"Одиссей покидает Итаку" - читать интересную книгу автора (Звягинцев Василий)

Глава 15

Колонна из двух боевых машин, тянущих за собой сани, нагруженные бочками с горючим и ящиками с бое– и прочими припасами, двигалась достаточно быстро. Хотя и медленнее, чем прошел по этому пути Берестин. Но зато было не в пример веселее. И поговорить можно, и всегда есть кому сменить товарища за рычагами, и если поломается что вдруг – не страшно. А особенно хорошо вечерами, когда на площадке пылает костер, жарится мясо, звучит музыка.

Сехмет неподвижным взглядом смотрел на алые всплески огня. Новиков спросил его:

– Нравится тебе с нами? У вас бывают такие вечера?

Сехмет уже овладел русским настолько, что иногда становилось не по себе.

– Что значит «нравится» для воина? У нас так не говорят. Подобает – не подобает, вот наши слова. Мне с вами находиться не подобает: у нас слишком разное положение. С людьми вашего ранга я должен стоять в стороне, опустив глаза. Так. Но мне с вами хорошо. Это подобает, потому что способствует выполнению долга. А ночи у огня нам приходится проводить часто. Служба. Мой отряд стоит далеко от городов. Поэтому под крышей нам нравится больше.

«Вот сукин сын, – подумал Новиков. – Хоть бы из приличия сказал, как он благодарен нам за помощь и гуманное отношение. И еще – как ему понравился наш общественный строй и что теперь он у себя тоже непременно будет строить социализм…»

– А как высоко ты можешь подняться в своей касте? – спросил Берестин. Это слово, конечно, употреблялось в условном смысле. Может быть, правильнее было бы сказать не «каста», а «орден».

– Как угодно высоко. Если служить долго и правильно, можно стать «самым почтенным устанавливающим порядок».

– Гроссмейстером, – пояснил Шульгин. – Или великим магистром.

– А дети магистра тоже начинают службу с самого начала?

– Так. У нас все служат с самого низшего звания.

– И что, сын магистра и простого пилота абсолютно равны в правах? – заинтересовался Новиков.

– Как может быть иначе? Или ты считаешь, что происхождение выше способностей и усердия? Это смешно, – ответил Сехмет.

Увы, о главном – какой у них способ производства – Сехмет понятия не имел.

– Меня, – сказал Новиков, – куда больше ракообразные интересуют. Пока мы все с гуманоидами сталкиваемся. И заметьте: даже убедившись, что гуманоидные братья далеко не гуманисты, заранее считаем, что «ракообразные» для нас враги. Танк вон для них приготовили. А может, все наоборот?

– Воспитание у нас такое. Вспомни, как с яслей учили. Красные хорошие, белые плохие. В Америке тоже белые плохие, хорошие – черные. Я лично до сих пор подсознательно удивляюсь, что черные тоже плохими бывают… – сказал Берестин.

– Может, и правильно воспитали, – ответил Новиков. – Время такое было. Крушение колониализма, пробуждающаяся Африка, наш друг Поль Робсон…

– А потом эти ребята как начали друг друга к стенкам ставить, – поддержал тему Шульгин.

Поговорили еще, перескакивая с темы на тему, но все – о прошлом, о земном. Потом Новиков взялся за гитару и, как всегда, извлек неизвестно из каких закоулков памяти эмигрантскую, рвущую сердце:

…Любая дорога кончается, как и любая жизнь, и, когда обернешься назад, кажется неважным, что там было на ней, что видел, и что испытал, и сколько длилась она. Грустно только, что кончилась. Не зря ведь римляне придумали афоризм: «Виа эст вита». Если вдуматься, смыслов в нем больше, чем два. Город возник на горизонте, будто гигантский террикон. Или, можно сказать, муравейник. Потому что представлял он собой в полкилометра высотой и километра три в окружности единый массив слепленных друг с другом кубов, параллелепипедов, полу– и четвертьсфер. Позже выяснилось, что основу города составляла гора-лакколит, сплошь застроенная от подошвы до вершины, а внутри источенная галереями, штреками и штольнями, как бревно термитами.

