Юлия Туманова Богинями мы были и остались

Я опоздала почти на час и теперь стояла перед дверью, не решаясь позвонить. Зря говорят, что догонять и ждать хуже всего на свете. По мне, лучше томиться ожиданием, чем опаздывать. Куда бы то ни было. Очень часто я просыпаюсь среди ночи с паническим ощущением, что опаздываю — лоб покрывается испариной, коленки начинают дрожать, словно я действительно бегу, торопясь, спотыкаясь, бегу к своей цели. Господи, знать бы, что за цель такая! Мне хочется вскочить с кровати и мчаться через весь город, через всю страну, сквозь вселенную и время. Но я не знаю дороги. Поэтому засыпаю снова.

Отдышавшись немного, я все-таки нажала кнопку звонка. Дверь мне открыла пожилая женщина в деловом костюме, но с полотенцем на голове.

— Проходите, пожалуйста, вы вместо Клары?

— Я насчет квартиры, вы мне звонили вчера. Я Марина.

— Да-да, хорошо, — невпопад согласилась хозяйка и крикнула, исчезая в глубине квартиры: — Возьмите там тапочки.

Я быстро скинула заляпанные кроссовки и переобулась.

— Как, вы сказали, вас зовут? — снова возникла она в коридоре.

— Марина, — повторила я и попробовала оглядеться, но женщина выключила свет и потащила меня на кухню.

— Вообще-то Клара обещала, что вы будете к часу, — мягко попеняла она, — у меня не так много времени. Я обычно сама в салон езжу, когда бываю в командировках. Но тут уж решила убить двух зайцев сразу. У меня сейчас важная встреча. Так что не обессудьте, если нам придется прерваться…

Она все говорила и говорила, и остановить ее не представлялось никакой возможности. Я затосковала окончательно и бессмысленно пялилась на свои ноги, обутые в чужие тапочки. Обидно, конечно, меня постоянно путают с кем-то и принимают за кого угодно — от слесаря и детского врача до грабителя. Я привыкла, но все равно обидно. Вчера по телефону эта фифа казалась такой смиренной и покорной, мне сразу удалось взять инициативу в свои руки и выяснить все подробности относительно квартиры. Обычно клиенты не любят распространяться в телефонном разговоре об этом, наводят столько туману, будто не жилплощадь собираются продать, а толкнуть мне ворованную «Джоконду». Но Светлана Николаевна раскололась быстро, и спустя несколько минут я узнала, что квартира в Южном Бутове ей досталась по наследству от бывшего мужа, что все документы в порядке и полгода после его смерти (обязательный срок) давно прошло. Еще ее тихий голос сообщил мне, что сама Светлана Николаевна неместная, приезжает в Москву по делам (мне тогда сразу представилась тучная тетка, бегущая с поезда прямо на вещевой рынок в Лужниках, а потом обратно на вокзал), что времени у нее мало и она будет очень признательна, если я подъеду завтра после одиннадцати. Сговорились на два. Сейчас почти три, и это не самый большой мой промах. Тетку я недооценила и сейчас тосковала, представив долгую борьбу за каждый сантиметр этой квартиры. По лицу Светланы Николаевны, холеному и сытому, по ухоженным рукам и махровому полотенцу, под которым терпеливо дожидались своей участи ее волосы, было понятно — такая своего не упустит и чужое заодно прихватит.

— Так что же мы сидим, милочка! — спохватилась она между тем. — Ко мне с минуты на минуту придут.

— Я уже пришла, — невпопад сказала я.

— Это я вижу, милочка, — хмыкнула хозяйка, — но меня сегодня должны посетить не только вы.

Господи, она выглядела и вела себя, словно была преподавателем консерватории. А мне вчера сказала, что работает на заводе и зарплату очень давно не платили, в связи с чем она готова продать свое наследство как можно быстрее и сумма не имеет значения.

— Мне бы хоть что-то получить, хоть долги раздать, — плакалась эта актриса по телефону.

А сейчас сидит, ножкой покачивает нетерпеливо, в ушах серьги дорогие в такт болтаются.

— Меня Мариной зовут, — напомнила я.

— Я поняла, милочка, — досадливо поморщилась хозяйка, — давайте приступим.

— Давайте, — легко кивнула я, — мне надо квартиру осмотреть. Ну и документы, конечно.

Лицо женщины стало крайне напряженным, и я догадалась, что она наконец поняла, с кем имеет дело.

— Так вы агент? Марина, которая агент, да? Что же вы молчите?

Она оглядела меня внимательнее, настороженным и цепким взглядом человека, который знает цену себе и другим. Оно и понятно, что Светлане Николаевне и в голову не могло прийти, что я риелтор. Видимо, это красивое, модное слово связано для нее с чем-то более престижным, нежели мои джинсы и затрапезные кроссовки. И моя буйная прическа а-ля Джон Леннон не подразумевает деловитости и собранности, которые, по мнению Светланы Николаевны, должны быть присущи агенту. Словом, я всем видом не оправдывала ее надежд на встречу с понимающей, стильной, современной бизнес-леди.

— Сейчас, Мариночка, я принесу вам бумаги, — справилась с собой хозяйка и удалилась в глубину комнат.

Я думала о своем, наболевшем, не в силах сосредоточиться на деле. Торговля недвижимостью сама по себе опасна и трудна, и на этом пути человека подстерегает множество опасностей и, возможно, несчастий. Могут и обмануть, и покалечить, и за порог вытурить — бывало всякое. Но меня заботило не это. Одно дело, когда настораживает предприятие в целом, и совсем другое — конкретный человек, с которым придется это предприятие проворачивать. Я не вызвала у Светланы Николаевны никаких добрых чувств, недоверие ко мне и моим кроссовкам ясно читалось в ее глазах. Мне хотелось плакать от обиды — зачем эта грымза притворялась добренькой и скромной, ни на что не претендующей провинциалкой?! Про поговорку об одежке я помнила хорошо, но никак не ожидала, что бедняжка из какого-нибудь Засранска станет с пренебрежением разглядывать мой прикид.

— Смотрите, пожалуйста, — между тем вышла на кухню Светлана Николаевна, протягивая мне стопку документов.

— Мне нужно и квартиру осмотреть, — как можно уверенней сообщила я.

— Пожалуйста, пожалуйста, — хозяйка нервно избавилась от полотенца, как будто решила продемонстрировать мне не квартиру, а свою прическу, — смотрите!

Ее лицо на мгновение стало таким сосредоточенно-злым, что я даже разглядела отдельные черты. Поначалу оно мне показалось каким-то расплывчатым, но теперь я видела, что Светлана Николаевна еще очень привлекательная, яркая женщина с правильной формы носом, гордым подбородком и крупным, четким ртом. Напряжение придавало ее лицу завершенность.

— Здесь сейчас кто-нибудь прописан? — строгим голосом спросила я, хотя на этот вопрос хозяйка ответила еще вчера.

— Что? Нет, только муж мой был прописан, но он давно умер.

Я тем временем осмотрелась. Комната выглядела запущенной, занавесок на окнах не наблюдалось, обои во многих местах отклеились. Пожалуй, кухня была самой приличной частью картины.

— Санузел раздельный? — задала я следующий вопрос, быстро выходя из комнаты.

— Что? — снова встрепенулась растерянно хозяйка. — Да, раздельный. Проходите.

Она услужливо распахнула передо мной дверь.

Я вдруг почувствовала удовлетворение. Светлана Николаевна не восприняла меня поначалу всерьез, но тем очевиднее было сейчас ее желание угодить мне.

Все сразу стало на свои места. Я — агент, она — клиент, которому надо дружить с агентом, который будет ее квартиру выставлять на рынок недвижимости.

Ладно, подумала я, обои — это не страшно. Однажды мне пришлось продавать квартиру, где влюбленные студенты в порыве страсти разворотили ванну и с корнем повыдирали все краны, вот это да.

Я заглянула в туалет, в ванную, хотя и так все было ясно. Санузел был цел, тараканов я пока ни одного не заметила. Может, хозяйка успела вывести?

— Значит, вы являетесь владелицей?

— Являюсь! — с вызовом ответила она.

Старая калоша, ну что бы тебе шторы-то повесить? А парикмахера ждешь! Я вздохнула.

Она секунду-другую смотрела на меня в упор, потом с оскорбленным видом поинтересовалась:

— Что вы молчите? Сколько я смогу получить за квартиру?

— Подождите, Светлана Николаевна, не все так быстро.

Я достала свой старый, пухлый блокнот и принялась задавать обычные вопросы, некоторые из которых ставили хозяйку в тупик. Мне приходилось начинать сначала и давать подробные объяснения примитивным, на мой взгляд, вещам. Я наконец-то почувствовала себя в своей тарелке. Я полностью овладела ситуацией и все держала под контролем, даже озлобленный взгляд хозяйки меня уже не нервировал.

— А поликлиника далеко?

— Да вот, вот под окнами, — радовалась Светлана Николаевна и мчалась к подоконнику.

— Школа? Детсад? Да, кстати, до вас чрезвычайно неудобно добираться, — я выдержала напряженную паузу, — вам самой, наверное, приходилось несладко.

— Что уж несладко, — всплеснув руками и сразу становясь похожей на обычную базарную бабку, воскликнула Светлана Николаевна, — а на машине-то, на машине быстро. Раз — и дома. Ну и на маршрутке можно.

— В один конец — восемнадцать рублей, — грустно произнесла я, — ладно, разберемся.

В этот момент раздался звонок в дверь. Наверное, у парикмахерши Клары проснулась совесть и она явилась. Хозяйка отправилась открывать, а я еще раз окинула взглядом пыльное помещение. Не понимаю, ведь переехала, пусть временно, но живет, хоть бы полы, что ли, помыла.

— Здрасте. — В дверном проеме возник широкоплечий молодой мужик с сизым оттенком лица. Он был довольно броско одет — розовый свитер с сиреневыми разводами и кислотно-зеленые брюки со множеством карманов. Огромные ботинки на тракторной платформе, которые моя подруга Лелька безапелляционно называет говнодавами.

— Здравствуйте.

— Это насчет квартиры, Владуня, — торопливо объяснила Светлана Николаевна, приглаживая мокрые пряди. У нее был смущенный и немного растерянный вид.

— Да ты че? — притворно удивился мужик.

Я злорадно хмыкнула. Вероятно, Светлана Николаевна стыдится своего неотесанного сынка. То-то глазки у нее забегали, пальчики нервно край пиджака сжимают.

Владуня между тем одарил меня важным кивком, глядя чрезвычайно серьезно.

— Вас как зовут? — грубовато поинтересовался он, выдвинув вперед тяжелый подбородок.

Я ответила. Он кивнул удовлетворенно и произнес, обращаясь к Светлане Николаевне:

— Давай кофем Марину напои.

На ее месте я бы двинула дитятке прямо в глаз. Неслыханная наглость так разговаривать с собственной матерью! Но Светлана Николаевна довольно спокойно ответила:

— Мы только что чайку попили, Владичек. А ты иди на кухню, я там пирожные твои любимые купила, сигареты… Ступай, солнышко.

«Солнышко» одарило ее презрительным взглядом, и тогда хозяйка, заставив меня онеметь от удивления, погладила Владика по волосам и впилась в его губы страстным поцелуем.

Мужчина оттолкнул ее и досадливо дернул плечом.

— Ой, я так соскучилась по тебе, Владусечка! — пропела Светлана Николаевна. — Только ты все равно ступай отсюда, нам с Мариной нужно обсудить кое-какие нюансы…

Она бросила на меня короткий, но выразительный взгляд. Мол, видала, какого я парня себе отхватила? Мол, куда тебе до меня в своих заляпанных кроссовках, со своими подростковыми вихрами!

Я между тем старательно делала вид, что все нормально. Хотя мне казалась странной ситуация, когда молодой, смазливый парень в любовниках у престарелой тетки, которая продает квартиру мужа и ждет парикмахера перед встречей с альфонсом.

— Владик, нам с Мариной поговорить надо, цену определить, все предусмотреть, — продолжала щебетать Светлана Николаевна.

— Ну и сколько эта халупа стоит? — игнорируя любовницу, спросил у меня Влад.

— Владик, это неприлично!

— Что неприлично?

— Э… Считать чужие деньги.

— Почему чужие? — искренне недоумевал Владик.

Честно говоря, я была в восторге от происходящего, и Владик нравился мне все больше и больше. Он, по крайней мере, не тянул время и задавал нужные вопросы. Я решила, что пришел момент вмешаться.

— Светлана Николаевна, может быть, вы с сыном потом все обсудите? У меня не так много времени, — сказала я, подражая интонациям хозяйки.

Владик залился беззастенчивым хохотом, между тем как его «мамаша» побледнела и вся словно сжалась.

— Она подумала, что я тебе… что ты мне, — задыхался от смеха Владик.

— Хватит! — рявкнула хозяйка. — Иди на кухню!

— Извините, Марина, — вдруг совершенно серьезно сказал Влад и, полный достоинства, удалился.

Светлана Николаевна сделала глубокий выдох и украдкой отерла пот со лба.

— Ну что, милочка, давайте поговорим спокойно, — она присела на край пыльного стула, — я хочу получить за эту квартиру максимум. Ваша забота, как это сделать.

Я чуть не фыркнула от возмущения. Моя забота умудриться хоть за сколько эту халупу продать! Ладно бы хозяйка хоть заикнулась о достойном вознаграждении, так нет — по ее словам, я должна из штанов выпрыгнуть исключительно на общественных началах.

— Светлана Николаевна, — задушевно начала я, — а максимум для вас это сколько?

Она назвала цифру, и я чуть не расхохоталась. Нечто из области фантастики, честное слово!

— А минимум? — осторожно, сквозь зубы спросила я, опасаясь уже не удержаться от смеха.

— Я даже думать об этом не хочу! — Светлана Николаевна томно коснулась пальцами висков и скороговоркой произнесла еще одну цифру. По-моему, это и был реальный максимум.

Но спорить сейчас с хозяйкой мне не хотелось, да и бессмысленно. Она должна для начала повариться в этом: испытать на себе капризы придирчивых покупателей, побыть в атмосфере нервного ожидания.

Я перечислила условия, на которых основывалась моя работа. Назвала свои проценты. Посетовала вместе со Светланой Николаевной на низкие цены на недвижимость.

— Ты ее не слушай, красавица, — возник в дверях Владуня и, прищурив глаза, заговорил с цыганскими интонациями, — она тебя, красавица, мучить будет, выкаблучиваться будет! А по ее цене ты фиг продашь эту развалину.

— Сам ты… — цыкнула Светлана Николаевна.

Я сидела тихонько, как пришибленная. С одной стороны, ясно — никакого навару здесь не ожидается, хорошо, если при своих останусь. С другой — безумно интересно, чем дело кончится. То ли хозяйка молодого любовника выгонит, то ли он с минуты на минуту самостоятельно испарится. Однако пока они только пялились друг на друга. Я решила, что оставаться тут просто неприлично, и направилась к двери.

— Вы куда же, милочка? — спохватилась Светлана Николаевна.

— По делам, — откликнулась я, — а вы думали, я с вами буду сидеть, пока покупатели не придут? Да и не придут они сегодня, я только вечером объявление дам, по своим каналам поищу. Словом, до свидания.

— Но мы же толком не поговорили! Вы мне обещаете, что цена будет приемлемой?

— Для покупателей? — хмыкнула я, краем глаза заметив, как Влад в ответ на мои слова восхищенно потрясает кулаками в воздухе.

— Перестаньте, милочка, — Светлана Николаевна недовольно поморщилась, — мне совсем не до шуток. У меня на все, между прочим, меньше месяца. И квартиру продать, и дела свои уладить.

Она снова изобразила томление и усталость от жизни, прикоснувшись к вискам тонкими пальцами. Влад за ее спиной возвел глаза к потолку. Мне вдруг стало весело.

— Не переживайте, Светлана Николаевна, — быстро произнесла я, — все успеем, главное — на цене такой немыслимой не настаивать. Вы поймите, у вас район невыгодный, дом блочный, со всех сторон голый…

— В каком это смысле? — насторожился Влад.

— Ну продувается со всех сторон.

— Владуня, уйди ты отсюда! — простонала Светлана Николаевна, окончательно теряя вальяжность и лоск.

— Светик, не нервничай! Дай человеку сказать! Она как-то по-птичьи всхлипнула и вытаращила на меня несчастные глаза, готовые вот-вот разразиться соленым дождем.

— Милочка, но вы же такие вещи говорите… Ну продувает, что же теперь?

— Нормальные вещи, — пожала плечами я, — я должна вас сразу предупредить, чтобы вы на такую сумму и не рассчитывали. Не верите, так нанимайте другого агента.

— И найму, — фальцетом отозвалась Светлана Николаевна.

Я вздохнула спокойно. Все, теперь видно определенно — провинциальное, тяжелое детство по колено в грязи, хамство дворников и продавцов, одна-единственная кукла с западающим глазом. Потом неожиданное счастье — московское замужество, все как у людей. А потом застал ее законный супруг вот с таким вот «Владуней» — и прощай жизнь сытная и спокойная. Да, полет фантазии, однако, занес меня далеко.

— Ладно, всего доброго вам. — Я развернулась и пошла.

— Останови ее, — прошипел Влад.

— И не подумаю! — хмыкнула его «возлюбленная».

Они, уже не стесняясь и не обращая на меня внимания, принялись ругаться. Пока я обувалась, раздался звонок в дверь. Мне ничего не оставалось, как щелкнуть замком, открывая чужую квартиру.

На пороге возникла молодая женщина с симпатичными ямочками на щеках. Она так улыбалась, словно была моей далекой-далекой, но очень любимой родственницей и давно мечтала о нашей встрече.

— Светлана Николаевна, добрый день, вы потрясающе выглядите. Мне Клара говорила, что вам нельзя дать вашего возраста, но я даже не предполагала… Вы извините, что я так тарахчу, я просто намолчалась сейчас в метро, там не слышно ничего, а книжку я забыла и…

— Я не Светлана.

— Ой, — она вопросительно вскинула бровки, — я опять чего-то напутала? А как вас зовут?

— Это совершенно неважно! — ласково сказала я. — Вы ведь от Клары? Значит, вам нужна Светлана. Она вон там.

Я махнула в направлении комнаты, девушка послушно двинулась туда, но в тот же миг дверь открылась и в коридор стремительно вышел Влад.

— Это не Светлана, — пролепетала догадливая девушка.

— Точно, это не Светлана, — с ходу вклинился парень, — это мегера какая-то, баба-яга на метле, старая кляча!

Я вышла под аккомпанемент истерических всхлипываний юной парикмахерши и криков Владуни. Что ж, день прожит не зря. Я была уверена, что Светлана и ее мальчик никуда от меня не денутся. Хотя мальчик мне и не нужен, меня квартирка интересует, а он к ней ни с какого бока.

Внезапно я поймала себя на мысли, что думаю сейчас примерно так, как выражался Влад. Хотя я и раньше за собой замечала нечто подобное — общаясь с кем-то, перенимаешь на некоторое время его манеру говорить, двигаться, его мимику. Или это только со мной происходит? Одно дело подстраиваться под клиента, и совсем другое — примерять на себя его маску. Сколько таких масок скопилось у меня за эти годы? И какая из них моя собственная?!

День кончался наливаясь сумеречной истомой раннего лета. Я устало подходила к остановке, заставляя себя радоваться тому, что Светлана Николаевна была на сегодня последним клиентом. Но сил для радости не было, не было и троллейбуса, на котором я бы смогла добраться до метро, а потом — домой, под душ, в тишину комнаты, в примитивное, мещанское счастье.

— А вот и Мариночка! — сладко пропел мамин голос, и я споткнулась на ровном месте.

Вот растяпа, как я могла их не заметить! Обрадовалась концу рабочего дня, летела домой как на крыльях, а по сторонам и не смотрела. А надо было!

Мама и ее спутник ждали меня на лавочке возле подъезда.

— Ну что же мы стоим! Приглашай гостей в дом, Марина! — скомандовала мама, и мне ничего не оставалось, как изобразить на лице улыбку и открыть дверь в подъезд.

Мы поднимались в полной тишине, если не считать яростного маминого шепота, из которого я ровным счетом ничего не поняла.

Наконец мы оказались в моей квартире.

— Не разувайтесь, — посоветовала я непрошеным гостям.

Пол был холодным и пыльным, а лишних тапочек у меня не водилось. Я перехватила укоризненный мамин взгляд. Ничего, ничего, пришла без приглашения, терпи. Охватившее меня раздражение не унималось. Хотелось бить посуду и ругаться матом, но мне с детства дали прекрасное воспитание, поэтому ничего подобного я позволить себе не могла.

— Ну знакомьтесь, — произнесла мама, когда мы все расселись на кухне за пустым столом, — это Матвей Петрович. А это моя дочь Мариночка.

Матвей Петрович сделал попытку приподняться, но это было довольно затруднительно с его внушительным животиком, и потому он ограничился кивком головы. Я успела разглядеть непрошеного гостя еще на улице и сейчас лишний раз убедилась в том, что моя мама слишком буквально воспринимает слова «Мужчина должен быть чуть симпатичнее обезьяны».

— Матвей Петрович работает шеф-поваром в «Гвидоне», — шепнула мама, ставя на плиту чайник.

«Гвидон» считался самым шикарным рестораном в нашем районе, но это еще не повод, чтобы выходить замуж за его главного повара.

— А вот Мариночка у нас совсем не умеет готовить, — между тем ворковала моя родительница, — ее рассеянность даже на кухне проявляется.

— Ну это ничего, главное, чтобы человек был хороший. — Матвей Петрович улыбнулся, и стало видно, что лет ему не так много, как мне показалось с первого взгляда. Немного за сорок, не больше. К слову сказать, мне тридцать два. Маму это обстоятельство ничуть не смущало, она и раньше не обращала внимания на возраст претендентов на мою руку. Подыскивая их, мама на первый план ставила карьеру и степень обеспеченности. Очень правильный подход, на мой взгляд, так она хотя бы не приводила ко мне знакомиться нищих инженеров или рэкетиров с рынка. Мамино стремление выдать меня замуж давно и окончательно превратилось в идею фикс, а процесс знакомства просто в фарс.

— Да-да, — поспешно перехватила инициативу мама, — человек она замечательный. Просто замечательный человек!

Я ненавидела, когда обо мне говорили в третьем лице, но смолчала. Мне было легче промолчать, чем затевать спор или объяснять этим милым людям, что у меня были свои планы на вечер. Хотя что это я вру сама себе — какие такие планы? Просто мне надоели эти бесперспективные знакомства, я бы лучше повалялась на диване с книжкой.

— Матвей Петрович, не сочтите за труд, — пропела мама, — принесите пакет с пирожными из прихожей, а то чайник уже захлебывается.

Только он исчез, мама зашипела мне на ухо:

— Это первоклассный вариант, ты посмотри — серьезный, самостоятельный мужчина…

— В полном расцвете сил! — добавила насмешливо я.

— Ну что ты из себя строишь! — повысила голос мама. — Принца все ждешь? Дождалась, как я погляжу, только он тебя принцессой делать не торопится. Ты о себе подумай, тебе уже четвертый десяток!

Мама любит преувеличивать.

— Я на секунду вас оставлю, — лукаво улыбнулась она, когда «жених» появился на кухне, и удалилась в комнату.

В моей душе забрезжили неясные подозрения. Так и есть, через некоторое время, когда мы уже вдоволь намолчались, мама возникла перед нами с фотоальбомом под мышкой.

— А сейчас мы будем смотреть фотографии, — сказала она тоном медсестры, назначающей больному укол, — вот, Матвей Петрович, это Мариночка в детском садике. Видите, поет? А это первый класс. Это ее принимают в пионеры, да-да, Мариночка еще застала эти славные времена…

Я заглянула из-за маминого плеча в свое детство. Растрепанная девчонка смотрела на меня сердитыми глазами. Личико было неумытым и прыщеватым, брр! У меня мелькнула надежда, что Матвей Петрович, налюбовавшись на эдакую красавицу, побыстрее смоется, но не тут-то было. Мама шуршала страницами дальше.

— Выпускной…

Все та же худоба, но теперь прибранные волосы и взрослые туфли на каблуках. Чуть тронутые помадой тонкие, злые губы. Гадкий утенок. В то время у меня и походка была как у вывалившегося из гнезда птенца.

— В компании сокурсников… Да, веселая была компания.

— На практике…

Загорелая, стройная девушка. Блестящие, светлые локоны кудрявой шапкой обрамляют нежные скулы, высокий чистый лоб. Я грызу морковку и улыбаюсь в объектив. Чего не поулыбаться, когда тебе двадцать и ты вдруг стала прекрасным лебедем?

Только неужели это я?!

— Рабочий коллектив…

Да, вот это я. Крашеные волосы торчат соломой в разные стороны. Обтянутые джинсами накачанные ноги — бесконечная беготня по городу уже сделала свое дело. Тоска во взгляде, глаза цвета пасмурного неба. Первые морщинки вокруг ненакрашенного, бледного рта.

— Марина Викторовна, а почему вы не стали работать по специальности? — осмелился на вопрос потенциальный жених.

Я только пожала плечами, а мама принялась что-то объяснять. Мне было неинтересно слушать ее версию, я знала, что мне нравится моя работа, и черт с ней, со специальностью! В конце концов, почему я должна проводить время в душных школьных коридорах и торчать у доски перед галдящей толпой подростков, когда могу каждый день сталкиваться с новыми, интересными и, что важнее, взрослыми людьми. Мне больше по душе осматривать квартиры, чем проверять тетрадки. Мне нравится представлять, как жили здесь, чем, кто…

— Марина, не кури тут, — услышала я вдруг. Оказывается, я машинально взялась за сигарету.

— А где? У меня балкона нет.

Препираться с матерью не хотелось, но, в конце концов, это моя квартира и я хочу курить.

— Выйди на лестницу, — предложила добрая родительница, — а лучше вообще бросай травиться.

Секунду-другую я размышляла. Если позволять матери командовать, она быстро сядет на шею. С другой стороны, у меня теперь появился предлог ненадолго скрыться. Матвей Петрович смотрел на меня чересчур плотоядно, да и вообще, ситуация меня напрягала. Впрочем, если уж быть честной, то конкретно против этого жениха я ничего не имела. Ну не понравился он мне, не пришелся ко двору, как говорится, а чем, почему — не знаю. Все на уровне ощущений — слишком молчалив, слишком скуп в движениях, слишком откровенно разглядывает меня и мое прошлое.

— Марина, составить вам компанию?

— Нет, — поспешно ответила я и выскочила из кухни, уже не раздумывая.

Я спустилась на площадку между этажами, достала сигареты, и тотчас старческий голос за спиной глубокомысленно изрек:

— Шляются тут всякие!

Не оборачиваясь, я поняла, что это соседка снизу — бабушка-активистка, решила сыграть в полицию нравов.

— Шляются, говорю, всякие, — повторила она с нажимом, не дождавшись моей реакции.

— Здрасте, Нина Ивановна, — обернулась я.

— Марина? И не стыдно тебе? Весь дым к нам в квартиру тянет!

Какой такой дым, если я прикурить еще не успела?!

Окончательно раздосадованная, я вышла из подъезда и уселась на лавочку. И тут же мне припомнился похожий вечер, ранняя весна, охватившая город, мама с очередным женихом у меня на кухне и я, точно так же, как и сейчас, сбежавшая покурить во двор. Я сидела на этой же лавочке и жмурилась от яркого заката, когда вдруг надо мной раздался сочный мужской бас:

— Извините, вы не знаете, квартира шестьдесят восьмая в этом подъезде?

Я знала, ведь это была моя квартира. Не особо вглядываясь в незнакомца, я бесцеремонно поинтересовалась:

— А вам зачем?

Он присел рядом, слишком близко. Я чуть отодвинулась и посмотрела на мужчину в упор.

Закатное солнце запуталось в его глазах, от этого он щурился и смешно морщил нос. Лицо его ни на минуту не оставалось спокойным, но мне все-таки удалось рассмотреть четкую линию губ, широкий подбородок, очень загорелый, открытый лоб.

— Мне нужна Марина, — сказал мужчина, глядя мне прямо в глаза, — агент по квартирам.

— Риелтор, — уточнила я охрипшим голосом, наблюдая, как на донышке его глаз качается маленькая копия моего лица.

— Да, риелтор. Вы не знаете, она сейчас дома?

— Ее нет, — честно ответила я.

— Жаль, — равнодушно произнес он и надолго замолк.

Я уперлась взглядом в его пальцы, скрещенные на коленях. Безумное желание уткнуться в эти руки ласковым, бездомным котенком перехватило мне горло. Я почувствовала, что плачу — безмолвно, про себя. Сейчас этот незнакомец уйдет навсегда из моего двора, а я вернусь к маме, очередному претенденту, чужим квартирам, своим холодным простыням и детским комплексам.

Я резко встала, решив уйти первой: все-таки не так больно.

— Вы уходите?

— Да.

— Куда?

— Домой.

— Можно вас проводить?

— Да! Нет… Не знаю.

И все это на одном дыхании. Мы стояли друг против друга, и ничего, ровным счетом ничего между нами не было. Однако я знала, что мои фотографии с этого момента станут похожи на мои юношеские снимки, где я беспричинно, счастливо смеюсь.

— Меня зовут Егор, — сказал он и протянул мне руку.

Я быстро переставила буквы в его имени, и получилось «горе», но я не поверила и доверчиво положила пальцы в его ладонь.

— Я Марина, та самая Марина, которая вам нужна.

— Это точно, — согласился он.

…И вот я снова сижу на той же лавочке, под тем же небом, всплывающим над плечами домов, под тем же солнцем, осторожно баюкающим раннюю, пугливую листву. Прошел год, а дело, с которым приходил ко мне Егор, так и не решено. Подходящую для него квартиру я подыскивала не однажды, но всякий раз случалось что-нибудь — срочная командировка, финансовый кризис, потоп, землетрясение, депрессия, — и он снова отправлялся в гостиницу. Умом Егор понимал, что пора остепениться, осесть и, на что особо надеялась именно я, начать семейную жизнь, но душа неприкаянного романтика тянула его к приключениям. Моя мама, наверное, все-таки права, Егор никогда на мне не женится, с ним я не узнаю, что такое стабильность, покой, тихое семейное счастье на диване перед телевизором.

И что меня потянуло на воспоминания? Мама, все еще надеясь на мое благоразумие, продолжает поставлять женихов, вон взять хотя бы этого шеф-повара. С ним и у плиты можно будет не стоять, и сериалы в свое удовольствие смотреть, потом детишки пойдут… А я сижу на лавочке и молюсь, чтобы Матвей Петрович побыстрее ушел и поискал свою вторую половину в другом месте.

Когда я вернулась домой, мама одарила меня гневным взглядом, а «жених», нимало не смущаясь моим очевидным нежеланием поддерживать знакомство, принялся петь мне дифирамбы. Дескать, он был наслышан от мамы, а теперь и сам видит, какая я талантливая и умная, деятельная, способная, энергичная и прочее.

— Вы мне льстите, Матвей Петрович, — тонким голоском пропищала я, кося под дурочку, для полной убедительности даже глазки закатила.

— Что вы, Марина Викторовна, я бы не посмел. Минут десять такой великосветской болтовни чуть не свели меня с ума, мама, наоборот, млела от счастья. Но, когда Матвей Петрович, после моей очередной глупости, потянулся поцеловать мне ручку, я решительно встала:

— Извините, кажется, телефон звонит.

— Марин, ты что? Никаких звонков не было, — недоуменно приподняла брови моя «старушка».

Впрочем, старушкой я ее, конечно, зря окрестила, со злости. Маман у меня еще хоть куда! Одевается исключительно по моде, обожает танцевать, йогой занимается. Мы с ней совсем не похожи — ни характерами, ни внешне. У меня в тридцать был взгляд затравленного кролика, а у нее в пятьдесят с лишним в глазах веселые огоньки. Волосы она не красит, и они у нее до сих пор сохранили цвет воронова крыла. Зато косметикой мама пользуется интенсивно, хотя умело и с шиком, такое иногда на лице изобразит — хоть стой, хоть падай! Может, например, оранжевой помадой накрасить веки, да так искусно, хоть на обложку журнала снимай. Словом, мама на выдумки горазда, я рядом с ней что серая мышка рядом с павлином. Но — хитрая мышка.

— Телефон звонил, — убежденно повторила я и вышла из кухни.

Через две минуты я вернулась с постным выражением лица.

— Представляете, сверхурочная работа, сейчас из конторы звонили, просят заехать.

— Да? — удивился Матвей Петрович. — У риелторов тоже бывают сверхурочные?

Мама покосилась на часы и, жутко гримасничая, показала мне, что я отъявленная врунья и несчастье всей ее жизни. Я развела руками, демонстрируя свою полную готовность с ней согласиться, словом, мы друг друга поняли. Потом долго прощались в прихожей.

— Это, в конце концов, невежливо, — яростным шепотом выговаривала мне мама, пока Матвей Петрович шнуровал ботинки, — могла хотя бы дождаться, пока он сам не уйдет.

— От этого дождешься, — вздохнула я, — уж очень он на меня пялился…

— Понравилась, значит, — обрадовалась мама, — может, ты его пригласишь куда-нибудь? Наедине-то вам попроще будет, вдруг он тебе все-таки глянется?

— Тише, мам, — я покосилась на потную лысину Матвея Петровича, который все еще пыхтел, обуваясь, — разве тебе самой это не противно?

— Глупая ты, Марина, — обиделась мама, — дожидайся свое Горе, мыкайся. Потом мне не жалуйся, что он тебя замуж не берет!

— Спасибо, Мариночка, за чудесный вечер, — поднялся наконец повар, — желаю вам хорошенько отдохнуть после работы. Кстати, может быть, подождать, пока вы соберетесь, у меня машина во дворе.

— Не надо, — стараясь говорить спокойно, отказалась я, — мне нужно бумаги найти, созвониться кое с кем, это надолго.

— Я мог бы подождать. — Матвей Петрович выразительно посмотрел на маму, намекая, что она здесь лишняя.

Но моя родительница все-таки была здравомыслящим человеком, к тому же хорошо меня знала и по выражению моего лица поняла, что сейчас может случиться непоправимое.

— Пойдемте, Матвей Петрович, пойдемте, Мариночка, когда работает, просто ничего вокруг не замечает. Вам надо будет встретиться попозже, да, Мариночка?

— Да, мамочка! Да!

— Давайте договоримся, когда и где, — предложил «жених», озаряясь улыбкой.

Я почувствовала, что терпение мое кончается, и готова была ударить этого балбеса прямо по лысине фирменной маминой сумкой. Но тот вовремя одумался и проговорил:

— Впрочем, я вам позвоню, ведь мы оба занятые люди, не будем нарушать планы друг друга, верно?

Я только кивнула. Когда наконец дверь за ними закрылась, я устало опустилась на краешек кресла в прихожей и стала ждать звонка от моего Горюшки.

Он все не звонил, и я от нечего делать вспоминала продолжение нашего знакомства — как мы словно во сне вместе вышли из моего двора, как молча бродили по мостовой с отблесками заката, как вернулись за полночь к моему дому, а потом, поднявшись выпить у меня чаю, обнаружили гневную мамину записку и долго смеялись. Я рассказала Егору о своих «женихах», о детстве гадкого утенка и юности прекрасного лебедя, а потом слушала его байки о путешествиях. Он был фотографом, очень талантливым, судя по его снимкам, которые я увидела позже в огромных количествах. Если бы не вспыльчивость и затянувшийся юношеский максимализм, Егор зарабатывал бы бешеные деньги. Но он со смехом рассказывал, как срывались выгодные контракты из-за его ужасного характера, казалось, это было бравадой, но я чувствовала нечто большее. У него были свои принципы, подчас мне непонятные, но вызывающие кроме досады еще и уважение. К утру я была уже влюблена по уши и, сознаюсь, первое время, когда боялась, что он внезапно исчезнет навсегда, старалась затянуть поиски квартиры. Потом оказалось, что мы оба настолько проникли друг в друга, что никакого стороннего вмешательства в отношения не требовалось. Да, Егорушка вошел в мою жизнь благодаря квартирному вопросу, но он вошел так спокойно и уверенно, что я почувствовала его твердое желание остаться здесь навсегда. Так какая разница, что его привело?

Пока я в кресле дремала в обнимку с воспоминаниями, в квартиру, словно голодная псина, вползла ночь. Горька не позвонил, но это ничего не значило. Я встала, быстро умылась и легла в кровать, укрывшись ожиданием вместо одеяла.

На следующее утро погода была ветреной, пасмурной, и я со спокойной совестью надела джинсы вместо юбки и была сейчас почти счастлива.

Сорок минут в метро, однако, несколько подпортили мое настроение, но работа есть работа, а сегодня часть ее заключалась в том, что я должна была добраться в другой конец города. Я довольно быстро отыскала нужную улицу, в самом начале которой и оказался интересующий меня дом номер восемь. Куда делись предыдущие, я не стала даже предполагать — нет так нет. У меня была назначена встреча с неким господином Уклюйко, который на днях прозвонился мне на мобильный и заявил, что двоюродная сестра приятеля его брата рекомендовала меня как очень добросовестного работника. Я не стала вдаваться в подробности родственных и приятельских связей господина Уклюйко, а сразу перешла к делу. Оказалось, что он решил разменять свою четырехкомнатную квартиру на две по две. Арифметика простая, однако, когда я предупредила, что доплата понадобится обязательно, на том конце провода возникло смущенное молчание.

— Ладно, все равно приезжайте, — вымолвил наконец Уклюйко так, словно делал мне одолжение.

И вот я приехала. Дверь мне открыла девчушка лет двенадцати с прической в стиле панк фиолетового цвета и в балахоне с изображением скелета.

— Ну чего? — недовольно пробурчала она.

— Папа дома? — спросила я вежливо.

— Пап, ты дома? — понеслось в глубину квартиры.

— Он в туалете, газету читает, — бесхитростно сообщил детский голос из этой глубины, — а каша сгорела.

Тут я действительно уловила запах гари и, оттолкнув девочку, метнулась по коридору.

— Чего? Куда? — забеспокоилась обладательница фиолетовых волос, но потом махнула рукой и скрылась за одной из многочисленных дверей квартиры.

В кухне, где я оказалась, висела дымовая завеса, а за шикарным дубовым столом сидел паренек лет пяти и деловито ковырял в носу. Я склонилась над плитой и долгое время размышляла, где что надо повернуть, чтобы остановить горение проклятой каши. В конце концов я просто переставила кастрюлю на стол.

— Ты новая няня, что ли? — хмуро поинтересовался малыш.

— Нет, — сказала я и громко позвала: — Господин Уклюйко, выходите, пожалуйста!

В ответ на мой призыв в кухню вошла молоденькая, симпатичная девушка. Она шагала, вытянув руки вперед и помахивая растопыренными пальцами.

— Этот лак меня заколебал, — доверительно сообщила мне девушка, — а что там с кашей?

— Сгорела, — просто ответила я, уже смирившись, что в этом доме меня приняли за свою и лишних вопросов не задают. Только кашей интересуются.

— Ты чего петь будешь? — вдруг, опровергая мою теорию, полюбопытствовала девушка.

Я недоуменно промычала в ответ что-то нечленораздельное.

— Да ты не нервничай так, все нормально будет. Только пой потише, ладно? Мама спит еще.

— Дело в том, что я совсем не собираюсь петь, — сообщила я, пытаясь внести некоторую ясность.

— И правильно, — внезапно согласилась девушка, — лучше после обеда приходи, папа, как поест, становится добрым и ласковым. Твои шансы значительно вырастут.

— Да поймите вы, — жалобным шепотом начала было я, но в этот момент малыш, раскачиваясь на стуле, вдруг заорал:

— Шушка проснулась!!!

Я вздрогнула и увидела, как в кухню, вальяжно помахивая хвостом, входит громадный перс. Действующих лиц становилось все больше, но среди них не было главного.

— Ваш папа скоро освободится? — стараясь говорить спокойно, спросила я у девушки.

— Пап, ты скоро? — громким шепотом поинтересовалась она. — Тут тебя претендентка ждет.

— После обеда, — долетел откуда-то недовольный бас господина Уклюйко, — надоели все!

— Я по поводу квартиры! — завопила я что есть мочи.

Девушка недоуменно покосилась на меня и вышла из кухни. Тут же появился хозяин. Он был высок, бородат, под мышкой держал стопку газет и радостно улыбался.

— Так это вы Марина? Я облегченно закивала.

— Стасик, иди к Алене, — приказал Уклюйко, стаскивая малыша со стула.

— И Шуша пойдет?

— Если захочет, — дипломатично заявил хозяин, косясь на огромную кошку.

— Шуша пойдет, — убежденно сказал малыш, пытаясь оторвать перса от пола, зажав маленькой ручонкой хвост животного.

Раздалось дикое мяуканье.

— Пойдемте в кабинет, — болезненно поморщившись, сказал Уклюйко и подхватил меня под локоть.

— Алена! — позвал он в коридоре. — Посмотри за Стасом.

— У меня зрение плохое, — пытаясь острить, заявила та.

— Ксюша! — снова пророкотал хозяин, подталкивая меня к двери комнаты. — Ксюша, ты, как самая старшая…

— Самый старший ты, папочка, — отозвалась девушка.

Не знаю, сколько бы они еще спорили и сколько выдержала бы я все это, но тут в коридоре появилась женщина в шелковой пижаме.

— Я не позволю! — заявила она, пристукнув ножкой об пол.

— Бог мой, Аллочка, ты дома? — удивился господин Уклюйко. — А как же твой шейпинг?

— Сколько раз тебе повторять, шейпинг у меня в четверг! И это к делу не относится! Ты разменяешь квартиру только через мой труп, понял?

— Ксюша, это ты маму разбудила? — крикнул Уклюйко.

— Ну я, — донеслось в ответ.

— Господи, кого я воспитал!

— Ты мне зубы не заговаривай, — обиделась Аллочка, — я тебя насквозь вижу! Задумал певичку свою устроить? Не выйдет!

Я тем временем продвигалась к входной двери, стараясь не привлекать к себе внимания. Безусловно, квартира этих сумасшедших стоила того, чтобы ею заняться — мимолетный взгляд профессионала, и я уже знала, что за этот товар ухватится любой купец. Проблем с клиентами не будет, но уже возникли проблемы с хозяевами. А мне это совершенно ни к чему — расселяй их, чтобы потом они же тебе морду набили. Я схватилась за дверную ручку, но тут же за меня схватился Уклюйко:

— Куда вы? Мы еще не договорились!

— Вы и не будете договариваться! — завопила госпожа Уклюйко, присоединяясь ко мне в попытках открыть дверь.

— Алла, не буди во мне зверя!

Несколько минут они тянули меня и дверь в разные стороны. Мне все это ужасно надоело, и я, не раздумывая больше, пихнула ногой хозяина дома. Но попала в Аллочку. Бедная женщина взвизгнула от боли, отпрыгнула подальше и возвестила скорбным голосом:

— Ну и живите как хотите!

— Алла, ты же меня сама будешь потом благодарить, — грустно сказал Уклюйко.

— Конечно, — она потерла ушибленное место и бросила на меня злобный взгляд, — если ты до такой степени хочешь разменять квартиру, что позволяешь избивать меня, то я умываю руки.

С этими словами она удалилась в комнату, а я снова попыталась выйти из квартиры. Но хозяин крепко держал меня за руку:

— Марина, подождите, теперь мы можем поговорить. Аллочка такая нервная…

— Я заметила, и мне что-то не хочется попадать ей под горячую руку. Давайте лучше перенесем встречу.

— Нет, нет, нет, у меня катастрофически мало времени. Пойдемте в кабинет.

Я сдалась и направилась следом за ним. Кабинет господина Уклюйко представлял собой маленькую студию звукозаписи, кругом была расставлена аппаратура, на столе лежали диски и кассеты, а в углу комнаты стояло пианино. Сесть было совершенно некуда.

— Сейчас я стулья принесу, — заявил хозяин.

— Не надо, — быстро остановила его я, опасаясь, что в коридоре произойдет очередное столкновение супругов и наша деловая беседа так и не состоится, — давайте присядем на эту штуку.

— Что вы! — возмутился Уклюйко. — Это же синтезатор, он бешеных денег стоит.

— Мое время тоже стоит денег, — заявила я, выходя из себя.

— Ладно, ладно, присаживайтесь тогда вот сюда. — Он указал на тумбу, с которой поспешно убрал горшок с кактусом.

Я опасливо присела, а хозяин устроился напротив меня, привалившись к колонкам.

Разговор наш занял немало времени, — наверное, потому, что нас постоянно отвлекали. То заходил Стасик, таща за собой Шушу и тяжело отдуваясь, то девочка-панк требовала от папы денег на тусовку, то Ксюша деликатно спрашивала из-за двери, не папа ли взял ее новые кожаные перчатки. Только госпожа Уклюйко больше нас не тревожила, — видимо, обиделась на мужа. Я так думаю, на бывшего мужа. Судя по всему, Уклюйко собрался разводиться, а Аллочке это не нравилось. Вообще-то это не мое дело, но семейка Уклюйко представляла собой довольно экзотическое сборище, и потому наблюдать за ними было интересно. Хоть и опасно — каждый из них обладал поистине взрывным характером и бешеным темпераментом. Не представляю, что будет, когда дело дойдет до самого разъезда, только надеюсь, что мне не придется оттаскивать их друг от друга.

Одно меня радовало — господин Уклюйко оказался щедрым человеком, несмотря на то что к доплате отнесся подозрительно, торговаться не стал, а мои комиссионные даже увеличил.

— Вы только найдите квартиры в разных районах, как можно дальше друг от друга, — попросил он и добавил: — А доплата — черт с ней, доплачу. Если найдете без доплаты, тогда она достанется вам, так что действуйте.

И он доброжелательно мне улыбнулся.

Что ж, это очень выгодные условия сделки, учитывая, что осмотр квартиры вселил в меня большую надежду. Доплаты не потребуется, я это уже понимала, но зачем заранее говорить об этом хозяину? Теперь же, после его слов, я окончательно расслабилась — мои два процента плюс еще пара тысяч чрезвычайно вдохновляли на подвиги. Тем более что особых требований к будущим квартирам Уклюйко не предъявлял. Словом, из дома, где продолжал раздаваться крик кота-мученика и бормотание Ксюши, потерявшей перчатки, я вышла в отличном настроении.

…На остановке было полно народа, шумно толкаясь, люди прятались от дождя. Только парочка влюбленных, прилипнув друг к другу, не обращала внимания на капризы погоды. Наблюдая, как они мокнут, я вспомнила Горьку. Этот романтик однажды затащил меня на прогулку в весенний лес; как полагается, грянула гроза, и мы короткими перебежками возвращались в город, мокрые с головы до ног и перепачканные, словно поросята. Ничего себе получился пикничок. Впрочем, с Горькой всегда так.

Наконец подъехал автобус, толпа занесла меня внутрь, и некоторое время я ощущала на своем лице чье-то тяжелое дыхание, а спиной упиралась в чей-то подбородок. Общественный транспорт всегда дарит массу впечатлений.

К трем я должна была быть у старика Прохоренкова, времени оставалось в обрез, но я решила забежать в кафе. Ужасно хотелось есть, утренние макароны чувствовали себя безумно одиноко в моем желудке. В кафе я взяла чай с лимоном и парочку бутербродов, проглотила все за минуту и только собиралась помчаться дальше, как на меня налетело нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся Ванькой Баландиным.

— Мариночка, радость моя, какая встреча!

