"Сын [= Царица пучины]" - читать интересную книгу автора (Фармер Филип Хосе)

*

Роскошный лайнер сотрясло взрывом. Его жертвой оказался и Джонс.

Он стоял, облокотившись о поручни, и следил за отражением луны, плясавшим на волнах. Он думал о жене. Джонс оставил ее на Гавайях и надеялся, что больше никогда не увидит ее. А еще он думал о своей матери в Калифорнии и спрашивал себя, как сложится на этот раз их совместная жизнь. Но как бы она ни сложилась, он не радовался и не горевал в предвидении любого из вариантов. Он просто размышлял.

А затем неприятель, предприняв одну из первых акций необъявленной войны, из толщи воды торпедировал корабль. И Джонс, совершенно неожиданно для себя, взлетел высоко в воздух, будто подпрыгнул на огромном пружинистом трамплине для прыжков в воду.

Он ушел глубоко под воду. Со всех сторон его сдавил мрак Джонса охватила паника, и он утратил то хрупкое ощущение равновесия, которое мог поддерживать, когда плавал в открытых, залитых солнцем водах. Ему хотелось закричать и затем взобраться по нити крика к чистому воздуху и яркой луне, словно цирковому акробату по веревке.

Но прежде, чем из него вырвался крик о помощи и воды залили своим густым мраком его легкие, он пробил головой водную поверхность и жадно хлебнул света и воздуха. Оглядевшись вокруг, он увидел, что корабль исчез и он остался один. Ему ничего не оставалось, как только вцепиться в покачивавшийся на волнах обломок и держаться за него в надежде, что на следующий день появятся самолеты или другой корабль.

Часом спустя море неожиданно вздыбилось, и из волн появилась чья-то продолговатая темная спина. Джонс сразу подумал о ките, потому что у того тоже была такая же скругленная голова и покатое тело. Однако всплывший «кит» не бил хвостом вверх-вниз, чтобы продвигаться вперед, как это делают киты, и не заваливался набок. Он вообще ничего не делал, а только лежал там. Джонс понимал, что это, скорее всего, новый тип подводной лодки, но не был в этом уверен — вынырнувшая громадина казалась такой живой. Было в ее внешности нечто неуловимое, что отличает живое от неживого.

Через минуту его сомнения разрешились. Из середины спины, нарушая ее идеально гладкую круглившуюся поверхность, вверх полез длинный стержень. Ось росла, пока не достигла двадцати футов в высоту. Затем, остановившись, она вдруг распустилась на конце множеством решетчатых конструкций самых разных форм и размеров. Втягивающаяся радарная антенна.

Значит, все-таки это неприятель. Он поднялся из глубин, где прятался после того, как нанес свой смертельный удар. Захотел полюбоваться крушением судна и, возможно, подобрать спасшихся, чтобы подвергнуть их допросу. Или удостовериться, что не выжил никто.

Но даже подумав так, Джонс не стал плыть прочь от черной громадины. Да и что он мог сделать? Лучше попытать счастья в надежде на то, что с ним будут обращаться хорошо. Он вовсе не хотел погружаться в бездну — туда, где царят мрак и давление воды.

Подлодка повернулась к Джонсу своим тупым носом. Блестящая палуба оставалась безлюдной: ни один человек не выскочил на нее, распахнув неожиданно люки. Не было ни единого признака жизни, если не считать того, что внизу, по всей вероятности, находились люди, которые обращали в его сторону безликие и безглазые решетки радара.

Подлодка, надвинувшись, едва не подмяла его под себя, и только тогда Джонс увидел, каким образом его собираются брать в плен. В китообразной голове открылось большое круглое отверстие. В него устремилась вода, прихватив Джонса с собой. Он сопротивлялся изо всех сил. Ему претила сама мысль быть зачерпнутым в эту чудовищную пародию на скотосбрасыватель, быть проглоченным, как сардина, за которой гоняется консервная банка. Более того, одной лишь мысли о распахивающейся настеж двери, за которой не видно ничего, кроме мрака, было достаточно, чтобы у него появилось желание кричать.

В следующее мгновение отверстие за ним затворилось, и он оказался стиснутым водой, стенами и темнотой. Джонс яростно сопротивлялся врагу, которого не мог схватить даже за руку. Все его существо кричало о глотке воздуха, об искре света и двери, которая вывела бы его из этой камеры паники и смерти. Где же та дверь, дверь, дверь? Где…?

Были минуты, когда сон почти отпускал его, когда он находился в сумеречном мире словно в подвешенном состоянии между темнотой сна и светом яви. В одну из таких минут он услышал голос, который показался ему незнакомым. По звучанию он походил на женский: мягкий, ласковый и сочувствующий. Иногда голос становился настойчив, давая понять, что ему лучше и не пытаться что-либо утаивать.

Утаивать? Утаивать что? Что?

Один раз он ощутил — скорее почувствовал, чем услышал, — серию сильнейших ударов, похожих на невесть откуда прогромыхавший гром, и испытал чувство, будто его сжимают в гигантском кулаке. Потом прошло и это.

Голос на короткое время вернулся. Потом он постепенно затих, и Джонс заснул.

Сон долго не отпускал его. Джонсу пришлось пробиваться сквозь ворох наваленных друг на друга одеял полубессознательности, сбрасывая их одно за другим с неистовством, которое сдерживалось отчаянной надеждой, что следующее одеяло окажется последним. И когда он уже был готов сдаться и снова погрузиться в удушье и в вязкие, сжимающие слои, перестать дышать и бороться, он проснулся.