Населяло город около двух миллионов квангов. Правда, название это имело отношение в основном к простолюдинам, а там были еще рафиринги, ранхаги, райнилайяривуни, асбухиманги и еще бог знает сколько чинов, классов и званий. Земляне по здешней табели о рангах приравнены были к амбинантасиндрану, что приблизительно означало нечто вроде дворян, род которых насчитывает не менее двухсот, но и не более пятисот лет, в звании между полковником и генерал-лейтенантом, допускаемых к особе императора нерегулярно, но и не нуждающихся в специальном на это разрешении, носящих одежду пяти верхних цветов, имеющих право жениться в пределах трех ближайших каст, обладать женщинами семнадцати определенных разрядов, а также имеющих еще кое-какие привилегии.

Немного сложновато на человеческий, точнее – на европейский взгляд, но здесь ориентировались в таких вопросах инстинктивно. Как старый армейский прапорщик в должностях, званиях и реальном авторитете офицеров своего полка.

Короче, встретили землян хорошо. В положенное время приняли их должностные лица подобающих рангов. Состоялись официальные переговоры, в ходе которых администраторы и военные эксперты определили статус и условия пребывания в столице гостей с далекой, но дружественной Земли. Идею о множественности обитаемых миров аборигены приняли спокойно, хотя Новиков по некоторым признакам предположил, что смысл в эту идею местные дипломаты вложили собственный. Не столько астрономический, сколько духовный.

Как космонавтов XXIII века в первый момент удивило спокойствие людей века двадцатого, без ажиотажа воспринявших факт их встречи, так сейчас Новикова с товарищами поставил в тупик равнодушный прагматизм хозяев города. Ну хорошо, мол, вы приехали, мы вас приняли и признали за равных себе, подтвердили ваши права и привилегии, теперь посмотрим, какая от вас может быть польза. И только. Никакого интереса к Земле, ее истории, местоположению, к способу, каким люди здесь оказались.

– Или они ко всему привычны, или у них это норма поведения, – говорил Новиков за ужином. – Многие земные народы тоже считают неприличным проявлять интерес к гостям…

– Возможно, что мы им действительно безразличны. Своих забот выше головы. Я тут побродил немного по городу, даже жутковато делается: натуральный муравейник, – ответил Шульгин.

Изнутри город действительно производил угнетающее впечатление. Казалось, земная геометрия не имела тут никакой силы. У кого хватило бы воображения представить огромный клубок перепутанных лент Мёбиуса? Вот такое устройство имела столица. Только на слово можно было поверить Сехмету (который, обретя титул переводчика, причисленного к генеральному штабу, вознесся из лейтенантов чуть ли не в полковники), что в городе есть какая-то планировка, что имеют физический смысл слова «этаж», «уровень», «горизонт», «улица»… Месяцами, да что там – годами можно было бы бродить по этому городу, оказываясь то на самом верху, то глубоко в недрах, выходя на галереи, повисшие над бездной, с которых открывались необозримые снежные просторы, и вновь оказываясь в лабиринте то узких, то широких коридоров, в которых жили, трудились (над чем?), развлекались и, наверное, умирали жители города, большинство которых никогда в жизни не выходило за пределы городских ворот. Титанические паровые машины снабжали столицу энергией, теплом, водой, приводили в движение станки, эскалаторы, ленточные транспортеры для перевозки людей и грузов, обеспечивали принудительную вентиляцию помещений, погребенных под сотнями метров камня.