Я судорожно размышляла, чем прогневила богов. Баландин вот уже года два преследовал меня, требуя большой и чистой любви, но в последнее время появлялся все реже, однажды наткнувшись на Горький кулак. Я было уж совсем расслабилась, и вот нате! Два года назад я занималась разменом Ванькиной квартиры, он развелся с женой и горел желанием начать новую жизнь на новой территории. Увидев меня на пороге, это чудо природы распушило хвост наподобие павлина и взяло меня в оборот. О деле мне поговорить так и не удалось, и в следующий раз я настояла на встрече с его бывшей супругой, чтобы не тратить время на пустяки. Но Ванька с завидным упорством стоял на своем, умудряясь вести разговор только в одном направлении, игнорируя и жену, и мое яростное сопротивление. Я начинала его ненавидеть, но работа есть работа, мне приходилось сталкиваться с ним очень часто, мало того — Баландин раздобыл мой адрес и продолжал атаку. В то время я считалась свободной женщиной, и ему казалось, что это обстоятельство означает, будто я должна немедленно отправиться с ним на край света. Но Баландин не нравился мне, просто не нравился. Это был аккуратный блондинчик лет тридцати с небольшим, с щегольскими усиками и развязными манерами. Конечно, по работе мне приходилось встречаться и с более неприятными типами, но то — по работе. В качестве ухажера, да такого настырного, видеть Ваньку я совсем не горела желанием. Однако мои желания не учитывались.

— Я опаздываю, — чуть не опрокинув столик, вскочила я, — пока.

— Эй, Мариночка, ты что? Мы сто лет не виделись! — Иван раскинул руки, загораживая проход, на нас стали оборачиваться.

— Ваня, — зашипела я, — мне надо идти, меня Егор ждет, понял?

— Как не понять, — Баландин шумно вздохнул, — этот козел просто нарывается на неприятности. Ты же не станешь спорить, что он козел?

— Не стану, у меня на это времени нет.

— Марин, — его розовощекое лицо отразило сумасшедшую работу мысли, — боже мой, как я забыл! У меня ведь к тебе дело, срочное, важное дело! Постой!

Но я молча продиралась к выходу, уже наплевав на приличия.

— Мариночка, я ведь серьезно, слышишь? У меня дядя недавно умер…

— Сочувствую, — рявкнула я, — дай пройти.

Но Иван стоял стеной. Кажется, надо затевать скандал, иначе не прорваться. Баландин трещал не умолкая, проглатывая окончания слов:

— Марина, он мне квартиру завещал, ты же понимаешь, она мне совершенно ни к чему. Давай ее продадим, а?

— В городе сотни риелторских контор, — сквозь зубы процедила я, — я могу посоветовать классных специалистов, я могу тебе дать телефоны самых лучших агентов, я даже могу…

— Мариночка! Ты не поняла! Я хочу только тебя, я заплачу вдвое больше, умоляю, возьмись за эту работу.

— Иди к черту, Баландин, ты мне надоел! Перспектива снова оказаться под дождем была намного приятнее, чем спорить с потеющим от любви Баландиным. Я вспомнила, как моя подруга Лелька помогала мне избавиться от его ухаживаний, и неожиданно рассмеялась. С Лелькой, совершенно сумасбродной личностью, мы дружили еще со школы. Потом она начала выходить замуж и рожать детей, а я со стороны наблюдала за этим процессом, набираясь опыта. К сегодняшнему дню у Лельки от замужеств остались воспоминания, очень приличные алименты и трое ребятишек — годовалый Мишка, первоклассница Аленка и моя тезка и крестница Маринка. Сейчас Лелька находилась в творческом поиске, но я, например, ни секунды не сомневалась в том, что очень скоро подруга снова окажется замужем. По-моему, это было ее маленьким хобби. Надо сказать, что о моей личной жизни она тоже заботилась как могла. Но в этом вопросе наши с ней точки зрения сильно расходились. Дело в том, что Лелька считала, будто для меня главное — выйти замуж — и совершенно безразлично, кто окажется женихом — наследный принц острова Лумумбы или слесарь дядя Вася. Поэтому поначалу подруга заочно прониклась к Ваньке Баландину интересом и выразила готовность поспособствовать нашему сближению.

— Авось сделаешь из него человека, — говаривала она, но, разглядев зверское выражение моего лица, замолкала.

После знакомства с Ванькой подружка затосковала:

— Вот уж действительно экземпляр! Врагу не пожелаешь.

Баландин к тому времени уже пропитался соком любви настолько, что вел себя просто безобразно. То напивался до беспамятства и пел серенады под окнами, то являлся со знакомым милиционером и предъявлял мне счет за моральный ущерб. То плакал, то ругался, а однажды подкараулил меня в подъезде, залез на подоконник и кричал, что покончит с собой. Я напомнила ему, что это второй этаж, Ванька тотчас сменил тактику и полез целоваться. В общем, было бы весело, если бы не так грустно. Честно говоря, я устала от него настолько, что готова была сдаться. Как в анекдоте про зануду, с которым легче лечь в постель, чем объяснить, почему ты не желаешь этого сделать. Но прошлой весной я сидела во дворе, и вдруг над ухом раздался сочный бас. Стоп, воспоминания об этом прекрасном вечере скоро превратят меня в восторженную идиотку, но куда деться от них — непонятно. Что бы ни происходило в моей жизни сейчас, я постоянно возвращаюсь в ту весеннюю прохладу, и это придает мне сил. Словом, появился Егор, и мысли по поводу «переспать, что ли, с Баландиным, вдруг отстанет?» тотчас растаяли без остатка в огненном вихре, закрутившем меня.

Прохоренкова я заметила в окне, его сгорбленная фигура маячила в складках штор, в руках, судя по всему, Яков Павлович держал подзорную трубу.

— Хвоста не привела? — была его первая фраза. Я мысленно возвела глаза к небу, вопрошая, за что мне все это. Прохоренкову было семьдесят шесть, но даже это не оправдывало его, — например, мой дедушка до восьмидесяти оставался вполне нормальным и даже умудрялся изменять бабушке. У Якова Павловича жена умерла несколько лет тому назад, — наверное, это несчастье так сказалось на нем, хотя его соседи по коммуналке уверяли меня, что Прохоренков страдал манией преследования и раньше. В любом случае мне приходилось несладко.

— Ну что, Яков Павлович, вы готовы?

— Всегда готов, — серьезно ответил он, и мне показалось, что его рука сейчас взметнется к воображаемой пионерской пилотке.

— Тогда поехали.

Накануне мы договорились еще раз съездить в квартиру, которую собирался покупать Прохоренков, старик настоял, чтобы я предварительно заехала за ним, беспокоясь, что сам он не найдет нужный дом. Маразм, конечно, поставила я диагноз, учитывая, что в этом самом доме мы были уже раз пять. Ну да ладно. Может, сегодня Яков Павлович созреет для того, чтобы оформить залог. Все его соседи разъехались, а с ним я возилась уже три с половиной месяца. Бизнесмен, намеревающийся купить эту коммуналку под офис, терял терпение и готов был Прохоренкова порвать на мелкие кусочки. Мне стоило больших трудов убедить eго не посылать к пенсионеру бравых ребят. Бедняга и так считает, будто кругом агенты КГБ и наемные убийцы. В общем, тяжелый случай.

— Мне надо сказать вам кое-что, Мариночка Викторовна, — вдруг шепнул старик, — пройдите.

Ну вот, начинается. Каждый раз Прохоренков сообщал мне какую-нибудь секретную информацию о соседях или уличной кошке, которая ни с того ни с сего вдруг оказывалась у него под дверью. Эти конфиденциальные беседы Яков Павлович вел исключительно в ванной, куда и сейчас поспешил меня затащить. Включив оба крана, он быстрым шепотом понес привычную уже для меня околесицу про какого-то слесаря, заявившегося на днях в коммуналку.

— Я так думаю, они все-таки узнали, что я переезжаю, — трагичным голосом сделал вывод старик, — и теперь пытаются принять меры.

Я молчала, зная по опыту, что, если начну возражать, Прохоренков разразится такой тирадой, что мы до вечера отсюда не выйдем. Взгляд его водянисто-голубых глаз вдруг стал подозрительным.

— А может, это вы?

— Конечно, я. — Мне не хотелось с ним спорить.

— Значит, вы! Я знал, что никому нельзя доверять.

— О господи! Яков Павлович, о чем вы?! Я — это я, и ничего больше. Давайте уже прекратим этот цирк!

Старик обиженно засопел и вышел из ванной, забыв выключить воду. Я вздохнула, завернула краны и двинулась следом. Палыч крутился перед зеркалом, словно девчонка, примеряя шляпы, которые водились у него в огромных количествах. Наконец определившись с головным убором, он отбросил его, достал из кармана пиджака темные очки.

— Вот так, вот так, — приговаривал этот агент 007, не обращая на меня никакого внимания.

Вслед за очками он достал искусственные усы, приклеил их с помощью клея для ногтей, повязал на шею широкий шарф и, видимо, остался доволен результатом. Я не стала напоминать ему, что без нормальных очков он видит не дальше собственного носа и что его усы намокнут от дождя и немедленно отвалятся.

Наверное, будет лишним говорить, что по дороге Прохоренков оборачивался на каждый шорох и при любом удобном случае прятался за мою спину. Меня заботило только одно обстоятельство — зонт, который прихватил этот милый маразматик, неожиданно сломался, и мои кроссовки уже превратились в лодку, давшую течь. Еще немного, и я пойду ко дну.

Но все-таки мы прибыли на место назначения, где нас ожидал хозяин квартиры — тучный, добродушный дядька Александр Трофимович и мой коллега Андрей, занимающийся продажей его квартиры. По глазам Андрея было видно, что, если я сегодня не уговорю Прохоренкова внести залог, нам здесь больше делать будет нечего.

— Давайте, давайте на кухню проходите. Я уж чай два раза подогревал, плюшки вон тоже подостыли малость, — балагурил между тем хозяин.

— Какой чай, — зашипел риелтор, — делом надо заниматься.

Но Трофимыч, приобняв старика, тащил его к столу, не обращая внимания на Андрея. Коллега обратил свое негодование на меня, и некоторое время мы препирались в коридоре, пока хозяин не вышел за нами:

— Ну обижаете, Мариночка! Плюшки сам пек. Чай из трав, ну!

Пришлось подчиниться и сесть за стол переговоров, хотя сами по себе переговоры казались невозможными, так как Трофимыч, как всегда, травил свои бесконечные байки. Я не спорю, жизнь у бывшего летчика была интересной, и в другое время я бы его послушала с удовольствием. Но не сейчас, когда с одной стороны дело затягивал маразматик Прохоренков, а с другой — сам хозяин, вспоминающий бурную молодость. У Андрея вообще уже был вид отчаявшегося человека, готового пойти на убийство. Или на публичное самосожжение.

— Давайте уже перейдем к делу, — задушенным голосом прошипел он, когда все плюшки были съедены.

— А, да-да, конечно, — добродушно отозвался хозяин, не делая, однако, никаких попыток встать из-за стола.

Яков Павлович, наоборот, неожиданно вскочил и под изумленными взглядами присутствующих методично исследовал кухню, заглянув в холодильник, прощупав подоконник и ножки табуреток.

— Я думаю, мы можем здесь говорить, — великодушно разрешил он, закончив блиц-проверку.

Я перехватила понимающий и сочувственный взгляд Андрея. Теперь, кажется, до него стало доходить, почему мой клиент так затягивает с оформлением документов. Болезнь обострялась. Несмотря на это, мы все-таки решили практические вопросы, еще раз вдоль и поперек осмотрели квартиру и, в виду крайней возбужденности пенсионера, отложили назавтра все проблемы, связанные с залогом. Мне даже не верилось, что дело наконец сдвинулось с мертвой точки, во всяком случае, Яков Павлович клятвенно пообещал не передумать. Тепло простившись с гостеприимным хозяином и Андреем, мы с Прохоренковым вышли на лестничную площадку. И тут я увидела перед собой Егора.

Горька очень редко бывал у меня, обычно мы встречались в кафе или в парках, бродили по городу, ездили на пикники. Он жил в гостинице, где мы проводили иногда страстные ночи.

— Почему бы тебе не снять квартиру? Уж если ты передумал покупать, то хотя бы снять можно, — говорила я.

— Знаешь, — отвечал он, — если тебе, профессиональному риелтору, не удается найти мне хату, значит, это просто не судьба.

— Я бы нашла, ты же сам остановил меня.

— Ладно, конечно, сам. В таких делах если уж не везет, то лучше и не продолжать. По-моему, так! И есть еще одно, ты же знаешь, я не хочу быть привязанным…

И в этих словах мне слышался подтекст, намек на наши отношения, которыми он тоже не желал быть связан. Конечно, я понимала, его работа отнимала уйму времени, бесконечные вылазки на природу и в другие города, где Егор фотографировал или ходил по выставкам, не способствовали оседлости. Но, боже мой, неужели он считал, что я могу связать его и охранять день и ночь, будто невиданное сокровище? Неужели у меня действительно был вид женщины, охотящейся на мужчину? Неужели?! Я боялась спросить об этом вслух. В конце концов, любимый был со мной, редко, но целовал меня, а иногда даже разговаривал. Мне оставалось лишь отгонять подальше мечты о замужестве, закапывать поглубже свою ревность, проглатывать ненужные вопросы.

Но сейчас, когда я увидела его, сдержаться у меня не хватило сил. Он стоял к нам спиной у двери напротив и возился с замком.

— Значит, ты по совместительству взломщик?

Егор вздрогнул и обернулся. А может быть, сначала обернулся и потом вздрогнул. Я не обратила внимания, меня волновало одно — что делает мой любимый фотограф у двери в чужую квартиру?

— А… Э… Привет! — наконец соизволил обрадоваться он. — А ты чего здесь?

— Мариночка, кто это? — испуганно пискнул из-за моей спины Прохоренков, о котором я, естественно, напрочь забыла.

— Бандит с большой дороги, — неумно пошутила я.

Яков Павлович, кажется, собрался упасть в обморок, но все-таки сдерживался из последних сил. Комплекция Егора не оставляла никаких сомнений для подозрительного старичка.

— Мариша, ты злишься? — уточнил Горе, отходя от двери.

— С чего бы? Просто хочу узнать, что ты тут делаешь.

— Да вот товарищ попросил зайти собаку выгулять, покормить, цветочки полить.

— А сам он где?

— На выставке, у него выставка в Питере.

— А ты почему не на выставке?

— Мариш, это допрос? — рассмеялся Егор. — Я не поехал, потому что у меня работы много. Ну и тебя не хотел оставлять.

— Меня? Наверное, именно поэтому я не вижу тебя уже почти неделю!

Господи, я готова была сама себя покусать за этот противный тон сварливой жены!

— Ты сейчас куда? — сменил тему Егор. — Я подвезу вас.

— Подвези вон его, — кивнула я на Прохоренкова, который к тому времени окончательно потерял самообладание и ожидал, что с минуты на минуту Егор утащит его в застенки КГБ.

— Эй, Мариша, Мариша, погоди!

Но я уже неслась вниз по лестнице, совершенно ничего не соображая. На третьем этаже способность мыслить ко мне вернулась. На втором я поняла, что выгляжу довольно глупо и веду себя соответствующе. На первом я остановилась и стала ждать Егора с Палычем.

— Ну, Маринка, ты и носишься! — восхитился Егор, спускаясь ко мне. — Давайте, дедушка, подтягивайтесь. Слушай, — зашептал он мне на ухо, — это и есть твой маразматик?

Я кивнула.

— Забавный старик, — оценил Горе, — бороду бы отрастить — и цены бы ему не было.

— В каком смысле?

— Представляешь, этот дед с бородкой клинышком на фоне заката. Прямо воплощение благородной, красивой старости.

Да уж, красивой, подумала я, вспоминая, как Прохоренков ползал на корточках в чужой квартире, отыскивая прослушивающее устройство.

— Егор, чего ты мне зубы заговариваешь? — спохватилась я, когда мы вышли на улицу.

— Перестань, садись в машину.

— Слушай, — я вдруг вспомнила кое-что, — а давай мы тоже собаку купим, а?

— Какую собаку? — нервно произнес он.

— Ну у твоего друга какая?

Я в упор смотрела на него, глаза у Егорки были честные-честные, как на иконах. А я, кажется, снова начинала заводиться.

— Так что за порода у твоего друга?

— Этот, как его, ньюфаундленд, — ляпнул Егор.

— Правда? — Я взвизгнула от счастья. — Я их обожаю, давай поднимемся, а? Так хочется посмотреть.

— Мариш, не сходи с ума!

— А что такого?

— Садись, пожалуйста. — Егор открыл машину и буквально затолкнул меня внутрь, следом на заднем сиденье оказался Прохоренков. — Где он живет? — Горе кивнул на старика.

— Улица Профсоюзная. — Тот неожиданно обрел дар речи.

— Яков Палыч, — сорвалась я, — ну зачем вы врете?! Горюшка, езжай на Бутырку, дальше покажу.

— Нет, я живу на Профсоюзной, — настаивал Прохоренков, изо всех сил подмигивая мне в зеркало. Но я бездушно отвернулась, оставив старика с его страхами. В конце концов, клятву Гиппократа я не давала и успокаивать больного не должна. Мое дело — квартиру ему купить!

Я думала, что, отправив Прохоренкова, мы с Егорушкой проведем остаток дня вместе. Быть может, сходим в ресторан или отправимся за город. Но не тут-то было!

— Извини, у меня сегодня куча дел, — сказал он, выруливая на мою улицу, — я позвоню вечером.

— Можешь не утруждаться, — брякнула я со злости, — занимайся собаками.

— Да что тебе далась эта псина! — психанул Егор, но моментально успокоился, в отличие от меня, у него была вполне нормальная нервная система. — Ну хочешь, я действительно подарю тебе щенка?

— Дело не в этом. Ладно, все, уезжай давай.

Он остановил мою руку, не дав мне выйти из машины. Его лицо оказалось над моим. Родное, небритое лицо с уставшими глазами.

— Мариша, — тихо-тихо сказал Егор, поцеловав меня, — ты не обижайся, ты же знаешь, я бываю по горло занят. Вот досниму все, что задумал, сгоняем с тобой в Турцию, а? На песочке поваляемся.

— Ты забываешь, что я тоже работаю. И мне моя работа нравится не меньше, чем твоя — тебе.

— Не злись. Хочешь, поужинаем сегодня? Только я поздно освобожусь.

— Не хочу. Я на диете.

Интересно, не возникает ли иногда у него желания меня ударить? Я прекрасно понимала, что несу чушь, но ничего не могла с собой поделать. А ведь взрослая, самостоятельная, свободная женщина. Да нет, просто влюбленная девчонка, вот кто я!

Я брела от остановки, где мы расстались с Егором, не поднимая головы. Ужасно хотелось принять душ, выпить крепкого чая, а потом забраться в постель. И никогда больше оттуда не вылезать. Едва переставляя ноги, я свернула во двор, и тотчас над ухом раздался резкий окрик:

— Эй, ты! Куда прешь!

Я подняла тяжелую, гудевшую голову. Передо мной стоял мужик в рабочем комбинезоне, с киркой в руках.

— Не видишь, что ли? Раскопки тута у нас!

Я действительно стояла буквально в двух шагах от огромной ямы.

— Ограждения надо ставить, — вполне миролюбиво прозвучал мой голос.

— Да пошла ты! Учить еще будет! Смотреть надо, вот чего!

Ругаться с этим мужланом не было никакого настроения, и я молча двинулась в обход. Тут из-за угла прямо на меня выехал экскаватор, я шарахнулась в сторону, налетела на мужика, а точнее, на его кирку, взвизгнула от боли и окончательно поняла, что жизнь не удалась.

— Эй, ты, контуженая, — окликнул меня водитель, — тебя, может, подвезти?

— Спасибо, я сама как-нибудь, — пролепетала я и скорбно поинтересовалась: — Я вы тут чего? Случилось что-то?

— Авария, — коротко ответил тот.

Мужик в комбинезоне сплюнул и завел длинную речь о том, что из-за таких вот недотеп, как я, аварии и случаются, а потом приходится ночами работать, а денег не платят, и на месте правительства он бы… Дослушивать я не стала, тихонько побрела к своему подъезду, все еще ощущая боль в боку от тесного общения с рабочим инструментом этого грубияна.

Неприятности на этом не кончились. Лифт не работал, и на свой девятый этаж мне пришлось подниматься пешком. Задыхаясь, я остановилась где-то в районе шестого и присела на корточки, словно не было больше никаких дел. Впрочем, их действительно не было. Наверное, надо было съездить в «Теремок», но я-то думала, что Егор никуда не денется. Теперь вот сижу сиднем, уж и в контору поздновато, и к Лельке неохота. Домой? А что дома? А кто дома? Два года назад, когда я провернула удачную сделку и накопила наконец на отдельную квартиру, радости не было предела. А сейчас такая тоска! Может, правда, хотя бы собачку завести? Но я целыми днями в бегах, сама к вечеру похожа на псину с высунутым от усердия языком. Можно, конечно, купить попугайчика, или морскую свинку, или, на худой конец, вовсе не прихотливую черепаху. А может, проще все-таки выйти замуж за одного из маминых протеже? Стоп, Марина Викторовна, тормози. Ну почему мне было так трудно смириться с действительностью, почему? Я тоже считалась занятой дамой, этакой бизнесвумен, снующей из одной квартиры в другую, тогда почему меня так раздражала занятость Егора? Эгоистка ты, Марина, и весь сказ.

Я решительно поднялась и двинулась дальше, а когда добралась до своей площадки, оцепенела. Дело в том, что дверь в мою квартиру была приоткрыта. Неожиданно я бросила взгляд на свои руки — пальцы мелко дрожали.

— Что же это такое? — вслух спросила я и тут же грустно констатировала — шизофрения, как справедливо заметил когда-то Булгаков. Раздвоение личности, разговоры с самим собой, нарушенная координация движений. Плюс внешние раздражители в виде грабителей квартир.

Я приникла к двери и услышала чьи-то голоса. Замерев на площадке, я почувствовала, как к горлу подступает ком, но, в конце концов, мне показалось глупым оттягивать встречу с очередным несчастьем. Грабители так грабители, сейчас вместе и поплачем над скудным моим имуществом. Или все-таки милицию вызвать? Вопреки здравому смыслу, я все-таки зашла в квартиру. Везде горел свет, из кухни долетал голос моей матери. Ничего не понимая, я двинулась туда.

— А вот и Мариночка! — пропела моя родительница, вставая из-за стола.

— Привет, мам, — машинально ответила я, во все глаза пялясь на мужчину, сидевшего рядом.

Он был краснолиц и усат, а его милицейская форма внушала уважение.

— Что тут случилось? — робко поинтересовалась я.

— Старший оперативный сотрудник Зяблицын, — не вставая, строго представился мужчина, — прошу садиться.

Мы с мамой послушно сели.

— Так что произошло? — снова пискнула я.

— Зовите меня просто Михаил Михайлович, — разрешил он, снова игнорируя мой вопрос.

Краем глаза я увидела, что мама хочет что-то сказать, но не решается.

— Михаил Михайлович, меня что, ограбили?

— Ну что ты, Мариночка! — вдруг всполошилась мама.

Милиционер перебил ее, неожиданно расхохотавшись. Мы молча ждали, пока он отсмеется.

— Ой, не могу! Ой, уморила! Все, оформлять будем! — заикаясь от смеха, сказал он.

— Протокол? — уточнила я.

Зяблицын снова захохотал, да так громко, что стекла в рамах стали ходить ходуном.

— Что это с ним? — шепотом спросила я у мамы.

Она пожала плечами и опять что-то вознамерилась сообщить, но Михаил Михайлович вдруг резко поднялся, протянул большую, красную ладонь в моем направлении и сказал:

— Вы мне подходите, Марина!

Я испуганно ойкнула и повернулась к маме:

— Он меня вербует, что ли?

— Ну что ты, Мариночка! Это…

— Оформим все по-быстрому, — рубанув рукой воздух, громыхнул милиционер, — а то надоело, честное слово!

— Это… — снова начала мама.

— Как вы мне все нравитесь! — вдруг сообщил Зяблицын и полез к ней обниматься.

Я сидела окаменев, с четким ощущением, что в этом мире что-то не так. Квартиру вскрыли, но все вроде на месте, милиция явилась, но ведет себя странно.

— Ой, Мишенька, вы меня сейчас задушите! — пролепетала моя матушка, вырываясь на свободу. — Марина, это же Мишенька!

— Я помню, — медленно произнесла я.

— Правда? Мишенька, я ведь о вас так много рассказывала своей дочери. Правда, Мариночка? И Мишенька о тебе много знает. — Мама многозначительно улыбнулась. А я наконец-то стала улавливать смысл происходящего.

— Так это Мишенька? — язвительно уточнила я.

— Точно! — обрадовался Зяблицын и потянулся на этот раз обнять меня.

Едва не сломав стул, я вскочила на ноги и забилась в угол, откуда спросила зло:

— И чего вы мне нервы треплете?

— Да кто же, доченька? — удивилась мама. — Ты что, испугалась, что квартира открыта? Так это Мишенька. Мы тебя ждали, ждали, а потом он решил сам открыть. Замок не пострадал, да, Мишенька?

— Что мне, впервой, что ли? — пожал мощными плечами взломщик, он же милиционер.

— А что вы оформлять собирались? — строго спросила я.

— Как это — что? Наш брак, разумеется, — в тон мне ответил Михаил.

Ясно. Вот теперь все предельно ясно. Моя матушка просто в очередной раз собралась выдать меня замуж. Сознаюсь, о Мишеньке она мне действительно что-то и когда-то рассказывала, но ее рассказам о претендентах на мою руку я давно перестала придавать значение. А, видно, зря, к встрече с милиционером неплохо было бы подготовиться. Например, сбежать на Филиппинские острова или спрятаться у подруги на даче.

Голова у меня просто раскалывалась от впечатлений. А Михаил Михайлович тем временем говорил и говорил, ему, видимо, нравился сам процесс, потому как смысла в его речи я так и не уловила.

— Понимаете, господин Зяблицын, — вежливо перебила я, — моя мама, наверное, говорила вам, что я никогда не была замужем?

— Да, говорила, — радостно заулыбался тот.

— А вы не задумывались почему? — каверзно ухмыляясь, спросила я.

Мама нервно заерзала на стуле.

— Мариночка, да вам, наверное, мужик хороший не попадался.

Моя родительница энергично закивала, полностью поддерживая своего протеже.

— Да нет, — грустно произнесла я, — просто я замуж не хочу.

— Как это? — растерялся Михаил Михайлович.

— А вот так! Не хочу! За вас замуж я не хочу! Так что ничего оформлять мы не будем. Все свободны!

— Мариночка! — возмутилась мама.

— Интересное кино, — протянул работник правоохранительных органов, расстегивая верхнюю пуговицу на кителе, — и что теперь?

— Спокойной ночи, — пожелала я.

— Михаил Михайлович, — засуетилась вокруг него мама, — вы не обращайте внимания, Марина с работы уставшая приходит, дерганая вся, тяжело ей. Давайте вы как-нибудь в другой раз…

— Другого раза не надо, — вставила я.

— Ты, может, за дверь обиделась? — доверительно улыбнулся опер. — Так я ведь не поломал ничего, все в порядке. Извиняюсь, если что не так.

— Спокойной ночи, — настаивала я, чувствуя, как головная боль все нарастает и в висок как будто врезается бензопила.

Они наконец вышли в коридор и долго там о чем-то шушукались. Я надеялась, что мама уйдет вместе с милиционером, но она вернулась.

— А им сейчас зарплату как раз повысили, — издалека начала она, — а Мишенька в следующем месяце должен майора получить.

— Мам, я ведь тебя просила!

— Так и прокукуешь одна, — пророческим голосом заявила она.

— Я не одна! Мне твои женихи надоели!

— Они не мои, а твои!

— Ты их приводишь, я уже в собственном доме не могу жить спокойно! То серенады под балконом поют, то котят приносят, теперь вот дверь взломали! От следующего чего ждать?

— Да Миша сам! — возмутилась мама. — Чего, говорит, мы на площадке будем париться? Ты ведь мне ключи не даешь…

— И не дам, — сурово оборвала я, — а то в один прекрасный день обнаружу здесь уже готовый свадебный стол. Все, мам, я спать хочу. Вызвать тебе такси?

Когда мама ушла, мне стало стыдно. Она ведь действительно старается для меня, переживает, что так никогда и не понянчит внуков. То бишь моих детей. Но я хочу детей только от Егора! А он даже не позвонил за весь вечер, не извинился за свое хамское поведение, да просто-напросто игнорировал меня.

Я собиралась заплакать, но тут зазвонил телефон. Просветлев лицом, я схватила трубку.

— Позови Сеню, — проникновенно попросил женский голос.

— Вы ошиблись номером, — разочарованно протянула я и отключилась.

Телефон затрезвонил снова.

— Позови, пожалуйста, Сеню, — понастойчивей прозвучал голос.

— Да нет здесь никакого Сени! Вы не туда попали.

— Сволочь, — обиделась неведомо на что женщина.

— Это еще почему? — обиделась и я.

— Сеня у тебя, я знаю.

— Вы по какому номеру звоните?

— По твоему, — логично ответила незнакомка, — я у него в записной книжке нашла. Он думал, что я дура, а я умная, я его насквозь вижу.

«Еще одна Аллочка», — подумала я, вежливо попрощалась и повесила трубку.

Телефон зазвонил опять. Сатанея, я закурила сигарету и, не обращая внимания на звонки, принялась делать ужин. Телефон не умолкал.

— Нету здесь Сени! — закричала я, приложив трубку к уху. — И не будет никогда!

— И не надо, — тихо ответил мне голос моей подруги Лельки.

— А, это ты. Извини, тут просто какая-то сумасшедшая Сеню разыскивает.

— Как обычно, — не удивилась Лелька, — у тебя, Маринка, все не как у людей. Слушай, твой мобильник чего, отключен? — озабоченно поинтересовалась подруга. — Я тебя два часа поймать не могу.

— Погоди, — сказала я и полезла в сумку. То-то, а я думала, почему звонков целый день нет.

Особенно от Ивана, этот уж точно после нашей случайной встречи должен был прозвониться.

— Ноль долларов, ноль центов, — отрывисто сообщил женский голос по мобильному.

Я отключила телефон и вспомнила о подруге:

— Ты еще здесь? Ты чего хотела-то?

— Понятно, устали мы, — определила Лелька, сориентировавшись по моему голосу, — только с работы, да?

Я промолчала, и так все было понятно.

— Что, опять клиент капризный попался?

— Дело не в клиенте! Дело во мне!

— Уй, опять эта несвоевременная самокритика, — ухмыльнулась Лелька, — ты, подружка, давай-ка завязывай с этим. И вообще, ты мне нужна, приедешь?

— Нет.

— Почему это?

— Не смогу, потому как направляюсь сейчас в ванную, где и собираюсь покончить со своей никчемной жизнью.

Лелька насторожилась, это было слышно по ее дыханию. Шутки шутками, но она всегда четко улавливала, когда я срывалась с катушек всерьез.

— Че случилось-то?

— Получила ремонтной киркой по ноге, больно, знаешь ли.

— По этому поводу ты решила утопиться? Чтобы не мучиться?

— Тебе смешно, а меня, между прочим, чуть не ограбили.

— Да ты что? Рассказывай! — с воодушевлением заявила Лелька, она обожала слушать о чужих несчастьях и сочувствовать.

— Точнее, меня не ограбили, но дверь взломали.

— И ничего не взяли? Я честно огляделась.

— Нет, ничего. Правда, мама забрала мои кроссовки, собралась бегать по утрам. Но это ерунда, у меня еще пара есть.

— Погоди, — недоуменно перебила меня Лелька, — при чем тут твоя мама?

— Ну она опять жениха приводила. Вчера «Гвидона», а сегодня милиционера. Он-то дверь и взломал, ему все можно.

— Запутала ты меня, — пожаловалась подруга.

— Я и сама запуталась, — всхлипнула я.

— Чего ревешь-то? Мент не понравился? Или ты мне не все рассказала?

— Не все, — призналась я, — давай я буду есть и рассказывать.

Лелька милостиво разрешила, и я принялась жевать холодную рыбу, запивая томатным соком и, чавкая, излагать свои беды…

— Теперь все? — удовлетворенно спросила подруга, когда я закончила описывать маразматика Прохоренкова и семью сумасшедших Уклюйко.

— Да, — не очень уверенно ответила я.

— А Горька?

— Что — Горька?

— Он звонил?

— Он не звонил, звонили только по поводу Сени.

— А Горька?

— Ну что ты как попугай! — раздраженно прикрикнула я, соображая, как уйти от опасной темы.

— Значит, Егор Дмитриевич в опале, — сделала вывод Лелька, — что случилось на этот раз?

— Я застала его с другой!

— Ты серьезно? Ну я так и знала! Вот козел! Вот бабник! — Подружка так разошлась, что мне даже не хотелось ее останавливать. Приятно было слышать, что ты хорошая и замечательная, а мужчина, который дурачил тебя, просто идиот!

— Ладно, — выдохлась Лелька, — рассказывай все по порядку. Где? Когда? Какая она из себя?

— Кто?

— Как это — кто? Как это — кто? Эта чувиха, на которую он тебя променял?

— Лелька, как ты выражаешься? — в который раз поразилась я. — Просто подростковый сленг какой-то!

— А чего ты удивляешься? У меня дочь подросток, и вообще дело не в этом. Рассказывай.

— Да не о чем рассказывать, — я вздохнула, — мы столкнулись, когда он выходил из чужой квартиры, а когда я спросила, что он тут делает, Горе сказал, что выгуливал собаку друга. Ньюфаундленда, что ли…

— Ну? — не поняла подруга. — А дальше-то?

— Ничего. Отвез Палыча, потом меня и поехал на работу.

— Палыч — это кто?

— Да маразматик. Такой смешной, я же только что тебе рассказывала.

— Погоди, погоди, — затарахтела Лелька, — при чем здесь маразматики? Баба с ним была или нет?

— Ты что, сдурела? Ему скоро восемьдесят!

— Кому?! — опешила подруга.

— Палычу, а ты про кого?

Она немного помолчала, видимо устанавливая равновесие.

— С Егором-то что? — рявкнула наконец Лелька. — Была баба или не была? С кем ты его застала-то?

— А… Да я это так ляпнула, в сердцах. Были у меня подозрения, — объяснила я, — нет, правда, что еще за ньюфаундленд? И вообще, какой идиот Горюшке собаку доверит?

— Ну и дура ты, Викторовна, — вздохнула Лелька, — ни фига не застала, а воешь! В общем, так, приезжай ко мне — и поговорим нормально. А то потом мне на свидание с будущим супругом бежать…

— Вот, значит, как! — возмутилась я. — Опять хочешь меня нянькой приставить к своим обормотам?

— Мариночка, ну тебе все равно делать нечего, — заныла подруга.

Уж лучше бы она этого не говорила, мое сегодняшнее настроение и так было не из лучших. Я высказала Лельке все, что я думала о ней в эту минуту, бросила трубку и, не испытывая ни малейших угрызений совести, отправилась в ванную. Чтобы растянуть время, я провалялась в теплой воде около часа. Потом долго сушила волосы, мазалась кремом, стараясь не смотреть в большое зеркало напротив, чтобы не расстраиваться еще и из-за лишних складок на животе. Несколько раз звонил телефон, но громадным усилием воли я заставляла себя оставаться на месте и на провокацию не поддавалась. Включался автоответчик, некоторые сообщения даже оказывались интересными. Во-первых, несколько раз пробивался уже знакомый голос, настоятельно требуя Сеню. Во-вторых, позвонила Маринка — старшая дочка Лельки — и шепотом попросила меня не приезжать, потому что дядя Валера, с которым моя подруга собралась сегодня в театр, Маринку, Аленку и Мишку как потенциальный отчим не устраивал. Я усмехнулась, козни за спиной подруги ее собственных детей немного развлекли меня. Я знала, что, кроме меня, Лелька никого не оставит со своими сорванцами, следовательно, сегодняшний вечер ей придется провести с ними самой. У меня же другие планы. Потому как между всеми этими звонками возник Егор, который наговорил на автоответчик множество красивых слов извиняющимся тоном влюбленного подростка, признался, что соскучился по мне, назвал свою работу идиотской и пригласил меня в ресторан. «Слава богу, я уже высушила волосы», — была первая моя мысль. Не успела я как следует порадоваться этому обстоятельству, как снова раздался звонок. На этот раз я схватила трубку, словно оголодавшая обезьяна банан.

— Здравствуй, заинька, — мяукнула я в трубку, не сомневаясь, что это любимый.

— Э… — послышалось в ответ.

— Вам кого?

— Марину Викторовну. Это Грушевский, по поводу квартиры.

Ну здрасте-пожалуйста! И чего я не вышла из дома минут пять назад, позвонила бы Горьке из автомата. Грушевский, тот еще зануда, месяца четыре назад задумал обменять свою трешку на Краснопрудной. Вернее, не он задумал, а жена его запилила, потому как госпоже Грушевской не терпелось отселить взрослую дочь, надеясь, что таким образом девушка побыстрее устроит свою личную жизнь. Что-то знакомое виделось в этой ситуации, и я поначалу с удовольствием взялась подыскивать варианты. Однако вскоре выяснилось, что сам Грушевский не готов к таким переменам, на словах он подтверждал полную готовность продать квартиру, на деле — отказывался брать на себя обязательства.

Я попыталась вспомнить его имя-отчество, чтобы вежливо его отфутболить. Но пока я копалась в памяти, Грушевский воспользовался паузой и завел долгий монолог. Он начал с того, как тяжело ему далось решение переехать и лишиться родного угла на старости лет. На протяжении всей его речи я несколько раз пыталась вставить хотя бы словечко, но мне это так и не удалось. Между тем Грушевский плавно сменил тему и теперь вещал о распущенности молодежи, сетовал на бандитов, на бешеные цены, на жульничество и обман, на эпидемию гриппа и так далее. Я положила трубку рядом с аппаратом и стала обуваться. Бас моего клиента был настолько полон праведного гнева и возмущения нынешней действительностью, что мне было его отлично слышно.

— Ну что, Марина Викторовна, можем мы поговорить о деле? — наконец опомнился он.

Я приложила трубку к уху, надеясь, что не ослышалась:

— Вы меня извините, но сейчас я ужасно занята, давайте я сама перезвоню вам…

— Я так не могу, Марина Викторовна! Вы меня без ножа режете!

Я мельком взглянула на часы и выругалась.

— Все! Извините! Вообще рабочий день уже закончен! — выдохнула я на едином дыхании и отключилась.

Кажется, я его потеряла, этого Грушевского. А может, не все так плохо, как кажется? Так или иначе, надо скинуть любимому сообщение на пейджер о том, что я готова мириться. Этого мне хотелось больше всего на свете.

Мы с Егором сидели в ресторане и наслаждались великолепным ужином. Надо признать, что давно нам не было так хорошо, так легко и просто вдвоем. Мы почти не разговаривали, но Егорушка постоянно бросал на меня такие красноречивые взгляды, что слова мне были и неинтересны.

— Как тебе рыба?

Я что-то невразумительно ответила, как раз прожевывая кусочек восхитительной осетрины.

— Мариш, а как ты думаешь, зачем я тебя в ресторан позвал?

— Заем? Покуать? Он рассмеялся:

— Не только покушать. Я хочу кое-что тебе предложить.

Вот оно, господи! Остановись, мгновенье, ты прекрасно!

На глазах у меня выступили слезы, то ли от счастья, то ли от усердия, с которым я прожевывала остатки осетрины. Ну если Горька сейчас не заговорит, я окончательно и бесповоротно подавлюсь, нельзя так мучить человека!

— Горюшка, похлопай! — прошептала я, когда немного пришла в себя. — Да не в ладоши, чудо, мне по спине похлопай.

— Ты подавилась? — удивился Егор. — В осетрине ведь нет косточек.

— Слушай, будешь проводить расследование или все-таки стукнешь меня как следует?

Он стукнул так, что я едва не упала со стула. Настоящий мужчина!

— Что за предложение ты хотел мне сделать? — томным голосом спросила я, расправляя складки на платье.

— Я?! А да извини, я так перепугался за тебя, что все забыл.

— Как — забыл? Почему — забыл?

— Да нет, не совсем забыл, просто отключился.

— Егорушка, не тяни, пожалуйста!

Я придала своему лицу романтическое выражение, ожидая заветных слов от любимого.

— Мариш, я решил, что нам двоим надо хорошенько отдохнуть. У меня, правда, еще проект не завершен, но думаю, что на следующие выходные я смогу вырваться. Ты как на это смотришь?

Я разочарованно молчала. Уик-енд на природе, конечно, здорово, но я ждала вовсе не этого.

— Мариш, ты чего? Тебе не нравится моя идея?

— Очень нравится, — скорбно ответила я и, подумав, спросила: — А как насчет сегодняшнего вечера? Или ты освободил только выходные?

— Мы ведь вместе сейчас, не так ли?

Егор откинулся на спинку стула, внимательно разглядывая меня. Мне всегда от таких его взглядов становилось не по себе, хотелось спрятаться куда-нибудь, но в то же время замереть и сидеть так вечно под прицелом его синих глаз.

— Я имела в виду поздний вечер.

— Ночь? — улыбнулся Егор.

Я кивнула, отворачиваясь, в такие минуты он заставлял меня чувствовать себя ужасно зависимой и неуверенной. Я знала, что сама виновата, я так боялась его потерять, что позволяла своим страхам командовать мной. Любовь делала меня уязвимой — с каждой минутой все больше и больше.

— Ты доела? — неожиданно спросил Егор и, дождавшись моего очередного кивка, предложил: — Тогда пойдем?

— В гостиницу?

— Если хочешь, к тебе.

— Ты останешься на ночь? — прямо спросила я. Обычно он уходил, а я стояла у окна, вглядываясь в темноту, и вытирала рукавом слезы. Егор говорил, что ночами ему хорошо работается и что мой дом — это только мой дом, а ему нужно собственное пространство. Вместе мы просыпались только в гостиничном номере, а еще пару раз в загородном домике его приятелей. Мы были похожи на подростков, встречающихся на чужих квартирах и целующихся по подъездам. Первое время меня это забавляло, потом стало пугать. Ничего постоянного не было между нами, и мне иногда было от этого очень больно. Я знала, Егор причинял мне эту боль не нарочно, я уговаривала саму себя, что люблю его таким, какой он есть, и если он что-то резко изменит в себе, даже эти дурацкие принципы и привычки, это будет уже другой человек. Неизвестно, сумею ли я полюбить того, другого.

Мы приехали ко мне и, срывая в коридоре одежду друг с друга, каким-то образом оказались в спальне.

Шепот Егора, словно ветер, растрепал мои волосы:

— Ты чудесная, ты самая лучшая! Я тебя люблю! Я люблю твои родинки, рассыпанные по белоснежным плечам, твои соломенные кудряшки, твой запах, запах детства, пыльной дороги и парного молока. Я люблю, когда ты вот так обнимаешь меня и твои руки, холодные, белые руки становятся жаркими, а губы дрожат от вожделения и просят любви. Я хочу тебя! Отдайся мне вся, без остатка, ничего не утаивай от меня. Не бойся, милая, я буду нежен, я буду ласков с этими дикими яблочками грудей, с твоей лебединой шейкой, с твоими пересохшими, горячими губами. Иди ко мне!..

Его слова вплывали в мое сердце ласковыми, теплыми волнами, пока мир вокруг не перестал существовать, обрушась на нас тяжелой, сладкой истомой.

А потом наши потные, утомленные тела переплелись на кровати, а души, кажется, были далеко-далеко отсюда.

— Ты спишь? — спросила я позже, напугавшись отчужденной тишины.

— Нет.

— А что же ты делаешь?

— Изучаю, как светотень располагается на ноге…

Утром нас разбудил телефон. Чувствуя, как в голове взрываются миллиарды бомбочек, я попыталась нащупать трубку, в итоге сбила настольную лампу, перевернула пепельницу, ударила Егора, а до телефона так и не добралась.

— Чего? — рявкнул в трубку любимый, не открывая глаз. — Нет ее!

— Кто там? — поинтересовалась я.

— Андрей какой-то. — Тут Егор приоткрыл очи: — Эй, а что за Андрей тебе звонит с утра пораньше?

Ревность у Егора проявлялась довольно своеобразно, поэтому снова мы уснули не скоро. В конце концов, была суббота, и можно было расслабиться. Но вскоре снова раздался звонок. Горька рывком вскочил с кровати:

— У тебя здесь филиал Кремля? Я раньше что-то не замечал!

Я не стала ему напоминать, что раньше он не задерживался у меня больше двух часов, а просто сама взяла трубку.

— Позови Сеню, воровка! — прошипел мне в ухо знакомый уже голос.

— Сама дура! — взбесилась я. — На фига мне твой Сеня сдался? Нет тут никаких Сень! И не будет!

Я с силой вжала трубку в аппарат и несколько секунд сидела оцепенело, приходя в себя. Горька, кажется, смотрел на меня подозрительно.

— Что за Сеня? — наконец ехидно спросил он.

— Да не знаю я! — обессиленно прозвучал мой голос. — Эта идиотка мне уже надоела, звонит и звонит. Наверное, с линией что-то случилось, не зря у нас во дворе рабочие уже неделю околачиваются.

Егор выслушал меня очень внимательно, но выражение его глаз не изменилось.

— Значит, с линией проблемы?

— Конечно! — убежденно ответила я.

— И Сени никакого здесь нет?

— Ты с ума сошел?! Или хочешь меня сумасшедшей сделать? Ты что, с этой бабой заодно?

Я действительно была возмущена, хотя, наверное, раньше мне бы понравилось такое проявление ревности. Сейчас почему-то это только раздражало.

— Мариш, успокойся, я же просто пошутил.

— Ну и шуточки у тебя с утра пораньше, — вздохнула я обиженно, — эта дамочка в поисках своего утраченного Сени меня уже вчера доставала, а сегодня еще ты добавил. Совесть надо иметь.

— Знаешь, Мариш, — задумчиво произнес Егор, — такое только с тобой могло случиться, ты вечно попадаешь в какие-то нелепые истории. То тебя принимают за кого-то другого, то ты сама…

— Перестань обвинять меня черт-те в чем! — обиделась я окончательно.

И тут снова раздался звонок.

Мы некоторое время молча смотрели друг на друга, а потом расхохотались. Я привалилась к Горькиной груди, и его сердце гулко, в бешеном темпе стучалось мне прямо в ухо.

Мы оба не сразу сообразили, что звонят в дверь. А когда поняли, то новый приступ смеха свалил нас обратно в кровать. Звонки между тем продолжались.

— Наверное, за Сеней пришли, — заикаясь от хохота, но притворно хмурясь, предположил Егор.

— Да нет, — поддержала я его игру, изображая на лице серьезную мину, — это Прохоренков решил, что ему будет спокойней пожить у меня. Чтобы КГБ не доставало!

— Ох, Маришка! Даже клиенты у тебя какие-то ненормальные, один этот старикашка чего стоит!

— Он же тебе понравился, — усмехнулась я и передразнила Егора, вспомнив его слова о красивой старости.

Горька в ответ погрозил мне кулаком, я показала ему язык, и каким-то образом мы в обнимку оказались на полу рядом с кроватью. День начинался потрясающе.

— Ты куда? — возмутился Горька, когда я попыталась встать и привести себя в порядок. На лице у него было такое недоумение, словно мне полагалось всю жизнь валяться на полу, хохоча и дрыгая ногами.

— Так звонят, надо же открыть!

— Брось, это наверняка кто-то ошибся дверью, — рассмеялся Егор и потянул меня за руку.

— Ну пусти же. — Я попыталась одновременно сохранить равновесие и серьезное выражение на лице, но ничего не вышло. Я брякнулась обратно на пол с улыбкой от уха до уха, но когда Егор потянулся меня поцеловать, быстро отодвинулась. — Между прочим, мы не одни, — скромно напомнила я.

Егор огляделся, прикидываясь дурачком, потом снова обернулся ко мне.

— Здесь никого нет, — убежденно произнес он, — иди ко мне и ничего не бойся.

Он едва сдерживал улыбку, но я проигнорировала его предложение и снова попыталась встать. Звонки не прекращались, и это здорово раздражало.

