"Одиссей покидает Итаку" - читать интересную книгу автора (Звягинцев Василий)

Глава 9

Следующим утром, когда Шульгин и Левашов еще спали, утомленные приключениями, Новиков вышел на освещенный солнцем обрыв, сел на краю, свесив ноги в бездну, и задумался.

Мысли его обратились к событиям недавнего времени, к Ирине, которая по-прежнему, если верны расчеты Левашова, спит сейчас в ленинградской квартире Воронцова. Потом он стал думать и о самом Воронцове, который, несмотря на три прожитые бок о бок недели, оставался для него если и не загадочным, то не до конца понятным человеком. Биографию его Андрей знал практически в деталях, но интересовала его сейчас не биография.

Присутствовал во всех его словах и манерах неприятный привкус тайны, которую Новиков чувствовал, но не мог отчетливо осознать. За работой они говорили в основном о работе, в свободное время – о чем угодно, и всерьез и в шутку планировали будущее, анализировали настоящее, спорили по мировоззренческим и нравственным проблемам.

Мыслил Воронцов четко, остро. Новиков даже употребил термин – пронзительно, очень часто цитировал Салтыкова-Щедрина и цитаты тоже подбирал злые и резкие, но это как раз Андрея не удивляло, к кому и апеллировать в наши дни умному человеку, как не к Михаилу Евграфовичу, самое сейчас для него время. Сегодня он актуальнее даже, чем в момент публикации.

Испытанные психологические тесты не давали ожидаемого результата, отвечал на них Воронцов так, что вместо выводов получалась полная ерунда. Прямо тебе не Воронцов, а Швейк с высшим военно-морским образованием.

И еще Новикова задевала позиция Левашова. Старый друг вел себя так, словно его забавляло создавшееся положение и сам он знает гораздо больше, чем говорит, но по неизвестным ему причинам не хочет своим знанием поделиться.

Но такое положение дальше терпеть невозможно. Предстоящая жизнь на Валгалле не допускает неясности и недомолвок. Вот ведь с Берестиным отношения наладились, смешно сказать – даже особого рода внутренняя близость образовалась, и отнюдь не потому, что существует Ирина, раньше у них именно на этой почве холодок чувствовался. А сейчас выяснилось, что они с Берестиным очень хорошо друг друга дополняют. Вот и с Воронцовым пора уточнить позиции…

Позади захрустел песок, и Новиков, обернувшись, даже не удивился. Воронцов же, подойдя, улыбнулся радостно, словно бог знает сколько не виделись, сел рядом, вытащил из кармана уже набитую трубку, подчеркнуто тщательно ее раскочегарил. Табак он теперь курил совершенно немыслимый по аромату.

– Замучил я тебя, компаньеро Андрей, – сказал он, словно читая в душе Новикова. – Совсем ты извелся. Что я, кстати, Олегу и предсказывал, когда он меня собрался с вами знакомить. Только не с той стороны ты замок ковырял. Никаких тайн психики во мне не имеется. Все, что есть, – на виду. В одном ты прав – не все я вам говорил и не с улицы к вам пришел. Была и у меня история, ничуть не хуже вашей, а во многом прямо-таки один к одному. Даже смешно. Послушай, а потом вместе обсудим, что, как, зачем и почему…

– Ну и как ты себя после всего чувствуешь? – спросил Новиков, когда Воронцов закончил свой рассказ.

– Да в общем нормально. Сплю по крайней мере спокойно. Это, наверное, в молодости такие вещи обостренно воспринимаются… Если ты войну имеешь в виду. А остальное… – Воронцов пожал плечами.

– Теперь все усложняется еще на порядок, – сказал Новиков. – А в остальном наше положение становится даже выигрышнее. Союзники у нас теперь мощные – есть на что надеяться. Но вот что мне непонятно, так эти самые совпадения. Отчего они именно такой сценарий закрутили? Фантазия бедная или как?

– Знаешь, я не удивлюсь, если у них действительно «бедная фантазия». Как говорил один мой товарищ: «Увы, это правда. Придумать можно было и поинтереснее».

– А чего ж ты так долго молчал? – спросил Новиков. – Не доверял нам?

– Об «не доверял» не может быть и речи. Просто присматривался. Ирина меня ваша смущала. Чего это она вдруг флаг сменила? Перебежчик – ему тоже причина нужна. Хоть идейная, хоть шкурная… А она же не абы кто, лицо доверенное и подготовленное. Возьми опять же военные аналогии. Кто перебегал – пехота, рядовые все больше, офицеры – редко, а чтоб кадровые разведчики – такого и не слышал. Да и то наши примеры – в пределах одной расы и близких исторических формаций…

– Ну, не скажи, – возразил Новиков. Область чистой теории его устраивала, потому что уводила разговор от личности Ирины и подлинных причин ее перехода в лагерь землян. – Были в истории еще и не такие случаи. И на нашу тему тоже. Вспомни, к индейцам европейцы жить уходили в поисках справедливости и нравственной чистоты, к полинезийцам – Джека Лондона читай, Стивенсона и тому подобное.

– Ладно. Согласимся. Из рабства необходимости в царство свободы… Следующая причина – решил я выдержать и осмотреться. Чего мой друг Антон дальше делать будет. Отступиться он не должен, а раз так – его ход. А я пока развлекусь, чистым воздухом подышу, с интересным народом пообщаюсь… Вполне подходяще.

Новиков вдруг вскочил, хлопнул себя ладонью по ноге.

– Вот! А я уже измучился вконец, планы всякие строил, теории изобретал. А зачем? Только сейчас дошло – информация, которой мы располагаем, вообще ничего не стоит. По твоей же военной методике если рассуждать – попадает нам в руки «язык», но какой? Пусть даже взводный лейтенант. И что он может рассказать? Если и правду, то на своем же, взводном, уровне. А без знания стратегических замыслов их верхнего командования ей грош цена. Одно дело – стоять насмерть, если за тобой Москва и враг переходит в решительное наступление, совсем другое – если он решил на километр продвинуться, потому что на старой позиции комары сильно кусают.

– И что в итоге? – спросил Воронцов с интересом.