Громко крича и пытаясь махать руками, он вдруг представил, но лишь на миг, будто открылась дверь чулана и вместе со светом вошла его мать.

Но это было не так. Он не был снова в запертом чулане. Ему не было шести лет, и то была не мать, которая спасла его. И уж конечно, то был не ее голос и не голос его отца — человека, который запер его в чулане.

Голос доносился из динамика, встроенного в стену. Вопреки ожиданиям Джонса, голос говорил не на языке врага, а по-английски. Странный полуметаллический, полуматеринский голос журчал и журчал, монотонно пересказывая ему, что происходило за последние двенадцать часов.

Он поразился, узнав, что так долго был без сознания. Переваривая услышанное, он обежал изучающим взглядом камеру, в которой находился. Она была семи футов в длину, четырех — в ширину, и шести — в высоту. Она была совершенно пустой, если не считать койки, на которой он лежал, и неизбежных атрибутов сантехники вполне определенного назначения. Прямо над ним висела пышущая жаром электрическая лампочка без абажура.

Он лежал, будто заключенный в коконе, в узком как могила помещении, откуда он не видел выхода наружу. Это открытие заставило его спрыгнуть с койки. Вернее, попытаться спрыгнуть, так как оказалось, что он был связан по рукам и ногам широкими пластиковыми ремнями.

Камера заполнилась голосом.

— Не волнуйся, Джонс. И не пытайся без пользы закатывать истерики и брыкаться, как в прошлый раз, пока ты не вынудил меня дать тебе успокоительное. А если ты страдаешь от жестоких приступов клаустофобии,[1] то придется тебе как-нибудь перетерпеть их.

Джонс не сопротивлялся. Он был ошеломлен, уяснив, что на подводной лодке он — единственное человеческое существо. С ним разговаривал робот — а может, сама подлодка, управляемая по электронной связи с базового корабля.

Некоторое время он обдумывал создавшееся положение… но от приходивших в голову мыслей страх его не убавлялся. Быть плененным живым врагом — само по себе достаточно плохо, но враг со стальной кожей, пластиковыми костями, электронными венами, радарными глазами и мозгом из германия внушал ему неодолимый ужас. Как можно бороться с кем-то… чем-то… подобным?

Он отогнал страх мыслью, что, во всяком случае, хуже ему не будет. Разве может этот автомат отличаться от самого врага, творение от творца? Именно враг создал эту автоматическую рыбину, и уж наверняка, моделируя ее, он взял за основу собственные мыслительные процессы и собственную идеологию. Как повел бы себя живой враг, точно так же поведет и этот монстр.

Теперь, когда Джонс пришел в себя, он вспомнил, что говорил ему робот и что он роботу отвечал. Он проснулся, когда едва не утонул, и увидел длинную искусственную руку, вбиравшуюся в отверстие в стене. Отверстие сразу затянулось, оставив неприметную щель, но прежде Джонс успел мельком увидеть на конце руки иглы. Позже ему дали понять, что иглы на руке вкололи ему адреналин, чтобы усилить деятельность сердца, и еще какой-то неизвестный американцам химический препарат, чтобы побудить внутренние мускулы извергнуть воду, которой на наглотался.

Подлодка желала, чтобы он жил. Возникал вопрос: для чего?

Прошло совсем немного времени, и он узнал ответ. Машина или механический «мозг» название здесь не имеет значения — ввела ему также лекарство, чтобы тот впал в легкое гипнотическое состояние. Она дала ему ключевое слово, которое, если произнести его после прекращения действия лекарства, пробудит в нем воспоминания о происшедшем. Теперь, когда голос произнес то ключевое слово — оно прозвучало на языке врага, поэтому он не понял его, — память в мгновение ока вернулась к нему.

Он узнал все, что подлодка посчитала нужным рассказать ему. Во-первых, она была одним из экспериментальных судов, построенных врагом незадолго до войны. Она была полностью автоматизирована и не потому, что у врага не хватало людей — ведь в неприятельском лагере имелось Бог знает сколько миллионов жизней, которые можно бросить в мясорубку на арене битвы. Но потому, что подводная лодка, которой не нужно перевозить большого количества продовольствия и оборудования по вырабатыванию воздуха для экипажа и на которой не нужно предусматривать жизненного пространства, может быть гораздо меньших размеров, более эффективно действовать и дольше обычного оставаться в море. Кроме того, механизмы, обеспечивающие ее работу, занимали намного меньше места, чем моряки.

Вся конструкция судна представляла из себя сплав лоснящейся обтекаемости, скорости и неумолимости. Подлодка несла на себе сорок торпед, и когда их запас иссякал, она возвращалась к своему базовому кораблю где-то в Тихом океане. Без особой необходимости она вообще могла не всплывать на поверхность в течение всего рейса. Однако ее создатели вложили в нее программу-приказ, что ей следует, если позволяют условия безопасности, брать пленников и выуживать из них ценную информацию.

— Потом, — продолжал голос с оттенком металла, — я бы вышвырнула тебя обратно в море, из которого и подобрала. Но обнаружив во время допроса, что ты являешься специалистом по электронике, я решила оставить тебя и доставить на базу. Мне приказано доставлять всех ценных пленников. Тебе повезло, что ты оказался тем, кого можно использовать. А иначе…

В комнате медленно таяли холодные отголоски. Джонс содрогнулся. Мысленно он видел, как открывается люк и через него врывается море, как он сопротивляется, но невероятно сильные искусственный руки выталкивают его в черную, безмолвную бездну.

