"Райское место" - читать интересную книгу автора (Туманова Мария)

ГЛАВА 1

Письмо я получил в понедельник.

Ровно через час после того, как отказался от заказанного столика в замечательном итальянском ресторане и пошел домой пешком, один, голодный и далеко не в лучшем настроении. А все из-за Энни! Во-первых, вместо того, чтоб промурлыкать в телефонную трубку «О дорогой, какой сюрприз! Я обожаю итальянскую кухню, сейчас подъеду!», она визгливо сообщила, что ужасно занята в студии и собирается пробыть там до поздней ночи. А во-вторых, из-за сюрприза, оказавшегося ненужным, я протянул время и потерял шанс напроситься в гости к кому-то из друзей. Остался без компании на вечерок — и тот сейчас же превратился в длинный нудный вечер. Сидеть в ресторане с кислой мордой, как памятник всем оскорбленным мужчинам? Или задергаться улыбчивым червяком, вдруг какая-то рыбка клюнет? Спасибо, меня от таких блюд тошнит. И сочувствие таксиста мне ни к чему.

Я топал домой и злился на Энни. Раз мы считаемся влюбленными (как мне твердят все знакомые), я имею право на то, чтобы мое общество предпочитали рабочим авралам. Или хоть предупреждали об авралах вовремя.

Ужинать в одиночестве я ненавижу. Когда сижу за столом, обложившись карандашами и исчерканными листами бумаги, собеседники мне ни к чему, но, если вместо карандаша я вынужден взяться за вилку, язык чешется от желания поговорить. Необходимость молча жевать навевает хандру — следствие бесправного детства, когда мои родители в качестве наказания отправляли меня с тарелкой в мою комнату. Прошло двадцать лет, а я никак не могу отделаться от чувства вины и обиды каждый раз, когда ужинаю один.

В университете эта проблема решилась очень быстро: в первый день занятий я познакомился с Джейком Риденсом. Он опоздал к началу приветственной речи ректора, а я сидел в последнем ряду — и только собрался переложить сумку с книгами с колен на свободное кресло слева, как туда плюхнулся потрясающий парень. Красно-зеленая клетчатая рубашка с одной стороны свисала поверх джинсов, растрепанные черные волосы торчали во все стороны, а брился он не позднее чем позавчера. Когда я опустил глаза, увидел, что шнурки на его кроссовках развязаны. Зажимы с их концов давно исчезли, и разлохмаченные нитки торчали миниатюрными щетками. Парень проследил за моим взглядом и улыбнулся. «Эти белые черви могут убить, — прошептал он, — но есть способ их нейтрализовать. Если бежать очень быстро, они летят, а не ползут, и тогда не наступишь». Я онемел на четверть минуты, но он ответа не ждал. Забросил ногу на ногу, положил на колено красную пластиковую папку, а поверх нее — лист бумаги, подмигнул мне и стал писать. Ручка у него была самая дешевая, еще и обмотанная посередине синей изолентой. Колпачок был изгрызен — едва я это заметил, парень сунул его в рот и хорошенько прикусил. Посидел так пару секунд, тихо ухнул и быстро написал еще три предложения. Он выглядел абсолютно чокнутым и мне понравился.

Я еще раз посмотрел на его шнурки и сказал:

— Это не белые, а черно-серые черви.

Парень оторвался от своей писанины, карие глаза блеснули смехом.

— Точно, — прошипел он. — Мутация. Ну и черт с ними. Нет, подожди…

Он перевернул лист и стал писать на обратной стороне, чуть слышно похихикивая. Я ждал. Парень получал удовольствие от того, что делал; улыбаясь, как идиот, сбежавший от санитаров, он согнулся, дважды отгреб пятерней волосы со лба с такой силой, что я удивился, как ему удалось не вырвать клок, и один раз крепко почесал макушку. Ручка скользила по бумаге, как хорошая фигуристка по льду.

