу скорчился в груде отбросов. Неужели это я, который был так счастлив всего несколько часов назад! Я, который поднялся так высоко! Я, которого в мансарде этого дома ждала молодая жена!

Я не помню, сколько я там лежал, спасаясь от разыскивающих меня клерков, превративших мое несчастье в забаву для себя, в своеобразный спорт. А когда волнения улеглись и меня перестали искать, появилась женщина — она была не первая, кто обнаружил меня, но остальные только презрительно пожимали плечами и проходили мимо — и остановилась около меня.

— Какая белая кожа! — воскликнула ома, глядя на меня огромными глазами. Они так порвали мою одежду, что я был полуголый. — Ты не бродяга! Как же ты здесь очутился в таком виде, парень?

Я угрюмо молчал, стесняясь ее нескромного взгляда. Мгновение она удивленно меня разглядывала.

— Лучше иди домой, — сказала она, покачав головой, — иначе те, кто так отделал тебя, вернутся и закончат свою работу. Иди домой, парень, — повторила она и пошла прочь.

Дом! Это слово означало новые мысли, новые надежды, новые привязанности! Я с трудом поднялся на ноги. У меня был дом — епископ лишил меня его, но у меня была еще жена, разлучить с которой меня мог только бог. Я почувствовал, что при мысли о ней во мне внезапно загорелся огонь, как в те моменты, когда я держал ее в своих объятиях. Я почувствовал прилив сил и, как был, больной и побитый, отправился назад, к месту своего позора.

Дворецкий и двое или трое его подручных стояли в воротах. Заметив мое появление, они разразились насмешками. Позади них возвышался высокий серый фасад дома монсеньера. Дворецкий хлопал себя по бокам и смеялся.

— Ха! Ха! Перед нами хромой и прокаженный со Двора Чудес! — кричал он. — Позаботьтесь о нем или он наградит вас чесоткой!

— Дорогой сир, ванна готова! — воскликнул другой, обращаясь ко мне. — Вы справитесь сами или вам помочь?

Третий схватил меня и потащил к корыту, из которого поили лошадей. Прохожие — в эти дни у дворца нашего господина собиралось много зевак — с изумлением глазели на эту сцену.

— Я пришел за своими вещами, — дрожа, сказал я.

— Твои вещи! — воскликнул дворецкий, открыто насмехаясь надо мной. — Т в о и вещи, действительно! Убирайся и благодари бога, что тебе удалось так легко отделаться!

— Позвольте мне забрать вещи… из моей комнаты, — упрямо сказал я и попытался войти. — Они мои собственные!

Он пододвинулся, перегородив проход.

— Твои вещи? Они теперь принадлежат монсеньеру.

— Там моя жена!

Он отвратительно захохотал.

— Твоя жена? — переспросил он. — Да, правда, она не принадлежит монсеньеру, но она будет принадлежать мне.

Эта последняя капля переполнила мое терпение, и я дал выход так долго сдерживаемой ненависти. Он был выше меня на голову и шире в плечах. Я схватил его за горло. Он не ожидал нападения, и поэтому мне удалось свалить его на землю. Я успел ударить его по лицу, но тут его помощники оправились от изумления, набросились на меня и начали немилосердно избивать. Но все же я успел с удовлетворением заметить, что мне удалось разбить лицо дворецкого в кровь. Он поднялся на ноги, тяжело дыша и ругаясь.

— В Шатле его! — закричал он, выплевывая зуб и размазывая по лицу кровь и грязь. — Он хотел ворваться в дом! Я призываю вас в свидетели, что он хотел ворваться в дом!

— Да, в Шатле его! В Шатле! — кричала толпа, поддерживая моих мучителей.

Он был дворецким милорда епископа, а я выглядел как бродяга и негодяй. Ко мне потянулась дюжина рук. Мне не было спасения, но в этот момент показалась карета, заставившая всех нас прижаться к стене. Я улучил мгновение и бросился почти под ноги лошадям — я был доведен до отчаяния и действовал скорее как сумасшедший — и вырвался на свободу. Мгновение спустя я уносился вниз по улице Инфанты, слыша за спиной крики «Караул!»и «Держи вора!»

Как я уже говорил, я был в полном отчаянии. За какой-то час мир вокруг меня перевернулся. За какой-то час я был вырван из привычной, скромной, но надежной жизни и выброшен на улицу. Передо мной маячил призрак виселицы. Я позабыл о побоях позабыл о ноющей спине, надеясь только на быстроту ног, заставляя их делать нечеловеческие усилия. К счастью, начало темнеть и я смог увеличить отрыв на несколько дюжин ярдов. Я так быстро перебежал к углу Пале-Рояля, что королевские гвардейцы, не знавшие причины переполоха, не успели схватить меня. Оттуда я инстинктивно повернул налево и, все еще слыша крики моих преследователей, побежал к старому мосту, ведущему в Ситэ, где я знал все переулки и проходы. Но на мосту уже поднялась тревога и передо мной снова замаячил призрак Шатле — я уже представлял его угрюмую громаду — спиной же я чувствовал, как воздух сотрясался от криков:

— Держите вора! Держите вора!

Я увернулся от своих преследователей и нырнул в узкую улочку, едва оторвавшись от толпы, наступавшей мне на пятки.

У меня не было ни плана, ни определенной цели. Моими нога ми двигал только всепоглощающий страх. В конце улицы я неожиданно споткнулся раз, потом другой. Моя грудь, казалось, разрывалась от напряжения, ноги отказывались повиноваться, а в ушах все еще звучали крики толпы, к которой, казалось, присоединились новые охотники. Я все еще держался впереди и даже немного оторвался от своих преследователей. С наступлением темноты я мог надеяться на спасение, если мне удастся оторваться от тех, кто преследовал меня с самого начала. Остальные, не зная, был ли я вооружен, колебались — остановить меня или позволить убежать.

Внезапно, завернув за угол, я попал в переулок, в который не выходило ни одно окно, вокруг были только глухие стены. Я заметил бегущего впереди себя человека. Сзади снова послышался топот, и я, собрав последние силы, в дюжину прыжков достиг незнакомца. Он повернулся, наши глаза встретились, когда мы бежали бок о бок, и я прочитал в его глазах такой же страх, который испытывал и сам. И прежде чем я сообразил, что это значит, он метнулся в сторону, сунув мне в руки странный пакет, а затем скрылся в темноте.

Все это произошло в одно мгновение. Непроизвольно я поймал сверток; но усилие, с которым он попал ко мне, отбросило меня вправо, и прежде чем мне удалось сохранить равновесие, я ударился о стену.