— Так что, открывать? — обиженно спросил Егор и двинулся в коридор, бурча что-то себе под нос.

— Горе, погоди! — Я кинулась следом. — Это, наверное, мама…

— Ну вот и познакомимся, — хмуро произнес Горька и потянулся к замку.

— Познакомитесь, а как же! — Я встала у него на пути, прижавшись спиной к двери. — Ты только для начала штаны надень.

— Ой, блин! — И Егор умчался в комнату.

За дверью действительно оказалась мама, да не одна. То есть не много мам, а одна-единственная мама, но с человеком. Словом, мама и жених. Я, как глянула на них, тут же перестала соображать.

— Мам, привет, ты извини, я сейчас убегаю, я занята очень, извини! — Выпалив все это, я захлопнула дверь.

Представив мамино выражение лица, испугалась. Но она сама виновата, это же надо прийти в гости в субботний полдень. Звонок настойчиво повторился.

— Мариш, ты чего? — выглянул Горька.

Я отмахнулась, подождала, пока он снова исчезнет в комнате, и приоткрыла дверь. Мама стала впихивать жениха внутрь, сосредоточенно пыхтя и откашливаясь. Жених не сопротивлялся, это все равно было бесполезно, но я-то так просто сдаваться не собиралась!

— Мама! — грозно произнесла я, когда силы были на исходе. — Идите, погуляйте!

— Владимир, знакомьтесь, это моя дочь Марина, — ангельским голосом сообщила мама, продолжая атаку.

— Очень бдиятно, — насморочным голосом отозвался тот, — а как бы нам войти?

Я еще раз попыталась объяснить, что это вовсе не обязательно, но мама из последних сил толкнула жениха, и мы все оказались в прихожей. На шум выскочил Горе. Не знаю, что там у меня творилось с лицом, но любимый сразу вернулся обратно в комнату.

— Что это был за шум? — спросила мама, судя по всему, не заметив Егора.

— Это мы упали, — объяснил жених.

Я потащила маму на кухню и яростно зашептала, что сейчас не одна и принять их не могу, и вообще, жениха мне не надо, и будет замечательно, если они уйдут прямо сейчас.

— Иначе я за себя не ручаюсь, — закончила я пылко.

— Ты не завтракала еще? — только и спросила мама. — Это хорошо, сейчас вместе поедим. Володенька!

На кухне возник претендент на мою руку. Он был довольно плотного телосложения, это я успела заметить еще в прихожей, когда его угораздило на меня упасть. Лицо у Володеньки пряталось за толстыми очками, жидкие волосики торчали во все стороны, галстук уехал куда-то за плечо. Довольно забавно смотрелась также в его руках сплющенная коробка, по всей вероятности с тортом. Он поставил ее на стол, распахнул пиджак, и из потайного кармашка извлек крохотный букетик ландышей.

— Ваша мама сказала, что это ваши любимые цветы. — Володенька поклонился, демонстрируя очевидную проплешину на затылке.

Я взяла ландыш, сунула их в стакан с заваркой и хмуро уставилась в окно.

— Она с утра всегда такая бука, — мило защебетала мама, — не обращайте внимания, Володя!

И они стали усаживаться за стол. Краем глаза я уловила в коридоре какое-то движение. Егор делал мне оттуда знаки, я в свою очередь как могла показала ему, что если он сейчас уйдет, то мне крышка. С другой стороны, если он выйдет на кухню, неизвестно, как это воспримет мама. Она сама водит ко мне женихов, но продолжает считать меня маленькой, наивной девочкой, которая по ночам спит, вяжет или, в крайнем случае, разгадывает кроссворды. И ничего больше! Мама есть мама.

Тут снова зазвонил телефон. Воспользовавшись моментом, я ускользнула из кухни, плотно прикрыв за собой дверь. Егор встретил меня, подозрительно щурясь:

— Что за тип там на тебя падал?

— Мамин жених, — отмахнулась я и схватила трубку.

— Какой молодой! — восхитился Егор.

— Марина? — уточнил мужской голос, после того как я сняла телефонную трубку и сказала привычное «Алло». — Это Андрей, от Трофимыча. У меня к тебе дело есть. Нет, не по его квартире. Да нет же, все нормально. Мы можем встретиться?

— Да! — закричала я. — Когда?!

Андрея, должно быть, поразила моя готовность.

— Э… — только и сказал он.

— Подробней! — рявкнула я, и тут в голову пришла потрясающая мысль, и я сменила тон на более ласковый: — Слушай, Андрюшенька, ты можешь перезвонить мне минут через пять? Трубку возьмет моя мама, ты представься моим начальником и срочно вызови меня на работу, о’кей?

Андрей присвистнул, сказал, что у меня все очень запущено, но надежда на выздоровление еще остается. Я посоветовала держать его дешевый юмор при себе. В общем, мы договорились.

— Андрюшенька, значит? — скучным голосом поинтересовался Егор. — А на кухне, значит, мамин жених?

— Егорушка, я тебе потом все объясню, ладно? Ты пока посиди здесь тихонечко, а то придется разборки устраивать.

Я прихватила телефонный аппарат и вернулась на кухню. Здесь уже вовсю похозяйничала мама, стол был накрыт, над чашками вился ароматный парок. Я мимоходом поставила телефон на подоконник и села напротив жениха, совершенно счастливо улыбаясь.

— Вы пробуйте плюшки, Володенька, это Марина пекла. — И мама, не моргнув глазом, придвигала гостю тарелку с засахаренными булочками, которые сама же и принесла два дня назад из кондитерской.

— А как она вяжет, а! — Мама била кулаком себя в грудь: — Вот, ее руками, красота ведь!

Между тем на ней красовалась джинсовая рубашка, мама у меня человек модный.

К слову сказать, мне бы даже нравились эти ее показательные выступления на тему «моя дочь — ангел», если бы ничего серьезного за ними не стояло. Но ведь моя «старушка» вкладывала в них душу, а женихи проникались, начинали верить, влюблялись даже, нервы мне трепали. Скорее всего, я бы, пожалуй, нашла среди них подходящего человека и сговорилась с ним без маминой помощи, но маме хотелось участвовать не только в поисках и сватовстве, но и полностью контролировать процесс.

— А Володенька, между прочим, на днях защитил кандидатскую, — сообщила мама между второй и третьей чашкой чаю.

Володенька пошел красными пятнами от смущения, но возражать не стал. И мама продолжала с большим воодушевлением:

— Я же, доченька, тебе рассказывала о Маргарите Васильевне, да? Ну наш проректор на факультете дополнительных профессий. Так вот, Володя — ее внучатый племянник. Они с тетей очень, очень похожи, оба трудолюбивы, скромны, а уж сердце какое у них доброе!

Одно на двоих, что ли, подумалось мне. Я вообще снова начинала волноваться, пять минут прошло давно, а телефон молчал. Надо понимать, если мама перешла ко второй части концерта и стала расписывать достоинства жениха, она настроена серьезно. То бишь в кармане у нее, скорее всего, лежат билеты в театр, куда она нас вскоре начнет усиленно спроваживать. Если я не смоюсь до этого момента под благовидным предлогом; будет буря! В качестве предлога я могла, конечно, предъявить Егора, но тогда будет не буря, а извержение такого вулкана, рядом с которым Везувий почувствовал бы себя обыкновенным пеньком.

— Марина Викторовна, а что вы чай не пьете? — прорезался вдруг кандидат.

Я стала считать про себя слонов, чтобы не сорваться. Но Андрей все не звонил, а в коридоре снова послышалась какая-то возня. Никак Егор дает о себе знать.

— У тебя мыши, доченька? — Чуткое мамино ухо уловило передвижения Горьки. — Пойду гляну, а вы тут поболтайте.

Ага, вот что она задумала! На сей раз ни театра, ни цирка, ни даже похода в музей не будет. Сегодня мама решила тихо удалиться, якобы на рынок за всамделишным котом. Очень свежая идея пришла ей в голову, ничего не скажешь. Однажды, вспомнилось мне вдруг, мама отправила меня с очередным женихом на поиски сбежавшего песика соседки, надеясь, что это нас сблизит. Увы, этого не случилось, да и песика мы не нашли, потому как он преспокойненько сидел дома и никого не трогал. Однако мамина фантазия не знала границ. Сейчас, значит, кот.

— Сиди, мама! — закричала я, вскакивая сама со стула. — У меня нет мышей.

В этот момент зазвони наконец телефон. Я бросилась к нему, забывая свой план, по которому трубку должна была снять моя родительница. Дверь в кухню в эту же секунду распахнулась, и разомлевший от бездельного ожидания Егор заслонил своими плечищами проход:

— Извини, Мариночка, я не понимаю, почему бы нам с твоей мамой не познакомиться прямо сейчас. Чего тянуть-то? Тем более она тоже при мужике — пара на пару. Так сказать, никому скучно не будет, — и, закончив тираду, он сердечно обнял спавшего с лица Володеньку.

Я машинально сказала в трубку «Алло», потом «Да, выезжаю».

Мама сокрушенно покачивала головой и смотрела на Егора как на врага народа. Дескать, вот ты какой, северный олень.

— Ладно, вы тут знакомьтесь, а мне на работу надо, — весело прощебетала я, — да, кстати, Горюшка, это ведь не мамин жених, а мой. То есть не жених, а так…

— Володенька не «так»! — обиделась мама.

— Да чего уж там, Антонина Петровна, — махнул рукой тот, — давайте лучше попробуем реанимировать тортик, а?

— О! — возрадовался Егор, которого к столу, кстати, никто и не приглашал. — И я сладкое люблю!

Я поняла, что все у них получится, быстро отыскала в прихожей незабвенные кроссовки и выскочила на улицу. Отдышавшись, я вдруг поняла, что даже не знаю, зачем иду. Так важно было сбежать из дома, что я забыла поинтересоваться, что, собственно, риелтору может понадобиться от другого риелтора? Нюх у меня отличный, и сейчас я чуяла крупную сделку.

Андрей ждал меня в кафе, выражение его лица было насмешливо-игривым.

— Ну как колобок? От бабушки убежал?

— От дедушки, — огрызнулась я.

— Ладно, Марин, не нервничай. Садись, тебе заказать что-нибудь?

— Веревку и кусок мыла.

Я села и обхватила руками затылок, голова просто раскалывалась. Андрей вдруг стал прямо на глазах расплываться.

— Ты чего? — услышала я далекий его голос, — Давление? Марин, ты зеленая совсем.

— Возьми мне кофе. Покрепче.

Через минуту, сделав пару глотков, я немного пришла в себя. Сколько можно? В голове телеграфными строчками: куплю… продам… обменяю… мама… женихи… Горька… И вопросы свистят, как пули. Как я устала!

— Как я устала, — повторила вслух.

— А у меня как раз к тебе дело, — грустно сказал Андрей.

Я сфокусировала взгляд на нем, таком деловом и серьезном. Щупленький, вихрастый, он выглядел мальчишкой, но глаза были цепкие, рабочие такие глаза.

— Что за дело? — разлепила я через силу губы.

— Мне Баландин звонил. Ты только сразу не подскакивай, ладно? Там все серьезно. Он тебя искал, искал, я решил помочь. Ты понимаешь, он хочет, чтобы ты его халупой занялась.

— Опять? — застонала я.

— У него дядя умер. В права наследства Иван уже вступил, теперь ему нужен обмен.

— Погоди, погоди, — я заказала еще кофе и попыталась сосредоточиться, постепенно мной овладел знакомый азарт, — у дяди что было?

— Двушка, на «Соколе». Сорок шесть, тридцать два, третий в девяти кирпичном, — отбарабанил как по писаному Андрей.

— Наследник единственный? Никто больше не всплывет?

— Все проверил, нормально.

— Обмен с доплатой? Или по-чистому?

— Это уж как ты сыграешь. Баландину не очень-то доплата интересна. — Андрей наклонился ко мне и страстно зашептал: — Ты понимаешь, какое это дело? Конфетка, а не дело. Он же любое дерьмо схавает, ты только предложи.

— Тянуть будет, — задумчиво произнесла я, — вот увидишь, вцепится в меня намертво. Квартира — это же только повод.

Андрей сузил глаза.

— Много ты о себе возомнила. Он, конечно, мечтает, что ты согласишься с ним квартирку разделить, но главное — жилплощадь, а не жилец, сечешь? Ну попускает слюни, пока ты с ним возишься, что с того? Разбежитесь потом, и дело с концом.

— Двушка, говоришь?

— Я знал, что мы друг друга поймем.

Нет, ни фига он не знал. Баландин наверняка посулил Андрею неплохой куш, раз он тут со мной валандается. Стало быть, я нужна им обоим. Можно и покапризничать.

— Андрюха, — проникновенно сказала я, — у меня ведь дел по горло, клиентов хватает, так что не вижу причин возиться с вашими заморочками.

Я даже сделала нетерпеливое движение, будто собиралась сию секунду подняться и уйти.

— Я подвину Трофимыча, — выставил аргумент коллега.

Я снова присела. Трофимыч, несмотря на все свое добродушие, при продаже квартиры торговаться категорически не желал. Поэтому Андрей тоже с ним намучился, пока не объявились мы с Прохоренковым. Если теперь Андрей на самом деле сможет уговорить Трофимыча на скидку, деду это знать совершенно не обязательно. Видимо, это и имел в виду риелтор.

— Намного ты его сможешь подвинуть? — деловито осведомилась я, глядя Андрею прямо в глаза.

Он назвал сумму. Я постаралась ничем не выдать своего радостного изумления. И тут же саму себя мысленно одернула. Это же ведь все вилами на воде писано…

— Мои гарантии? — спросила я.

— Марина, давай так, — начал Андрей, откашлялся и продолжал: — Как только мы подписываем бумаги с Прохоренковым и ты получаешь свой неофициальный гонорар, начинаем дело Баландина. Не раньше, вот тебе и гарантии.

— Ты не боишься, что, получив деньги, я не стану ничего делать для этого… хм… Баландина? Знаешь, как он меня достал!

Андрей склонился ко мне, улыбаясь во весь рот:

— Извини, Марин, но мне почему-то кажется, что профессиональный интерес для тебя важнее личного. Иначе говоря, ты сначала — риелтор, а потом — женщина!

Что называется, плюнул в душу. Да черт с ним, пусть думает что хочет, мне совершенно безразлично. Хотя какая-то доля истины в его словах была, я ведь на самом деле не отказалась бы от сделки, даже после получения денег. Правда, сделка была так себе, никакого интереса, кроме зеленых, красивых бумажек. Азарта ноль, клиент уже горяченький и, как справедливо выразился Андрей, схавает все, что я подсуну.

— Условия?

— Ему все равно. — Андрей пожал плечами.

— Ну конечно, знаю я таких, повидала. Сегодня ему все равно, а завтра начнет кочевряжиться.

— Правда, Марин, — убежденно заговорил Андрей, — он мне все уши прожужжал: мол, только бы она согласилась, а какую квартиру найдет, неважно! Влип мужик, словом.

Он насмешливо дернул бровью.

— А ты напрасно его динамишь, он парень состоятельный, самостоятельный.

Ну вот пожалуйста, моя вторая мама. Новоиспеченная сваха, по совместительству квартирный агент.

— Иди подальше, — беззлобно и устало бросила я.

Андрей смотрел на меня заинтересованно, изучающе. Мол, что такого-эдакого, мол, чем зацепило это чучело самостоятельного да состоятельного?!

— Иди подальше, — повторила я, прячась за незамысловатым ругательством от его наглых глаз.

— Договорились, значит, — хмыкнул Андрей, — давай объявление, лады?

Я отрицательно покачала головой:

— Сначала документы посмотрю. Ты же знаешь, в нашем деле словам верить нельзя.

— Даже моим? — обиделся коллега. — Я же тебе сказал, все в порядке. Мне смысла тебя подставлять нет, а в общем, как хочешь. Поехали.

— Куда?

— Документы смотреть. Заодно и на «Сокол» смотаемся, глянешь двушечку. Очень-очень приятный вариант, никаких проблемных пятен.

Вот чего, спрашивается, он надрывается? Не мне же ее покупать, в конце концов!

…Следующая неделя началась с телефонного звонка все той же отчаявшейся отыскать Сеню женщины. На этот раз трубку взял Горька. Должно быть, незнакомка приняла его за своего сбежавшего возлюбленного, потому как мой бедный Егор минут десять повторял одно и то же:

— Вы ошибаетесь, я вас не знаю!

При этом Горька бросал на меня отчаянные взгляды и делал брови домиком от безысходности. Как интеллигентный человек, бросить трубку он не мог. Переговоры в конце концов зашли в тупик, я отключила телефон и, захлебываясь от смеха, стала одеваться на работу.

— Ничего смешного, — бурчал Егор, наблюдая за мной.

— Конечно. Нечего было твердить, что только со мной случаются подобные вещи.

— Так она ведь звонила тебе!

— Но ты с ней разговаривал! И тебя она приняла за Сеню. Так что не отпирайся, сумасшедших и на твою долю хватит.

Горька обиженно промолчал, а потом укатил по делам. Я его задерживать не стала, мне хотелось сегодня немного побыть в тишине и покое. За выходные так и не удалось отдохнуть, я чувствовала себя разбитой и совершенно неспособной к работе. Однако после обеда у меня была назначена встреча с Баландиным, который собирался показать мне квартиру своего покойного дядюшки. Это было похлеще любой беготни по городу или подписания договоров. К свиданию с Ванькой я относилась как к неизбежной катастрофе, поэтому расслабилась, приняла холодной душ, тщательно позавтракала и уселась с книжкой в кресло.

Звонок в дверь привел меня в недоумение, я никого не ждала. Первая мысль была о Баландине, который посмел нарушить мое уединение, несмотря на то что мы договорились встретиться позже и на его территории. Сжав кулаки, я ринулась открывать.

На пороге стояла разодетая в пух и прах мадам. Ее сногсшибательная прическа едва не касалась потолка, шикарное платье переливалось всеми цветами радуги, а уж макияж, наверное, обошелся этой фифе в целое состояние. Словом, это была госпожа Уклюйко при полном параде.

— Я должна поговорить с вами, милочка, — вместо приветствия вымолвила она.

Я оробела от ее шика и нагловатой усмешки.

— Пройдемте в гостиную, — предложила она мне, но я-то знала, что в моей квартире ничего подобного нет, и потому повела незваную гостью прямо в кухню.

Аллочка скептически огляделась и осторожно присела за стол, стараясь не задеть рукавом своего богатого платья крошки и пролитый Горькой кофе.

— Милочка, я хочу сделать вам предложение. Я стояла как истукан в углу кухни и молчала.

— Вам, конечно, интересно, что за предложение, да? Я объясню. Сколько вам обещал мой муж за обмен квартиры?

— Это неэтичный вопрос, — хрипло отозвалась я, удивляясь, откуда мне известны подобные выражения.

Алла недоверчиво хмыкнула.

— Я гляжу, живете вы небогато, — констатировала она и замолкла, ожидая, должно быть, моего возражения.

Но я не стала демонстрировать болезненное самолюбие бедняка, а просто молчала, потупив взор.

— Ладно, перейдем к делу, — решилась госпожа Уклюйко, — я предлагаю вам двойную цену за то, чтобы вы оставили моего мужа в покое.

— Да он мне не нужен! — возмутилась я.

— Я не о том, — досадливо поморщилась она, — вы просто должны исчезнуть, не отзываться на звонки или даже, наоборот, заявить ему, что заниматься этим разменом не станете.

— Зачем? — удивилась я.

— Я не хочу этого! Мне моя квартира нравится.

— Да вы что, не понимаете? Допустим, я соглашусь, но есть ведь другие риелторы. И в конце концов, ваш муж может самостоятельно совершить этот обмен…

— Мой муж самостоятельно не может даже припарковать машину! — с гордостью произнесла она. — Он не от мира сего, и его наши обыденные заботы не волнуют.

Я не поверила, но снова промолчала.

— И потом, — продолжала Аллочка, — мой муж очень занятой человек, он известный продюсер, вы, наверное, знаете, — она кокетливо поправила вздыбленную челку, — так вот, ему просто некогда будет заниматься этим разменом. А что касается других агентов, то он просто не станет их искать. Я знаю Эдика, его вера в судьбу безгранична, и, если вы откажете ему, он решит, что так распорядилось само провидение. Он просто откажется от своей дурацкой затеи, и все, понимаете?

Я кивнула, хотя не улавливала в ее словах смысла. Уклюйко не станет разменивать квартиру только из-за того, что одна агентша по недвижимости откажет ему в помощи?! Бред!

— Так вы согласны?

Я, конечно, была не против получить от нее энную сумму. Да и подурить эту наивную дамочку казалось привлекательной и выгодной идеей. Но мой голос уже произнес:

— Нет!

— Но почему?

Я подумала о том, что могла бы взять у нее деньги, а уговор не выполнить да заработать еще на обмене. Почему я такая нерешительная? Что меня останавливает — совесть или страх? Хотя какая уж тут совесть — за всю свою риелторскую деятельность я столько раз обманывала и подставляла людей, что говорить о совести просто смешно.

Но на этот раз я отказалась. Быть может, из-за профессиональной гордости. Или мне просто стало жаль продюсера, за спиной которого его собственная жена делает подобные предложения. Ну не хочет мужик с ней жить, ну достала! И я его не виню, кстати. А что делает эта фифочка? Ведь насильно-то мил не будешь — это народная мудрость.

— Так почему же, милочка? — терпеливо переспросила Алла, уверенная в том, что я просто набиваю цену.

— Кстати, а как вы меня нашли? — вдруг призадумалась я.

— Да легко, — отмахнулась она, — отыскала у мужа в записной книжке ваш телефон, а дальше все просто.

— Нехорошо рыться в вещах супруга! — заявила я. Несколько мгновений Аллочка смотрела на меня не мигая. Наконец смысл моих слов дошел до нее полностью, и она подскочила на стуле:

— Ах какие мы правильные! Учить меня вздумала, рвань подзаборная? А я-то думала, мы с тобой по-хорошему договоримся. Ну теперь пеняй на себя!

Выпалив все это на одном дыхании, Уклюйко поскакала к входной двери. Ее прическа возмущенно колыхалась под потолком.

В прихожей еще раз взглянув на меня сверху вниз, Аллочка заявила:

— Дура ты, риелторша, самая настоящая дура! И за это поплатишься!

— Иди отсюда, каланча, — мирным голосом предложила я.

Ее лицо вспыхнуло, но на оскорбление Алла никак не ответила. Разве что моя дверь пострадала от ее крепкого, отчаянного удара каблуком.

Мне нужно было успокоиться. Я сделала еще кофе и с чашкой в руке подошла к окну. В этот момент госпожа Уклюйко садилась в шикарную иномарку, прижимая к уху мобильный. Судя по ее резвой артикуляции, Аллочка была вне себя от гнева.

Когда я более-менее пришла в себя и стала собираться на встречу с Баландиным, зазвонил сотовый телефон.

— Я по объявлению, — отрапортовал мужской голос, — вам нужны две двухкомнатные квартиры?

Я радостно подтвердила, что нужны, и подумала, что есть все-таки справедливость на свете. Госпожа Уклюйко может подавиться своими оскорблениями и своими деньгами! Теперь я, назло ей, проверну эту сделку без сучка без задоринки и как можно быстрее. А на старости лет буду вспоминать, как помогла одному продюсеру освободиться от грымзы-жены!

— Подъезжайте сегодня на Краснопрудную, — между тем скомандовал в трубку незнакомец, — посмотрите.

— Э… А ваши квартиры далеко друг от друга? — вспомнила я одно из условий Уклюйко.

— Ну далековато, — неохотно признались на том конце провода.

— Замечательно! Диктуйте подробный адрес.

Я буквально подпрыгивала от радости и нетерпения. С этого момента меня просто-напросто преследовала удача. Во-первых, я позвонила Уклюйко, и он оказался дома, мало того, согласился сегодня же посмотреть обе квартиры. Во-вторых, у меня был отличный повод отменить встречу с Баландиным, все-таки, какой бы неизбежной она ни была, можно это отложить на завтра. Или на следующий год! Я вздохнула с облегчением, когда Ванька все-таки понял, что сегодняшнее свидание не состоится, и повесил трубку.

Эти два телефонных звонка настолько порадовали меня, что последующий за ними ничуть не убавил настроения.

— Скажи Сене, что я научилась пюре делать, — вместо приветствия попросил уже знакомый женский голос. В нем звучали нотки безысходной тоски.

— Ладно, скажу, — пообещала я, даже не разозлившись.

— Он так пюре любит! — вздохнула моя собеседница.

— И тебя он любит, — ляпнула я, не подумав. Настроение было хорошее, и хотелось, чтобы остальные тоже радовались жизни, как и я. — Он вернется, вот увидишь. Если хочешь, можешь мне пока звонить, поболтаем. Меня Марина зовут, а тебя как?

— Стерва ты, Марина, — констатировала женщина, — мужика увела, а теперь еще и нервы треплешь. Отпусти Сеню, слышишь?

— Да слышу, слышу, только никакого Сени здесь нет — терпеливо объяснила я, — ты не тот номер набираешь.

Дрожавшим голосом она быстро перечислила цифры — это был мой телефон.

— Ну не знаю, — вздохнула я, — может быть, что-то с линией происходит. Это мой номер, только Сени здесь нет. Ты не переживай…

— Про пюре скажи, — напомнила она строго и отключилась.

Обиделась, должно быть. Прокручивая в голове наш нелепый разговор, я не могла понять, что меня настораживало в нем. Что-то было не так. По большому счету, конечно, ситуация вообще была ненормальной, но к этому я уже привыкла. Что конкретно мне не понравилось в ее словах? Номер телефона. Свой домашний я указывала в объявлении. А мужик насчет обмена звонил на мобильный. Как он его узнал?

Одеваясь, я все думала над этим, но ответа найти не могла. Странно, конечно, но, в конце концов, все, наверное, объяснимо. Приеду на место, спрошу.

Жаль, что я снова не прислушалась к своему внутреннему голосу, который робко призывал меня быть осторожной.

Дожди закончились, солнце ласкало первые, тонкие травинки, шелестела ранняя листва, и такая светлая печаль ложилась на сердце, что хотелось петь романсы или кружиться на мостовой в сумасшедшем ритме диско.

Предложение Егора насчет совместных выходных оставалось в силе, и через неделю, вечером в пятницу, мы отправились за город. На этот раз коттедж друзей был занят, поэтому нам предстояло ночевать в палатке на берегу речки, что меня нисколько не беспокоило. С Егором я согласилась бы и на ночевку на Северном полюсе.

Всю дорогу я развлекала любимого байками о работе, радио в машине все равно сломалось, так что альтернативы у Горьки не было. Он слушал меня внимательно и время от времени даже умудрялся вставлять нечто «да, дорогая», «конечно, милая», «несомненно, прелесть моя». Когда он три раза подряд положительно ответил на мой вопрос, нельзя ли остановить машину, при этом не сделав ни единой попытки притормозить, я немного расстроилась. Но, отлучившись в лес и пару минут, забыла о своих обидах и болтала дальше без умолку.

Река, в которой плавали отражения позеленевших уже деревьев и кусочки пушистых облаков, похожих на сладкую вату, поразила меня. Егор ставил палатку, а я носилась вдоль берега, словно радостный жеребенок, и не было на свете никого счастливее меня.

— Давай тут насовсем поселимся, — предложила я во время ужина.

Егор улыбнулся, при свете костра его лицо казалось загадочным и совсем молодым, словно передо мной сидел мальчишка, затеявший бежать в Антарктиду или лететь на Луну.

— Запросто, — сказал этот мальчишка и стал меня целовать.

Мы повалились на холодную землю, но Горе быстро поднялся, подхватил меня на руки и отнес в палатку на плече, словно первобытный человек свою добычу. Для пущего эффекта я повизжала, напугав разве что комаров. Вокруг не было ни души — только мы, звезды и ветер с реки.

А через два дня, успев пару раз поссориться, сломать палатку, утопить фотопленку и потерять крем от комаров, мы возвращались в город, чтобы разбежаться в разные стороны. Его гостиница была на окраине, я жила почти в центре. Да и вообще, мы были разные во всем. Я болтушка, он молчалив, у меня высшее образование, он необразованный, свободный художник, мне нравится целовать его, ему, наоборот, меня. Последнее высказывание, кстати, говорит о моем бедном воображении и своеобразном чувстве юмора. Егор же, как истинный художник, обладает богатой фантазией, к тому же он настоящий хохмач, если в настроении.

Мы расстались дружелюбно, бывало хуже. Но мне казалось, что эти выходные — наш последний совместный поход куда-либо. Два дня наедине многое изменили. Я точно осознала, что хочу быть с ним всегда, постоянно, но, видимо, слишком давила на него: Егор, в отличие от меня, вовсе не стремился к совместной жизни. Даже наоборот, после этих выходных он как никогда рвался на свободу.

— Мариш, у меня на следующей неделе выставка в Питере…

— Милая, я зимой собираюсь во Францию…

— Мне кажется, малыш, тебе неудобно приходить в гостиницу…

И так двое суток подряд, все его разговоры были о том, что нам нужно видеться как можно реже, потому что он много работает, а я, стало быть, его отвлекаю.

Когда я оказалась дома одна, мне даже плакать не хотелось и не моглось. Я знала, слезы не помогут преодолеть одиночество и с горечью не справятся.

Оставалось выть по-звериному, пытаясь заглушить звенящую, бесконечную тоску.

В сутках, как всегда, было двадцать четыре часа, и эта прорва времени бесконечно меня пугала. Почему-то, когда Егор уезжал, понятия пространства и времени смещались, казалось, даже работа не забивает пустоту, не отнимает ни сил, ни мгновений. Свободные часы, которые нечем было наполнить, приводили меня в ужас. Всю неделю я потратила на то, что считала дни и тысячу раз проигрывала в уме нашу встречу. А будет ли она? А какой она будет?

В выходные позвонила Лелька:

— Приезжай давай. Я тут кручусь как белка, хоть пожалеешь меня.

— Больше некому?

— Ну Валерка в отъезде, твой, насколько мне известно, тоже. Чем не повод для девичника? Поплачемся друг другу в жилетку.

Я прихватила в местном супермаркете бутылку вина, симпатичный тортик и покатила, надеясь, что подруга сумеет хоть немного развеять мою тоску.

Лелька мигом определила мое душевное состояние и отправила меня расслабляться в детскую, где на меня тотчас вскарабкался Мишка:

— Майна, ты мине коеноська пиесла?

Пришлось сознаться, что котеночка у меня сейчас нет, выслушать в свой адрес кучу упреков (вполне справедливых, потому как я этого самого котеночка Мишке обещаю второй месяц) и утешать бедного ребенка. Так что свои проблемы были на некоторое время забыты.

Хитрая Лелька заглянула к нам не скоро — только когда была абсолютно уверена, что я уже в состоянии адекватно реагировать на внешний мир.

— Ну рассказывай, — как всегда, сказала она, усадив меня на кухне.

— Давай Мишке котенка купим.

Яростно разминая в кастрюле картофель, Лелька принялась меня отчитывать. Мол, нечего тут ей мозги пудрить всякими котятами. Мол, надо иметь смелость сказать честно о своих проблемах. И вообще, пора уже завести собственных детей, ну на крайний случай — собственных котят. Я молча достала из пакета вино и торт. Лелька смолкла на полуслове, покосилась в сторону комнаты.

— Ваше предложение стоит обдумать, — радостным шепотом сообщила она, — только ребят куда-нибудь отправим — и посидим как следует.

— Чего — ребята? Пусть остаются, — великодушно разрешила я и бессовестным образом стянула с тарелки хвостик селедки.

Лелька шлепнула меня по ладони:

— Не таскай! Как дитя малое, ей-богу, сейчас лучок порежу, пюре уже готово, поедим по-человечески. Достань-ка лучше бокалы.

Я послушно потянулась к полке.

— Так как насчет ребятишек? — спросила Лелька.

— Да что ты пристала, кому они помешают!

— Да не мои, я про твоих спрашиваю.

— А у меня нет! — растерянно ответила я, чуть не выронив бокалы.

— Я и спрашиваю, когда будут? Что там с Егором-то, совсем глухо?

Вот догадалась все-таки. Я рассчитывала на маленькую дружескую попойку, но, кажется, предстоит настоящий душевный стриптиз. Уж если Лелька затронула эту тему, теперь не скоро отвяжется — вынь да положь ей все подробности.

— Нормально все с Егором, — попробовала все-таки отбрехаться я.

— Ага, то-то у тебя на физиономии вселенская скорбь. Рассказывай давай.

— Вот на природу ездили в прошлые выходные, — бодро отчиталась я.

— А потом?

— Потом вернулись.

— Он в гостиницу, а ты домой, так?

— Нет. Он почти сразу в Питер укатил, ты же знаешь, он любит Питер снимать.

— А потом? Ты думала, что будет потом?

— Я живу сегодняшним днем, — гордо изрекла я.

— Ты не живешь, ты тухнешь и разлагаешься, — безжалостно заявила подруга, — что я, не вижу? Он хоть звонил?

Я помотала головой, капли с ресниц разлетелись в разные стороны.

— Кончай реветь. Ты его напрямую спрашивала?.. Ну, как — о чем? О свадьбе или хотя бы о том, чтобы вместе жить. Нет? Ненормально все это, — на Лелькином лице нарисовалась глубокая задумчивость, — тьфу, пересолила все-таки.

Она добавила в пюре бульона, еще раз попробовала, еще раз сморщилась и продолжала рассуждать:

— Взрослые, свободные люди, год встречаетесь, будто подростки неприкаянные. Ну, позови ты его к себе, пусть хотя бы на время переберется.

— Не могу. У меня есть гордость.

— Ой, дура, — загрустила подруга, ловко нарезая лук, — ты же сама себя изводишь, просто поговори с ним, поставь все точки и остальные знаки препинания. Ты же разумный человек.

Она бросила на меня вопросительный взгляд, приглашая к спору. Но вопрос о моей разумности я обсуждать решительно не желала.

— Ладно, за нас, красивых.

Дверь в кухню неожиданно распахнулась. Сначала появилась пушистая темная челка, потом два любопытных глаза, и наконец перед нами предстало конопатое, худое существо в модном джинсовом сарафане.

— Опять подслушиваешь? — уточнила Лелька у дочери, семилетней Аленки.

Та кивнула, переступая с пяток на носки. Несмело шмыгнула носом.

— Хотите, тост стихами скажу? — И дальше зачастила, не дожидаясь нашего разрешения: — «Богинями мы были и остались, сведем с ума безумством наших тел, пусть плачут те, кому мы не достались, пусть сдохнут те, кто нас не захотел!»

Мы с Лелькой сложились от смеха пополам, а Аленка, ужасно довольная, под шумок отхлебнула у матери из бокала вина.

— Эй, это уже наглость, — возмутилась Лелька, отнимая бокал, — марш в комнату, быстро!

— А тост-то вам понравился, — хитро сощурившись, констатировала малолетняя безобразница.

— Откуда ты только этого набираешься? — вздохнула Лелька и, вытолкав дочь за дверь, пожаловалась мне: — Совсем от рук отбились.

Мы выпили еще, потом еще, незаметно подкрадывался вечер, вино кончилось, и Лелька уже дважды спускалась в магазин за пивом. Обсуждение моей личной жизни плавно продолжила тема следующего Лелькиного замужества, потом мы взялись философствовать и в конце концов заговорили о работе. Эта стадия опьянения означала, что пора сворачивать банкет. Лелька, одно время подрабатывающая риелтором, считала себя знатоком в этом деле и, несмотря на то что именно я натаскивала ее, только и делала теперь, что учила меня обращаться с клиентами. Ее советы сильно смахивали на бред сумасшедшего, но обижать подругу мне не хотелось, поэтому приходилось терпеливо выслушивать. Как сейчас, например. Ни с того ни с сего она загорелась идеей обменять квартиру Баландина.

— Звони ему сейчас же! Я хочу эту двушку увидеть. И вообще, ты в своем уме?

— Да что такое, в самом деле? — бормотала я, стараясь не расплескать из кружки пиво и одновременно пытаясь попасть косточками от рыбы в мусорное ведро.

— Это же такую доплату можно получить! Такую!

— Плевала я! Мне жить не хочется, — вспомнила я о Горьке.

— Вот и звони Баландину, он и клиент, и мужик. Ты подумай! А на Егора плюнь. Звони!

Я послушно потянулась к аппарату, даже не подумав о том, что не помню наизусть номера своего воздыхателя. И вдруг телефон зазвонил сам. Мы с Лелькой даже подпрыгнули от неожиданности и переглянулись, как две заговорщицы.

— Бери! — рявкнула она.

— Нет, ты.

— Ты ближе.

— А ты хозяйка.

В двери снова возникла Аленка:

— Вы чего? Телефон же звонит…

— Иди, доченька, иди отсюда, — отмахнулась Лелька.

Я не выдержала и взяла трубку.

— Лелька, — заорали с ходу, — Маришка у тебя? Я даже не сразу узнала голос Егора. Но в голове моментально сложился коварный план.

— Скажи, что меня нет, — прошипела я Лельке, протягивая ей трубку, но та непонимающе пялилась на меня, — просто скажи, что меня нет. Это Горе.

— А… — подруга посмотрела на меня укоризненно и одновременно хитро подмигнула, — алло? Нет, Егор, ее здесь нет. Как там Питер? Как Нева? Да я говорю же, не было ее. Я тебе когда-нибудь врала? Слушай, а белые ночи еще не скоро начнутся? Чего ты кричишь? Не переживай, может быть, по магазинам шляется. Подумаешь, на улице еще светло. Какие фонари? Ну фонари, все равно же светло. У вас там как погода? Наверное, прохладно, да? Что ты говоришь, а я-то думала, прохладно. Не беспокойся, может, она у мамы. А, звонил… Ну я не знаю. Ну честно. Ладно, пока, она тебе привет передает.

Последнюю фразу Лелька ляпнула без злого умысла, просто по глупости, и телефон снова затрезвонил.

— Ты что?! — набросилась я на подругу.

— А ты?! Совсем с катушек слетела. Ты думаешь, что творишь? — Лелька моментально протрезвела и, гневно раздувая ноздри, прочитала мне целую лекцию на тему вранья.

Я сидела совершенно счастливая, бормоча под нос:

— Позвонил, позвонил, позвонил.

— Ты меня слушаешь?! — разъярилась подруга.

— В общих чертах. Лель, он говорил, что соскучился?

— Говорил, — хмуро бросила она. Я радостно задрыгала ногами:

— А когда приедет, сказал?

— Нет. Может, сама ему позвонишь? Или сообщение на пейджер сбрось, а то ведь подумает черт-те что, в ревность ударится.

— Пускай, — весело сказала я, — ему на пользу. Давай, что ли, еще тяпнем?

Будильник и телефон взорвались одновременно. Чувствуя, как в затылке что-то трещит и позвякивает, я выпростала руку из-под одеяла, хлопнула по кнопке и, обнаружив, что звон не прекращается, испытала отчетливый ужас. Так начался понедельник.

Трубка едва не вывалилась из непослушных, сонных пальцев.

— Доброе утро, Мариночка, — услышала я ненавистный голос, — я не рано?

Семь часов, солнце еле ворочается в складках штор, вся Москва еще сладко посапывает. А тут этот малахольный…

— Тебе чего?

— Объявление вышло, тебе еще не звонили? Я сегодня до полудня свободен, могу квартиру показывать, — скороговоркой объяснил Баландин.

— Мне никто не звонил, — по складам произнесла я, — и ты больше не звони, я сама прозвонюсь, ясно?

Я села в кровати, раскачиваясь. Скосила глаза на зеркало, увешанное листками бумаги разного размера. Память у меня никудышная, и я уже привыкла любую мелочь записывать и пришпиливать где-нибудь на виду. Так вот зеркало почти полностью было занято, я себя в нем видела только кусочками. Прядь волос с промелькнувшей серебринкой. Краешек вечно обиженных губ. Сонные веки. И тут же — «Позвонить Кругловым», «Зайти в домоуправление», что-то неразборчивое насчет химчистки, какие-то счета, телеграммы, список клиентов, календарик, где черным обозначены дни командировок Егора.

Егор, милый мой, любимый Горюшка. Что-то и не перезвонил больше…

Ладно, понедельник не слишком подходящий день для сантиментов. Кроме озабоченного Баландина, меня сегодня ждет еще куча дел.

Я не успела как следует сосредоточиться на изучении своего расписания, как снова затрезвонил телефон.

— Привет, — доброжелательно прозвучало на том конце провода.

— Привет, — машинально ответила я, — а кто это?

— Эдик.

Я глубоко вздохнула, собираясь выпалить все известные ругательства сразу. Все-таки что происходит с телефоном? Я не знаю никакого Эдика и знать не желаю в семь часов утра! Может быть, опять мамины штучки?

— Вы свататься? — спросила я без обиняков.

— Ну да, — растерянно ответил тот, кто представился Эдиком.

— Вы ошиблись номером!

Я брякнула трубку на рычаг и поднялась с кровати. Но телефон снова ожил.

— Я не хочу замуж! — заорала я в мембрану что есть сил.

— Вот и хорошо, — обрадованно прозвучал голос Егора на том конце провода и тут же настороженно поинтересовался: — А что, есть желающие?

Сердце у меня тотчас радостно забухало, подкатывая к горлу.

— Я звонил вчера, — сообщил Егор, — ты где была? Выкручивайся теперь, Марина Викторовна. Я прямо чувствовала, как физиономия заалела, брови напряженно сдвинулись к переносице, а рот съехал набок от безысходности. Что же такое придумать?

— Да я прогуляться вышла, — ничего лучшего в голову мне не пришло, незатейливо, конечно, но вполне годится.

— Одна? — удивился Горька.

— А с кем? — в свою очередь удивилась я.

Егор помолчал, а потом буркнул в трубку что-то неразборчиво.

— Что?

— Я сказал, что люблю тебя.

Счастье глупой, широкой улыбкой нарисовалось на моем лице.

— Ты приедешь?

— Да я под твоими окнами, только что припарковался. Если выглянешь в окно, я помашу тебе ручкой.

У меня мелькнуло подозрение, что он неспроста позвонил перед тем, как войти. Неужели не доверяет? Я отогнала прочь глупые мысли и прошлепала на кухню, оперлась на подоконник и увидела маленькую фигурку во дворе. Егор стоял, облокотившись на машину и задрав голову вверх. Сверху он был похож на птичку, которая застыла в ожидании корма.

— Поднимайся, — хрипло приказала я и повесила трубку.

Не успела я отойти от телефона, как снова раздался звонок. Интересно, хотя бы умыться мне сегодня позволят?!

— Это Эдик, нас разъединили…

— Я же сказала, вы ошиблись номером, — спокойно отреагировала я, еще не придя в себя от радости.

— Вы Марина?

— Да, но замуж за вас я не собираюсь.

— А я разве предлагал? — удивились на том конце провода.

— А чего вам надо тогда? Кто вы?

— Эдуард Уклюйко, — представился он вежливо.

— Господи, — выдохнула я и присела, — чего же вы мне голову морочите? Зачем сказали, что свататься собираетесь?

— Э… Так я думал, у вас жаргон такой. Мол, квартиры менять все равно что свататься.

— Ну и аналогия! — поразилась я и услышала звонок в дверь. — Погодите-ка минутку, а еще лучше, перезвоните мне после обеда, ладно?

— У меня времени нет, Мариночка! Вот поужинал и вам позвонил.

— Поужинали?! — не переставала удивляться я по дороге к входной двери.

— Ну, или позавтракал, не знаю. Я по ночам работаю, от этого весь режим сдвинут. Речь не об этом, Марина, я по поводу тех квартир хотел поговорить.

Я его уже не слышала, потому как вошел Егор и мы стали целоваться. Словно пара подростков, сбежавших с уроков.

— Так вы приедете? — На этой фразе я очнулась.

— Куда?

— Ко мне, задаток взять, то есть, наоборот, отдать.

— Почему я должна отдавать вам задаток? — возмутилась я и захихикала — Горькины пальцы, прогуливавшиеся вдоль моего позвоночника, были прохладными и немного шершавыми.

— Марина, что вы смешного видите в том, чтобы разменять наконец мою квартиру?!

— Ничего, — ответила я честно и погрозила Горьке кулаком. Любимый сделал вид, что обиделся, быстро разулся и исчез в ванной. И все-таки сосредоточиться на разговоре мне было тяжело. — Так что там с задатком?

— Я подумал и решил, что те квартиры мне подходят, — медленно произнес он, — так что приезжайте, заберете деньги и как можно быстрее заплатите задаток хозяину.

— Хозяину? — тупо переспросила я, наблюдая, как Горька с влажными, растрепанными волосами, обнаженный по пояс, выходит из ванной. Он отфыркивался, словно котенок, и мне захотелось приласкать его, пригладить отросшую челку, почесать за ушком, чтобы он довольно заурчал. Мой большой, взрослый кот.

— Алло, Марина?

— Алло, алло, — я подула в трубку, постучала об нее ногтем и сказала, с трудом играя голосом сожаление: — Вас не слышно, что-то с линией.

Я отключила телефон без малейшего сожаления.

Горька, дурачась, накинул мне на шею мокрое полотенце и притянул к себе. Наверное, я плохой риелтор, но сейчас мне было на это наплевать.

Егор подвез меня до метро, где мы еще полчаса прощались, не в силах оторваться друг от друга. Никогда еще разлука так не сближала нас.

Свое отражение в вагонном окне я просто не узнала. На меня смотрела молоденькая, очень красивая девушка, и даже в мутном, пыльном стекле было видно, как искрятся ее глаза. Я не выдержала и достала зеркальце, чтобы получше разглядеть эту незнакомку. Конечно, никуда не делись морщинки у глаз, и несколько седых волос в своей соломенной гриве я все же отыскала, но, боже мой, как эти мелочи были приятны моему сердцу! Они придавали даже некий шарм, хотя еще недавно мне казалось наоборот.

Погода была под стать настроению — солнечная игривая весна шумела ручьями, стайки птиц, возвращающихся с юга, казались обнадеживающим многоточием на голубой странице неба. Весь мир вдруг обрушился на меня ласковой, неземной красотой, и каждая мелочь, будь то трамвайный билет или невзрачный, робкий цветок у канавы, вызывала телячий восторг.

Светлана Николаевна была на этот раз в уютном домашнем халатике, и, несмотря на то что в квартире ровным счетом ничего не изменилось, мне показалось, что я здесь впервые. Отсутствие штор меня поразило и сейчас, но только как смелый, оригинальный подход к интерьеру. Неприбранная кухня и надорванные обои в комнате не раздражали. Я чувствовала в себе столько любви, что готова была обниматься с шаткими стульями, грязной раковиной и даже с самой хозяйкой.

— Марина Викторовна, да вы просто светитесь, — заметила та с улыбкой.

И с чего я взяла, что она эгоистичная, расчетливая женщина?

— Давайте к делу, — предложила я весело, хотя работать не хотелось.

— Пойдемте чайку попьем, Мариночка. Вы не против, что я вас так называю?.. Ну вот и отлично, присаживайтесь, — напротив меня возникла огромная чашка и блюдце с печеньями, — собственно, я все вам сказала по телефону. Я готова на все ваши условия, лишь бы поскорее найти покупателей.

— Хорошо, давайте обсудим условия еще раз, — я не стала доставать блокнот, не хотелось портить атмосферу почти семейной беседы, — итак, вы готовы выставить квартиру за ту сумму, которую я называла? — Дождавшись ее смиренного кивка, я ласково продолжала: — Ну тогда вычтите из нее мой гонорар — четыре процента, и, если вас все устраивает, начинаем работу.

— Хорошо, Мариночка. У вас дети есть?

Я радостно закивала, не вдумываясь в смысл вопроса. Мне было так хорошо сидеть в этой большой, светлой кухне, за столом со старой, изрезанной клеенкой, смотреть в окно, где проплывали между веток берез и тополей облака, пить горьковатый чай и хрустеть печеньем, которым впору было бы забивать гвозди.