Но в чем смысл жизни валгалльцев, оставалось для землян непонятным. Большую часть времени они проводили в беседах с экспертами. Шульгин с военными инженерами занимался дирижаблями – единственной, пожалуй, отраслью, в которой землянину разобраться не представляло труда и где он мог внести эффективные рацпредложения. Новиков безуспешно пытался понять способ производства, производственные отношения и систему государственной надстройки. Попутно изучал искусства: музыку и танцы. Художественной литературы здесь не существовало, живопись имела лишь прикладной характер и применялась при украшении помещений орнаментами и цветными пятнами, почему и не заинтересовала Берестина. Алексей, подружившись (так, по крайней мере, ему казалось) с ранхаги Разафитриму, высокопоставленным генералом, остро полюбившим виски «ВАТ-69», пытался понять суть и смысл войны, и самое главное – что же собой представляет враг. Ведь с точки зрения земного офицера невозможно представить что-нибудь более дикое, чем трехсотлетняя война неизвестно с кем, за что и почему.

Но как и Сехмет, генерал не знал о противнике практически ничего. Враг начал продвижение со стороны моря, использует большие железные машины, внутрь захваченной им территории проникнуть невозможно ни по земле, ни по воздуху; в плен противник не сдается, живьем его никто никогда не видел, что ему нужно – неизвестно. Когда Берестин рассказал о поле смерти, обнаруженном Левашовым, ранхаги очень заинтересовался. Оказывается, лет пять назад большой отряд войск из соседнего вассального города отправился на рекогносцировку вдоль большой реки и исчез бесследно.

– Нет, это черт знает что у вас делается! – вышел из себя Берестин. – Исчезла целая дивизия, и никто за пять лет не поинтересовался, что с ней и как!

Разафитриму тонко улыбнулся.

– Почтенный Алексей не понимает… Если бесследно пропала такая мощная группа войск, то посылать туда же меньшую силу бессмысленно, а большую – опасно. Вдруг и ее постигнет та же участь?

– Теперь я одно понимаю – вы эту войну проигрываете. Это точно. Где вас учат? Вы знаете, что такое разведка? Войсковая, стратегическая, агентурная?

– Если любезный амбинантасиндрану Алексей не откажется рассказать, я буду знать.

Берестин непереводимо выругался. Начинать здесь, похоже, надо с нуля. Оказалось, однако, что начинать уже поздно.

Началось очередное наступление врага. И отличалось оно невиданным ранее размахом. «Ракообразные» ввели в дело раза в три больше боевых машин, чем когда-либо.

– Мы отступаем и несем большие потери. Если не удержим перевал, будет очень плохо, – сообщил Сехмет.

– Далеко ли до перевала? – спросил Берестин.

– По-вашему – километров пятьдесят…

Пришлось собрать военный совет.

– Надо выйти на «леопарде» к линии фронта и посмотреть самим, что почем, – предложил Шульгин.

– Посмотришь, а дальше? – спросил Новиков.

– А дальше видно будет.

– Стратег, – с подчеркнутым уважением произнес Берестин.

– Ну а что же – здесь сидеть и ждать, когда наших друзей на фонарях вешать начнут? Глядишь, и сами сбежать не успеем…

– Есть резон, – согласился Берестин. – Только сначала я со своим генералитетом переговорю. Может, у них на сей счет какие-нибудь табу есть или иные точки зрения.

– Переговори, – кивнул Новиков. – Но я бы предпочел не ввязываться.

– Не понимаю тебя, князь, – возмутился Шульгин. – Ты ли это, непреклонный борец с пришельцами?

– В том-то и беда. Мы ведь уже и так… – Новиков, не закончив, махнул рукой.

– Не бойся, ничего не случится. Меня утешает мысль, что если таких вояк, как наши друзья, за триста лет и не разгромили окончательно, то раки тоже герои не из первых. И мы будем очень осторожны…

Медленно перематывая сверкающие ленты гусениц, словно на цыпочках, если так можно выразиться о пятидесятитонном танке с пушкой как телеграфный столб, «леопард» выполз на гребень холмистой гряды.

Сражение отсюда выглядело совсем не страшным, даже красивым, как на ящике с песком во время штабных игр.