К счастью, то, что должно было погубить меня, стало моим спасением. Я ударился о стену как раз в том месте, где была дверь. Она была неплотно закрыта, и я упал вовнутрь. Я приземлился в темноте на руки и на коленки и услышал за собой лай собак. Мгновение спустя, все еще ничего не видя, я поднялся и закрыл за собой дверь.

Потом я снова прислушался. Дрожа и задыхаясь, я слышал на улице крики преследователей, а мое сердце билось так сильно, что его удары, казалось, разносились на весь дом! Прошла по крайней мере минута или две, прежде чем я немного пришел в себя и начал осматриваться, удивляясь, куда я попал. Вспомнив о собаке, лай которой еще был слышен, я осторожно взялся за щеколду, чтобы убежать. Внезапно пакет, который я все еще держал, зашевелился.

От неожиданности я почти уронил его. Прижав сверток к себе, я почувствовал движение. Он шевелился и к тому же был теплым. В этот момент мне открылась правда. Это был ребенок!

От этого неожиданного открытия я даже вспотел. Я снова представил объятое ужасом лицо человека. Я подумал, что он украл ребенка, и испугался еще больше. Он ошибся, предполагая, что я преследую его, и поспешил избавиться от своей опасной ноши.

Сейчас этот ребенок был у меня — и вместе с ним незнакомец передал мне свой страх. Первой моей мыслью было положить сверток на пол и выбраться наружу, освободившись от заботы. В этой мысли не было ничего странного для мелкого чиновника, каким был я, — отнюдь не героя, которого никто не готовил к судьбе солдата, постоянно рискующего жизнью. Но была одна мысль, приводившая меня в отчаяние. Я не знал, куда идти и где я сам найду пристанище. Но вместо того, чтобы подумать над этим, мой чиновничий ум подсказывал мне, как можно без всякого риска использовать подвернувшийся случай: можно было разыскать родителей и вернуть ребенка. В этом я видел возможность заслужить помилование, получить работу и вознаграждение.

Внезапно снова залаяла собака, вероятно, учуяв меня, и это помогло мне принять решение. Я взялся за щеколду и осторожно открыл дверь. Мгновение спустя я шел уже по улице, озираясь по сторонам. Я не заметил ничего, что бы встревожило меня. Уже стемнело и соседние дома, казалось, вымерли. В уме я прокрутил обратный путь: при любых обстоятельствах нужно было вернуться на улицу Сент-Оноре, найти моего тестя у ворот Пале-Рояля, где он дежурил по ночам, и отдать себя и ребенка под его покровительство.

Несомненно, это был самый мудрый план. В эти дни улицы Парижа, даже в районе Лувра и Пале-Рояля, почти не освещались. Лабиринт переулков и темных домов тянулся до самых фешенебельных кварталов, обеспечивая тайный доступ к ним. Я не предвидел на своем пути особых трудностей, поэтому осторожно добрался до конца переулка. Там я остановился, задумавшись, стараясь выбрать самый короткий путь. Вдруг до моего слуха донеслись чьи-то голоса, из-за угла показался свет, и я напрягся в ожидании новой опасности. Я не стал дожидаться продолжения. Эти люди, с их фонарями и оружием, могли принести мне вред. Мои нервы были на пределе: улицы Парижа полны опасностей, и за каждым углом мне мерещилась виселица. Я повернулся и пошел назад, к дому, который недавно послужил мне укрытием. Я несколько раз повернулся на ходу и мне показалось, что свет двигался вслед за мной. Как только я обнаружил это, то метнулся через дорогу и нырнул в тот боковой переулок, в котором раньше исчез похититель ребенка.

Я не сделал и десяти шагов к своей цели, как вдруг споткнулся в темноте и едва не упал на мостовую, выпустив сверток из рук.

В этот момент рядом со мной как по волшебству появилась темная фигура и почти сразу же исчезла в темноте. Я поднялся и, хромая, пошел за этим человеком. Но тут в начале переулка появился свет, и я не должен был терять времени, если не хотел, чтобы меня обнаружили. Я побежал по переулку, в конце него свернул налево и попал в другой, потом в еще один и, наконец, выбрался на широкую дорогу. Я, не останавливаясь, бежал до тех пор, пока позади меня не затихли все звуки.

То место, где я наконец остановился — у меня просто не было сил бежать дальше, — оказалось пустырем в северном предместье города. Слева я заметил несколько огней и понял, что они горели на Монмартре. Со всех остальных сторон была непроглядная тьма. Тишину лишь изредка нарушал лай бродячих собак. Было такое ощущение, что я убежал по меньшей мере на десять лье от Парижа.

К несчастью, я был совершенно один. Я не знал, где я нахожусь и хватит ли у меня сил вернуться обратно. Это было уж слишком для человека, который еще нынешним утром был так счастлив! Утомленный преследованием, я почувствовал такое истощение, что меня охватило непреодолимое желание: найти какую-нибудь дыру, забиться в нее и умереть. К счастью, в этот момент до меня донесся запах свежескошенного сена. Я сделал несколько осторожных шагов вперед и неожиданно наткнулся на низкую постройку, казавшуюся на фоне ночи более темной.

Немного поколебавшись, я подошел ближе и обнаружил сарай. Нащупывая руками дорогу, я вошел и почувствовал под ногами сено. Возблагодарив провидение, я сделал еще два шага вперед и опустился на пол. Но вместо спасительной охапки сена я обнаружил, что сел на угловатое тело человека, который с проклятьями вскочил на ноги и отшвырнул меня прочь.

В другое время я бы умер от страха, но сейчас я был так глубоко несчастен, что почувствовал не страх, а некоторое удивление. Я без слов отошел на несколько шагов от своего товарища по несчастью, свернулся калачиком и мгновенье спустя крепко уснул.

Когда я проснулся, уже наступил день, хотя солнце все еще не встало. Я повернулся, и каждая косточка моего тела заныла. Я вспомнил события вчерашнего дня и застонал. Вдруг позади меня зашуршало, и я оказался лицом к лицу с удивленным человеком. Я еще не отделался от своей подозрительности и смотрел на незнакомца как зачарованный. Ничто не нарушало наступившую тишину, и мы пристально разглядывали друг друга. В низком сарае было довольно темно, и наш взаимный осмотр занял много времени.

Наконец я узнал его и почти в то же самое мгновение он признал меня. С яростным криком он вскочил на ноги и вцепился мне в горло. Но то ли потому, что я не отпрянул — так глубоко завязнув в сене, что уже не мог пошевелиться — то ли по каким другим причинам, он только сильно затряс меня, не слишком сжимая свои когтистые пальцы.

— Где то, что я тебе дал, собака? — кричал он, и его голос дрожал от напряжения. — Говори, или я придушу тебя! Говори, слышишь! Что ты сделал с ним?