— Читай, — потребовал он, исписав пол-листа. Почерк у него был неразборчивый (позже я узнал, что Джейк часто сам не понимает того, что написал), но основную идею я уловил. Гигантские белые черви обитали на какой-то планете с нечитаемым названием и в результате пронесшегося над планетой пылевого облака изменили цвет, а вследствие этого изменились их сексуальные пристрастия.

— Они у тебя двуполые? — спросил я. Парень улыбнулся.

— Лучше пусть будут трехполые, — и с ходу сделал пометку на краю листа, больно вдавливая ручку мне в колено. В одном месте бумага прорвалась, и на моих светлых брюках появилась синяя чернильная загогулина. Он этого не заметил, продолжая восторженно шептать: — Тогда можно будет такое развернуть! Роман получится отпадный. Как тебя зовут?

— Уолтер Хиллбери.

— Ага! — мое имя появилось рядом со словом «трех-полые». — Я так назову главного героя. Будешь потом книгу своим детям показывать и гордиться. Ты на какой факультет поступил?

— Английский язык.

Мой собеседник вскинул голову, как пес, почуявший мясо.

— А основной курс?

— Писательское творчество.

— Bay! — от его вопля к нам повернулся весь зал, но неряху это не смутило. Больше смутился ректор, который стал говорить погромче, а мой уникальный сосед застучал меня по колену концом ручки (повезло, что тупым: сам он совершенно не обращал внимания на такие мелочи) и зашептал:

— С сегодняшнего дня я тоже там учусь. Как это я тебя на вступительных проморгал? Слушай, Уолт, если ты тоже прославишься, героя с твоим именем не будут правильно воспринимать, так что скажи мне лучше другое имя, ну, брата твоего или дружка. Вообще, какое хочешь.

— Оливер Стоун, — наобум ляпнул я.

— Не годится. Ну и черт с ним! — он снова перевернул лист и стал писать. Спасибо, на собственном колене, а не на моем. Минута покоя — и левая рука еще раз поднялась, почесала макушку, а на обратном пути коснулась моего плеча.

— Я Джейк Риденс, — сообщил сосед. — Не пугайся, пожалуйста, я не чокнутый. Мне просто всегда хочется сочинять, и сегодня, как только глаза открыл, вдохновение налетело. Я кое-что набросал, глянул на часы — и чуть из трусов не выскочил. Не выскочить-то не выскочил, а вот во все остальное вскакивал кое-как.

— Но если бы не застегивал пуговицы, написал бы еще пару строчек.

Он посмотрел на меня с веселым удивлением.

— Точно! Ты первый, кто меня правильно понял. С меня гамбургер. Пиво любишь?

Моего ответа он не услышал: зал дружно зааплодировал ректору. Поэтому мы продолжили разговор на первой лекции и к ее окончанию выяснили, что оба любим пиво, мечтаем стать знаменитыми писателями, являемся единственными детьми любящих родителей и не способны остаться равнодушными к худеньким улыбчивым девчонкам, хотя совершенно равнодушны к спорту во всех его проявлениях. Бифштекс, пожалуйста, среднепрожаренный, кока-кола вкуснее, чем пепси, Сэлинджер был гением, Харлан Эллисон — еще гениальнее, а старичок Шекспир, ясное дело, вне конкурса вместе с Голдингом и Рэем Брэдбери. Кэрол Оукс лично мне нравится больше Юдоры Уэлти, но вообще единственная гениальная женщина-писательница — это Ширли Джексон. А если бы я взялся писать сценарии для «Звездного пути», этот сериал сейчас процветал бы, в два счета переплюнув «Звездные войны». Что еще? Кроссовки — только «Рибок», в школе учительница математики была полной дурой, а залитый водой пол в ванной — ничего страшного, лишь бы там не было хлопьев пены, пена — это действительно противно.

