"Лабиринт теней" - читать интересную книгу автора (Уайли Джонатан)

Глава 4

Таверна Ньюберри, стоявшая у самой воды, размещалась в одном из самых больших зданий Тревайна. По вечерам пиршественный зал ярко заливал свет ламп, и над удобными деревянными столиками, воспламеняя воображение посетителей, витали умопомрачительные ароматы, доносящиеся с соседней кухни. Единственным украшением здешнего интерьера служили ряды бутылок и бочонков вдоль одной из стен. Ньюберри редко предоставлял своим гостям возможность выбирать кушанья, заявляя, что его шедевры нравятся всем без исключения. Он руководствовался лишь собственным вкусом, не делая скидок на индивидуальные пристрастия, но тарелки клиентов почти всегда опустошались. По части же напитков Ньюберри вовсе не был диктатором, и каждый посетитель имел полную свободу выбирать то, что ему по вкусу. Ньюберри отвергал теорию, будто под то или иное лакомство следует подавать какой-то определенный напиток, считая, что его стряпня прекрасно подходит к любому питью.

Клиентура Ньюберри была столь же разношерстна, как и население Тревайна. В таверне мирно соседствовали советники, ныряльщики, скалолазы, музыканты — в общем, представители всевозможных профессий. Здесь все были равны, всех влекли сюда изысканные яства, приготовленные хозяином, которому независимо от титула и звания безоговорочно подчинялся каждый, переступающий порог таверны. Закончив колдовать на кухне, Ньюберри, краснолицый и сияющий, присоединялся к своим гостям и наслаждался приятным обществом и всевозможными развлечениями.

Этим вечером трапеза уже завершилась, и грузный хозяин переходил от столика к столику, пожиная лавры в виде щедрых похвал, а прислуга убирала пустые тарелки. Вскоре должен был настать черед музыкантов, ибо одно из незыблемых правил Ньюберри гласило, что музыкой надо наслаждаться, вполне отдаваясь ей, а потому здесь никому не дозволялось одновременно жевать и слушать.

Музыканты сидели за столиком у стены, попивая сухое вино. Бутылки хранились в металлической сетке под водой, и потому вино всегда оставалось холодным. Музыкантов было четверо — все молодые мужчины, одетые с вызывающей небрежностью. Подобно прочим посетителям, они то и дело поглядывали на двоих незнакомцев, скромно сидящих за столиком в дальнем углу. Старший ничего необычного собою не представлял — темноволос, просто одет, глубоко посаженные колючие глаза на костистом лице глядят настороженно. К его стулу прислонена была лютня. Он уже закончил трапезу, но младший его товарищ все еще ковырялся в тарелке. Все лицо юноши было перемазано едой — равно как стол и пол под его стулом. Он ел, словно годовалый ребенок, но, похоже, ни он сам, ни его товарищ не видели в этом ничего странного. Глаза юноши были совершенно бессмысленны, казалось, он просто не замечает происходящего вокруг. Старший сидел неподвижно, потупив глаза, словно избегая любопытных взоров, которыми посетители то и дело одаривали эту странную парочку.

В таверне вовсю судачили, шепотом обсуждая новичков и в особенности слабоумного юнца, однако никто до поры не отваживался подойти и завести разговор напрямую. Но вот из-за стола поднялся один из музыкантов по имени Хьюитт. Его почитали за редкую одаренность и не обращали внимания ни на живописные лохмотья, в которых он с вызовом щеголял, ни на нечесаные, ниже плеч, волнистые темные волосы.

— Ты что, играешь на этой штуке? — спросил он старшего из двоих, указывая на лютню.

— Нет. Музыкант — мой двоюродный братишка, вот он.

Губы Хьюитта искривила сардоническая усмешка.

— Да он же ложку то и дело проносит мимо рта! Как же…

Слабоумный юноша поднял от тарелки глаза, светлые, широко распахнутые.

— Поаккуратнее в выражениях! — тихо, но твердо предупредил темноволосый.

Он сверкнул глазами на Хьюитта, и тот вскинул руки, словно сдаваясь.

— Я вовсе не хотел никого обидеть, — быстро сказал он.

