"История франков" - читать интересную книгу автора (Турский Григорий)

Книга X

1. О Григории, папе Римском [590 г.].

2. О возвращении посла Грипона от императора Маврикия [590 г.].

3. О том, как войско короля Хильдеберта отправилось в Италию [590 г.].

4. О том, как император Маврикий отправил в Галлию людей, убивших послов [590 г.].

5. О том, как Хуппа вторгся в область Тура [590 г.].

6. О заключенных в Клермоне [590 г.].

7. О том, как король Хильдеберт освободил духовенство этого города от налогов [590 г.].

8. О Евлалии и его жене Тетрадии [590 г.].

9. О войске короля Гунтрамна, отправившемся в Бретань [590 г.].

10. О гибели Хундона, постельничего короля Гунтрамна [590 г.].

11. О болезни Хлотаря Младшего [590 г.].

12. О злокознях Бертегунды [590 г.].

13. Спор о воскресении Христа [590 г.].

14. О гибели диакона Теодульфа [590 г.].

15. О ссоре в монастыре в Пуатье [590 г.].

16. О суде над Хродехильдой и Базиной [590 г.].

17. Об их отлучении от церкви [590 г.].

18. Об убийцах, посланных к королю Хильдеберту [590 г.].

19. Об изгнании Эгидия, епископа Реймса [590 г.].

20. О приобщении вышеупомянутых монахинь этим же собором к церкви [590 г.].

21. О гибели сыновей Ваддона [590 г.].

22. О гибели Хульдерика-сакса [590 г.].

23. О предзнаменованиях и о сомнении относительно даты празднования пасхи [590 г.].

24. О разрушении города Антиохии [591 г.].

25. О гибели человека, выдававшего себя за Христа [591 г.].

26. О смерти епископов Рагнемода и Сульпиция [591 г.].

27. О тех, кого Фредегонда приказала убить [591 г.].

28. О крещении Хлотаря, сына Фредегонды [591 г.].

29. Об обращении, чудесах и смерти блаженного Аредия, аббата Лиможа [591 г.].

30. О погоде этого года [апрель, 591 г.].

31. Еще раз о епископах Тура [249-593-594 гг.].

1. И вот на пятнадцатом году правления короля Хильдеберта из города Рима возвратился наш диакон[1] с мощами святых и рассказал, что в прошлом году в ноябре река Тибр так затопила город Рим[2], что разрушились древние храмы, а в церковных складах, которые были снесены водой, погибло несколько тысяч модиев[3] пшеницы. Множество змей с большим, как бревно, драконом уплыло по руслу этого потока в море, но эти твари передохли в соленых волнах[4] бурного моря и были выброшены на берег. Вслед за этим последовала эпидемия болезни, которую называют паховой чумой[5]. Появившись в середине января, эта болезнь по слову пророка Иезекииля: «Начинайте от святилища моего»[6], — поразила, прежде других, папу Пелагия, и он сразу скончался[7]. После его кончины от этой болезни умерло множество людей. Но так как церковь божия не могла быть без предстоятеля, весь народ избрал диакона Григория[8]. А происходил он из очень знатной семьи сенаторского рода, с юных лет был набожным и на собственные средства основал шесть монастырей на Сицилии, а седьмой — в стенах города Рима[9]. Он дал столько им земельных угодий, сколько необходимо для того, чтобы обеспечить себя ежедневным пропитанием, остальную же землю вместе с домашним имуществом продал и роздал бедным. И вот он, который раньше обычно ходил по городу в трабее[10] из сирийского шелка, усыпанной драгоценными каменьями, стал носить простое платье и был посвящен «для служения престолу»[11] господню и определен седьмым диаконом[12] в помощь папе. Он так был воздержан в пище, так неутомим в молитвах, так соблюдал посты, что от истощения едва стоял на ногах. Он был настолько сведущ в науке грамматики, диалектики и риторики, что считали, что во всем Риме не было равного ему человека. Он всячески стремился избегать высоких почестей, дабы при достигнутом положении его не обуяло мирское тщеславие, от которого он отказался. Посему случилось так, что он послал императору Маврикию, сына которого он воспринял от купели[13], письмо, в котором заклинал и всячески умолял его ни за что не давать согласия народу на то, чтобы ему, диакону Григорию, оказали столь высокую честь. Но префект города Рима Герман перехватил посыльного Григория[14], вскрыл письмо и послал императору согласие на избрание Григория, одобренное народом. Император же, питая дружеские чувства к диакону, возблагодарил бога за представившийся ему случай почтить Григория и отдал распоряжение поставить его. И когда посвящение Григория еще предстояло, а в городе свирепствовала чума, Григорий обратился к народу со следующими словами, призывая его принести покаяние.

Проповедь папы Григория перед народом[15]: «Подобает нам, возлюбленные братья, трепетать пред ударами бича божия, коих и прежде мы должны были страшиться и ожидать и кои мы испытываем [284] ныне. Пусть скорбь откроет нам двери к покаянию, и пусть кара, которая нас постигла, смягчит жестокость сердец наших; как предсказано пророком: „Меч доходит до души“[16]. Смотрите, ведь весь народ поражен мечом гнева божьего, и внезапная смерть похищает [людей] одного за другим; и смерти не предшествует длительная болезнь, но гибель людей, как вы сами видите, наступает еще до болезни. Всякий же пораженный болезнью похищается раньше, чем он обратился к слезному покаянию. Помыслите же, каким предстанет перед взором строгого судии тот, кому уже не дано времени оплакать содеянное. И ведь смерть не похищает лишь некоторых из жителей, но косит разом многих. Дома остаются пустыми, родители взирают на погребение чад своих — наследники умирают раньше их. Пусть же каждый из нас ищет прибежище в покаянном плаче, пока до смертного часа ему дано еще время рыдать. Воскресим же пред умственным взором все то, что мы совершили в заблуждении, и покараем себя слезами за все, что мы содеяли недостойного. Предстанем пред ликом его, исповедуясь[17], и как побуждает нас пророк: „Вознесем сердца наши и руки к Богу“[18]. Ибо вознести к богу сердца наши и руки означает — достойно подкрепить усердную молитву нашу свершением добрых дел. Ибо воистину ради трепета нашего подает надежду тот, кто восклицает устами пророка: „Не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был“[19]. Пусть никто не приходит в отчаяние от безмерности грехов своих, ибо трехдневным покаянием стерты были в прах долголетние грехи ниневитян[20] и раскаявшийся разбойник заслужил в награду вечную жизнь даже в час своей смерти[21]. Изменимся же в сердцах наших и уверуем, что мы уже получили то, о чем просим. Ибо судия скорее склонится к мольбам нашим, если просящие отвратятся от своей порочности. Так обратимся же к богу с неотступным плачем пред мечом, грозящим столь страшной карой. Именно такая настойчивость, что досаждает людям, праведному судии угодна. Ибо благой и милосердный бог хочет, чтобы мы своими молитвами добивались у него прощения, гневаться же на нас, как мы того заслуживаем, ему не угодно. Потому-то и говорит он устами псалмопевца: „Призови Меня в день своей скорби, и Я избавлю тебя, и ты прославишь Меня“[22]. Итак, сам бог свидетельствует о себе, что он хочет сжалиться над призывающим его, раз он побуждает нас призывать его. Посему, возлюбленные братья, с сокрушенным[23] сердцем и став лучше в делах своих, в душе готовые к слезам, соберемся с самого рассвета четвертого дня недели[24] в нижеопределенном порядке, о котором я сейчас скажу, для крестного хода из семи процессий, дабы строгий судия, когда увидит, что мы сами наказуем себя за свои грехи, отказался от исполнения предуготованного нам проклятия. Итак, пусть клирики и пресвитеры шестого округа[25] выйдут из церкви святых мучеников Космы и Дамиана, а все аббаты со своими монахами и с пресвитерами четвертого округа — из церкви святых мучеников Протасия и Гервасия; все аббатисы со своими монахинями и с пресвитерами первого округа — из церкви святых мучеников Марцеллина и Петра; все дети с пресвитерами второго округа — из церкви святых мучеников Иоанна и Павла; а все миряне с пресвитерами [285] седьмого округа — из церкви святого первомученика Стефана; все вдовы с пресвитерами пятого округа — из церкви святой Евфимии; а все замужние женщины с пресвитерами третьего округа — из церкви святого мученика Климента, чтобы, выйдя из каждой церкви с молитвой и плачем, нам собраться у базилики блаженной приснодевы Марии[26], матери господа нашего Иисуса Христа, чтобы мы, долго молясь там, плача и рыдая, смогли заслужить прощение за наши грехи».

Сказав так, он собрал клириков и велел в течение трех дней петь псалмы и молить господа о милосердии. Оба хора с трех часов дня шли с пением псалмов к церкви, возглашая на улицах: «Kyrie eleison!»[27]. Бывший же при этом наш диакон рассказывал, что в то время как народ произносил слова молитвы, обращенные к господу, за один час восемьдесят человек упали на землю и испустили дух. Но будущий святитель не переставал увещевать народ не прекращать моления. От него, как мы сказали, наш диакон получил мощи святых[28] еще в то время, когда Григорий был диаконом. И когда Григорий тайно готовился к побегу[29], его схватили и привели к базилике блаженного апостола Петра и там посвятили в сан епископа; и так он стал папой в городе Риме[30]. И наш диакон не успокоился до тех пор, пока не вернулся из Порта[31]на рукоположение Григория в епископы и не увидел это посвящение собственными глазами.

2. Грипон, возвратившись от императора Маврикия[32], рассказал следующее. В прошлом году, когда он и его спутники приплыли на корабле в некий африканский порт, они попали в великий[33] Карфаген . Пока они ожидали указания находившегося там префекта, каким образом им подобает явиться на прием к императору, один из слуг, а это был слуга Евантия, прибывшего с Грипоном, обокрал какого-то купца и принес краденое в гостиницу. Тот же, кому принадлежали эти вещи, последовал за ним и потребовал вернуть ему его собственность, но тот отпирался. И так как скандал день ото дня все больше разгорался, то купец, однажды встретив этого слугу на улице, задержал его, схватив за одежду, и сказал: «Я не отпущу тебя до тех пор, пока ты не возвратишь мне вещи, которые ты нагло украл у меня». А тот, пытаясь вырваться из его рук, не раздумывая, обнажил меч и сразил им купца, а затем тотчас возвратился к себе, но не рассказал своим спутникам о случившемся.

В то время там были послами, как мы сказали[34], Бодигизил, сын Муммолина из Суассона, Евантий, сын Динамия из Арля, и сам Грипон, родом франк. Все они, закончив трапезу, легли отдохнуть и заснули. Когда же градоначальнику сообщили о том, что совершил слуга послов, он, собрав воинов и вооружив весь народ, направился к их гостинице. Неожиданно разбуженные, послы удивились при виде того, что происходило. Тогда тот, кто был главным, воскликнул: «Сложите оружие и выйдите к нам, и мы спокойно разберемся, как совершилось убийство». Услышав это, послы испугались, так как до сих пор они еще не знали о случившемся, и попросили дать им честное слово, что, когда они выйдут без оружия, те не причинят им никакого вреда. Те поклялись, но нетерпение не позволило им соблюсти клятву. [286]

Как только Бодигизил вышел, они сразили его мечом; та же участь постигла и Евантия. Когда они были повергнуты перед дверьми гостиницы, Грипон, схватив оружие, вместе со слугами, которые были с ним, вышел к ним и сказал: «Что произошло, мы не знаем, но вот спутники мои, которые были посланы к императору, пали от меча вашего. Бог смертью покарает вас за поругание наше и за их гибель, ибо, убивая нас, вы убиваете неповинных и пришедших с миром. Не будет больше мира между нашими королями и вашим императором. Ведь мы прибыли, чтобы заключить мир и оказать помощь государству[35]. Ныне же „Бога призываю во свидетели“[36], что это вы повинны в том, что между нашими правителями не будет соблюден обещанный мир». После того как Грипон произнес эти и подобные им слова, боевой пыл у карфагенян остыл, и они разошлись по домам. Префект же пришел к Грипону и принялся утешать его, огорченного случившимся, советуя ему, как явиться на прием к императору. Прибыв к императору, Грипон изложил дело, ради которого он был послан, и рассказал о гибели своих спутников. Император был сильно огорчен этим и обещал наказать виновных за смерть послов согласно тому приговору, который вынесет суд короля Хильдеберта. После этого, приняв от императора дары, Грипон с миром возвратился домой.

3. Когда Грипон рассказал об этом королю Хильдеберту, тот приказал немедленно двинуть войско в Италию и направил туда двадцать полководцев для ведения войны с лангобардами. Я не почел нужным давать в рассказе перечень их имен. Но когда герцог Авдовальд и Винтрион[37] с людьми из Шампани дошли до города Меца, лежащего на их пути, они подвергли его таким грабежам, совершили столько убийств и насилий, что казалось, будто они врагами пришли в собственную страну. Но так же поступили и другие герцоги вместе со своими отрядами, так что они нанесли вред собственной стране и населению прежде, чем они одержали победу над вражеским племенем.

Приближаясь к границе Италии, Авдовальд с шестью герцогами устремился вправо и подошел к городу Милану[38]. Неподалеку от него они расположились на равнине лагерем. А герцог Олон совершил неудачное нападение на Беллинцонскую крепость, расположенную близ города в долине Тессина[39], был ранен дротиком в грудь, упал и умер. Когда же они предпринимали вылазки, чтобы добыть что-нибудь иа пропитания, на них нападали лангобарды и повсюду уничтожали их.