Обретя духовного близнеца, вряд ли кто-то захочет немедленно с ним расстаться. После лекций мы уговорили парня, которого поселили со мной в одной комнате, поменяться жильем с Джейком. Так я заполучил соседа, коллегу и названого брата.

Мы ни разу не поссорились из-за расхождений в музыкальных и литературных вкусах: прочитанными книгами восхищались наперебой или в унисон их обругивали, а в музыке я не разбираюсь и спокойно слушал все, что нравилось Джейку, — как бегемот в зоопарке слушает магнитофон служителя. Не знаю, может, бегемоты бывают придирчивей. Зато у меня не было проблем с нужными книгами: скажи я Джейку, что хочу почитать гуттенбергову Библию — через час он притащил бы подлинное издание с автографом старины Иоганна на первой странице. Я никогда не шпионил за ним, чтобы узнать, как именно он раздобывает книги, и очень быстро понял, что спрашивать об этом не имеет смысла. Джейк улыбался и пожимал плечами: «Пошел и взял… Не помню, у кого. Ну, это же то, что ты просил? Так чего ты вяжешься? Читай и не морочь голову». Иногда к нам являлись возмущенные владельцы редких изданий, чтобы с руганью забрать свои сокровища, часто я сам, изучив штампы на титульных страницах, относил книги в разные библиотеки, заявляя там, что нашел их на улице. А некоторые тома так и оставались нашим достоянием. Но как бы там ни было, когда я просил новую книгу, Джейк обязательно кивал, показывал отставленный вверх большой палец и уходил. А возвращался не с пустыми руками. И хотя иногда мне казалось, что умение Джейка раздобывать книги граничит с магией (особенно если требовалась книга, на которую в университетской библиотеке надо было записываться за полгода вперед), в знак благодарности я.не задавал лишних вопросов. А Джейк радовался, что сумел помочь лучшему другу, и снова погружался с головой в свои выдумки, пачкая чернилами пальцы, щеки, а случалось, и колени.

Еще он щедро делился полученными от родителей деньгами, так что мое привольное студенческое житье, не обремененное работой по вечерам, — его заслуга. Взамен я регулярно напоминал, что ему пора подстричься, а если бы он не взял в привычку вскакивать, как умный щенок, едва я произносил: «Пора перекусить», то еще на первом курсе тихо умер бы от истощения над очередным полуисписанным листом. И, конечно, у нас никогда не было скандалов из-за разбросанных по комнате носков: что такое носки в сравнении с романами Воннегута?

Пять лет мы мирно провели в творческих исканиях, включая выискивание хорошеньких девушек и поиски постоянно пропадавших листов с первыми набросками гениальных романов. Мы вместе ели, сидели рядом на лекциях, будили друг друга по утрам, и если одному не хотелось идти на вечеринку, приглашать туда второго было бессмысленно. Однокурсники и преподаватели удивлялись, что мы не написали вдвоем хотя бы короткий рассказ, но мы с Джейком сразу после знакомства решили, что заниматься любовью с девушкой, которую любишь больше всего на свете, лучше без помощи дружка, и не собирались объяснять окружающим, что сочинение историй для каждого из нас намного ближе к слову «таинство», чем секс. Приходилось говорить, что не можем работать вдвоем из-за совершенно разной манеры письма. Нам верили. Действительно: я долго обдумывал фразы, прежде чем доверить их бумаге, а Джейк бокал пива выпить не мог, чтоб не схватиться за ручку и не записать какое-то крученое предложение, которое днем позже называл полным бредом:

Мы планировали остаться в Лос-Анджелесе, снять вдвоем квартирку, в которую можно будет свободно (не то что в кампус) приводить подружек, и прославиться. Но когда дело дошло до дипломирования, выяснилось, что наши родители тоже совпадают во взглядах на жизнь: мои предки и Риденсы пожелали видеть талантливых детищ рядом с собой. Раз ты, дорогой, не намерен поступать на работу, то зачем куда-то переезжать? Пиши на здоровье в собственной комнате или сними квартиру в соседнем квартале — тогда мы будем уверены по крайней мере в том, что ты не голодаешь.