— Но парнишка, похоже, и впрямь не может пальцем достать до кончика собственного носа! — выкрикнул кто-то из присутствующих. — А уж сыграть мелодию на лютне — и подавно…

Все посетители таверны Ньюберри с интересом следили за происходящим. Послышались смешки. Старший из новоприбывших злобно оглядел столики.

— Ну хорошо, пусть сыграет нам что-нибудь, — примирительно предложил какой-то доброхот.

Яростный взгляд темноволосого блуждал по залу. В нем явственно читался вызов.

— Ну, хоть «Баю-баиньки», — предложил кто-то, имея в виду самую простенькую колыбельную.

Вокруг захохотали. Темноволосый вскочил на ноги.

— Невежество не оправдывает дурных манер! — злобно бросил он. — Если вы чего-то не понимаете, это вовсе не повод для оскорблений!

— Но он, похоже, ничуть не обижен, — мягко заметил Хьюитт, кивком указывая на юношу, который без особого успеха пытался вытереть салфеткой губы, пустыми глазами взирая на музыканта, и спросил: — Так, говоришь, он лютнист?

— Так, говоришь, он лютнист? — повторил мальчик, в совершенстве сымитировав интонацию и голос музыканта.

Однако лицо его по-прежнему оставалось бессмысленным. Он, похоже, совершенно не понимал, что происходит вокруг него.

Хьюитт нахмурился и взглянул на его старшего товарища.

— Он не таков, как ты или я, — угрюмо пояснил темноволосый.

— Ну, это и слепому видно! — крикнул кто-то из завсегдатаев таверны.

Послышались новые, хотя теперь уже несколько смущенные смешки.

Незнакомец шагнул вперед и огляделся, словно ища глазами насмешника.

— Мы пришли сюда потому… — почти прокричал он, заливаясь краской, и запнулся. Похоже было, что волнение душит его. — Мы надеялись, что именно здесь то единственное место на земле, где изжиты отвратительные предрассудки. Мой братишка не менее достоин уважения, чем вы или я!

Он озирался, но все смущенно отводили глаза, пораженные вспышкой его гнева.

— Да, мой братишка не умеет того, что всем вам кажется простым и естественным, — продолжал темноволосый уже тише, но все еще яростно. — Но он обладает способностями, которые выше вашего понимания, и всякий, кто посмеет назвать его идиотом, будет иметь дело со мной!

Он задиристо переводил взгляд с одного лица на другое, но никто не отваживался ему перечить. Прокашлявшись, он собрался было еще что-то сказать, но, видимо, передумал, решив, что и так уже сболтнул лишнее.

— Так у него музыкальный талант? — примирительным тоном спросил Хьюитт.

— Да.

Костистое лицо незнакомца выразило облегчение.

Хьюитт снова повернулся к странному юноше.

— Ну, что ты нам сыграешь? — четко и членораздельно спросил он.

— … Нам сыграешь? — эхом откликнулся юнец.

Он ненадолго отвлекся от своей тарелки, на которой бесцельно укладывал то нож поверх вилки, то вилку поверх ножа, но вскоре вернулся к своему бессмысленному занятию.

— Он может сыграть все, — злобно ответил за него старший товарищ.

— Все?!

— Да, все. Ему довольно лишь один раз услышать мелодию, — последовал ответ.

Это заявление вызвало в таверне возмущенный шепот, но Ньюберри решительно пресек язвительные нападки. Он приблизился, оценивающе оглядел беспорядок и грязь на столе и обратился к старшему из незнакомцев.

— Ты согласен подвергнуть юношу испытанию? — поинтересовался он.

— А почему бы нет? — злобно бросил его старший брат. — Все, что угодно!

Внушительное сложение Ньюберри и его природная уравновешенность всегда помогали ему в зачатке гасить ссоры, пусть изредка, но вспыхивающие в его таверне. Он по праву гордился тем, что трапезы под крышей его заведения еще ни разу не были омрачены кровопролитием, и вовсе не собирался позволить кому бы то ни было нарушить эту традицию. Повар был величайшим специалистом по примирению враждующих. Он прикинул, что пареньку на вид не меньше шестнадцати лет, но ум у него явно младенческий. Видимо, его родственник швыряется столь дикими утверждениями в надежде хоть как-то защитить несчастного от язвительных насмешек. Ньюберри надеялся, что темноволосый строптивец сам возьмет назад свои слова, чтобы не подвергать юношу заведомому унижению. Но тот, похоже, вовсе не собирался отступать. Повар искренне жалел паренька, прекрасно зная, что многие из посетителей его заведения далеко не милосердны, однако считал делом чести настоять на своем.