А в области самого города Милана было некое озеро, называемое Церезием, из которого вытекала какая-то река[40], маленькая, но глубокая. Франки узнали, что лангобарды устроили засаду по ту сторону этого озера. Когда франки подошли к нему, еще прежде, чем им перейти реку, о которой мы упоминали, один из лангобардов, защищенный панцирем и шлемом, с шестом в руке, стоя на другом берегу, обратился к войску франков: «Сегодня станет ясно, кому господь дарует победу». Из этого следовало, что лангобарды решили принять исход поединка за знак победы для себя. Тогда некоторые [из франков] перешли реку и, сразившись с этим лангобардом, убили его. И тут все войско лангобардов обратилось [287] в бегство. Франки же, перейдя реку, никого из них не нашли, а обнаружили у врагов только лагерные приспособления для очага и крепления для палаток. И так как они никого из врагов не настигли, они вернулись в свой лагерь. И туда к ним прибыли гонцы от императора с вестью о том, что к ним на помощь идет войско. «Через три дня, — сказали они, — мы придем с ним, и вот вам знак[41]: когда вы увидите, что горят дома виллы, расположенной на горе, и пламя пожара поднимется до самого неба, знайте, что это мы, как обещали, идем с войском». Но франки, прождав, согласно уговору, шесть дней, так и не увидели, чтобы кто-нибудь пришел.

Хедин с тринадцатью герцогами вторгся в левую часть Италии[42] и захватил пять крепостей, от которых потребовал присяги на верность. Однако его войско тяжко страдало от дизентерии, ибо климат для этих людей был и неподходящим, и непривычным, отчего многие и погибли. Но после того как поднялся ветер и прошел дождь, воздух начал понемногу свежеть и принес больным исцеление. Что же дальше? Они блуждали по Италии почти три месяца. И поскольку они ничего не добились и не смогли ни отомстить врагам, потому что те укрепились в хорошо защищенных местах, ни захватить в отместку их короля, так как он укрылся за стенами Тицина, то войско, ослабленное, как мы уже сказали, нездоровым климатом и измученное голодом, решило возвратиться домой. Все же они вернули под власть короля те земли, которыми раньше владел его отец[43], и, взяв с жителей этих мест клятву на верность, они привели оттуда пленных и привезли другую добычу. На обратном пути они так страдали от голода, что, не дойдя до родных мест, отдавали оружие и одежду, чтобы добыть пропитание.

А король лангобардов Аптахар[44] отправил посольство к королю Гунтрамну, поручив сказать: «Благочестивейший король, желаем быть покорными и верными вам и вашему народу, как были мы верны вашим отцам. Мы не нарушим и клятвы, которую наши предки дали вашим предкам. Теперь же перестаньте преследовать нас, и пусть у нас будет мир и согласие, чтобы в случае необходимости мы могли оказать друг другу помощь в борьбе с врагом, чтобы противники, которые теснят нас со всех сторон, при виде того, что наш и ваш народ в безопасности и что между нами мир, больше боялись, а не радовались нашим раздорам». Король Гунтрамн принял эти слова благосклонно и отправил посланцев к своему племяннику королю Хильдеберту. А пока они [послы], выполняя поручение, еще находились здесь, прибыли другие послы с известием о смерти короля Аптахара и о том, что его преемником стал Павел[45]. Они привезли с собой такого же рода послание, о котором мы упоминали выше. Но король Хильдеберт назначил им день, когда он сообщит им, что он предпримет в будущем, и приказал им удалиться[46].

4. Маврикий же отправил королю Хильдеберту со связанными руками и в оковах тех карфагенян — а было их приблизительно человек двенадцать, — которые в прошлом году убили его [Хильдеберта] послов[47], очевидно, с тем условием, что если король захочет их убить, он вправе будет это сделать, если же он отпустит их под залог, то пусть удовлетворится [288] суммой в 300 золотых за каждого; так что пусть он выберет то, что он захочет, лишь бы ссора была прекращена и между ними самими ни по какому поводу не возникала бы вражда. Но король Хильдеберт отказался принять связанных людей, говоря: «Нам неизвестно, действительно ли люди, которых вы привели, есть те убийцы, или это другие, и, может быть, они чьи-то слуги, тогда как наши послы, убитые на вашей земле, знатного рода». Как раз при этом присутствовал и Грипон, который в то время, когда произошло убийство, был послом, как и те, которых убили, и он сказал: «Префект этого города напал на нас с двумя или тремя тысячами людей и убил моих товарищей. В этом побоище я и сам погиб бы, если бы не был в состоянии мужественно защищаться. Но если я окажусь там, я смогу узнать убийц. Если ваш император, как вы говорите, решил соблюдать с нашим государем мир, то он должен наказать их». И поскольку король решил отправить присланных людей к императору, он велел им удалиться.

5. А в эти дни Хуппа, который некогда был управляющим королевской конюшней Хильперика[48], вторгся в область города Тура и хотел похитить скот и прочее имущество. Жители же, догадавшись о его намерениях, собрали большое количество народа и начали его преследовать. Они отняли у него украденную им добычу и убили двух его слуг. Сам же Хуппа бежал полуодетым. В то время также схватили двух его слуг, связали их и отправили к королю Хильдеберту. Король же приказал бросить их в темницу и допросить, чтобы вызнать, с чьей помощью Хуппе удалось ускользнуть и почему преследователи его не схватили. Они ответили, что это произошло не без коварства викария[49] Анимода, в руках которого находилась судебная власть в этой области. И король немедленно послал письмо графу города с приказанием связать Анимода и доставить его к нему. Если же Анимод попытается оказать сопротивление, то применить к нему силу и убить его, ежели граф желает снискать расположение короля. Но Анимод, выставив поручителей, без сопротивления отправился туда, куда ему было приказано. Когда он предстал перед доместиком Флавианом[50], ему и его товарищу учинили допрос[51]. И после того как Анимода признали невиновным, он примирился с ним[52]и получил приказание возвратиться домой. Однако прежде чем уехать, он одарил этого доместика. Сам же Хуппа, вновь собрав некоторых из своих слуг, задумал похитить себе в жены дочь покойного Бодегизила[53], епископа Ле-Мана. Но когда он ночью ворвался с отрядом своих людей в виллу Марей, чтобы осуществить свой план, Магнатруда, госпожа виллы и мать этой девушки, разгадала его намерение и, выступив против него со слугами, прогнала его, причем многие из отряда Хуппы получили ранения; и они не без позора удалились оттуда.

6. А в Клермоне узники, после того как по воле божией у них спали кандалы и двери тюрьмы отворились, ночью вышли и укрылись в церкви. Когда граф Евлалий[54] приказал опять заковать их в кандалы, как это было раньше, кандалы внезапно разбились, как хрупкое стекло. Так с помощью епископа Авита[55] заключенные были избавлены от темницы и им была возвращена свобода. [289]

7. В выше же упомянутом городе[56] король Хильдеберт, проявив великодушие, освободил от всех налогов[57] церкви, монастыри и вообще клириков, служивших церкви. Ведь сборщики этого налога уже много раз несли большие убытки[58], потому что в течение долгого времени владения переходили от одного поколения к другому и при этом дробились на мелкие части, так что едва удавалось собрать этот налог. Король Хильдеберт по божьему внушению решил исправить дело так, чтобы сборщики налога, задолжав казне, не терпели бы убытки, а служители церкви, в случае если они задерживали уплату налога, не лишались бы церковного владения.

8. На границе городов Клермона, Жаволя и Родеза состоялся собор епископов по поводу Тетрадии, вдовы покойного Дезидерия, потому что граф Евлалий требовал, чтобы она вернула ему имущество, которое она унесла с собой при бегстве от него[59]. Но я решил подробнее рассказать о том деле: каким образом Тетрадия оставила Евлалия и как она убежала к Дезидерию. Евлалий так же безрассудно вел себя теперь, как он обычно поступал в юности; вот почему его часто порицала мать, и он вместо должной любви питал к ней ненависть. Наконец она была найдена задушенной во власянице, в которой совершала молитву, поскольку она молилась постоянно в часовне у себя дома и очень часто, когда слуги спали, проводила ночи в бдении, молясь со слезами. И хотя никто не знал, кто совершил это преступление, однако в убийстве матери винили сына. Узнав об этом, Каутин, епископ города Клермона, отлучил его от церкви[60]. Но когда жители вместе с епископом собрались на праздник блаженного мученика Юлиана[61], этот Евлалий пал в ноги епископу, жалуясь на то, что его отлучили от церкви, не выслушав. Тогда епископ разрешил ему присутствовать на праздничной мессе вместе с остальными. Но когда все подошли для причастия и Евлалий приблизился к алтарю, епископ сказал: «Среди народа прошел слух, что ты убийца матери. Но я не знаю, ты ли совершил это преступление или нет; посему я возлагаю суд на бога и на блаженного мученика Юлиана. Ты же, если ты невиновен, как утверждаешь, подойди ближе и прими свою часть святых даров[62] и вкуси от них. Бог увидит твое раскаяние». И тот, взяв хлеб, причастился и удалился.

А была у него жена Тетрадия, по матери знатного происхождения, а по отцу низкого. Поскольку Евлалий в своем доме делил ложе со служанками, он стал пренебрегать супружескими обязанностями, и когда он возвращался от наложницы, он часто сильно избивал жену. Но для совершения разных нечестивых дел он влез в долги и для их покрытия весьма часто брал драгоценности и золото жены. И вот когда она находилась в столь плачевном положении и потеряла всякое уважение, которое она имела в доме мужа, на нее, в то время как муж отправился к королю, обратил свой взор племянник ее мужа Вир — именно таково было имя этого человека[63], — желая жениться на Тетрадии, так как он потерял супругу. Но боясь враждебных действий со стороны дяди, Вир отправил женщину к герцогу Дезидерию, видимо, для того, чтобы вскоре жениться на ней. Тетрадия взяла все имущество своего мужа: золотые [290] и серебряные вещи и одежду, и все то, что можно было унести кроме того, она взяла с собой старшего сына, а другого, младшего, оставила дома.

Возвратившись из своего путешествия, Евлалий узнал о случившемся. После того как его гнев утих и он немного успокоился, он напал на своего племянника Вира и убил его в одном из оврагов в окрестностях Клермона. Услышав о том, что Вир убит, Дезидерий, недавно потерявший жену, взял Тетрадию в жены[64]. Евлалий же похитил девушку из монастыря в Лионе и взял ее к себе. Однако его наложницы, как утверждают некоторые, из ревности усыпили его любовное чувство чародейством. Некоторое время спустя Евлалий тайком напал на Эмерия, родственника этой девушки, и убил его. Он также убил и Сокрация, брата своей тещи, которого ее отец имел от наложницы. Он совершил много и других злодеяний, перечислять которые слишком долго.

Его сын Иоанн, ушедший со своей матерью, убежал из дома Дезидерия и вернулся в Клермон. И поскольку Иннокентий[65] уже добился для себя епископства в городе Родезе, то Евлалий послал ему прошение, чтобы он помог ему получить имущество, которое принадлежало ему в области этого города. Но Иннокентий сказал: «Если ты пришлешь мне одного из твоих сыновей, чтобы я, сделав его клириком, имел себе помощника, я выполню твою просьбу». И Евлалий отправил к нему своего сына Иоанна и получил обратно свое имущество. Приняв отрока, епископ Иннокентий совершил над ним обряд пострижения и передал его архидиакону своей церкви. Иоанн предался такой воздержанности, что вместо пшеничного хлеба ел ячменный, вместо вина пил воду, вместо лошади ездил на ослике и носил самую дешевую одежду. И вот когда на границе упомянутых городов, как мы сказали, собрались епископы и знатные люди, Агин привел Тетрадию[66], и Евлалий выступил против нее обвинителем. И так как он требовал вещи, которые она взяла из дома при своем уходе к Дезидерию, было решено, чтобы Тетрадия возместила стоимость взятых вещей в четырехкратном размере, а сыновей, которые у нее были от Дезидерия, считать внебрачными. Кроме того, было определено, что если она заплатит Евлалию то, что было установлено, ей будет разрешено приехать в Клермон и без ущерба пользоваться имуществом, доставшимся ей по наследству от отца. Так и было сделано.

9. Между тем когда бретоны сильно опустошили окрестности городов Нанта и особенно Ренна, король Гунтрамн повелел направить против них войско, во главе которого он поставил герцогов Бепполена и Эбрахара[67]. Но Эбрахар, боясь, как бы в случае победы Бепполена тот не отнял у него герцогской должности, начал с ним враждовать, и они на протяжении всего пути бранились, упрекая друг друга, и ругались. Повсюду, где они проходили, они совершали поджоги, убийства, грабежи и много других преступлений. Наконец они пришли к реке Вилену, перешли ее и подошли к реке Уст. Там, разобрав близлежащие дома, они навели мосты, и все войско переправилось по ним. А в то время к Бепполену присоединился некий пресвитер и сказал: «Если ты за мной последуешь, я доведу тебя до Вароха[68] и покажу тебе бретонов, скопившихся в одном [291] месте». Но когда Фредегонда узнала, что Бепполен, который уже давно был ей ненавистен[69], должен отправиться на поле боя, она приказала саксам из Байё[70] остричь волосы на манер бретонов, одеть такую же одежду, [как у них], и отправиться на помощь Вароху. Когда же Бепполен пришел с теми, кто пожелал за ним следовать, он завязал сражение и в течение двух дней уничтожил многих бретонов и упомянутых саксов. Но Эбрахар с большим отрядом оставил его и не хотел возвращаться к нему до тех пор, пока не услышит, что Бепполен убит. В самом деле, когда на третий день те, кто был с Бепполеном, уже подвергались истреблению и когда сам Бепполен, раненный копьем, отражал атаки, на него напал Варох с упомянутыми людьми и убил его. Поскольку Варох запер франков между теснинами и болотами, то они больше гибли от топи болотной, нежели от меча.