В голове промелькнул вопрос: как много Кит № VI узнала о нем. Но не успел он подумать, как получил ответ. Память вдруг словно прорвало, и теперь он знал все остальное, что касалось случившегося.

Начать с того, что подлодка обладала человеческой натурой в той степени, в какой ею может обладать машина. Она «думала» о себе как о существе по имени Кит № VI — «Кит» на языке врага означал обычного кита — и способом выражаться могла бы сбить с толку всякого неспециалиста. Послушав ее, он был решил, что та обладает собственным сознанием. Джонс разбирается в этом вопросе получше. Еще не было создано ни одного механического мозга, который обладал бы самосознанием. Но здесь он был смонтирован таким образом, что производил впечатление разумного. А Джонс мало-помалу перенял обычное заблуждение и стал думать о лодке как о живом существе. Или как о женщине. Поскольку создатели Кит попались в собственную ловушку и, памятуя о том, что лодки относятся к женскому роду, при строительстве Кит невольно наделили ее женской психологией.

А иначе как можно объяснить, что Кит, как ему казалось, чуть ли не с нежностью заботиться о нем? Зная, что он — ценный пленник и что пославшим ее людям на базовом корабле требуется именно такой человек, как Джонс, с его талантом и сведениями, которые они могут использовать, Кит была готова сделать все возможное, чтобы его тело оставалось в целости и сохранности. Вот почему она ввела ему внутривенное питание и прекратила допрос, когда случайно натолкнулась в его мозгу на чрезвычайно чувствительную и болезненную зону.

Что же это был за ранимый участок? Да ничто иное, как та ночь, которая осталась в далеком прошлом, но которая по сей день болезненно отзывалась в нем. Та ночь, когда отец запер его в темном чулане за то, что он, Джонс, не признавался, что украл из кошелька матери монету в двадцать пять центов. Он отказался признаться, потому что знал, что не виноват. Потом темнота сделалась плотной, тяжелой и жаркой и стала душить его, словно его завернули в толстое одеяло. И тогда он, не в силах больше выносить страха, темноты и стен, которые, казалось, придвигаются к нему, чтобы его раздавить, пронзительно закричал. Он кричал до тех пор, пока его мать, оттолкнув отца в сторону, не открыла дверь и не дала ему свет, пространство и широкую, мягкую грудь, чтобы выплакаться на ней.

И с тех пор…

— Мне удалось выведать из тебя только то, что ты — специалист по электронике, что был на лайнере-люкс «Кельвин Кулидж», что оставляешь свою жену по решению суда о раздельном жительстве и что собираешься жить с матерью, которая проживает на территории университета, — почему-то потеплевшим голосом произнесла Кит. — Там ты собирался вести привычную и размеренную академическую жизнь преподавателя и остаток своих дней быть рядом с матерью, пока та не умрет. Но как только я столкнулась с этой мыслью, ты неожиданно вернулся к случаю с чуланом, и я ничего не смогла с тобой поделать. К сожалению, меня снабдили лишь самыми легкими наркотиками, и поэтому я не могу погрузить тебя в состояние глубокого гипноза. Если бы я могла, то сумела бы проникнуть за барьер того эпизода или отодвинуть его в сторону. Но каждый раз, когда я начинаю допрос, я задеваю данный образ из прошлого.

Была ли то игра его воображения или он и вправду уловил в ее голосе нотку легкой грусти или участия? Все может быть. Если враг встроил модулятор, способный имитировать сочувствие и доброту, то с таким же успехом он бы сумел вмонтировать схемы, могущие изображать и другие эмоции. А иначе возможно ли, чтобы машина, которая, в конечном счете, является высокоразумным «мозгом», могла управлять голосовым механизмом и производить тем самым нужное впечатление?

Наверняка, он никогда не узнает. Однако нет сомнений, что в голосе есть пол меньшей мере намек на какие-то чувства.

Он был рад, что проявляет интерес к скрытым возможностям Кит. А иначе он бы барахтался, как кретин, до изнеможения, пытаясь вырваться из этих уз, привязывавших его к койке. Камера была слишком тесной, слишком тесной. И хотя сейчас, когда горел свет, Джонс еще мог как-то смириться с теснотой помещения, он знал, что если бы свет вдруг потух, он сошел бы с ума.

Наверное, Кит узнала и об этом, однако она не пыталась использовать свою осведомленность. Например, угрожая ему. Почему? Почему она не делала попыток вырвать у него информацию, припугнув его чем-нибудь? Именно такими методами, вероятно, и действовали люди, создавшие ее, а ведь она, в конце концов, всего лишь их отражение. Почему же она не пыталась запугать его?

Ответ не замедлил придти.

— Тебе следует знать, что я попала в беду. А это, в свою очередь, означает, что и ты, Джонс, тоже попал в беду. Если я утону, то и ты вместе со мной.

Джонс напрягся. Вот он, решающий момент, Похоже на то. Он удивился, услышав в ее голосе почти просительные нотки. Потом он вспомнил, что ее создатели, кажется, предусмотрели для ее голоса целый диапазон эмоций, чтобы та при случае этим воспользовалась.

— Когда ты лежал без сознания, был установлен какой-то неизвестный мне прибор, потому что я находилась на глубине в сотню морских саженей,[2] и они все-таки засекли меня.

Джонс теперь уверился окончательно. В ее голосе было чувство — что-то среднее между угрюмой печалью и уязвленным самолюбием. Когда Кит послали в море, подумал Джонс, сцена потеряла великую актрису.