– То самое, что ты сказал. Ждать и не брать в голову. А то мы воображаем о себе бог знает что, судьбы галактик мечтаем решать, а на нас, может, давно плюнули и забыли. Дел у них других нет… Раз твой Антон такой умный, пусть сам свои проблемы и распутывает. А у меня в зубах навязло. Надо будет – нас позовут. Давай лучше сегодня же организуем большой банкет по случаю добровольного присоединения Валгаллы к России. Ирину из Питера заберем, твою Н. А. пригласим, еще кого-нибудь…

– Годится. Люблю повеселиться, особенно пожрать. Тем более я давно обещал Олегу его личной жизнью заняться, хватит ему в девках ходить.

Конечно, в один день они не уложились. Подготовка заняла гораздо больше времени. Слишком много недоделок выявилось, слишком много дополнительных идей возникло по ходу. То Шульгину захотелось реализовать свои юношеские мечты и украсить дом коллекцией огнестрельного оружия, охотничьего и боевого, причем требовалось не что придется, а такие, к примеру, экзотические образцы, как винтовки Краг-Йоргенсона, Шмидт-Рубина или Бердана № 1, пистолет-пулемет Томсона 1741 года или какой-нибудь штуцер Снайдера для охоты на слонов, и непременно с прикладом из сандалового дерева. А это, естественно, требовало серьезных поисков.

Берестин, в свою очередь, выдвигал идею организовать не просто заурядную вечеринку, но все до мельчайших деталей стилизировать под начало шестидесятых годов: пластинки и магнитозаписи, напитки и сорта сигарет, даже характерные наборы закусок и заграничные иллюстрированные журналы. Ну и так далее.

Причем трудно сказать, в чем тут было дело – в подсознательном желании компенсировать нереализованные юношеские мечты, в очередном приступе ностальгии по прошлому, или просто это была игра, веселое соревнование в остроумии, изобретательности и памяти.

Ведь, в конце концов, все они были достаточно умны, чтобы всерьез увлечься неограниченными возможностями к стяжанию материальных благ. Скорее наоборот.

Но наконец все было готово. Осталось только привезти гостей.

…Как-то получилось, что Левашов, перевалив за середину четвертого десятка, не обзавелся не только семьей, но и постоянной подругой тоже. В юности он создал себе идеальный образ девушки, которую готов был полюбить, но ничего подобного так и не встретил. Такое случается почтим с каждым, однако у большинства безболезненно проходит годам к двадцати пяти. А вот у Олега процесс приобрел злокачественный характер, и многие вполне приличные, но не соответствующие вымышленному образу девушки, готовые составить его счастье, отступали, поняв тщету своих усилий и чар.

Морская же служба сделала перспективу устройства личной жизни Левашова совсем уже проблематичной.

Поэтому, когда Воронцов сообщил ему, что не забыл своего обещания и что претендентка на руку и сердце ждет его с нетерпением, Олег усмехнулся скептически, но возражать не стал.

Через мастерскую Берестина, которая и на этот раз сыграла роль КПП на границе двух миров, они вышли на вечернюю Пушкинскую улицу, сели в как ни в чем не бывало стоящий у бордюра «БМВ» и отправились туда, где, по словам Воронцова, ждала Олега прекрасная незнакомка.

Подруга Воронцова, которую он даже за глаза называл отчего-то по имени-отчеству, жила в плоской шестнадцатиэтажке близ Крестового моста.

Наталья Андреевна, о которой Левашов был достаточно наслышан, оказалась вполне миловидной дамой в возрасте около тридцати. Она открыла дверь, провела их в комнату, и Олег увидел подружку Наталии Андреевны. Девушка сидела на диване у открытой балконной двери с каким-то толстым журналом в руках и сразу, с порога, произвела на Левашова впечатление, на которое, очевидно, и рассчитывал Воронцов. Самое интересное, что Воронцов тоже увидел ту девушку впервые в жизни, а увидев, с удовлетворением отметил, что Наташа поняла и выполнила возложенную на нее задачу безукоризненно.

При том, что девушка ни в коей мере не походила на воображаемый идеал, Левашов почувствовал непривычное и почти непреодолимое желание смотреть на нее не отрываясь. Она его сразу заинтриговала, вероятно, своим сумрачным, замкнутым лицом. «Как Медея, – подумал Олег. – А может – Цирцея…» – вспомнил он излюбленные Шульгиным мифологические сравнения.

Густые темные волосы обрамляли лицо девушки и свободно стекали на плечи тяжелой волной. Еще он заметил длинные ноги в до белизны вытертых джинсах и туго натянутый на груди черный свитер.

После краткой процедуры представления Лариса (так ее звали) протянула узкую руку. Воронцов ее просто пожал, а Олег, неожиданно для себя, наклонился и неловко эту руку поцеловал. Лариса не то удивленно, не то пренебрежительно взмахнула ресницами и вновь отвернулась, вновь села на диван, поджав ноги. Повисла мучительная пауза. Разрядил ее Воронцов утонченно-казарменной шуткой.

…Разговор вращался вокруг подходящих к случаю пустяков, как почти всегда в малознакомой компании такого круга. Левашов исподволь продолжал изучать девушку, отмечая, что на красивых пальцах Ларисы с темно-вишневыми ногтями нет ни единого кольца или перстня, что журнал, который она отложила при их появлении, – каталог Сотби и что, сославшись на встречу, о которой Н. А. ее, разумеется, предупредила, не следовало бы говорить таким скучающе-безразличным тоном.

«Тоже мне королева в изгнании…» – старался он разозлиться и тем самым избавиться от овладевших им комплексов. Но получилось это плохо. К счастью, Воронцов вовремя понял его состояние. И предложил идею – отправиться в гости.

– Совершенно эстетно… – неожиданным в его устах тоном говорил Дмитрий. – Крупный писатель, роскошная дача под Древнюю Русь, всегда рад хорошей компании…

– Вы имеете в виду именно древнюю или средневековую? Это часто путают, – вдруг спросила Лариса.