Это был человек, подкинувший мне ребенка! Я внимательно вгляделся в него и после некоторых колебаний рассказал обо всем, что со мной случилось.

— И ты не знаешь человека, который обокрал тебя? — закричал он.

— Нет, там было слишком темно.

Глядя на его разочарование и гнев, я было решил, что он все же задушит меня, но он только задыхался от злобы и ругался, являя собой картину безнадежного отчаяния. Потом к нему, очевидно, пришла другая мысль, он разжал руки и закричал:

— О, мой Бог, какой я глупец! — стонал он. — Почему я струсил? Удача была в моих руках, а я, глупец, упустил ее!

При этих словах я подумал о своей горькой судьбе — теперь я не боялся этого человека, потому что понимал его состояние.

— То же самое вчера утром произошло со мной, — сказал я. — Ваше положение ничуть не хуже, чем у других.

— Вчера утром! — воскликнул он. — Что общего удача имеет с тобой, таким пугалом? Это смешно! Да по тебе плачет виселица!

Он скрестил руки на груди, мрачно разглядывая меня.

— Кто ты? — наконец спросил он.

Я все рассказал ему. Когда он узнал, что чернь, преследовавшая его, на самом деле гналась за мной, — так что его испуг был совершенно бессмысленным, — его ярости не было границ. Я даже почувствовал к нему некоторое презрение и осмелился заметить, что несмотря на его пренебрежение ко мне, сам он действовал не лучшим образом. Он искоса посмотрел на меня.

— Да, но это как еще посмотреть, — мрачно сказал он. — У всех бывают неудачи. Но между нами есть разница, идиот. Ты жалкий дурак, достойный только того, чтобы тебя избили палками по капризу какого-то дурака. В то время как я удостоюсь по меньшей мере позорного столба. Я проиграл, это правда! Я проиграл! — продолжал он, и его голос перешел в визг, — и мы оба оказались в канаве. Но если бы я выиграл… если бы я выиграл, парень…

Он не закончил фразу и упал лицом в сено, разрываемый на части своими страстями. Мгновение я изучал его, придя к выводу, что он слишком жалок для негодяя. Пока я разглядывал его, мои мысли приняли другое направление. Его кожаный пояс, добротный короткий плащ и камзол из блестящего бархата, который я не заметил в темноте, давали пищу для размышлений. Прежде чем он сообразил, что я разглядываю его, я заметил на его бархате золотую корону!

Я с трудом сдержал крик. Меня бросило сначала в жар, потом в холод, моя голова пошла кругом, как будто я выпил слишком много вина. Корона! Маленький пурпурный плащ! У меня не осталось больше сомнений относительно того, какого ребенка украл он прошлой ночью! Прошлой ночью… прошлой ночью я нес короля! Я держал на руках короля Франции!

Теперь мне был понятен ужас этого человека прошлой ночью и его горе и разочарование нынешним утром. Он действительно был достоин позорного столба: в случае неудачи его бы пытали и он умер бы на колесе в ужасных мучениях. И он, который рисковал столь многим, проиграл!.. Проиграл!

Я смотрел на него уже другими глазами, как на своего рода чудо. Видимо, мои мысли отразились на моем лице, потому что когда прошел пароксизм отчаяния, он поднялся и подозрительно посмотрел на меня, а потом спросил, куда я собираюсь идти.

— К монсеньеру, — схитрил я, потому что если бы я сказал «в Пале-Рояль», он, возможно, не выпустил бы меня.

— К епископу?

— Куда же еще?

— Чтобы снова побили палками? — усмехнулся он.

Я ничего не ответил и в свою очередь поинтересовался, куда он пойдет.

— Бог знает! — ответил он. — Бог знает!

Но когда я вышел из сарая, он последовал за мной. Мы молча пошли по дороге, похожие на пару ночных птиц, пока, наконец, снова не оказались в городе. К этому моменту солнце уже взошло и у городских ворот начали собираться торговцы, спешащие на рынок. Все они удивленно поглядывали на беспорядок в моей одежде, а я, припомнив, в какой компании иду, задрожал, удивляясь, что до сих пор никто не поднял тревоги: я считал, что с каждой башни нас должен был встретить звон колоколов. Поэтому я был более чем счастлив, когда в районе Тампля мой спутник остановился перед маленькой дверцей в глухой стене. На противоположной стороне я заметил такую же маленькую дверь.

— Ты останешься здесь? — спросил я.

Он зло выругался.

— Какое тебе дело? — рявкнул он, озираясь по сторонам. — Убирайся прочь, идиот!

Я был рад отделаться от этого странного человека, пожал плечами и бесцельно пошел прочь, не оглядываясь назад. Внезапно меня как громом поразило. Король! Что с ним будет? Кому мне рассказать о том, что я знаю? И тут, пока я колебался, я услышал, что позади меня кто-то бежит. Повернувшись, я увидел своего спутника. Его лицо все еще было бледным, но глаза пылали и все его поведение изменилось.

— Стой! — крикнул он и бесцеремонно схватил меня за рукав. — Человек, который встретился тебе… ты не разглядел его?

— Там было темно, — коротко сказал я. — Я уже говорил тебе, что не знаю его.

— Но он… — он запнулся. — Ты слышал, как он убегал… он хромал?

Я не мог сдержать удивленный возглас.

— Черт побери! Я совсем забыл об этом! Я думаю, что он хромал. Я помню, что он как будто кудахтал на бегу — клац, клац!

Его лицо покраснело, и он отшатнулся. Он выглядел так, как будто встретился со смертью! Но вскоре мой спутник глубоко вздохнул, пришел в себя, кивнул мне и пошел прочь. Однако я заметил — потому что задержался, наблюдая за ним, — что он не пошел к двери, у которой я его оставил. Но мне не удалось проследить за ним, потому что он оглянулся по сторонам, заметил меня и быстро нырнул в соседний переулок.

Но я знал или думал, что все знаю. Как только он скрылся, я бросился в сторону Пале-Рояля, подобно гончей, пущенной по следу, не замечая прохожих, которых толкал по пути, не обращая внимания ни на опасность погони, ни на свое плачевное состояние. Увлеченный догадками, я забыл даже о собственных неприятностях и не остановился, пока не добежал до дворца и не заметил негодующий и изумленный взгляд своего тестя.

Он только что вернулся с ночного дежурства и встретил меня на пороге. Я заметил его хмурое лицо, но то, что я узнал, было важнее его ворчания, и это поддерживало меня. Я поднял руки.

— Я знаю, где они! — запыхавшись, крикнул я. — Я могу сказать вам об этом!

Он смотрел на меня, на мгновение потеряв дар речи от удивления и гнева. Несомненно, он не испытывал ни малейшего почтения к зятю, которого разыскивали по всему Парижу. Наконец он пришел в себя.