А Эбрахар дошел до города Ванна. К нему навстречу епископ Регал выслал клириков с крестами, которые пели псалмы, и они сопровождали воинов до самого города. Кроме того, некоторые говорили, что Варох хотел бежать на своих кораблях, нагруженных золотом, серебром и прочим имуществом, на острова, но едва корабли достигли открытого моря, поднялся шторм, и они затонули, и Варох потерял все имущество, погруженное на эти корабли. В конце концов он пришел к Эбрахару и, попросив мира, дал ему заложников и множество даров, обещал никогда не причинять ущерба королю Гунтрамну. После ухода Вароха подобную же клятву дал и епископ Регал с духовенством и жителями своего города, говоря: «Мы ни в чем не повинны перед нашими господами-королями и никогда не поступали своенравно во вред им, но попали под власть бретонов и испытали тяжкое иго». И вот после того, как был заключен мир между Варохом и Эбрахаром, Варох сказал: «Теперь возвращайтесь [домой] и сообщите, что я охотно выполню все, что ни прикажет король [Гунтрамн], а чтобы вы могли мне вполне верить, я дам вам заложником своего племянника». Так он и сделал, и война была прекращена. Однако из королевского войска и из бретонов много было убитых.

Когда же войско уходило из Бретани, более знатные переправились через реку, а меньшой люд, бывший вместе с ними, не смог одновременно переправиться через реку. И в то время как они находились еще на том берегу реки Вилена, Варох, забыв о клятве и о данных им заложниках, послал своего сына Канаона с войском. Тот захватил людей, которых он нашел на том берегу, [часть их] заковал и убил тех, кто оказал ему сопротивление. Те же, которые хотели переплыть реку на лошадях, были подхвачены и унесены в море ее бурным течением. Впоследствии многие из пленных были отпущены на свободу супругой Вароха с отпускными грамотами[71] и вернулись на родину.

А войско Эбрахара, раньше переправившееся через реку, боясь возвращаться тем же путем, каким оно уже прошло, чтобы с ним не случилось такого же несчастья, какое произошло с другими, направилось к городу Анжеру, стремясь достичь моста через реку Майенну. Небольшой же отряд, перешедший ранее, у самого моста, о котором мы упоминали, был ограблен, избит и подвергнут всяческому надругательству. Но проходя [292] через Турскую область, воины в поисках добычи многих ограбили, заставая местных жителей врасплох. Однако многие из этого войска дошли до короля Гунтрамна и сказали, что герцог Эбрахар и граф Вилиахар, получив деньги от Вароха, погубили войско. Поэтому когда Эбрахар предстал перед королем, тот осыпал его многочисленными упреками и приказал ему покинуть двор. А граф Вилиахар, бежав, скрылся.

10. И вот на пятнадцатом году правления короля Хильдеберта, — а это приходилось на двадцать восьмой год правления короля Гунтрамна, — король Гунтрамн, охотясь в Вогезском лесу, заметил следы убитого буйвола. И когда он строго допрашивал лесничего, кто осмелился совершить такой поступок в королевском лесу, тот показал на Хундона, королевского постельничего. После показания лесничего король приказал схватить Хундона и, заковав его, привести в Шалон[72]. И когда они оба в присутствии короля спорили и Хундон говорил, что он никогда бы не осмелился на поступок, в котором его обвиняют, король решил окончить спор поединком. Тогда постельничий выставил вместо себя на состязание своего племянника, и обе стороны сошлись на месте поединка. Когда юноша бросил копье в лесничего, оно пронзило его ногу, и тот тут же упал навзничь. Но когда юноша, обнажив меч, висевший у него на перевязи, хотел отсечь поверженному голову, тот, хотя и был ранен, пронзил ему мечом живот. И оба они упали и умерли. При виде этого Хундон бросился бежать к базилике святого Марцелла. Но король отдал распоряжение, чтобы его схватили раньше, чем он достигнет святого порога. Хундона схватили, привязали к столбу и забросали камнями. Впоследствии король очень раскаивался в том, что в гневе он поступил опрометчиво, что из-за столь малой вины погубил верного и нужного ему мужа.

11. А Хлотарь, сын покойного Хильперика, тяжело заболел, и его состояние было столь безнадежным, что королю Гунтрамну уже сообщили о его кончине. Поэтому король выехал из Шалона, чтобы отправиться в Париж, и достиг области города Санса. Но лишь только он услышал, что мальчик выздоровел, он вернулся с дороги. Когда же Фредегонда, мать Хлотаря, увидела, что сын безнадежен, она пожертвовала базилике святого Мартина много денег, и тогда ребенку явно стало лучше. Но она отправила также послов к Вароху, чтобы он ради спасения жизни ее ребенка освободил пленных из войска короля Гунтрамна, все еще находившихся в Бретани. Варох так и поступил. Отсюда стало ясно, что эта женщина причастна к убийству Бепполена и к разгрому войска[73].

12. Когда же монахиня Инготруда, о которой мы рассказали в предыдущих книгах[74], основавшая в подворье базилики святого Мартина девичий монастырь, начала болеть, она назначила аббатисой свою племянницу, отчего поднялся очень сильный ропот среди остальной паствы. Но так как мы их урезонили, раздоры прекратились. Со своей же дочерью Инготруда находилась в ссоре из-за того, что та присвоила ее добро, и Инготруда умоляла, чтобы ее дочери не разрешали молиться ни в основанном Инготрудой монастыре, ни у ее могилы. Умерла Инготруда, как я думаю, на восьмидесятом году своей жизни и погребена девятого марта.

Но в Тур пришла ее дочь Бертегунда, и так как ее там не приняли, [293] она отправилась к королю Хильдеберту с просьбой, чтобы он позволил ей управлять монастырем вместо матери. Король же, забыв о решении, которое он вынес в пользу ее матери, даровал Бертегунде новую грамоту, скрепленную его личной подписью, в которой было указано, что все имущество ее матери и отца переходит в ее собственность и что она должна получить все то, что Инготруда оставила монастырю. Придя в обитель с этой грамотой, она унесла всю монастырскую утварь, оставив там лишь одни голые стены. Кроме того, она собрала вокруг себя разного рода преступников, готовых к мятежу, которые бы похитили все дары, принесенные из других вилл набожными людьми. И столько она там причинила зла, что едва ли об этом можно рассказать подробно. Захватив то имущество, о котором мы упоминали, Бертегунда возвратилась в Пуатье, возводя множество ложных обвинений на аббатису, которая была ее близкой родственницей.

13. А в эти дни в числе наших пресвитеров оказался некто, отравленный ядом лжеучения саддукеев[75], говоривший, что воскресения из мертвых не будет. А когда мы утверждали, что это предсказано в Священном писании и доказано учением апостолов, он ответил: «Известно, что об этом сказано много. Но мы не уверены, так это или нет, тем более что господь, разгневавшись, сказал первому человеку, сотворенному им святой рукой: „В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты и в прах возвратишься“[76]. Что вы на это ответите, вы, которые предсказываете грядущее воскресение? Ведь божество не обещает, что человек, который превратился в прах, вновь воскреснет». А я ему в ответ: «Полагаю, что всякому католику ведомо сказанное об этом самим господом и нашим искупителем и патриархами. Ибо в книге Бытия записано, что когда умирали патриархи, господь говорил: „Ты умрешь в доброй старости и приложишься к народу своему“[77]. А Каину сказал: „Голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли“[78]. Отсюда ясно, что души, после того как они покидают тело, живут и с нетерпением ожидают грядущего воскресения. И Иовом написано, что он воскреснет при воскресении из мертвых[79]. И пророк Давид, хотя и он говорит от лица господа, предвидя воскресение, сказал: „Разве тот, кто спит, не должен воскреснуть?“[80]. То есть кто будет сражен сном смерти, неужели ему не выпадет на долю воскресение? И Исайя учит, что восстанут мертвые из могил[81]. И когда пророк Иезекииль говорит, что после того как „кости сухие“[82] покроются кожей, укрепятся жилами, облекутся плотию, оживятся дыханием, и человек снова будет живым, то он весьма ясно говорит о грядущем воскресении. Кроме того, очевидным доказательством воскресения было и то, что когда угасшее тело одного покойного коснулось костей Елисея, оно благодаря его чудодейственной силе вновь ожило[83]. Это доказало и воскресение самого господа, который является „первенцем из мертвых“[84], который смертью смерть попрал и погребением своим вновь даровал жизнь мертвым». На это пресвитер сказал: «Я не сомневаюсь в том, что господь, приняв человеческий образ, умер и воскрес, но не допускаю того, что остальные воскреснут из мертвых». А я ему в ответ: «И какая была необходимость сыну божию сходить [294] с небес, воплощаться в образе человеческом, идти на смерть, сходить в ад, если не для того, чтобы не допустить, чтобы созданный им человек был обречен на вечную смерть? Но и „души праведных“[85], которые оставались запертыми в подземном аду до его страстей, с его приходом были освобождены. В самом деле, он сошел в ад, осветил тьму чудесным светом, унес с собой их души, чтобы они больше не мучились, согласно известному изречению: „И в могиле его воскреснут мертвые“[86]». И пресвитер сказал: «Разве могут кости, превращенные в прах, вновь ожить и явить живого человека?» И я ответил: «Мы верим, что богу ничего не стоит возродить этот прах к жизни, хотя человек и превращается в него и рассеивается в воде и на земле сильным порывом ветра». Пресвитер в ответ: «Я думаю, что здесь-то вы сильно заблуждаетесь, особенно когда пытаетесь в короткие слова облечь весьма дерзкое учение, говоря, что тот, кто растерзан зверем, утонул в воде, кого поглотила рыбья пасть, кто обращен в кал и извергнут в испражнениях или низвергнут стремительными водами, или истлел, сгнив в земле, тот должен воскреснуть». На что я ответил: «Мне думается, ты оставил в забвении то, что [речет] в Откровении евангелист Иоанн, возлежа у груди господней[87] и проникая в таинство божественного предначертания. „Тогда, — говорит он, — отдало море мертвых“[88]. Отсюда ясно, что какую бы часть человеческого тела ни проглотила бы рыба, ни унесла бы птица, ни пожрал бы зверь, это будет воживлено и воссоздано господом во время воскресения, ибо не трудно воссоздать погибшее тому, кто „из ничего“ сотворил не родившееся[89]; но он воскресит тело точно таким, каким оно было и прежде, и, согласно земной его жизни, телу воздается по заслугам или наказание, или слава. Ведь так господь свидетельствует в Евангелии: „Приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими, чтобы воздать каждому по делам его“[90]. Так же сказала и Марфа, когда она сомневалась, воистину ли воскрес брат ее Лазарь: „Знаю, что он воскреснет в воскресение, в последний день“[91]. И рек ей господь: „Я есмь воскресение, путь и истина и жизнь“[92]». На эти слова пресвитер возразил: «Как же в псалме говорится: „Не пребудут нечестивые на суде?“[93]». И я ответил: «Не пребудут, чтобы судить, но пребудут, чтобы быть судимыми. Ибо судия не может сидеть с нечестивыми, когда он потребует отчета об их делах». И тот в ответ: «Господь говорит в Евангелии: „Кто не уверовал, тот уже осужден“[94]; во всяком случае он лишится воскресения». И я ответил: «Ведь он уже осужден на вечные муки, потому что не уверовал во имя единородного сына божия, однако он воскреснет телесно, чтобы само тело, в котором он согрешил, терпело наказание. И в самом деле, суд не может состояться раньше, чем воскреснут мертвые, потому что как те, которые умерли в святости, находятся, как мы верим, на небесах, на могилах которых проявляется такая чудодейственная сила, что благодаря ей слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются от проказы и немощным по их молитве даруются другие блага исцеления, так и грешники, как мы верим, пребудут до суда в адовом узилище». И сказал пресвитер: «Но в псалме мы читаем, „Душа отходит от человека, и его не будет; и он больше не узнает своего места“[95]». Я ответил: [295] «Это то, что говорил господь в притче богатому, который испытывал муки от огня в аду: „Ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь — злое“[96]. Но тот богатый не знает больше ни своего пурпура, ни дорогих материй, ни пиршественных яств, которые ему доставляли воздух, земля и море, так же как и Лазарь — своих язв и струпьев, которые у него были, когда он лежал у дверей богатого; когда же Лазарь покоился в лоне Авраамовом, богатый мучился в пламени». Пресвитер сказал: «В другом псалме мы читаем: „Выходит дух их, и они возвращаются в землю свою, в тот день исчезают все помышления их“[97]». На это я ответил: «Ты говоришь правильно, что когда дыхание жизни покидает человека и остается лежать мертвое тело, он не думает уже больше о том, что он оставил в этом мире, как если бы ты, например, говорил: „Он больше не думает ни о постройке, ни о растениях, ни о возделывании поля, не помышляет больше о приобретении золота, серебра и прочих богатств земных“. Ведь мысли сии исчезли из мертвого тела, ибо „нет в нем духа“[98]. Но как ты можешь сомневаться в воскресении, о котором проповедовал апостол Павел, устами коего, как сказано, глаголил сам Христос: „Ведь мы погреблись с Христом крещением в смерть, дабы, как он умер и воскрес, так и нам ходить в обновленной жизни“[99]. И еще: „Именно все мы воскреснем, но не все мы изменимся. Ибо пропоет труба, и мертвые воскреснут нетленными, и мы изменимся“[100]. И еще: „И звезда от звезды отличается по яркости, так и при воскресении мертвых“[101]. И там же: „Сеется в тлении, восстает в нетлении“[102] и так далее. И там же: „Всем нам должно явиться пред судилище Христово, чтобы каждому получить соответственно тому, что он делал, живя в теле, доброе или худое“[103]. Но весьма ясно на грядущее воскресение он указывает в послании к фессалоникийцам, говоря: „Не хочу же оставить вас, братия, в неведении об усопших, дабы вы не скорбели, как и прочие, не имеющие надежды. Ибо, если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших в Иисусе Бог приведет с Ним. Ибо сие говорим вам словом Господним, что мы живущие, оставшиеся до пришествия Господня, не предупредим умерших. Потому что Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем. Итак, утешайте друг друга этими словами“[104]. Ведь много есть свидетельств, подтверждающих это. Но я не знаю, почему ты сомневаешься в воскресении, коего ожидают святые как воздаяния, а грешники боятся как кары. На это воскресение указывает и природа, которую мы наблюдаем: ведь деревья летом покрываются листьями, с приходом зимы — обнажаются, с наступлением же весны они как бы возрождаются и облекаются таким же покровом из листьев, как и прежде. То же происходит и с посеянными в землю семенами: они лежат в бороздах [мертвыми], но затем возрождаются, принося „много плода“[105]; как сказал апостол Павел: „Безрассудный! То, что ты сеешь, не оживет, если прежде не умрет“[106]. Все сие свидетельствует о том, что надобно верить в воскресение. Ведь если не будет грядущего воскресения, то что пользы праведным [296] жить честно и что помешает грешникам жить бесчестно? Итак, если не будет будущего судного дня, то все предадутся своим порокам и каждый будет делать то, что ему захочется. Или ты, безбожник, не боишься того, что сказал сам господь блаженным апостолам. „Когда же приидет, — говорит он, — Сын Человеческий во славе Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: „Приидите, благословенные, наследуйте Царство“; тем, которые по левую сторону[107]: „Отойдите от Меня все делатели неправды“[108]“. И как само Писание учит. „И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную“[109]. Итак, веришь ли ты в воскресение мертвых и в суд над делами людей, когда господь будет его вершить? Так пусть тебе ответит апостол Павел, как другим неверующим, говоря: „А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша“[110]». Сраженный этими словами, пресвитер исчез с наших глаз, обещая верить в воскресение, согласно словам Священного писания, которые мы выше привели.