Несмотря на свое положение, он, не удержавшись, издал короткий смешок. Кит, вероятно, услышала, потому что задала Джонсу вопрос:

— Что это за звук, Джонс?

— Смех.

— Смех?

Разговор прервался. Джонс мысленно представил, как Кит застыла в ожидании, роясь по каналам своих электронных банков памяти в поисках определения той штуки, которая называется смехом.

— Ты имеешь в виду вот это? — спросила Кит.

Динамик взорвался хохотом, от которого стыла кровь.

Джонс натянуто улыбнулся. Ясно, что создатели Кит включили в ее репертуар определение смеха и способность воспроизводить таковой. Но тот смех, который они вложили в нее, был именно таким, какой только от них и можно было ждать. Он предназначался для запугивания их жертв. В таком смехе не было ни единого намека на радость или веселье. Джонс ей так и сказал. Снова молчание. Затем динамик коротко рассмеялся. на этот раз ее смех выражал презрение и пренебрежение.

— Я не это имел в виду, — ответил Джонс.

Голос Кит задрожал. Джонс поразился этому. Похоже, инженеры противника не предназначали ее для выражения собственных эмоций. Машины, насколько он знал, могли переживать крушение планов и неверие в собственные силы, но они не ощущали при этом такого же «чувства» разочарования, как люди. Однако вполне возможно, что в своем желании заставить машину имитировать человека как можно полнее они вмонтировали в нее специальный прибор. Конечно, подобный прибор расширял объем работы по составлению программы управления машиной до фантастических пределов, но такой вариант возможен.

А потом Джонс испытал еще одно легкое потрясение. Ранее Кит начала ему объяснять, почему ей нужна помощь, но неожиданно переключилась на обсуждение смеха и на тщетные попытки воспроизвести его.

Значит, Кит можно сбить с толку.

Он взял на заметку свой вывод. Возможно, позже он ему еще пригодился — как оружие против нее. Если ему вообще доведется попасть в такую ситуацию, где он сможет это оружие использовать. А сейчас, когда его связывали ремни, для надежды, казалось, совсем не оставалось места.

— О чем ты говорила? — переспросил он.

— Я сказала, что я в беде, а следовательно, мы оба. Если хочешь выжить, ты должен помочь мне.

Она помолчала, словно подыскивала в своем металлоячеистом мозгу правильные с точки зрения психологии комбинации слов. Он напрягся, так как знал, что другой такой возможности не будет, и стал внимательно слушать.

— Пока ты спал, — сказала она, — эти самолеты — по моим предположениям, они из авиации буржуазных янки, — каким-то образом засекли меня и сбросили глубинные бомбы. Они взорвались совсем близко от меня, но поскольку меня построили прочной и компактной, они причинили мне минимальный ущерб, и то лишь снаружи. Но встряска была порядочной.

Я нырнула под углом и ушла от них. Но когда я опустилась к самому дну, то остановилась. Мой нос застрял в придонном иле глубоководной зоны, и я не могу выдернуть его.

Боже милосердный, подумал Джонс, на какой же мы глубине? В тысячи футов?

Эта мысль напомнила ему о его клаустофобии. Теперь стены и в самом деле, казалось, давили на него. Они прогибались внутрь под чудовищным весом воды над ним.

Мрак и перспектива быть расплющенным.

Кит замолчала, словно давала ему время поразмыслить над ужасом, окутывавшем ее снаружи. От него Джонса отделяла лишь ее тонкая кожа. И сейчас, словно она верно оценила его реакции, она продолжила:

— У меня прочные стенки и к тому же довольно эластичные, так что они выдержат даже на такой глубине. Но я дала течь!

Она очень небольшая, но из-за нее мой отсек между внутренней и внешней стенками заполняется водой. И еще, должна признаться, от ударной волны сместилась одна панель с моей внутренней стенки. Бомбы разорвались совсем рядом.

Она говорила так, будто была женщиной, которая жалуется врачу на боли в почке.

— Мои насосы работают вполне исправно, так что изнутри меня никак не затопит, — сказала она. — Но, к сожалению, влага повредила схемы управления моим рулевым устройством. Я способна править собой, но только в одном направлении, потому что мои рули погружения блокированы.

Она сделала драматическую паузу и потом изрекла:

— Это направление — вниз.

С ее словами вернулся страх. Эта дверь никогда не откроется. Она выпустит лишь в черноту и чудовищное давление, там нет ни света, ни воздуха, и нет его…

Сжав кулаки, он собрал все силы, чтобы не позволить панике овладеть им. Она, конечно, знала, какой эффект произведут на него ее слова. Скорее всего, на нем она и строила свои расчеты. Более чем вероятно, что в ремнях, стягивавших его руки, содержатся приборы для измерения пульса и давления крови. Она сразу могла определить, когда он обманывает ее, а когда трясется от страха.

— У меня есть инструменты, чтобы подремонтироваться, — продолжала она, — но эта течь, к сожалению, вывела из строя схемы управления руками-монтажниками. К великому сожалению.

Голос его был напряженным — как его сжатые кулаки.

— Ну и?

— Ну и я хочу выпустить тебя из твоей камеры и позволить тебе остановить течь и починить схемы. Весь необходимый материал для остановки течи и ящик с чертежами схем находятся у меня в машинном отделении. По чертежам ты сможешь разобраться в схемах.

— А если я сделаю это?

— Я доставлю тебя на базовый корабль живым и невредимым.

— А если не сделаю?

— Тогда я перекрою тебе воздух. Но сначала я выключу у тебя свет.