– А черт ее знает, – не сбился с расслабленно-томного тона Воронцов, – я не специалист… Ну всякие там Мономахи, Марфы-посадницы и прочие Шуйские… Много дерева, свечей и оружия… Князь вам сам все точно изложит.

– Однако диапазон у вас – от Мономаха до Шуйского… А князь – это кличка такая?

– Отнюдь, скорее титул. Взаправдашний князь, вроде бы даже Рюрикович…

– И одновременно крупный писатель? Уже интересно.

– А вы что, Чивилихина недавно прочли или Балашовым увлекаетесь? – в диссонанс со своей исторической неграмотностью спросил Воронцов. Наталья Андреевна, не желая портить игру, отвернулась, скрывая улыбку.

– Да как сказать… – уклонилась от ответа Лариса, и Левашов подумал, что эта девочка (имея в виду разницу в возрасте лет около десяти) отнюдь не глупа. «Слава богу, хоть поговорить можно будет, а то вечно попадаются экземпляры с мозгами полевого облегченного образца…»

– …Так я про дачу его, – продолжал валять дурака Воронцов. – Совершенная глушь, васнецовско-шишкинский пейзаж, река, никаких признаков цивилизации, и в то же время – все возможные удобства жизни. Первоклассная аппаратура, само собой – видео, а бар…

– И кто же тот писатель-князь? – спросила Наталья Андреевна. – Ты мне не говорил.

– Ты даже не представляешь, о чем я тебе еще не говорил. Андрей Новиков его зовут. Если не Маркес и не Грэм Грин, то по тиражам никак не ниже Семенова.

– Не слышала даже такого… – сказала Лариса.

– Он – призрак, – включился в розыгрыш Левашов. – Пишет, а подписываются другие. Но своя одна книга тоже есть. Широко известная в узком круге ограниченных людей.

– И какой же смысл писать за других, если он хороший писатель?

– О-о! – поднял палец Воронцов. – Особливый. Гораздо увлекательней быть неизвестным автором выдающихся трудов, нежели известной посредственностью.

– Не знаю, не знаю, – с сомнением тряхнула волосами Лариса. – Отдает проституцией…

– Не судите, да не судимы будете, – вступился за Новикова Левашов. – Познакомитесь, тогда и составите мнение. А он отличный парень. Как Маяковский. Наступил на горло собственной песне… Во имя высших интересов.

– С собой что брать будем? – спросила Наташа, считая вопрос о поездке решенным.

– Да ничего не нужно. Только предметы личной гигиены и комплекты туалетов на ваше усмотрение, исходя из предстоящей программы: отдых на лоне природы, торжественный ужин…

– Лучше сказать – пир, – вставил Левашов. – Пир на Валгалле… – повторил он, словно пробуя это сочетание на вкус.

Воронцов кивнул, принимая поправку, и продолжил:

– И облачение для бани.

– Без бани теперь никуда, – съязвила Лариса. – Будто до этого век не мылись.

– Точно! – простодушно улыбнулся ей Воронцов. – Я тоже не очень понимаю, что за удовольствие пить водку в голом виде. Однако – ноблэс оближ… Но если вы этого не любите – обещаю не настаивать.

– Тогда мы будем собираться, – сказала Наташа.

– А мне придется домой ехать… – засомневалась Лариса. – А это далеко.

– Нет проблем. Пусть они нас пока тут подождут, а мы с вами сгоняем, – с энтузиазмом успокоил ее Левашов.

Пока он вез Ларису в Северное Чертаново, то все время пытался разговорить девушку, используя урок, преподанный ему Воронцовым. И хоть Лариса держалась по-прежнему довольно замкнуто, путем настойчивых подходов с разных направлений он все же выяснил, что работает она ассистентом в историко-архивном, интересуется вопросами антирусской дипломатии в XIX веке, Пикуля недолюбливает, обожает Цветаеву и Ирвина Шоу, битлов и брейк, итальянское кино и сюрреализм. Еще она любила собак, кофе по-турецки, горные лыжи и осеннее море.

– Похоже, что у нас с вами есть точки соприкосновения, – обрадовался Левашов. Лариса постаралась не обратить на эти слова внимания и спросила, откуда у него такая машина.

– Ну откуда у меня взяться машине? Это Воронцова, с рук у кого-то взял…

Стараясь произвести на девушку впечатление, Левашов гнал отчаянно, поехал не через город, а по Окружной, и, хоть вышло километров на двадцать дальше, приехали они быстрее, чем довез бы самый лихой таксист.

В дом она его не пригласила, и он с полчаса просидел в машине, размышляя, есть ли у него какие-нибудь шансы понравиться столь захватившей его воображение особе. Судя по всему, жениха или постоянного приятеля у нее нет, но это может быть как плюсом, так и наоборот, свидетельством об отвратительном характере и прочих недостатках. Свои личные качества он оценивал более-менее объективно, знал, что при должной сноровке можно покорить практически любую женщину, но знал-то он это чисто теоретически, а тут все дело в практике.

А какой походкой она всходила на крыльцо подъезда… На грани идеологической диверсии.

Лариса появилась, когда и должна была, по расчетам Олега. Он подумал, что это хороший признак. Не копается, не тянет нарочно времени, но и не спешит, уважая себя. На ней была та же одежда, только поверх свитера она надела короткую замшевую курточку, и на плече у нее висела туго набитая брезентовая сумка с надписью «Ройял айр форс». Когда она села в машину, вытянула ноги, откинулась на подголовник и попросила у него сигарету, Левашов уловил, что держится она уже не так отстраненно, как раньше. Сработал эффект психологического перерыва – хотя и прошло всего полчаса, но это теперь у них как бы вторая встреча, а значит, он ей человек уже знакомый, а не абы кто… Спасибо Новикову за его уроки. Воронцов с Наташей ждали их на улице.

– Ну, нашли общий язык? – весело поинтересовалась Наталья Андреевна, устраиваясь на заднем сиденье. Судя по ее виду, она уже отрешилась от повседневных забот и полностью настроилась на предстоящие развлечения.

– Олег так увлеченно его искал, что три раза гораздо вероятнее был общий гроб, чем язык.