14. А в то время в городе Париже жил диакон Теодульф, который почитал себя знатоком в некоторых вопросах и поэтому нередко вступал в споры. Уйдя из Парижа, он пришел в Анжер и отдался под покровительство епископа Авдовея, потому что у них была давняя дружба, сохранившаяся еще с того времени, когда они вместе жили в Париже. Поскольку Теодульф отказывался возвращаться в свою церковь, в которой он был рукоположен в диаконы, то епископ города Парижа Рагнемод часто отлучал его от церковной общины. Теодульф очень докучал своей дружбой упомянутому епископу города Анжера, а тот никак не мог отделаться от его навязчивого знакомства, ибо епископ был человеком достойного поведения и любезного нрава. Случилось так, что епископ построил на городской стене террасу. И когда однажды он спускался оттуда после вечерней трапезы, он оперся рукой на диакона, диакон же был так пьян, что с трудом мог идти. Рассердившись, не знаю за что, на слугу, шедшего впереди со светильником, диакон нанес ему удар в затылок. Толкнув слугу, диакон не смог удержаться на ногах и во время этого удара полетел со стены вниз, ухватившись при этом за платок, что висел у епископа на поясе. Епископ полетел бы вместе с диаконом, если бы аббат мгновенно не удержал его за ноги. Диакон же упал на камень, сломал ребра и ключицу[111] и, изрыгнув кровь с желчью, испустил дух. А был он прелюбодеем и пристрастным к вину.

15. Ссора, возникшая по наущению диавола в монастыре в Пуатье[112], с каждым днем все больше разгоралась. И когда Хродехильда, собравшая около себя, как мы упоминали выше, убийц, злодеев, прелюбодеев, беглых и всякого рода преступников[113], пребывала в готовности к мятежу, она приказала этим людям ворваться ночью в монастырь и вытащить оттуда аббатису. Услышав, что мятежники подходят, аббатиса, страдавшая подагрой, попросила отнести себя к ларцу со святым крестом[114], дабы защитить себя им. И когда эти люди ворвались в монастырь, они зажгли свечу и рыскали там с оружием, заглядывая повсюду в поисках [297] аббатисы. Войдя в часовню, они нашли ее лежащей на земле перед ларцом со святым крестом. Тогда один из них, более жестокий, чем остальные, который уже ринулся совершить злодеяние и рассечь аббатису мечом, был поражен ножом другого, как я думаю, силою божественного провидения. И поскольку он лежал на земле, истекая кровью, он не смог осуществить своего низкого замысла. Между тем Юстина, старшая монахиня[115], с другими сестрами накрыла аббатису покрывалом с алтаря, что был перед крестом господним, и загасила свечу. Но люди, пришедшие с обнаженными мечами и копьями, разорвали на монахинях одежды, чуть не вывернули им руки и вместо аббатисы схватили старшую монахиню, так как было темно. Обшарив на ней одежду, они вытащили ее с распущенными волосами и понесли на руках к базилике святого Илария, чтобы передать страже. Но пока они шли к базилике, рассвело, и они обнаружили, что это не аббатиса; тогда они велели деве тотчас возвратиться в монастырь. Когда же они и сами возвратились туда, они схватили аббатису, вытащили ее из часовни и заключили под стражу недалеко от базилики святого Илария, там, где было пристанище Базины, поставив у входа охрану, чтобы пленнице никто не мог оказать помощь. Затем под покровом ночи[116] они подошли к монастырю. Но поскольку у них не было ничего, чем можно было бы посветить, то они вытащили из кладовой некогда просмоленную, а теперь высохшую бочку, подожгли ее и при ярком свете этого огня разграбили все монастырское имущество, оставив лишь то, чего они не могли унести. А это произошло за семь дней до пасхи[117].

И так как епископ все это тяжело переживал и был не в силах усмирить диавольский мятеж, он послал к Хродехильде сказать: «Отпусти аббатису, дабы в эти дни она не находилась у тебя в заключении; в противном случае я не буду праздновать пасху господню; и ни один катехумен не будет окрещен[118] в этом городе, если не будет приказа освободить аббатису из темницы, в которой она содержится. Если вы не пожелаете освободить ее при таком условии, я соберу горожан и уведу ее [силой]». После этих слов Хродехильда немедленно отправила [к аббатисе] убийц со словами: «Если кто попытается силой освободить аббатису, вы ее тотчас сразите мечом». А в те дни там находился недавно назначенный доместиком Флавиан[119]. С его помощью аббатиса вошла в базилику святого Илария и таким образом освободилась.

Между тем у могилы святой Радегунды совершались убийства; некоторые были убиты во время мятежа перед самим ларцом со святым крестом. И когда с приближением дня пасхи это безумие из-за гордыни Хродехильды стало возрастать, а мятежники постоянно совершали убийства и другие преступления, о которых мы упоминали выше, и когда Хродехильда до такой степени стала надменной, что смотрела свысока на свою родственницу Базину, та начала раскаиваться, говоря: «Я ошиблась, следуя за высокомерной Хродехильдой. И что же, она меня презирает, а я оказалась ослушницей перед своей аббатисой». И, раскаявшись, она смирилась перед аббатисой, прося у нее прощения; и было у них единодушие и единое желание[120]. И вот когда вновь возникла ссора, [298] слуги, находившиеся при аббатисе, во время стычки, начатой людьми Хродехильды, оказали сопротивление и случайно поразили слугу Базины; он упал и умер. Убийцы убежали к аббатисе в базилику исповедника. Вот почему Базина покинула аббатису. Но после того как слуги аббатисы убежали от нее, между Базиной и аббатисой вновь воцарился прежний мир. Однако впоследствии между приспешниками этих двух монахинь снова много раз вспыхивала вражда. И кто сможет когда-либо описать все эти беды, все это кровопролитие и все это зло, когда почти не проходило дня без убийства, часа — без ссоры, минуты — без слез?

Когда же король Хильдеберт узнал об этом, он направил к королю Гунтрамну посольство, для того, конечно, чтобы епископы обоих королевств собрались и решением духовного суда положили конец тому, что происходило. И ради этого король Хильдеберт повелел отправиться туда моей скромной персоне, кёльнскому епискому Эберегизелу и самому епископу города Пуатье Маровею, а король Гунтрамн — бордоскому епископу Гундегизилу[121] вместе с другими епископами его церковной провинции, ибо Гундегизил был митрополитом города Бордо. Но мы воспротивились, говоря: «Мы не прибудем в это место, если ужасный мятеж, поднятый Хродехильдой, не будет подавлен вмешательством судьи». Поэтому Маккону, бывшему в то время графом[122], было отдано распоряжение, в котором приказывалось силой подавить этот мятеж, если мятежники будут сопротивляться. Узнав об этом, Хродехильда приказала своим головорезам встать с оружием перед входом в часовню, конечно, для того, чтобы оказать сопротивление графу и, если он применит силу, дать достойный отпор. Вот почему граф вынужден был выступить с вооруженным отрядом и подавить мятежников силой, при этом одних из них избили палками, других — пронзили копьями, а наиболее упорно сопротивлявшихся сразили ударами меча. При виде этого Хродехильда, взяв распятие господне, чудодейственной силой коего она прежде пренебрегала, вышла навстречу графу со словами: «Прошу вас, не совершайте надо мною насилия, ведь я королева, дочь короля и родственница другого короля; не делайте этого, дабы однажды не наступило время для моего отмщения вам». Но воины [графа], не придавая никакого значения ее словам, ринулись, как мы сказали, на тех, кто сопротивлялся. Связав, они вытащили их из монастыря, привязали к столбам и подвергли жесточайшему бичеванию; при этом одним они обрезали волосы, другим отрубили руки, а некоторым отрезали уши и носы. После того как мятеж был подавлен, воцарилось спокойствие.

Затем, когда епископы воссели в церкви на судейские места, туда явилась Хродехильда. Она возвела на аббатису напраслину, злобно обвиняя ее в том, что будто у нее в монастыре находится мужчина, который носит женское платье и считается женщиной, хотя совершенно ясно, что он мужчина, и будто он сам постоянно прислуживает аббатисе; и она указала на него пальцем, говоря: «Вот он». Когда он предстал перед всеми, как мы сказали, в женской одежде, он сообщил, что лишен мужской силы и потому-то и оделся в это платье. Он признался, что аббатису знает только по имени и что никогда ее не видел и с ней не говорил, так как [299] живет от города Пуатье на расстоянии более 40 миль[123]. И поскольку Хродехильда этим обвинением не изобличила аббатису, она добавила: «Разве есть святость у этой аббатисы, если она делает из мужчин евнухов и приказывает им по обычаю императоров находиться при ней?». Когда аббатису спросили, она ответила, что ничего не знает об этом. Между тем Хродехильда произнесла имя мальчика-евнуха. После этого явился главный врач Реовал и сказал: «Когда этот мальчик был еще маленьким, у него болело бедро, и он начал отчаиваться, что выздоровеет. Тогда его мать пришла к святой Радегунде и попросила ее позаботиться о нем. Позвав меня, Радегунда приказала помочь ему, чем только я смогу. Тогда я оскопил мальчика — я видел некогда, как это делают врачи в городе Константинополе — и вернул его опечаленной матери здоровым. Но я знаю, что об этом аббатисе ничего не известно». Поскольку Хродехильда не смогла обвинить аббатису и в этом, то она стала выдвигать против нее другие гнусные обвинения. Но так как и обвинения и ответы на них есть в судебном решении по поводу спора этих женщин, то я счел нужным привести в этом рассказе текст самого решения.

16. Текст судебного решения: «Славнейшим государям-королям собравшиеся епископы. По милости господней даются народу благочестивые и православные короли, коим вверяется страна, а посему церковь с полным правом поверяет им свои дела, ибо понимает, что по предстательству духа святого церковь сплачивается и укрепляется указами тех, кто правит. И поскольку мы по вашему высочайшему повелению собрались в городе Пуатье для разбора дел в монастыре святой Радегунды, чтобы выяснить причину раздора между аббатисой этого монастыря и монахинями, кои по неразумению отделились от самой паствы, то мы вызвали обе стороны, допросили их и задали вопрос Хродехильде и Базине, почему они столь дерзко, вопреки существующему уставу, ушли из монастыря, взломав ворота, а собранная община, воспользовавшись случаем, разбрелась. Отвечая, они признались, что уже не могли более переносить лишения в пище и одежде и сверх того жестокое обращение. Кроме того, они добавили, что в их бане мылись посторонние люди, чему быть не подобает, что сама аббатиса играла в кости и миряне проводили с ней досуг, что, помимо того, в монастыре совершались даже помолвки. К тому же, аббатиса безрассудно сшила для своей племянницы платье из шелкового алтарного покрова, а золотые листочки, кои были по краю покрова, она необдуманно отпорола и бесстыдно повесила на шею племянницы. Она же приготовила специально для своей племянницы святую повязку, украшенную золотом, и справила в монастыре праздник стрижки бороды[124].