С юга наползала бесконечная, от горизонта до горизонта, цепь вражеских бронеходов, а сверху их атаковали дирижабли, торопливо и, похоже, неприцельно сбрасывая свои термитные бомбы. Несколько коробок горело, разбрасывая искристое, как бенгальский огонь, пламя.

Но дирижабли тоже падали, и довольно часто. Несмотря на сильную оптику биноклей, понять, чем их сбивают, было невозможно.

– Ну как они воюют, мать их… – Шульгин стукнул кулаком по просторной, как хоккейная площадка, крыше башни. – Не хрен браться, если не умеют… Тьфу, смотреть противно…

– Оно и так, – ответил Берестин, – но говоришь ты что-то не то. Словно презираешь их, друзей наших. А зря. Гибнут-то они всерьез. И смелости им не занимать. Воевать им, в сущности, нечем, а умирают они вполне достойно.

– Велика ли доблесть? – Шульгин опустил бинокль. – Восьмой упал. Если уж помирать без толку, так лучше уцелеть и без толку жить. Я понимаю: красиво умереть, когда твоя смерть – вклад в конечную победу. А так…

– Возможно, ты и прав. – Берестин продолжал наблюдать за полем боя. – А что сказать про доблесть обреченных? Я вот не могу не уважать господ офицеров, воевавших до конца в двадцатом и особенно в двадцать втором. Представь, Владивосток, узкая полоска земли до Спасска – и все. От всей великой и неделимой.

– Чего там представлять, я там лично был. Впереди вся Россия, одиннадцать тысяч верст, а ты висишь, словно на вагонный буфер прицепился…

Новиков, не вмешиваясь в разговор, думал о Шульгине, который разговаривать серьезно мог только один на один, да и то не всегда. Еще есть аудитория – его уже несет. И за трепом, анекдотами, парадоксами и не всегда приличными шутками очень трудно понять, что же Сашка на самом деле думает и чувствует. Когда-то очень давно Новиков спросил Шульгина, зачем ему эта манера. На мгновение в глазах Сашки промелькнула тень. «А еще психолог, – скривил он губы. – Во-первых, так проще. Раз никто не знает, когда я ваньку валяю, а когда всерьез, – у меня всегда два темпа в запасе. А потом – большинство вообще ведь не такое умное, как ты, например, оно вторых смыслов не улавливает, значит, я для них ясен и безвреден. Да и веселее как-то…» Андрей тогда, после этого короткого признания, поразился, насколько однообразна и монотонна история, раз и тысячу лет назад, и сегодня находятся люди с одной и той же психологией, что шут при дворе Карла Великого, что Сашка. Оба ощущают себя (и есть на самом деле!) умнее большинства окружающих, но не в состоянии ничего вокруг себя изменить, вынуждены уступать и подчиняться дуракам…

А бой продолжался, и дирижабли продолжали падать.

– Ребята, может, хватит? – вмешался в разговор друзей Новиков. – Там люди гибнут, а вы разболтались, как патриции в цирке.

– Замолчать недолго, а кому от этого легче будет? Если мы военные советники, так понять же надо, что и как. А если ты себя зрителем считаешь, то конечно… – огрызнулся Шульгин.

– Чем они их сбивают? – пресек назревающую ссору Берестин. – Радиацией, пучком электронов, инфразвуком?

– Ничего мы тут не поймем и не вычислим так, умозрительно. А вот на практике, боюсь, сейчас выясним, – сообщил Берестин и показал рукой направо.

Из-за края плато, не далее чем в километре, появились плоские, тускло отсвечивающие прямоугольники. Фиолетовые стекла «Цейсса» приблизили и сузили пейзаж, в котором чужеродным элементом возникла большая, машин в двадцать, группа бронеходов. На одинаковых интервалах и с одинаковой скоростью они наползали, словно исполинским бреднем захватывая часть гряды с позицией землян в центре. Их медленное, как бы мертвое движение, оттого что ничего в них не перемещалось – ни колеса, ни гусеницы, ни ноги, – порождало не ужас, а безнадежную тоску.