— Свинья! — кричал он. — Шакал! Бродяга! Убирайся! Я уже все о тебе знаю! Убирайся или я вышвырну тебя!

— Но я знаю, где они! Я знаю, где они держат его! — протестовал я.

Вдруг выражение его лица изменилось. С подвижностью, удивительной при его грузной фигуре, он подскочил ко мне, протягивая ошейник.

— Что? Ты видел собаку?

— Собаку? — воскликнул я. — Нет, но я видел короля! Я держал его в руках! Я знаю, где он!

Внезапно он отодвинулся от меня и так странно посмотрел, что я замолчал.

— Повтори, что ты сказал, — медленно сказал он. — Ты держал…

— Короля! Короля! — нетерпеливо воскликнул я. — Вот в этих руках! Прошлой ночью! Я знаю, где они держат его, или, по крайней мере, где находятся похитители…

Его двойной подбородок отвис, полное лицо побледнело и он посмотрел на меня с некоторым сожалением.

— Но… — воскликнул я, невольно повышая голос, — разве вы не пойдете и не попытаетесь что-нибудь сделать?

Он махнул рукой и отступил на шаг, загораживая проход.

— Жак! — закричал он, обращаясь к одному из швейцарцев, не спуская с меня глаз. — Выкини его отсюда, ты слышишь, парень? Он не безопасен!

— Но я же сказал вам, — отчаянно воскликнул я, — что они похитили короля! Они похитили его величество, и я «я держал его в руках… и я знаю…

— Хорошо, хорошо, успокойся, — сказал он. — Успокойся, парень. Они похитили собаку королевы, это правда. Но к тебе это не имеет ни малейшего отношения. Должен приехать монсеньер епископ. Он ожидает аудиенции у королевы, и если он заметит тебя, ты сильно пожалеешь об этом! Расходитесь! — продолжал он, обращаясь к толпе, собравшейся посмотреть на это маленькое представление. — Расходитесь! Дорогу монсеньеру епископу!

В этот момент на улице Сент-Оноре появилась большая карета епископа, и толпа расступилась, освободив проход. Я пробрался через толпу и поспешил убраться с дороги: к счастью, в суматохе на меня никто не обратил внимания, и я благополучно нырнул в переулок рядом с церковью Святого Жака. Я нашел на мостовой краюху хлеба и жадно впился в нее. Я ел со слезами: во всем Париже не было в этот день более несчастного человека. Помимо всех прочих несчастий, я сильно беспокоился о своей маленькой жене и не отваживался спросить про нее у епископа. Боюсь, что мой тесть сильно разгневался на меня, да к тому же считал сумасшедшим. У меня не было больше ни дома, ни друзей, и — что больше всего меня расстраивало, — все мои великолепные мечты растаяли, как прошлогодний снег! Короля никто не крал!

Я содрогнулся и задрожал. Но в этот момент в створе улицы Святого Антония появился человек, бивший в барабан, привлекавший внимание к тому, что он читает. Его резкий голос прервал меня на середине моих жалоб. Я прислушался, сначала едва обращая внимание, а потом интересуясь все больше и больше.

— Внимание! Внимание! — кричал он. — Какие-то негодяи, не боящиеся ни бога, ни законов, им установленных, нагло, преступно и изменнически проникли в Пале-Рояль и украли спаниеля, принадлежавшего ее величеству королеве-регентше… тут он снова загремел в барабан и я пропустил несколько слов — … пять сотен крон заплатит монсеньер епископ, президент Совета!

— И с радостью заплатит! — раздался голос почти рядом со мной.

Я обернулся и увидел двух мужчин, стоящих у зарешеченного окна прямо над моей головой. Их лиц я не видел.

— И все же это слишком высокая цена за собаку, — заявил другой.

— Но она мала для королевы. Ее не купят за такую цену. И это Франция Ришелье!

— Была! — в сердцах воскликнул другой. — Ты хорошо знаешь пословицу:» Живая собака лучше мертвого льва «.

— Да, — присоединился его собеседник, — но я бы предпочел, чтобы имя этой собаки произносилось бы не с Ф, как Флори — имя, достойное щенка, не так ли? Не с Б, как Бове, не с К, как Конде, но с М…

— Как Мазарини! — быстро продолжил другой. — Да, если он найдет собаку. Но Вове сейчас у власти.

— Рокруа, принесшее такую удачу Конде, сокрушит его, можешь быть уверен.

— И все же он еще у власти.

— Так же как мои башмаки имеют власть над моими ногами, — было сказано в ответ. — И смотри — я швыряю их прочь. Бове шатается, говорю тебе, шатается. Еще одно усилие, и он упадет.

Я больше ничего не услышал, потому что они отошли от окна, но они дали мне пищу для размышлений. Мной завладела не столько жажда обогащения, сколь желание отомстить своему обидчику. Мой чиновничий ум снова заработал, и я воспрянул духом. Я уже осознал, что на самом деле держал в руках не короля, а собаку, но это не охладило мою ненависть и желание отомстить. Я, крадучись, завернул за угол и смешался с толпой на Сен-Мартин. Грязный, оборванный, босой — люди обтекали меня, стараясь не запачкаться — и все-таки я обрел новые силы. Меня поддерживала жажда мести — желание сбросить моего жестокого хозяина с его пьедестала.

Я остановился, взвешивая риск и раздумывая, не должен ли я сообщить свои сведения кардиналу и позволить ему действовать самому. Но ведь я не знал ничего определенного и к тому же сердце подсказывало мне, что я должен сделать все сам. Хорошенько обдумав все это, я снова двинулся вперед, пока не добрался до того места между глухими стенами, где я оставил похитителя собаки. Был полдень. В переулке никого не было, и улица, ведущая к церкви Святого Мартина, тоже была пуста.

Я огляделся по сторонам и подошел к двери, у которой в отчаянии остановился мой незнакомец и к которой он больше не вернулся, очевидно, испугавшись меня.

Все выглядело очень мирно: вдоль глухой стены росли деревья, и я даже заколебался, нужно ли продолжать осмотр. Я провел здесь не меньше получаса, расхаживая взад и вперед, пока, наконец, не набрался смелости и снова вернулся к двери, боясь войти и стыдясь возвращаться. Наконец я помолился про себя и попытался открыть дверь.

Она была так плотно закрыта, что я пришел в отчаяние. Уверив себя, что сделал все, что мог, я уже собирался было уйти, как вдруг заметил край ключа, торчащего из-под двери. Вокруг все еще было тихо. Оглядевшись по сторонам, я быстро вытащил ключ. Теперь я могу сказать, что за всю свою жизнь я никогда больше не трусил так, как в тот момент. Дрожащими руками я вставил ключ в замок, повернул, и через мгновение уже стоял по другую сторону двери в чистеньком садике, залитом солнечным светом.