Он встал лицом к лицу с незнакомцем, всем видом своим заявляя, что и он отступать не намерен. Оба ступили на весьма зыбкую почву и прекрасно это понимали.

— Вы считаете меня лжецом?

В голосе незнакомца звучала плохо скрытая угроза, но руки его слегка дрожали.

— Вовсе нет, — ответил Ньюберри. — Однако хочет ли ваш братишка играть?

— Он всегда хочет играть…

— А сам он разве не может ответить? — перебил его повар.

Некоторое время оба молчали. Потом Ньюберри присел подле мальчика на корточки, так что лица их оказались вровень. Вблизи светлые глаза паренька казались еще более странными: бессмысленные, пустые — и одновременно пристально глядящие. Даже цвета они были необыкновенного — какие-то бледно-лиловые…

— Ты сыграешь нам на лютне? — спросил повар.

Юноша сосредоточился и долго думал, прежде чем ответить. Он перевел взгляд с Ньюберри на лютню, потом снова посмотрел на повара.

— Сыграешь. Да, — пробормотал он и даже не кивнул, а как-то странно дернул головой, словно мышцы шеи ему не вполне повиновались.

«Как же, сыграешь», — удрученно подумал Ньюберри. Он тяжело поднялся и взглянул сперва на темноволосого незнакомца, а потом на Хьюитта.

— Ну, так что он нам сыграет? Какую-нибудь старинную песню?

— Нет! Давай что-нибудь свеженькое! — выкрикнул кто-то. — Раз уж ему довольно один раз услышать…

Все одобрительно зашумели.

— Как насчет твоей новой песни, Хьюитт? — подзадоривал музыканта один из его товарищей. — Ну, той, над которой ты трудишься уже не первый месяц и все никак не позволишь нам тебе подыграть?

— Но… — неуверенно начал Хьюитт, глядя на Ньюберри и отчаянно жалея, что ввязался в спор. — Но она же вовсе не для лютни…

— Это не имеет значения, — решительно сказал темноволосый незнакомец. — Он сыграет на лютне все, что угодно.

— Однако…

— Играй, Хьюитт! Давно ты не угощал нас свежими шедеврами! — выкрикнул один из ныряльщиков.

Музыкант почувствовал себя загнанным в угол — спорить было бесполезно. С великой неохотой он направился к своему столику и, взяв в руки скрипку, принялся настраивать. Шепот в зале стих. Мальчик теперь был весь внимание — он пристально глядел на скрипку.

Хьюитт начал играть — смычок его, порхающий по струнам, извлекал томительно-печальные протяжные звуки. Это была грустная мелодия, рисовавшая в воображении слушателей туманные горные пейзажи. Музыкант с величайшей легкостью завладел вниманием слушателей.

Именно в этот момент в таверну вошли Магара и двое ее спутников. Зачарованные, они застыли в дверях, не смея прерывать этого волшебства.

Хьюитт запел, и его бархатистый звучный голос слился со звуками скрипки. Он пел о двух влюбленных, разлученных злой судьбой, обманутых жестоким отцом девушки. Он пел о молодом герое, который, считая, что любимая его мертва, оставил родной дом и отплыл в неведомые далекие края. Музыка рисовала то туманные горы, то солнечные равнины. В звучании струн явственно слышался то цокот подков, то завывание ветра, овевавшего залитое слезами лицо путника…

Но вот темп мелодии резко переменился. Теперь это была настоящая драма — девушка узнала об отцовском предательстве и отъезде возлюбленного.

И вот она уже спешит вслед за ним, пытается догнать — но тщетно…

Тут Хьюитт запнулся на одном особенно трудном пассаже и на мгновение прервал игру.

— А-а, ч-черт! — вырвалось у него.

Он исполнил пассаж сначала, на сей раз вполне преуспев, и продолжил игру.