Соблазн спокойно писать под родительским крылышком, с которого, как перья, падали бы на нас дармовые доллары, был размером с Эмпайр Стейт Бил-динг. Так что, отказавшись от идеи поселить старшее поколение в соседних домах (не смогли решить, чьей семье придется для этого сняться с места), мы с Джейком расстались. Я вернулся в Бейкерсфилд, он — в Сан-Франциско, и два года мы регулярно сообщали друг другу, что ручки и карандаши исправно скребут бумагу, а компьютерные клавиши послушно щелкают, придавая форму нашим гениальным идеям.

Издав свою первую книгу, я второй раз в жизни распрощался с родительским домом и рванул во Фриско к Джейку. Он встретил меня на вокзале, сообщил, что я не стал ни толще, ни ниже и не выгляжу писателем. Я сказал, что сам он выглядит помощником носильщика и что его физиономия стала еще вытянутей — наверное, от усиленных литературных потуг. Джейк засмеялся, но отомстил жестоко: по дороге домой затащил в какой-то бар, который я не запомнил, и напоил до полусмерти. Мне до сих пор стыдно вспоминать, в каком виде я знакомился с его родителями. Зато мистер и миссис Риденс порадовались, что их сын не такой удачливый писатель, как его друг, и, следовательно, не такой пьяница. Миссис Риденс всю неделю, что я гостил у них, очень прозрачно намекала на это — видно, ей нравилось смотреть, как я краснею.

К тому времени Джейк закончил один роман, но пристроить его не мог. Восемь или девять романов разной степени незавершенности он держал в своей комнате, как любимых котов: стопки бумаги лежали на столе, на шкафу, подоконнике и на полу. Между ними тощими котятами примостились рассказы. Два рассказа приняли в небольшом журнале «Морская звезда», о котором я раньше не слышал, и Джейк гордился этим так же, как и моим успехом. Зависти в нем было не больше, чем снега в Гонолулу.

Он упрашивал меня остаться жить во Фриско, но я уперся — если выпало вообще жить, то только в Эл-Эй. Там, где мы были юными и счастливыми, где познакомились друг с другом — и с сотней замечательных девчонок! Где я впервые написал по-настоящему хороший рассказ (пусть он до сих пор лежал в моем письменном столе, а отказы, полученные из редакций журналов, я выбросил — мне рассказ нравился). «И где я придумал планету Карста, — подхватил Джейк. — И еще сотню планет!»

Его планеты теперь вертелись за огромным газовым облаком, состоящим из тупых или слишком заумных редакторов. Самый лучший астроном в телескоп последнего поколения увидел бы только метеоритный дождь вежливых отказов. Но Джейк не отчаивался — как обычно. Это я впадал в меланхолию, стоило услышать, что мой рассказ вполне ничего. Как это ничего, должно быть хорошо!

Я чуть не разуверился в человечестве, когда Джейк засомневался, стоит ли покидать насиженное место и мамины блинчики (при этом отчасти я его понимал: таких блинчиков, как у миссис Риденс, мне нигде больше есть не приходилось, они сами таяли на языке, а вкус держался во рту больше часа, ходи себе и наслаждайся). Но к концу недели оказалось, что дружба если и не сильнее всего на свете, как твердил в своих рассказах Джейк, то уж точно сильнее блинчиков. В Лос-Анджелес мы уехали вместе.

Прошло четыре года. Теперь я люблю этот город еще сильнее. Моя вторая книга вышла здесь. Гонорара хватило, чтобы купить новый «Шевроле-корветт» и перевести свой банковский счет из разряда символических в «скромные». Энни вполне устраивает меня как любовница, и повар из нее не хуже, чем телеведущая, а как хорошо она смотрится на экране, вам любой в этом штате скажет. Мой агент Терри Прескотт добился, чтобы «Схоластик Инк» заключило со мной контракт на следующий роман, так что я самый счастливый молодой прозаик Западного побережья.