С таким же успехом она могла садануть его по голове и захлопнуть над ним крышку гроба. Он знал, что не способен противостоять ее угрозам. Он не хотел признавать себя трусом, ему отчаянно хотелось верить, что он — сильный. но он знал, что где-то глубоко внутри него таилось нечто, способное подвести его.

Когда опустится мрак и воздух станет жарким и душным, он снова почувствует себя ребенком. Ребенком, запертым в чулане, который, как казалось ему, проваливается вниз к самому центру Земли, чтобы остаться там навсегда. А сверху на него будет всем своим весом давить сама Земля, с ее океанами, горами и людьми, которые ходят по ней высоко-высоко над головой.

— Ну что? — в голосе чувствовалось нетерпение.

Он вздохнул.

— Я согласен.

В конце концов, пока он живет, он всегда может надеяться на побег. А возможно, даже на захват этого чудовища…

Он с иронией покачал головой. Зачем пытаться обманывать себя? Он — трус и ни на что не годен. Если бы это было не так, он не удирал бы всю свою жизнь от страха, не бежал бы домой к маме. Он не отказался бы от престижной работы преподавателя в крупном университете на Среднем Западе и не приехал бы преподавать на побережье, потому что там он мог быть поближе к матери.

Она не согласилась покинуть свой дом, вот почему он приехал к ней.

А затем, когда он встретил Джейн и позволил ей уговорить себя работать в той крупной лаборатории на Гавайях, что специализируется по электронике, он много раз думал: как было бы хорошо, если бы его мать приехала и навестила их. После многочисленных бурных скандалов Джейн не дала согласия на ее визиты, потому что, как она выразилась, его мать лишала ее (его?) остатков мужества. И тогда он бросил Джейн.

И вот сейчас он здесь снова в том же чулане, который погружается в убийственную бездну еще глубже. Он снова в том же чулане, потому что он опять убежал. Если бы он не побоялся остаться с Джейн, он бы не попал в такой переплет.

Самым ужасным во всем этом было то, что он признавал правоту Джейн. Он знал, что мать велела ей присматривать за ним из-за этого странного вывиха в его мозгу. Однако он ничего не мог поделать с собой, он только вяло сопротивлялся. Точно так же, когда эта ужасная тварь втянула его в свою открытую пасть: сейчас он слушался каждого ее слова. И все из-за страха, с которым он не мог совладать.

Резкий голос Кит вторгся в поток его мыслей.

— Только одно удерживает меня то того, чтобы я тебя развязала.

— Что именно?

— Тебе можно доверять?

— А что мне остается? Умирать мне вовсе не хочется, а жить я смогу только в том случае, если останусь с тобой. Даже в качестве пленника.

— О, мы очень хорошо обращаемся с теми специалистами, которые сотрудничают с нами.

Джонс отметил ударение, сделанное на слове «сотрудничают». Вздрогнув, он спросил себя, что его ждет впереди. Возможно, с тем же успехом он мог бы и отказать ей. По крайней мере, он сможет пасть с честью.

Здесь, под столькими полновесными морскими саженями, где никто и никогда не узнает о принесенной им жертве, честь не имеет никакого смысла. Он будет всего лишь одним из пропавших без вести, забытым всеми, кроме матери и Джейн. А она… она молодая, симпатичная, и ума ей не занимать. Она найдет себе кого-нибудь другого — не успеешь и глазом моргнуть. От этой мысли его захлестнула волна гнева.

— У тебя поднялось давление, — сообщила Кит. — О чем ты сейчас думал?

Он хотел ей ответить, что это не ее дело, но подумал, что тогда она наверняка заподозрит, будто он замышляет что-нибудь против нее. И он сказал правду.

— Вам, буржуазным янки, следовало бы научиться сдерживать свои эмоции, — равнодушно произнесла она. — А еще лучше — совсем избавиться от них. Вы проиграете войну из-за своей глупости и всяких овечьих переживаний.

В других обстоятельствах Джонс просто умер бы от смеха при одной мысли о машине, разглагольствующей по вопросам патриотизма, а сейчас он лишь слегка подивился тому, что строители Кит не оставили без внимания даже идеологическую грань хорошо воспитанного механического мозга.

Кроме того — и от этой мысли он поморщился, — не исключено, что она права.

— Перед тем, как я развяжу тебя, Джонс, — сказала она неприятно резким голосом, — должна тебя предупредить, что я приму все меры предосторожности против любого саботажа с твоей стороны. Буду с тобой предельно откровенна и признаюсь тебе вот в чем: пока ты будешь в машинном отделении, я не смогу так же хорошо присматривать за тобой, как сейчас, когда ты здесь. Но у меня есть множество всяких способов, как проследить за каждым твоим шагом. Стоит тебе дотронуться до каких-нибудь недозволенных деталей — или просто приблизиться к ним, — я буду сразу же оповещена.

Сознаюсь тебе и в том, что против тебя у меня есть только одно наступательное оружие. Если ты поведешь себя не так, как следует, я пущу анестезирующий газ. Я оставлю дверь в камеру открытой, так что газ постепенно заполнит все мои внутренности. А поскольку коридоры здесь очень узкие — ведь они предназначены исключительно для техников, которые обслуживают меня по возвращении в порт, — то все эти помещения заполнятся газом очень быстро. Я тебя одолею.

— А потом? — спросил Джонс.

— Я не буду перекрывать газ, пока ты не умрешь. Вслед за тобой погибну и я. Но зато я буду удовлетворена сознанием того, что ни один прислужник капитализма не поборол меня. И я не боюсь смерти, как ты.