– Ошибаетесь. Настоящий шанс был один, и как раз не там, где вы думаете. А прочее – просто слишком эмоциональное восприятие реальностей дорожного движения.

До темноты он крутил «БМВ» по узким лесным дорогам Подмосковья и боялся одного – что опять произойдет какой-нибудь сбой и они въедут на Валгаллу днем. Объяснить такой пассаж будет трудно.

Когда он убедился, что ориентировку женщины потеряли давно и прочно, и темнота сгустилась достаточно, он остановил машину под предлогом, что где-то здесь должен быть съезд на ненадежный мост, прошел метров на тридцать вперед и возле приметного дерева включил дистанционный пульт.

На Валгалле была ночь. И опять шуршал тихий дождь.

– Капает с неба, а вроде ясно было, – сказал он, садясь за руль.

– Где капает, окна чистые? – удивилась Лариса.

– Сейчас увидите. – И медленно, на второй скорости пересек границу.

Лобовое стекло сразу покрылось влажной моросью.

– Удивительно – такой резкий переход. Дорога была совсем сухая… – сказала Наташа.

– Сзади она и сейчас сухая. Но ведь все где-то начинается и кончается.

Попали они точно, и через пять минут Левашов увидел впереди огонек на мачте ветряка.

– Здесь и дороги никакой нет? – спросила Лариса, глядя, как в свете мощных галогенных фар мелькают необъятные стволы деревьев и уходит под колеса едва примятая трава: Сашка накануне учился ездить на бэтээре.

– Наш Андрей – большой анахорет. К нему мало кто ездит. Он предпочитает создавать бессмертные творения в глуши. Когда строили дачу – была грунтовка. Теперь заросла…

Говорить правду, если вообще ее говорить, друзья не спешили. Все из того же суеверного опасения перед необратимыми поступками. Рассказать все – значит неизбежно втянуть еще и этих двух женщин в историю, со всеми возможными последствиями… Остальные колонисты вернулись раньше, и Ирина уже осмотрелась и освоилась на «Даче». Шульгин для комплекта привез с собой довольно симпатичную девушку, по его словам – не то родственницу жены, не то аспирантку. Как-то он так ухитрился запутать этот вопрос, что никто ничего не понял.

Перезнакомившись, женщины, как водится, внимательно друг друга осмотрели, сделали, очевидно, определенные, только им понятные выводы, после чего вновь прибывшие отправились приводить себя в праздничный вид для первого номера программы.

Сумка Ларисы с эмблемами английских королевских ВВС оказалась поразительной емкости, потому что появилась ее владелица через положенное время совершенно преображенная. И будь Левашов попроницательнее в вопросах женской психологии, он догадался бы, что желательное для него впечатление он на Ларису произвел.

Зато это сразу отметили и Ирина, и Наташа. Ирина, не удержавшись от иронии, сказал об этом Андрею.

– Да ради бога, может, хоть здесь Олегу повезет… – пожал тот плечами и подумал: «Ну, бабы, во всех галактиках одинаковые. Что б, казалось, тебе до этой девчонки, будто своих проблем мало, а вот поди ж ты…»

Теперь Новиков как бы поменялся с Ириной местами, он прожил на Валгалле несколько месяцев, здесь уже наступает осень, ночи холодные, часто идут дожди, а Ирина в Ленинграде, похоже, и соскучиться не успела. А сам он от нее отвык и смотрел сейчас совсем по-другому, чем при прощании на вокзале. И почти готов был решить их взаимоотношения раз и навсегда, если бы… Если был бы уверен, что это не очередная вспышка влечения к ней после долгой разлуки. Сам злился на себя, но не мог перешагнуть через давно поставленный им нравственный барьер. Чересчур благородный по нынешним временам.

А вечер шел своим чередом. Как и было запланировано. Танцевали, причем Воронцов с Наташей неожиданно блеснули, вспомнив молодость, демонстрацией таких экзотических танцев, как чарльстон и твист. После пиковых физических и эмоциональных нагрузок сидели в креслах перед живым огнем, легко, но калорийно закусывали, вели приятные беседы. И это тоже было экзотикой для москвичек, давно уже отвыкших, а то и никогда не знавших по молодости лет о таких способах времяпрепровождения.

Потом Лариса захотела осмотреть дачу, и Олег повел ее вверх по широкой дубовой лестнице.

В вернем холле она надолго задержалась перед книжными стеллажами, содержащими невиданные и неслыханные издания, особенно ее почему-то ошеломили четырехтомные «Очерки русской смуты» А. И. Деникина.

– Я ведь историк, а даже не подозревала, что у нас такое издавалось, – с прямо-таки детской обидой сказала она. Чтобы ее успокоить и отвлечь, Олегу пришлось тут же ей этот труд подарить.

Перед застекленными шкафами и открытыми пирамидами с оружием она тоже задержалась, погладила пальцем полированные приклады и вороненые стволы. Судя по ее лицу, она и вправду начала верить, что Новиков действительно приличная величина как в литературном мире, так и по общей шкале жизни.

– По крайней мере, на валютчика он похож еще меньше, – сообщила она Левашову результат своих умозаключений, причем настолько серьезно, что он даже не понял, шутит она или нет.

– Я передам ему вашу лестную оценку, – пообещал Левашов. – Андрей будет польщен. Обычно его принимают за рядового хозяйственного расхитителя. Никто не верит, что честным трудом можно хоть что-нибудь заработать…

– А вы верите?

– В данном случае – да. Андрея я знаю всю жизнь. За границей он много работал, здесь тоже. А потом повезло, написал мемуары одному маршалу, опоздавшему к первой волне, удачно написал, и пошло… Платят прилично, а кто поблагороднее – и госпремиями делится. Но, увы, не все, не все… Жаден народ… Вот так-то.

Лариса присела на подоконник большого полуциркульного окна, одернула платье на коленях, потом, устраиваясь поудобнее, закинула ногу на ногу, снова поправила подол жестом девушки-скромницы, словно не она только что показывала в танце, где и что на ней надето, оперлась спиной на раму.

За окном стояла абсолютная тьма. Будто мир кончился здесь, и дальше, за толстым стеклом, не было вообще ничего. Ни огонька, ни отблеска далеких городов.