– Вот и прихватили нас, гады, – сказал, кусая губы, Шульгин.

– Скорость у них примерно пятнадцать, через пять минут здесь будут, – прикинул Новиков. – Смываемся?

– Обожди… – сквозь зубы ответил Берестин, стискивая пальцами бинокль. – Все вниз, – коротко скомандовал он. – Сашка к прицелу, Андрей – заряжай. Заряд основной, бронебойным, прицел двадцать, смещение ноль…

– Воронцов рассказывал, у них командира лодки за грехи буксиром командовать назначили. Так он увидал в небе израильские «фантомы», скомандовал: «Срочное погружение!» – и с мостика по трапу в машинное шарахнул. – Шульгин со смешком полез в свой люк. Новиков внезапно почувствовал облегчение. После прощального разговора с Воронцовым он впал в некоторую депрессию. Да еще и Альба разбередила душу разговорами на моральные темы. Но раз так получилось: Берестин с Шульгиным готовы драться – быть по сему. Снова состояние необходимой обороны. Он еще успел удивиться – перед кем он оправдывается? Неужто перед Альбой с ее наивной верой в него, в человека славного и героического двадцатого века? Как там у Когана: «…мальчики иных веков, наверно, будут плакать ночью о времени большевиков». И написал-то эти стихи юный идеалист году как бы не в тридцать восьмом. Причем почти угадал, что будут плакать. Не угадал только отчего.

Он захлопнул за собой крышку люка.

…А и страшно же было Берестину, хотя со стороны никто ничего не замечал. Ведь выползает на тебя порождение неведомого разума, четвертого по счету за последние полгода, и внутри железных гробов – нелюдь, а может, и нежить. Красное, в хитиновой броне, глаза на стебельках, двигает пупырчатыми клешнями рычаги управления и смотрит в его сторону нечеловеческим взглядом. «И пахнет укропом», – добавил бы Сашка», – подумал он и чуть не рассмеялся истерически.

Чтобы не дать страху власти над собой, Берестин целиком погрузился в работу – осторожными оборотами маховичков сводил воедино сдвоенное изображение бронехода в растровом кольце, подгонял белый светящийся уголок к середине лобового листа крайней в ряду машины.

– Сашка, не мешай, давай к рычагам, заводи, – толкнул он локтем Шульгина, который все старался оттереть его от прицела, мечтая самому сделать первый выстрел в межзвездной войне, тогда как ему вновь предлагалась роль извозчика.

– Счет гонишь? И кот твой, и дирижабль, теперь бронеход…

– Кому сказано! – Теперь уже Новиков, выругавшись, сильно поддал Шульгину в спину. – Заводи и сразу втыкай заднюю, сцепление выжми и жди.

– Учи ученого, – огрызнулся Шульгин и полез вперед.

Все установки на месте, в казеннике замерла тяжелая чушка тридцатикилограммового снаряда, носок сапога на электроспуске. Словно мстя всем сразу пришельцам на свете и за себя, и за Ирину, и за здешних пилотов дирижаблей, погибающих в бессмысленной неравной схватке, Берестин нажал педаль.

С лязгом пронесся мимо плеча угловатый казенник, загудела броня, как под ударом гидравлического молота, из открывшегося затвора выкатилось сизое облако дыма и исчезло, всосанное электорами.

Чиркнул в просветленных линзах белый огонь трассера, и грязно-пятнистый ящик лопнул вдоль, уткнулся развороченными лобовыми листами в землю и застыл. Остальные продолжали свое медленное движение.

– Ага, мать вашу? Ну давай. Что ж ты не горишь, сволочь? Бронебойными заряжай! Огонь! – командовал Новикову и самому себе Берестин срывающимся голосом. Снова саданула возле уха пушка, и второй бронеход вывернул наружу свои железные потроха.