Когда аббатису спросили, какой она на это даст ответ, та сказала: что касается голода, на который они жалуются, то он объясняется обычной в это время года скудостью, однако сами они никогда не испытывали чрезмерной нужды. Что же касается платья, сказала аббатиса, то если кто-нибудь пороется в сундучках этих монахинь, то он найдет, что у них вещей больше, чем надобно. Что же касается пользования баней [посторонними] — в чем ее обвиняют, — то она сообщила, что было это в дни [300] великого поста. Новое здание бани сильно пахло известью, и чтобы не повредить своему здоровью, монахини в ней не мылись. Поэтому госпожа Радегунда приказала монастырским слугам открыто пользоваться этой баней до того времени, пока окончательно не исчезнет всякий вредный запах. Баня была в пользовании слуг весь великий пост и до троицы. На это Хродехильда возразила: „И после того [посторонние] все еще продолжали в ней мыться“. Аббатиса ответила, что она не одобряет того, о чем они [Хродехильда и Базина] сказали; и если таковое было, она о том не ведала. И тут аббатиса обвинила их в том, что они не сообщили ей об этом, коль сами видели. Относительно же игры в кости она ответила, что даже если она и играла при жизни госпожи Радегунды, то не считает это большой провинностью, при этом добавила, что это не запрещено ни письменным уставом, ни церковным постановлением. Но по повелению епископов она обещала смиренно понести покаяние, какое ей будет определено. О трапезах с мирянами аббатиса ответила, что она никакого нового обычая не вводила, но как было при госпоже Радегунде, так осталось и теперь, что она лишь давала освященный хлеб истинным христианам, и у обвинителей нет доказательств, что она когда-либо пировала с ними. По поводу обручения аббатиса сказала, что она получила выкуп за свою племянницу-сиротку в присутствии епископа, духовенства и знатных лиц, при этом она открыто заявила, что если это является виной, то она у всех присутствующих просит прощения; однако и тогда она не устраивала пира в монастыре. Что касается покрова, о котором они донесли, то аббатиса назвала свидетельницу, монахиню знатного происхождения, которая подарила ей шаль из чистого шелка[125], взятую ею у родителей; от нее-то аббатиса и отрезала кусок, употребив его по своему усмотрению; из оставшегося же куска, поскольку он был к тому пригоден, она сшила покров, достойный украшать алтарь; из остатка же алтарного покрова она выкроила пурпурную кайму на платье своей племянницы; таким образом, по ее словам, она употребила шаль на нужды монастыря. Все это подтвердила Дидимия, подарившая эту шаль. По поводу приобретения золотых листочков и повязки, украшенной золотом, у аббатисы нашелся свидетель Маккон, ваш слуга[126], присутствовавший там, через которого она получила от жениха девушки, упомянутой племянницы, 20 золотых; из них-то она, не скрываясь, и сделала это украшение, ничего не употребив из монастырских вещей.

Затем спросили Хродехильду и Базину, может быть, они уличат аббатису — чего да не будет! — в каком-либо прелюбодеянии или поведают о каком-либо убийстве, совершенном ею, или чародействе, или о преступлении со смертной казнью. Они ответили, что ничего не могут больше добавить, кроме того, что уже сказали, и то, в чем они ее обвиняли, она делала, по их мнению, вопреки [монастырскому] уставу. Наконец они сообщили нам, что монахини, которых мы считали невинными, понесли во чреве. Случилось это как по их греховности, так и из-за того, что ворота в монастыре были сломаны, и несчастным женщинам, находившимся столько месяцев без присмотра со стороны своей аббатисы, было позволено совершать все, что они ни пожелают. Расспросив их по очереди и не [301] найдя вины для отстранения аббатисы, мы, сделав ей отеческое внушение по поводу весьма неразумных поступков, попросили ее, чтобы она впредь вела себя безупречно.

Затем мы расследовали дело противной стороны, совершившей более тяжкие преступления. А именно: они пренебрегли советом своего епископа, данным им еще в монастыре, чтобы они не выходили за пределы монастыря, но они, повергнув на землю епископа и оставив его в обители в высшей степени униженным, сломали запоры и двери и в насмешку над ним ушли; к ним присоединились и прочие, увлеченные их греховным поступком. Кроме того, когда по приказанию королей епископ Гундегизил и епископы его церковной провинции прибыли в Пуатье для расследования этого дела и пригласили их на допрос в монастырь, они пренебрегли приглашением. Тогда сами епископы отправились к базилике блаженного Илария, исповедника, где находились монахини, и когда они пришли туда и начали увещевать их, как подобает заботливым пастырям, те подняли бунт, избили палками как епископов, так и их слуг и пролили кровь диаконов[127]. Затем когда по повелению государей-королей туда был направлен по этому делу достойный муж, пресвитер Тевтар[128], и когда был установлен срок судебного разбирательства, они, не дождавшись этого времени, как бешеные, ворвались в монастырь, подожгли во дворе бочки, взломали ломами и топорами двери, развели костер, избили и ранили монахинь, находившихся во дворе монастыря и даже в самих часовнях, ограбили монастырь, сорвали с аббатисы одежды, растрепали у нее волосы и выставили ее на посмеяние, силой протащив по улице, и бросили в темницу; хотя ее и не связали, однако она не была свободной[129]. Когда наступил день праздника пасхи, епископ предложил за заключенную выкуп, с тем чтобы она присутствовала во время крещения, но никакими уговорами он не добился исполнения этой просьбы. Более того, Хродехильда ответила, что они ничего не знали об этом и не распорядились [отпустить ее], к тому же она утверждала, что только по ее слову аббатиса не была убита ее людьми. Отсюда ясно, что убийство замышлялось[130]. Это можно понять и по тому, что они, ожесточась, убили у могилы блаженной Радегунды монастырского слугу, убежавшего туда, и, усугубляя преступление, в ответ на просьбы отнюдь не прекращали избиение, но дерзко ворвались в монастырь и овладели им, и на приказание государей предстать мятежникам перед судом ответили отказом, и вопреки воле королей они все более вооружались стрелами и копьями и позорным образом выступили против графа и народа. Затем они пришли на объявленное судебное разбирательство, взяв с собой тайно похищенный пресвятой честной крест на недостойное глумление, тем самым они усугубили еще свою вину; эту святыню они после были вынуждены возвратить в церковь.

Поскольку преступления были признаны тяжкими и поток обвинений против них не только не уменьшался, а все более возрастал, мы сказали им, чтобы они за свою вину попросили у аббатисы прощения и возвратили то, что ими было незаконно присвоено. Но они не захотели этого сделать, а все больше стали помышлять о том, как бы ее убить, о чем они открыто [302] объявляли. После того как мы извлекли и перечитали церковные установления, мы сочли, что будет наиболее справедливым, если, прежде чем они понесут надлежащее покаяние, они будут отлучены от церкви, аббатиса же будет возвращена на прежнее место. Это мы сделали по вашему [королевскому] повелению, как это предусмотрено церковным чином, соблюдая церковные установления, невзирая на лица. Что касается монастырского имущества и даров государей-королей, ваших родителей, то все это, как они признались, находится у них, и они добровольно никоим образом его нам не возвратят. Для возмещения имущества монастырю вы должны по вашей благочестивости и власти принудить их королевским указом вернуть все это, дабы ваши дары и дары прежних королей сохранялись навечно. И не позволяйте им, чтобы не случилось еще более худшего, возвращаться в сие место, которое они безбожно и вероломно разорили. И не позволяйте им надеяться на возвращение, покуда все это с помощью божией не будет восстановлено. Пусть при католических королях все принадлежит богу. Пусть церковь не несет никакого убытка. Пусть соблюдение установлении отцов церкви нам помогает в вере, а вам приносит пользу. Да хранит и ведет вас господь, наш Иисус Христос, и, продлевая царствование ваше, дарует вам вечную жизнь!»

17. Затем, когда судебное решение было вынесено и они были отлучены от церкви, а аббатиса была возвращена в монастырь, они отправились к королю Хильдеберту. Множа злодеяния, они назвали королю каких-то лиц, которые якобы не только развратничали с самой аббатисой, но даже ежедневно отправляли послания к его недоброжелательнице — Фредегонде. Услышав об этом, король велел привести к нему этих людей в оковах. Но когда их допросили и никакой вины за ними не нашли, им приказали удалиться.

18. За несколько дней до этого, когда король входил в часовню своего дома в Марленхайме, его слуги увидели незнакомого человека, стоящего поодаль, и спросили его: «Кто ты? Откуда пришел? Какое у тебя дело? Ведь мы не знаем тебя». Когда же тот ответил: «Я из вашей свиты», его немедленно вытащили из часовни и допросили. Он тотчас признался, говоря, что его послала королева Фредегонда убить короля, и добавил: «Нас двенадцать человек, посланных ею, шесть прибыли сюда, а другие шесть остались в Суассоне, дабы ввести в заблуждение королевского сына[131]. И пока я выжидал момента, чтобы в часовне предать убиению короля Хильдеберта, меня охватил страх, и я уже не помышлял о том, чтобы выполнить то, чего желал». После этих слов его тотчас подвергли жестоким пыткам, и он назвал остальных сообщников. После того как их отыскали в различных местах, одних заключили в темницу, других оставили в живых, отрубив им руки, а некоторым отрезали носы и уши и отпустили их на посмеяние. Однако многие из заключенных, страшась различного рода пыток, сами пронзили себя мечами, а некоторые умерли во время пыток — свершалось возмездие короля.

19.[132] Суннегизила же вновь подвергли пыткам, каждый день его били плетьми и ремнями. Раны его гноились, но как только гной вытекал и раны начинали закрываться, пытки возобновлялись. Под пытками он сознался [303] не только в причастности к смерти короля Хильперика[133], но и в прочих преступлениях. К этим признаниям он еще добавил, что соучастником составленного Раухингом, Урсионом и Бертефредом заговора по убийству короля Хильдеберта был Эгидий, епископ реймский[134]. Епископа тотчас схватили и доставили в город Мец, несмотря на то, что он был сильно изможден длительной болезнью. И когда он там находился под стражей, король повелел созвать епископов для суда над Эгидием; и собраться они должны были в начале октября в городе Вердене. Поскольку другие епископы упрекнули короля в том, что он приказал увести Эгидия из города без расследования и заключить под стражу, король разрешил ему вернуться в свой город, разослав при этом, как мы сказали, ко всем епископам своего королевства письма, чтобы они прибыли в середине ноября в упомянутый город для слушания дела. В то время шли обильные дожди, было очень много воды, стоял невыносимый холод, дороги раскисли от грязи и реки вышли из берегов. Несмотря на это епископы не посмели ослушаться приказания короля. И вот, когда они собрались все вместе, их доставили в город Мец, где находился и упомянутый Эгидий.

Тогда король, объявив его своим врагом и предателем страны, поручил ведение дела бывшему герцогу Эннодию. Первым пунктом обвинения Эннодия был следующий: «Скажи мне, епископ, что побудило тебя покинуть короля, в чьем городе ты был облечен саном епископа, и присоединиться к свите короля Хильперика, который всегда выказывал себя недругом нашего государя-короля и который убил его отца, обрек его мать на изгнание и захватил [часть] его королевства[135], и почему в тех городах, в которые, как мы сказали, он вероломно вторгся и которые подчинил своей власти, ты удостоился получить от него поместья из государственных владений?». На что Эгидий ответил: «Не могу отрицать, что я был приближенным короля Хильперика, однако приверженность эта никогда не шла во вред королю Хильдеберту. Виллы же, о которых ты упоминаешь, я получил по дарственным грамотам короля [Хильдеберта]». Когда Эгидий предъявил для всеобщего обозрения эти грамоты, король отрекся, сказав, что не совершал этого дарения. Разыскали Оттона, который тогда был референдарием[136], чьей подписью, оказавшейся поддельной, была скреплена грамота. Оттон явился и сказал, что он не ставил своей подписи под этой грамотой. Действительно, подпись, сделанная якобы его рукой, на этой грамоте была поддельной. Таким образом, в этом деле епископ прежде всего был уличен в подлоге.

После этого были оглашены письма, направленные Хильперику, в которых содержалась клевета на Брунгильду, а также письма Хильперика к епископу, в которых, между прочим, были следующие слова: «Пока корень чего бы то ни было не уничтожат, побег, прорастающий из земли, не засохнет». Отсюда совершенно очевидно, что здесь писалось об убиении прежде Брунгильды, а после ее сына. Епископ же отрицал как то, что посылал эти письма от своего имени, так и то, что получал ответ на них от Хильперика. Но на суде присутствовал его доверенный слуга, у которого письма эти были занесены в почтовую книгу; вот почему у присутствующих [304] не возникло сомнения в том, что письма отправлялись епископом. Затем был оглашен договор, составленный [будто бы] от имени Хильдеберта и короля Хильперика, в котором содержалось следующее: после изгнания короля Гунтрамна они поделят между собой его королевство и города[137]. Однако король [Хильдеберт] сказал, что это было сделано без его ведома, говоря: «Это ты, епископ, натравил друг на друга моих дядьев, для того чтобы между ними вспыхнула междоусобица. Вот почему выступившее войско разрушило и опустошило город Бурж, округ Этампа и крепость Шатомейан[138]. В этой войне погибло много людей, души которых, как я думаю, будут призваны на суд божий по твоей милости». Этого епископ не мог отрицать. Ведь те письма также были найдены в одном из ларцов в королевской сокровищнице Хильперика и попали к Хильдеберту в то время, когда после убиения Хильперика его сокровища были вывезены из виллы Шель, расположенной близ города Парижа, и переданы ему, Хильдеберту[139].

Поскольку слушание этого дела все более затягивалось, появился Епифаний, аббат базилики святого Ремигия, и сказал, что Эгидий получил две тысячи золотых и много драгоценностей за сохранение верности королю Хильперику. Предстали перед судом также и послы, которые были с Эгидием у названного короля, и сказали: «Эгидий, оставив нас, долго беседовал с глазу на глаз с королем. О сказанном ими мы ничего не ведали, и лишь позднее мы узнали о вышеупомянутом опустошении». Так как Эгидий отрицал это, то аббат, который был постоянным соучастником этих секретных замыслов, назвал место, где были переданы ему упомянутые золотые монеты, и человека, который их передавал, и подробнейшим образом рассказал, как это произошло и как они договорились о свержении и убиении короля Гунтрамна и его самого [Хильдеберта]. И, уличенный еще раз, Эгидий сознался и в этом.