– Знаете что? – Посмотрела на Левашова внимательно и грустно. – Чтобы не было недоразумений… Из того, что я с вами согласилась поехать, еще ничего не следует.

Левашов улыбнулся.

– Бывали прецеденты?

– Это не прецеденты – это система. Если девушка едет на дачу с ночевкой, остальное подразумевается само собой. Не хотелось бы вас обижать…

– По-моему – не придется. Ребята у нас приличные во всех отношениях. Я тоже. Комнату свою вы видели. Там, правда, засова изнутри нет, но можно подпереть стулом… Вот за разговоры не могу поручиться – разговоры у нас иногда бывают довольно двусмысленные… Чтобы не сказать больше.

– Так далеко мои претензии не заходят. А ребята у вас действительно неплохие. Вот только ваш друг Воронцов…

– Что?

– Трудно объяснить… Я Наталью давно знаю, а в его присутствии она так меняется… Будто боится чего-то. Может, он ее бьет?

Левашов расхохотался. Ничего более дикого он и вообразить не мог. Впрочем, как Дмитрий умеет драться, он знал.

– Вы только ей не говорите… Он ее фотографию, единственную, двенадцать лет назад порвал, так потом, когда задумается, на чем придется по памяти портреты рисовал… Спохватится, сомнет и щекой дергает… А боятся его только бичи в портах, официанты и начальники. О! – Левашов протянул Ларисе руку. – Пойдемте. Сейчас Андрей будет сольный концерт давать… Бывает весьма любопытно.

Лариса встала, опершись на его ладонь своей тонкой, но сильной кистью, и Олег, слегка задержав ее руку, вдруг пожалел о том, что она успела провести границу.

После того как Андрей спел, компания снова разбилась на отдельные группы. Шульгин собрал вокруг себя дам и показывал им забавные, хотя и несколько фривольные фокусы в стиле Акопяна, но соответствующим образом модернизированные. Воронцов пригласил Берестина и Левашова во двор – проветриться и развлечься стрельбой в цель, и Новиков оказался с Ириной вдвоем в дальнем углу холла, возле музыкального центра и стола, заваленного кассетами и пластинками.

– Тебе твоя комната понравилась? – спросил он. – Я старался…

– Спасибо, комната великолепная. Отдаю должное твоему вкусу и заботе. Вообще поразительно, как вы все это успели. Такой дворец…

– Старались, – повторил Новиков, перебирая конверты. «Нет, Ирина сильно изменилась, – думал он. – И не только внешне, хотя внешне тоже. Или непривычный костюм? Немного вызывающе. Как тогда, на даче у бывшего мужа… Что-то с ней произошло там, в Ленинграде».

– Я зайду к тебе сегодня, когда все кончится, – сказал он как бы между прочим.

– Да нет, не стоит, – неожиданно для него спокойно и почти безразлично ответила Ирина.

Он даже не понял сразу, вскинул голову, с недоумением посмотрел ей в глаза. Она ответила ему прямым и долгим взглядом.

– Видишь ли, в Ленинграде, куда ты меня так просто и, по-моему, с облегчением отправил, кое-что случилось… – Увидела, как дернулось у него лицо, успокоила снисходительно: – Нет-нет, не это. Хотя и могло бы… Алексей был достаточно настойчив. И жили мы с ним в однокомнатной квартире, что ты тоже не мог не знать. Вообрази мое положение – практически безвыходное. И я даже не могла сослаться на то, что у меня есть другой мужчина. А посвящать его в тонкости наших проблем – согласись, это глупо… Вот я и сказала, что по ряду причин – каких, неважно, до официального замужества ни в какие интимные связи вступать ни с кем не собираюсь. Он не удивился, по-моему, это его даже восхитило, и тут же предложил мне именно такой вариант. Как ты понимаешь, мне пришлось в деликатной форме отклонить и это предложение, как несвоевременное. И одновременно подтвердить, чтобы окончательно не травмировать человека, который этого не заслужил, что я не обещаю выйти именно за него, но что любовников у меня не будет – это обещать могу. На чем и закрыли тему. Так что… – она слегка развела руками и вновь улыбнулась, теперь уже грустно и сочувственно.

Андрей до боли прикусил нижнюю губу, но сразу же взял себя в руки.

– Да… Такой вариант я не предусмотрел. Прекрасная дама надела пояс верности, а ключ выбросила в море. И кому теперь суждено стать тем Поликратом? А в общем, ты права, дорогая. Именно так дураков и учат. Я не знаю, какие обеты, в свою очередь, принимал уважаемый мною товарищ Берестин, но раз уж настала пора обетов – в свою очередь клянусь и торжественно присягаю – до полного одоления супостата не искать благосклонности вашей милости, а по достижении оного одоления в первый же мирный день и час сделать вам и только вам официальное предложение… – Не глядя, он потянулся рукой к столу, нащупал первую попавшуюся пачку, резко встряхнул и поймал сигарету зубами. Прикурил от свечи, выпустил дым и тихо закончил фразу: – Или прямо сейчас. Сейчас я громко объявлю о нашей помолвке или сразу свадьбе… Как прикажешь. Шампанское есть, кольцо тоже найдем. Вот только платья с фатой нету. Да они вроде и не обязательны?

Ирина протянула руку и погладила его по щеке, как когда-то.

– А вот это лишнее, Андрей. Не надо, это почти истерика. Ты хорошо начал, но сорвался… Пусть будет так, как ты сказал, – сразу после победы.

– Да, ты права, извини. Пойдем к народу, там Сашка для вас еще много интересного приготовил…

– Так ты действительно ничего из того сна не помнишь? – спросил Воронцов Наташу. Они сидели вдвоем в библиотеке, на старомодном кожаном диване между книжными полками. Наташа посмотрела на него с удивлением:

– Почему ты опять об этом? Я ведь говорила – не помню. Так, обрывки… Мало ли что снится. Я больше всего удивилась совпадению – впервые за столько лет увидела тебя во сне, и тут же ты сам явился…

Воронцов постукивал пальцами по подлокотнику, смотрел в пол, и Наташа вновь ощутила неясную тревогу. Все же слишком сильно изменился Дмитрий, почти ничего в нем не осталось от того давнего, мягкого и доброго ее друга. Она была рада, даже счастлива, вновь его увидев, но это был совсем другой человек, к которому надо было привыкать совсем заново.