В последнем Джонс сильно сомневался. Она и в самом деле не боялась в том смысле, а каком боялся он. Но ее создатели, очевидно, заложили в нее стремление к выживанию, которое, скорее всего, такое же сильное, как у него. Иначе она не была бы боеспособной машиной, какой неприятель желал ее видеть, и они с тем же успехом могли бы сконструировать более привычный тип подлодки с экипажем на борту, который сражался бы за свои жизни.

Кит отличалась от него главным образом тем, что она, будучи машиной, не страдала неврозами. Он был человеком, то есть неизмеримо выше ее по организации. А значит, неизмеримо больше возможностей, чтобы у него что-нибудь да разладилось. Чем выше существо поднялось, тем ниже ему падать.

Пластиковые оковы на нем внезапно отстегнулись. Джонс встал, растирая затекшие руки и ноги. Одновременно дверь камеры открылась, скользнув в стенной паз. Подойдя к двери, он вгляделся в темноту прохода и отпрянул.

— Иди вперед! — нетерпеливо приказала Кит.

— Но там слишком темно, — ответил он. — Этот коридор чересчур низкий и узкий. Мне придется пробираться ползком.

— Посветить тебе я не могу, — огрызнулась она. — У меня есть фонари для техников, но она находятся в шкафчике в машинном отделении. Тебе придется пойти и взять их.

Он не мог. Было совершенно невозможно заставить свои ноги двигаться в густой мрак коридора.

Кит выругалась свойственным врагу матом. Во всяком случае, он полагал, что она материлась. Своим звучанием ее слова определенно походили на мат.

— Джонс, буржуазный трус! Убирайся из этой комнаты!

— Не могу, — заскулил он.

— Ха! Если у янки все штатские такие, как ты, то вы наверняка проиграете войну.

Он не мог объяснить ей, что не все похожи на него. его слабость была особой, это оправдывало его. С ней просто ничего нельзя было поделать.

— Джонс, если ты не уберешься отсюда, я затоплю эту камеру газом.

— Если ты это сделаешь, то и сама погибнешь, — напомнил он ей. — Ты навечно останешься здесь, уткнувшись носом в грязь.

— Знаю. Но у меня есть более первоочередная установка, чем выживание. Если мне придется делать выбор между пленом и гибелью, я выберу последнее. Без колебаний, в отличие от вас, капиталистов.

Она помолчала, а потом с таким явным презрением произнесла «А теперь марш!», что он почти увидел, как она кривит губы.

Он не сомневался, что она говорила на полном серьезе. Более того, насмешка в ее голосе была настолько жгучей, что он почувствовал, как вырвалось пламя и опалило ему сзади ноги. Он присел и ринулся в тесноту и мрак.

Он, конечно, понимал, что сама она не способна хоть сколько-нибудь проявлять подлинное презрение. Просто-напросто создатели этой машины вложили в ее электронный мозг установки, которые побуждали ее обращаться с пленным врагом таким-то и таким-то образом. А поскольку его психологические состояния не были для нее тайной, она автоматически включала презрение или, по необходимости, любую другую эмоцию. Тем не менее, ее голос жалил, и яд с этого жала глубоко проник в него.

Согнувшись и почти касаясь коленями пластикового пола, он шел, уподобившись обезьяне в незнакомом лесу. Его глаза прожигали темноту, как если бы сами могли светить. Но он ничего не видел. Несколько раз он нервно оглядывался и каждый раз успокаивался, видя квадратик света из дверного проема камеры. Пока он видит его, он не совсем пропал.

Дальше коридор слегка поворачивал. Когда он оглянулся, позади светилось лишь тусклое пятнышко, но и его было достаточно, чтобы увериться, что не все так черно и что он все же не заперт в чулане. Его сердце колотилось, и изнутри, из самой глубины его существа, поднималось что-то тяжелое и вязкое. Оно несло с собой маслянистую черную пену страха и беспричинной паники. Она заполняла собой сердце и подползала к горлу. Она пыталась задушить его.

Он остановился и, вытянув руки в стороны, дотронулся до противоположных стенок. Прочные и прохладные на ощупь, они совсем не прогибались, пытаясь раздавить его. Он понимал это. Однако короткой вспышкой в нем мелькнуло ощущение, будто стены движутся. Он почувствовал, как вокруг него сгущается воздух, словно тот был змеей, готовой обвиться вокруг его шеи.

— Меня зовут Крис Джонс, — громко произнес он. Коридоры огласились громкими отголосками. — Мне тридцать лет. Я — не шестилетний ребенок. Я — специалист по электронике и способен зарабатывать себе на жизнь. У меня есть жена, которую… Боже мой, до меня это только сейчас дошло… которую я люблю больше всего в жизни. Я — американец и сейчас нахожусь в состоянии войны с противником. Сделать все, от меня зависящее, чтобы изувечить или уничтожить этого противника является моим долгом, правом и привилегией — а также радостью, если бы я был героического склада. У меня есть знания и хорошие руки. Однако Бог свидетель: я сейчас делаю не то, что следовало бы. Я пробираюсь по туннелю, словно маленький ребенок, и трясусь от страха, готовый в слезах бежать к маме, назад к свету и безопасности. А я помогаю и способствую врагу — и все ради того, чтобы ко мне снова вернулись свет и безопасность и голос моей матери.