Когда созванные епископы узнали, что служитель господний был сообщником в совершении таких злодеяний, они, огорченные, попросили отсрочки на три дня для обсуждения дела, видимо, с тем, чтобы Эгидий, образумившись, смог изыскать какой-либо способ очистить себя от обвинений, которые были ему предъявлены. Когда же наступил третий день, епископы собрались в церкви и спросили Эгидия, может ли он чем-либо оправдаться. Но тот смутился и произнес: «Не медлите высказать свое мнение о моей вине. Ведь я знаю, что обречен на смерть по обвинению в нарушении верности его величеству, поскольку я всегда поступал во вред королю Хильдеберту и его матери и по моему замыслу произошло множество сражений, опустошивших немало селений в Галлии». Слыша таковые слова, епископы сокрушались о позоре собрата. Сохранив ему жизнь, они огласили церковные установления и исключили его из духовного сословия. Эгидия осудили на изгнание и тотчас доставили в город Аргенторат, ныне называемый Страсбургом[140]. На его место был посажен епископом Ромульф, сын герцога Лупа[141], облеченный уже в пресвитерский сан. Епифаний же, аббат базилики святого Ремигия, был отстранен от своего места. В кладовой епископа Эгидия было найдено много золота и серебра. То, что было получено за услуги в неправедных делах, [305] было внесено в королевскую казну, а добытое сбором повинностей и прочие доходы церкви были оставлены там.

20. На этом церковном соборе пала ниц перед епископами, моля о прощении, Базина, дочь короля Хильперика, которую, как мы упоминали выше, вместе с Хродехильдой отлучили от церкви[142]. Базина обещала вернуться в монастырь, почитать аббатису и ни в чем не нарушать устава. Хродехильда же поклялась, что до тех пор, пока аббатиса Левбовера будет оставаться в этом монастыре, она туда не возвратится. Но король добился для них обеих прощения, посему их вновь приняли в лоно церкви и велели вернуться в Пуатье. Базине, разумеется, повелели, как мы уже говорили, вернуться в монастырь, а Хродехильде повелели находиться в вилле, некогда принадлежавшей упомянутому ранее Ваддону[143] и подаренной ей королем.

21. А сыновья самого Ваддона скитались в окрестностях Пуатье и повсюду совершали различные преступления, убийства и грабежи. В самом деле, незадолго до этого они напали на торговцев, зарубили их темной ночью мечами и унесли их вещи. Кроме того, они хитростью заманили в ловушку другого человека, наделенного властью трибуна[144], убили его и присвоили его вещи. Когда граф Маккон[145] пытался положить этому конец, они испросили аудиенцию у короля. Когда же и граф отправился ко двору, чтобы, как обычно, внести в государственную казну надлежащую [сумму] налога[146], то перед королем предстали и они и поднесли ему великолепную перевязь, украшенную золотом и драгоценными каменьями, и удивительный меч, рукоять которого была сделана из золота и украшена испанскими самоцветами. Но так как король узнал, что те преступления, о которых он был наслышан, действительно совершены ими, он приказал заковать их и подвергнуть пыткам. Под пытками они открыли, где спрятаны сокровища их отца, похищенные им из имущества упомянутого Гундовальда[147]. Немедленно послали людей на поиски, и они нашли много золота, серебра и различных драгоценных изделий, украшенных золотом и каменьями. Все это было внесено в королевскую казну. После этого старшего из сыновей Ваддона обезглавили, а младшего осудили на изгнание.

22. А Хульдерик-сакс[148] после совершенных им различных преступлений и убийств, насилий и многих других злодеяний ушел в город Ош, где находилось владение его жены. И когда король услышал о его преступных деяниях, он велел убить его. Однажды ночью Хульдерик выпил так много вина, что задохся, и его нашли мертвым в своей постели. Утверждали, что он был зачинщиком того, упомянутого выше, злодеяния, когда по воле Хродехильды избили служителей господних[149] в базилике святого Илария. Если это так, то бог покарал его за оскорбление, нанесенное слугам господним.

23. В том же году в ночное время землю озарило такое сияние, что можно было подумать, что наступил полдень. Кроме того, видели также, как ночью по небу часто пролетали огненные шары и освещали вселенную. Тогда же по поводу празднования дня пасхи было сомнение, потому что Викторий в своем пасхальном календаре написал[150], что пасха приходится [306] на пятнадцатый день после новолуния. Но чтобы христиане не справляли этот праздник в один и тот же день с иудеями, он добавляет: «Латиняне же справляют пасху на двадцать второй день после новолуния»[151]. Поэтому в Галлии многие справили праздник на пятнадцатый день после новолуния, а мы — на двадцать второй день[152]. Однако мы тщательно этот вопрос исследовали. И в самом деле, источники в Испании, которые по воле божией наполняются в день пасхи, наполнились водой в тот день, в который мы справляли пасху[153]. 14 июня было сильное землетрясение, на четвертый день недели ранним утром, когда начал брезжить рассвет. В середине октября[154] произошло затмение солнца, и сияние его настолько уменьшилось, что было почти таким же, как бывает от серпа луны на пятый день новолуния. Шли проливные дожди, осенью был сильный гром и сверх меры прибыла вода. Города Вивье и Авиньон сильно пострадали от паховой чумы[155].

24. На шестнадцатом году правления короля Хильдеберта, а это приходилось на тридцатый год правления короля Гунтрамна, в город Тур пришел из заморских стран некий епископ по имени Симон. Он нам сообщил о разрушении города Антиохии и поведал, как его взяли в плен и угнали из Армении в Персию. Ведь царь персов вторгся в армянские земли, захватил добычу, поджег церковь и этого епископа вместе с его общиной, как мм сказали, увел в плен. Тогда же персы попытались поджечь и базилику Сорока восьми святых мучеников, о которых я упоминал в книге о Чудесах[156] и которые претерпели мучения в той земле. Натаскав в базилику дров и облив их смолою, смешанной со свиным жиром, они подкинули туда пылающие факелы; однако все приготовленное для пожара отнюдь не занялось от огня. Так что, увидя «великие дела Божии»[157], они отступили от базилики. Но когда другой епископ услышал о пленении того, упомянутого священнослужителя, он через своих людей послал персидскому царю денежный выкуп. Получив денежный выкуп, царь освободил от оков рабства того епископа. И вот, покинув ту страну, он прибыл в Галлию, чтобы найти утешение среди благочестивых людей. Он, как было сказано, нам поведал о случившемся следующее.

Жил в Антиохии некий весьма благочестивый и щедрый на милостыни человек. У него была жена и дети. И с того времени, как у него появилась кое-какая собственность, не проходило ни одного дня, чтобы он отведывал свой обед, не позвав бедняка. Однажды, проходив по городу до самого вечера и не найдя бедняка, с которым он разделил бы трапезу, с наступлением ночи он вышел за ворота и обнаружил там человека в белой одежде, стоящего с двумя другими. Заметив его, он, как тот Лот[158], о котором рассказано в древней истории, исполненный страхом, молвил: «Быть может, государь мой, чужестранец сочтет достойным войти „в дом раба вашего“[159], отужинать и отдохнуть на ложе, а поутру „пойдете в путь свой“[160], куда хотите». Тот, что был постарше и держал в руке своей платок, сказал ему: «О божий человек, ты и ваш Симеон[161] не смогли спасти этот город от разрушения». И, подняв руку, он взмахнул платком над одной половиной города, и тотчас рухнули все здания[162] и все то, что было там построено. И там были раздавлены старики и [307] дети, мужчины и женщины, погибли люди обоего пола. Видя таковое, он упал, потрясенный и обликом самого мужа и грохотом разрушений на землю и лежал, как мертвый. И когда тот муж вновь поднял руку с платком над-другой половиной города, двое его спутников, бывших с ним, удержали его, заклиная его страшными клятвами пощадить другую половину города и не разрушать ее. И гнев того мужа утих, он удержал руку свою и, подняв человека, лежащего на земле, произнес: «„Иди домой[163]. Не бойся!“[164]. Ведь дети твои и жена, и все домочадцы твои спасены, и никто из них не погиб. Твоя усердная молитва и милостыни, что каждый день раздавал ты бедным, спасли тебя». И с этими словами они исчезли и более ему не являлись.

Вернувшись в город, он нашел половину города разрушенной и поверженной в прах с людьми и скотом; из них некоторых вытащили из-под обломков развалин мертвыми, немногие же были найдены изувеченными, но еще живыми. Однако нетронутым осталось то, о чем было сказано этому человеку самим — да позволено будет сказать — ангелом господним. И в самом деле, когда он возвратился, он нашел дом свой невредимым, и он оплакивал лишь близких, живших в других домах и погибших. И сохранила его и домочадцев среди неправедных людей десница господня, и был он спасен от опасности смерти, как упомянутый Лот некогда [был спасен] в Содоме[165].

25. А в Галлии, в Марсельской провинции, распространилась болезнь, о которой я часто упоминал. Области Анжера, Нанта и Ле-Мана постиг страшный голод. Ведь это было началом болезней[166], о которых сказал господь в Евангелии: «И будут глады и моры и землетрясения по местам[167]; и восстанут лжехристы и лжепророки и дадут знамения и чудеса на небе, чтобы прельстить избранных»[168]. Совершенно похожее произошло и ныне. Так, одного человека из Буржской области, как он сам впоследствии рассказывал, когда он пришел в лес, чтобы срубить деревья, нужные ему для какого-то дела, облепил рой мух, отчего в течение двух лет он был безумен; из этого можно уразуметь, что порча эта исходила от диавола. После этого тот человек прошел соседние города и дошел до Арльской провинции, и там, облачившись в шкуру, молился, как святой. И, искушая его, враг рода человеческого наделил его даром прорицания. После того, все глубже погрязая в великом грехе, он переменил место. Покинув упомянутую провинцию, он пришел в город Жаволь, называя себя великим и не боясь объявить себя даже Христом[169]. С ним была некая женщина, которую он выдавал за сестру и велел называть ее Марией. К нему стекалось множество народа, привозя с собой недужных, которым он возвращал здоровье своим прикосновением. Все те, кто к нему приходил, приносили ему золото, серебро и одежду. Он же, дабы легче совратить их, отдавал все это бедным. Распростершись на земле, он ревностно молился вместе с той женщиной, а поднявшись, понуждал стоявших вокруг него вновь поклоняться ему. Ибо он предсказывал будущее и предвещал одним болезни, другим несчастья, немногим грядущее спасение. Однако все это он совершал диавольскими ухищрениями и, не ведаю каким, волшебством. Совратил же он великое множество [308] народа, и не только людей довольно простых, но даже служителей церкви. Последовало же за ним более трех тысяч.

Между тем он начал раздевать и грабить некоторых из тех, кто встречался ему на пути; однако награбленное он раздавал неимущим. Он угрожал смертью епископам и горожанам[170] за то, что они отказывались поклоняться ему. Так, придя в область Веле, он дошел до места, называемого Пюи-ан-Веле, и встал со всем своим отрядом из сопровождавших его, построенным в боевом порядке, возле ближайших базилик, как бы для того, чтобы начать войну с Аврелием, который тогда был епископом. Вперед он выслал вестников, обнаженных людей, шутовски скачущих и пляшущих, дабы они возвестили о его прибытии. Удивившись этому, епископ направил к нему отважных людей разведать, что им нужно и что сие означает. Но когда один из них, который был старшим, склонился будто бы для того, чтобы припасть к коленям этого человека, намереваясь преградить ему путь, тот приказал схватить его и снять с него одежду. Но он тотчас обнажил меч и разрубил его. И упал сей Христос, которого скорее следует называть Антихристом, и умер; и все находившиеся при нем разбежались[171]. А Мария эта, когда ее подвергли пыткам, открыла все его выдумки и колдовские приемы. Однако те люди, которых он совратил по наущению диавола, уверовали в него, и они уже никогда не опамятовались и продолжали чтить его как Христа и верили, что Мария эта причастна к божественности. Но и по всей Галлии появилось много людей, которые подобным колдовством привлекали на свою сторону разных кликуш, которые в экстазе фанатизма объявляли этих [лжебогов] святыми, и в народе эти святые выдавали себя за великих. Из них многих мы видели и, порицая их, старались отвратить от заблуждения.

26. Скончался также епископ города Парижа Рагнемод[172]. И когда его брат, пресвитер Фарамод, добивался епископского сана, некий торговец Евсевий, родом сириец[173], поднеся множество даров, был посажен на это место. Облекшись в сан епископа, он удалил всю прислугу своего предшественника и взял слугами в свой епископский дом людей из сирийского племени. Умер и Сульпиций, епископ города Буржа[174], и кафедра его досталась Евстазию, диакону из Отёна.

27. Между франками в Турне возник раздор из-за того, что сын одного франка весьма гневно бранил сына другого франка за то, что тот, взяв в жены его сестру, оставил ее, свою законную супругу, и ходил к любовнице. Поскольку исправления провинившегося не последовало, то гнев этого юноши дошел до такой степени, что он со своими людьми напал на свояка и убил его; однако он и сам пал от рук тех, с кем пришел тот [убитый], так что с той и с другой стороны не осталось в живых никого, кроме одного, у которого уже не было противника. Так как из-за этого отцы той и другой стороны враждовали, королева Фредегонда часто призывала их к тому, чтобы они, оставив вражду, помирились, дабы неуступчивость в раздоре не привела к еще большему несчастью. Но поскольку увещеваниями утихомирить их ей не удавалось, она их обоих усмирила топором. А именно: она пригласила множество людей на пир [309] и велела этим троим[175] сесть на одну скамью. Трапеза затянулась до того времени, когда ночь окутала землю[176], но они по обычаю франков продолжали сидеть на своей скамье, как их посадили, хотя со стола было уже убрано. Они выпили много вина и сильно опьянели; их слуги, не менее пьяные, заснули в разных углах дома, кто где свалился. Тогда по приказанию Фредегонды трое мужчин с топорами встали позади тех трех франков, и в то время как те беседовали между собой, эти мужчины, размахнувшись, разом их порешили и удалились с пира. Имена же [убитых] людей были Харивальд, Леодовальд и Вальден.

Когда об этом сообщили их родственникам, те стали неотступно преследовать Фредегонду, направив к королю Хильдеберту нарочных [с просьбой], чтобы король приказал схватить ее и убить. Из-за этого в Шампани был созван народ, но пока он мешкал[177], Фредегонда с помощью своих людей была избавлена от опасности и поспешила в другую область.