Несколько минут я ждал, прижавшись к двери, со страхом разглядывая особняк, глядевший на меня двенадцатью большими окнами. Но вокруг все было тихо, окна оставались зашторенными, и тогда я отважился сдвинуться с места и проскользнуть под деревья.

Там я остановился, со страхом приглядываясь и прислушиваясь. Мне казалось, что в этой тишине кто-то наблюдал за мной, а окружавшие предметы настроены враждебно. Но ничего не происходило, и тогда, поминутно озираясь, я отправился к дому, чтобы убедиться, что он пуст. Немного осмелев, я шаг за шагом подобрался к двери и, раздираемый одновременно трусостью и отвагой, толкнул ее.

Она была закрыта, но я едва заметил это, потому что как только моя рука коснулась ручки, в дальней части дома раздался вой собаки.

Я стоял, прислушиваясь. Несмотря на солнечный день, меня бросало то в жар, то в холод. Я не отваживался толкнуть дверь, боясь услышать другие голоса. Наконец я заставил себя отойти от двери и обойти вокруг дома. Там я тоже никого не обнаружил. Наконец фортуна видно сжалилась надо мной, и я заметил приоткрытое окно на втором этаже, в которое можно было залезть: рядом росли старая шелковица и другие деревья, чьи ветки могли скрыть меня от нескромных глаз. Две минуты спустя я стоял на коленях на подоконнике, дрожа от страха, так как знал, что если меня поймают, то повесят как вора. Наконец я собрался с силами и спрыгнул на пол.

Я немного подождал, прислушиваясь. Я попал в пустую комнату, дверь которой была приоткрыта. Где-то в глубине дома снова завыла собака… потом снова, но вокруг было тихо… тихо, как в могиле. Наконец я сообразил, что многим рискую, оставаясь здесь, и, осторожно ступая, выбрался в коридор.

Коридор был темным, и к тому же каждая доска, на которую я ступал, казалось, была готова поднять тревогу. Вскоре я обнаружил, что стою на верхней площадке лестницы, и тут какой-то импульс — не знаю, что это было, возможно, какая-то часть моего существа, которой я слепо доверял, — заставил меня открыть один из ставней и выглянуть наружу.

Я сделал это очень осторожно, приоткрыв его всего на несколько дюймов. Осмотревшись, я убедился, что эти окна выходят в сад с той стороны, откуда я проник в дом. Тут я увидел картину, заставившую меня застыть в изумлении.

Я увидел две пары мужчин, стоявших друг перед другом, а между ними — великолепного кудрявого спаниеля, черного, с рыжими пятнами. Все четверо мужчин неотрывно смотрели на собаку, которая подбегала то к одной паре, то к другой, то останавливалась посередине, нюхая воздух. Мужчины о чем-то говорили, но со своего наблюдательного пункта я не слышал даже их голосов и тем более не мог разобрать ни слова.

В одном из тех, кто стоял дальше от меня, я узнал своего ночного спутника. Рядом с ним стоял скрюченный негодяй, одетый в тряпье, одна нога которого была короче другой. Другая пара стояла ко мне спиной. Один из этих людей был одет в черное, как чиновник или доверенный слуга. Но когда я разглядел его спутника, мои глаза буквально поползли на лоб. Мне стало совершенно ясно, что он был главарем, потому что стоял немного особняком, и хотя я не видел его лица, было видно, что это высокий, представительный и очень красивый человек. Пока я разглядывал его, он поднял руку к подбородку, и на его белой, как у женщины, руке я заметил великолепный сверкающий драгоценный камень.

Все это, как и поведение собаки, чрезвычайно заинтересовало меня, и я продолжал наблюдать, забыв даже про свои страхи. Мужчина снова поднял руку, и мне показалось, что он отдал какое-то приказание, потому что хромой проворно бросился к стене, окружавшей сад с моей стороны и, следовательно, к тому месту, где я стоял. Тут мое везение кончилось, потому что он внезапно поднял голову и встретился со мной взглядом.

Вероятно, он поднял тревогу, потому что теперь уже все четверо смотрели на меня. На мгновение я застыл, захваченный врасплох, а когда хромой и его спутники бросились к двери в стене, явно выдававшей мое присутствие, я закрыл ставень и, проклиная свое любопытство, бросился вниз по лестнице.

Немного погодя я подумал, что было бы лучше вернуться к окну, через которое я попал сюда, потому что вокруг было темно. Но, охваченный паникой, я был не способен вспомнить, где находилась дверь. Наконец ключ, оставленный в замочной скважине, подсказал мне это, но было уже слишком поздно: дверь мгновенно открылась, впустив поток света, раздался крик, сообщивший мне, что я обнаружен. Я повернулся и бросился бежать, но не успел сделать и шести шагов, как к своему ужасу почувствовал, что на моем горле сомкнулись чьи-то длинные пальцы. Я вскрикнул, потому что пальцы сжали меня смертельной хваткой, и от ужаса потерял сознание.

Придя в себя, я обнаружил, что сижу в удобном кресле с высокой спинкой перед большой открытой дверью, в которую потоками льется солнечный свет и освежающий летний воздух. Через дверь я видел траву и деревья и слышал щебет птиц. Вокруг было все так мирно, что я забыл о том, что произошло, и только через несколько минут сообразил, что все еще нахожусь в холле пустого дома. Вместе с сознанием этого ко мне вернулся страх. Я попытался было дотронуться до горла, но тут меня хлопнули по плечу и чей-то сухой голос сказал прямо в ухо:

— Успокойтесь, мессир Просперо, успокойтесь. Вы целы и невредимы. Но я боюсь, что из-за нашей торопливости мы причинили вам некоторые неудобства.

Я посмотрел в лицо говорящего и обнаружил, что передо мной один из тех четырех человек, которых я видел в саду. Он был похож на секретаря, или, скорее всего, на врача. Его глаза были холодными, а манеры учтивыми. Но когда он заговорил, его слова удивили меня.

— Вам уже лучше? — спросил он. — Да, хочу поздравить вас. Немногие люди, мессир Просперо, верьте мне, немногие люди так удачливы. Вы недавно состояли на службе у монсеньера епископа, президента Совета?

Я заметил, что в его словах была нотка иронии — особенно в том, как он перечислял титулы моего бывшего хозяина.

— А вчера вас уволили, — продолжал он, не обращая внимания на мое удивление. — Хорошо, сегодня вас восстановят в должности и даже вознаградят. Я полагаю, что вы собирались найти здесь собаку королевы и получить вознаграждение?