— Тогда вы меня поймете, — ворковала Светлана Николаевна, подливая в заварку. — Дети — это все, и для них люди идут на любые жертвы.

Она всхлипнула, а я вздрогнула, но от своих прекрасных дум не очнулась. Речь Светланы Николаевны мне казалась чем-то вроде журчания ручейка, беспокойного такого, то жалобного, то возмущенного журчания.

— Понимаете, он пил, так страшно пил! А у меня близняшки на руках да в институте пятый курс! Что я могла? Конечно, я уехала. Он мне за эти годы ни копейки не прислал, да что копейки — Иришку с Анютой ни разу с днем рождения не поздравил. А ведь прожили вместе не год, не два. Пять лет мучилась!

Она подперла рукой щеку, и я, оторвавшись от своих прекрасных видений, вдруг рассмотрела все ее пятьдесят лет, все ее одиночество, всю озлобленность против этого мира. Она, как могла, искала свое место в жизни, как умела, сопротивлялась напастям и несчастьям. И вот очерствела, постарела, хотя еще довольно привлекательна и энергична.

Я чуть уже не плакала, разбередив саму себя, разжалобив. Я готова была сама купить у Светланы Николаевны ее квартиру, причем втридорога. Но у меня не было таких денег.

— А Владик меня жалеет, утешает. Я сначала дочку хотела за него отдать, но потом сама прикипела. Анька-то моя еще найдет себе…

Ее слова органично вписывались в мои тоскливые размышления, я была как под гипнозом. И только тоненький голосок оттуда-то изнутри: «Осторожней! Осторожней!» Я не чувствовала опасности, да ее и не было. Передо мной сидела несчастная баба, которую стоило пожалеть, поддержать, посочувствовать. А внутренний голос все не хотел умолкать. Женщина слишком нагло выставляла напоказ свою бедность. Лелька назвала бы это игрой на публику, фыркнула и сказала бы Светлане Николаевне все, что о ней думает. А я сижу и наматываю на кулак розовые сопли, убеждая саму себя, что человек человеку друг. Да меня же просто используют!

Последняя мысль (догадка!) просто ошеломила меня. Я сосредоточилась и стала исподтишка наблюдать за хозяйкой. Пару раз мне показалось, что на лице ее мелькала злорадная ухмылка, а губы кривились не от жалости к самой себе, а от презрения к моей персоне. Я снова прокололась с этой бабой! Она на сей раз сменила тактику, но, как и в начале нашего знакомства, просто ни во что меня не ставила и всячески пыталась обмануть. Господи, я всегда считала это своей прямой обязанностью — надуть клиента, хоть в чем-то обжулить, чтобы просто-напросто почувствовать свою силу, ловкость, профессионализм, наконец! А эта Светлана Николаевна решила, что может так же вести себя со мной! Юлит, пытается меня разжалобить, врет что-то про детей, ради которых пошла на все. Обидеться, что ли? Вот встану и уйду!

Но я понимала, что не уйду. Слишком сильно во мне было любопытство — и профессиональное, и человеческое. За сколько и как быстро продам я эту халупу?! Встретимся ли мы еще с Владом? Как он будет вести себя с любовницей? Что придумает в следующий раз Светлана Николаевна, чтобы вырулить за квартиру как можно больше?

Понимаю, это не мое дело, но любопытство сильнее логики! И потом, моя мама всегда говорила, что все в этой жизни не зря. Ничего не бывает напрасно — ни слова, ни встречи, ни расставания. Не бывает напрасных улыбок и слез, как не бывает случайных в твоей жизни людей. Что бы сказала мама сейчас?

Зачем мне эта Светлана Николаевна и ее Владуня? Просто клиенты. Но я могла бы не приезжать сюда, могла бы выйти не на той остановке или просто не ответить на звонок Светланы Николаевны. Могла бы встретиться с другими, более достойными или менее противными людьми. Почему все так, а не иначе? И кто скажет, что правильнее?

— Так вы позвоните, Мариночка?

Наверное, Светлана Николаевна уловила перемену в моем настроении и теперь смотрела на меня заискивающе.

— Да, вывешу объявление и, как только появятся покупатели, позвоню, — подробно отчиталась я.

— Я очень надеюсь на вас, Мариночка. Мне скоро уезжать, поэтому все переговоры с покупателями будет вести Влад. Ну показать что-то, рассказать.

Это было для меня полнейшей неожиданностью:

— Вы ему доверенность оформили?

— Да нет, все на словах, — махнула рукой Светлана Николаевна, — я просто оставлю ему ключи от квартиры, чтобы он смог показывать ее, пока я не приеду в следующий раз. Дома девчонки меня заждались…

На последней фразе она напустила туману в глаза и всхлипнула, но я успела заметить, как скептически сжались ее губы, а из-под ресниц взглянули на меня настороженные, цепкие глаза. Аплодисменты! Оскар в студию!

— Значит, ключ от квартиры будет у Влада, а если клиенты созреют, тогда как мне быть? Не проще ли вам оформить на него документы?

Я знала, что она никогда не согласится на это, спросила просто из вредности. Было интересно, как она выкрутится, не теряя достоинства и не поливая грязью своего любовника.

— Ой, я ключи-то ему со страхом доверяю, — засмеялась Светлана Николаевна, — Владунчик постоянно все теряет, он такой невнимательный!

Ну конечно, очень находчивое объяснение.

— И вообще, — продолжала хозяйка, — я же не завтра уезжаю. Возможно, за то время, пока я здесь, мы все решим.

Помимо воли она взглянула на меня просительно. Мол, постарайся, милая, напрягись!

Я вышла из квартиры, наполненная какой-то дикой, необузданной энергией. Я не знала, как применить ее, и поэтому просто пошла быстрее, все быстрее и быстрее, словно опять опаздывала куда-то.

Мама где-то вычитала, что каждая наша фраза, выброшенная в воздух, не исчезает бесследно, а повисает, чтобы в определенный момент упасть нам же на голову — ударить или приласкать. А каждый человек, с которым мы встречаемся, что-то дает нам. Или что-то отнимает.

Я пыталась понять сейчас, что мне дадут или что могут отнять эти два несчастных существа. Быть может, они научат меня смирению? Состраданию? Или, наоборот, внушат презрение ко всем, кто любит деньги так сильно и так безответно?

Я не знаю, не знаю, не знаю! Словно у меня есть связка ключей, но неизвестно, где дверь. И надо ли ее открывать, я тоже не уверена.

Уклюйко принял мои невнятные объяснения насчет телефона и был со мной вполне дружелюбен. Однако отказывался понимать процедуру передачи задатка.

— Ну давайте так, — шумел он, расхаживая по комнате и натыкаясь на аппаратуру, — я напишу вам доверенность, вы отдадите деньги, возьмете расписку с хозяина, и все. Это же проще и быстрее.

— Эдуард, послушайте, я же вам все объяснила! Квартиры оформляются на вас, и задаток и доплату должны вносить вы.

— Так это же в банк ехать! — взвыл Эдуард с таким несчастным видом, словно я предлагала ему смотаться на Северный полюс.

Я мельком бросила взгляд на часы и тоже чуть не завыла. Сегодня в три меня ожидало оформление Прохоренкова — старик наконец-то сломался, — а я между тем уже кучу времени потратила на бесполезные разговоры с Уклюйко. Снова опоздаю, снова придется извиняться, краснеть и неловко шмыгать носом в знак раскаяния.

Представив, что меня ожидает, я решила все-таки пойти на уступки продюсеру. Раз уж ему так приспичило всю тягомотину с задатком и доплатой переложить на меня, так тому и быть. В конце концов, это тоже часть моей работы, просто я не люблю иметь дело с чужими деньгами и всегда стараюсь этого избежать. Но сейчас, видимо, не удастся.

— Хорошо, расписку напишу я, а потом хозяин квартир напишет такую же. Нужно будет найти нотариуса… Только учтите, это не входит в мои обязанности и…

— Мариночка, я все понимаю, — вскинулся Уклюйко и зашуршал купюрами.

Через десять минут я выходила из его дома, набитая деньгами.

На радостях я поймала частника, но все равно опоздала, особенно это было заметно по нервным физиономиям Андрея и Прохоренкова.

— Мариночка, ну где же вы ходите? — бросился ко мне старик, как только я появилась перед банком.

— Простите, извините, пойдемте, — затараторила я, стараясь не встречаться с ним взглядом.

Мы вошли, в предбаннике томился Трофимыч, который встретил меня с вымученной улыбкой на небритом лице.

— Душно здесь, — пожаловался он, ослабляя галстук, — я-то думал, что всего повидал, а вот к такому не привык.

К этому трудно привыкнуть, мысленно согласилась я. В банке царила угнетающая, больничная тишина. Мне приходилось бывать здесь часто, и, несмотря на это, я не могла приноровиться к здешней обстановке. Повсюду были черные зрачки камер, мрачные лица охранников напоминали похоронную процессию.

— Положите на стол металлические вещи, — скрипучим голосом отдал команду аппарат, и мы все вместе, не сговариваясь, попятились.

Черт, даже меня все еще раздражала эта процедура. Трофимыч, криво усмехаясь, первым прошел металлоискатель. За ним последовал Андрей, непривычно молчаливый сегодня.

— А где Дионисиус? — спохватилась я.

— Они уже внутри, деньги готовят, — отрапортовал Андрей.

Дионисиус, или попросту Дуня, и был тем бизнесменом, который приобретал коммуналку.

— Следующий, — проскрипел зуммер, и я, выложив на столик ключи и мобильный, прошла вперед.

Прохоренков смотрел на нас так, словно мы бросили его на поле боя.

— Яков Палыч, мы вас ждем, — напомнил Андрей, нервно переминаясь с ноги на ногу.

— Я не могу, — пропыхтел тот.

— Что такое? Почему? — заволновался добросердечный Александр Трофимович. — Может, сердце прихватило?

— Да нет, — хмуро откликнулся Прохоренков и сделал несмелый шаг мимо аппарата.

Тот сразу же запищал.

— Ключи выложили? — стараясь сохранить спокойный тон, поинтересовалась я, а когда Палыч кивнул, добавила: — И часы тоже?

— А сотовый? — вклинился Андрей.

— Откуда у него сотовый?! — накинулась я на коллегу.

Прохоренков между тем стоял в трех шагах от нас и робко улыбался. Ему было все нипочем, лишь бы КГБ не объявилось по его душу. Зуммер надрывался по-прежнему.

— В карманах посмотрите, — с непроницаемым лицом посоветовал охранник.

Прохоренков послушно засунул руки в карманы и покачал головой.

— Снимите пиджак, — начиная нервничать, приказал страж.

Прохоренков тяжело засопел, стаскивая пиджак, под которым обнаружился довольно теплый, вытянутый свитер.

— Не жарко вам, Яков Палыч? — усмехнулся Андрей.

— Нет, — огрызнулся тот и повернулся к охраннику: — Может, мне еще и разуться?

— Можно, — разрешил он.

— Штаны снимать не буду, — заявил старик, после того как стащил ботинки, а металлоискатель все продолжал пищать.

— И не надо, — хихикнул Андрей, — только стриптиза нам тут не хватало.

— Хватит, а, — попросила я коллегу, хотя сама разделяла его чувства. Париться здесь в ожидании этого чудака уже надоело, нервы у всех были на пределе. И это в день подписания договора! Ну почему именно со мной случается всегда нечто подобное? Почему этот Прохоренков не достался кому-то другому?

— Ладно, повернитесь-ка, — отдал приказ охранник и провел пару раз какой-то штуковиной вдоль и поперек старика. Штуковина тоже запищала.

Охранник развел руками.

— У нас договор, мы деньги пришли забирать и класть одновременно, — засуетился Андрей, испугавшись не на шутку. Я, признаться, была почти в отключке. Надо же, сделка прогорит только из-за того, что у старика где-то металл завалялся. Его самого на металлолом пора за такие шуточки! У него, может, пуля еще с Первой мировой в печенках застряла, а мы тут мучайся!

— Ладно, — сжалился охранник спустя несколько минут, в течение которых мы все стояли неподвижно и с постными лицами, — пойдемте, я провожу вас.

Дионисиус встретил нас без восторга, выразительно покосившись на часы. Я устала извиняться, поэтому промолчала. Достали паспорта, еще раз сверили документы, служащий пресным голосом прочитал договор. Вот сейчас еще съездим в департамент, и прощайте, Яков Палыч с КГБ, Трофимыч с буйными воспоминаниями, Дуня с кучей денег.

Десятки людей проходят сквозь мою жизнь, наследив, будто невоспитанные школьники. Мне остаются скомканные купюры и чужие запахи, чужие, безответные вопросы, чужие голоса, которые иногда будят меня среди ночи. Иногда моя хорошая память мне ни к чему.

…Последовал круг подписей, потом еще один. Дионисиус направился к сейфу. Наконец, когда мы вышли из банка, я закурила. Жадно затягиваясь, слушала, как шумят вокруг мужики.

— Ну что, теперь к нотариусу, — весело объявил Андрей, и мы дружной толпой двинулись к департаменту. Благо было недалеко.

— Мариночка, — позвал меня Прохоренков и шепотом спросил, когда я приблизилась: — А как вы думаете, они догадались, что у меня звенело?

Я во все глаза уставилась на старика. Тот бесхитростно ткнул себя в грудь кулаком и тихо-тихо сказал:

— Бронежилет. Я у своего бывшего соседа позаимствовал.

— О господи! Украли, что ли? Яков Павлович скромно потупился:

— Поносить взял. Знаете ведь, каково мне приходится…

А каково мне с этим доморощенным Штирлицем и Джеймсом Бондом в одном лице! Это же надо — бронежилет!

После удачного и насыщенного трудового дня я позволила себе расслабиться: залезла в ванну, рядом положила томик Франсуазы Саган, стакан сока и сигареты. Не знаю, сколько я так пролежала, когда раздался звонок телефона. Так поздно могла позвонить только мама, а с ней разговаривать не хотелось. Думать о том, что это уже Горька соскучился, я себе запретила. И так все было слишком хорошо сегодня утром, я боялась спугнуть эту нечаянную радость, боялась надеяться. Но все-таки вышла из ванной и, оставляя на кафеле мокрые следы, прошлепала в комнату, ожидая услышать любимый голос.

— Да?

— Марина Викторовна? Здравствуйте, это Анжела.

— Какая Анжела? — не стараясь скрыть разочарования, протянула я.

— Грушевская, дочь Виктора Владленовича.

Да-с, неспроста я все время забывала, как его зовут. С Грушевским вообще все было непросто. То он продает квартиру, то не продает. То согласен на все условия, то снова начинает торговаться. И что интересно, как только я даю ему понять, что окончательное решение за ним, этот старый зануда начинает доставать меня, названивая каждый день и требуя совета.

— Что вы хотели, Анжела? Неужели, ваш папа согласен наконец-то внести залог?

— Нет. — Девушка всхлипнула.

Мне было очень легко ее понять: папа-тиран никак не желал дать дочурке свободу, а с другой стороны квохчущая мамаша стремилась выдать ее замуж повыгоднее. Тут не то что всхлипнешь, тут впору навзрыд плакать.

— Успокойтесь, Анжела. Вашему папе просто требуется время, пусть подумает еще, все тщательно взвесит…

— Папа умер, Марина Викторовна.

— Мы обязательно что-нибудь придумаем, подберем подходящий вариант…

На том конце провода разрыдались, и до меня наконец дошел смысл Анжелиных слов.

— Господи, извини, пожалуйста, — от неожиданности я перешла на «ты», — Анжела, ты слышишь меня? Не плачь, я сейчас приеду. Прямо сейчас, немедленно.

— Не надо сейчас, — сквозь рыдания услышала я, — давайте завтра с утра поговорим.

Я молча повесила трубку и опустилась на постель, не замечая, что с волос льется вода. Ничего особенного не произошло, уговаривала я свое обезумевшее сердце, барабанящее в грудную клетку. Люди умирают, это случается. Да кто тебе этот Грушевский, в конце концов, спрашивала я себя и, вопреки всему, задыхалась от рыданий.

Какой-то посторонний звук проник в мое сознание, распахнулась входная дверь, и я бросилась в объятия Егора.

— Ты извини, я взял без спроса запасные ключи, — сказал он, — хотел тебе сюрприз сделать. Ты не ждала меня? Почему ты плачешь?

— От радости, — соврала я.

— Можно я останусь?

Я быстро закивала, пока он не передумал.

Уткнувшись мокрым от слез лицом в его плечо, я жалобно забормотала о том, что случилось с Грушевским.

— Пойдем-ка, — решительно произнес Горька и отвел меня на кухню.

Он принялся варить кофе, а я наблюдала за ним. Почему-то раньше мне казалось, что Егор неуклюжий во всем, что касается быта: то кастрюлю опрокинет, то заварку нальет через край. Сейчас его движения были выверенны и даже грациозны — настолько, что я невольно залюбовалась игрой пальцев и мускулов. Горька быстро приготовил бутерброды, нарезал зелень, сварил кофе и все красиво расположил на кухонном столе. Откинув со лба взмокшую прядь, он снял с себя рубашку и уселся рядом со мной. Я завороженно смотрела на него.

— Ешь, — строго сказал он, — и признавайся, где у тебя заначка.

— Какая заначка? — спросила я, почти не соображая.

— Вино. Я знаю, у тебя есть вино.

— Ты алкоголик? — Я подозрительно сощурилась.

— Малыш, хватит, давай включайся в эту жизнь. Тебе необходимо выпить.

Я махнула в сторону комнаты, и через некоторое время Горька принес оттуда початую бутылку великолепного вина, которое мне каждый год присылал благодарный клиент с юга.

— Пей, — сказал Егор, наполнив бокалы.

Мы выпили, и я снова почувствовала, как тихие слезы побежали по щекам. Горькина рука тяжело, основательно легла мне на плечо.

Я была ужасно благодарна за то, что он не успокаивал меня и не утешал, не спрашивал, кто такой Грушевский и почему я так реагирую на смерть чужого человека. Я ведь сама не знала ответы на эти вопросы, и Егор, наверное, это понял.

Должно быть, я уснула прямо за столом, утром не могла вспомнить, как оказалась в постели. На подушке белела записка от Егора, что само по себе выглядело странным — мой любимый очень редко обращался к эпистолярному жанру. Я потянулась к бумаге и прочла, сонно улыбаясь: «Звонила Лелька. Звонил какой-то мужик. И еще — твоя мама, спрашивала, кто я такой, пришлось признаться, что — домработница. Кажется, она не поверила. Не слишком напрягайся. Буду вечером. Егор».

Будет вечером, это замечательно. А вот насчет домработницы — зря. Бедная моя мамочка!

Дверь долго не открывали. Потом щелкнул замок, она распахнулась — и я шагнула в просторную прихожую.

— Что-то ты рано, Вадимчик! Я еще не готова, — проворковал девичий голосок, судя по всему из ванной.

Почему меня все время с кем-то путают?

— Анжела, — крикнула я, — это Марина, риелтор. Потоптавшись в коридоре и так и не дождавшись ответа на свое признание, я прошла на кухню. Надо сказать, квартира у Грушевских была отличная, ее оторвали бы в два счета, если бы ныне покойный Виктор Владленович был решительнее и сговорчивее. Трехкомнатные хоромы явно пережили недавно евроремонт и содержались в идеальном порядке. Прихожая под дуб, арочные перекрытия, кухня со стойкой, как в баре, — это сейчас модно и недешево. Видно, у Грушевских все деньги на этот ремонт и ушли, а теперь вот дочь отселять не на что. Нет, а квартира все-таки прекрасная: и большая, и потолки высокие, и в центре почти. Лепота, как справедливо выражался царь Иван Васильевич. Я уселась за кухонным столом, который, как и полагалось в современных квартирах, стоял посреди кухни — круглый такой, добротный столик. В углу ненавязчиво играл маленький музыкальный центр, в другом углу примостился кожаный диванчик. Спинки у стульев, кстати говоря, тоже были обделаны кожей. Впрочем, это неважно, стулья ведь будущим хозяевам не оставят, с собой увезут. А так — лепота. Ни соринки, ни пылинки — кругом идеальная чистота. Газеты и журналы в специальных коробках, на столе только ваза с фруктами (я даже подозревала, что эти фрукты искусственные, бывают же искусственные цветы, вот и тут также), в прихожей тоже ни тебе разбросанной обуви, ни тебе шарфика или платочка. А зеркало! Это же не зеркало, а издевательство какое-то — блестит, как сопля на солнышке, пардон! Каждый прыщик на лице издалека виден, любая точечка заметна. Это ведь безжалостно, в конце концов, демонстрировать и себе и гостям отражение без малейшего изъяна. Или взять туалетную комнату (если не сказать туалетный зал!), я заходила туда всего лишь раз и была до такой степени потрясена, что больше не пойду. Во-первых, очень просторно, хоть танцуй, а человек ведь не танцевать пришел! Во-вторых, музыкальное сопровождение сливного бачка вообще извращение. Смываешь все эти дела, а тут вдруг — Бетховен! Одуреть! Лунная соната! Словом, говорю, извращение. Поэтому все свои визиты в этот дом я старалась сводить до минимума, впрочем, я и была-то тут всего пару раз. Еще пару раз я встречалась с Грушевским в кафе, а однажды имела разговор с его супругой, так та вообще назначила мне встречу на остановке. Проницательная мадам уловила, что в их квартире я чувствую себя неуютно, значит, и разговаривать буду сквозь зубы, значит, и с условиями могу что-то напутать, лишь бы отделаться, как говорится. Но и та встреча на остановке, в непринужденной атмосфере улицы, мало чем помогла дальновидной супруге Виктора Владленовича, вот если бы она действовала как доверенное лицо, был бы другой разговор, ну а так — все документы оставались на руках у ее мужа, следовательно, последнее слово должен был сказать он. Вообще, как я понимала, самым заинтересованным человеком в продаже квартиры являлась дочка, та самая Анжела, которая напугала меня своим звонком, а сейчас ждала какого-то Вадимчика и которую я, кстати говоря, ни разу не видела. Мамочка ее, конечно, поддерживала, понимала, что дочке пора бы уже начать нормальную семейную жизнь, а не встречаться со всякими Вадимчиками кое-как в отсутствия родителей. А папа, наоборот, этого не понимал. Так обычно и происходит, отцы намного наивнее в этих вопросах и долгое время считают своих взрослых дочерей маленькими девочками с бантиком на макушке. Впрочем, я могу судить об этом только как сторонний наблюдатель, мой отец ушел до того, как на моей неоперившейся головенке можно было завязывать банты.

— Замылась совсем, — пробормотала я вслух, чтобы отогнать ненужные воспоминания детства. — Эй, Анжела. — Я постучала в ванную, но там лилась вода, и девушка снова не отреагировала на мою попытку представиться.

Пришлось вернуться на кухню. Главное, чтобы сейчас этот Вадимчик не заявился, а то примет меня за грабительницу. Меня постоянно с кем-то путают, я уже говорила.

От нечего делать я стала мечтать. Сначала о том, как мы с Егором пойдем в загс, потом поедем в свадебное путешествие к нему на родину.

— Очень приятно, я надеюсь, что сделаю вашего сына счастливым, — елейным голоском произнесла я вслух, представив перед собой мать моего избранника. И даже изобразила нечто вроде реверанса.

Надеюсь, она не окажется старой грымзой.

Потом мне пришло в голову, что моя квартира будет в будущем тесновата для нас. Надо, значит, купить побольше. Да, побольше. Я огляделась, должно быть, в сотый раз. Попыталась представить себя владелицей этих хором. Все-таки шикарное место, особенно если убрать этот стол с середины кухни, переклеить обои, вместо дуба в прихожей обить стены тканью с какой-нибудь веселенькой расцветочкой.

— Ой, вы кто?!

Да, замечталась, даже не услышала, как в кухню вошла Анжела. Она была в банном халате, с полотенцем на голове и какой-то зеленой маской на лице. Здорово, я, например, протираю лицо исключительно кожурой от огурцов. Правда, и от Анжелы пахло огурцами.

— У вас маска огуречная? — спросила я ни с того ни с сего.

— Вы, наверное, Марина, — догадалась девушка, и глаза ее засияли доброй улыбкой, — а маска у меня из киви. И еще там какой-то экстракт. Послушайте, а мы с вами раньше не встречались? Мне ваше лицо очень знакомо…

— Вроде нет, — я пожала плечами, — вы извините, что я вот так примчалась, вы меня напугали…

Анжела выключила музыку и присела на диван.

— Это вы меня простите. Мама велела вам позвонить, чтобы рассказать… Теперь ведь все изменится, она тянуть не будет, поэтому и хотела, чтобы вы как можно быстрее с ней связались.

Господи, я, конечно, не знала точно, зачем сюда притащилась, чем-то притягивал меня этот дом, хотя и отталкивал одновременно. Но ведь сейчас умер человек. Человек, который жил здесь, который приходился этой девочке с маской из киви на лице ни больше ни меньше — отцом. Или я слишком много значения вкладывала в это слово — отец?!

— Анжела, я приехала просто так… То есть не просто так, я хотела… Может быть, требуется какая-то помощь? У меня много знакомых…

В глазах девушки мелькнуло недоверие. Ну конечно, кто же поверит акулам квартирного бизнеса? Я готова была отхлестать ее по щекам за этот взгляд! Конечно, конечно, все правильно, я риелтор, следовательно, примчалась сюда из-за жилплощади. Не дай бог, если кто из-под носа уведет такой выгодный вариант.

— Спасибо, Марина, у папы было много друзей, нам помогут. — Девушка сделала нетерпеливый жест рукой. — Вам, наверное, требуются какие-то гарантии, что мы будем иметь дело только с вами, да?

— Таких гарантий никто никогда не предоставляет, — отрапортовала я и поднялась.

— Господи, Марина, вы простите меня, пожалуйста! Я обидела вас, да? Вы извините, я не хотела, правда не хотела. Мама велела вам позвонить, я позвонила, я только не смогла сказать ничего толком. — Она перевела дух и решилась взглянуть мне в глаза. — Я не понимаю, как можно сейчас думать о переезде, о сделках каких-то. Но маме не терпится… Вы извините, я же не думала, что вы будете так переживать.

— Вы не ждали меня, да?

— Я думала, перезвоню, когда немного приду в себя. Дело в том, что мама сейчас занимается похоронами… У нее совсем нет времени… А я, поймите, я просто не в состоянии решать такие вопросы сейчас… Извините. — И она тихо, обреченно заплакала.

— Это вы меня извините.

За несколько минут мы уже, наверное, сотни раз попросили друг у друга прощения. Даже не смешно.

— До свидания.

— Подождите, Марина, — она встала, — давайте чайку попьем, поговорим. Я брата ждала, он должен был отвезти меня к врачу, но время еще есть. Не уходите, пожалуйста!

Я почему-то обрадовалась ее предложению, кивнула и окончательно утвердилась на стуле.

— Я только умоюсь, — радостно сказала Анжела, — знаете, мне все-таки очень знакомо ваше лицо. Вы случайно в Питере не жили? А может быть, в «Ласточке» отдыхали? Нет? Ну ладно, я сейчас.

— Марина, а вы давно риелтором работаете? — спросила молодая хозяйка, когда мы уселись за кухонный стол.

Я крутанулась на стуле, от окна поворачиваясь к ней. И увидела себя. Себя двадцатилетнюю, в банном халате, с полотенцем на голове.

— Что? Маску не до конца смыла? — засуетилась Анжела. — Почему вы так на меня смотрите?

Господи, что же она-то, не видит, что ли? Или просто не хочет верить? Да, в ее возрасте трудно представить, будто однажды ты станешь тридцатилетней неброской женщиной с усталыми глазами. Но ведь глаза-то у нас были одинаковые! Выражение — другое дело, но сами глаза! Да и остальные черты лица тоже! Я почувствовала, что голова идет кругом.

— Вы в порядке? Давайте я вам кофе сделаю.

— Не надо, Анжела, я просто вспомнила, у меня сейчас важная встреча. Я вам обязательно позвоню. Или вашей маме.

— Ну ладно, — протянула она, — если встреча…

— Не провожай меня, — почти прошептала я, все еще вглядываясь в ее лицо.

На улице мне стало чуть легче, все же какой-никакой — воздух. Я закурила, присела на лавочке в чужом, маленьком дворике и, кажется, просидела там целую вечность.

Нет, думала я, так не бывает, просто не может быть — это слишком похоже на дешевую мелодраму и триллер одновременно. В жизни нет места таким совпадениям. Однако мысли мыслями, а я должна была признать правду — сегодня я потеряла своего отца, потеряла второй раз в жизни.

Когда-то мама и некий Виктор жили вместе, не расписываясь, несколько лет. Моего рождения он не хотел, так потом рассказывала мать, а на самом деле — кто его знает? Вдруг она просто недопоняла, недослушала, такое часто случается, мне хотелось думать, что я была желанным ребенком для них обоих. Лет до семи я его еще помнила, помнила крепкие ладони, подбрасывающие меня в небо, серьезные разговоры о будущем, узкие, лукавые глаза. Когда папа разговаривал со мной, он не присаживался на корточки, как остальные, а ставил меня на скамейку или просто держал в воздухе, на уровне своего взгляда. Так мы были равны, так не он снисходил до меня, а я дорастала до него. Все выше и выше. Вот это осталось — ощущение полета и равноправия. Но разве могла трехлетняя малышка понять, почему и куда папа исчез? Разве могла знать, как сберечь в памяти какие-то детали, мелочи, слова или поступки, чтобы потом, в своей взрослой жизни, когда до боли захочется произнести вслух это сладкое слово «папа», выудить со дна души воспоминания детства. Увы, я этого не могла. У детства нет воспоминаний вообще — только образы, картинки, не всегда самые важные и непонятно, почему застрявшие в подсознании. Я, например, отлично помнила, как звали мою воспитательницу в яслях, сколько раз мне доверяли дежурство по комнате, что давали на полдник в праздничные дни. И прочую чепуху. А папино лицо моя память не сохранила, так же как мама не стала хранить его фотографии. Вот так, ни лица, ни фигуры, ни голоса — я ничего не знала о своем отце.

Никогда я не говорила матери, как мне хочется, чтобы он снова появился в нашей жизни. Нет, конечно, первое время хныкала, но она придумала для меня совершенно замечательную версию, что отец уехал на Север зарабатывать деньги, и стала от его имени присылать мне маленькие подарки. Когда я пошла в школу, мама завела серьезный разговор. Таким же тоном и точно с таким же выражением лица — абсолютно безразличным и непробиваемым — она вскоре будет рассказывать мне о физиологическом развитии человека. Умная женщина, она знала, как скудно этот предмет подается в школе, и потому все щекотливые вопросы разъяснила мне сама. Я, красная как вареный рак, сидела перед ней и слушала, а потом мы вместе смотрели картинки в газете «Семья». Мне было девять лет, и до сих пор я благодарна маме за тот разговор. Мои сверстницы получали сведения из этой области от старших подруг или путем собственных проб и ошибок.

Я закурила, должно быть, пятую уже сигарету. Трудно было признаться самой себе, что меня пугают собственные мысли. Трусиха несчастная! Думать о матери и ее методах воспитания значительно проще и даже приятнее, чем попытаться осознать, что случилось сейчас. Тогда, четверть века назад (боже, как это страшно звучит — четверть века!), все было ясно для меня. Сначала папа уехал на Север, потом мама призналась, что это вранье, я накричала на нее, применила свой любимый прием, собираясь уйти из дома, и она клятвенно пообещала мне впредь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. На этом мы помирились, еще немного поплакали вместе и заснули, жарко обнявшись, на узенькой тахте. После этого разговора я редко думала о папе, тем более что среди друзей имели полный комплект родителей только двое ребят, безотцовщина была вполне нормальным явлением. Вот я и не вспоминала о человеке по имени Виктор, но, по мере того как взрослела, на губах у меня все чаще вертелось «папа». И вот теперь я сижу на лавочке в чужом дворе, и все лицо у меня мокрое от слез, и уже кончается пачка сигарет, а я все думаю, что могло бы измениться, если бы мне удалось произнести это слово вслух, обращаясь к человеку, который на самом деле был моим отцом. Почему, почему мы оба ничего не почувствовали? Я пыталась вспомнить лицо Грушевского, этого вертлявого, полного человечка, кровь которого текла во мне, я пыталась посмотреть на него глазами любящей дочери и забыть на миг обстоятельства наших встреч. И я не верила самой себе. Для меня Грушевский был и останется клиентом, хотя сейчас я стараюсь убедить себя в обратном. Я хочу полюбить человека, которого уже нет на свете, а возможно, никогда и не было, и все про него я придумала сейчас, в этот момент. Но как же я хотела его полюбить!

Он был маленького роста, этот Грушевский, с заплывшими, вечно подозрительными глазами-щелочками, лысоватый, тонкогубый, очень болтливый. Он мог болтать часами, и эта привычка у меня, наверное, от него. Боже, не зря он меня так раздражал — я видела в нем отражения своих недостатков и бесилась. Это тщеславие, сквозящее в каждом движении, эти вечные придирки к окружающим, ожидание подвоха — все это было и во мне тоже. Интересно, у Анжелы тоже характер папин?! Во всяком случае, внешне она похожа на него, не знаю чем конкретно, но сразу видно, что одна порода. Или мне кажется это только сейчас? В любом случае, если бы не эта девочка… Я бы тут не сидела. И сигареты были бы еще целы. И косметика на моем лице сохранила свежесть и блеск. Словом, мир до сих пор бы оставался таким, как я его придумала. А теперь он перевернулся вверх тормашками и летит куда-то, и я вместе с ним.

Снова и снова передо мной возникало лицо Анжелы, будто моя фотография десятилетней давности. Те же скулы, тот же рисунок губ, та же родинка на подбородке — уж родинки свои я знала! Но куда же смотрели Грушевские?! Почему, почему мне никто не сказал раньше, почему этого никто не хотел замечать? И что мне теперь делать с этим своим знанием, зачем мне такая правда? Чтобы еще раз похоронить отца, поминки по которому я справила в далеком детстве? Стоп, сказал кто-то во мне, быть может, тот самый пресловутый внутренний голос. Стоп, сказал он, а вдруг все это ты сочинила? Вдруг у тебя переохлаждение, галлюцинация или просто воображение разыгралось? Может такое быть? Может, сказал этот кто-то. Так успокойся и иди работай!

Конечно, ничего такого я не сделала и продолжала сидеть, уставясь в какую-то точку на грязном песке перед лавочкой. Внутренний голос осип и заткнулся, а я все думала, думала. А еще — плакала. Не было у меня никаких сомнений в том, что Виктор Владленович был моим отцом, тем самым дядькой с теплыми, жесткими ладонями, которые так ласково и бережно несли меня, маленькую, к небу. Все выше, выше. У меня не было сомнений, что Анжела — моя сводная сестра и что, возможно, мы обе похожи не столько на отца, сколько на его родню. Допустим, на какую-то троюродную тетку — это совсем неважно. Важно, что я три месяца общалась с человеком через силу, говорила про него за глаза разные нехорошие вещи, злилась на его нерешительность (хотя сама была довольно медлительна в принятии решения) и занудство. А теперь пыталась найти в нем что-то хорошее, чтобы мне не было стыдно перед самой собой за такого отца. Хотя какого это — такого? Откуда я знала, каким отцом был Грушевский?

Теперь я никогда этого не узнаю…

И ни к чему мои размышления, угрызения совести и воспоминания. Все так неожиданно и нелепо в нашей жизни, и надо признать, я поняла это не сейчас, а много раньше.

Так чего же ты ноешь, спросил внутренний голос и даже хрюкнул от удовольствия, что ему удалось меня поддеть.

А я и не ною, ответила я.

Еще немного, и я прямо отсюда отправлюсь в желтый дом, в отдельную палату со всеми удобствами, где мои разговоры с самой собой никого не удивят…

Зазвонил мобильный, я машинально ответила.

— Марина? — позвал незнакомый женский голос. — Вы занимаетесь квартирами?

Я молчала, мне совершенно не хотелось разлеплять губы, произносить какие-то слова, вообще ничего не хотелось.

— Мне вас порекомендовал Эдуард, — сообщила дамочка.

Я упорно хранила молчание. Эдуард так Эдуард.

— Я хочу продать квартиру. На Остоженке. Эксклюзив.

Эта дама явно пребывала в уверенности, что осчастливила меня. Она же не знала, что я предпочитаю иметь дело с обычными домами, с обветшалыми обоями и с бедными, на все готовыми людьми.

— Марина?

— Диктуйте адрес, — зачем-то сказала я. И самое странное — я записала его.

— Приезжайте, не обижу, — заявила моя новая клиентка.

Что ж, деньги мне нужны. Хотя бы для того, чтобы почувствовать себя нормальной женщиной, бродя по бутикам и магазинам. Своего рода психотерапия.

— Я жду вас в четверг, в двенадцать.

— Хорошо, — вяло согласилась я.

Интересное предложение, приятный голос, почему же мне так противно?

Я отключилась и надолго задумалась. Работа должна меня отвлечь. От чего, интересно? И вот еще, почему так раскалывается голова?

Из окна маршрутки я смотрела на снующих взад-вперед пешеходов, на бешеные автомобили, на облака пыли и фонтаны брызг из-под колес. Суетливая бестолковость города вдруг стала раздражать меня. А всегда нравилось вот это — ритм, быстрое движение толпы, сосредоточенные лица… Интересно, с каким выражением лица мой отец выходил из метро. Ах да, он ездил на машине.

Мне нужно разобраться, нужно понять. Но понимание — это всего лишь привычка. Ты смиряешься с тем, что не можешь охватить разумом, и выдаешь это за приемлемое. Ко всему в жизни можно привыкнуть, а значит, все в жизни можно понять, разве не так? Однажды я проснусь, уже привыкнув к мысли о том, что у меня нет отца, которого я никогда не знала. Или это придет постепенно, исподволь. Понимание — всего лишь привыкание, должно пройти время, суета в метро и на улицах вновь закружит меня, чужие квартиры снова станут вызывать любопытство, быть может, и профессиональный интерес.

— Девушка, вам плохо? — услышала я вдруг рядом. Интеллигентного вида пассажир смотрел на меня участливо.

Я отрицательно покачала головой.

— Вы очень бледная!

— Это сейчас модно. — Я прислушалась к своей шутке и внимательнее посмотрела на жалостливого дядьку. Он улыбнулся, стало быть, с юмором у меня пока все в порядке.

Я попробовала улыбнуться в ответ, чувствовала даже, как растягиваются губы, но точно знала — чего-то не хватает. Было ощущение нереальности происходящего, будто меня вынули из привычной среды и запихали в совершенно неподходящее для моей персоны место. Так, наверное, чувствует себя рыба, еще живая, но уже барахтающаяся в кухонной раковине.

Когда я вышла из маршрутки, снова зазвонил телефон.

— Марина, как там наши дела? — не считая нужным даже поздороваться, спросил Эдуард.

— Нормально, — как отрезала я и нажала отбой.

Не очень скоро, но все-таки я оказалась в собственном дворе. Несколько шагов — и дома, в теплой, одинокой постели. Мой взгляд вдруг упал на мужчину в знакомой уже форме.

— Скажите, пожалуйста, — очень ласково начала я, — а ваша работа связана как-то с телефонной линией?

— Че надо-то? — обернулся ко мне рабочий, тот самый бугай, который однажды чуть не убил меня своей огромной киркой.

— У меня что-то с телефоном, — произнесла я, по инерции опасливо отодвигаясь.

— Отключи пока, — буркнул мужик, — и никаких проблем.

— Не могу, — искренне вздохнула я, — у меня работа такая…

— А у меня такая… — Мужик взмахнул рукой, обводя весь двор и всем своим видом говоря о том, что его работа намного важнее моей и, что самое главное, намного труднее. Так что и нечего здесь строить из себя невесть что.

Я поняла и молча побрела дальше.

Плакала я долго, выматывая душу этими слезами, мечтая устать до изнеможения и уснуть прямо здесь, на кухне, куда прошла сразу, как оказалась дома. Больше всего на свете я сейчас боялась, что повернется ключ в замке и на пороге появится Егор. Я никого не хотела видеть.

Однако он пришел. И его лицо было таким же родным, как всегда, и я не могла вспомнить, почему хотела остаться одна. Было в этом что-то мазохистское, что-то похожее на смакование собственных бед. Я не хотела одиночества, но научилась гордиться им, поэтому, наверное, сейчас меня пугала встреча с любимым, как пугает нас любое покушение на независимость.

— Значит, ты выяснила, что он был твоим отцом, — медленно произнес Егор, — был твоим отцом, а вчера скончался, так?

Он говорил сухим, казенным тоном, и это помогло мне сосредоточиться.

— Что ты собираешься делать?

— Плакать, — улыбнулась я вопреки своему заявлению.

— Ну это само собой, — серьезно согласился Егорушка, — а потом?

— Попытаюсь заснуть.

— А потом?

— Ты что-то хочешь сказать? — догадалась я.

— Нет, я спрашиваю. Что ты намерена делать?

— Жить, вот что! — рассердилась я.

Егор улыбнулся. Господи, как я любила эту улыбку — чуть снисходительную, немного смущенную, ласковую, доверчивую, безграничную. Он всегда улыбался открыто, широко, всем лицом сразу. Веселились, щурясь, синие глаза, задорно сверкали зубы, чуть подрагивал от смеха подбородок, а губы, его губы просто танцевали, захлебывались от радости.

— Значит, жить, — продолжая дарить мне свою любимую мною улыбку, сказал Горька.

Мы обнялись и просидели так еще долго, пока оба не проголодались до колик в желудке. А потом, уже на ночь глядя, мы ели горячие, здоровенные пельмени, прямо из кастрюли, руками, облизываясь и хохоча.

Кажется, начиналось лето. Июнь пришел неожиданно — он всегда так. Другие месяцы плавно переходят один в другой, не обращая внимания на четкость календаря: тихнут метели, растворяются в солнце снега, и зеленая дымка плавно окутывает черную землю и остолбеневшие за зиму деревья. Июнь же всегда вдруг: за окном спелое яблоко солнца, готовое брызнуть розовым светом, невесть откуда крупные листья, взметнувшиеся к небу травы и ярая, сумасшедшая жара.

Хотелось к морю.

Вместо этого я парилась в метро, направляясь к очередному клиенту. В моей жизни ничего не меняется, несмотря на календарь. Как в декабре, как в апреле, так и сейчас: «Куплю. Продам. Обменяю». Длинный список имен и лиц, чемоданов и узлов. Кто-то продает, кого-то продают, а я кручусь среди всего этого и совершенно не чувствую времени.

Только жара заставила меня поверить, что уже июнь, и я обреченно вышла в эту жару из метро и налетела на Анжелу.

— Ой, Марина! Вы куда пропали? Мама меня просто достала, говорит, вы были самая лучшая. Мы замаялись с этими агентами! У вас новые джинсы? Классные!

Я машинально схватилась за виски, в прошлую встречу мне показалось, что Анжела не такая болтушка. Хотя тогда я была слишком заморочена нашим сходством, чтобы думать о чем-то еще.

Она настойчиво теребила мою майку.

— Почему вы не позвонили? У вас были проблемы?

Еще бы не проблемы, подумала я, — вновь обретенная сестрица и дважды похороненный в памяти отец. Первый раз за всю свою риелторскую деятельность я поставила свои личные интересы выше дела. Звучит довольно напыщенно, но так и было. Я не могла появиться снова в том доме, как ни в чем не бывало искать подходящие варианты квартир, о чем-то договариваться, суетиться, работать и каждый раз натыкаться на лицо Анжелы — копию своих фотографий в двадцатилетнем возрасте.

— Так вы еще не разменялись? — только и спросила я.

Анжела всплеснула руками:

— Ах, вы же не знаете! У папы ведь были довольно большие сбережения, и мама после него… В общем, она решила не разменивать квартиру, а просто купить мне что-нибудь дешевенькое. Вот ищем до сих пор.

До сих пор, так сказала она, и я мысленно усмехнулась. Еще и месяца не прошло, чего же они хотят? Квартирки вызревают подолгу, иной раз полгода промучаешься, прежде чем купишь или продашь то, что хочется. А потом вдруг ни с того ни с сего — бабах! — созрела, готова недвижимость по приемлемой цене, в подходящем районе, окнами во двор и с раздельным санузлом. На блюдечке с голубой каемочкой.

Я забивала себе голову всякой ерундой, стараясь не думать о том, зачем судьба столкнула меня с Анжелой.

— Марина, а вы сейчас куда? Давайте я вас подвезу, я тут недалеко припаркована. Давайте, а? Поболтаем по дороге. В институт я сегодня все равно опоздала, да и что там делать? Консультация — это ведь не экзамен, правда? Вы учились в институте, Марина?

Я слабо кивнула. Анжела явно пошла в отца, тот мог тарахтеть без остановки на любую тему.

— Ну, что, заметано? Пошли, можно на «ты», да? Тебе ведь ненамного больше лет, правда? Смотри, это мамина тачка. То есть папина, когда он был… когда он ездил… словом, папа мне не разрешал ее брать. А мамочка прикидывается добренькой.

Я заметила, что Анжела каждый раз сбивается, говоря об отце. Но в голосе ее не было ни чрезмерной печали, ни слезливой истеричности, просто ребенок еще не привык к тому, что у него нет папы. Это проходит, по себе знаю.

— Красивая машинка, правда? Да не пристегивайся, ерунда все это. Слушай, может быть, ты все-таки вернешься к нам? В смысле — займешься нами снова. Давай, а? Я тебе доверяю, у тебя лицо такое, ну знаешь, будто родное, знакомое такое. Марин, ты слышишь?

Все-таки моя молчаливость насторожила ее.

— Куда ехать? — спросила Анжела, посерьезнев. Я назвала адрес.

— Ты что там? Продаешь? Покупаешь?

— Продаю.

— Хорошая квартира?

Мимолетные взгляды, которые бросала на меня моя сестра, были полны доброго интереса, и голос у нее был такой искренний. Мол, что за жизнь у тебя, подруга? Расскажи, мол, как ты вертишься, зачем, для чего?

— Нормальная, — ответила я, не поддаваясь искушению ее задушевного тона.

Того и гляди, расплачусь.

— Марин, а ведь можно тысяч за тридцать нормальную квартиру купить, да? Мне мама тридцать дает.

— Анжела, понимаешь…

— Слушай, зови меня Лика, ладно? У меня же полное имя — Анжелика. Меня все Ликой зовут. Папа, правда, звал Ангелочком. Ну это так, иногда…

— Лика, я твоя сестра. Все, приехали.

Она резко затормозила посреди дороги. Со всех сторон засигналили.

— Сверни вон туда, — показала я.

Она послушно свернула. Остановила машину и уставилась на меня.

Мы молчали, глядя друг на друга.

— Ты серьезно?

— Ага. Понимаешь, твой отец сначала был женат на моей матери, а потом уж на твоей.

— Здорово, — протянула Лика.

И стихла. Мне вдруг стало нестерпимо стыдно. Интересно, с какой стати я полезла в чужую жизнь, зачем стала ворошить все это? Напугала и расстроила девочку, ни в чем, кстати, не повинную. Нужна ей сестра, как рыбке зонтик. Эта сестра — я, прошу любить и жаловать, что называется.

— Марин, как же так? Почему он ничего мне не рассказывал?

— Забыл, наверное.

— Чушь какая! — Она достала сигареты: — Будешь?

— Я бросила. — И это было единственное, что изменилось в моей жизни.

— Как же так? — повторяла Лика. — А мама знает? Наверное, знает, да? А твоя мама… они что, развелись?

— Да они и расписаны-то не были…

— Слушай, — Лика нахмурилась, соображая, — так ты специально к нам пришла, да? Хотела с ним познакомиться?

— Нет, представь себе. Случай. Как сейчас с тобой.