28. После этого Фредегонда отправила гонцов к королю Гунтрамну с таким словами: «Пусть государь, мой король, прибудет в Париж и, пригласив моего сына, своего племянника, к себе, велит окрестить его; и пусть король соблаговолит воспринять его от священной купели и назвать его своим крестником». Выслушав таковые слова, король повелел отправиться в путь епископам, а именно: Этерию из[178] Лиона , Сиагрию из Отёна[179], Флаву из Шалона[180] и другим, кого он пожелал, и прибыть им в Париж, говоря, что он сам последует за ними. К этому назначенному дню явились туда также многие вельможи из его королевства — доместики и графы, чтобы приготовить все необходимое для пребывания там короля. Однако король, решив ехать ради этого события, задержался из-за болезни ног. Когда же он поправился, то прибыл в Париж, откуда поспешил в виллу Рюэй, расположенную в области этого города, и, пригласив к себе мальчика, приказал приготовить купель для крещения в деревне Нантер.

Во время этих событий к нему пожаловали послы короля Хильдеберта и сказали: «Не ты ли недавно обещал своему племяннику Хильдеберту, что не свяжешь себя дружбой с его врагами[181]. Но, как мы видим, ты нисколько не соблюдаешь свое обещание, а вернее сказать, не исполняешь того, что обещал, и возводишь дитя на королевский трон города Парижа[182]. Однако бог тебя осудит за то, что ты не помнишь о том, что ты по своей же воле обещал». В ответ на эти слова король сказал им: «Я не нарушаю обещание, данное мною племяннику моему, королю Хильдеберту. В самом деле, не подобает ему гневаться, если я восприму от святой купели его двоюродного брата, сына моего брата, ибо ни один христианин не должен отказывать в подобной просьбе. И, видит бог, я хочу ее выполнить не с каким-то дурным умыслом, а от чистого сердца, ибо я страшусь навлечь на себя гнев божий. Ведь если я стану его восприемником от купели, это не будет унижением нашему роду. Уж если хозяева становятся восприемниками своих слуг от святого источника, то почему же мне нельзя воспринять близкого родственника и сделать его через крещение духовным сыном? Теперь удалитесь и скажите вашему государю так: „Договор, который я заключил с тобой, я хочу [310] сохранить нерушимым, и этот договор, если только он не будет нарушен по твоей вине, мною никоим образом не будет нарушен“». И после этих слов послы удалились, а король, подойдя к святой купели, подвел к ней мальчика креститься. И когда король воспринял его от купели, он пожелал назвать его Хлотарем, сказав так: «Пусть дитя растет и будет достойным этого имени, пусть обладает такою же силою, какой некогда [обладал] тот, чье имя он принял»[183]. После обряда крещения король пригласил мальчика на обед и щедро одарил его. И король также был приглашен им [племянником] на пир, откуда он [король] удалился с богатыми дарами, решив возвратиться в город Шалон.

29. Здесь начинается рассказ о чудесных деяниях и о кончине аббата Аредия, который в этом году, призванный господом, покинул землю и отошел в царствие небесное. Аредий был жителем города-Лиможа и происходил не из простой семьи, но из весьма знатного в тех местах рода. Его передали королю Теодоберту и включили в число придворных детей. А в городе Трире жил в то время епископ Ницетий, человек исключительной святости, почитавшийся в народе не только проповедником удивительного красноречия, но и славнейшим в совершении добрых и чудесных деяний. Увидев юношу во дворце короля, Ницетий заметил в его лице нечто благостное и велел ему следовать за ним. И тот, покинув королевский дворец, последовал за ним. И когда они вошли в келью и начали беседовать о божественном, юноша испросил у блаженного епископа наставить его, научить, воспитать и упражняться с ним в чтений Священного писания. И когда он, исполненный рвения к этому занятию, уже был при упомянутом епископе и принял пострижение, то однажды из-под церковного свода во время пения псалмов в церкви слетел голубь и, легко покружив вокруг юноши, сел ему на голову, что знаменовало, как я думаю, то, что юноша уже преисполнился благостью духа божия[184]. Когда он не без смущения пытался отогнать голубя, тот, немного покружив вокруг него, вновь садился ему или на голову, или на плечо; голубь не покидал его не только в церкви, но и когда он входил в келью епископа. Так продолжалось многие дни, и епископ наблюдал сие не без удивления.

Отсюда божий человек, преисполнившись, как мы сказали, духа святого, после смерти отца и брата возвратился на родину, дабы утешить свою родительницу Пелагию, у которой никого из близких не осталось, кроме этого ее отпрыска. Но так как он предавался постам и молитвам, он попросил мать взять на себя все заботы по дому. А именно: присмотр за прислугой, возделывание полей и уход за виноградниками, чтобы ничто не мешало ему и не отвлекало его от молитвы; только одно право он оставил за собой — самому руководить возведением церквей. Что же дальше? Он построил божьи храмы в честь святых, изыскал мощи этих святых, некоторых из своих слуг постриг в монахи и основал монастырь, в котором соблюдали устав не только Кассиана, но также и Василия[185]и других аббатов, установивших порядок монастырской жизни. А его набожная мать заботилась о пище и об одежде для монахов. Хотя она и была обременена этой обязанностью, однако не забывала воздавать хвалу [311] господу и неустанно, даже выполняя какую-либо работу, возносила молитву ко господу, словно кадила ладан, угодный богу.

Между тем к святому Аредию начали стекаться немощные, которым он возвращал здоровье, возложив на [голову] каждого руки, скрещенные наподобие креста. Если бы я захотел перечислить имена этих людей, то не смог бы ни назвать их всех, ни вспомнить. Одно только я знаю, что какой бы недужный ни приходил к нему, он возвращался от него исцеленным. И все же я поведаю о самых дивных его чудесах.

Однажды вечером, когда он и его мать совершали путь, поспешая к базилике святого Юлиана-мученика, они пришли в какое-то местечко. А было это место сухим и бесплодным, без единого ручейка. И мать его сказал ему: «Сын мой, у нас нет воды, как мы сможем провести здесь эту ночь?». И он, простершись, очень долго молился господу, затем, поднявшись, воткнул в землю прут, который был у него в руке, и, повернув его два или три раза вокруг своей оси, с радостным видом извлек его; и вскоре появилась такая сильная струя воды, что хватило питья не только им самим на эту ночь, но даже осталось вдоволь для скота [лошадей]. Совсем же недавно в дороге его застала дождевая туча, которая все приближалась; заметив ее, он наклонил голову к шее лошади, на которой ехал, и простер руки с молитвой ко господу. Когда он кончил молиться, облако разделилось на две части, и пролился сильный дождь; однако на них [Аредия и его лошадь] не упало ни единой капли дождя.

А вот еще случай. У Вистримунда, по прозвищу Таттон, жителя Тура, сильно разболелись зубы, отчего у него распухла даже челюсть. Когда он посетовал на это преподобному мужу, тот возложил руку на больное место, боль тотчас утихла и никогда потом не возобновлялась и не мучила этого человека. Об этом поведал сам Вистримунд. О знамениях же, которые сотворил господь его руками с помощью чудотворных мощей Юлиана-мученика и блаженного Мартина-исповедника, я написал в книге о Чудесах[186] со слов самого Аредия.

Совершив с помощью Христовой это и множество других чудесных деяний, он [Аредий] прибыл в Тур после праздника святого Мартина[187] и, пробыв там немного, сказал нам, что ему недолго осталось жить в мире сем и что весьма скоро он должен расстаться с жизнью. Простившись, он удалился, воздавая благодарения богу за то, что, прежде чем умереть, сподобился облобызать могилу блаженного епископа. Придя в свою келью, он составил завещание, сделал необходимые распоряжения, отписал наследство святым Мартину и Иларию, епископам. После этого он заболел и мучился дизентерией. А на шестой день его болезни одна женщина, в которую часто вселялся нечистый дух и которую святой не мог очистить от него, после того как руки у нее за спиной сами собой связались, стала кричать такие слова: «Бегите, горожане, ликуйте, люди, выходите навстречу мученикам и исповедникам, которые собираются на похороны Аредия. Смотрите, вот Юлиан из Бриуда, Приват из Манда, Мартин из Тура и Марциал из своего города. Вот и Сатурнин из Тулузы, Дионисий из города Парижа и прочие, что живут на небесах и коих вы почитаете как исповедников и мучеников божиих». Когда она начала так кричать в [312] начале ночи, хозяин связал ее, но он никак не мог ее удержать. Порвав путы, она поспешила к монастырю, выкрикивая подобные слова. И вскоре преподобный муж испустил дух, получив истинное свидетельство того, что он был принят ангелами. А эта женщина вместе с другой женщиной, тоже мучимой злым духом, на похоронах Аредия, как только его зарыли в могилу, очистились от порчи, наведенной врагом рода человеческого. И я думаю, что он потому только не смог очистить этих женщин при своей жизни по велению божьему, чтобы чудом этим ознаменовались его похороны. А после совершения обряда некая женщина, рот у которой открывался, но она не издавала ни звука, пришла к его могиле, облобызала ее и вновь обрела дар речи.

30. В этом году в апреле месяце страшная чума поразила людей, живущих в областях Тура и Нанта, так что каждый заболевший некоторое время сначала страдал головной болью, а потом испускал дух. Но после дней молений, строгого воздержания и поста и раздачи милостыни сила гнева господня утихла и бедствие отступило.

А в городе Лиможе из-за нарушения дня воскресного, в который выполняли общественные работы, многие погибли от небесного огня. Ибо свят этот день, первым увидевший созданный свет вначале и ставший свидетелем воскресения господа, вот почему он должен соблюдаться христианами со всей строгостью, и нельзя в этот день отдаваться каким бы то ни было общественным делам. В Type тоже некоторые сгорели от этой молнии, но не в воскресный день.

Была сильная засуха, которая выжгла всю траву, поэтому среди мелкого и вьючного скота начался страшный мор, и осталось лишь немного скота для размножения, как предсказал пророк Аввакум: «И не станет овец из-за корма и не будет рогатого скота в стойлах»[188]. И чума эта свирепствовала не только среди домашнего скота, но и среди диких зверей. В самом деле, в лесных зарослях находили много дохлых оленей и прочих животных, лежащих на дорогах. От сильных дождей и от разлива рек погибло сено, урожай хлеба был ничтожно мал, а виноградники дали обильный урожай; хотя на дубах и появились желуди, но они не созрели.

31. Во имя Христово! Хотя мне и казалось уместным рассказать в предыдущих книгах кое-что о епископах Тура, однако ради упорядочения повествования и подсчета епископов я почел нужным вернуться к началу того времени, когда впервые в город Тур пришел проповедник.

Первым епископом, посланным туда папой Римским, в первом году правления Деция[189], был Катиан[190]. В этом городе в то время жило много язычников, которые предавались идолопоклонству, некоторых из них Катиан своей проповедью обратил ко господу. Но иногда ему приходилось скрываться от преследования властей, потому что когда они его встречали, они часто его бесчестили и поносили, и в день господний[191] он тайно отправлял праздничную службу с немногими, как мы сказали, обращенными им же христианами в подземельях и потаенных местах. Был же он весьма благочестивым и богобоязненным человеком; и если бы он не был таким, он, вероятно, не оставил бы из любви ко господу дом, родителей и родину. В этом городе, как говорят, он прожил в таких [313] тяжелых условиях пятьдесят лет и почил в мире; его погребли на кладбище того самого местечка, которое принадлежало христианам. И епископское место оставалось свободным 37 лет[192].

На первом году правления Константа[193] вторым епископом был поставлен Литорий[194]. Он был жителем Тура и весьма благочестивым человеком. Он построил первую епископскую церковь в городе Туре, поскольку многие уже были христианами; и им же был перестроен дом одного сенатора под первую в городе базилику. В его время в Галлии начал проповедовать святой Мартин. Литорий был епископом 33 года и почил в мире; его погребли в вышеупомянутой базилике, которая и сегодня называется его именем.

На восьмом году правления Валента и Валентиниана[195] третьим епископом поставлен был святой Мартин. А был он уроженцем города Сабарии в Паннонии[196]. Вначале он из любви своей к богу основал монастырь в городе Милане[197] в Италии. Но за то, что он бесстрашно проповедовал святую троицу, еретики побили его палками и изгнали из Италии, и он пришел в Галлию. Он обратил в христианство многих язычников, разрушил их храмы и статуи, явил народу много чудес; так, до получения сана епископа он воскресил двух усопших, после же получения этого сана он воскресил лишь одного. Он перенес [в Тур] тело блаженного Катиана и похоронил его рядом с захоронением святого Литория в названной его именем базилике. Он помешал Максиму в Испании обратить меч против еретиков[198]; он решил, что для них довольно будет изгнания из церквей и из общины православных [католиков]. Итак, по свершении земной своей жизни, он умер на 81-м году в деревне Канде, в области своего города[199]. Из этой деревни тело его перевезли на корабле и погребли в Type, в том месте, где теперь почитается его могила. О житии его написано сочинение Сульпиция Севера[200] в трех книгах. Но даже и теперь он являет себя чрез множество чудес. А в монастыре, который ныне называется Великим[201], он построил базилику в честь святых апостолов Петра и Павла. В местечках Ланже, Сонне, Амбуаз, Жирен-ла-Лат, Турнон и Канд он также построил церкви, после того как разрушил языческие храмы и окрестил язычников. А был он епископом 26 лет, 4 месяца и 17 дней. И после его смерти епископское место пустовало 20 дней.