Я вспомнил железную хватку на моем все еще побаливающем горле и решил все отрицать.

Но он, казалось, читал мои мысли.

— Именно так, — сказал он. — Но я знаю все даже лучше, чем вы сами. Отлично, собака в этом чулане и на двух условиях она ваша.

От изумления я не мог вымолвить ни слова, и только молча смотрел на него.

— Вы удивлены? — спросил он. — На самом деле все очень просто. Мы выкрали собаку, а теперь у нас есть причины, чтобы вернуть ее. Но мы не можем этого сделать, не навлекая на себя подозрение. Вы же человек, которого знает епископ и который не имел никакой возможности украсть собаку, поэтому вы можете вернуть ее, не навлекая подозрений. Я еще не сказал, что выкуп мы разделим, и это будет одним из условий.

— А другое? — поинтересовался я.

— Вы должны напрячь память, чтобы все правильно рассказать, — улыбнулся он. — Если я правильно понял, вы встретили человека, несущего собаку, и проследили его до этого самого дома. Но тут он заметил, встревожился, убежал и в суматохе обронил собачью попонку. Я видел ее где-то здесь. Вы отправитесь к монсеньеру и дадите ему адрес дома и»

— И собаку! — воскликнул я.

— Нет, пускай монсеньер сходит и сам найдет собаку, — улыбнувшись, ответил он. — В чулане.

Я почувствовал, как кровь быстрее побежала по моим жилам.

— А если он придет и ничего не обнаружит?

Незнакомец пожал плечами.

— Он найдет ее, — холодно сказал он, а потом уже другим тоном позвал: — Флори! Флори!

В ответ за дверью заскулила собака, зацарапала панели и снова заскулила.

Незнакомец кивнул и по его глазам было видно, что он доволен.

— Да, он здесь. Я думаю, что он здесь и останется. Это все. Вы только должны твердо запомнить две вещи, друг мой. Во-первых, вскоре вас найдет наш человек, чтобы забрать нашу часть вознаграждения. И во-вторых, я напоминаю о том, что вы не должны рассказывать монсеньеру президенту Совета, — вновь в его голосе послышалась ирония, — всю правду о случившемся. Это в ваших же интересах! — И незнакомец с безобразной улыбкой дотронулся до своего горла.

— Я не скажу, — вздрагивая, сказал я. — Но…

— Но что?

— Но я не могу, — слабо запротестовал я. Я ненавидел епископа. — Я не могу рассказать все это монсеньеру. Почему мне нельзя сообщить эту новость в Пале-Рояль… прямо самой королеве? Или пойти к кардиналу?

— Нет, вы сделаете так, как я сказал! — воскликнул он и в его взгляде и тоне было нечто, заставившее меня задрожать. — Кардинал? Что кардинал будет делать с этим? Послушайте! Вы сделаете именно так, и ни на йоту не отступите от моих указаний!

— Я все сделаю! — в ужасе пробормотал я. Моя шея была намного важнее моей злости на епископа. И кроме того, меня ожидало вознаграждение!

— Отлично! Тогда… тогда это все, — сказал он, вглядываясь в мое лицо, которому я попытался придать выражение покорности. — Теперь я могу сказать до свидания. До следующей встречи, мессир Просперо! Прощайте и помните!

Надев изящным жестом свою шляпу, он повернулся ко мне спиной, вышел на солнечный свет и исчез. Я слышал, как за ним со скрипом закрылась садовая калитка, а потом наступила тишина — тишина, нарушаемая только воем собаки, мечущейся в своей темнице.

Неужели я остался один? Я выждал некоторое время, прежде чем решился хотя бы пошевелиться. И даже набравшись смелости подняться, я долго прислушивался, опасаясь, что за мной наблюдают из-за закрытых дверей этого таинственного дома. Но глубокая тишина ничем не нарушалась. Наконец я решился и поднял с пола собачью попонку. Я осмотрел ее и убедился, что именно ее видел у человека в сарае. Пять минут спустя я вышел на улицу и направился к дому епископа, спрятав бархатную попонку под своими лохмотьями.

Уже после всех этих событий я часто удивлялся своему везению. Но в тот момент я ни о чем не думал: я шел к дому епископа, как лунатик, совершенно не задумываясь о том, как я доберусь до монсеньера и как смогу передать новости. Но мне и тут повезло, потому что когда я вошел во двор, он как раз выходил из своей кареты. Прежде чем он успел приказать своим слугам вышвырнуть меня вон, я сунул ему прямо в лицо бархатную попонку и выкрикнул свое поручение.

Мое сообщение имело невероятный успех: монсеньер воскликнул, что должен немедленно поговорить со мной; секретарь шепнул на ухо, что вернет плащ, который я потерял; камердинер сообщил, что моя жена вернулась к своему отцу; официант предложил накормить меня и просил простить его, а остальные торопливо принесли мне башмаки и шляпу. И все — все, включая старшего клерка, который был особенно настойчив, — стремились узнать, где собака и как мне удалось найти ее.

Но я стойко хранил свой секрет, обещая рассказать его только епископу. Через десять минут он уже мчался на Монмартр в своей карете, прихватив меня с собой.

Подавленный его присутствием, я с ужасом ждал, что вся эта история кончится для меня плохо, так как чулан окажется пуст. Но вой, перешедший в длинный тоскливый визг, издали известил меня, что все в порядке. Я вышиб дверь в чулан и оттуда мгновенно выскочила собака.

Монсеньер всплеснул руками и даже выругался от возбуждения.

— Черт побери! — воскликнул он. — Это именно та собака! Сюда, Флори, Флори! — а когда собака подскочила к нам и лизнула его в руку, он повернулся ко мне. — Тебе сильно повезло, негодяй! — воскликнул он почти что добродушно. — Ты получишь пятьдесят крон и свое место!

Я даже опешил.

— А вознаграждение, монсеньер? Пятьсот крон?

Он нахмурился.

— Вознаграждение? Вознаграждение, мерзавец? — прогремел он. — Что я слышу? Разве не довольно того, что я избавлю тебя от виселицы, несомненно ожидающей тебя за то, что ты вчера чуть было не изувечил моих слуг? Да разве мало того, что я плачу тебе жалование, а ты даже не пытаешься усердно работать? Разве ты не мой слуга? Ты сейчас же отправишься со мной к ее величеству на тот случай, если она захочет спросить тебя о чем-нибудь. И если ты толково ответишь, что ж, хорошо! Ты получишь обещанные пятьдесят крон. А если нет — я даже не знаю, что с тобой сделаю!