Его голос дрожал, но под конец окреп. Перемена в голосе служила симптомом того, что происходило у него внутри. Сейчас или никогда, прошептал он себе. Сейчас или никогда. Если он повернет назад, если его ноги и сердце откажут ему, то с ним все кончено. И уже не будет иметь значения, что со временем он сможет обрести безопасность как пленник врага. Или даже если его спасут и он вернется, свободный, к своему народу. Если он не изничтожит в себе эту червоточину, не бросил под ноги и не растопчет ее, он навсегда останется пленником врага. Он сознавал, что всегда был узником врага, и этим врагом был он сам. И теперь, глубоко под толщей воды, заключенный в стенах этого узкого и неосвещенного коридора, он должен бороться с врагом, чьего лица он не видел, но хорошо знал, и он должен повергнуть его. Или быть повергнутым.

Возникал вопрос: как?

Ответ был: идти вперед. Не останавливаться.

Он двигался медленно, ведя по стене правой рукой. Кит указала ему, как идти, и если он будет придерживаться ее указаний, то обязательно отыщет в машинном отделении нужный шкафчик. Что он и сделал. После бесконечных, как ему казалось, часов блуждания в потемках и борьбы с чувством удушья, он нащупал предмет, чьи размеры отвечали описанию Кит. Ключ висел на крюке на цепочке. Он вставил его в замочную скважину и отпер дверь. Еще минута, и он включил фонарь.

Джонс вертел им вокруг себя, поливая все светом как из шланга. Рядом с ним высился огромный куб атомного реактора. Его внешней оболочкой был недавно изобретенный сплав, задерживающий радиацию, который был намного легче ныне вышедшего из употребления свинцового покрытия. Тем не менее, зная, что есть некоторая утечка радиации и что техники обычно надевают противорадиационные костюмы, Джонс чувствовал себя неуютно. Однако если он не замешкается здесь слишком долго, вреда ему не будет.

Он довольно легко нашел смещенную панель. Ее смещение доказывало, что Кит, как бы хорошо она ни была спроектирована, строилась в спешке.

Потом он пришел к другому заключению. Возможно, один из тех, кто помогал строить ее, был членом подполья, вредителем. Эта непрочная деталь в Кит была делом его рук.

Он направил фонарь на проем в стене. Сквозь невидимую дыру во внешней стенке, видневшейся в проеме внутренней, периодически, с интервалом в несколько секунд, заплескивалась тоненькой струйкой вода. Это служило еще одним доказательством, что в стане врага были люди, которые работали на так называемую буржуазную свинью. Для большей прочности листы обшивки на подлодке была скреплены сваркой — вместо того, чтобы просто склепать их. По идее, корпус Кит не должен протекать, разве что снаряд пробьет дыру в металле. Здесь, похоже, был не тот случай. Значит, вполне возможно, что этот блок был поврежден намеренно.

Впрочем, это не имеет значения, подумал Джонс. Умышленно или случайно, но дело сделано. А уж воспользоваться этим предстоит ему.

Он внимательно осмотрел отсек. Схемы в нем были под водой, но они бездействовали не потому, что оказались в воде. Заключенные в пластиковую оболочку, они могли функционировать даже в заполненном водой помещении. Но у данного блока схем имелся автоматический выключатель на случай чрезвычайных обстоятельств. Сейчас именно такой случай и был. Кит не могла включить их, пока не ликвидировала течь.

Джонс вернулся к шкафчику и достал оттуда пистолет-распылитель. Он выстрелил полужидкой массой прямо на струйки, равномерно проступавшие сквозь стену. Масса застыла и высохла. Вода сразу же перестала поступать.

Джонс отодвинулся, не выпрямляясь полностью, и повернулся, чтобы снова подойти к шкафчику. Там он хотел поискать какой-нибудь ковшик и с его помощью вычерпать поскорее воду, поскольку насосы работали недостаточно быстро. Но, сделав шаг, он остановился — одна нога впереди другой, — словно его внезапно сковало морозом.

Какой же он дурак! Как же он не заметил этого раньше? Здорово он, должно быть, испугался, если сразу об этом не подумал!

Кит сказала ему, что носом она зарылась в ил и что она не может выдернуть его, пока снова не включатся схемы управления рулевым устройством.

Однако ничто не свидетельствовало о крене судна. Он мог спокойно ходить, и ему вовсе не приходилось наклоняться в ту или иную сторону, чтобы при предполагаемом наклоне сохранить равновесие.

В таком случае, Кит по каким-то своим соображениям лгала.

Он забыл о страхе, который все еще сжимал его, сдерживаемый только силой воли. Решение этого вопроса требовало полной его сосредоточенности, и он погрузился в мысли.

Он поверил ей на слово и все сказанное ею принял за истину. Ему и в голову не приходило, что робот может лгать. Но теперь, когда он думал об этом, ему казалось вполне естественным, что машину сотворили по образу и подобию ее создателей. Они похвалялись, что ложь — это хорошая штука, если она им дает то, что им нужно. И они, конечно же, встроили в Кит синтезатор лжи. Если понадобится, она сочинит нечто, совершенно противоположное действительности.

Тогда встает вопрос, наитруднейший вопрос: с какой стати она вдруг почувствовала необходимость вводить его в заблуждение?

Ответ: Очевидно, она чувствует себя беспомощной, беззащитной.

Вопрос: В чем она чувствует себя беспомощной?

Ответ: Ты, Джонс, ее слабое место.

Почему?

Потому что он — человек. Он может везде ходить, он может думать. И чего доброго, набраться смелости и выступить против нее. И даже, чего доброго, одолеть ее.