На втором году правления Аркадия и Гонория[202] четвертым епископом поставлен был Брикций[203]. А был он жителем Тура. На 33-м году его епископства жители Тура обвинили его в прелюбодеянии[204], изгнали его и посадили епископом[205] Юстиниана. Но Брикций отправился к папе в Рим. Юстиниан же последовал за ним, но скончался в городе Верчелли. Жители Тура, все еще настроенные недоброжелательно [к Брикцию], поставили епископом[206] Арменция. А Брикций провел у папы в Риме семь лет, и так как папа нашел его невиновным, то повелел ему возвратиться в свой город. Здесь он построил небольшую базилику над захоронением блаженного Мартина и сам был там[207] погребен . И когда он входил в ворота, через другие ворота выносили умершего Арменция. После того как Арменция похоронили, Брикций вновь получил епископскую [314] кафедру. Говорят, что он основал церкви в селениях Калатонн, Бреш. Пон-дё-Руан, Бризе и Шинон. И всего лет его епископства было 47. А когда он умер, его погребли в базилике, которую он сам построил над захоронением святого Мартина.

Пятым епископом поставлен был Евстохий[208], муж благочестивый и богобоязненный, из сенаторского рода. Говорят, что он основал церкви в селениях Реньяк, Изёр, Лош и Доль. Кроме того, он построил церковь внутри городских стен, в которую поместил мощи святых мучеников Гервасия и Протасия, а сии мощи, как об этом упоминает в своем письме святой Павлин[209], были доставлены святому Мартину из Италии. Евстохии занимал епископскую кафедру 17 лет[210] и был похоронен в базилике, построенной епископом Брикцием над погребением святого Мартина.

Шестым епископом поставлен был Перпетуй[211]. Он, как говорят, также был из сенаторского рода, являлся родственником своего предшественника и был очень богатым человеком; владения его были в окрестностях многих городов. Он снес базилику, ранее построенную епископом Брикцием над погребением святого Мартина, и возвел другую, более просторную, построенную удивительно искусно, под своды коей он перенес святые останки самого почитаемого божия угодника[212]. Он установил посты и молитвенные бдения, и порядок их соблюдения в течение года. Рукопись этих правил дошла до нас. Последовательность их такова:

После троицы в четвертый и шестой день недели до дня рождества святого Иоанна [Предтечи][213].

С 1 сентября до 1 октября — дважды в неделю.

С октября до смерти владыки святого Мартина[214] — дважды в неделю.

Со дня смерти владыки Мартина до рождества Христова[215] — трижды в неделю.

Со дня рождения святого Илария[216] до середины февраля — дважды в неделю.

На рождество Христово в кафедральной церкви.

На крещение[217] в кафедральной церкви.

В день святого Иоанна в базилике владыки Мартина.

В престольный день святого Петра[218] в той же базилике.

27 марта, в праздник воскресения господа нашего Иисуса Христа, в базилике владыки Мартина.

На пасху в кафедральной церкви.

В день вознесения[219] в базилике владыки Мартина.

На троицу в кафедральной церкви.

В день усекновения главы святого Иоанна [Предтечи][220] в базилике при баптистерии.

В день святых апостолов Петра и Павла[221] в базилике их имени.

В день святого Мартина[222] в базилике его имени.

В день святого Симфориана[223] в базилике владыки Мартина.

В день святого Литория[224] в базилике его имени.

Также в день святого Мартина в базилике его имени[225].

В день святого Брикция[226] в базилике владыки Мартина.

В день святого Илария в базилике владыки Мартина.

Епископ Перпетуй возвел, сохранившуюся до наших дней, базилику святого Петра, в которую он встроил свод прежней[227] церкви. Он также построил базилику святого Лаврентия в Монлуи. В его время были построены церкви в селениях Авуан, Мон, Барру, Баллан и Верну. Он составил завещание, по которому все, чем он владел в разных городах, передал церквам этих городов, немалую долю оставив и церкви Тура. Епископом же он был 30 лет и погребен в базилике святого Мартина.

Седьмым епископом поставлен был[228] Волузиан, из сенаторского рода, муж благочестивый и весьма богатый; он был родственником своего предшественника, епископа Перпетуя. В его время в нескольких городах Галлии уже правил Хлодвиг. И поэтому готы заподозрили этого епископа в том, что он хочет отдаться под власть франков, и его осудили на изгнание в город Тулузу, где он и умер. В его время было основано селение Мантелан и построена в Великом монастыре[229] базилика святого Иоанна [Крестителя]. А был он епископом 7 лет и 2 месяца.

Восьмым епископом поставлен был Вер[230]. Он также вызвал у готов подозрение по упомянутой причине и был отправлен в изгнание, где и окончил жизнь. Свое состояние он раздал церквам и ближайшим к нему лицам. А был он епископом 11 лет и 8 дней.

Девятым епископом был Лициний[231], житель Анжера. Он из любви к богу отправился на Восток и посетил святые места[232]. Возвратившись оттуда, он основал на землях своего владения в области Анжера монастырь, затем после смерти святого аббата Венанция занял место аббата в монастыре и оттуда был взят для рукоположения в епископы. В его время в Type побывал после своей победы над готами король Хлодвиг[233]. А Лициний был епископом 12 лет, 2 месяца и 25 дней и погребен в базилике святого Мартина.

Десятое место в перечне занимают Теодор и Прокул, поставленные епископами по повелению королевы, блаженной Хродехильды, так как они, уже будучи епископами, последовали за ней из Бургундии и были изгнаны из своих городов из-за враждебности к ним [жителей][234]. А были они оба очень старыми, вместе пастырствовали в Туре всего два года и погребены в базилике святого Мартина.

Одиннадцатый епископ Динифий[235] также пришел из Бургундии. Он получил сан епископа по выбору упомянутой королевы. Она одарила его богатством из королевской казны и предоставила ему возможность распоряжаться этими дарами по своему желанию. Большинство лучших вещей он оставил своей церкви; одарил он и наиболее приближенных к нему лиц. А был он епископом 10 месяцев и погребен в базилике святого Мартина.

Двенадцатым епископом был Оммаций[236], житель Клермона, родом он был из сенаторов, у него были весьма обширные земельные владения. [316] Составив завещание, он отказал свое имущество церквам городов, близ которых были его земли. Он сам надстроил церковь, что стоит внутри стен города Тура и прилегает к одной из этих стен, и освятил ее мощами святых Гервасия и Протасия. Он заложил базилику святой Марии внутри городских стен, которую оставил недостроенной. А епископом он был 4 года и 5 месяцев[237] и после своей смерти был погребен в базилике святого Мартина.

Тринадцатым епископом поставлен был Леон[238], бывший аббат базилики святого Мартина. Был же он мастером по дереву и строил также башни, крытые чистым золотом, некоторые из которых сохранились и доныне. Был он также искусным и в других ремеслах. А епископом он был 6 месяцев[239] и погребен в базилике святого Мартина.

Четырнадцатым епископом поставлен был Францилион[240], житель Пуатье, из сенаторского рода. У него была жена по имени Клара, однако детей у него не было. У каждого из них были весьма обширные земельные владения, которые они принесли в дар прежде всего базилике святого Мартина, некоторую же часть земли оставили своим близким. А был он епископом 2 года и 6 месяцев; после своей смерти погребен в базилике святого Мартина.

Пятнадцатым епископом был[241] Инъюриоз, житель Тура, хотя он был низкого происхождения, однако был свободнорожденным. В его время умерла королева Хродехильда. Он закончил возведение церкви святой Марии внутри стен города Тура. В его время была построена и базилика святого Германа[242]. Кроме того, были основаны местечки Нейи[243] и Люзиль. Он установил, чтобы в кафедральной церкви произносились третья и шестая молитвы, что во имя божия совершается и ныне. А был он епископом 16 лет, 11 месяцев и 24 дня и после своей смерти погребен в базилике святого Мартина.

Шестнадцатым епископом был поставлен Бавдин, бывший референдарий короля Хлотаря[244]; у него были дети, и он был щедрым на милостыни. Он раздал бедным даже золото, которое оставил его предшественник, более 20 тысяч солидов[245]. В его время было основано другое селение Нейи. Он учредил общую трапезу для каноников[246]. А был он епископом 5 лет и 10 месяцев и после своей смерти погребен в базилике святого Мартина.

Семнадцатым епископом был поставлен Гунтар[247], бывший аббат монастыря святого Венанция. Когда он был аббатом, он выказал себя весьма разумным человеком и часто исполнял посольские поручения между франкскими королями. Но после того как его рукоположили в епископы, он пристрастился к вину и стал почти невменяемым. При этом он делался столь безумным, что не мог узнать своих сотрапезников, которых хорошо знал; однако он нередко их бранил и упрекал. А был он епископом 2 года, 10 месяцев и 22 дня. А после своей смерти погребен в базилике святого Мартина. После него епископская кафедра оставалась свободной один год.

Восемнадцатым епископом был поставлен пресвитер Евфроний[248] из вышеупомянутого сенаторского рода. Был он человеком удивительной святости, [317] с юного возраста ставшим служителем божиим. В его время город Тур сгорел вместе со всеми церквами во время большого пожара[249]; из них после две он восстановил сам, а третью, более раннюю, оставил заброшенной. Но впоследствии базилика святого Мартина также сгорела во время пожара, что случилось по вине Вилиахара, который нашел там убежище от преследований покойного Храмна[250]; позже Евфроний на средства короля Хлотаря покрыл ее оловом[251]. В его время была построена базилика святого Винценция[252]. Были построены церкви в деревнях Туазле, Сере и Орбиньи. А был он епископом 17 лет[253]; умер в возрасте семидесяти лет и погребен в базилике святого Мартина. И епископская кафедра оставалась незанятой 19 дней.

Девятнадцатым епископом был я, недостойный Григорий, получивший церковь города Тура, в коей были посвящены в епископский сан святой Мартин и другие служители господни. Церковь я застал обгоревшей и разрушенной, я ее заново отстроил, расширил и сделал выше, и освятил на семнадцатом году своего епископства. В ней, как я узнал от старцев-пресвитеров, предки хранили мощи блаженных, принесенные из Акавна[254]. Я даже нашел и сам ковчежец в сокровищнице церкви святого Мартина, в которой мощи, принесенные сюда ради чудодейственной силы, проявляемой при почитании упомянутых блаженных, от плесени обратились в прах. И в то время как в их честь совершались молитвенные бдения[255], я возжелал еще раз увидеть их при зажженной свече. Пока мы внимательно их рассматривали, привратник храма божьего сказал: «Здесь есть камень с закрывающейся крышкой, что в нем, я не ведаю, но об этом, как я знаю, не ведали также и прежние привратники, служившие здесь. Я принесу его, и вы тщательно исследуете, что там внутри». Когда он принес камень, я его раскрыл и нашел в нем серебряный ковчежец, в котором лежали мощи не только блаженного воинства, но и многих святых, мучеников и исповедников. Мы нашли, кроме того, и другие камни, выдолбленные внутри таким же образом, как и первый, в которых хранились мощи святых апостолов и святых мучеников. Этому дару свыше я подивился и воздал благодарение; и когда были отслужены молебны и обедни, я поместил святые реликвии в церкви. В часовню святого Мартина, примыкающую к самой церкви, я поместил мощи святых мучеников Космы и Дамиана. Найдя стены святой базилики обгоревшими от пожара[256], я велел городским мастерам расписать и украсить их столь же искусно, как было раньше. При самой базилике я велел построить баптистерий, а который поместил мощи святого Иоанна и Сергия-мученика; а в старый баптистерий я поместил мощи святого мученика Бенигна. Кроме того, во многих местах в окрестностях Тура я освятил и прославил святыми реликвиями церкви и часовни, о чем говорить много я почел излишним.

Я написал десять книг «Истории», семь книг о Чудесах, одну книгу о Житии [святых] отцов, сочинил одну книгу толкований на Псалтирь и одну книгу о чине церковных служб. Я написал эти книги простым языком. Однако всех служителей господних, которые будут после меня, недостойного, управлять церковью Тура, я заклинаю грядущим пришествием [318] нашего господа Иисуса Христа и днем Страшного суда над всеми грешниками: да пусть никогда вас не снедает стыд удаления от суда господня, и да не будете вы осуждены вместе с диаволом, да не допустите вы никогда того, чтобы эти книги были уничтожены или заново написаны, как если бы из них выбирали одно, пренебрегая другим, но пусть они сохраняются вами в целости и неприкосновенности, такими, как оставлены нами. Если тебя, о служитель божий, кто бы ты ни был, обучил семи свободным искусствам [наставник] наш Марциан[257], то есть при изучении [курса] грамматики он научил тебя читать, [курса] диалектики — искусству направлять ведение спора, [курса] риторики — знать размеры стиха, [курса] геометрии — исчислять меру земель и линий, [курса] астрономии — наблюдать движение звезд, [курса] арифметики — слагать числа, [курса] гармонии — приводить в соответствие ритмы звучаний с приятной интонацией стихов; если ты станешь после этого столь искушенным во всех сиих искусствах, что наш язык покажется тебе слишком грубым, я умоляю тебя — не уничтожай все же написанного мною. Если же в сих книгах тебе что-либо понравится, я не осужу, если ты изложишь мою историю в стихах, сохранив наше сочинение нетронутым. А эти книги мы завершили на двадцать первом году нашего епископства[258]. И хотя выше мы рассказали о епископах Тура, отмечая годы их служения, однако наше исчисление не следует точному обозначению дат, так как мы не могли с точностью установить промежутки времени между поставлениями в епископы[259].

Итак, число лет от сотворения мира таково:

От сотворения мира до потопа — 2242 года.

От потопа до перехода сынов Израиля через Чермное море — 1404 года.

От перехода Чермного моря до воскресения господня — 1538 лет. От воскресения господня до кончины святого Мартина — 412 лет.

От кончины святого Мартина до вышеупомянутого года, то есть до двадцать первого года нашего служения епископом, пятого года первосвященничества Григория, папы Римского, тридцать первого года правления короля Гунтрамна и девятнадцатого года правления короля Хильдеберта Младшего — 197 лет[260].

Каковых лет общее число таково: 5792 года[261].