– Молодец, Лешка! Как на полигоне бьешь! А ну, еще! – закричал в ТПУ Шульгин.

Ракообразные наверняка не изучали тактики танкового боя и вместо того, чтобы рассредоточиться и открыть беглый огонь, наоборот, начали поворачивать к своим терпящим бедствие собратьям.

Берестин точно положил еще два снаряда в открытые борта.

– Командир, не увлекайся, – зашелестел в наушниках голос Новикова. – Пора менять позицию.

Взревев, танк задним ходом выполз из укрытия. Подминая траками невысокий подлесок, сдвинулся на полсотни метров в сторону и въехал за естественный бруствер.

Шульгин приглушил дизель, и Алексей тут же выстрелил снова, практически не целясь. А чего тут целиться, на полкилометра, из стабилизированного орудия с электронным баллистическим вычислителем, по мишени размером с приличную избу?

– Броня у них никакая, совсем дерьмо, – прокомментировал Шульгин.

Берестин продолжал стрелять, удивляясь только тому, что подбитые машины не горят. Не это ли и спасло их? Горящие бронеходы были для неприятеля штукой знакомой и понятной, а то, что происходило сейчас, потребовало времени для осмысления.

Внезапно слева началось непонятное. Бесшумно, как в немом кино, рушились мощные деревья в бору, на дальней опушке которого они стояли. С тех, что поближе, обламывались, падали ветки и огромные сучья, сгибались и припадали к земле кусты. А тело будто наливалось ртутью. Танк взревел.

– Это гравитация, Лешка, гравитационная волна! – раздался хриплый голос Шульгина в переговорном устройстве.

Если бы не Сашка, тут бы им и пришел конец. Но Шульгин в какие-то секунды догадался, что происходит, а еще раньше, чем понял, уже начал действовать. До конца толкнув вперед сектор постоянного газа и упираясь обеими ногами, с хрустом в спине он включил демультипликатор и заднюю передачу.

Перегрузка наваливалась, как в космическом корабле на старте. Берестин чувствовал, что у него стекают вниз, к плечам, щеки и закрываются глаза. Танк ревел всей мощью своих лошадиных сил, но весил он теперь, наверное, тонн двести, широкие гусеницы погружались в твердый, промерзший грунт, как в болото.

Вся надежда была теперь только на Шульгина. Новиков никак не мог подняться с пола боевого отделения, Берестин тоже чувствовал, что сил перебраться в отделение водителя и чем-то ему помочь у него нет. И если Шульгин не справится… В наушниках уже не дыхание слышно, а хрип и стон пополам с кое-как проталкиваемой через оплывшие губы бессвязной руганью. До ужаса медленно «леопард», коверкая землю, развернулся и заскользил вниз по склону.

– Де-муль-ти-пли-ка-тор… вы-ру-бай… Пятую… – выдавил из себя Берестин, понимая, что вот-вот потеряет сознание. В мыслях мелькнуло: летчики выдерживают до двенадцати «же», но они же тренируются… А у нас тут сколько? Вдруг полетят амортизаторы? И соляр тоже сейчас тяжелый, как жидкий свинец, форсунки могут в любой момент захлебнуться.

Непонятно, каким запасом сил обладал Шульгин, но он сумел все сделать правильно, и танк, увлекаемый тягой дизеля и весом, покатился под гору все быстрее. Тяжесть стала спадать. Еще их, наверное, заслонил холм, они опустились метров на пятьдесят ниже гребня, и волна сюда уже не доставала. Берестин смог наконец глубоко вздохнуть. Мотор выл на грани разноса, скорость быстро увеличивалась.

Берестин оглянулся. Леса позади уже не было, кое-где торчали голые ободранные хлысты.