От такого обращения вся моя ненависть вспыхнула с новой силой. Даже его слуги неодобрительно поглядывали на него, подозревая, что когда-нибудь их постигнет моя участь. Тем временем епископ взял собаку на руки, сел в карету и приказал гнать в Пале-Рояль. Добравшись до ворот дворца, мы застали там огромную толпу. На мгновение я представил, что произойдет, если они узнают о нашем деле, и содрогнулся. Когда мы вышли из кареты, дворецкий тайком пнул меня ногой, показывая, что он не забыл о моем поведении.

Во дворе я заметил загнанную лошадь, а у дверей апартаментов ее величества дожидался запыленный гонец, явно прибывший из Фландрии. Но монсеньера епископа это обстоятельство, казалось, совершенно не смутило: он проигнорировал офицера и через минуту мы оказались в королевской передней.

Я никогда здесь раньше не был и поэтому теперь с интересом оглядывался по сторонам.

Длинная комната была заполнена толпой придворных и пажей, болтающих между собой; тут были монахи и адвокаты, и даже несколько солдат, прогуливающихся взад и вперед.

В одном углу шушукались ювелиры и торговцы серебром, принесшие свой товар королеве. В другом собрались просители со своими петициями. Они жадно следили за дверью, которая поминутно открывалась, пропуская советника или маркиза. Некоторое время в толпе мелькала дама в маске, оберегающей ее честь от нескромных глаз. Окна были открыты, пропуская свежий воздух, и щебет птиц смешивался с гомоном этой причудливой толпы.

Как только монсеньер появился на пороге приемной, к нему сразу же подошел мсье де Шатени и обратился с какой-то просьбой. Не успел епископ освободиться от него, его сразу же обступила по меньшей мере дюжина просителей, чьи раболепные поклоны задержали его еще на несколько минут. Вдруг внутренние двери открылись и меня снова бросило сначала в жар, а потом в холод, когда дюжина голосов воскликнула:

— Королева! Королева!

Как бы в ответ на это появился мажордом с серебряным жезлом, раздвигая толпу у дверей.

Вслед за этим из дверей выпорхнула стайка прелестных дам, а за ними появилась королева-мать и сразу же заметила моего патрона, поспешившего поклониться. Мне показалось, что королева не слишком желала видеть его, потому что в ее голосе послышалось явное раздражение.

— Как, милорд! Это вы? Сейчас я принимаю трофеи из Рокруа и не ожидала увидеть вас.

— Я приношу свои извинения, ваше величество, — сказал он, ничуть не смутившись. — Я ни в коем случае не хочу мешать вам, — сказал он, низко поклонившись.

— Я принимаю знамена, — повторила королева, все еще хмурясь.

Мне показалось, что он по пустякам растрачивает ее благосклонность и испытывает ее терпение.

Но епископ не собирался отступать.

— Я принес вашему величеству нечто, что обрадует вас больше знамен!

Тут я подумал, что она прочла его мысли, потому что ее надменное габсбургское лицо прояснилось и она всплеснула руками, как ребенок.

— Что? — воскликнула она. — Неужели вы нашли Флори?

— Да, мадам, — ответил он, галантно улыбаясь, а потом повернулся, чтобы позвать слугу.

Но тот, не дожидаясь приказа, уже вышел вперед, опустился на колени и выпустил собаку к ногам королевы. Она вскрикнула от радости и так бурно стала ласкать собаку, что ее прекрасные локоны рассыпались по пухлым белым плечам. Я никогда раньше не видел подобной радости. Придворные дамы обступили ее и даже у самой двери, где я стоял, было слышно их радостное щебетание.

— Флори, Флори! Дорогой! — и тому подобное.

Лишь несколько стариков, стоявших вдоль стен, неодобрительно поглядывали на всеобщую суматоху, да офицеры, держащие знамена, выглядели мрачными и подавленными. Остальная же толпа радовалась вместе с королевой так, что со стороны могло показаться, что случилось по меньшей мере десять Рокруа.

В этот момент, когда я каждую минуту ожидал приказания подойти, мне почудилось, что меня кто-то тронул сзади за локоть. Обернувшись, я обнаружил, что меня вместе с остальными просят дать дорогу вновь прибывшей персоне, и услышал, как несколько голосов прошептало: «Мазарини!»

Войдя, он остановился, чтобы поговорить с офицерами, дав мне удобный случай, о котором я раньше не мог и мечтать: поцеловать его руку. Он был высоким, красивым и представительным мужчиной и совершенно не похож на милорда епископа. Внезапно меня озарило — хотя сейчас на нем была кардинальская мантия, именно его спину я видел в пустом доме!

Эта мысль укрепилась, когда он прошел мимо меня, благословляя присутствующих. Но тут прозвучало мое имя и я был вынужден прервать свои наблюдения и предстал перед королевой.

Мне показалось, что королева не слишком-то любезно смотрит на моего патрона. А даже совсем наоборот. Но он ничего не замечал, упоенный своим величием, ожиданием новых милостей и лестью многочисленных прихлебателей.

— Ха, кардинал! — вскричал он, и прежде чем королева успела вставить хоть слово, он насмешливо поклонился и продолжал: — Я надеюсь, что ваше преосвященство будет так же усердно служить ее величеству, как и я.

— Несомненно, я буду усерден. К тому же, я могу доказать свое усердие. Но конечно же, я не могу даже сравниться с вами, ваша светлость.

Я клянусь, что этот ответ, — хотя в нем не заметно было ни капли иронии, — не понравился королеве.

— Епископ оказал мне большую услугу он вернул мою собаку, — резко сказала она.

— Он счастливчик и его счастью можно только позавидовать, — бойко ответил кардинал. — Собака вашего величества…

— Ваше преосвященство никогда не любил Флори! — воскликнула королева и дернула головой, как простая женщина на улице.

— Вы несправедливы, мадам! — ответил кардинал с видом оскорбленного величия. — Если бы собака была здесь… но ее нет.

— Мы можем избавить вас от затруднения, — усмехнулся епископ и подозвал одну из придворных дам, которая в этот момент держала собаку.

Кардинал взглянул на нее.

— Пфф! — пробурчал он, снова посмотрел и нахмурился.

Я не знаю, как в этот момент к нему относилась королева, но она проследила за его взглядом и раздраженно воскликнула:

— Хорошо, милорд, а что теперь?

Кардинал сморщился.

Милорд епископ не мог долго выдержать эту сцену.

— Он сказал, — возмущенно воскликнул он, — что здесь нет собаки. Пусть повторит это, если посмеет. Его преосвященство пожал плечами.

— Если ее величество удовлетворена, то я тоже удовлетворен.

— Мой бог! — воскликнула королева, еле сдерживая гнев. — Что вы хотите сказать? — потом она повернулась к фрейлине и взяла собаку на руки. — Что это за собака? — вдруг воскликнула она. — Вы думаете, что я не узнаю свою собственную собаку? — Она опустила собаку на пол и потом позвала: — Флори! Флори!