Только поужинать, черт бы разодрал всех моих приятелей, не с кем!

Джейк уехал полтора месяца назад. Его новый роман о межпланетной войне четырех негуманоидных рас, которую в конце концов прекратил заблудившийся космический бродяга родом с Земли, мне казался неплохим, но мое мнение не совпадало с мнением издателей, а Терри Прескотта я напрасно просил заняться «раскручиванием» Джейка.

— Он славный парень, Уолт, — сказал Терри, — никому не делает зла и ради тебя пройдет на руках из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Но его странности мешают развернуться его таланту. Я еще не видел ни одного писателя, который не был бы странным в той или иной степени, но я не работаю с людьми, у которых уровень заскоков зашкаливает. Если Риденс когда-нибудь опомнится, пусть позвонит — но не раньше.

Я не сразу решился передать наш разговор Джейку, но, когда набрался смелости, был вознагражден: мой друг засмеялся, а не расстроился.

— Может, я сам себе враг, — сказал он, — но опомнившийся Джейк Риденс — это чужак, с которым я не хочу знакомиться. Так что процентов от моих будущих гонораров Терри не получит. Попробую пробиться сам, не у каждого ведь должен быть агент.

Получив примерно шестнадцатый отказ из издательства, он впервые в жизни скис. С утра до вечера валялся в кровати, косо-криво исписал пару школьных тетрадей незаконченными предложениями, часами смотрел детские мультфильмы и пять-шесть раз в день принимал душ. Вытащить его из дому я не мог в течение недели. Терри советовал не приставать к человеку, пока он сам не захочет выговориться, Энни попробовала «оживить» Джейка приглашением на ужин (зря рассчитывала, что перед ее красотой никакая депрессия не устоит), а мой запас ободряющих фраз и дружеских улыбок полностью исчерпался. Поэтому я был потрясен, когда на десятый день медленной пытки вернулся из булочной и увидел Джейка бегающим по квартире. Он напевал себе под нос «Зажги мой огонь», хлопал в ладоши и притопывал в такт.

— Это ты? — завопил я. — То самое существо, которое ныло, валяясь в грязной постели, и просило его пристрелить?

— Мои молекулы движутся в прежнем темпе, — рассмеялся Джейк. — Это моя футболка? Или на моей была эмблема «Лейкерз»?

— С «Лейкерз» у тебя ничего не было, — автоматически ответил я (давно привык следить за скромным гардеробом Джейка на предмет его изношенности). — Что ты делаешь?

— Собираюсь в дорогу. — На его кровати лежал открытый чемодан, посреди комнаты разинула рот дорожная сумка. — Надо развеяться. Как можно больше перемен, тогда писать станет легче. Впечатление к впечатлению, зернышко к зернышку, — он снова засмеялся. Веселый, оптимистичный Джейк, стандартная модель. — Я понял, что мои неудачи коренятся в моей неподвижности. Камень, обросший мхом, мягче и, может быть, теплее, чем голый валун, но на нем нельзя выбить письмена. Ты не будешь против, если я возьму этот свитер?

Я кивнул, и Джейк воспринял это как разрешение еще на один свитер, яркую полосатую рубашку и кожаный пиджак, который я надевал только дважды. А может, просто не мог переключиться с высот Новой Жизни на такую низменную тему, как шмотки, поэтому запихивал их в чемодан, не прерывая радостного монолога.

Он уедет и наберется впечатлений. В дороге будет помалу делать наброски для будущего романа. Для двух сразу!