Кит далеко не такая храбрая и сильная, как делает вид. Ей приходится играть на его собственной слабости, на его страхе перед темнотой и ограниченностью пространства, перед чудовищным весом воды, предположительно угрожавшей раздавить его. Именно на его страх она и рассчитывала, заставляя его покорно исправлять повреждения, а затем вернуться, как какая-нибудь овца, в свой загон. А возможно, подумал он, на убой. Он теперь очень сомневался, что она доставит его на базовый корабль.

Не исключено, что она пробудет в открытом море с год, а то и больше, пока не найдет достаточно мишеней, по которым можно выпустить все ее сорок торпед. И все это время ей придется кормить его и обеспечивать воздухом. Но для этого она была слишком мала, да и для груза предусматривалось совсем немного места.

Камера, в которой он лежал, скорее всего, предназначена для временного содержания пленников, которых можно допросить. Очевидно, ее используют также и как каюту для того или иного шпиона или диверсанта, который темной ночью высаживается на американский берег. Кит лгала ему с самого начала.

Ирония заключалась в том, что, понуждая его исправить повреждения, она, только чтобы уговорить его заняться ремонтом, была вынуждена прибегнуть к этому злополучному изъяну в его характере. Однако поступив так, она тем самым заставила его преодолеть свою слабость. Она сделала его сильным.

Впервые с того времени, как он расстался с женой, он по-настоящему улыбнулся.

В это мгновение его фонарь высветил пистолет-распылитель там, где он положил его. Его глаза сузились. Кит была права в своих опасениях. В сущности, она была машиной со свойственными машинам ограниченными возможностями, а он — человеком. Перед ним возникло решение проблемы, как поразить врага.

Джонс услышал ее голос, эхом разносившийся по коридорам. Голос спрашивал, куда он подевался, и угрожал пустить газ, если он сейчас же не отзовется.

— Я иду, Кит, — крикнул он. В одной руке он держал отвертку, которую взял из шкафчика, другая сжимала пистолет-распылитель.

Двумя днями позже патрульный самолет морской авиации обнаружил подлодку, которая беспомощно лежала на поверхности. Бдительный наблюдатель заметил человека, стоявшего на гладкой палубе и размахивавшего белой рубашкой. Самолет не стал сбрасывать бомбы, но, произведя тщательный разведывательный облет, сел на воду и подобрал человека. Им оказался американец со славным американским именем Джонс.

На обратном пути в Гавайи он рассказал свою историю по радио. После приземления, Джонсу пришлось вделать официальный отчет, где он повторил все, но уже с большими подробностями. В ответ на вопрос, заданный ему морским офицером, он ответил: «Да, я воспользовался случаем. Я был уверен, что она — простите, робот — обманывал меня. Если бы мы действительно застряли носом в иле, я бы тут же заметил, что камера и коридор имеют уклон. Более того, вода поступала внутрь не постоянно, как должна была бы, если бы корпус лодки находился под огромным давлением. Все верно, вода заплескивалась сквозь трещину, но только через определенные интервалы. Не нужно было особой догадливости, чтобы понять: мы находимся на поверхности и каждый раз, когда волна ударяет в борт, в трещину попадает вода.

Успех затеи Кит зависел от того, замечу я это или нет, и буду ли столь ошеломлен предполагаемым положением, в котором мы очутились, что безропотно исправлю все повреждения и затем на полусогнутых приползу обратно в камеру».

Именно так я бы и поступил, подумал он строго, если бы не та минута, когда мне пришлось окончательно решить: мужчина я или трус.

Я до сих пор боюсь темноты и замкнутого пространства, но этот страх я научился побеждать. Кит не думала, что мне это удастся. Но для полной уверенности она сказала мне, что мы находимся на дне моря. Она не хотела, чтобы мне стало известно: ее рулевое устройство заклинило в таком положении, что она всплыла на поверхность и стала легкой добычей для первого же встречного американского корабля. Она считала, что, если я узнаю об этом, то, чего доброго, могу набраться смелости и взбунтоваться. К своему несчастью, она считала меня круглым дураком. Или слишком полагалась намой страх, сводящий на нет мои умственные способности. И ведь она почти угадала.

— Слушайте, а что вы делали с пистолетом-распылителем? — поинтересовался капитан-лейтенант.

— Первым делом я задержал дыхание и побежал в камеру, где был пленником. Я нашел отдушину, из которой поступал газ, и выстрелил в нее цементом-герметиком. Таким образом, отдушину я заткнул. Потом я вернулся к шкафчику, разобрался там в чертежах и нашел по ним «мозг» Кит.

Мне хватило одной минуты, чтобы отключить ее от «тела».

Он широко улыбнулся.

— От этого она не замолчала. Кит поносила меня самыми последними словами, не для ушей леди. Но поскольку ругалась она на языке врага, я не понял ни слова. Смешно, правда, что она, подобно человеку, в минуту ярости и полного краха обратилась к родному языку?

— Да, и что потом?

— Я активизировал схемы, и они открыли палубный люк и впустили наружный воздух.

— И при этом вы не знали наверняка — что хлынет внутрь — воздух или вода?

Он кивнул.

— Все верно. — Он не добавил, что стоял там ни жив ни мертв и трясся, пока ждал.

— Молодец, — произнес капитан-лейтенант с восхищенной улыбкой, от которой Джонсу стало тепло. До него впервые дошло, что он все-таки совершил нечто героическое. — Можете идти. Мы позвоним вам, если захотим послушать еще. И, прежде чем вы уйдете, скажите: нет ли у вас какого желания?

— Да, — сказал он, оглядываясь вокруг. — Где тут у вас телефон? Я бы хотел позвонить жене.