— Так не бывает, — не поверила она, — и что же, он тебя узнал?

— Знаешь что? Мне кажется, это долгий разговор, давай-ка мы с тобой вечером встретимся и поболтаем. Мне трудно говорить. Да и клиенты ждут, понимаешь?

— Я тебя довезу. — Лика вцепилась в меня мертвой хваткой.

Не удалось отложить разговор, которого я так ждала и так опасалась. Мне тогда, после нашей первой встречи, казалось самым правильным промолчать, даже матери я ничего не говорила, просто сделала вид, что забыла обо всем. Точка. Потом желание встретиться с Ликой перестало мучить подсознание и вполне оформилось в четкую, навязчивую идею.

Но я привыкла подавлять свои желания. Мои страхи были сильнее, так было с Горькой, так случилось и с сестрой. Если бы не наша случайная, удивительная встреча, я не решилась бы ничего менять. Впрочем, что изменилось?

— Что же ты сразу не сказала?

Лика задавала этот вопрос, кажется, в сотый раз. А я отвечала мысленно, вспоминая свои страхи.

— А что бы тогда изменилось?

— Глупость какая, — задумчиво произнесла она, — мы же сестры, мы должны знать друг о друге. Не скажу, что я мечтала о сестре, но ты мне нравишься. И вообще, как это так, ничего мне не сказать? Почему вы такие? Почему вы предпочитаете жить в полумраке? Все время врете, изворачиваетесь, утаиваете что-то?

— Кто это — вы?

Она будто не услышала.

— Мамочка моя такая же. С виду все прилично, а сама любовника уже водит. Ты думаешь, почему она меня отселяет? Ты думаешь, она заботится о счастье дочери? Как бы не так! Я ей мешаю свое счастье устраивать! Она меня готова в любую халупу запихнуть, лишь бы отделаться. Да и я уже, знаешь, на все пойду. Вот на днях возили меня квартиру смотреть в Новогирееве, мне все равно уже, правда: и что от института полтора часа, и телефона нет, и ремонт там нужен капитальный. Но они запросили тридцать пять, а мама жадничает. Просто разрывается вся: то ли откупиться, то ли сэкономить. Я с ума сойду!

Между тем мы приехали. Я сказала Анжеле, чтобы она заехала во двор.

— Вылезай, — скомандовала я.

— Да я тут подожду, — отмахнулась она, — давай потом закатимся куда-нибудь, а? Я тебе про папу расскажу, он, знаешь, был замечательный.

Что ж, очаровательный, по-детски невинный шантаж. Девочке катастрофически не хватает обыкновенного человеческого общения. Мне, кстати, тоже. Лелька у меня по самые уши увязла в очередной свадьбе, назначенной на конец августа. Мама уехала отдыхать. Я могла бы, конечно, поговорить с Егором, но он предпочитал романтическую тишину. Правда, до этого момента я и не чувствовала острой необходимости ее нарушать. Только послушав Лику, я вдруг осознала, что тоже одинока и что вокруг полно вранья. Я считала, что привыкла к нему, оказалось — нет.

— Пойдем-пойдем.

— Извините, Леонид Григорьевич, я опоздала. Вернее, мы. Всем здрасте.

Кроме Леонида Григорьевича, хозяина квартиры, меня дожидались еще трое. Большеголовый, прыщеватый юноша Антон — покупатель, его риелтор Катерина и какая-то девица, очевидно невеста Антона. Она робко мусолила рукав его рубашки и хлопала ресницами. Мне захотелось отослать ее в магазин, за черешней или молоком или, на худой конец, посадить в самолет до Чикаго. Я знала, такие девицы только с виду зашуганные. Несмотря на робкие движения, в Антона она вцепилась намертво, и в эту квартиру тоже. Ей не терпелось въехать сюда со своим перспективным, большеголовым возлюбленным, быстренько расписаться в ближайшем загсе, и начать рожать детей, и пыхтеть у плиты, и пилить мужа за следы мокрых калош на свежевымытом полу. Мне предстоял тяжелый бой.

— Мы вас прощаем, Мариночка, — великодушно ответил хозяин, пока остальные разглядывали Лику, — познакомьте нас со своей сестрой. Это же ваша сестра, да? Вы удивительно похожи.

Вот тебе на! Наше родство, оказывается, очевидно даже для посторонних. Между тем как папочка в упор его не замечал. И его проницательная супруга тоже.

У Лики был совершенно ошеломленный вид. Да и я, надо признать, была ошарашена так, что не сразу отреагировала.

— Меня Ликой зовут, — представилась самостоятельно моя сестренка.

Остальные тоже назвались и заговорили все разом. Хозяин, очарованный Ликой, совсем забыл, по какому поводу мы пришли, и завел светскую беседу о погоде. Катерина о чем-то шепталась с девушкой Ниной, Антон же пытался выяснить у меня, готовы ли документы.

— Значит, вы точно решили? — спросила я бесстрастно. — Не передумаете?

— Нет, что вы, покупаем. Ниночка уже и с подрядчиком договорилась, стояки будем менять, паркет тоже.

— Как насчет задатка? — Я повернулась к Катерине, призывая ее поучаствовать в разговоре.

— Мы готовы, — бодро откликнулась она.

Ясно, миссия спасения сестры от злобной мамаши может считаться неудавшейся. То раздумывали полтора месяца, а то вдруг — «мы готовы»! Пионеры!

— Ладно. Леонид Григорьевич, можно вас? Извините, мы поговорим на кухне, ладно?

Пришлось тащить хозяина чуть ли не силком, он никак не мог отлепиться от Лики.

— Ну? — нетерпеливо переминаясь, спросил он, когда мы вышли на кухню.

— Я вижу, вам сестра моя глянулась.

— Да вы не подумайте чего, Марина Викторовна! Леонид Григорьевич смущенно замялся. У него был такой смешной вид, что я прыснула, не сдержалась. Стареющий ловелас, но произвести впечатление умеет. Благородная лысина, бульдожий подбородок, умные глаза с хитринкой. И отлично прикидывается дурачком: мол, не подумайте ничего такого. Я рассмеялась в полный голос, и он с удовольствием присоединился. Леонид Григорьевич вообще любил посмеяться, все с прибаутками, с шуточками. И вот стоим как два идиота на кухне и скалимся.

— Она ищет квартиру, — сквозь смех шепотом сказала я.

Хозяин, все еще похохатывая, уставился на меня с недоверием:

— Лика? Постойте, так вы привели ее для этого? Я кивнула и скороговоркой произнесла:

— Она дает тридцать две. Задаток можем привезти сегодня же. Надо вытурить Антона.

Он раздумывал несколько секунд.

— По рукам. Но как? Мы уже договорились.

— Ничего не подписано, и задаток они еще не вносили. Нет задатка, нет покупателя. И плевать на Ниночку!

— Вы ее невзлюбили, — хмыкнул проницательный Леонид Григорьевич.

— Во всяком случае, с удовольствием дам отставку. Хозяин, потирая ладони, снова довольно рассмеялся:

— Вот ведь, Марина Викторовна, как бывает. Два месяца ничего, и вдруг — целая баталия из-за моей квартирки-то, а? Кстати, я готов отдать Лике за прежнюю цену, пусть будет тридцать.

— Вы серьезно? — Теперь я смотрела на него недоверчиво.

Вот это действительно кстати. А то пришлось бы жертвовать своими процентами, да еще и добавлять. У меня сегодня явный приступ мизантропии. Слава богу, обошлось, целыми останутся мои денежки, а сестренка получит квартиру. Поздравляю с успешной операцией, Марина Викторовна! Оля-гоп!

— Ну что, когда задаток? — как ни в чем не бывало спросила я у Катерины, когда мы вернулись в комнату.

— Давайте завтра. И сразу в налоговую, завтра ведь вторник, да?

— Вторник, — пропела я.

Антон и Ниночка недоуменно переглянулись. Ха, будь завтра хоть вторник, хоть четверг, не видать им квартирки, как своих ушей. Позвоню и скажу, что Леонид Григорьевич внезапно умер. Или улетел-таки в Америку на ПМЖ, а квартиру завещал внучатому племяннику. Возлюбил ближнего своего и завещал, то есть передал во владение, и фьюить! Извините, скажу. Или еще что-нибудь придумаю.

— До завтра.

— До завтра.

— А если бы они предложили внести задаток прямо сейчас? — усмехнулся хозяин, когда за покупателями закрылась дверь.

— У вас бы неожиданно случился сердечный приступ. — Я хихикнула якобы от радости.

— Вы, Марина Викторовна, опасная штучка!

Лика недоуменно поглядывала на нас, но молчала. Теперь мне предстояло сообщить ей, что она покупает эту квартиру. Немедленно.

— Знаешь, Марина, если бы я не была уверена, что мы столкнулись случайно, я обязательно подумала бы, что ты все это подстроила, — сказала мне сестренка, когда мы сидели за столиком в ресторане.

Я улыбнулась.

— Да, все выглядело довольно подозрительно. Ты считаешь, я подставляю тебя? Обходительный хозяин, готовые покупатели, операция по перехвату, есть о чем задуматься, правда?

— Я тебе верю, — успокоила меня Лика и заказала еще шампанского.

Меня все-таки задело мелькнувшее в ее глазах выражение. Ожидание подвоха, вот что это было. Нет, сестричка, можешь быть спокойна, тебя не подведу. Вспомнила наш разговор на кухне, где я яростным шепотом убеждала Лику, что все под контролем.

— Я эту квартиру вдоль и поперек изучила, никакой паркет менять не надо, разве что стояки. А остальное сама смотри — отличная звукоизоляция, вентиляция, лоджия, от метро пять минут. Ты пойми, квартиру найти не так-то просто, ведь не зря вы мучаетесь. А тут на блюдечке с голубой каемочкой. Плюс ты не платишь за услуги риелтора. Матери твоей знать об этом необязательно. Смотри, что у нас получается: тридцать она дает тебе на квартиру и еще штуку на агента. За штуку ты делаешь ремонт и живешь себе припеваючи!

— Ладно, — Лика кивнула, — раз у тебя все под контролем. — И все-таки в глазах у нее я уловила ожидание подвоха. Обидно. Я ведь действительно могла ее подставить, могла воспользоваться доверием и продинамить, это мне раз плюнуть. Почему я не пошла на это, а сделала все наоборот, себе в убыток, между прочим? Во-первых, Лика моя сестра, хоть и только что обретенная. Во-вторых, она мне нравится. В-третьих, это был отличный повод к ней подлизаться, ну то есть сблизиться, задобрить ее, что ли… Я честно и откровенно в этом себе призналась. Да, хотелось выглядеть в глазах сестры этакой благородной дамой. Спасителем в юбке. Виват риелторам, освобождающим детей от противных родителей!

Да, себе я призналась честно, но Лике сказать об этом не могла, весь образ рухнет. С другой стороны, так хотелось быть откровенной до конца.

— Марин, я все понимаю, правда-правда, — вдруг сказала Лика, прервав затянувшееся молчание, — спасибо тебе.

— Не за что, — буркнула я, делая вид, что ее благодарность не так уж и важна для меня.

Господи, ну зачем я всегда стараюсь выглядеть хуже, чем есть?

— Значит, завтра вносим задаток? Потом погуляем где-нибудь, а? Слушай, у тебя парень есть? Ой, да ты небось замужем, да? У меня, наверное, племянник уже или племянница? Никогда не думала, что…

Пошло-поехало, больше за весь вечер Лика не дала мне и слова сказать. Все-таки отчаянная болтушка моя сестренка!

Поднимаясь в квартиру, я поймала себя на том, что снова прокручиваю в голове наш разговор с Ликой, теперь уже для того, чтобы пересказать самые интересные и забавные моменты Егору. Но дома ли он, вот в чем вопрос?

Он был дома, сидел на кухне и, мученически хмуря брови, пытался достать занозу из пятки.

— Был в лесу, — коротко отчитался Горе.

— Босиком? — уточнила я, усаживаясь рядом.

— Понимаешь, там такой вид, если на дерево залезть. А без ботинок карабкаться удобней.

— Ты ел что-нибудь?

Горька недоуменно оглядел кухню, припоминая. Иногда он ужасно походил на художника, каким его изображают в кино или в мультфильмах — рассеянный такой, не думающий ни о чем, кроме чистого холста, на котором играет воображение.

— Ты останешься, да?

— Угу. Если вытащу эту гадость, а то ведь «скорую» придется вызывать. — Он снова поморщился.

— Представляешь, я сегодня встретилась с Ликой и сказала ей правду.

— Кто такая Лика? В чем правда?

Я стала рассказывать, но в процессе Горьке удалось все-таки вытащить занозу, внимание его переключилось, и он уволок меня в спальню. Повесть о сестре я продолжала уже на рассвете.

Утром Егор сообщил, что снова уезжает.

— Денька на три, не больше, — бодро добавил он.

— Будешь звонить?

— Обязательно, — небрежный поцелуй в затылок, — не балуйся!

— Егор… — позвала я, когда он уже щелкнул замком, и ни с того ни с сего, вот уж нашла время: — Давай родим ребеночка!

Он вернулся, не разуваясь, прошел в комнату и сел на кровать.

— Прямо сейчас? — Небрежные пальцы на моей щеке.

— Егор! Давай хотя бы поговорим.

— У меня поезд через полчаса.

— Вечно эти твои поезда, самолеты, теплоходы и космические корабли! Ты готов смыться от меня на край земли!

— Мариш, зачем ты меня мучаешь?

— Это ты меня мучаешь!

— Послушай, ну почему именно сейчас? Я уезжаю на несколько дней, мы можем поговорить потом…

— Я ненавижу слово «потом»! И тебя вместе с ним.

— А я тебя люблю. — И небрежное объятие. Почему я всегда затеваю этот разговор, когда он собирается уходить? Откуда именно в такие моменты берутся силы и смелость? Я ведь точно знаю, что он не отложит поездку, не сядет напротив и не станет слушать меня в то время, как его очередной поезд отходит от перрона. Я начинаю этот разговор, когда уверена, что Егор уйдет и говорить будет не с кем. Я так боюсь… Остается только беседовать самой с собой. Примерно так:

— Как ты считаешь, он меня любит?

— Конечно. Еще бы. Сильно. И только тебя одну.

— А почему тогда он не женится? Не переедет ко мне окончательно или не купит наконец квартиру?

— Что ты хочешь? Егора или свадьбу? Любовь или совместное проживание?

— Я хочу счастья.

Лика привезла задаток, но в ресторан мы по этому поводу не поехали, у меня было слишком много дел, да и она спешила. Договорились обязательно встретиться на выходных, оформить квартиру на этой неделе все равно не получалось.

Я спускалась в метро, когда меня настиг звонок мобильного.

— Ты пропала, подруга, — пожурила меня Лелька, — что делаешь вечером?

— Принимаю ванну. Если серьезно, я освобожусь часа через полтора, могу подъехать.

— Давно бы так!

Мне зашагалось веселее, все-таки хорошо, что на свете есть друзья, да?

Я надеялась, что Лелька поможет мне хоть немного примириться с действительностью. Лучше бы я сидела дома и училась справляться со своими проблемами самостоятельно.

Подруга, встретив меня задушевно и радостно, тотчас завела старую песню о моей неудавшейся личной жизни. Очевидно, на фоне своей грядущей свадьбы мое положение казалось ей совсем уж никудышным. Только теперь она не уговаривала меня объясниться с Горькой, наоборот.

— Я тебя умоляю, Марина, брось ты его, — талдычила Лелька, пока я уминала вторую тарелку запеканки. — У моего Валерки такой друг обалденный, состоятельный, симпатичный, очень-очень интересный…

— Это ты дура! — ограничилась я ответным оскорблением, вместо того чтобы выдвинуть подруге какие-то обстоятельные аргументы, касающиеся ее невмешательства в мою личную жизнь. Загну-у-ла! Мне стало плохо от собственных мыслей, поэтому я переключилась на легкие вопросы: — Ты можешь конкретно сказать, что тебя в Егоре не устраивает?

— Да нормальный мужик, — сказала Лелька, — вполне.

— Ничего не понимаю, — пробормотала я себе под нос, — а зачем ты мне тогда предлагаешь еще кого-то?

— Эх ты, — ласково отреагировала подруга, — тебе скоро сороковник…

— Ты чего?! — взбеленилась я. — Мне до сорока еще бегать и бегать!

— Неважно. Замуж тебе надо, — вздохнула она, — а Горе твое — оно и есть горе. Кандидатура бесперспективная.

Лелька отвернулась от меня и уставилась во двор, где шумела детвора. Что-то в поведении подруги настораживало меня.

— Ты от меня ничего не скрываешь?

— Марин, ты меня знаешь, я все как на духу!

— Ну точно что-то случилось. Рассказывай!

— Господи, да о чем?! Чего ты меня глазами буравишь? Тоже мне следователь КГБ!

Судя по ее реакции, я угадала. Лелька слишком уж суетилась, и это наводило на некоторые мысли.

— Рассказывай, — тихо, но грозно повторила я. Она стала ходить по кухне взад-вперед, то и дело натыкаясь на мои ноги.

— В общем, да, ты права, тебе, наверное, надо рассказать, — вымолвила она наконец и торжественным голосом продолжила: — Я видела его с бабой.

Я вежливо округлила глаза, демонстрируя, что внимательно слушаю. Смысл фразы еще не полностью до меня дошел.

— Твоего Егора с бабой, под руку шли, она чего-то ему выговаривала, а он молчал. Старая вешалка, лет за пятьдесят. Польстился, это надо!

Я что-то начинала понимать…

Я села, согнувшись, зажав ладони коленками.

— Нет, ну это как, по-твоему? И я должна после этого молчать? А Игорь, он замечательный парень, скромный, главный инженер, между прочим…

— Кто такой Игорь? — зачем-то спросила я.

— Ну как же! Игорь — друг моего Валерика, замечательный парень… — Взглянув на меня, Лелька осеклась. — Да ты не переживай, не стоит того! Подумаешь, променял тебя на какую-то бабку! Выглядит она, если откровенно, совсем неплохо, но в матери ему годится, это факт! Слушай, Маринка, а может, это ерунда все? Может, это и в самом деле его мать?

— Его мать живет в Краснодаре, двое суток на поезде.

— А… может, приехала неожиданно?

Все-таки странная женщина эта Лелька, сначала выльет ушат грязи на тебя, а потом сама же начинает чистой тряпочкой подтирать лужу.

— Он бы сказал, — хрипло произнесла я, несмотря ни на что цепляясь за Лелькину идею.

— А давай позвоним ему. Ну или как там, сообщение на его пипилку сбрось, пусть сюда перезвонит.

— Как это — позвоним? — Я наконец-то стала нормально соображать. — Стоп, а ты когда его видела?

— Позавчера вечером.

Я истерически захохотала, хлопая себя ладонями по ногам. Бедная Лелька захлопотала вокруг, предлагая мне валерьянку и коньяк одновременно.

— Все нормально, — отдышавшись, заявила я, — это был не Егор.

— Егор! — стояла на своем подруга.

— Нет, — веселилась я, — он уезжал на выставку в Киев, только вчера приехал, мы вместе билет покупали и туда и обратно.

Я смотрела на Лельку так, будто выиграла у нее очень важное пари. Мол, что, съела? Безумно хотелось скорчить ей какую-нибудь смешную рожу.

— Ну поменял, значит, — нерешительно предположила она. — Это точно был он, я же не слепая.

— И все-таки сходи к окулисту, потому что это был не Горька! У него там встречи, съемки, все расписано, понимаешь? Он не смог бы уехать раньше.

Я сразу успокоилась и, пока Лелька сидела, бездумно уставясь в стену, приготовила нам бутерброды и чай. Настроение стремительно улучшалось. Хотя, если уж быть до конца честной, кое-какие сомнения остались. Кое-какие подозрения тоже.

— Я уверена, что это он, — тихо сказала Лелька, — я видела.

— Ладно, — легко согласилась я, — стало быть, приехал, были дела, встретился здесь с коллегой.

— Ну, Марина, это была явно не деловая встреча! — Подумав, Лелька добавила: — Хотя кто его знает, может быть, это его начальница? Бывают такие…

— Ты чего? Какая начальница, он сам по себе!

Теперь она придумывала все более невероятные версии, чтобы его оправдать, а я отметала их, все больше проникаясь идеей Горькиной измены.

— Да ладно, Марина, ерунда все это! Он же тебя любит!

Я уже не слушала ее. Мне вспоминались разные незначительные подробности, какие-то слова, виноватое выражение на лице Егорушки, неожиданное смятение во взгляде. Все стало на свои места, и сейчас меня даже не волновало то, какой слепой я была прежде. Одна мысль била в голову: он меня бросит! Он не мог встречаться с женщиной из-за денег, значит, влюблен по-настоящему, значит, я уже не нужна. Он меня бросит! Ему просто некогда было сделать это, он все время в разъездах… Стоп, может быть, и разъездов никаких не было?

Я неожиданно вспомнила слова сестры. «Почему вы все время лжете, изворачиваетесь?..» Потому что правда жестока, детка, а всем хочется тепла и ласки. Каждому хочется, пусть лживой, но красоты, продажной, но любви, краткого, но мига забвения. Так-то, детка.

— Я не стану уличать его, — тихо произнесла я, не замечая, что размышляю вслух, — я просто буду его любить и никому, никому не отдам!

Лелька успокаивающе гладила меня по голове.

— Правильно, это хорошо, что у тебя такой настрой, — быстро переключилась она, — нечего нюни распускать, надо бороться.

Я вдруг запаниковала:

— А вдруг он больше не приедет? Может, он все давно решил и у меня не будет даже шанса… — В моей голове что-то звякнуло, мысли закрутились, словно русская рулетка.

— Лелька, — завопила я, — у тебя есть знакомая ворожея?

— Кто?! — Глаза у Лельки немедленно полезли на лоб.

— Ну колдунья, вещунья, прорицательница какая-нибудь. Для приворота…

— Брось, неужели ты на это пойдешь? Детский сад, штаны на лямках, ей-богу! И вообще, с каких это пор ты веришь в заговоры-привороты?

Должно быть, выражение моего лица подсказало Лельке, что верить я начала недавно, но безоглядно и неистово. Подруга вновь отшатнулась от меня.

— Может, не надо? — жалобно попросила она. — Может, сами как-нибудь?

— Не справимся. — Я смотрела на вещи реально.

— Знаешь, у меня одна приятельница есть, — издалека начала Лелька, — так от нее муж ушел, а она его любила до посинения, правда. Ну просто жить не могла. Так она поплакала, поплакала и пошла к Ларисе Филипповне. Это женщина такая.

На последней фразе Лелька сбилась, полагая, что мне не все понятно. Но спорить с тем, что Лариса Филипповна — женщина, я не собиралась.

— Так вот, эта Филипповна ей очень-очень помогла, уж я не знаю в подробностях, но приятельница теперь готова молиться на нее.

— А муж?

— Муж у нее неверующий, он молиться не умеет.

— При чем тут вера? Я спрашиваю, он вернулся?

— Еще бы, на коленях приполз, — Лелька вздохнула, — я у них была недавно, так там полная идиллия, на руках бабу носит…

— Так чего же ты сидишь? — разозлилась я, хотя Лелька вовсе не сидела, а бродила по кухне. — Давай адрес этой бабы!

— Хочешь на чужое счастье посмотреть? — Подруга понимающе хмыкнула.

Я покачала головой:

— Лелька, ты притворяешься или на самом деле дура? Мне адрес этой Филипповны нужен, а не твоей счастливой приятельницы.

Ворожея, или как ее там, жила в центре, в старом, добротном доме, где на первом этаже восседала консьержка — румяная баба со спицами в руках.

— О! Никак снова в тридцать седьмую, — заявила она, увидев меня.

— Здравствуйте, — сказала я доброжелательно и, сверившись с адресом, поинтересовалась: — А как вы догадались?

Женщина высунулась в окошко, хитро улыбаясь:

— А сюда только к ней и ходют, остальные-то жильцы сплошь политики да бизнесмены, у них в гостях одни знаменитости… ну или бандиты.

Ясно, в знаменитости я не гожусь, в бандиты тем более. А румяной тетке впору идти работать в детективное агентство.

— Ты иди, дочка, иди, Филипповна всем помогает. Ободренная, я взлетела на третий этаж и позвонила в нужную дверь. Та моментально распахнулась.

— Ой, — вырвалось у меня.

Вместо хозяев передо мной стояла огромная овчарка.

— Есть тут кто? — спросила я, не двигаясь с места.

— Отто, проводи тетю, — донеслось из глубины квартиры.

Собака осторожно вцепилась в штанину моих джинсов и потянула. Сопротивляться было бесполезно, я двинулась вслед за животным, а дверь позади меня сама собой захлопнулась.

Через несколько мгновений мы оказались в большой сумрачной комнате, первое, что бросилось мне в глаза, был сверкающий, старинный рояль.

— Да, играю вот на досуге, — сообщил все тот же голос, и я, вздрогнув, огляделась внимательней.

В комнате никого не было. Голова у меня пошла кругом.

— Отто, ступай на кухню, дружок.

Пес, как мне показалось, неохотно разжал зубы и гордой, неторопливой поступью удалился из комнаты.

— Присаживайтесь.

Я плюхнулась в кресло напротив рояля, в то же мгновение у окна, которое было завешено тяжелыми шторами, зажегся маленький светильник, и мне наконец стала видна хозяйка. Она расположилась в кресле-качалке, укрывшись пледом. Лицо ее оставалось в тени, но, судя по морщинистым рукам, можно было догадаться, что Ларисе Филипповне где-то под шестьдесят.

— Мне шестьдесят четыре года, — сказала она, словно прочитав мои мысли.

Я снова вздрогнула.

— И перестаньте дрожать, это не такой уж страшный возраст.

Я кивнула.

— С чем вы пришли, дорогая?

От растерянности я развела руками, демонстрируя, что ничего при себе не имею. Разве что дамскую сумочку.

Со стороны хозяйки донесся какой-то странный звук, то ли бульканье, то ли шипенье. Я не сразу догадалась, что Лариса Филипповна смеется.

— Да, милочка, вы очень меня позабавили, но теперь к делу. Я имела в виду, что у вас за проблема?

— Вы будете записывать? — вдруг спросила я неизвестно зачем.

— Говорите, — нетерпеливо приказала женщина.

— Да тут и говорить нечего, от меня ушел муж. Вернее, еще не ушел. И еще не муж. Извините, я затрудняюсь. Я лучше пойду.

— Отто, проводи, — равнодушно позвала хозяйка, и мне стало обидно.

— Нет, — я снова присела в кресло, — я расскажу вам.

А то что же действительно получается?! Как я буду бороться за Егорушку, если даже сказать ничего толком не в состоянии? А бороться надо! Даже если я не верю в эту дамочку (а я в нее почти не верю!), все равно у нас с Егором последнее время слишком часто возникают трения. И я готова пойти на что угодно, лишь бы их не было. Я хочу стать для него светом в окошке, единственной надеждой, маяком в пути, глотком воды в пустыне… Ну вот, а то — сказать ничего не могла!

Когда я озвучила свои мысли, Лариса Филипповна томно произнесла только два слова:

— Двести пятьдесят.

— В смысле? — не поняла я.

— Отто, проводи.

«Да что вы заладили, проводи да проводи», — пробормотала я про себя, а вслух сказала:

— Двести пятьдесят так двести пятьдесят.

Я не стала больше корчить из себя дурочку и полезла за деньгами.

— А мои гарантии?

— Вас кто прислал? — вопросом на вопрос ответила старая карга.

— Лелька, то есть ее приятельница, — ляпнула я совершенную чепуху, но, судя по всему, старуху не волновал ответ.

— Вот на нее посмотрите, оцените результат — и поймете, какие гарантии…

— Ах, вот вы о чем, ну ладно. — Я встала и направилась было к хозяйке, чтобы отдать деньги, но та крикнула пса, который моментально унес бумажки. Мне показалось, что в этот момент он брезгливо сморщился.

— Отто не любит деньги, — пояснила гадалка. — Итак, начнем.

Я нервно заерзала в кресле.

— К какому энергетическому типу принадлежит ваш возлюбленный?

— Чего?!

— О боже! Ну, милочка, как же вы живете с мужчиной — и не знаете самого главного о нем! Кто он: бабник, карьерист, верный друг, телепузик или просто козел?

— А, наверное, верный друг.

— Вы уверены? Значит, у него на первом месте интересы друзей, да? Значит, он обожает групповые виды спорта, игры, да? Значит, ему нравятся исключительно мужские компании, а женщин он считает за глупых куриц?

— Нет-нет-нет, — спохватилась я, — просто мне показалось, что среди ваших характеристик, верный друг самая безобидная. А вот телепузик, например, это который телевизор любит, да?

— Почти, — ответила старуха, в руке у нее откуда-то возникла сигара, зажегся маленький огонек, и по комнате поплыл аромат благовоний.

Ох уж мне эти дешевые трюки!

— Так, ладно, — смилостивилась Лариса Филипповна, — давайте выяснять точно, кто такой этот ваш жених.

— Давайте, — кивнула я.

В течение получаса ведьма засыпала меня дурацкими, просто нелепыми вопросами. К примеру, злится ли Горька, если у него вдруг заедает «молния» на гульфике. Или, допустим, как он трогает хлеб в булочной — вилкой или руками? Я ей сказала, что вилки из магазинов давно исчезли, да и магазины сами тоже.

— Как?! — удивилась эта странная женщина. — А где же вы берете продукты?

— Мы ходим в ресторан, — гордо ответила я и, подумав, добавила: — Или в супермаркет.

— А, ну да, ну да, — пробормотала она и задала следующий вопрос.

Потом настала очередь напутствий, за которые, собственно, и было уплачено двести пятьдесят у. е. Честно говоря, ее рекомендации меня разочаровали — это была некая смесь советов из модных журналов для женщин.

— Первое, что вам необходимо, — важно сказала гадалка, — заинтриговать мужчину, превратиться для него в загадку. О, они обожают тайны, поверьте мне, деточка.

— А если конкретнее? — спросила я, удобнее устраиваясь в кресле.

Старуха закурила следующую сигару и медленно произнесла:

— Заинтриговать!

Я ждала продолжения, но бабушка, кажется, заснула. Тихо скрипнула дверь, и в комнате появился Отто с какой-то книжицей в зубах.

— Спасибо, дружочек, — проворковала Лариса Филипповна и стала шуршать страницами, окончательно забыв про меня.

Я кашлянула, напоминая о своем присутствии.

— Ах, милочка, — она отложила книжку, — мне пришлось отвлечься, но только ради вас. Значит, так, записывайте.

— Записывать?

— Именно, а то увидите вашего красавца, и все из головы вылетит. Это дело такое. — Она не стала ждать, пока я достану записную книжку, и принялась диктовать: — Для начала попробуйте измениться внешне, удивите его. Вот, я гляжу, у вас прелестные золотистые волосы, так перекрасьте их. Да-да, милочка, перекрасьте. Допустим, что-то темненькое или, наоборот, более светлое. Главное в этом деле — эффект неожиданности… Далее, — голос ее становился все тише, но слова звучали отчетливо и сильно, — придумайте себе какое-нибудь хобби. Что-нибудь экзотическое, не вздумайте собирать марки или играть в казино. Пусть ваше увлечение поразит окружающих, пусть все о нем знают, особенно ваш мужчина. Он должен будет смириться с ним, более того, нужно, чтобы это увлечение и ему покоя не давало. Он станет уважать ваши интересы, вот таким вот образом. Но и вы не забывайте об интересах своего возлюбленного. Она откашлялась и продолжала:

— Что он любит? Футбол? Ничего не скажешь, оригинальный человек. Милочка, я понимаю, это скучно, это ужасно вульгарно, но вам тоже придется полюбить футбол. Вы должны им бредить, разбираться в этих подачах, голах и так далее. Кем работает ваш жених? Прелестно, вам, конечно, не приходило в голову узнать даже, что такое диафрагма или объектив? То-то, милочка, а ведь вы просто обязаны знать все эти тонкости. Надо же вам о чем-то разговаривать с вашим этим… Ладно, главное — не забывайте о своем увлечении. Это на первом месте! Я уже говорила, да?

Дальше она заговорила быстрее:

— Значит, так. Еще — никаких бигудей, масок и стоптанных тапок. Встречайте любимого в свежем белье, с распущенными, чистыми волосами. В этом есть что-то ведьминское, сексуальное. И варите кофе, запах натурального кофе на кухне — вот что сделает мужчину послушным орудием в ваших руках.

— А как же та женщина? — вспомнила наконец я о сопернице.

— Забудьте о ней, если дело в деньгах, он бросит ее немедленно, как только вы последуете моим советам. Если же он в нее влюблен, поможет только приворот. Этим, увы, я не занимаюсь. Не будем отвлекаться, пишите.

Я послушно приготовилась.

— Теперь о настрое. Что бы ни было у вас на душе, мужчина должен видеть вас только в приподнятом настроении. Хандра и злоба их раздражает.

Интересно, а кого это радует, подумалось мне.

— Так вот, приучитесь быть всегда милой и веселой. Придумайте какую-нибудь свою, оригинальную шутку, пусть она станет вашей визитной карточкой. И ваш мужчина будет гордиться вами.

— Какую шутку? — уточнила я с видом примерной ученицы.

— О господи! Ну, к примеру, возьмите старую присказку о лошади и никотине — банально, да? А если такой вариант: «Изобрели новый сорт „Примы“, в котором содержится на одну каплю никотина меньше, вот радость лошадям!» Понимаете?

— Смешно, — согласилась я, не улыбнувшись.

— Ну или что-то наподобие, — устало произнесла женщина, — главное — помните о хорошем настроении. Смейтесь, кокетничайте, ваше лицо постоянно должно светиться от счастья.

— Да?! — удивилась я и попробовала изобразить это прямо сейчас.

— Ну вот так, — старушка повернула лампу, так что стало видно ее морщинистую физиономию, — похоже?

Ее выщипанные брови взметнулись ко лбу, тонкие губы растянулись в подобие улыбки. Человеку несведущему могло показаться, что бабка страдает запорами. Но я кивнула, чтобы не обидеть старуху:

— Очень правдоподобно, вы прямо олицетворение счастья.

Она удовлетворенно кивнула и вернула лампу в исходную позицию.

— Ну и последнее, — совсем измученным голосом произнесла Лариса Филипповна, — снимите эти джинсы.

Мои руки потянулись к ширинке.

— Милочка! — возмутилась гадалка. — Не сейчас же! Дома снимете, достаньте юбочку или платье. У женщины должны быть видны ноги, ноги — это главное, милочка. Но не переусердствуйте, не оголяйтесь совсем, это отпугивает. Завлекайте, интригуйте, пусть остается какая-то недосказанность.

— Спасибо, я поняла.

— Отто, проводи тетю.

Я поднялась:

— А если не поможет? Что тогда?

— Всем помогает. Не забывайте о хобби и делайте счастливое лицо, это поможет вам стать неотразимой.

— Хорошо, но если…

— Отто, перестань рвать на тете джинсы. Сядь. Я вернулась к креслу.

— Милочка, я не вам, вы идите себе. Отто, я сама провожу, сядь. Хотя ладно, просто захлопните дверь, хорошо?

Я попятилась в коридор, не осмелясь спорить.

А потом рванула к остановке, нужно было немедленно приступить к исполнению плана. Егор никуда от меня не денется.

Первым делом я купила в магазине натуральный кофе, кофемолку и кофеварку. В другом отделе приобрела новый халат, срезала у него нижние пуговицы, дабы при каждом движении он легко и непринужденно распахивался, открывая мои шикарные ноги. У меня ведь шикарные ноги, жаль, я не ношу мини-юбок. Кстати, а почему я их не ношу? Этот вопрос надолго меня озадачил, и в конце концов я купила себе парочку смелых юбчонок, чтобы окончательно ошеломить любимого.

До приезда Егора я только и занималась тем, что меняла имидж. Продажа, покупка, обмен были забыты, телефон отключен. Лика при очередной встрече меня не узнала, а потом долго хохотала, тыкая пальцем в мою сторону и призывая прохожих повеселиться вместе с ней. Лелька тоже не осталась равнодушна к моему новому облику. Сначала она тупо таращила глаза, потом медленно сползла по косяку в приступе хохота. Много они понимали!

Егор приехал спустя три дня, как и обещал, предварительно позвонив с вокзала. Это был хороший знак.

— Я тебе сувениры везу разные-всякие, — сообщил он по телефону. — У тебя как с едой? А то я голодный, как сто китайцев!

Я отрапортовала, что готовлю королевский ужин специально для него. В голосе Егора было такое радостное изумление, такая восторженная благодарность и умиление, что я усомнилась в своих подозрениях. Что я себе напридумывала? Он меня любит!

Напевая, я бросилась готовить ужин. Картошка была уже почищена и дожидалась своего часа. К ней я собиралась подать мясной соус. Значит, картошку я поставила варить, мясо для соуса — жарить. Тут зазвонил телефон.

— Сеня там? — услышала я несчастный голос.

— Нет! Он ушел! Навсегда!

— Так тебе и надо! — обрадовалась моя невидимая собеседница и отключилась.

Только я бросила трубку на рычаг, как телефон вновь затрещал. Прямо-таки раскалился до красноты, бедняга.

— Марина, я хочу отложить нашу встречу, — без предисловий сообщил мне незнакомый женский голос.

— Во-первых, здравствуйте, — напомнила я спокойно.

— Э, здравствуйте…

— Во-вторых, представьтесь!

— Я вам звонила по поводу Остоженки, меня зовут Эльмира. Так вот, я хотела бы отложить встречу.

— Надолго? — сурово поинтересовалась я.

— Не знаю. Я вам перезвоню.

Обидно. Судя по интонациям и адресу квартиры, эта Эльмира была богатой штучкой. И сделка обещала быть выгодной. Так всегда — какая-то гадость типа Владуни сама идет мне в руки, а удачные варианты лопаются как мыльные пузыри. Или в лучшем случае откладываются. А потом выяснится, что клиент нашел другого риелтора. Досадно! Даже очень.

Снова раздался телефонный звонок.

Надоело все. Я решила не подходить. Услышала, как включился автоответчик.

— Маринка, я тебе купила потрясающие тапки, — сообщил мамин голос. — Чем ты там питаешься, несчастный мой ребенок? У нас здесь сплошные витамины. Кстати, я нашла для тебя потрясающий вариант. Солидный мужчина в полном расцвете сил, не пьет, не курит, и глаза у него такие добрые…

Я усмехнулась и сделала звук погромче. Мама могла наговорить целую кассету, но меня сейчас это не раздражало. Наоборот, было даже приятно слышать ее голос, хотя он и сообщал об очередном женихе. Улыбаясь, я занялась картошкой. Увы, было поздно, она разварилась до такой степени, что можно было рассчитывать только на пюре.

— Ладно, черт с тобой, — бормотала я, орудуя ступкой, — пюре так пюре.

Надо было торопиться, Горька мог прийти с минуты на минуту, а у меня еще ничего не готово. В сковородке с мясом что-то подозрительно шипело и булькало, а когда я попыталась проверить, что это, меня так обожгло жиром, что больше я не рисковала. Только уменьшила огонь.

Спустя некоторое время появился Горька.

— Пожарных вызвала? — обеспокоился он с порога.

Я выскочила ему навстречу.

— Это не пожар, милый, — проворковала я, нацепив на лицо идиотскую улыбку, как и велела Лариса Филипповна, — это я ужин готовила.

— Здорово, — обрадовался Егор, но не поверил. А потом и вовсе уставился на меня словно баран на новые ворота. Кашлянул натужно.

— Чего это у тебя с волосами?

— Покрасила. — Я кокетливо взбила прическу.

— А это… брови, они где?

— Выщипала, — докладывала я.

Горе закашлялся основательно, кажется, мне удалось произвести на него впечатление. В кухне он долго оглядывался.

— Ты заодно решила обои сменить?

— Да нет, — засмущалась я, — просто я еще в обед решила торт испечь, со сгущенкой, а когда эту самую сгущенку варить поставила, забыла газ привернуть. Ну на полную включила. Ты знаешь, что самое забавное? Она уже была вареная.

— Кто?

— Сгущенка. Ты переодевайся, я пока на стол накрою.

— Только, если можно, в комнате, а то здесь не продохнешь, — Егорушка посмотрел на меня внимательно, — а вообще ты молодец, не переживай, не сразу Москва строилась.

Похвала вознесла меня до небес, и счастливая натянутая улыбка превратилась в настоящую. Я не могла остановиться и все шире растягивала губы, предвкушая удивительный вечер с любимым. О его измене я не вспоминала.

За столом Горька вел себя как истинный джентльмен, я давно не получала от него таких знаков внимания. О том, что пюре полагается быть молочного цвета, в крайнем случае цвета топленого масла, мы оба забыли. О том, что мясо просто должно прожевываться, тоже пришлось не вспоминать. Ну про сбежавший кофе я вообще молчу.

Зато потом я зажгла свечи, достала из заначки бутылку вина и переоделась в новый халат, тот самый, без пуговиц, потом включила телевизор и нашла канал, по которому показывали футбол. Когда я стала кричать «Судью на мыло!», Егор опасливо отодвинул от меня бутылку и попытался выяснить, с каких это пор я интересуюсь футболом. Мне оставалось только загадочно улыбаться и распахивать халатик. Наконец я добилась желаемого — Горька потянулся ко мне, обнял за плечи.

Я знала, что сейчас он выключит телевизор, чтобы в тишине, в отблеске свечей заняться со мной любовью.

— Бедная ты моя девочка, — прошептал Горе, прижимая меня все крепче, — надо тебе новый халатик купить. Хочешь длинный, байковый, а? Вот за выставку получу, купим обязательно!

— Тогда уж и тапочки — белые, — обозлилась я, но вовремя вспомнила о советах гадалки, — иди ко мне!

— А я где, по-твоему? — удивился Егор, однако не отрывая взгляда от экрана.

Мне пришлось уставиться туда же. Ладно, когда-нибудь же закончится этот матч!

— Горе, а ведь есть специальная литература о футболе?

— Угу.

— А можно познакомиться с живым футболистом?

— Не-а, — Горька хихикнул, — только с трупом.

— Да? — удивилась я. — Что так? Они плохо идут на контакт?

— Совсем не идут, — буркнул он, — приходится отстреливать, а потом уж знакомиться.

— Я так не смогу, — покачала я головой и задумалась.

Как же познакомиться с футболистом? Ведь надо же мне чем-то поразить Горьку, а тут такой случай — я в компании с живым футболистом, наверное, вообще войду в Книгу рекордов Гиннесса.

Посреди ночи мне неожиданно пришла в голову идея насчет квартиры Владуни. Я попыталась разбудить любимого, чтобы поделиться радостью, но не тут-то было. Горька храпел не хуже сказочного богатыря.

Прошло несколько дней с возвращения Егора, и он ни разу еще не покинул мою квартиру, чтобы переночевать у себя в гостинице. Рецепты колдуньи, стало быть, подействовали. Я ликовала, хотя то и дело натыкалась в собственном доме на разные неприятные вещи. Грязные носки, например, которые Егор почему-то разбрасывал повсюду. Фотобумага тоже обнаруживалась в самых неожиданных местах. В моей любимой чашке плавали окурки, а подоконник был завален старыми фотографиями. Раздражения я не чувствовала, просто удивлялась. Еще меня поражал тот факт, что мы каждый день завтракаем вместе. Иногда и обедаем, обязательно — ужинаем. Раньше мне казалось это несбыточной мечтой. И еще был домашний, какой-то беспомощный и одновременно уверенный в себе Егор. Странно было видеть его почти целые сутки, наблюдать, как он, фыркаясь, умывается, как топчется у холодильника в полотенце на бедрах. Говорили мы мало, часто я даже ощущала неловкость от этого молчания. Казалось бы, надо обсудить некоторые вопросы, ведь мы жили вместе. Кстати, как он на такое решился? Я чувствовала себя ужасно уязвимой, представляя, что он сделал это из жалости или просто устав со мной бороться. Да, просто сдался. Но такие мысли возникали редко. Ведь я была влюблена, и розовые очки снимала с глаз лишь время от времени. Так что все казалось мне прекрасным. Даже тишина, эта странная тишина в доме, где находились двое, перестала мучить меня. Перманентно возникало чувство умиления. Когда, например, я заставала Егора за работой. Он кромсал, пленку или ползал по полу, раскладывая фотки, или развешивал их по стенам, и вид у него был такой забавный и трогательный, что на глаза наворачивались слезы.

Сегодня я пришла раньше, Егора еще не было. И я устроилась в кресле с книжкой, вздрагивая от каждого шороха и ожидая, что вот-вот распахнется дверь. Так и заснула.

Разбудил меня голос любимого. Егор с кем-то трепался по телефону. Я сладко потянулась, губы машинально сложились в довольную улыбку, но тут я услышала странную фразу Горьки. Что-то вроде «ее надо лечить» или «ей необходим психиатр». Я настороженно замерла, свернувшись клубком, и прислушалась. Неужели он так беспокоится о той своей пожилой мадам, что решил проконсультироваться с кем-то по телефону?! Конечно, старой вешалке нужен психиатр, а как же иначе, но почему мой Горька должен думать об этом? Честно говоря, я начинала верить в то, что он забыл о ее существовании.

— Ты не понимаешь, Лелька, — произнес между тем Егор.

Мне показалось, что земля уходит из-под ног. Значит, моя подруга помогает этому изменщику, и он как ни в чем не бывало советуется с ней по поводу старухи-любовницы?!

Я встала и подкралась к двери, раздумывая, прервать ли этот нелепый разговор скандалом или еще кое-что разузнать.

— Я не знаю, что делать, — пожаловался Горька, — она просто спятила, и мне кажется, что ты знаешь что-то. Как это — что? Это я тебя спрашиваю.

Он у нее спрашивает, господи! Откуда Лелька может знать хоть что-нибудь об этой его бабке? Я фыркнула от негодования, но тут же вспомнила, что Горька не должен меня здесь обнаружить. Конспирация, еще раз конспирация. Пока я выбирала наиболее удобную позу для прослушивания, голос моего любимого наполнился гневом.

— Ну я же тебе говорю, она сошла с ума! Да во всем это выражается, буквально в каждой мелочи! Я уже домой возвращаться боюсь…

Так, значит, эта мымра караулит его у подъезда!

— …новый редактор, я же недавно там работаю… ну решили устроить нечто вроде сабантуйчика, ты ее знаешь, она в общем-то компанейский человек…

Ага, все-таки Лелька с ней знакома! Ну погоди же, подруга!

— …в этом халатике на трех пуговицах, волосы покрашены какой-то фиолетовой дрянью, весь вечер оголяла коленки и вращала глазами словно заведенная…

— Я говорил, я пытался… ты не понимаешь… Хобби тут себе завела, хочет отыскать какую-то народность, то ли мессапийцы, то ли татурийцы…

Урод! Это же осирийцы: по легендам, которые рассказывал мне один спившийся художник (кстати, Горькин товарищ), они были очень хитрыми и богатыми. Нормальное увлечение, по-моему, отыщу народность — отыщу и богатство. Стоп, я что-то недопоняла. Это ведь он обо мне говорил. Это, значит, меня надо лечить?! Это я сошла с ума?!

Пока я успокаивала дыхание и считала про себя до десяти, чтобы привести в порядок нервы и не убить сразу же этого болвана, он уже перешел на крик. Вот кому нужен был психиатр!

— Я так больше не могу, Лелька, я весь извелся, понимаешь? Вчера зашла в редакцию, на что уж все наши люди без комплексов, так все равно офонарели! Мне плевать, конечно, но ведь должны же быть какие-то рамки! Павлу Геннадьевичу, заму главного, она про этих своих папуасов раз пять рассказывала, напросилась сама сварить кофе, испортила электроплитку, потом волосы себе подожгла. Хоть бы в хвостик их собирала, что ли! А то идет вся нараспашку, космы во все стороны фиолетовые, ведьма натуральная…

Ну да, ведьма, согласилась я мысленно. Лариса Филипповна так и говорила, правда, она еще убеждала меня в том, что это мужикам нравится. То ли Горька у меня ненормальный, то ли я чего-то не так сделала.