— Если проследить за тысячей закатов, то ничего не стоит описать чужую планету, понимаешь, гибнущую планету с багровым небом, в котором построены жилища обитателей этой планеты. Они дрейфуют по небу, потому что земля отравлена, но яд уже просочился в воду, а вода очень важна для всего живого. Не ухмыляйся, на моей новой планете вода — топливо для небесных домов. Они рухнут, если вода будет испорчена, и погибнут все до единого, планета станет необитаемой. Хорошее название для планеты — Сермахлон? По-моему, очень даже ничего. Не знаю еще, кто их спасет. Присмотрюсь к людям по дороге, понимаешь, можно встретить какого-нибудь заправщика на придорожной станции, который ничего сложнее детских комиксов в руках не держал, но внешность у него будет идеальной для капитана корабля. Или для инопланетянина. Знаешь, форма ушей или какой-нибудь дефект лица, который я смогу сделать отличительным признаком всех сермахлонцев. А параллельно с историей Сермахлона я буду писать что-нибудь абсолютно реальное, роман о земной жизни без прикрас. Нет, на «Путешествие с Чарли в поисках Америки» я и не размахиваюсь. До Стейнбека мне в жизни не дотянуться. Может, в стиле старины Хэма. Или что-то вроде романов Ирвина Шоу… Когда почувствую, что образы распирают голову, осяду в маленьком городке, сниму там комнату подешевле у какой-нибудь колоритной старушенции. Конечно, я могу оплатить и номер в отеле, но атмосфера будет не та.

Я улыбался и молча ругал себя за неверие в друга (вряд ли он хоть один роман напишет от начала до конца: привезет из своего путешествия кучу несвязанных отрывков и свалит их в ящик письменного стола) и за собственную трусость (так скажи ему об этом прямо, как положено лучшему другу, скажи, а не кивай китайским болваном). Но я как чумы боялся новой депрессии Джейка и не решился испортить ему настроение критическими замечаниями. Он отбыл до того переполненный энтузиазмом, что я как наяву увидел сюрреалистическую картинку: по шоссе мчится бледно-голубой «Блейзер», а из него — из каждой щели — фонтаном бьет лилово-розовая, переливчатая жидкость — это энтузиазм Джейка обрел физическую форму. И люди, попадающие под его брызги, все как один начинают смеяться.

А вот мне без дружка поначалу было кисло. Не с кем перекинуться словом, квартира стала какой-то мертвой, и то, что Джейк оставил здесь две трети своих вещей, только ухудшало ситуацию. Я поехал бы за ним, но не знал, какое направление выбрал этот сумасброд, и никак не мог с ним связаться: Джейк не удосужился заиметь мобильник «чтобы не отвлекали, когда я пишу». Я психовал из-за каждой мелочи и не понимал, как можно жить вдали от лучшего друга. Кому показать вот этот абзац и попросить прочесть вслух? С кем поболтать о новой книге Барнса? Только не напоминайте про Энни, она же ни черта не понимает в литературе! И кому, в конце концов, рассказать, как Энни была хороша в постели прошлой ночью? Тоже ей самой?

Слава богу, через неделю синдром покинутого щенка прошел. А сегодня ему в самый раз возродиться.

Около дома я состроил улыбку Джуди Хуке, которая живет на четвертом этаже. Если бы как раз в эту минуту она не садилась в машину своего бойфренда, вопрос с ужином был бы решен. Но невезение растягивается намного лучше апельсиновой жвачки. Мистер Брок вел на прогулку своего кота. Раскормленное кофейно-белое четвероногое посмотрело на меня с презрением, имея на то веские причины: на фоне его бархатного ошейника и изысканной цепочки в качестве поводка мои джинсы и спортивный пиджак выглядели рубищем. Мистер Брок спросил, как я поживаю, пожаловался на обилие бездарных актеров, обругал «Парамаунт» — и три раза прерывал свой монолог, чтобы погладить кота. У нас в доме странности считаются хорошим тоном. Жаль, Терри Прескотт ни за что не согласится сюда переехать.