Когда танк остановился, Шульгин сам выйти наружу не смог. Вдвоем они вытащили его через передний люк, и он лежал на лобовом листе, глотая воздух перекошенным ртом. Лицо выглядело как после хорошей драки – не лицо, а сплошной синяк. Берестин поднес к его губам фляжку, а Шульгин долго пил, шумно глотая, и коньяк двумя струйками из углов рта стекал на кожанку.

– Как я мышцы не порвал, не знаю… – наконец сумел выговорить он. – Железный я мужик, похоже. Мне бы массаж теперь да баньку, иначе не выживу. Прикури сигарету, у меня руки дрожат… – Он затянулся несколько раз, прикрыл глаза. – А машина – зверь. Один бы только болт срезался – приходи, кума, любоваться.

– Наводчики у них ни к черту, – сказал Берестин.

– Они просто не поняли, что к чему, и начали шарить лучом наобум, не видя нас, – не согласился Новиков. – И еще: от центральной оси луча напряженность поля у них сильно падает. Видел, как лес обстрогало? Нас только самым краем задело. Повезло, в общем.

– И как же теперь с ними после всего этого воевать? – спросил Берестин.

– А тебе мало? Не навоевался? – поинтересовался Новиков, сплевывая.

– Сейчас прибросим, – сделав вид, что не слышит реплики, Берестин поднял к глазам бинокль и долго стоял на крыше башни, расставив ноги в сверкающих сапогах.

– Скобелев! – восхитился Сашка.

– Вот считай, – сказал наконец Берестин. – До нас было метров восемьсот, когда они дали луч. Леса там теперь нет, где мы стояли. А позади другая роща, до нее еще километр, так она целая. Все ветки на месте. Вот тебе их дальнобойность. А наша дура на пять километров прямой наводкой спроста возьмет.

– А вдруг они не на полную мощность били?

– Вряд ли. Они же не знали, где мы и кто мы.

– И мы не знаем еще, сколько стволов они собрали, – оживился Шульгин.

– Тоже верно. Вот тебе и тактика – стрелять с предельной дальности, из засад, а для страховки на километр вокруг мешки с грузом расставить. Если груз упадет – по газам и ходу…

– Слушай, давай проверим, – загорелся Шульгин. Коньяк уже начал действовать, и все пережитое уже было для него – дым.

Новиков видел, что друзья его в боевом азарте теряют чувство реальности и вполне способны вновь полезть в драку. Сам же он окончательно убедился, что делать им тут нечего. Уже давно не ландскнехтство, а какое-то сумасшествие получается, война ради войны. Единственное оправдание перед собственной совестью – кавказский обычай, по которому гость должен защищать хозяина, если на его дом напали. Но это уже такая натяжка…

Однако ни логических, ни моральных доводов его друзья сейчас слушать не станут, слишком они возбуждены. Поэтому Новиков привел довод неотразимый:

– Нечем воевать. Снарядов всего пять штук осталось, и все – картечь.

– Кстати, – неожиданно поддержал его Берестин, – враг бежит. Впервые, кажется, за всю эту бестолковую войну.

Действительно, видневшиеся вдали машины неприятеля исчезли. А когда Алексей, сменивший Шульгина за рычагами, вывел танк на вершину, они смогли увидеть, как укоротившаяся цепь бронеходов уплывает за южный горизонт.

– Тогда можно и по трофеи отправляться, – мечтательно сказал Шульгин, стирая платком с лица грязь и копоть.

Берестин с сомнением покрутил головой.

– Обождать надо. Врежет какой-нибудь недобитый, к чему тогда все?

– А что, так и бросать? Представляешь, там же чего только нет. И движки, и гравипушки. Да и раки в натуре…

– Оно конечно… – неуверенно сказал Берестин. Но что-то продолжало удерживать и его от опрометчивых шагов. Теперь их было двое с Новиковым, и они убедили Шульгина, что хоть до утра подождать надо.

– Если никакого шевеления не будет, тогда и сходим.

– Черт с вами. Тогда я спать полез, а вы сообразите, чего пожрать. Разбудите.

– Пойдет. Спи давай…