— А на днях, ты понимаешь, все прояснилось. Я приехал футбольную команду фотографировать, вдруг смотрю — Маришка с этим своим коллегой, Андрей, что ли? Ну, я думаю, может, по делам зашли, хотел уж окликнуть. Так он ее до раздевалки проводил, а она оттуда уже с другим вышла, с нападающим «Динамо», ты представляешь? Ну конечно, просто знакомые, ты скажешь тоже! Сроду у нее таких знакомых не водилось! Тут все становится на свои места — любовь великая и внезапная, я все понимаю… Ну так скажи, чего молчать? А она все ути-пути, как будто я дурак слепой…

Все, на этих словах я не выдержала.

— Ты не прав, Горюшка! — распахивая дверь, заорала я.

— Извини, — шепнул он в трубку и повернулся ко мне. — Что, ласточка? В чем дело? — тоном врача, беседующего с безнадежным больным, обратился ко мне Егор.

— Я все слышала, и ты не прав! — повторила я с нажимом.

— В чем же, дорогая?

Мне мерещится или он на самом деле разговаривает со мной как с умалишенной?

— Я этого футболиста, если хочешь знать, для тебя кадрила!

— Не понял…

В течение последующего часа я пыталась рассказать ему о Ларисе Филипповне, то и дело всхлипывая и повторяя, как я его люблю.

— Ну допустим, допустим, — повторял ошарашенно Горька, — но зачем ты знакомилась с нападающим из той команды, за которую я в жизни не болел? Ведь «Динамо» — настоящее фуфло.

Я кокетливо пожала плечиком и пробормотала:

— Я ради тебя на все готова, а ты сменил меня на какую-то старую вешалку.

Егор явно смешался и не знал, как реагировать. Вот так-то, милый, обвиняешь меня в измене, а у самого тоже скелетик в шкафу.

— Это не то, что ты думаешь, — произнес он наконец.

В общем, еще час мы потратили на выяснение отношений, только теперь оправдывался Горька, а я с видом оскорбленной невинности сидела на подоконнике. И все бы хорошо, только в памяти у меня отложилось виноватое и смущенное выражение его лица, когда я заговорила о другой женщине. Помириться мы помирились, а покоя на душе не было.

Я лежала в постели и думала о том, что моя любовь делала меня безгранично счастливой. Это я понимала не очень отчетливо, но прекрасно чувствовала. С другой стороны, любовь делала меня ужасно уязвимой. Этого я боялась, с детства не терплю боли, даже самой пустяковой. Да, заниматься самоанализом на ночь глядя не очень-то разумно, но я давно уже не претендовала на звание разумного человека. Это Горьку любовь облагородила, у него даже походка изменилась. Если раньше он передвигался нехотя, вразвалочку, словно его переполняла гордость за себя любимого и свои бессмертные творения и одновременно одолевала лень, то теперь его шаг стал быстр, элегантен и тверд. Не говоря уже о том, что исчезли манеры избалованного дитя богемы.

А я, полюбив, разом потеряла самоконтроль. Разумно мыслить не получалось, разговаривать тоже разучилась — одни нелепые вопросы да восклицания типа: «вау! ОХ! ну! ваще!» Полный бздец, как выразился недавно Владуня.

— Горюш, ты спишь? — спросила я, только чтобы прервать поток своего бреда.

— Да, — соврал любимый.

Я обняла его широкую спину, уткнувшись лицом в острые мальчишеские лопатки. Зашептала что-то, какую-то ерунду, любовную, глупую, бабскую чушь. Уже безразлично было, слушает или нет. Вдруг Горька повернулся. Обхватил мое лицо крепкими ладонями и сонно поцеловал в висок. И я подумала, нет, мне показалось, точнее сказать, все стало вдруг на свои места — моя ревность, мои подозрения, мысли о том, когда же наконец он предложит мне пожениться, все это растворилось в нежном касании его губ. Мир не перевернулся, ночь за окном оставалась такой же темной и промозглой, земля — круглой, море — соленым, луна — одинокой. Но будущее уже не пугало меня. Я просто перестала задумываться о завтрашнем дне, Егор всегда учил меня этому, и мне вдруг стало понятно, что он имел в виду. Не знаю, сумею ли я пронести это через всю жизнь или по дороге споткнусь и расплескаю, растеряю все свое знание, но сейчас оно уже мне помогло. По крайней мере, я заснула счастливым человеком.

А утром в который раз убедилась, как наивны люди в своей вере в добро, справедливость и чистую любовь.

Я проснулась раньше Горьки, напевая, приняла душ и поскакала на кухню. У меня было превосходное настроение, несмотря на то что большая стрелка часов едва подползла к шести. Даже яичница у меня не подгорела, а это уже предвещало хороший день.

Когда я вернулась в комнату, чтобы разбудить Егора, запищал его пейджер. Мне пришлось посильнее пнуть любимого, но тот никак не отреагировал. Тем временем противная пищалка все не умолкала.

— Милый, — позвала я в сотый раз, — тут твои друзья уже достали!

И стала вслух читать сообщение:

— Ты слушаешь? Значит, так. «Пусик! Я уже встала! С добрым утром!»

Егор?!

Я посмотрела на безмятежно спящего Горьку и снова перевела взгляд на сообщение. Может, ошиблись пейджером? Интересно, такое бывает? Ну придумали же, «пусик»! Кто такой этот «пусик»?! Я аккуратно положила пищалку на прикроватный столик, вышла в кухню и закурила, хотя обещала никогда больше этого не делать. Плевать на обещания, невозможно быть честной даже с самим собой! Пусик!!! Я! Уже! Встала! Кто бы это мог быть? Голову даю на отсечение, что это сообщение пришло не из Парижа, где выставлялись Горькины друзья. И это явно не Павел Геннадьевич из Горькиного журнала. И даже не алкоголик Санкин, помешанный на осирийцах, вряд ли у него хватило бы фантазии на такую шутку. А шутка ли это, подумалось мне. Я закурила вторую сигарету, в то время как в пепельнице еще тлела первая.

Из дома я ушла, так и не разбудив Горьку. Что делать, я не знала. Вернее, наоборот, знала — работать. Жить стало невозможно, значит, надо работать, только работать. Но было еще совсем рано, полвосьмого. И я поехала к Лике, вернее, к Леониду Григорьевичу, что, впрочем, было теперь одно и то же. Непонятно, что моя сестренка нашла в нем, но, похоже, это было всерьез и надолго. Как-то не верилось, что Лика не могла подождать еще немного и решилась сбежать от мамочки прямо в объятия лысого донжуана. Не иначе — любовь. От этой мысли я содрогнулась, но успокоилась быстро. Если я перестала верить в любовь, это не значит, что ее нет. Другим просто больше повезло, а я с детства была не очень удачлива.

Лика не задала мне ни одного вопроса, что в другое время, наверное, ошеломило бы меня до беспамятства. Но сейчас я ни на что не реагировала. Просто отключился в организме какой-то рычажок, и все.

— Девочки, — раздался в кухне игривый бас Леонида, — пошли завтракать, оладьи готовы.

Я не заставила себя упрашивать, мне было все равно — лопать оладьи, сидеть в кресле, лететь на Луну или гнить где-нибудь в сточной канаве. Во всяком случае, я была уверена, что разницы не почувствую.

— Ты ей сказала? — шепотом поинтересовался у своей юной возлюбленной Леонид.

— Тсс, не до этого сейчас. Видишь, у человека проблемы.

— Мы их враз решим, — Журавлев решительно рубанул крепкой ладонью воздух, — а ты скажи все-таки, а то получится, что таим.

— В БТИ когда пойдем? — спросила я, делая вид, что не слушала их перешептывания.

Невинный, казалось, вопрос привел обоих в смущение. Господи, я начинала понимать, в чем дело. Нет-нет, пожалуйста, только не это. Хотя какая разница?

— Значит, решили не продавать? — уточнила я у Леонида.

Он кивнул, счастливо улыбаясь.

Вот так, я шла к метро и слышала, как в моей голове кто-то разговаривает. Один голос что-то шептал о предательстве, второй завистливо вздыхал, третий призывал заняться делом. Итак, подсчитаем, посмотрим, так сказать, результаты сегодняшнего утра. Я потеряла любимого человека. Я потеряла клиента Леонида Григорьевича. Я потеряла сестру, потому что вряд ли Лика станет общаться со мной после того, что я высказала им обоим на кухне. Проклятая любовь! И вот уже Леонид никуда не уезжает, ничего не продает, а я, получается, два месяца просто так с ним возилась. Дырка от бублика. Не утро, а сплошные потери, и что-то подсказывало — они не последние.

Надо было позвонить Баландину.

Идея продать ему квартиру была, конечно, не так уж блестяща. Сначала я думала о том, чтобы самой вложить деньги, и попыталась посоветоваться с Горькой. Но тот еще не до конца оправился от идеи моего сумасшествия, и, хотя на фоне пресловутого халата на трех пуговицах, розысков племени осирийцев и знакомства с нападающим «Динамо» мое желание купить недвижимость выглядело вполне невинно, Егор проявил твердость.

Сначала он вообще словно ничего не понимал.

— Зачем нам вторая квартира? В твоей полно места…

— Во-первых, у меня однокомнатная, — напоминала я, — нам в любом случае придется расширяться. Дети пойдут, и все такое…

Горька реагировал исключительно на последнее слово:

— Что — такое?!

— Не пытайся скрыть за этим вопросом свое отношение к будущим наследникам!

— Ты сама поняла, что сказала? — радовался он. Я кивала, наглым образом обманывая любимого, и продолжала выдвигать аргументы в пользу своей идеи.

— Значит, во-вторых, мы покупаем эту квартиру вовсе не для расширения…

— Ясно. Все понятно. А главное — очень логично, — издевался Горька, — зачем нужно было говорить о расширении?

— Для массы. В общем, слушай, — я быстренько считала в уме прибыль (уже не по первому разу), — мы можем заработать на этом кучу денег. Начнем сами торговать недвижимостью. То есть я начну.

— Значит, кучу? Мне позволено будет узнать величину этой кучи?

Я назвала примерную сумму.

— Из-за этого весь геморрой? Я больше заработаю на фотографиях Киркорова и Бабкиной.

— Ты станешь папарацци? — возмущалась я.

— А ты — спекулянткой!

— Сейчас такого слова в природе не существует. Тебя испортил совок. И вообще, Егорушка, я не о том, — я сбавила тон и ласково взлохматила жесткие вихры любимого, — давай ты мне денежку дашь…

— На это не дам.

— А на то? — разозлилась я. — Что значит — на это? Я на «этом», как ты выражаешься, зарабатывать буду.

— Не надо, давай зарабатывать буду я, а ты будешь работать.

Перед самой дверью зазвонил телефон.

— Я проспал, — сообщил Горька, — ты почему не подняла меня?

— Мне так жалко тебя стало, — пробормотала я.

— Тебе тут Андрей звонил, сообщение на автоответчике оставил. Они тебя в налоговой будут ждать в три.

Значит, все нормально. С Андреем все нормально, Андрей не подвел. Почему так дрожат руки?

У Кожевниковой тоже дрожали руки. Она открыла мне дверь и стояла теперь в прихожей со своими трясущимися руками. Так противно стало, просто невмоготу.

— Вы чего до сих пор в халате? Мы же договаривались.

Мутным взглядом Татьяна обвела коридор, наткнулась глазами на меня и пролепетала:

— Может, на посошок?

— Быстро! В ванную! Умыться, почистить зубы! Халат долой! У вас пять минут!

Она жалобно застонала, метнулась от меня, закружила по квартире — нелепая, похмельная и несчастная. Я ненароком поймала взглядом свое отражение в пыльном зеркале. Зверское выражение моего лица могло напугать кого угодно. Мне самой стало страшно. Что происходит вообще?

Я вспомнила, сколько сил мне стоило расселить эту коммуналку. Коммуналки — они такие, фиг расселишь, упрутся рогом, и весь разговор. А клиент у меня бешеный, ему подавай эту квартиру — и знать ничего не знает. Ох я намучилась! Андрей подсказал вселить сюда алкаша. Пусть, говорит, обделается пару раз на общей кухне, или там эпилепсия его долбанет при детишках-то. Враз разъедутся, еще спасибо скажут, что избавили.

Нашла я алкаша, подселила, и ничего — даже совесть не мучила. С волками жить… Словом, цель оправдывает средства. Клиент потирал руки и готовился к переезду, а мне оставалось вытащить из коммуналки Таню Кожевникову — юную, но уже беспробудную пьяницу. Ей что алкоголик, она только рада компании. Ладно, утрясли кое-как все вопросы, хотя застать ее трезвой было почти невозможно, но сейчас мы все-таки ехали смотреть квартиру.

У подъезда нас поджидал агент, молодой парень, представившийся Александром. В квартире оказалось чистенько и уютно, кухонный гарнитур было предложено оставить, если нужно.

— Даром?! — удивилась Татьяна до такой степени, что взгляд ее стал почти осмысленным.

Я перебросилась с агентом парой фраз, еще раз договорились об условиях. Я чуть не прыгала от радости — надежда сплавить Таньку из коммуналки давно испарилась, я мучилась с этой пьяницей буквально по инерции. И вот пожалуйста…

— Мариночка, я прямо не знаю! Такая квартирка! — умилялась на улице Татьяна.

— Балкончик! Матрасик! Шкафчики! Это ж надо, это ж как мне вас благодарить?

Она вдруг резко остановилась, осененная какой-то идеей:

— А мы сейчас в магазин, а? И красненькую. А, Мариночка?

— Завтра к девяти я подъеду. И начинайте вещи собирать.

— А как же! — затарахтела она. — Соберу, все соберу.

Не слушая, я ушла вперед.

Я не хотела, чтобы этот день кончался. Пусть бы не было ночи, и мне предстояло без передышки, час за часом, снова и снова уговаривать и лебезить, угрожать и соблазнять, продавать и покупать. Лишь бы не встречаться с Егором.

Однако я точно знала, что скоро это случится. Клиенты Андрея и мой покупатель были сегодня последними, больше дел не предвиделось. А там — домой, где ждет меня мой любимый с ясными, лживыми глазами.

— Марин, да что с тобой сегодня?

Андрей смотрел на меня укоризненно, остальные тоже покачивали головами. То ли я не то подписала, то ли не там, не знаю, с чего они взъелись. Я же специально тянула время, разве непонятно? Я не хочу возвращаться, я боюсь.

— Давай подвезу, — предложил Андрей, когда мы вышли из налоговой.

— Ты торопишься? — неожиданно спросила я. — А то попили бы где-нибудь кофейку, я вымоталась ужасно.

— А когда было по-другому? — Андрей понимающе вскинул брови. — С этой собачьей работой всегда так!

Мы остановились у маленького кафе.

— Слушай, я тебя все хотел спросить, — задумчиво произнес Андрей, когда мы сделали заказ, — а что ты сама квартирой не займешься?

— В смысле?

— Ну чего вам, охота мне платить, что ли?

— За что? — не понимала я.

Андрей прикусил язык. У него был совершенно растерянный вид, мне даже стало жаль его. А потом себя, когда он сказал, в чем дело.

— Я думал, ты знаешь, я думал, что вы квартиру вместе покупаете. Еще на свадьбе мечтал погулять, и на новоселье заодно.

Я тупо размешивала сахар в чашке.

— Какой же я лопух! — сокрушался Андрей. — Так подвел человека, а? Марин, ты уж не проговорись, он ведь тебе сюрприз, наверное, хотел сделать. Вот я мудак!

Сюрприз вкупе с сообщением на пейджер и моими давнишними подозрениями насчет любовницы-старухи выглядел просто потрясающе. У самого Егора денег на квартиру нет, он потратил все свои сбережения на какую-то навороченную аппаратуру. Значит, квартиру ему покупает та дамочка, что годится ему в матери. Андрей, конечно, ничего этого не знал и искренне полагал, что подвел сейчас клиента. Риелтор наивно думал, что Егор хочет сделать мне подарок в виде шикарной двухкомнатной квартиры.

Итак, он покупает квартиру. Втайне от меня. Сначала Лелька видит его в обществе бабульки, потом странные сообщения, а та давняя встреча у дверей чужой квартиры — все в кучу. И теперь он покупает квартиру, еще несколько дней, и его не станет в моей жизни. Как пришел, так и уйдет, решая жилищный вопрос.

Мне вдруг вспомнилась жена продюсера — всклокоченная, нервная женщина, изо всех сил пытающаяся удержать свое счастье. Какой глупой показалась мне ее затея, но сейчас я прекрасно понимала бедную Аллу. Это со стороны легко судить обо всем и давать умные советы, это чужие проблемы кажутся пустяковыми. Но вот теперь мы с Аллочкой были в равном положении, и я почувствовала, должно быть, то же самое, что и она — горечь и отчаяние. Только кого подкупить мне? Андрея? Это нелепо, так же нелепо, как и Аллочкина идея дать мне денег. Я судорожно сцепила пальцы и приказала себе успокоиться. Надо думать, думать, необходимо все тщательно взвесить, а не наматывать сопли на кулак.

Я допила кофе, прочистила глотку и спросила у Андрея:

— Вы задаток уже оформили?

— Пока нет, ты же знаешь, Горька постоянно в разъездах, то-се…

— Квартирка-то хоть стоящая? — стараясь выглядеть заинтересованной, спросила я.

— Обижаешь. Неужто я знакомым буду подсовывать ерунду какую? Все чин чином, у метро, кирпич, лоджия через все комнаты…

— Ладно, не надрывайся. Можешь меня с продавцом свести?

— Зачем? — он недоуменно нахмурился.

— Сама хочу внести задаток, пусть Егорке тоже сюрприз будет.

Главное — тянуть время, непонятно зачем и что от этого изменится, но главное — тянуть! Внесу задаток, квартира Егору обломится, он никуда пока не переедет, и мы…

И что — мы?

Черт, не буду дальше думать.

Первостепенная задача — задержать его. Итак, сколько я теряю в деньгах?

— Какой задаток? — выплывая из раздумий, спросила я у Андрея.

Тот сказал и попытался было меня отговорить, а то Егор может все понять, обидится на риелтора, что тот проговорился.

— Ну сделай вид, что ничего не знаешь, ну что тебе стоит? — упрашивал Андрей. — Пускай он сам свой задаток вносит, что, у тебя деньги лишние?

— Давай так… — Решительности в моем голосе не было, но я продолжала: — Скройся пока, не показывайся ему, я найду деньги и прозвонюсь. Я быстро.

Андрей задумчиво потер переносицу:

— Что за геморрой? Пускай бы сам… Ладно, не смотри ты так, хочешь сюрприз, делай сюрприз! Сколько раз зарекался с сумасшедшими работать!

Теперь где взять деньги? Кое-какие сбережения у меня имеются, но отдавать их в качестве задатка не хотелось. А что, как останусь без Егора и без средств к существованию?! Хотя зачем мне это существование, если не будет Егора?!

Стоп, надо сосредоточиться. Сначала нейтрализовать на сегодня Горьку. Потом я, должно быть, привыкну к тому, что его правдивые глаза лгут и, как видно, лгали всегда. Я смирюсь. Но сегодня слишком трудно, нужно время.

Я послала сообщение ему на пейджер. Просто и ясно: «Не приезжай сегодня, мама возвращается из отпуска». Надеюсь, он послушается. Я смело отправилась домой и принялась думать. А что, если… Завтра моя очередная клиентка из расселяемой коммуналки оформляет сделку, и мы несем деньги в банк. Доступ к сейфу у меня будет. Восемнадцать хрустящих бумажек легко уместятся в кармане. Восемнадцать тысяч… а зачем мне такая прорва денег? Есть ведь еще задаток Уклюйко, все до копеечки лежит у меня дома. Чужие копеечки опять же, но…

Пока опустим угрызения совести. Забудем о риске, о долге и чести. Значит, возьму деньги, внесу задаток — то есть буквально отдам за просто так две тысячи баксов, я ведь не собираюсь на самом деле покупать квартиру. Допустим, внесла задаток и снова тяну время, чтобы покупатели как можно дольше пребывали в уверенности, что я вот-вот расплачусь окончательно, и отказывали Егору. Дальше не придумывалось.

От бессилия я заплакала, впервые за этот день откровений. В двери повернулся ключ, и мне стало совсем плохо. Невзирая на предупреждение, Егор вернулся, наверное горя желанием пообщаться с моей мамой. Как себя вести, я не знала. Просто уткнулась носом в его плечо и заплакала еще громче.

— Что случилось, Мариш?

— Все нормально. Ты голодный? Я ничего не успела приготовить, с ног валюсь. Такой день сегодня сволочной. Устала, просто устала…

Он что-то ласково забормотал, щекоча мне ухо своим дыханием.

— Ну успокойся, ну что ты! Твоя мама приехала?

Я помотала головой, не желая придумывать никаких объяснений. Может, плюнуть? Может, как в омут с головой? Сказать ему все сейчас и посмотреть в любимые глаза, когда он станет изворачиваться и лгать. Или не станет? Наверное, последнего я и боюсь, вдруг Горе со всем согласится, быстро соберет свои вещи, посидит на дорожку и тихо шепнет мне «пока». А потом хлопнет входная дверь, я подбегу к окну и увижу широкоплечую фигуру, размашисто удаляющуюся со двора. С тоскливым воем я разобью стекло и упаду вниз, на раскаленный за день асфальт или, быть может, на клумбы с пионами, и мое скрюченное тело будет валяться в зелени и цветах до приезда «скорой». Красиво?

— У тебя истерика, по-моему. — Егор тряс меня за плечи, а я хохотала не переставая. — Ну-ка рассказывай, что произошло! С мамой что-то? С Никой? На работе?

— Некрасиво!!!

— Что — некрасиво? Кто тебя обидел? Мариша, милая, ответь что-нибудь, а?

Я словно очнулась, отшатнувшись, чтобы лучше его разглядеть, впилась взглядом в Горькино лицо. Оно было изможденным, но каким-то светлым, искрящимся, как будто все в его жизни не ладилось, зато сама жизнь в целом удалась. Словно что-то самое главное, самое важное для него уже свершилось. Это было лицо человека, который устал и счастлив.

Он не отвел взгляда, не подмигнул мне, не улыбнулся и ничего больше не говорил. Он отнес меня в комнату, и я, совершенно обессиленная, уснула, прижавшись к нему. Среди ночи я проснулась. Голова была ясной и требовала работы мысли. Покосившись на мерно похрапывающего Горьку, я прошлепала на кухню, сделала себе кофе и разложила на столе несколько чистых листков бумаги. Надо было все еще раз прикинуть, и я, задумчиво разрисовывая схемами листы, пыталась выйти из ситуации с наименьшими потерями. Этому научила работа — выкраивать, убалтывать (и клиентов, и свою собственную совесть), угадывать и доверять интуиции, а главное — не трусить. Блеф — вот что сейчас мне необходимо, но с такими картами на руках блефовать трудно, почти невозможно, однако я рискну.

Сегодня мне было абсолютно все равно, что он подумает обо мне. Егор стоял надо мной, а я лежала, скрючившись, в кресле на кухне и смотрела на него.

— Почему ты здесь? Что случилось?

Я просто пожала плечами в ответ. Раньше я всегда заботилась о том, чтобы его мнение обо мне и моих поступках было адекватным, сейчас это не волновало. Безразлично было даже то, что я лежу в неудобной позе и, должно быть, выгляжу не лучшим образом.

— Давай я отнесу тебя в постель. — Он вздохнул, протягивая ко мне руки.

Я не потянулась навстречу, но и не отстранилась. Только один вопрос не давал мне покоя: почему Егор до сих пор здесь, со мной? Что его держит — привычка, жалость, нерешительность? Нет, не последнее, точно. Может быть, просто лень?

— Марина, что у тебя с лицом? — серьезно спросил мой любимый, опуская меня на кровать.

Я машинально ощупала лоб, щеки.

— Ты где-то далеко, и тебе там явно нехорошо, — пояснил Горька, — может, объяснишь, в чем дело?

— Все нормально.

Действительно, все нормально, он и она, утренний бестолковый разговор, сонные глаза, сонные губы, солнечные блики на простынях. Неужели это моя жизнь? Я вдруг сказала Егору, что люблю его. Он ответил нежным поцелуем, но на душе не стало спокойней. У меня было такое ощущение, словно я подглядывала за ним в замочную скважину, и еще теперь я знала, что навсегда обречена искать во всех его словах и поступках какой-то подвох. Это было сродни ожиданию обмана, еще не мнительность, не болезнь, но нечто похожее. Так, наверное, чувствуют себя мои клиенты, подозрительно рассматривая мои документы, мое лицо, мои фразы под микроскопом.

— Телефон, — обронил Егор, кивая на аппарат, который назойливо жужжал уже некоторое время. Я просто не в состоянии была реагировать на внешний мир, так как была занята препарированием собственных ощущений.

— Включи автоответчик, — посоветовал он, видимо прочитав на моем лице секундное недовольство.

— Да ладно, — вяло откликнулась я и взяла трубку.

— Привет, Марин, это Журавлев, — бодро прозвучал голос Леонида Георгиевича.

— Привет, — сказала я, даже не удивившись, хотя повода звонить мне у него, на мой взгляд, быть не могло.

— Я тут мучаюсь угрызениями совести, — весело пояснил он, — ты вчера так убежала… Лика переживает…

Ясно, Лика переживает, а сей благородный сэр решил ее утешить, выяснив, что со мной все в порядке.

— У меня все в порядке, — озвучила я свои мысли, — можете не беспокоиться.

— Марина, давай на «ты», а? Я же тебе почти родственник. Ты понимаешь, мы с Ликой решили пожениться.

— Поздравляю.

Я так и знала, кстати. Люди иногда все-таки женятся, да, иногда они делают это, едва познакомившись, не проверяя свои чувства, не загадывая вперед, просто идут в загс, и все. Признаться, я испытала жгучую зависть к сестренке.

— Мы тут подумали вот что, моя квартира слишком маленькая, это для одного нормально, а для семьи надо что-то посолиднее. Как ты считаешь?

— То есть у тебя ко мне профессиональный интерес? — усталым голосом уточнила я.

Журавлев рассмеялся:

— Можно и так сказать. Вообще-то Лика просто не знала, с какого бока к тебе подступиться. Мы же тебя подвели, как ни крути, вот и предлагаем сделку. Ты занимаешься нами, мы получаем прощение. Марин, она правда очень переживает!

Переживет, сердито подумала я, но все-таки согласилась встретиться с этими счастливыми влюбленными. Смотреть на них будет больно, но кто сказал, что в моей жизни больше не будет боли? Будет, то-то и оно, значит, надо привыкать к этому.

Егор подвез меня к дому Тани Кожевниковой, моей клиентки из коммуналки. Сегодня наконец-то мы шли в банк, чтобы положить в ячейку деньги.

Случай был трудный. Татьяна пила, как говорится, не просыхая. Так что я была вся на нервах, ожидая подвоха.

И действительно, увидев на пороге ее фигуру, завернутую в какую-то цветастую тряпку, ее отекшее, размазанное лицо с пьяными глазами, я оцепенела. Хоть и, повторяю, была готова ко всему.

— Татьяна, через полчаса мы должны быть в банке!

— Проходь!

Она попыталась сделать приглашающий жест, но, взмахнув рукой, не смогла удержать равновесия, завалилась на меня, сбила полку с обувью, швабру и медленно сползла на пол. Я стояла как вкопанная. Между тем из глубины квартиры доносился смех и удалое пение русских народных, — видимо, вечерняя гулянка плавно перетекла в веселый утренник.

Таня очнулась самостоятельно, обвела меня мутным взглядом и радостно завопила:

— Ну проходь же! Ты ведь Марина? Щас новоселье с нами справишь!

— Новоселье справляют в новых квартирах, — терпеливо пояснила я, — а вы пока еще у себя в коммуналке, в старой, запущенной, грязной дыре!

— Э! Ты чего? — удивилась Таня.

Я решительно поволкла ее в ванную, она почти не сопротивлялась, только пыталась подпеть компании и, честно говоря, этим ужасно меня раздражала.

— Заткнись, а? — С этими словами я сунула клиентку под холодный душ.

Таня взвизгнула и стала материться, отплевываясь. Потом укусила меня за палец. Мне пришлось отпустить ее, но дверь в ванную я держала под контролем.

— Дура! Так и сгниешь здесь, поняла? Нас в банке ждут, тебе только деньги осталось положить.

— Какие деньги? — насторожилась Таня, аккуратно выжимая на себе порванное в нескольких местах платье.

— За квартиру.

— А у меня нет! Нет никаких денег! Нету! Тра-та-тушечки-та-та! Нету, нету ни хрена!

И пошла вплясовую. Я не знала, плакать мне или смеяться. Хорошо еще, что настоящая судьба этих денег мне была прекрасно известна, иначе я бы просто порешила Татьяну на месте за подобные шуточки. Но парень, который вместе со мной расселял эту коммуналку, предусмотрительно держал наличку за квартиру для Кожевниковой у себя. Он не доверял ни мне, ни тем более законченной алкоголичке, даже задатка за ее долю не вносил.

— Слушай, ты как? — обратилась я к Тане. — Совсем не соображаешь или все-таки попробуешь? Мы сегодня тебе квартиру покупаем, помнишь?

— Не-а, — беспечно зевнула она, — пошли, я тебя с Колькой познакомлю. Колька мужик клевый, на гитаре играет.

Я вспомнила про компанию в комнате у Тани, и мне стало совсем плохо. Их следовало немедленно вышвырнуть отсюда, пока они не устроили пожар или что-то в этом духе. С другой стороны, мы уже опаздывали в банк, а Татьяну еще надо привести в чувство. За что хвататься в первую очередь, непонятно. Я резко развернула Кожевникову лицом к ванне.

— Залезай, будешь отмокать! И не вякай!

— Ишь ты! — удивилась она, но послушно забралась под душ, так и не сняв с себя платье, напоминающее половую тряпку.

Я решительно направилась в комнату. Здесь был важен эффект неожиданности, а еще — наглость, поэтому мне пришлось сразу же показать себя с этой стороны. Пинком ноги я раскрыла дверь. Картина, представшая моим глазам, была довольно комична. Одна из собутыльниц Татьяны мирно посапывала, уткнувшись носом в пепельницу на столе. Двое мужиков в обнимку играли на гитаре, пуская пьяные слезы от умиления. Еще парочка о чем-то спорила, причем оба при моем появлении пытались принять боксерскую стойку. Но безуспешно. В комнате стоял дым коромыслом, всюду блестели пустые бутылки, диван был опрокинут набок. Набрав полную грудь воздуха, я гаркнула:

— Ну-ка все вон отсюда!!!

На секунду повисла тишина, на пьяных физиономиях нарисовалось недоумение. Но тут же все снова разом заговорили. Один из мужиков в углу продолжал допытываться у другого:

— Ты меня уважаешь?!

— Я тобой гордюсь! — ответил другой, поддерживая обеими руками стену.

Я почувствовала, что меня сотрясает смех, скорее всего, истерический. Надо было признать свое бессилие, этот бедлам разогнать мне вряд ли удастся, значит, придется искать помощи. Лихорадочно соображая, позвонить ли Владу — тому самому парню, что покупал квартиру, — я направилась к выходу. Из ванной доносилось сиплое пение Татьяны.

Я зачем-то спустилась во двор, надеясь, наверное, на свежем воздухе немного прийти в себя. И тут чуть не подпрыгнула от радости — машина Егора стояла на месте.

— Ты что тут делаешь? — подлетела я к нему.

— Вас жду, где твоя алгоколичка?

— Совсем плоха, — призналась я, — мало того, у нее там просто вертеп, мне понадобится твоя помощь.

Егор молча вышел из машины и направился к подъезду, я засеменила следом. Мне всегда нравилось ходить позади него, как верной и послушной жене, смотреть на его широкую спину, на движение крепких бедер, на беззащитный стриженый затылок. Сейчас эти мгновения пути подействовали на меня раздражающе. Я залетела в квартиру, чуть не сбив Горьку, и, подбоченясь, встала у двери комнаты.

— Повторяю еще раз, — грозно заявила я, — выметайтесь по-быстрому!

И сделала Егору приглашающий жест ладонью: мол, очередь за тобой, милый. Тот интеллигентно поздоровался с присутствующими и предложил покинуть помещение. Ни его доброжелательный тон, ни внушающая комплекция никакого впечатления на компанию не произвели. Правда, Егора хотя бы пригласили сыграть в карты, а я даже этого не удостоилась.

— Что ты с ними цацкаешься? — прошипела я, выходя на середину комнаты и выбирая жертву. Ею стала спящая за столом женщина. Схватив пьяницу за рукав, я сильно потянула ее, выкрикивая что-то угрожающее. Мужики зашевелились, кто-то даже вспомнил о Тане.

— Ее-то уж, наверное, забрали! — забеспокоились собутыльники.

— Да не, она ученая, небось в ванне отсиживается, — угадал один из них и заискивающе придвинулся к Егору: — Вы в ванне-то смотрели?

Вероятно, компания приняла нас за ментов, все немного утихомирились и даже сделали попытку поставить на место опрокинутый диван.

— Не надо, — пресек Егор, — давайте на выход.

Я все еще старательно трясла пьяную тетку, надеясь, что из квартиры она уйдет самостоятельно, а не придется ее кулем спихивать вниз. Мужики тем временем кочевряжились, выторговывали у Горьки еще минутку, называли его «господин начальник» и стреляли у него сигареты. Он вежливо протягивал пачку. Последнее меня особенно взбесило. Отпустив тетку, я допрыгнула до какого-то тщедушного мужичка, пнула его в бок и стала подталкивать к выходу.

— Давай шевелись! — будто со стороны слышала я свой, по-ментовски сытый и раздраженный, голос.

— Марин, они сами. Марина, остановись, — попытался меня урезонить Егор.

Остальные изумленно пьяными глазами наблюдали за нами. Я пихала свою жертву настойчиво и целенаправленно, мужик только покряхтывал, когда мои тычки и затрещины попадали по назначению.

— Следующий? — тяжело дыша, спросила я, возвратясь победителем.

Почти что невменяемые собутыльники, мало что соображая, выстроились в очередь. Все тот же голос снова забеспокоился о Таньке.

— Как пить, так есть, — невнятно бурчал он, — как менты, так нет Танюхи!

— Пошевеливайся! — с садистским наслаждением командовала я и, хотя в этом уже не было необходимости, удовлетворенно отвешивала пинки.

— Марин, перестань ты драться, — уговаривал меня Егор, — убьешь кого-нибудь ненароком.

— Займись лучше бабой, — распорядилась я, — выкинь ее на площадку, и всех делов!

Когда за алкашами была закрыта дверь, я поймала на себе взгляд любимого. Он был полон горечи, так полон, что казалось, будто она сейчас прольется через край и обожжет кожу.

— Что смотришь?

— Ты была на себя не похожа!

— Ха! Ты плохо меня знаешь! С такой работой нельзя остаться нежным розовым цветком, к тому же таковым я никогда и не была.

— Была. Ты и сейчас такая, просто скрываешь это.

Я демонстративно пожала плечами.

— Самое время устраивать сеанс психоанализа!

— Я остался, думал, тебе будет приятно, думал помочь…

— Ты помог, — резко ответила я.

Егор стоял ссутулившись, я никогда не видела его таким опустошенным и безнадежно усталым. Он прятал глаза.

— Я не знал, что работа тебя так выматывает.

— Не работа! Не работа! — закричала я. — Это люди такие, и я сама такая. Ты думаешь, что я беспомощна, а это не так, я давно научилась бороться!

— С кем? — тихо спросил он.

Я неопределенно махнула рукой в сторону двери:

— С этими, например.

— Марина, это были всего лишь пьяные люди. А ты набросилась на них как на врагов. Ты бы видела себя!

— Что, очень страшное зрелище? — издевательски хмыкнула я.

Егор поднял на миг глаза:

— Ты в самом деле очень устала.

— На-пи-ла-ся-я-я я пья-на-а-а! — донеслось вдруг из ванной.

— Это Татьяна, — пояснила я, — пойду вытащу ее. Ты поезжай, мы сами доберемся. Подобные сцены не предназначены для впечатлительных творческих душ. Уж извини.

— Марина! — Его голос прозвучал отчаянно.

— Иди, Егор, иди.

Горька сердито покачал головой и остался стоять на месте.

Через минуту я выволокла Кожевникову из ванной: я видела, что она уже вполне может стоять на ногах, но теперь ей хотелось покуражиться.

— Это кто у нас такой? Что за мужчинка?

— Тебя сразу убить или дать еще один шанс? — спокойно поинтересовалась я.

Она игриво хихикнула, но, наткнувшись взглядом на мои сжатые кулаки, притворно огорчилась:

— Твой, так и скажи, че нервничаешь? Кольку не захотела… А мне и не надо! Уже одеваюсь, уже. Где брючки мои беленькие? Ты не видела? — Она выглянула из комнаты и призывно улыбнулась Егору: — А ты?

Он отвернулся.

— Ладно. Не видал и не видал, брезгуешь, значит, ладно! А вот моя кофточка.

Терпение мое было на исходе.

Всю дорогу до банка Егор молчал и старательно глушил радио бредни Кожевниковой. Она наконец поняла, что к чему, вспомнила замечательную квартирку и принялась повизгивать от радости.

— Потом на новоселье ко мне, да? Всех приглашаю.

— Потом ты едешь домой и собираешь вещи, поняла? И я не отойду от тебя ни на шаг, пока ты не переедешь.

— Поняла, не дура! — весело откликнулась она, приглаживая пятерней сальные волосы.

— Могла бы и голову помыть, — проворчала я, словно мне было дело до ее головы.

— Шампуня нет, а мыло выскальзывало. Егор прыснул.

Мы опоздали на полчаса, не больше, но Горька задержал меня еще минут на десять. Таня уже вылезла из машины, в стекло я видела ее маленькую нелепую фигурку, нетерпеливо подпрыгивающую у дверей. Она приставала к прохожим, видимо клянча сигареты. Егор что-то говорил, держа меня за руку.

— Я на работе, — пришлось напомнить мне.

— Ты не слушала меня, — констатировал он, — я тебя люблю.

— Это здорово.

— Марина, я уезжаю на неделю, быть может, на две. Я хотел бы, чтобы ты за это время…

— Чтобы я повзрослела? — перебила я, испугавшись, что он договорит и пути к отступлению у меня не будет. — Или, наоборот, поглупела и стала девочкой-паинькой? Или чтобы я научилась подставлять вторую щеку?

— Ты все сказала за меня, — грустно проговорил он.

— Ты эгоист.

— Почему? Ты меня даже не выслушала, а уже делаешь какие-то выводы. Может быть, мне лучше помалкивать, а? Ты всегда сумеешь домыслить, досказать, додумать за меня!

— Ты эгоист в любом случае, потому что ты хочешь меня переделать. А я не желаю меняться.

— Не верю!

— Тоже мне Станиславский! Все, я пошла!

— Марина, я уезжаю сегодня вечером, мы не успеем поговорить. Марина, ты не понимаешь, что… Марина, я тебя… Марина!

Его голос долго звучал во мне, переливаясь и вибрируя, заставляя все тело ныть от боли. Я вдруг поняла, что его сегодняшний отъезд — это не бегство и что возвращение — это не ловушка для него. Я знала, Егор любит меня, знала, и все.

Мы с Татьяной благополучно миновали охрану и поднялись на второй этаж. Сердце колотилось как бешеное. Я и не предполагала, что так буду нервничать. Вот сейчас она положит деньги в сейф, распишется где надо, и у меня появится возможность обхитрить Егора. Я стреножу его, возьму в заложники времени.

Влад расположился в кресле, риелтор, имени которого я не могла вспомнить, замер в напряженной позе у окна. При нашем появлении он только развел руками.

— Время — деньги, — изрек Влад с непроницаемым выражением на лице, — за полчаса я взимаю с вас сотню, Мариночка.

Я едва не поперхнулась. Личный охранник Влада метнул на меня из угла коридора предостерегающий взгляд. Будто я действительно могла наброситься на его шефа из-за этой дурацкой фразы. Не более чем фразы, хоть и похожа она была на угрозу.

— Извините, — твердо сказала я.

— Всех не наизвиняешь, — высказался мой крутой клиент, поднимаясь, — пойдемте.

Молчаливый риелтор двинулся за ним к кабинету. Этот парень мне нравился — такой незаметный, но продвинутый. Знает, чего хочет, раз сумел добиться доверенности на продажу. Его клиенты, видимо, дорожили своим временем больше, чем Влад, который все-таки не поленился сюда сегодня приехать. А ведь мог тоже оформить на меня и горя не знать.

— Таня, что с вами? — услышала я голос коллеги. Кожевникова стояла, прислонившись к стене, и тяжело дышала. Мой коллега остановился на полпути, сбитый с толку ее видом.

— Нормалек, — выдохнула она и попробовала шагнуть, но, покачнувшись, стала оседать на пол.

Я не ожидала такого подвоха, это было в высшей степени несправедливо после всех сегодняшних мучений.

— Что с ней? — лениво поинтересовался Влад, пока риелтор тащил тело Татьяны к креслу.

— Похмелье.

— С похмелья в обморок не падают, — возразил парень, устраивая Таню поудобней и профессионально щупая ее пульс, — кажется, она голодает.

— Кажется? — усмехнулся Влад. — Да это очевидно, тут же только кожа да кости. Зато пьет как лошадь.

— Вы что, врач? — зачем-то поинтересовалась я у Александра — имя подпрыгнуло в памяти, будто заводная игрушка.

— Учился когда-то, — нехотя признался он, водя пальцами по ее шее.

На вид парню было около двадцати с небольшим.

— Надо бы в больницу, — задумчиво сказал он, — хотя там ей только хуже сделают.

— Какая больница? — всполошился Влад, до которого наконец дошло, к чему идет дело, — я что, просто так тут полчаса проторчал.

— Уже сорок пять минут, Владислав Игоревич — уточнил из угла бесцветный голос охранника.

Босс вздрогнул и тихо заматерился, вышагивая из угла в угол.

— Может быть, еще удастся привести ее в чувство? — с тлеющей надеждой спросила я.

В ответ промолчали: у меня зазвонил мобильный. Я отошла в сторонку и услышала голос Андрея. Он не стал тратить время на приветствия, сразу спросил, достала ли я деньги.

— Подожди пару дней, ладно? — торопливо попросила я. — Тут все намази, правда! Тем более Егор уезжает, он тоже не сможет сейчас внести задаток.

— Он звонил мне. Готов хоть сейчас привезти деньги и все оформить.

Я почувствовала, как покрываюсь испариной.

— Ты же обещал! Ты обещал, что не будешь пока с ним разговаривать. Послушай, вы все равно сегодня не успеете. Скажи, чтобы после поездки оформлялся, а? Ну пожалуйста!

— Марина, ты понимаешь, что делаешь?

— Понимаю, — соврала я, — спасибо тебе.

Он отключился, и мне стало немного легче. Во всяком случае, несколько дней форы у меня было. Я, конечно, надеялась провернуть все сегодня, но кто же знал, что Кожевниковой приспичит падать в голодной обморок?

— Ну как она?

— Рафик отвезет вас, — брезгливо сощурился Влад, — Александр останется, а вы как хотите. Имейте в виду, Марина, каждый день отсрочки скажется на вашем кошельке.

— На моем?! — возмутилась я. — Разве это я валяюсь без сознания?

— Прекратите! — неожиданно властно сказал Александр. — Тут женщине плохо, а вы деньги считаете! Успеется еще!

Влад бросил на него презрительный взгляд, должно быть означающий, что счет денег удобен в любое время и при любом количестве жертв. Я побоялась себе признаться, что тоже близка к этому — пренебречь всем, когда речь идет о наживе. Не об этом ли пытался сказать мне Егор? Нет, я тряхнула головой, сбрасывая наваждение, я вовсе не такая. Жесткая, верно, циничная, может быть, но на отморозка я не похожа и делить добычу у свежего трупа не стану. Отойду подальше.

Я знала, в последнем замечании было столько же правды, сколько иронии.

— Откачайте ее до завтра, — приказал Влад, — мне нужна моя квартира как можно быстрее! Раф, вызови мне такси, я буду ждать в ресторане на углу.

Рафик, который дернулся было помочь перетащить Таню до машины, послушно достал телефон. Мы с коллегой подняли Кожевникову. На выходе охрана долго не выпускала нас, в то время как надменный Владислав Игоревич прошел мимо, шелестя банкнотами и поигрывая чисто выбритыми скулами.

Мы прислонили Таню, которая уже пыталась открыть глаза, к стене здания и застыли в ожидании шофера.

— Саш, справишься один? — спросила я заискивающе, когда мы подъехали к дому Кожевниковой. — А то у меня еще сегодня клиенты.

— У меня тоже, — бесстрастно заявил он.

Я пристыженно смолкла, ощущая глухую ярость. Сделки нет, денег нет, к Лике с Журавлевым не успеваю, к отъезду Егора тем более.

— Да иди, иди, — пробурчал Александр, — я пошутил.

Я рванула со двора, не дожидаясь, пока они вытащат Кожевникову из машины. Может, надо было остановиться и помочь, придержать двери, например? Промелькнув в голове, этот вопрос растаял без следа — ли угрызений совести, ни стыдливых оправданий. В моей броне не осталось ни щелки, ни лазейки, самой крошечной, чтобы какие бы то ни было отвлекающие моменты смогли проникнуть сквозь нее. Я вдруг испугалась, что это и есть реальность. Вся правда в том, что я действительно стала такой, не жизнь изменилась, не люди вокруг, это я сама прогнулась и подладилась. И главное, самое главное заключалось в том, что мне почти нравилась моя новая маска. Во всяком случае, я чувствовала, что уже не в состоянии ее снять, даже если захочу!

Я сидела на кухне у Журавлева и купалась в волнах чужой любви. Лучи, пронизывающие пространство, исходили от Лики — теплые, ровные, от Леонида — обжигающие и безоглядно щедрые.

Они смотрелись вместе очень гармонично, и, думая об этом, я невольно отвлекалась от собственных переживаний. Мой взгляд был бесстыдно любопытен, когда я смотрела на Лику, с рассеянной нежностью гладящую Журавлева по волосам, или на его улыбку, обращенную к ней.

Они вовсю старались быть вежливыми и вовлекали меня в разговор, поминутно спрашивая мое мнение о будущей квартире, о расценках, потом — о месте и времени свадьбы, о том, чтобы провести медовый месяц, и даже — о господи — об именах их будущих детей. Я сказала, что мечтала провести медовый месяц в Италии.

— Почему? — спросила Лика, к дотошности которой я уже успела привыкнуть.

И я не могла объяснить (ибо придумала эту мечту минуту назад), как не могла признаться, что на самом деле боялась даже мечтать о медовом месяце. Правда, когда страх этот улетучивался, мне виделись горы, по которым мы с Егором поднимаемся к облакам или слетаем вниз на лыжах, виделись реки, несущие нашу лодку к счастью, виделось море, острые камушки, впивающиеся в голые ступни, песок на зубах, загорелые плечи Егора, на которых я буду сидеть, болтая ногами, словно первоклашка. Но не могла же я признаться своей сестре и ее жениху в том, что медовый месяц для меня это фантом, эдакий единорог. Мечтать о нем больно, не мечтать — невозможно, пережить его — страшно. Я не хочу переживать, я хочу жить. И вместо медового месяца мне представлялась большая пустая квартира, матрас на полу, невыносимая жара, порывы ветра-спасителя в занавесках, сшитых собственными руками. Мы сидим на матрасе, изнывая от жажды, и Егор слизывает капельки пота с моего лба. Мы старимся, не сходя с места, вот так — голышом, в жаре, на полу огромной, гулкой квартиры, где эхом разлетаются слова и движения. Приходят наши дети — умные, славные, чужие ребята, — приходят и уходят, потому что мы никого не ждем, нам хватает друг друга.