В почтовом ящике теснились два рекламных проспекта, счет из химчистки, вечерняя газета и письмо. Тонкий, словно пустой, конверт, надписанный жутким почерком Джейка. Господи, из Монтаны! Вот куда обормот забрался! Я засмеялся, как идиот, крутя конверт в пальцах, будто хотел нащупать там золотые крупинки. Кажется, в старину принято было пересылать образцы добытого золота в простых почтовых конвертах?

Название города на штемпеле размазалось. Я пытался вспомнить, что знаю о Монтане. Граничит с Канадой. Бурное прошлое, включающее в себя знаменитый бой при Литтл-Бигхорне, где люди Сидящего Быка стерли в порошок отряд генерала Кастера. Теперь есть несколько индейских резерваций, в большей части штата, кажется, разводят скот, и ковбои, как сто лет назад, сводят с ума фермерских девушек, а в западной части штата, на склонах Скалистых Гор, расположены национальные парки. Ясно, рельеф новой планеты Джейка будет гористым. Я снова рассмеялся. Кто-то, кажется, хандрил? Как выражался Джейк — мои молекулы тут ни при чем!

В прихожей я бросил на пол излишки почты и оторвал боковину конверта. Всего один листок, и исписан только с одной стороны. С другой — какой-то чертеж. О'кей, прощаю краткость. Ну, что он нашел? Сокровища капитана Флинта? Новый вариант Гана Соло? Или симпатичную девочку, скроенную по деревенскому лекалу?

Уолт, дружище!

Извини, что написал не сразу. Если ты уже получил Пулитцеровскую премию, прими мои поздравления. Если еще нет — отложи их на потом. К сожалению, не могу прочесть о тебе в газете — сюда не доставляют свежую прессу. Сюда никакой прессы не доставляют. И телефонов здесь тоже нет. Уолт, я нашел райское место! Двенадцать кораблей, высадка проходит ночью, первый отряд… Извини, задумался. Никак не отделаюсь от привычки записывать все, что приходит в голову. Так вот, здесь идеальное место жительства для писателя. Тишина, извечный покой и простор Великих Равнин. Я обосновался в Восточной Монтане, в самой красивой и тихой деревушке на свете. Я и не знал, что существуют такие уютные уголки. Полтора десятка домов разбросаны по равнине, крайние забрались на холмы. Но холмы здесь плоские, поэтому в какую сторону ни поглядишь, видишь бесконечность. Деревня называется Моухей, и хотя сено я косить не умеюnote 1, зато пишу гораздо больше, чем раньше.

Сначала я хотел остановиться где-нибудь в Скалистых Торах, но в одном придорожном кафе познакомился с удивительным стариком, и он посоветовал повернуть на восток. Он выглядел библейским патриархом, такому бы спускаться с небес на облаке, а он сидел около стойки, сутулился и пил «Четыре розы» — похоже, с какой-то примесью, потому что виски здорово походило на мочу. Я не узнал, как его зовут, но его совет был самым лучшим, какой я получил за всю свою жизнь. Если еще когда-нибудь встречу этого Мафусаила, куплю ему бутылку самого дорогого виски.

Уолт, если у тебя работа идет хорошо, то здесь ты закончишь книгу вдвое быстрее, а если не пишется — клянусь орбитой планеты Сермахлон, начнешь писать как заведенный. В этом райском месте воздух вырисовывает перед глазами картины и шепчет нужные слова.

Не буду больше ничего рассказывать, увидишь сам. Я знаю, Энни тебя отпустит, если хорошо попросишь, а Терри будет только рад от тебя отдохнуть. Приезжай, я ведь поехал с тобой в Эл-Эй, когда ты попросил. Ты мне сейчас нужен. Мне нужен хоть кто-нибудь. Я боюсь.

Не откладывай выезд.

Джейк.