История заканчивалась трагически — девушка на полном скаку врывается в порт как раз в тот момент, когда корабль юноши выходит из гавани. И он даже не подозревает, что возлюбленная его разбивается насмерть — или падает с седла уже мертвой, потому что сердце ее навек разбито…

Но вот скрипка Хьюитта умолкла, и мгновение спустя по залу таверны пронесся шквал аплодисментов. Аудитория высоко оценила изумительную музыку. Но музыкант, казалось, остался недоволен — он снова взялся за смычок.

— Тут необходима кода, — сказал он и сыграл несколько нот основной темы.

Все снова притихли, увидев, что юноша взял лютню и бережно пристроил ее на коленях. Завороженные дивной музыкой, все уже успели позабыть об истинной цели представления. Кое-кто с любопытством глядел на старшего из незнакомцев — тот молча улыбался. У Ньюберри вид был самый что ни на есть разнесчастный — он всей душой желал прервать эту пытку и ничего уже не мог поделать.

А юноша тем временем заиграл — и царившее в таверне смущение постепенно сменилось благоговейным восторгом. Первые же ноты прозвучали словно эхо грустного напева, более того, совершенно непонятно было, как может лютня столь виртуозно подражать голосу скрипки. И слушатели словно сами очутились вдруг в туманных горах: многие кожей почувствовали зябкую влажность и поежились. То и дело они обменивались недоуменными взглядами.

Никто и не ожидал, что паренек запоет, но он запел. Голос его был выше, чем у Хьюитта, но удивительно звучен и чист. Никто не мог предположить ничего подобного, слушая его односложные и невнятные ответы. Вот темп музыки убыстрился — одни кристальные ноты висели в воздухе, а другие мерцали вокруг, словно крошечные блики света на стрекозиных крылышках. И одновременно звучали басовые струны — это конские подковы стучали о камни дороги, по которой скакала отважная девушка… Руки юноши, прежде столь неловкие, что и ложку не могли удержать, теперь стремительно порхали по ладам.

Он доиграл до того места, где ошибся Хьюитт, в точности повторил неверно сыгранный пассаж и остановился.

— А-а, ч-черт! — вполголоса пробормотал он, потом заиграл снова, на сей раз безупречно.

Многие из зачарованных слушателей помимо воли улыбнулись, но никто не издал ни единого звука.

Но вот история бедных влюбленных подошла к концу, однако юноша, в отличие от Хьюитта, не прервал игры, он вернулся к основной теме и блистательно сымпровизировал медленный и печальный эпилог. Это была та самая кода, о которой упомянул Хьюитт. На сей раз музыку не сопровождало пение, но воображение слушателей живо нарисовало корабль юноши, уплывающий в туманные морские дали, а на берегу — неподвижно распростертую девушку с навек остановившимся сердцем…

Когда отзвучало эхо последних нот, никто не шевельнулся. И вдруг посетители, не сговариваясь, все до единого встали, и таверна наполнилась криками восторга и шумом аплодисментов. Многие, не стесняясь, плакали. Впрочем, скорее, они и не подозревали о слезах, льющихся по их щекам. Бурю чувств пробудила не только невыразимо печальная песня. Сердца разрывались еще и оттого, что это жалкое по всем статьям существо оказалось столь волшебно одаренным. Как жестока бывает судьба!

Хьюитт, который рукоплескал юноше громче всех, выступил вперед. Глаза его сияли. Паренек тоже поднялся и со смущенной улыбкой поглядел на музыканта. Похоже было, что одобрение публики ему приятно, хотя он чувствовал себя не вполне уверенно. Он опасливо пожал протянутую руку Хьюитта и потупился.

— Спасибо тебе, дитя! — сказал музыкант трепещущим от волнения голосом. — Теперь это твоя песня. Никто и никогда больше не станет ее исполнять!

— Простите нас, — послышалось из толпы. Юноша вновь кивнул. Хотя глаза его все еще смотрели в пол, на лице ясно читались гордость и удовлетворение.

Теперь каждый жаждал поговорить с новоприбывшими, угостить их добрым вином. Все просили юношу поиграть еще. И тут одинокий голос воскликнул, перекрывая гомон:

— Слэтон, неужели это ты?

Магара со щеками, влажными от недавних слез, проталкивалась сквозь толпу, а по пятам за нею следовали Бростек и Варо.

Старший из новоприбывших обернулся к ней, и лицо его озарила радостная улыбка.

— А-а, так здесь собрались все паршивые овцы!