Он медленно, словно сомневаясь в необходимости того, что делал, вынул из внутреннего кармана коричневый тисненый бумажник, раскрыл его и протянул Наташе несколько пластиковых квадратиков моментальных кодаковских фотографий.

Наташа взяла их, взглянула.

– Что это такое? – прошептала она.

На снимках, словно на рекламных кадрах какого-то фильма, она увидела себя. В одеждах и декорациях того самого сна. Стоящей во весь рост посреди комнаты, сидящей у журнального столика в кресле и даже едва прикрытую прозрачным пеньюаром рядом с Дмитрием, одетым в старинную военную форму.

– Как это может быть? Не понимаю… – Она с недоумением и даже мольбой в глазах подалась к Воронцову.

– Ну, вспоминай, Наташа… Ты же все помнишь. Постарайся…

И она вдруг вспомнила. Все сразу. В мельчайших подробностях. Уронила фотографии на ковер.

Воронцов аккуратно их подобрал и вложил обратно в бумажник.

– Вот теперь порядок. Оно, конечно, все равно сон, но документально подтвержденный. Реальность высшего порядка. И успокойся ты наконец. Вдвоем как-нибудь выкрутимся. В Замке ты лучше держалась… Может, тебе кофе принести? Или бокал шампанского? Стрессы хорошо снимает…

Воронцов, несмотря на всю его проницательность, ошибся. Потому что привык за последние годы проницать по преимуществу в душах грубых и жуликоватых, всегда готовых сачкануть, объегорить и выгадать. Потому и неверно понял настроение Наталии Андреевны. Он вообразил, что она потрясена и напугана открывшейся истиной. На самом деле совсем иные чувства охватили ее.

С детства ее больше всего привлекали книги и фильмы, где героинями оказывались женщины отважные, сильные и решительные, переживающие необыкновенные приключения.

Оттого, не в последнюю очередь, она и порвала с Воронцовым, ибо что могло ей сулить супружество с флотским лейтенантом? Жизнь на базе и многомесячные ожидания? Вариант с мужем-внешторговцем сулил гораздо более яркие впечатления. Но действительность и здесь оказалась, увы, гораздо прозаичнее. Два года в прокаленном солнцем Адене, в замкнутом и жестко регламентированном мирке советской колонии, потом год в Москве и еще два года в Аддис-Абебе, где было ничуть не веселее.

А потом и совсем тоска. Развод и монотонная, отупляющая жизнь служащей женщины. Вопреки распространенному мнению, жизнь в столице во многом еще унылей и однообразней, чем в провинции. Два часа ежедневно в метро и троллейбусе, дефицит общения, сенсорный, если хотите, голод. Какие там театры, концерты и вернисажи, если, добравшись в полвосьмого вечера до своей квартиры, не можешь и не хочешь уже ничего. И так каждый день, без надежды и просвета…

Жизнь, считай, кончена, но вдруг – резкий перелом: сначала появляется давно вычеркнутый из жизни Воронцов, радость встречи, «свет в конце тоннеля», а теперь и вот это…

Прошли какие-то сутки, а она уже ощущает себя не той замученной жизнью одинокой женщиной, а совсем другой, молодой, красивой, сильной и энергичной – какой и мечтала быть, готовой к приключениям, острым ситуациям и бурным страстям. Словно кто-то резким взмахом стер пыль и муть со стекла, через которое она смотрела на мир, и он засверкал яркими и сочными красками.

Она встала с дивана, и только тут Воронцов, увидев, как изменилось выражение ее лица, осанка, взгляд, кажется, начал догадываться, что с ней происходит. Абсолютно другая женщина стояла перед ним.

…Как всегда в конце долгого и насыщенного вечера, компания начала рассыпаться. Групповые развлечения иссякли, брала свое усталость, появились проблемы, которые необходимо решать с глазу на глаз.

Когда часы пробили два, Левашов увидел, что они с Ларисой остались в кают-компании вдвоем. Кто, когда и куда исчез, они не заметили.

А у них разговор, внезапно начавшийся, перешел в самую острую стадию. Смуглое лицо Ларисы раскраснелось, глаза блестели, и говорила она зло и взвинченно.

– Если бы вы знали, как я не выношу таких вот людей, как вы. Не вы лично, Олег, а все вместе. Богатые, благополучные, утонченные и рафинированные якобы. Все у вас есть, все вы можете. Напитки – самые заграничные, закуски – не иначе как из подсобок Елисеевского, аппаратура – «Акаи», телевизор «Сони», книги – и те читаете напоказ, обязательно вам Джойс, Марк Аврелий, Набоков, стихи – так не Асадов, не Евтушенко даже, а чтоб непременно Мандельштам, Гумилев, Ходасевич с Анненским… И женщин себе выискиваете штучных – Ирина эта, Наталья… Так не пойдет – заплатим, сколько скажет…

«Что с ней? – подумал Левашов. – Откуда вдруг такой срыв?»

Он положил руку на ее ладонь, чтобы успокоить, без всякой задней мысли, но она резко выдернула руку.

– Вот! И вы туда же… – вскочила, готовая убежать или сказать что-то еще более резкое, и Олегу пришлось применить силу.

– Сядьте! Успокойтесь! Если вам вино пить вредно, так валерьянки сейчас принесу! А злиться не надо. И не убегайте. Безопасность я вам уже гарантировал. Чем мы вас так обидели? Давайте поговорим спокойно. По пунктам…

Лариса и сама, кажется, устыдилась своей выходки, молча приняла из рук Левашова бокал вермута с лимонным соком и льдом.