Пес прыгал рядом с ней и лизал руки.

— Бедный Флори! — сказал кардинал и позвал: — Флори!

Собака пошла к нему.

— Вероятно, его зовут Флори. Чтобы убедиться в его подлинности, нужно предложить ему выполнить какую-нибудь команду.

— Делайте, что хотите, — сказал монсеньер епископ. — Но я вижу, что ваше преосвященство прав по крайней мере в одном.

Кардинал поклонился.

— Что я буду вам завидовать! — насмешливо воскликнул епископ и победоносно огляделся вокруг.

— Флори! — приказала королева. — Замри! Замри, дорогой! Ты слышишь, замри!

Но собака только преданно смотрела ей в лицо. Королева приказывала снова и снова, все больше гневаясь, но все усилия были напрасны. Присутствующие недоуменно переглядывались.

— Попробуйте заставить его лаять на француза и рычать на испанца, — мягко предложил кардинал. — Это один из самых его удачных трюков. Может быть, ваше величество попробует?

— Француз! — властно воскликнула королева и топнула ногой. — Француз! Француз!

Но собака никак не реагировала на команду, а вместо этого отбежала в сторону и села.

— Француз! — снова разгневанно воскликнула королева.

Собака лишь съежилась.

— Я боюсь, милорд, что она потеряла свои знания… в вашей компании! — заметил кардинал с приятной улыбкой.

Епископ чуть было не задохнулся от возмущения.

— Но это именно та собака! — неистово воскликнул он.

Но королева уже повернула к нему свое покрасневшее от гнева лицо.

— Я не согласна с вами! — воскликнула она. — Это хорошая собака, но это не моя собака. Я больше скажу, милорд, — продолжала она с таким же неистовством. — Я буду рада, если вы объясните, как нашли эту собаку. Эта собака очень похожа на мою — но все же это не моя собака — и ее нельзя было просто найти на улице, не проявив при этом некоторой изобретательности!

— Здесь нет никакой хитрости, — сказал епископ.

— Ерунда! — воскликнула королева.

Лица большинства присутствующих стали серьезными. Я бы сказал, что в основном приемная была заполнена сторонниками епископа.

— Я ничего не знаю об этом, — воскликнул он, оборачиваясь ко мне. — Я объявил о вознаграждении, а этот негодяй нашел собаку.

Он почти что заикался от гнева и смущения.

— Я полагаю, что это один из слуг милорда, — сказал кардинал.

— О! — воскликнула королева и взглянула на меня так, что я задрожал. — Это правда, парень? — спросила она, — Ты действительно слуга милорда?

Я задрожал и утвердительно кивнул головой.

— Тогда я не желаю больше ничего слушать, — почти закричала она. — Нет, милорд! Довольно! Я не знаю: или вы величайший грешник, или величайший дурак, которого может обвести вокруг пальца любой негодяй! Заберите это животное. Теперь я уверена, что не первый раз обманута. Но как бы то ни было благодарна его преосвященству за помощь… и за проницательность.

Она сделала особенное ударение на последних словах и после них наступила мертвая тишина. Епископ, бледный и дрожащий, все еще пытался извиниться. Но королева, к которой вернулась ее обычная самоуверенность, — хотя она и ничего не узнала о своем пропавшем любимце, — повернулась к кардиналу и попросила представить офицеров, которые привезли знамена.

Даже нельзя описать словами ужас, охвативший меня при мысли, что гнев епископа обрушится на меня. По крайней мере дюжина подхалимов, лебезивших этим утром перед епископом, переметнулась на сторону кардинала; королева повернулась к нему спиной, а ее придворные дамы сделали вид, что не замечают его. Наблюдая все эти признаки, я понял, что за поражение епископа я заплачу собственной жизнью. Охваченный паникой, боясь, как бы он не вспомнил обо мне раньше времени, я начал пробираться через толпу.

Я уже добрался до двери и даже выбрался на верхнюю ступеньку лестницы, но тут на мое плечо легла чья-то рука и я увидел бледное от гнева лицо дворецкого.

— Не так быстро! — прошипел он мне на ухо. — Ты хочешь покинуть нас, но твоя шея еще не заплатила за все это: если тебя не отстегают плетьми за первый раз и не повесят за второй, — тогда я испанец! Если для этого понадобится…

— По приказу королевы, — раздался голос с другой стороны, и чья-то рука легла на мое другое плечо.

Дворецкий взглянул на соперника.

— Он слуга епископа! — воскликнул он и снова схватился за меня.

— А епископ — слуга королевы! — раздался энергичный ответ и незнакомец, в котором я узнал человека, передававшего мне собачью попонку, спокойно отстранил его. — Ее величество попросила кардинала узнать всю правду об этой истории и о том, кто за ней стоит. А пока, если вы хотите на что-то пожаловаться, обращайтесь к его преосвященству.

Дворецкий, расстроенный и чуть было не лопающийся от гнева, отступил, и незнакомец, жестом приказав мне следовать за собой, пересек двор и вышел на улицу Сент-Оноре. Я поспешил вслед за ним, раздираемый противоречивыми чувствами: я боялся идти за ним, но и не имел ни малейшего желания остаться. Наконец, выйдя в маленький переулок, ведущий к реке, мой провожатый остановился.

— Здесь двадцать крон, — резко сказал он и сунул монеты мне в руку. — Возьми и сделай так, как я скажу, и тогда все будет в порядке. Возле Нотр-Дам отыщи лодку, отплывающую в Рюэн, и отправляйся на ней. В этом городе на улице Святой Элоизы ты найдешь свою жену и сотню крон. Поселишься там и через месяц попросишь работу в местном суде. Остальное зависит от тебя. Я знаю человека, — продолжал он с загадочной улыбкой, — который начал свою карьеру за конторкой в суде, но будучи чрезвычайно молчаливым человеком, способным сохранить любой секрет, со временем занял большую должность.

Я принялся было благодарить его.

— В этом нет необходимости, потому что ты сделал большое дело — восстановил справедливость. Но для своего же блага ты должен побыстрее забыть обо всем.

И сейчас, когда я пишу эти строки, занимая одну из важнейших государственных должностей, я полностью согласен с ним.

Потому что, если монсеньер де Конде победил при Рокруа на поле боя, то кардинал одержал в этот день не менее важную победу при дворе, победу, ограничившую влияние епископа.

И это было только начало. Прошло чуть меньше месяца и уже вся Франция знала, что мантия Ришелье вместе с изрядной долей королевской благосклонности, легла на плечи Мазарини. Мне стало известно, что его преосвященство выждал немного и передал настоящего Флори в руки ее величества.