Я дважды перечитал письмо, на скорую руку сообразил себе сандвичи и большую кружку кофе (если хотите надо мной поиздеваться, налейте мне кофе в кофейную чашечку. Официанты занимаются этим с такой настойчивостью, что я подозреваю: их берут на работу только по предъявлении справки о прогрессирующем садизме) и устроил себе ужин с Джейком.

Письмо лежало передо мной, и глаза бегали по нему, пока я вслух высказывал лучшему другу, каким надо быть кретином, чтобы написать такое послание. Я умничал в пустой кухне, а внутри нарастало беспокойство. Последние три предложения никак не стыковались с восторженным тоном. И этот старик-советчик… Джейк упрямее старого осла, он с профессорами в университете спорил до хрипоты. В схватке с обиженной матерью — «Неужели тебе плохо рядом с нами, дорогой?!» — одержал победу. Никогда не поверю, что он изменил заранее намеченный маршрут, поддавшись на уговоры какого-то полупьяного деда в случайной забегаловке. И почему он только один раз упомянул о Сермахлоне? Идиотское название, не буду спорить, но, если Джейку пишется, он должен об этом талдычить как нанятый. А здесь ни слова о сюжете, ни одного имени, которое надо сутки тренироваться произносить. Письмо не в стиле Джейка.

опомнившийся Джейк Риденс — это чужак, с которым я не хочу знакомиться Мне стало не по себе.

На обратной стороне листа была наскоро нарисована карта Монтаны. Даже если Джейк станет писать, как Брэдбери, художником ему не быть никогда — и картографом тоже. Я раскопал в ящике письменного стола атлас Макнелли и понял, что расстояние между Грейт Фоллсом и Биллингсом Джейк урезал больше чем на сто миль. Жирный крест, обозначающий деревню Моухей, верхним краем залез на озеро Форт Пек (спасибо, Джейк его подписал). Крест был впятеро больше кружочка, пометившего столицу штата. Рядом точка, подписанная «Джордан», за ней «Гэлтаун» — и от Гэлтауна к кресту шла толстая стрелка, а на кривой линии, пересекающей весь штат, стояли большие цифры 200. Двухсотое шоссе (пусть в атласе оно вдвое короче), а вот и Джордан. Гэлтаун даже не обозначен, как и Моухей. Мелкие городишки, я боюсь

я в таких сроду не бывал. я боюсь

Но вряд ли в этом Гэлтауне сосредоточилось много шоссеек. Оттуда, наверное, совсем нетрудно проехать в

Моухей, даже спрашивать, куда повернуть, не придется. Жми по единственной дороге, и все.

О поездке я думал, как о деле уже решенном. И собрался быстрее, чем собирался Джейк. Никаких поисков Америки или Сермахлона, максимум три дня отсутствия. Увидеть Джейка, убедиться, что с ним все в порядке, — и домой. Отпрашиваться ни у кого не буду: Терри мне не мамочка и не учительница, а Энни пусть занимается студийной работой, не отвлекать же ее от такого важного дела. Нуда, я злопамятный эгоист. Иначе пошел бы в педиатры.

Письмом Джейка я заложил нужную страницу в атласе. Искать дорожную карту поподробнее не было времени. Что-то изнутри

ты мне сейчас нужен

подталкивало выехать немедленно. Приятно было думать, что я — настоящий друг,

мне нужен хоть кто-нибудь

бросающийся на помощь по первому зову, как герои ОТенри. Правда, некоторые из них в таких случаях дожидались утра, спокойно съедали двойную порцию бобов со свининой и только потом шли седлать коней. Но я не стал тянуть. Свинины у меня в доме не было, «Шевроле» в отличие от коня отдыха не требует — а я не хотел смотреть дурные сны.

Я боюсь. Не откладывай выезд.

Я выехал через полтора часа после того, как получил письмо. Врубил радио погромче и делал вид, что не боюсь. Получалось хреново, но зрителей все равно не было.