– Прежде всего – вы форму принимаете за суть. Смешно, но здесь нет ни одного, в вашем понимании, благополучного человека. Смотрите: Воронцов. По всем данным мог бы и должен занимать самые высокие посты в ВМФ. Все у него есть – верность идее, преданность делу, талант, способность принимать ответственные и верные решения. Готовый командующий флотом. Именно такие, как он, в переломные моменты истории и становятся вершителями… Да вы же сама историк, вспомните… А чем он занимается? Да и то все время кому-то на мозоль наступает и настроение портит. Потому что судьбу его решают люди, в присутствии которых просто невежливо быть талантливым.

Дальше – Новиков. Журналист типа и класса Стенли. У нас этот тип вообще не имеет права на существование, к сожалению. Мог бы быть «теневым послом» – есть такой термин. Из-за ерунды вылетел с загранработы, а причина та же, что и у Воронцова. Не отвечает критериям: нам умные не надобны, нам надобны верные… Шульгин. На вид из нас самый благополучный. Занимается любимым делом, но если разобраться – процентов пятнадцать проектной мощности. Сами в науке трудитесь, понимаете, о чем я… Один Берестин может картинки рисовать в свое удовольствие, да и то. Ни выставляться, когда и где хочет, ни продать за настоящую цену… Обо мне говорить не будем. Вот вам картинки нашего благополучия. А если вы на барахло слишком много внимания обращаете… Почему человек, если имеет желание и лишнюю валютную копейку, не может ту вещь купить, которая ему нравится? Ерунда все это. Как будто, если у него вместо «Акаи» – «Маяк» или «Юпитер», так он на порядок порядочнее… Прошу прощения за каламбур. Не в ту сторону смотрите. Мерзавец и подонок может с тем же успехом в ватнике ходить и щи лаптем хлебать. Известны прецеденты. Беда в другом. В нашу историческую эпоху определенный круг подонков имеет облегченный доступ к определенной категории товаров. И в целях социальной самозащиты насаждает идею о пагубности «вещизма». Для всех, кроме себя. Конечно, блюдя свою нравственную невинность, можно принципиально отказаться от всего, что доступно подонкам. Только это уже было. Снобизм с обратным знаком.

Левашов замолчал и сам удивился этой тираде. Прямо тебе Цицерон.

Лариса слушала его неожиданно внимательно.

– Над вашими словами стоит подумать… Пожалуй, кое в чем я действительно не права. Однако… Вы мне довольно доходчиво изложили все про вас и ваших друзей. Допустим, вы действительно все такие талантливые и не понятые обществом. Честные и бескорыстные. Ужас как благородно. Прямо пожалеть вас хочется. Но только это еще хуже. Те, другие, нас хоть не презирают. С подонками у нас нормальные деловые отношения. Пусть наше поколение, на ваш взгляд – циники и рационалисты. А вы вот на нас плюете и умываете руки…

– Ерунду вы говорите, Лариса, – попробовал возразить Левашов. – С чего вы это взяли?

– Не спорьте, знаю. Ах, мы о возвышенном думали, мы стихи на площадях читали, романтические песни пели… В ваше время в МИФИ, в МФТИ конкурсы по 15 человек на место, а сейчас в торговый да на курсы официантов…

– Ну а если так, что из этого? У каждого поколения свои вкусы и наклонности. Стоит из-за этого так расстраиваться? Вот вы же историк все-таки, а не товаровед, так чего же? – Левашову не хотелось с ней спорить, и тема была не его, здесь бы Андрей к месту пришелся, поговорил бы на нужном языке. А Олега сейчас занимали другие проблемы.

Он думал о том, что его первое впечатление оказалось верным, девушка Лариса действительно далеко не ординарная, и жизнь у нее явно складывается далеко не лучшим образом, отсюда и нервно-взвинченный тон, и сама тема разговора, совсем не подходящая к месту и времени, и ее предупреждение о степени дозволенного поведения. И ему хотелось сделать для нее что-нибудь хорошее, успокоить по крайней мере, убедить в том, что, несмотря ни на что, доверять ему можно, и как раз здесь у них Лариса сможет избавиться от одолевающих ее комплексов.

А комплексов у нее явно было в избытке. Почти все слова Левашова наталкивались на непонимание или предубеждение, во всем она видела либо лицемерие представителей старшего поколения, к которому она относила и Левашова тоже, либо прямой корыстный умысел. И не воспринимала никаких разумных доводов.

– Так что вы все-таки сказать хотите? Не пойму, – развел наконец Олег руками. – Сами же согласились, что мы вас ничему плохому не учили, не совращали малолетних, не вводили во искушение… Вы сами нашли свои идеалы, да еще и гордились, насколько вы современнее и раскованнее нас…

Лариса с досадой ударила ладонью по перилам.

– Вот уж действительно… Представьте, есть у вас младшая сестра. Связалась с плохой компанией, пить стала, курить, колоться. А вам наплевать, вы со стороны посматриваете и губы кривите – взрослая, мол, уже, что хочет, то и делает, сама выбирала, я в ее годы такой гадостью не занимался… Вот ваша позиция!

Левашов пожал плечами.

– Сравнение яркое, конечно, но некорректное. Вы о частностях, а тут проблема социальная. Если я правильно думаю. Мы выросли в свое время, усвоили определенный набор принципов, сформировали свое мировоззрение, для всех разное, заметьте. Как и любое другое поколение, до нас и после. Потом времена изменились. Как известно, бытие определяет сознание. Как правило… Нас, вернее, некоторых из нас это бытие испортить уже не смогло. Сломать – да, ломало… А другие формировались уже по другой колодке. И винить теперь сотню-другую из тех, кто сумел хоть кое-как противостоять «террору среды», в том, что они не сумели саму эту среду отменить… Помните, как Остап обещал Хворобьеву в «Золотом теленке» устранить причину его дурных снов? А ваш пример с младшей сестрой… Трогательно, впечатляет, а на практике… Проповеди старших братьев никогда не срабатывали. Начни говорить, что так себя вести нехорошо, надо книжки умные читать, а не по мальчикам бегать, а тебе в ответ: «Что ты понимаешь, старик, ты несовременный, отвянь…» – или как теперь у вас говорят. Я не философ, я технарь, практик, и решения у меня технические… Если время у вас есть, оставайтесь здесь, с нами, хоть недельки на две, тогда, может быть, какие-то моменты вам станут яснее… Разумеется, все условия остаются в силе.