Это не было счастливой, идиллической картинкой, просто я так видела нашу жизнь. Или хотела видеть? Что бы я делала без своей работы? Каким бы стал Егор без фотоаппарата? Я прекрасно понимала, что социум давит на нас, что деньги, обязанности, люди, окружающие нас, никогда не исчезнут. Поэтому я предложила Лике поехать в Италию.

— А что с квартирой? У тебя на примете ничего похожего нет? — перешел к более обыденной теме Леонид.

Мне тяжело дался деловой тон, которым я ответила:

— Надо прикинуть. Вы хотите трехкомнатную, этаж любой, район тихий. Я посмотрю, позвоню кое-кому, кое-что есть.

— Хватит о делах, — взмолилась Лика, — вы уже по десятому разу это обсуждаете.

— Хорошо, милая, — послушно отреагировал Журавлев, прикасаясь губами к ее ручке, — я сейчас.

Он исчез в комнате, а сестра зашептала мне доверительно:

— Представляешь, ни на минуту не можем расстаться. Я не согласилась переезжать в Америку, он остался! Я не хожу в университет, хотя именно из-за учебы отказалась от Америки, а Леня забросил работу. Сидим дома, как сурки. Он такой ненасытный.

Глупо хихикнув, она оттопырила ворот рубашки, демонстрируя мне следы страсти — полоску едва заметных поцелуев-укусов вдоль шеи.

— Забывается, впивается так, будто боится меня отпустить…

Я изобразила восхищенное изумление, стараясь не выдать истинных чувств. Обижать Лику не хотелось, но единственным желанием сейчас было наорать на нее. Неужели я сама выгляжу так смешно и глупо, когда говорю о Горьке?! Как это нелегко, если смотреть со стороны. Приторные улыбочки, ласковые прозвища, ежесекундные, властные и неуверенные прикосновения. Будто переслащенный чай, кажется, всего чересчур, всего слишком. Я понимала, что оба искренне влюблены, что им действительно необходимо касаться друг друга и обмениваться нежными улыбками, но выглядело это так, словно они играют в дешевом мыльном сериале и переигрывают.

— Держи аванс, — услышала я.

Журавлев стоял передо мной, протягивая пачку банкнот.

— Сразу оформляй, ладно? А то ведь я знаю, как бывает, — он подмигнул мне, — под расселение нужны же деньги, а? То-то, держи. Мы хотим побыстрее переехать…

— И начать новую жизнь? — хмыкнула я.

— Ага, — радостно подхватила Лика, — затем грандиозный ремонт, я хочу все сделать по-своему, сама сошью занавески, покрывала на кресла.

— Марин, ты знаешь, она потрясающая швея! Я говорю, зачем тебе этот юридический, вышивала бы крестиком! Она у меня умница!

Я определенно опасна для окружающих. Мне нестерпимо хотелось столкнуть их лбами или шваркнуть тарелку об пол, чтобы хоть как-то разрушить эту томную негу, счастливое, глупое умиление на лицах. А ведь еще пару дней назад я радовалась за сестру.

— Я пойду, простите. У меня еще клиенты в три часа.

— Давай мы тебя подвезем, — поспешно, с искренней доброжелательностью предложил Журавлев.

— Спасибо, не стоит.

Я видела, как он обрадовался и как на лице Лики мелькнуло облегчение. Они были рады мне, но мой уход означал для них только одно — уединение. Они останутся вдвоем и будут любить друг друга. А зрители? Они хоть и возбуждают, но как приятно опустить занавес. Итак, прощайте, милые, скучные, глупые влюбленные!

На улице мне в голову пришла неожиданно здравая мысль — попросить денег взаймы у Журавлева. Вот так просто — не искать, не воровать — спросить в долг. Я даже сбилась с шага. Но представить, что сейчас нужно будет вернуться в эту квартиру, пропитанную чужим вожделением, было невыносимо. Позвонить попозже? Тут мне вспомнилась поговорка, мамина любимая, насчет того, что берешь чужие деньги, а возвращаешь свои. Да и вообще, одалживаться я не привыкла. Голосок внутри меня, довольно громкий и противный, вдруг оборвал мои размышления. Конечно, заявил он, одалживаться ты не привыкла, а красть — это для тебя раз плюнуть. Действительно, посмотри правде в глаза, Марина Викторовна, ты собираешься украсть, взять чужое, чтобы купить себе надежду. И пусть, глупо ответила я самой себе. Другая мысль заставила меня снова сбиться. Может быть, проще взять деньги Журавлева? Тоже задаток, даже большая сумма, тот же долг, в конце концов, только он об этом долге не будет знать. Чего уж проще — сказать, что не подобрала пока подходящей квартиры, и тянуть время. Опять это — тянуть время! Сколько можно откладывать час расплаты?!

Пусть это выглядит абсурдно, подумала я, но решение уже принято. Раз я смогла через это переступить, мысленно уже совершив грабеж, значит, надо идти до конца. Тем более что взять у близких значительно труднее, чем у чужих, не стану я усложнять себе задачу!

Зазвонил мобильный, и я услышала голос, который успела уже подзабыть.

— Марина, что-то вы пропали, — посетовал Уклюйко, — как там наши дела?

Вообще-то за последнее время я привыкла думать, что деньги, отложенные на доплату и задаток, принадлежат мне. Я настолько увлеклась, продумывая свой идиотский план мнимой покупки квартиры, что просто забыла, где реальность, а где игра моего воображения. Наверное, я даже специально откладывала тот момент, когда мне придется передать деньги покупателю.

— Так этот Разумов пропал куда-то, — быстро отреагировала я, — секретарша говорит, что на Карибы умотал.

— Как — умотал? — расстроился Эдуард. — Ему, что, квартира не нужна?

— Стало быть, не так срочно, как вам.

— Мне тоже не срочно, но хотелось бы какой-то определенности, — твердо заявил продюсер, — а то что же получается…

— Не волнуйтесь, Эдуард, вот он вернется, и все быстренько уладим. Пара недель ничего не решит.

Уклюйко попрощался со мной недобрым тоном, но меня это не расстроило. Я пришла к решению — не буду брать деньги у несчастной алкоголички, лучше позаимствую их на время у продюсера. А что, неизвестно еще, на самом деле, когда появится его покупатель, быть может, я успею провернуть все свои дела, потом заработаю и отдам. Наверное, звучало это дико, но я верила, что все у меня получится.

Эта Эльмира оказалась просто стервой. Взяла и снова отменила встречу, хотя накануне категорическим тоном требовала, чтобы я занялась ее квартирой немедленно. Раньше я, кстати, ни за что бы не позволила разговаривать с собой в подобном тоне, но клиентка, судя по описанию квартиры и небрежно-властным ноткам в голосе, была чрезвычайно богата. А мне позарез нужны деньги, речь даже не о задатке, я просто-напросто выбилась из бюджета. Каждый месяц обещаю подарить себе машину, что-то даже удается откладывать, но потом всегда приходится потрошить эту заначку. Транспорт, дорогие сигареты, то-се. Я быстро привыкла к хорошим деньгам, которые имела с каждой удачной сделки, я привыкла к хорошей жизни, к ресторанам, такси, к лишней паре колготок, валяющейся просто так в шкафу. Это казалось мне верхом благополучия. Но из бюджета я все же выбивалась довольно регулярно, впрочем, никакого бюджета и не было, просто кончались бумажки в кошельке, потом они кончались в шкатулке на прикроватном столике, потом разводил руками Егор. Мы жили на широкую ногу, и я не видела в этом ничего предосудительного. Но эта «новая русская» меня разозлила. Она позвонила и перенесла встречу на завтра, что в общем-то было не так страшно, но мне почему-то стало жутко обидно. Ненавижу, когда путают мои планы, к тому же я была настроена прямо сегодня выбить из нее немного денег на непредвиденные расходы. Такие дамочки обычно легко ловятся на это, вешаешь им лапшу по поводу тяжелой жизни риелтора, бесконечных передвижений по городу, предоплате за услуги и так далее. Собственно, именно так и обстоят дела, за исключением того, что клиент вовсе не обязан оплачивать работу риелтора до внесения задатка. На деле это называется работать вхолостую, но многие опытные агенты умудряются с каждого нового клиента сорвать куш еще до того, как дадут объявление или найдут покупателя по своим каналам. В каждой профессии есть место творчеству, это непреложная истина.

Благодаря капризной дамочке мне предстояло несколько свободных часов, тоскливых и безнадежно пустых. В квартире плавал тополиный пух и едва уловимый запах одеколона: я поняла, что Егор уехал совсем недавно. Возможно, мы разминулись во дворе. Не знаю, что мне там пришло в голову, я ринулась к окну в кухне, не разуваясь, и наполовину высунулась в городской июль. На остановке жарился народ, от асфальта шел пар, странно, что я не замечала жары, путешествуя по улицам. Сейчас, всматриваясь в прохожих, я ощущала, как солнечные лучи пронизывают их тела, как томный, тяжелый смог ложится на их плечи. Егора не было на остановке. Я отошла от окна, прикрыв уставшие глаза ладонью.

Назавтра я проснулась позднее обычного, вся разбитая, и поспешно вышла из дома. Мне нужно было обмануть себя, загружая работой и всякими отстраненными мыслями. Последнюю крупную купюру я разменяла, добираясь до богатой клиентки на такси.

Квартира оказалась просто шикарной — четверка с евроремонтом, высокие потолки, внушительные двери, консьержка в подъезде.

— Эльмира Анатольевна, — еще раз представилась хозяйка, встречая меня в огромном холле, — проходите.

Мне стало совестно за свои кроссовки и протертые на коленках и заднице джинсы. Эльмира — худенькая, с элегантной прической и крупными губами на узком лице — была одета в стильный брючный костюм из, казалось, невесомого шелка, ее макияж был безупречен, маникюр — свеж, а пальцы унизаны дорогими, но неброскими кольцами.

— Я бы хотела продать эту квартиру, — приступила она сразу к делу и назвала сумму, вполне реальную, я бы даже сказала, скромную. Мне стало ужасно любопытно, почему такая стильная, благополучная женщина продает недвижимость. Забавно, что чужая жизнь вызывала во мне такие сильные эмоции. От нетерпения я даже заерзала в кресле, не в состоянии ни оглядеться как следует, ни усесться поудобней.

Такую — растрепанную, с жадными глазами — увидел меня молодой человек, шагнувший в комнату.

— Добрый день, — хмуро поздоровался он.

— Это мой сын, — обрадовалась непонятно чему хозяйка, — Олег, это риелтор, Марина. Ты очень вовремя поднялся, приготовь нам чайку, пожалуйста.

Он секунду смотрел на мать непонимающе, потом перевел взгляд на меня. У него были светлые глаза, он производил впечатление уставшего от жизни принца голубой крови — тоненький, очень изящный, с выражением скуки на красивом лице.

— Мне кофе, если можно, — сказала я.

Олег кивнул и вышел. Мы с его матерью принялись обсуждать условия продажи. Мои прозрачные намеки на предоплату за услуги она приняла вполне благосклонно.

— Этого будет достаточно?

Несколько купюр оказались у меня под носом на маленьком журнальном столике.

— Вполне, — кивнула я с важным видом и хищно сгребла деньги.

Мне почему-то вдруг стало ужасно весело. Это был милый дом, хозяйка, хоть и капризничала, казалась симпатичной. Вернулся Олег с подносом, на котором стояло три чашки. Эльмира Анатольевна взглянула на него недоуменно, когда он устроился в кресле напротив меня, с деловитым видом поправляя галстук.

— Олег, тебе будет скучно, — медленно произнесла она.

— Ничуть, — по-светски ответил он, улыбаясь. Ему было лет двадцать пять-двадцать шесть, и в глаза сразу бросалось его хорошее воспитание, уверенная манера держаться, прямая осанка и медленная, несколько ленивая речь. Он задал мне пару вопросов, я со смешанным чувством досады и самолюбования пустилась в объяснения. Эльмира Анатольевна безмолвствовала: кажется, ее все это ужасно раздражало, но, как человек воспитанный, она не проявляла своих эмоций.

Очень вовремя раздался телефонный звонок. Я подумала, Олег подойдет, но хозяйка сама решительно встала:

— Я поговорю из другой комнаты, простите.

У меня вдруг возникло такое ощущение, что я попала на светский раут.

— Моя мать ужасно манерна, не правда ли? — осведомился Олег, когда за ней закрылась дверь.

— Вы преувеличиваете, — в тон ответила я. Глядя на него, хотелось спрятать протертые места на джинсах и провести рукой по волосам, успокаивая непослушные пряди. Моя небрежность во внешнем виде никогда еще так меня не смущала. Я не впервые попадала в роскошную квартиру, где привыкли сервировать стол к обеду и говорили друг другу «благодарю» вместо простецкого «спасибо», однако сейчас я чувствовала себя крайне неловко. Этот паренек, в чьих глазах я явственно видела снисходительность вкупе с вялым любопытством, как будто призывал меня переодеться в бальное платье и податься в девятнадцатый век. С другой стороны, было в нем многое от сегодняшней молодежи — цинизм, быть может, или пресыщенность?

Вошла хозяйка. Я неожиданно подумала, что отец Олега, должно быть, настоящий красавец: нелегко было уравновесить банальность ее лица.

— Мам, я тебе нужен? Хочу проехаться до магазина.

— Поезжай, мы только что договорились с Афанасием встретиться. Он подвезет меня.

— До свидания, — откланялся Олег.

Спустя минут сорок я стояла на остановке под проливным дождем. Благословенные, долгожданные капли стекали за воротник, лужи покрылись пузырями, и я едва не плакала. У меня были деньги, чтобы поймать такси, оплатить счет в любом ресторане… Но еще у меня были и опасения: ни тому, ни другому я не верила до конца. Мне предстоял день одинокой женщины, потом вечер, потом ночь, потом все смоет дождем.

Я подняла руку, собираясь остановить такси, как вдруг подкатил маленький, низкий автомобиль, какая-то шикарная иномарка, судя по всему. Олег открыл дверцу:

— Может, я вас подвезу? Я как раз еду на работу.

Я поняла, что он прождал меня почти час, выдумав поездку в магазин, но его заговорщицкий вид растрогал меня.

— Я вас не очень задержу?

— Что вы, у меня уйма времени, — откликнулся он, лихо сворачивая в проулок.

— А как же работа? Кстати, кем вы работаете?

— В одной юридической конторе. Если вам будет нужно обойти закон, обращайтесь, сделаем.

Вид у него был в эту минуту донельзя комичный.

— Спасибо, — как можно серьезнее ответила я. Стоило мне достать сигарету, как Олег протянул зажигалку, не отрывая, впрочем, взгляда от дороги. Кисти рук у него были худые, мальчишеские и забавно вылезали из рукавов пиджака. Я хмыкнула, на секунду представив, как он ведет какой-нибудь бракоразводный процесс, беспрестанно взмахивая тонкими руками.

— Договорились с мамой? — спросил он.

— Да, все отлично. — Я ни с того ни с сего вдруг призналась, что его мать очень помогла мне в финансовом отношении. — Она у вас просто замечательная, — чуть заискивая, добавила я.

— Да ладно, вообще моя старушка жадина, каких свет не видывал! Просто углядела в вас какую-то выгоду, и все, это она умеет.

— Вы снова непочтительно отзываетесь о матери, — мягко пожурила я, стараясь не рассмеяться над его обвинительным тоном, — так нельзя говорить о родителях.

— Мне не пять лет!

— А сколько?

— Двадцать семь. А вам?

— Нескромно, но я отвечу. Тридцать два.

Олег присвистнул так непочтительно, что я всерьез рассердилась. Глупый мальчишка, что он понимает в женском возрасте?! Внезапно он остановил машину и уставился на меня:

— Правда, тридцать два? Я бы ни за что не сказал, но это не страшно, то есть я хочу сказать, что… — Он запутался, и было видно, что такое с ним происходит нечасто. Мне снова стало смешно.

— Он всегда так? — кивая на мое лицо, спросил Олег.

— Кто?! Что? — дрожа от смеха, не поняла я.

— Ваш подбородок, он смеется быстрее вас. Так забавно дрожит.

В голосе, в глазах этого мальчугана было столько нежности, что мне стало неловко. Даже дыхание сбилось. Я отвернулась к окну и попросила, чтобы он следил за дорогой.

— Но мы ведь не едем, — возразил Олег.

— Так поезжайте!

— Хорошо, — сказал с надутым видом и небрежным жестом откинул назад прядь темных волос.

Молчание длилось несколько секунд, Олег вдруг спросил светским тоном:

— Вы не согласились бы поужинать со мной? Давно никто не делал мне таких изысканных предложений. Но мальчик двадцати семи лет? Богатенький сынок «новых русских», с полным набором благ — готовая невеста, престижная работа, загородный дом с искусственным филином на искусственной сосне. Я ответила, что очень занята и что сильно устаю. Просто падаю с ног и засыпаю, не разуваясь.

— И не раздеваясь? — с лукавой усмешкой уточнил он.

Должно быть, Олег пользуется бешеным успехом у женщин, подумалось мне. Броская, изящная красота вкупе с родительскими миллионами делали его неотразимым. На мне этот юный похититель сердец оттачивает мастерство, — видно, кто-то сказал мальчику, что опытные взрослые дамы непросто попадаются в сети.

Я сочла за лучшее не отвечать ему. К тому же мы уже подъезжали к моему дому, о чем я, разумеется, не торопилась ему сообщать.

— Мне сюда. Клиент меня уже ждет, так что я побегу. Удачи вам!

У подъезда я обернулась. Олег смотрел мне вслед, неподвижно стоя у машины.

На всякий случай я позвонила Кожевниковой, хотя вчера вечером Саша категорично заявил мне, что она не поднимется еще несколько суток.

— Пьянство, голодуха, а тут еще недавно аборт был. Сама понимаешь, девочка не новенькая.

— Ты с ней останешься? — спросила я.

— Да, ночку посижу, а завтра к ней тетка приедет. На сей раз мне и ответила та самая тетка.

— Лежит, — коротко отчиталась она, когда я объяснила, кто я такая, — а Сашок убег за продухтами. Я ей травок навезла, теперь подымется.

Господи, мне ведь точно надо знать, когда она «подымется».

— Тут Сашок прибег, — сообщила тетка и передала трубку риелтору.

— Ты чего, еще там? — не удивляясь, спросила я, в последнее время мне все чаще встречались люди, готовые на неожиданные поступки.

Александр что-то пробурчал насчет совести и клятвы Гиппократа.

— Ты риелтор, а не врач, — напомнила я.

— Знаешь, я собираюсь с этим завязать, — задумчиво произнес он, — на фиг, надоела эта собачья жизнь, носишься с высунутым языком, всем стараешься угодить. У меня ведь красный диплом, между прочим.

Тут уж я удивилась:

— Сколько же тебе лет?

— Двадцать пять, представь себе, а что? Выгляжу салагой, да?

Ты и есть салага, подумала я.

— Брошу, — убеждал меня тем временем Саша, — и тебе советую, через год-другой превратишься в Змея Горыныча, будешь на людей бросаться. Видел я таких…

Я знала, что не брошу. То ли силы воли не хватало, то ли, наоборот, было чересчур много. Своей работой и независимостью я давно уже ничего никому не доказывала, но я привыкла к тому чувству комфорта, уверенности, значимости, которое она мне давала. Что мне, крестиком, что ли, вышивать или училкой в школу?

Не успела я повесить трубку, как телефон снова затрезвонил.

— Это номер такой-то? — отрывисто поинтересовались на том конце провода.

— Да, — не стала отпираться я.

— С вами будет говорить Казань. Какая честь!

— Алло? Девушка, вы меня слышите?

Голос был знаком, но кто это, я вспомнить не могла.

— Алло? Мы тут с Сеней решили, что надо вам позвонить…

На мгновение мне показалось, что я сейчас расхохочусь. Все внутри подпрыгнуло, сердце заколотилось словно бешеное. Нет, только со мной происходит такое!

— Вы нас извините, девушка. То есть меня. Это я вам звонила, помните?

Еще бы не помнить! Истерические всхлипывания уже начали сотрясать мое тело, и я ничего не ответила.

— Я первую цифру в номере неправильно записала. Вы представляете, столько денег потратила на эти карточки дурацкие, а все зря! Сеня сказал, что к сестре уехал, а я думала…

— Господи, так вы все это время из Казани звонили?!

— Ну да.

Вот тут меня прорвало на полную мощь! Не знаю, смеялась я или плакала, но делала это долго и громко. Трубка выскользнула из моих вспотевших ладоней, а я все сотрясалась в истерике.

Потом, много позже, уже успокоившись, поужинав, я сидела перед телевизором и размышляла. На экране кипели страсти, кто-то кого-то ревновал, убивал, шантажировал — и все это было почти как в действительности. Или не почти? Мне вспоминалась Алла, которая пошла на унижение ради мужа, угрожала мне и искренне полагала, что деньги смогут решить все ее проблемы. Мне представлялась женщина из Казани, всю зарплату потратившая на переговоры — бессмысленные и бесполезные. Я потешалась над собой — уязвимой и не имеющей представления о том, что делать дальше. Мой план казался глупым, но по-женски логичным, если учитывать опыт моих знакомых. У них же все получилось. Хотя нет, Алле вряд ли удастся вернуть мужа. С другой стороны, если я не отдам вовремя деньги…

Мои размышления прервал звонок в дверь.

— К тебе, как всегда, не пробиться! — обвинила меня Лелька, вместо приветствия тыча мне в грудь длинный накрашенный ноготь. За ее спиной я увидела обеспокоенное лицо матери. Как же я забыла? Именно сегодня я должна была встретить ее в аэропорту: сообщение об этом трижды записано на моем автоответчике, да еще над зеркалом в прихожей висит памятка. Но… бороться со склерозом бессмысленно.

— Прости, мамочка.

Она пихнула Лельку в глубь коридора и вцепилась в меня крепким объятием.

— Ну ладно, ты забыла о дне рождения Мишки, — рассуждала тем временем подруга, — ладно, ты забыла о моей свадьбе, но о родной-то матери как можно?

А главное — оба телефона или молчат, или заняты. Пейджер Егора отключен. Вот что хочешь, то и думай.

— Погоди-ка, — встрепенулась я, — ты что, опять замуж выскочила?

Лелька посмотрела на меня подозрительно, а мама жалостливо.

— Не переживай, я как раз тебе приехала напомнить. Ты еще не совсем потеряла ощущение времени, а? Сейчас конец июня, свадьба назначена на пятое августа, успеешь прийти в себя? Мне понадобится твоя помощь.

Я кивнула, и мы пошли на кухню пить чай и обсуждать планы на будущее. Мне показалось, мама с облегчением констатировала отсутствие в квартире Егора. Они с Лелькой обменялись понимающими взглядами, но я промолчала, не желая портить себе настроение. Не объяснять же им, что любимый уехал в очередную творческую командировку, а не бросил меня окончательно. Последнее, впрочем, очень скоро случится, но зачем страдать заранее? С удивлением я услышала в себе рассудительный и спокойный голос, призывающий к беззаботности. Он звучал убедительно и беспечно, и мне захотелось подчиниться ему.

Лелька с мамой просидели у меня довольно долго, и мне приходилось с трудом сдерживать зевки и делать вид, будто я увлечена беседой о свадьбе подруги. Они, должно быть, и заметили что-то, но ничего не предпринимали, и это меня полностью устраивало. Правда, в какой-то момент меня охватила глухая ярость — моя собственная мать с большим удовольствием рассуждает о Лелькиных проблемах, но то ли брезгует, то ли боится спрашивать о моих.

Выходит, когда мне стало по-настоящему тяжело, все вокруг упорно не желают этого замечать.

Когда они ушли, мной овладела беспредельная тоска. Я корила себя за то, что не задержала ни маму, ни подругу, не повисла у кого-то из них на шее и не разрыдалась. Бессонная, одинокая ночь предстояла мне. За эти долгие, муторные часы я много передумала, но до определенной черты — дальше я думать боялась. А может, просто устала. Всем горестям мира, тревогам и страстям, что захватили меня в последнее время, противостояло мое равнодушие, уже ненамеренное.

Даже звонок клиента не порадовал меня, хотя в другое время от подобной удачи я заплясала бы вокруг телефона. Дело в том, что звонили по поводу квартиры Эльмиры. На моей памяти такое случается впервые — только сегодня я повесила объяву в Интернете — и вот пожалуйста. Покупатель буквально на блюдечке с голубой каемочкой. После недолгих переговоров было решено встретиться завтра вечером — с утра клиент решал какие-то деловые вопросы. Я не настаивала — хоть отосплюсь, а вообще мне все было по фигу, как выражаются Лелькины девчонки. Ясно, что бизнес пошел на лад, ну и что с того? Даже мысль о том, что я могу заработать на этом приличные деньги и не пачкать руки воровством, не радовала меня. Наверное, душа испугалась перегрузки и поспешно спряталась за стеной безразличия. Слишком много всего случилось за последнее время, и эмоции, раньше бившие из меня фонтаном, теперь будто заморозились, покрылись коркой льда.

Возможно, именно поэтому я ничуть не удивилась, когда на следующее утро увидела у своего подъезда Олега. Он стоял, засунув руки в карманы широких белых брюк, и казался очень юным и элегантным. Этакий маленький принц.

— Доброе утро, Марина.

Я кивнула. Я не стала спрашивать, что он тут делает — расскажет сам, мне вообще лень было что-то говорить и уж тем более копаться в душе этого молодого франта.

— Вы завтракали?

Я снова кивнула, хотя ничего еще не ела с утра. Просто кивок был короче, чем отрицательное покачивание. Осознав причины этого глупого жеста, я испугалась не на шутку: неужели моя апатия зашла так далеко.

Я посмотрела на Олега почти умоляюще.

— Давайте я отвезу вас куда нужно, а потом погуляем. Хотите?

Я пожала плечами, чувствуя себя абсолютно беспомощной. Мне ничего не хотелось на самом деле, и этот факт чуть ли не сводил меня с ума. Изо всех сил я старалась испытать хоть какое-то желание, но ничего не получалось: мне было все равно — стоять ли у подъезда с юным красавцем, дожидаться ли звонка от Егора в пустынной квартире или разговаривать с клиентами. Хотя нет, последнее мне сейчас претило. Слава богу, что сегодня у меня почти свободный день. Если только Кожевникова не придет в себя настолько, что будет готова отправиться в банк. А иначе о работе можно и не думать.

— Так что насчет прогулки?

Я встрепенулась. Передо мной стоял один из тех парней, которые уверены, что весь мир у их ног. Прогулка с этим незнакомым мальчиком, должно быть, получится ужасно тоскливой…

— Я отвезу вас домой, как только пожелаете, — быстро произнес он, вероятно заметив скуку на моем лице.

— Дел у меня нет, — задумчиво произнесла я.

Он вдруг подхватил меня под руку, и так мы дошли до его машины. Олег предупредительно распахнул передо мной дверь. Я вспомнила, как Горька делал это раньше — неуклюже и смущенно. Потом и вовсе перестал. Его манеры, вернее, их отсутствие ничуть не обижало меня, скорее мне было бы неприятно, если бы он продолжал только из-за того, что так принято, подавать руку, зажигалку, отодвигать для меня стул в ресторане. Он забывал, и его рассеянность казалась естественней, чем галантность этого мальчика. Должно быть, все дело в проклятом совке, который воспитал меня и долгое время уверял в бесполости советских граждан. Светские манеры в то время, когда я была девчонкой, казались чем-то смешным и вульгарным. А сейчас они входили в моду, Олег шел в ногу со временем, а я нет, вот и растерялась от его предупредительности. Словно желая окончательно сбить меня с толку, он сказал:

— Вам удивительно к лицу эта рассеянная улыбка. Вы сейчас похожи на школьницу у доски.

Оказывается, я улыбалась?

Олег завел мотор, а мне так и не удалось вспомнить, когда я сказала «да», когда согласилась на эту дурацкую прогулку. Всю дорогу я молчала и даже не поинтересовалась, куда мы, собственно, направляемся. Зато Олег болтал без умолку, продолжая строить из себя утомленного жизнью великого грешника. Должно быть, у него масса поклонниц, лениво подумалось мне. Я и не вслушивалась в его лепет.

Мы остановились на окраине города, у небольшого открытого кафе.

— Здесь варят отличный кофе.

— Вашим подружкам нравится? — весело спросила я, опираясь на его руку, чтобы выйти из машины. Я старалась проделать это как можно грациознее. Уж если пустилась в приключения, надо соответствовать.

Он сжал мои пальцы.

— У меня их нет.

— Кого, подружек?

— Да.

— Как же это вышло? — насмешливо спросила я, чувствуя, как меня охватывает безрассудное веселье.

— Не знаю.

Мне захотелось подтрунить над ним. Меня позабавила эта смесь застенчивости и дерзости, остроумия и серьезности, минутами просто смешная. Он сказал «не знаю» низким, таинственным голосом. Я покачала головой.

— Постарайтесь вспомнить. Когда началось это поголовное охлаждение?

— Я сам виноват, — серьезно ответил он, — у меня была девушка, очень миленькая, но чересчур… э… неромантичная, что ли. Этакий идеал для сорокалетних.

Я удивилась его откровенности: было видно, что Олег говорит правду, и это ему нелегко.

— А какой идеал у сорокалетних? — спросила я. — Мне недолго осталось до этого возраста, уж просветите заранее.

— Нет, вы никогда не станете сорокалетней! — запротестовал он, смутился и продолжил тихим голосом: — Вам не грозит старость, я это хотел сказать. Ваше лицо всегда будет ясным и молодым, даже если его покроют морщины.

— О! — Я стояла как громом пораженная. — Вы говорите как поэт, а не как молодой адвокат.

— Пойдемте, — сказал он и взял меня за руку. Мы сели за столик, и я вдруг почувствовала зверский голод. Подошла толстая официантка.

— Доброе утро, Олег Станиславович, — улыбнулась она, уставившись на моего спутника, — вам как всегда?

Он обернулся ко мне:

— Я часто бываю здесь до работы. Обычно беру фруктовый салат и несколько пирожных, здесь очень вкусные пирожные. А вы что будете?

Я, сглатывая слюну, заказала яичницу с беконом, мясной салат, несколько пирожных по совету Олега и большую чашку кофе. С каждой минутой мне становилось все веселее, не такой уж глупой оказалась эта затея с прогулкой. Из окна я видела шоссе, лес, упирающийся верхушками сосен в облака. Жизнь казалась прекрасной.

Олег заметил мой взгляд.

— Там, за лесом, совершенно потрясающее озеро, — сообщил он с лукавым видом, — можно искупаться потом.

— На полный желудок? — ужаснулась я.

— Марина, как вы обычно развлекаетесь? — вдруг спросил он.

Я тщательно прожевала бекон, отхлебнула сока из его бокала. Он следил за мной.

— Читаю, хожу в рестораны, гуляю, пью, треплюсь по телефону…

Он покачал головой. Я не знала зачем, но мне ужасно захотелось, чтобы этот мальчик понял, что моя жизнь полна удовольствий и смысла. У меня было такое ощущение, что я рассказываю учителю, как провела летние каникулы.

— Ладно, оставим.

Во время завтрака он принялся рассказывать мне о своей работе, он оказался весьма занятным в роли рассказчика — изображал в лицах судебный процесс, вскакивал из-за стола, говорил разными голосами. Я хохотала до упаду. Олег, тыча пальцем в мою сторону, воскликнул:

— А вас я обвиняю в том, что вы не выполнили свой человеческий долг. Вы позволили любви пройти мимо, пренебрегли обязанностью каждого живого существа быть счастливым, выбрали путь уверток и смирились! Вы заслуживаете самого жестокого приговора, и я приговариваю вас к одиночеству.

Он замолчал, залпом допил свой сок и сел. В кафе было пусто, только официантка из-за барной стойки захлопала в ладоши. Олег кивнул ей.

— Страшный приговор, — произнесла я с улыбкой.

— Самый страшный, — уточнил он, оборачивая ко мне красивое, серьезное лицо, — лично для меня нет ничего ужаснее, впрочем, как и для всех остальных. Только в этом никто не признается. А мне временами хочется выть: любите меня, любите, любите!

— Мне тоже, — вырвалось у меня.

Мне вдруг представилась моя квартира, угол стены против кровати. Опущенные занавески, старомодная картина, маленький шкаф налево от двери. Все то, что я видела каждый день утром и вечером и на что я, вероятно, буду смотреть еще много лет. Где-то сейчас Егор… Что он делает? Он не вправе, никто не вправе присуждать меня к одиночеству!

— Вы, наверное, думаете, что я решил разыграть перед вами комедию? — негромко произнес Олег. — Захотел растрогать вас?

В его светлых глазах мелькнула тревога.

— Нет, что вы, — поспешно ответила я, — я подумала просто, что вы слишком молоды для всего этого… и слишком любимы.

— Для любви требуются двое, — возразил он, — пойдемте погуляем, такая погода хорошая.

Мы вышли и направились к лесу. Я вдруг почувствовала нежность к этому мальчугану, молча бредущему рядом. Или это была нежность к небу, такому высокому и ясному, к травам, вдоль которых разгуливал ветер?

— Вам грустно?

Обернувшись к нему, я только улыбнулась в ответ.

— Мне хотелось бы, чтобы вы были счастливы, — сдавленно прошептал Олег, — я вас совсем не знаю, но мне хотелось бы… я… да что там, я восхищаюсь вами!

Руки плетьми висели вдоль его длинного красивого тела, взгляд светлых глаз был устремлен на мое лицо — жадный, смущенный, дерзкий взгляд. Мне стало жарко и невыносимо стыдно. Я хотела только одного сейчас — упасть в траву и целовать эти губы, глаза, руки. Я не испугалась своих желаний, но стыд окрасил мои щеки помидорным соком.

— Что с вами?

— Хочу искупаться, — резко сказала я и прибавила шаг.

Я знала, как это бывает, я пару раз изменяла своим официальным любовникам со случайным попутчиком, с неожиданно встретившимся одноклассником. Страсть, внезапные признания или еще что-нибудь толкало нас в объятия друг другу, а потом приходилось лгать, прятать вожделение в глазах и мучиться угрызениями совести. Лелька учила меня быть беспечной в этом отношении, но, видимо, этому нельзя научиться. Я всегда сожалела о случившемся, даже если это было наслаждением, мимолетным, но горячим.

Сейчас плотские желания охватили меня настолько сильно, что стало страшно. Я шагала и шагала, краем глаза улавливая движения Олега за своей спиной, и кусала губы от отчаяния. Я пыталась подумать о Егоре, чтобы разбить это наваждение, но образ любимого отказался спасать меня, словно принуждая действовать самостоятельно. Я была взрослой женщиной, которая вожделела мужчину, вот и все, ничего страшного.

Я обернулась в тот момент, когда Олег протянул ко мне руки, так получилось, что я сразу попала в его объятия. Секунда — и зеленое море приняло наши тела…

Не помню, как мы раздевались, но, когда все было кончено, я увидела на кустике свои трусики, рядом висела майка Олега. Все еще тяжело дыша, я расхохоталась, дергая коленками и шлепая ладонью по его груди. Он не сводил с меня восхищенных глаз.

— Вы замужем? — вдруг спросил Олег и поспешно добавил: — Не подумайте, я вовсе не хочу все испортить. Мне просто нужно знать, как вам живется.

Я нахмурилась:

— Нет, не замужем.

— Я просто вижу, что вы влюблены. Просто знаю, и все…

Он хотел еще что-то сказать, но я перебила:

— Олег, как ты меня нашел?

— Я понял, что это ваш дом.

— Какой понятливый! — Я разозлилась почему-то. — Все знает, все видит, может быть, ты скажешь, что лучше меня разбираешься в моей жизни?

Я резко села.

— Я не говорил этого, Марина!

— У тебя есть сигареты?

Я успокоилась так же внезапно, как вышла из себя, со мной всегда так происходит.

Он протянул мне сигареты, щелкнул зажигалкой.

— Извини, я не… мы не предохранились, — вспомнил Олег, — я потерял голову.

— Не волнуйся, — произнесла я снисходительно, — я пью таблетки.

— Я же говорил, ты влюблена.

— Очень логично, — хмыкнула я.

— Ты бы не стала постоянно спать с мужчиной, если бы не любила его!

— Мальчик мой, не слишком меня идеализируй! Я очень цинична и зла, у меня бывают депрессии. Я хищная, малодушная, расчетливая стерва!

Он рассмеялся и смеялся долго, заливисто, пока я не присоединилась к нему. Резко остановившись, Олег вдруг спросил:

— А почему ты не вышла за него?

— Независимость. Свобода. — Я обвела рукой вокруг.

Я не лгала ему в этот момент, я обманывала саму себя. Неожиданно я стала рассказывать Олегу о своей юности. Мы лежали голышом в траве, и я говорила, говорила. Меня давно так никто не слушал, это было так больно и так потрясающе, что мой чуткий партнер не мог не заметить, что со мной что-то происходит.

— Ты ведь сожалеешь не о том, что прошла юность… Ты сейчас моложе, чем десять лет назад, — сказал он, перебирая мои волосы, — расскажи мне, почему ты цепляешься за прошлое?

— Я не цепляюсь, — возразила я, — мне просто хочется стать кем-нибудь другим.

— Зачем?

— Может быть, тогда все изменится.

— А что бы тебе хотелось изменить?

— Все! Я хочу иметь мужа, детей, мне надоела неопределенность и вечный страх потерять ту малость, которую я имею!

— Хочешь, я женюсь на тебе? — сердитым голосом осведомился он. — Ты родишь мне мальчика и девочку, будешь готовить обеды, выезжать со мной в свет. Все это престижно, а главное — стабильно.

Мне такая перспектива показалась ужасной. Я откатилась от Олега и грустно сказала:

— Извини, ты мне нравишься, но ненастолько.

— Тебе нужен только он? — с ироничной усмешкой поинтересовался Олег.

Я кивнула.

— Только он или его время, его свобода и независимость тоже?

— Перестань изображать из себя консультанта по брачным вопросам! — вспылила я. — Ты просто красивый, самоуверенный сопляк, понял?

— Понял.

— Я переспала с тобой, потому что мне было одиноко, понял?

— Понял.

— Что ты понял?!

— Ты очень несчастна, а могла бы быть счастлива. Прости, но твоя любовь к собственным комплексам абсолютно бессмысленна…

— Как и всякая другая любовь, — возразила я быстро. — Вот ты. Почему ты меня любишь?

— Я не говорил этого! — возмутился Олег, приподнимаясь на локте.

Я возвела глаза к небу:

— Говорить об этом совсем необязательно. Я же вижу, ты влюбился в меня!

— Вот это зрение! — попытался сострить Олег, но голос у него дрогнул, и фраза прозвучала горько.

Я поднялась с земли, стряхнула с себя травинки и стала одеваться. Олег поспешно влезал в мятые брюки.

— Ты сейчас уйдешь, да? Я что-то не то сказал, я совсем не умею вести себя с женщинами, и ты понимаешь, мне трудно… Ты, наверное, права, я тебя люблю. Вот.

У него был мальчишеский вид — такой смущенный, такой виноватый и растерянный. Я замерла, прижимая к груди свою футболку, и глядела на него завороженно. Мне перестало казаться, будто я совершила глупость, и уж тем более — жестокую глупость. Кроме растерянности на лице Олега отчетливо было написано блаженство, и я знала, что стала этому блаженству причиной. Просто сейчас он боялся потерять меня. Как можно потерять то, что никогда тебе не принадлежало?

— Я думаю, мы еще встретимся, — как можно нежнее произнесла я.

— Ну да, когда ты выйдешь замуж, нарожаешь детей, а потом решишь развестись и наймешь адвоката. Им окажусь я! Учти, я возьму за это дело бешеные деньги!

— Ты неудачно шутишь последнее время, — заметила я, хотя понимала, что так он старается защитить себя, — к тому же я никогда не выйду замуж.

— Мне кажется, он любит тебя, — успокоил меня Олег, — тебя нельзя не любить. И что ты мучаешься, он ведь при тебе, вы живете вместе?..

— Люди могут жить вместе по разным причинам, разве ты не знал этого?

Олег посмотрел на меня недоверчиво.

— Но не ты. Ты-то ведь любишь его.

— А он меня — нет! — с каким-то глупым упорством продолжала настаивать я.

— Поговори со мной об этом, — серьезно предложил Олег, снова усаживаясь на траву, — почему ты так решила?

Я заметила ему, что его брюки окончательно испорчены. Но Олег только махнул рукой и, к моему непритворному ужасу, еще и поерзал из стороны в сторону.

— Рассказывай, — приказал он, похлопывая по траве рядом с собой.

Я села около него и прислонилась спиной к его теплому боку.

— Он изменяет мне.

— Ха! Большая половина мужского человечества изменяет своим любимым, но не перестает их любить! И вообще, у тебя есть доказательства?

— Его любви или его измены? Хотя, ты знаешь, есть и то, и другое. — Я рассказала Олегу о звонках, о новой квартире.

Он пожал плечами, и я почувствовал в этом жесте досаду.

— В конце концов, я отказываюсь тебя понимать. Он причиняет тебе боль, тебе с ним неуютно, ты не доверяешь ему. Мало того, у вас разные интересы, нет общих друзей, и твои знакомые ненавидят его, я так все понял?

Я кивнула.

— И что?

— И что? — переспросила я.

— И ты его любишь, и ты все еще хочешь оставаться рядом с ним и мечтаешь даже выйти за него замуж.

— Да! Да! Особенно последнее. Я попытаюсь тебе объяснить. — Мне стало вдруг ужасно смешно.

Вот бы Егор видел эту сцену — полураздетый юный красавец, к которому я прислоняюсь как к брату, с которым только что переспала и испытала от этого настоящее удовольствие и которому я рассказываю свои сокровенные тайны и мечты. Должно быть, все это нелепо. Плевать!

— Так вот, я много об этом думала. Как ни глупо это звучит, я хочу чувствовать себя уверенной в завтрашнем дне!

Олег фыркнул. Действительно глупо.

— Умом я понимаю, — продолжала я, — что штамп в паспорте не даст мне этой уверенности, что это формальность, но я цепляюсь за нее всем сердцем и душой, понимаешь, мне кажется это последней надеждой.

— Роди ему сына. Роди! Не дожидаясь никаких предложений!

— Это будет ловушкой для него, да и для меня тоже.

— Боже, — вздохнул Олег, — как же ты любишь осложнять жизнь и себе, и другим! Зачем придумывать последствия, а? Все само собой разрешится, хочешь ты этого или нет. Давай я поговорю с ним? — Последнюю фразу он произнес чуть ли не с отвращением.

Я толкнула его в бок:

— Совсем сбрендил!

Несмотря на откровенность, я не чувствовала по отношению к Олегу раздражения, как это обычно случается, если неожиданно доверишься человеку. И на беседу со случайным спутником, мнение которого меня не интересует, это не было похоже. Я была благодарна тому, кто придумал эту жизнь, нарисовал это небо, под которым нам сейчас так легко дышится, вырастил эту траву, примятую нашими телами, дал нам слова, мысли, чувства, только не научил, как распоряжаться всем этим. Оттого и казалось, будто ты одновременно властитель и раб. Я знала, что слишком от многого завишу, но сейчас думать об этом не хотелось, на меня нашло какое-то смиренное спокойствие, уверенность в том, что мое решение правильно. Я все-таки куплю эту квартиру, я заставлю Егора задуматься над тем, почему его планы не удаются, и он поймет, что уходить от меня не следует.

Когда я поделилась своими планами с Олегом, он расхохотался, обнял меня и ничего не сказал.

Прощаясь у моего подъезда поздним вечером, утомленные и счастливые, мы оба знали, что увидимся не скоро. Этот мальчик не был для меня чем-то вроде игрушки, которая вовремя попалась под руку, но и откровением юности не стал. Я отвлеклась, я открылась, но самой себе — не ему. Он же стоял передо мной, влюбленный и покорный, и понимание читалось в его глазах.

— Можно я буду звонить тебе время от времени?

— Хорошо.

Я продиктовала номер, он повторил набор цифр тихим, металлическим голосом.

— Когда ты приедешь к нам?

— Как только найду покупателя. Но я не хочу тебя видеть в вашей квартире, мне будет неловко.

— Хочешь, я сам займусь продажей. Я уговорю маму.

Я отрицательно качнула головой. Он заговорил о чем-то убедительным тоном, протягивая ко мне руки. Я не слышала его. Мне представлялась моя одинокая постель, молчаливый телефон на столике, длинная ночь, которую я не желала делить с этим добрым, умным мальчуганом. Он был слишком хорош, для того чтобы так лгать ему.

Я повернулась и открыла дверь в подъезд.

— Марина! Обещай мне, что постараешься… полюби себя!

Его слова ударили в спину с такой силой, с такой тоской, что я задохнулась. И стала подниматься по лестнице, упрямо переставляя тяжелые ноги, хотя больше всего на свете мне хотелось лечь и не двигаться, застыть на холодном полу среди окурков, плевков и пыльных следов чьих-то шагов. Но я шагала, и мне становилось все легче и легче.

Егор не звонил вот уже трое суток, хотя в последние его командировки и я, и он привыкли к долгим междугородным переговорам. Мы часто трепались ни о чем, сюсюкая в трубку какие-то нежности, а после оплачивали километровые счета. Я напрасно ожидала чего-то подобного и в этот раз.

С работой между тем был полный порядок. Во-первых, звонил Сашка и радостным голосом поведал мне, что Танька оклемалась. Стало быть, еще одна сделка подходит к удачному завершению. Во-вторых, покупатель на квартиру Эльмиры оказался сговорчивым малым, несколько театрально закатывающим глаза от восторга по поводу ее хором. Договорились, что он на днях внесет задаток. Риелтора при нем не было, мужик самостоятельно решал все вопросы.

— Жене хочу сюрприз сделать, — басил он, носясь по квартире, — вот вернется из отпуска, а тут ей подарок.

Повезло бабе, вздыхала я мысленно.

Хотя жаловаться на судьбу мне уже надоело. Да и несправедливо это было. Если выписать на листочек все плюсы моего существования, они явно перевесят минусы. Вернее, один здоровенный минус — отсутствие Горьки. У меня есть любящая мама, есть подруга — единственная, пусть и вздорная, бесцеремонная, зато верная. У меня есть юный поклонник, у которого очаровательная, хоть и некрасивая родительница, а она в свою очередь имеет большую, удобную во всех отношениях квартиру. Квартира нашла покупателя. Вернее, я нашла покупателя. А еще точнее, он нашел меня. И все это совершенно неважно, просто мне необходимо найти положительные стороны в своей жизни. Они должны быть! Вот, например, солнышко, жадно слизывающее с моего подоконника пролитое молоко. Или ветер — тихий, робкий, но такой приятный. Все это мое.

А вот еще телефон. Иногда он звонит, и я понимаю, что нужна кому-то. Ну хотя бы самую малость…

— Маринка, мы едем, — пропел Саша в трубку.

— Хорошо. Жду.

— Марин, слышишь? — продолжал радоваться он непонятно чему.

Я прислушалась:

— Что?

— Птички поют, — сообщил Сашка.

Мне представилось, как его юное, розовое лицо растягивает бессмысленная счастливая улыбка. Я с трудом подавила завистливый вздох.

Из трубки уже доносились монотонные гудки. Разозлившись на себя, быстро опустила ее на рычаг. Вдруг Егор звонил, а было занято? Определенно я превращалась в неврастеничку. Он вообще мог позвонить еще вчера или позавчера, когда я занималась любовью с мальчиком Олегом. Нет, это ненормально все время думать, об одном, все время ждать…

Через полчаса, когда я уже довела себя до нервного срыва и, тупо раскачиваясь, сидела за столом, раздался звонок в дверь. Знакомые лица немного меня успокоили, мне необходимо было знать, что в этом мире осталось хоть что-то, к чему я привыкла.