Лариса помолчала, словно обдумывая его слова, потом устало сказала:

– Ладно, бросим это… Не знаю, что на меня нашло. Может, правда вы другие.

…По внутренней лестнице Олег подвел Ларису к двери отведенной ей комнаты. Терем был спланирован так, что ни одна жилая каюта не соседствовала с другими, все они располагались по периметру холлов и прочих общественных помещений, сообщались с ними и главными лестницами отдельными коридорчиками, переходами, узкими потайными трапами.

– Ну вот ваша келья. Приятных снов. Тщусь надеждой, что, несмотря ни на что, вечер показался вам приятным… – Олег прищелкнул каблуками и наклонил голову, пародируя манеры Воронцова. Лариса вдруг обняла его за шею и слегка коснулась губами его щеки.

Он подавил острое желание обнять ее тоже, прижать к себе что есть силы, удержался. Слово есть слово, а она его от него не освобождала. Понимал в то же время, что ведет себя по-дурацки. Лариса отстранилась, две или три секунды смотрела ему в глаза, потом провела ладонью по той же щеке, будто стирая след поцелуя.

– Спасибо, – шепнула чуть слышно и скрылась за дверью.

Олег спустился на три ступеньки, потом остановился у узкого, как бойница, окошка, сел на лестницу, вытащил последнюю в пачке сигарету.

«Что за девушка? – думал он. – Что с ней происходит? Или они все теперь такие? Все же десять лет – огромная разница. Когда мне было двадцать, мы тоже… И за что спасибо? За утешение? За то, что удержался и не стал хватать ее руками? Есть о чем подумать. Только зачем? Не имея информации о ее характере и мыслях, ничего не надумаешь, и в любом случае не тебе решать. Что за поколение мы такое дурацкое, действительно? Может, лучше по-ихнему? Схватил за руку – и вперед! Сегодня ты моя девушка… Но ведь как раз от этого она и предостерегала… Вот и сиди теперь, как пацан-десятиклассник выпуска шестьдесят такого-то года, на пороге чужого подъезда. Ну и что? Я у себя дома, могу сидеть где угодно. Здесь в том числе…»

Он сидел и представлял, как в нескольких шагах от него, за бревенчатой перегородкой, она раздевается сейчас, ложится в постель и, чем черт не шутит, тоже думает о нем.

За спиной чуть скрипнула дверь. Он обернулся. Снизу вверх Олег увидел Ларису. С дрожащим огоньком свечи в руке. Ему показалось, что длилась эта немая сцена очень долго. Он успел, несмотря на полумрак, рассмотреть, что она совсем раздета. Кроме наброшенной на плечи темной рубашки мужского покроя, застегнутой на две пуговицы, на ней, кажется, ничего больше не было.

Потом Лариса приложила палец к губам и чуть кивнула ему. Он поднялся и вошел за ней в спальню. Она словно читала его мысли, пока он сидел под дверью, потому что, поставив свечу на стол и сев на кровать, сказала ровным тихим голосом:

– Ну что ты мучаешься? Дело совсем не в тебе. Хочешь послушать?

Отчетливо понимая, что совершенно не нужна сейчас ему ее исповедь, он тем не менее слушал с несколько даже болезненным любопытством, одновременно жалея Ларису и презирая себя за то, что не может прервать ее спокойных, не соответствующих смыслу слов. Она рассказывала о вещах, сколь ужасных своей пошлостью и даже цинизмом, столь и банальных, совершенно обыденных в затхлой атмосфере общества «развитого социализма».

– …Теперь ты понимаешь, отчего я так? И сегодня совсем не собиралась ехать сюда с вами. Наталья уговорила. Ей уж очень хотелось. Ну, черт с ней, думаю. Хоть вечер пройдет не в одиночестве. Надоело. А тут вдруг ты. Не зазнавайся только, ничего сверхъестественного ты из себя не представляешь, просто твоя застенчивость меня немного отогрела. В первый раз я вдруг почувствовала себя легко. Не знаю, поймешь ли… Был давно такой мальчик, в белом плаще с поднятым воротником… Стоял под дождем напротив моих окон и курил в кулак. А в школе краснел и отворачивался… И с тобой я почувствовала, как отпускает… Ты пил сегодня, а я не сдерживала, даже поощряла незаметно, чтобы проверить.

– «Джентльмен – это тот, кто ведет себя прилично, когда напьется». Уайльд, – вставил Левашов.

– Но до самого конца я все же не была уверена. И когда поцеловала тебя – тоже. Хотя благодарила вполне искренне. Давно мне не было так хорошо. Если бы ты не сдержался – это уже не испортило бы моего мнения. На сегодня. Но… Но ты вдобавок позволил мне уйти, не стал лезть в дверь, говорить жалкие или, напротив, нахальные слова. Я уже легла, и вдруг меня толкнуло. Подумала – если ты не ушел, позову и все расскажу…

Она словно только сейчас заметила, в каком виде сидит перед Левашовым, изменила позу и натянула на бедра полу рубашки, застегнула еще одну пуговицу на груди.

– Только не считай меня истеричкой. Просто мне давно не с кем было поговорить по-человечески. А дальше как знаешь…

Олег молча пожал плечами. Дождь за окном перешел в ливень и бил в стекла, словно крупной дробью. Сейчас самое время проститься и уйти. Красиво так будет, возвышенно, в стиле итальянского кино, которое она любит. А вдруг ей хочется совсем другого? Чтобы окончательно забыть прошлое и поверить в возможность иной жизни? И, уйдя, будешь выглядеть… Ну, кем можно выглядеть в таком варианте? Чистоплюем, ханжой или просто дураком?

И на кой черт ему решать эти Буридановы задачи? Видел бы его сейчас Воронцов… Вздохнул бы сочувственно и развел руками? Или ободряюще подмигнул: вперед, мол, парень, за орденами?

Лариса смотрела на него с сочувствием.

– Тупик, милый? Оба мы в тупике. Оба не знаем, что делать и говорить дальше.