Таня выглядела довольно помятой, но улыбчивой. Александр время от времени бросал на нее обеспокоенные взгляды, и я подумала, что он сменит не только профессию, но и холостяцкий образ жизни. Так случается — мы вдруг чувствуем ответственность за кого-то, а потом благодарность к этому человеку за то, что он дал нам возможность проявить себя с лучшей стороны. Постепенно, совершенно незаметно благодарность перерастает в нечто большее. Откуда я все это знаю, интересно?

— Ну что, едем? Ты чего до сих пор не одета?

— Я одета, — ответила я и указала на свои джинсы и мятую футболку.

Он не удержался и присвистнул, а Кожевникова несмело хихикнула:

— Марина так всегда ходит, ты разве не заметил?

— Я думал, это было случайно, — усмехнулся Александр.

Мы вышли, во дворе нас поджидал джип Влада вместе с ним самим и его Фариком? Джаником?

— Рафик, трогай!

Телефон стал для меня живым существом, ненавистным, злорадно поблескивающим, тупым зверьком. Почему-то звонили не те, не тогда. В голову мне били где-то подцепленные строки: «Все на свете к нам приходит — в день, когда уже не просим». Гениально, так и представляю — я лежу в ванной с перерезанными венами, а тут звонит телефон, междугородка, голос Егора, умоляющий телефонистку подождать еще немного, ведь я должна быть дома… Бред, какой все это бред.

Несколько раз звонил Олег, его голос — смиренный и умоляющий — я слушала будто издалека. Звонила мама, ее я слушала на автоответчике. Потом позвонила Лелька и напомнила, что завтра у нее свадьба, тон подруги не предвещал ничего хорошего. Что ж, постараюсь не опаздывать. Я теперь никогда не буду опаздывать, потому что в принципе уже успела — все, финиш. Я окончательно выдохлась. Деньги Кожевниковой в сейфе, и я прекрасно понимала теперь, что не возьму их оттуда. Это не совесть во мне проснулась, это росло мое равнодушие — ну купит Егор квартиру, ну уйдет, чему быть, того не миновать.

— Марина, возьми трубку, а то я сейчас приеду — и будет хуже! — услышала я Лелькин голос по автоответчику.

— Ну что?

— Ты почему не перезвонила, я же просила! Только попробуй испортить мне свадьбу! Ты моя свидетельница, я буду в розовом платье, поняла?

— Нет.

— В розовом! Стало быть, ты должна быть в голубом, это будет смотреться потрясно, сечешь?

— Боже, как ты разговариваешь! — безразличным голосом заметила я.

— Это все Маринка! Так есть у тебя голубое? Я знаю, есть, тебе мама из Чехословакии привозила, помнишь?

Я ответила, что не помню и вообще хочу спать.

— Погоди, ты с Егором придешь? Нет? Отлично! Игорь будет свидетелем у Валерки, вот и познакомитесь!

— Значит, розовое платье и свидетель по имени Игорь? — смиренно уточнила я.

Лелька насторожилась:

— А что? Между прочим, твоя мама с ним недавно познакомилась, оценила по десятибалльной шкале на девятку…

— А с десяткой вы мне никого не нашли? Отличника, значит, я недостойна?

— Чего ты кипятишься? Если бы тебя можно было застать дома, мы бы все разногласия давным-давно уладили. А так как ты где-то шляешься, пришлось все решать самим. Хочешь, Игорь за тобой завтра заедет?

— Нет. Я приду с другим, — неожиданно для себя заявила я.

Лелька, видимо, проглотила язык от удивления и несколько мгновений молчала, тяжело дыша в трубку. Потом на мою бедную голову посыпался шквал вопросов: кто такой? где познакомились? почему раньше молчала? И так далее, вплоть до величины его достоинства и поз, в которых мы побывали.

Я остудила пыл подруги единственным доступным мне способом — просто повесила трубку и отключила телефон. Теперь уже все равно, будет звонить Егор или нет. Через минуту я включила аппарат и набрала номер Олега, записанный у меня на автоответчике.

— Это Марина, я тебя не разбудила?

— Нет, — отрывисто сказал он, — что-то случилось?

— Да. Завтра моя подруга выходит замуж, мне надо быть в голубом платье и с кавалером. Ты согласен?

— Купить тебе платье?

— Нет, стать моим кавалером.

— Ты серьезно? — Я слышала, как он судорожно сглотнул. — Извини, я сейчас сигарету возьму. Да, Марин, да, конечно!

— Отлично. Завтра в десять у метро «Дмитровская».

— Зачем? Я заеду за тобой, иначе тебя в твоем голубом платье увезет какой-нибудь шустрый малый. Полдесятого я буду у тебя.

Я легла спать с мыслью о том, что Олегу удался тон настоящего мужчины — решительный и немного насмешливый. Мне захотелось подчиниться ему, но я знала, что таким образом просто-напросто подменяю реальность на вымысел. Выдаю, так сказать, желаемое за действительное, ведь мне больше всего на свете хотелось, чтобы на его месте был Егор. Я знала, что на этом заканчиваются мои истинные желания и начинается месть, пусть подсознательная, пусть мелкая, но оттого еще более противная. Однако ничего поделать с собой я не могла, завтра полдесятого в голубом платье я буду ждать парня, моложе меня на семь лет, влюбленного по уши, чужого и ненужного мне.

Олег не опоздал ни на секунду. Когда я открыла дверь, он едва смог справиться с выражением своего лица. Страх сменился надеждой, надежда при виде меня улетучилась, мелькнул ужас вперемешку с восхищением, а затем на его физиономии прочно утвердилась несчастная любовь. Я знала, что выгляжу великолепно.

— Ты просто сногсшибательна! — подтвердил мою мысль Олег.

Впрочем, о нем я могла бы сказать то же самое. Этот юнец прекрасно держался в строгом костюме, хотя обычно парни его возраста кажутся в нем смешными и неуклюжими. Приглаженные темные волосы придавали его лицу строгость, подбородок чисто поблескивал, подчеркивая линию губ. Рот у него был особенно притягателен, но, когда Олег медленно, несмело склонился надо мной, я почувствовала досаду. Мне не хотелось его целовать, так же, как не хотелось, чтобы он целовал меня. Тут до меня окончательно дошло: то, что я задумала, был чистой воды фарс. Красивый, элегантный мальчик войдет со мной под руку в гостиную моей подруги, и гости, включая мою маму и саму невесту, станут перешептываться за моей спиной. Что-нибудь вроде: «наконец-то у нее появился настоящий мужчина!», «оказывается, она еще кое-что может!».

Мне стало так невыносимо противно, что я потянулась к бретелькам своего великолепного голубого платья, дабы стянуть его с себя, словно избавляясь от маски.

— Марина, пойдем, а? — умоляюще прошептал Олег.

У него были такие грустные, такие нежные глаза, что я не решилась сорвать этот дурацкий спектакль. Будь что будет!

…Я увидела наше отражение в огромном зеркале Лелькиной прихожей. Нельзя было сказать, чтобы молодость Олега так уж бросалась в глаза. Мы смотрелись гармоничной парой — с приклеенными улыбочками, оба прилизанные до невозможности, не глядящие по сторонам.

— Марина, познакомь меня со своим молодым человеком! — подлетела ко мне мама.

— Это Олег, это моя мама.

— Что вы?! — Олег галантно чмокнул ей руку. — Я подумал, вы сестры, честное слово.

Мама благодарно захихикала.

— Давайте проходите, уже все собрались. Сейчас выкупят невесту, и мы поедем в ресторан, в «Гвидон», между прочим, — она подмигнула, и мне вспомнился Матвей Петрович — жених-повар, — оттуда на Воробьевы горы, потом куда-то еще, а потом на дискотеку. — Лелька придумала какую-то особенную программу — то ли мужской стриптиз, то ли рулетку для гостей.

— Как интересно, — вежливо произнес Олег, поглаживая мои пальцы.

От мамы этот небрежно-ласковый жест не укрылся, я смело заглянула ей в глаза и прочла там изумление, медленно перерастающее в недовольство. Начинается, подумала я, мама устроит скандал только из-за того, что я не сообщила ей о своем новом любовнике!

— Олег, вы не могли бы оставить нас на пару минут? — нежно прощебетала моя родительница, не спуская с меня мечущих молнии глаз. — Вон там напитки, подкрепитесь пока.

Он вопросительно посмотрел на меня, словно дрессированная собачка. Я едва заметно кивнула, и Олег направился к столикам с напитками. Мне стало смешно — еще вчера он играл партию главной скрипки, а теперь по-настоящему счастлив, выполняя мои указания.

— Послушный, — прокомментировала мама, не пропустившая наш обмен кивками и взглядами, — ну рассказывай.

— Холост. Молод. Богат. Влюблен.

— Ты дура, Марина!

К счастью, я слышу эту фразу на протяжении тридцати двух лет довольно часто, поэтому не обиделась. Хотя было непонятно. Без жениха — дура! С плохим женихом — дура! С красивым, богатым, молодым — тоже, выходит, дура.

— Мам, в чем дело? Олег симпатичный парень, любит меня и даже предлагает замуж. Или ты подозреваешь, что я наняла его, чтобы успокоить вас с Лелькой?

Мама горестно покачала головой.

— Как бы я хотела, чтобы это была твоя свадьба, — очень логично заявила она.

— Успеется еще, — отмахнулась я и помахала Олегу, который настороженно наблюдал за мной из угла комнаты.

— Марина, ты рассталась с Егором? — неожиданно резко спросила мама.

Я поправила прическу. У меня очень непослушные волосы, и хотя я с утра вылила на голову пузырек лака, они все равно умудрялись лежать не так, как надо.

— Марина! Я тебе вопрос задала.

Дурацкие волосы! И я сама дура, это правда!

— Зачем тебе знать, мам?

— Значит, ты ему изменяешь, — удовлетворенно кивнула она, — и давно? Ты понимаешь, что делаешь вообще? Да, вы живете в гражданском браке, но это не повод, чтобы гулять на стороне! У тебя никогда не было совести… Ты никогда не думала о других…

С изумлением я смотрела, как моя мама плачет. Все в голове у меня смешалось — мама встает на защиту Егора, которого терпеть не может, мама ревет как девчонка, моя мама, слезы которой я видела последний раз лет двадцать назад, когда она сожгла утюгом свои любимые летние брюки.

— Мам, что происходит? — еле выдавила я.

— То, что я вырастила законченную эгоистку! Я уже давно смирилась с тем, что ты забываешь о родной матери и можешь запросто не отвечать на звонки, не справляться о моем здоровье, не встретить меня, наконец, хотя мы договаривались… Плевать на то, что свою единственную подругу ты игнорируешь, ты плюешь ей в душу. К этому мы с Лелькой привыкли. Но этот мальчик… Он ведь действительно влюблен в тебя, и ты позволяешь…

— Я не могу запретить ему любить! — вспылила я.

— Дело не в этом, — устало возразила мама.

Я вдруг увидела, что у нее под глазами темные круги, что на ее крутой, высокий лоб наползли морщинки, безжалостно приближая мою мамочку к старости, которой она так боялась. А может быть, вовсе не боялась, не знаю. Да и что я знаю о ней?

— Ты ведь любишь Егора, — утвердительно сказала она.

Я кивнула. Мне было невыносимо стыдно, но из-за этого я еще серьезней настроилась на ту игру, что затеяла, придя сюда с Олегом. Мысль о том, что я поступаю гадко, была невыносима, противна и… недопустима. Я не могу ошибаться, я все делаю правильно, потому что иначе и быть не может!

— Марина, девочка моя, как же ты запуталась! Мама потянулась обнять меня, но этот порыв показался мне неуместным. Мне не нужна была жалость.

— Я в порядке, ма, — сказала я.

Она внимательно, недоверчиво посмотрела на меня, словно не узнавая. Презрение и обида сквозили в ее взгляде.

— Что ты делаешь? Зачем? Я понимаю, мы достали тебя тем, что лезем в твою жизнь, но это была лишь своего рода игра, и ты это прекрасно знала. Зачем ты все рушишь, Марина? Ты же сама себе этого не простишь.

— Да что случилось-то? Чего не прощу?

— Нельзя так поступать с людьми, детка! Ты бесконечно врешь…

— Мам, тебе о чем-нибудь говорит фамилия Грушницкий?

Она мигом постарела, сгорбилась, и я уже проклинала себя за этот вопрос — неуместный, глупый и жестокий.

— Ты встретилась с ним.

— Да.

— Он узнал тебя?

— Нет, не узнал. У него есть дочь, мы жутко похожи.

— Да? А его новая жена? Знаю, знаю, прекрасная, ухоженная стерва! Однажды мы столкнулись в магазине, я и его новая семья. Я не рассказывала тебе…

— Вот видишь, и ты не все мне рассказываешь! Мама осеклась:

— Для этого упрека ты вспомнила об отце?

— Нет, — растерялась я, — просто вспомнила.

— Какая же ты дрянь!

Столько в ее словах было горькой убежденности в этом, что мне стало невыносимо больно. А еще захотелось ответить тем же, я даже открыла рот, я знала, что сказать, чтобы причинить ей боль. Передо мной стояла моя мать, и мне было наплевать на это, лишь бы посильнее ударить, не дать в обиду себя. Но я не решилась произнести это. Мама так отреагировала на его фамилию, что сказать о смерти Грушницкого я не смогла. Я злилась на себя за это, но одновременно чувствовала облегчение оттого, что вовремя опомнилась. Что происходит со мной? Что может произойти с человеком, чтобы он захотел обидеть собственную мать?!

— Марина, тебе очень идет это платье, — металлическим голосом сообщила мама.

— Спасибо. Это ведь ты мне его привезла. Спасибо, мам.

Мама прижала меня к груди и потихоньку отвела на кухню, где усадила за стол и налила валерьянки — себе и мне. Влетевшая в кухню Лелька повела носом, учуяла запах и пробормотала:

— Веселая у меня свадьба! Да, между прочим, чей это красивый мальчик с серыми глазками? Если бы я сегодня не выходила замуж, я бы… ух!

— Это мой. Его Олегом зовут.

Мама вдруг прыснула. Мы с Лелькой переглянулись и засмеялись тоже, и мне показалось на миг, что все прекрасно и так и должно быть.

— Мы там у входа тебе подарки бросили. Помнится, ты мечтала о посудомоечной машине?

— Марина, ты с ума сошла!

— Это Олег, он богатенький.

— Везучая! А что случилось с Егором?

Мама, как я заметила, безуспешно строила Лельке предупредительные гримасы за моей спиной.

— Девочки, пойдемте, гости уже заждались…

— Так что с Егором? — настаивала подруга.

— Пока ничего, а что с ним может быть?

— Ты его поймала с поличным, да? Вы разошлись? Ну не томи, давай подробности!

— Ольга, ты, между прочим, должна быть сейчас в загсе! — напомнила мама. — Быстренько в свой шикарный лимузин, а подробности узнаешь потом.

— А вы уже в курсе, да? Расскажете, да? А то от этой кикиморы в последнее время ничего не добьешься! Марин, но мальчик клевый!

— Знаю, — сказала я.

Спустя некоторое время мы стояли многочисленной толпой за спинами Лельки и ее суженого. Аленка с Маринкой выглядели совершенно потрясающе в белых платьях с крылышками, Мишаня изображал амурчика. И все это так умилило меня и показалось таким нереальным, киношным, что я отчетливо поняла, у меня такого не будет. И не надо! Ни ангелов, ни Мендельсона, ни белого платья с фатой, ни даже розового, как у Лельки.

Я ужасно напилась в тот день, и Олег остался у меня. На заре я проснулась и, бросив взгляд на его темные волосы, перепутанные с моими кудряшками, вскочила. Оделась, вышла купить сигарет, вернулась в дом, где все еще спал этот незнакомый мужчина, и вдруг остро почувствовала, что за все эти дни ничего не было, кроме моего неясного инстинктивного желания прижаться к кому-то. Да и как могло быть иначе? Егор был далеко от меня, я не верила в радостное солнце, не верила улыбкам людей, едущих в автобусе, в льющую через край жизнь городских улиц, и мне не нужен был Олег.

Он проснулся, и мне стало совсем муторно, я и так чувствовала себя не очень после вчерашнего.

— Поехали позавтракаем где-нибудь, — счастливым голосом предложил он, потянувшись на моей постели.

— Я хочу, чтобы ты ушел. Спасибо тебе за все, но… — мелодраматично объявила я.

Он поднялся:

— Я что-то не так сделал? Мне не нужно было оставаться!

На его лице, помятом, сонном лице юного красавчика, было написано отчаяние. Я вдруг подумала, что буду выглядеть так же, когда Егор соберет свои вещи.

— Ты здесь ни при чем, — сказала я, и это была правда.

Он стал одеваться, руки его тряслись. Я вспомнила, как в первые моменты нашего знакомства мне показалось, что Олег просто решил включить меня в свой донжуанский список. Мой возраст, мое отчуждение, мои насмешки злили его и возбуждали. Я ошиблась, должно быть. Если это и было, то очень быстро прошло, и Олег действительно влюбился. Я стояла и смотрела, как он одевается. Я думала о том, что и сама, пожалуй, смогла бы полюбить это упругое, молодое тело, эти худые мальчишеские руки, эти бездонные глаза, из которых сейчас лилась тоска.

— Прощай, — сказала я, закрывая за ним дверь.

Он не ответил, избегая смотреть на меня, касаться меня и цепляться за меня словами. Он ушел из моей жизни еще более несчастным, чем был до этого, и я знала, что никогда себе этого не прощу.

Словно в наказание, вслед за Олегом сразу же раздался телефонный звонок — это была его мать.

В первое мгновение мне стало жарко и страшно: вот сейчас она начнет биться в истерике и умолять меня оставить ее мальчика в покое. Стыд окрасил мои щеки багрянцем. Но мать Олега заговорила о другом. Оказывается, у нее обнаружились дальние родственники, которые мечтают купить квартиру в Москве. И финансы им позволяют приобрести огромные апартаменты Эльмиры. Кстати, для меня до сих пор оставалось загадкой, зачем она их продает.

— Мне ужасно неудобно, Мариночка, — лебезила она, — но родственники есть родственники. Тем более этот ваш покупатель как сквозь землю провалился.

— Он не провалился, — заступилась я за своего клиента, — звонил вчера, готов дать задаток. Я собиралась с вами созваниваться, но раз такие дела…

— Что, правда звонил? — В голосе Эльмиры послышалась заинтересованность.

Это была чистая правда. И я, вдохновленная неуверенными нотками в тоне клиентки, стала убеждать ее, что отношения между родственниками очень сильно портятся из-за чисто деловых вопросов, что этот мужик — настоящий покупатель и нельзя так подставлять человека, что будет ли подарок его жене, зависит сейчас только от Эльмиры. И даже что первое слово — дороже второго! Наконец, исчерпав все аргументы, я замолчала.

— Марина, вы же понимаете, я оказалась в сложной ситуации, — вздохнула моя собеседница, — то ли он покупает, то ли нет — нужна же определенность.

— Да покупает он, покупает!

Я вдруг прониклась жалостью к Эльмире. Быть может, это чувство было направлено на ее сына, не знаю, но мне захотелось сделать что-то приятное для нее, как-то ее обнадежить. Смешно, конечно, эта женщина ворочала, должно быть, миллионами, имела личного водителя и красавчика сына, преуспевала, а я вдруг решила ее облагодетельствовать.

— Ну раз покупает… — неуверенно протянула она. Меня удивил ее тон. До этого момента Эльмира казалась мне уравновешенной, совершенно непробиваемой женщиной. Она двигалась и говорила плавно, с таким достоинством, что ей могла позавидовать английская королева. И теперь вдруг эти неуверенные нотки!

— Эльмира Анатольевна, а можно вопрос? — мягко спросила я.

— Конечно, Марина.

— Зачем вы продаете квартиру?

Я снова покраснела — на этот раз от собственной наглости.

Но Эльмира неожиданно заговорила своим прежним голосом — медленно, убежденно, тщательно проговаривая слоги:

— Дело в том, Мариночка, что у квартиры этой плохая аура. Это сказывается на всех членах моей семьи. Когда-то давным-давно мой прапрапрадедушка изменил моей прапрапрабабушке прямо в супружеской постели. С тех пор у нас в роду ходит легенда…

— Простите, — перебила я, — а что, ваши прапрапра жили в этой же квартире?

— Ну да. Мне она досталась от родителей, и, с одной стороны, продавать ее не очень хочется, а с другой…

Теперь голос ее дрожал от пафоса. Что ж, мне не было никакого дела до переживаний Эльмиры Анатольевны, но только вот почему-то казалось, что всю эту речь она заранее отрепетировала. Слова так и отскакивали от нее, словно аккуратные, тщательно свернутые бумажные катышки.

— Так что, вашим родственникам вы откажете?

— Если вы внесете задаток, то откажу, — медленно сформулировала она свое условие.

— Хорошо, я буду звонить этому господину, — в тон ей ответила я. — Давайте сразу договоримся, когда мы встретимся.

— Жду вас сегодня до шести вечера.

— Сегодня? — обалдела я. — А если его нет дома? Тогда как?

Эльмира притворно вздохнула:

— Что ж, тогда прошу прощения.

— Но вашим родственникам тоже будет мешать аура! — отчаянно выкрикнула я нелепый аргумент против ее покупателей.

— Ничего, они дальние родственники, можно сказать, седьмая вода на киселе.

Спорить дальше было бесполезно, я попрощалась с Эльмирой, окончательно проникаясь к ее приторному голоску неприязнью. Со мной часто происходят подобные штуки — сначала, с первого взгляда, человек нравится, просто приятно с ним беседовать, наблюдать за ним, хочется почаще с ним видеться, а потом вдруг ну ни с того ни с сего он становится противен. Вроде бы ничего в нем не меняется, ни манера разговора, ни движения, ни его взгляды и интересы. Только мое отношение к нему уже другое. Близорука я в этом вопросе и никогда не умела разбираться в людях.

Пока я мысленно костерила себя на все лады, пальцы машинально набирали номер покупателя. Никто не брал трубку. Отчаиваться, конечно, было рано, но мне почему-то уже казалось, что мужика я сегодня не найду и квартирка — прелестная квартирка Эльмиры — уплывет. Мои комиссионные, кстати, тоже.

За завтраком мне пришла в голову бредовая идея. Можно было найти Олега и попросить его замолвить матери словечко за меня, вернее, за покупателя. Я даже потянулась снова к телефону. Но тут же одернула себя — насколько надо быть черствой, чтобы позвонить ему только для того, чтобы попросить об услуге. И все это ради денег!

Между тем покупатель не отвечал. Сотовый был вообще отключен, домашний безропотно гудел до тех пор, пока у меня уши не заложило. И где мотается этот кретин? Черт бы его побрал!

К обеду у меня совершенно расшатались нервы и пришло убеждение, что надо действовать самостоятельно, а не ждать у моря погоды. Мне нужна эта сделка? Нужна. Значит, вперед.

Я решила взять денег у жениха Лики, даже не взять, а просто спросить разрешения оставить у себя на время его задаток за квартиру. Бог мой, кругом одни задатки. Того и гляди, я заплачу вперед за любовь и собственное счастье. А что? Выложу кучу денег и попрошу кого-то там наверху не мешать моему благополучию…

Словом, я решила взять денег у Журавлева и самой заплатить задаток. В конце концов, я ничем не рискую. Еще вчера я разговаривала с покупателем и уладила все вопросы. Я не скажу ему, что сама внесла за него задаток. А как только он появится, возьму у него нужную сумму. Не думаю, что у Эльмиры возникнут вопросы по поводу оформления, так что все под контролем.

Окрыленная своей идеей, я понеслась к Журавлеву.

— Нет у меня денег, Марина, — грустно сказал Журавлев и икнул.

Он был пьян вдребезги, в квартире царил полный бедлам. Обрывки газет, бечевка, какие-то пакеты валялись на полу, в кухне висел сигаретный дым.

— Мяса хочешь? — гостеприимно улыбнулся Журавлев. — Давай, чего ты? Жрать надо, вот что, сил не будет, если не жрать.

— Леня, что происходит? — тихо спросила я.

— А? — Он икнул и поморщился. Затем положил вилку рядом с тарелкой. — А что? По-го-ди, ты чего? Я тебе не звонил, что ли?

— Нет, — отрезала я и встала, — мне ты не звонил. И Лика не звонила. Я ни черта не знаю, что тут у вас случилось, понял? Выкладывай давай.

— Надо же, и Лика не звонила, — задумался он.

— Вы что, поругались, что ли? — начинала догадываться я.

Журавлев тупо жевал огурец.

— Я аванс привезла, — сообщила я, доставая из кошелька пачку купюр, — там ничего не получается. Как что другое подвернется, я вам свистну. Я хотела спросить, можно мне пока у тебя эти деньги взаймы взять?

Журавлев снова икнул, глядя на меня осоловелыми глазами.

— Погоди, погоди. Так ты не знаешь… Вот что! А я-то думал!

— Что ты думал-то?!

— Думал, Лика тебе в первую очередь расскажет. Вы же с ней эти… родственницы… тьфу, сестры.

— Что расскажет, Лень? Что она должна была мне рассказать?

Придерживаясь за стол, он поднялся во весь рост, приосанился, напыжился и, дернув кадыком, проревел:

— Американский подданный! Я! Вот так! Он снова нашарил стул и сел.

— Это в каком смысле? — строго спросила я. — Все-таки решили ехать?

— Решили?! Я решил!

— А что Лика? Она ведь не хотела институт бросать…

— Она и не бросает… Не бросает она ни хрена! А я не могу так, что мне тут делать, а? — Он беспомощно посмотрел на меня. — Там ведь меня ждут, понимаешь? Клиника целая ждет, ты понимаешь? А тут я что? «Новым русским» геморрой лечить, что ли? Я их видеть не могу больше, этих скотов! Ты представляешь, нанимали меня на месяц — консультантом! Что я, сиделка? Я врач! А она говорит, заработать можно и здесь. Можно! Я вон сколько заработал, но противно, муторно все. Мне скоро полтинник, а меня имеют, как мальчишку! Того нет, сего нет, извольте попросить по-человечески… Я не зарабатывать хочу, а работать, ты понимаешь? Она не понимает! Ей институт, березки подавай, родную речь. Тьфу, какая речь, один мат кругом! Что ты молчишь, Марина? Я не прав, ты скажи, я не прав?

Журавлев замолчал, глядя на меня совершенно трезвыми, усталыми глазами. Потом потер щеки ладонями и по-собачьи встряхнулся, окончательно сбрасывая пьяную одурь.

— Ну что ты молчишь?

— А что тебе сказать? Лика — девчонка, тебе бы схватить ее и увезти отсюда силой, раз так надо. Если ты уверен, что там ей будет лучше…

— Не уверен! Ни в чем теперь не уверен. Я думал, раз мы так… что она меня любит… я думал, без разговоров. А тут видишь что — березки! Да другая бы…

— Другая тебе не нужна.

— Точно, — вздохнул он. — Вон Валентина, стерва, сына не дает. Первая моя. Не дает, и хоть тресни! Озверели все… Все равно потом увезу, приеду и увезу. А Лика пусть с березками!

— Дались тебе эти березки! — не выдержала я.

Он запустил пальцы в сальные волосы.

— Не мне они дались, ей! Я вот пью какие уж сутки, и не надо мне ничего! Думал, смогу, а не получается, ты ведь знаешь, я еще когда собирался… сколько мы с этой квартирой-то мучились, потом Лика, я думал, справлюсь…

— Может, правда, справишься?

Он покачал головой, руки его сжались в кулаки. Журавлев поднял на меня глаза — взгляд был злой и беспомощный.

— Поговори ты с ней, а! Уговори ее.

— Попробую, — сказала я, хотя уже была уверена — ничего не выйдет. Лика — сильная девочка, упертая, и вряд ли она, любя Журавлева, просто из-за каприза отказывалась уехать с ним.

— Попробуй, а!

Впрочем, в его голосе не было надежды.

— Квартира-то вам точно не нужна? Может, передумаешь?

— У меня билет на десятое.

Я почувствовала легкое головокружение. Вот так — несколько дней, и все в этой жизни меняется до неузнаваемости. Физиономия у меня, должно быть, сильно вытянулась.

— Ну чего ты? — спросил Журавлев. — Ладно тебе, на других заработаешь.

— Кретин, — выругалась я, хотя передо мной сидел немолодой мужчина, страдающий от несчастной любви.

Он не понял:

— Да не переживай ты так… Мы ведь тоже… Конечно, думали, квартирку, ремонт, все дела. Кухонька, арочки там, спаленки. Дудки! — Он взял со стола деньги, сунул в карман и сказал, словно очнувшись: — Прости, конечно, но сейчас я тебя проспонсировать не могу. Не имею права! Сам весь в долгах, так что прости.

— Да ничего, — усмехнулась я горько. Хорошая была идея. Хорошая пара была. И все, лопается все в одночасье, как мыльный пузырь. Остается прошедшее время — были, любили.

Я шла по улице и думала о том, какая я неделовая. Мне бы вцепиться мертвой хваткой в Олега — он хорош собой и очень богат. Мне бы трезво оценить обстановку у Журавлева и вовсе не возвращать деньги, даже разговор о них не заводить. Странно, но думать о себе хуже, чем я есть на самом деле, мне еще не приходилось.

Чем занять этот свободный день, было непонятно. Я шла и шла по улицам и неожиданно оказалась возле собственного дома. Там-то мне точно нечего было делать, однако я уже пришла. Может, пообедать, я давно не ела горяченького. Готовить для себя одной — эта мысль показалась невыносимой, и я обошлась бутербродами с кофе. В тот момент, когда я поднесла ко рту кусок хлеба с сыром, зазвонил телефон.

— Ты как, Марин? — Это был голос Андрея.

— Нормально.

— Что с деньгами-то?

— Ничего. Продавай Егору, как собирался.

— Не понял, — возмутился Андрей, — я тут ее жду, жду…

— Чего ты ждешь? Все равно Егора в городе нет, тебе так или иначе ждать.

— Да мы бы эту квартирку еще неделю назад оформили! Ну ты даешь!

— Отстань!

— Слушай, а что с двушкой в Отрадном? У меня покупатели есть, они тебе даже дозвониться пытались. Тебя нет и нет. Слышишь, Марина, где ты пропадаешь-то? Работа стоит… Двушка-то хоть приличная?

— Приличная.

— Ну ты с ними договорись…

Я положила трубку и бутерброд. Я действительно медленно соображала, а пока разговаривала с Андреем, вдруг поняла, что квартира Журавлева так и остается непроданной и что это еще один выгодный клиент. Пускай себе чешет в Америку, а мы тут разберемся как-нибудь. Не думаю, что Лика захочет купить его квартиру после всего, после счастливых, бессонных ночей и нежного солнца, лучи которого путались у них в волосах. Надо срочно искать покупателя.

Мой ищущий взгляд вдруг наткнулся на письменный стол. Там, в недрах ящика, лежали деньги Уклюйко. Нет, все-таки это смешно — в последнее время столько людей оказывало мне доверие, что я при желании могла бы сама купить квартиру. А у меня пока есть только одно желание — вернуть Егора. Или нет, сохранить Егора. Удержать, связать, усыпить и любить его, любить до изнеможения.

Мысли мои неожиданно повернулись в другую сторону — деньги, лежащие в ящике стола, можно было отдать Эльмире. Я испугалась собственных планов, но в голове уже отчетливо вырисовывалась картинка. Беру, прихожу, отдаю — и сделку можно считать удачной. Покупатель Эльмиры возвращает мне деньги, я вношу следующий задаток, уже за Уклюйко — и вторая удачная сделка. Вот и все, так просто на самом деле.

Я подхватилась, быстро собралась, зачем-то покидала купюры в спортивную сумку и выскочила из дома. Я так торопилась, что снова налетела на рабочего.

— Все, закончили мы тута! — заревел он радостно.

— Наконец-то, — вздохнула я, потирая ушибленную коленку, — значит, и вода горячая скоро будет, да?

— И лифт заработает, — хохотнул мужик. Посчитав все это за хороший знак, я прибавила шагу.

Лика выглядела очень худой и очень взрослой и, наверное, оттого была похожа в этот момент на меня сегодняшнюю. Мы столкнулись во дворе моего дома, когда я возвращалась от Эльмиры.

— Ты уезжала куда-то? — спросила сестра, кивая на мою сумку.

Я неопределенно пожала плечами.

— Давно ты меня ждешь?

— Только подошла.

Мы зашли в квартиру, обе какие-то измученные, с усталыми лицами.

— Ты была у Журавлева? — спросила Лика, пока я раскладывала вещи по местам.

— Ага. Ничего толком не поняла.

— У меня нет сил рассказывать. Я просто так пришла, знаешь, дома сейчас невыносимо. Мать все время злорадствует… Хорошо еще, что ей неизвестно, от чего я отказалась, иначе она меня со свету сжила бы!

Мне пришла в голову гениальная мысль:

— Оставайся у меня. Если хочешь, можешь пожить некоторое время.

Лика посмотрела на меня недоверчиво:

— Пожить? А твой Егор, он где сейчас?

— Далеко. И он вряд ли сюда вернется.

Мы вдруг расхохотались, правда, в нашем смехе была одна только горечь.

— Стало быть, мы обе свободные и несчастные, — констатировала Лика, отдышавшись.

— Предлагаю по этому поводу выпить, — подумав, добавила она.

Я воздела руки к небу:

— Пожалей, мне вчера уже довелось напиться, и не скажу, что мне это понравилось. Но если хочешь, стаканчик-другой я тебе налью.

— Не-а, так не пойдет. Пить в одиночку я не согласна.

Мы прошли на кухню, я поставила чайник на плиту и села напротив сестры.

— Что думаешь делать?

Она правильно поняла мой вопрос.

— Я не поеду с ним, это решено. Буду искать квартиру.

— А Ленькина тебе не подойдет?

— Нет, — отрезала Лика.

— Ладно, я так и думала.

— Ты что, хочешь заняться ею? Будешь искать покупателя? — Ее голос звучал возмущенно, словно я собиралась заняться чем-то постыдным.

— А ты против?

— Так ты думала об этом? — продолжала обвинять Лика.

— Была такая мыслишка, — призналась я со смешком, — но если тебе это неприятно, я забуду об этом. Клиентов, правда, сейчас маловато…

— А я? Я хороший клиент.

— Так у тебя есть деньги на квартиру? Я думала, ты истратила их, когда вы решили с Леней жить вместе…

— Журавлев был очень щедр.

Она произнесла это с такой грустью, что мне стало ясно — сейчас мы обе расплачемся. Обычно так и бывает после беспричинного, невеселого смеха, который недавно нами владел.

Точно, в глазах сестры заблестели слезы.

— Лика, в моем доме попрошу без этой мокрухи! — попробовала пошутить я, но она даже не услышала, сидела, тупо уставясь в пол, и хлопала мокрыми ресницами. — Между прочим, еще неизвестно, кто из нас больше страдает. Это ты должна меня сейчас утешать, у тебя-то по крайней мере все впереди, а мне, старой кошелке, уже ничего не светит!

— Тоже мне кошелка! — фыркнула Лика, размазывая по щекам слезы.

Я разлила чай, достала печенье, варенье. Скромный пир двух разбитых сердец.

— Ну что, — я подняла свою чашку, — помянем любовь?

— Ты говоришь такие страшные вещи!

— Абсолютно житейские! Но если хочешь, могу кое-что получше. — Я хихикнула, вспоминая среднюю дочку своей подруги, и провозгласила тот самый женский тост, которым Аленка однажды нас поразила.

Лика рассмеялась, на этот раз искренне и весело.

— Это ж надо, — повторяла она, — пусть плачут те, кому мы не достались! Пусть сдохнут те, кто нас не захотел! Целая философия.

— Пей давай.

Чай с печеньем показался мне чрезвычайно вкусным и даже экзотическим блюдом. Наверное, все дело в обстановке, нам с Ликой довольно просто было общаться. Никого другого я не хотела сейчас видеть и никому бы вот так запросто в двух словах не призналась в своей несчастной любви. Лика, несчастная по-своему, меня понимала и не расспрашивала. В этом не было равнодушия — только деликатность: молчание не тяготило нас.

Выпив по третьей чашке чаю, мы переглянулись, чувствуя себя примерно одинаково — этакими неуклюжими кумушками с набитыми животами.

— Я, кажется, сейчас лопну, — призналась Лика.

Я осторожно улыбнулась, стараясь не расплескать чай, которым был полон мой желудок. Мне было невероятно хорошо, хотя и тяжело. Неожиданно зазвонил телефон.

— Марина? — Я сразу же узнала долгожданный голос покупателя Эльмириной квартиры.

— Да-да, это я, здравствуйте, где же вы пропадаете? Я целый день до вас дозвониться не могу!

— Марина, видите ли, дело в том, что я передумал.

— Я тоже много думала…

— Вы меня не так поняли. Я передумал покупать вашу квартиру.

— Я ее и не продаю, — хохотнула я и через секунду, когда до меня дошел смысл его слов, громко икнула.

— Марина, вы слышите? Мариночка, я очень извиняюсь, но я не буду покупать квартиру Эльмиры. Так что до свиданья.

— Эй, погодите, — едва вымолвила я, краем глаза уловив суетливые движения сестры, которая пыталась всучить мне стакан с водой. — Вы делаете ошибку! Это… это шикарная квартира, и цена замечательная, и все остальное просто супер! Вы зря вот так, с бухты-барахты…

— Я не вот так, я подумал! — твердо заявил мужчина.

— Но вы же обещали! — отчаянно выкрикнула я, вцепившись в трубку так сильно, что она едва не треснула. — Так… так нечестно!

Мужчина неопределенно хмыкнул и отключился. Я стала судорожно давить на кнопки — его номер успел уже прочно укрепиться в моей памяти — и вдруг почувствовала на плече ладонь Лики.

— Мариш, выпей все-таки, ты вся зеленая.

— Зеленая? Зеленая! — пропела я. Кажется, начинается истерика.

— Ну что ты! Все утрясется, не переживай.

Она гладила меня по голове, а я все продолжала мучить телефон, который отзывался лишь длинными, беспощадными гудками. Будь все проклято!

— Лика, ты не понимаешь!

Я вскочила так резко, что мы столкнулись лбами. Лика слабо охнула и стала оседать на пол, а мои руки совершенно автоматически потянулись к ней.

— Ты живая? — спросила я, когда Лика была усажена на стул.

Она кивнула и посмотрела на меня чуть заплывшим глазом. Не выдержав, я хихикнула — вид у сестры был донельзя комичный.

— Прости, — сказали мы хором и засмеялись уже в полный голос.

Следующие полчаса я рассказывала сестренке, в какую историю я вляпалась. Задаток — несколько тысяч, принадлежащих Уклюйко, были отданы Эльмире, а покупатель ее квартиры только что пошел на попятную. И, судя по всему, был настроен решительно, такого не переубедишь, даже имея мой опыт по части уговоров. Словом, кашу я заварила будь здоров! Покупатель продюсера сидит и ждет задатка, а денег нет. Получается, я их просто подарила Эльмире, ведь мы с ней всего пару часов назад оформили все честь по чести, и вряд ли ее заинтересует, что деньги дал не покупатель, а я сама. Идиотка! Какая же я идиотка!

— Знаешь что, сестренка, — медленно проговорила Лика, когда я озвучила свою последнюю мысль, — ты не идиотка, тебя просто подставили.

— Кто? Что ты имеешь в виду?

— Понимаешь, слишком уж все не вовремя, как будто специально подстроено, — задумчиво ответила она, потирая синяк.

— Погоди, — я озабоченно огляделась, пошарила в карманах джинсов и протянула сестре монетку, — приложи пока.

— Да ерунда! — отмахнулась она. — Ты подумай хорошенько, ведь все случилось так быстро, ты мне рассказывала тогда о своей работе, и мне показалось, что найти покупателей очень сложно.

— Ну не всегда.

— Но обычно так?

Я кивнула.

— А тут что получается? Апартаменты продюсера быстренько находят спрос, шикарная квартира Эльмиры тоже. Все это как-то подозрительно.

— Брось, — задумчиво произнесла я, — даже если предположить, что меня кто-то подставил, то получается, этот неизвестный должен был знать, что деньги продюсера у меня и именно этими деньгами я расплачусь с Эльмирой. Ты ведь имеешь в виду это? Что некто решил мне подложить свинью и подослал ко мне мнимого покупателя, который откажется от покупки в тот момент, когда я отдам деньги продюсера в качестве чужого задатка, так?

— Путано, но именно так. Наверное, этот ублюдок знал, что своих денег у тебя нет.

— Но откуда ему известно, что я не отдала задаток продюсера?

Мы обе уперлись взглядами в стол, словно ожидали найти ответ там.

И тут снова раздался телефонный звонок.

— Может, это все неправда? Может, у мужика просто дурацкое чувство юмора? — прошептала я, косясь на телефон.

— Возьми трубку и узнаешь, — посоветовала сестра.

— Боюсь, — почему-то опять шепотом ответила я и жалобно всхлипнула.

— Алло? — решительно выкрикнула в трубку Лика. — Да Марина. Какой Эдуард?

— Эдуард? — взвизгнула я, подскакивая на стуле, и замахала руками. — Меня нет дома! Лика, скажи, что меня нет дома!

— Вообще-то ее нет дома, — быстро отреагировала она, — нет-нет, вы меня не так поняли, я не Марина. Кто?

Прикрыв трубку ладонью, она прошептала мне:

— Он спрашивает, кто я такая.

— Скажи, что подруга.

— Я ее подруга, — послушно повторила Лика, — нет, я не знаю. Да, обязательно передам. Всего хорошего.

Повесив трубку, сестра тяжело вздохнула.

— Насколько я понимаю, это и был продюсер? — уточнила она.

Я кивнула с несчастным видом.

— Он что-то спрашивал по поводу задатка…

— Что-то! Дались им эти задатки! — в сердцах закричала я. — Жить не могут без своих денег! Что мне делать-то теперь?

— Он просил, чтобы ты перезвонила, — тихо сказала Лика и с задумчивым видом произнесла: — Мне показалась, будто он под диктовку говорит. Словно над ним кто-то стоит.

— Бандиты, — охнула я.

— Ну что ты ерунду городишь! — разозлилась сестра. — Почему сразу бандиты?

— А кто же еще? Наверное, он должен кому-то, вот квартиру и продает.

— Так он же не продает, а меняет! Ты сама говорила…

— Да, правда, — протянула я, — у меня все перепуталось. Тогда почему он позвонил именно сейчас, когда у меня нет денег? То ему не к спеху было, то вынь да положь! Где я возьму эти деньги?

Лика ободряюще потрепала меня по плечу:

— Перестань, может, еще обойдется. Просто расскажи ему все как есть, вдруг поймет?

— Да не поверит он мне!

— А эта Эльмира, она тоже не поверит? Ведь деньги-то она получила просто так, ни за что. Ты же говорила, что она тетка богатая, значит, не станет из-за каких-то пары тысяч баксов человека подставлять.

После упоминания Эльмиры мои мысли повернулись в другую сторону. Перед глазами встал Олег — несчастный и влюбленный. А может быть, не такой уж несчастный? А может быть, и не влюбленный вовсе? Неужели из-за такой мелочи они с мамашей затеяли всю эту игру? Я не могла припомнить, рассказывала ли я ему о своей работе и что конкретно рассказывала. А если ему удалось меня разговорить настолько, что я наплела и про деньги продюсера, которые валялись у меня в письменном столе? Может быть, тогда он и решил придумать всю эту комбинацию, нашел человека, который выдавал себя за покупателя, сговорился с матерью, чтобы она поторопила меня. Ведь не зря она выдумала каких-то родственников — сейчас я точно была уверена, что она их выдумала.

Нет, мне не хотелось верить, что мои догадки верны. Олег не мог так, Олег так не мог.

— Эй, хватит с ума сходить, — окликнула меня сестренка, — давай я просто одолжу тебе денег, и все. У меня же есть на квартиру.

Я сделала нетерпеливый жест. Сейчас мне было безразлично, где найти деньги, важнее отыскать того человека, который подставил меня. А если его нет? Вдруг просто стечение обстоятельств? Я ошиблась, и это только моя вина, какой-то знак свыше предупреждал, что я заигралась. Пора кончать с этой работой, вот и все. Неважно, что мне доставляет удовольствие общение с разными людьми и нескончаемые прогулки по чужим квартирам.

— Марина, ты что, оглохла? — Лика дергала меня за рукав свитера. — В дверь звонят.

— Кто? — подскочила я.

— Откуда я знаю? — Она выразительно пожала плечами и уставилась на меня во все глаза, когда я на цыпочках прокралась в коридор. — Ты сбрендила?

— Тсс… Я никого не жду. Это от них!

— От кого? — Сестра возвела глаза к потолку, демонстрируя, что ей не нравится моя подозрительность.

Я неожиданно вспомнила Прохоренкова. Да, старик был прав — кругом враги! Ну кого может принести ко мне на ночь глядя? И зачем? Правильно, за деньгами. Наверное, Уклюйко, не дождавшись моего звонка, приехал сам и сейчас начнет требовать задаток. А не получив своего, просто порешит нас с сестрой одним ударом. Ну что за мысли лезут в голову?

Несмотря на очевидную нелепость своих предположений, я не спешила открывать дверь. Вскоре послышался торопливый топот, наверное, лифт отключили и моему незваному гостю пришлось спускаться пешком. Меня вдруг посетила неожиданная мысль.

— Лика, быстро выключай свет!

— Да зачем?

— Он побежал смотреть мои окна.

— Перестань дурить! Кто — он?

— Уклюйко! Или еще кто-нибудь. Ты права, меня подставили, значит, чего-то хотят получить.

— Что с тебя можно получить?

Я сосредоточенно грызла ноготь.

— Марин, что ты как маленькая!

Между тем мне в голову пришла следующая неожиданная мысль, и я бросилась к окну.

— Посмотрим, что это за птица, полюбопытствуем, — бормотала я, взбираясь на подоконник.

Через несколько мгновений глаза привыкли к темноте — во дворе не было ни единого фонаря. Я разглядела маленькую одинокую фигурку, но было совершенно непонятно, кто это. Даже пол определить казалось невозможным. От досады я чуть было не заревела.

Но тут фигурка нагнулась к машине.

— Машину открывает, — догадалась я, — нащупывает замок, наверное.

Лика нервно хихикнула, потешаясь, должно быть, над моими комментариями. Внизу зажглись фары автомобиля, и я едва не брякнулась с подоконника. Это была машина Олега.

— Все-таки Олег, — прошептала я.

— Да какая разница кто! — раздраженно брякнула моя сестрица. — Что ты все паникуешь? Ну Олег так Олег, что из этого? Мало, значит, ему мамашкиных денег!

— Ты опять ни фига не понимаешь! — набросилась я на сестру. — Ведь обидно! Мне четвертый десяток, а какой-то сопляк меня вокруг пальца обвел! Мало того что в постель залез…

— В постель? — У Лики вытянулось лицо, и я вспомнила, что об этой стороне дела я ей не рассказывала.

— Марина, ты успокойся и рассказывай все по порядку, ладно?

Такое же выражение лица было у моей сестрицы, когда она расспрашивала меня о работе. Мне вдруг вспомнилось это — искренний интерес, широко раскрытые глаза, так похожие на мои.

Я заговорила быстро, проглатывая окончания слов, то понижая голос до шепота, то срываясь на крик.

— Олег подвернулся случайно, я просто чувствовала себя одинокой и несчастной, а рядом с ним вспомнила, что я женщина. А он просто воспользовался мной… Хотя тогда мне так не казалось. Я думала… я думала, что нужна ему.

— Но он-то тебе все равно не нужен?

— Нет, — я покачала головой, не замечая, как Лика ловко переключила мое сознание, — мне нужен Егор, и никто другой, понимаешь? А Егор меня не любит.

— Он так сказал?

— Он изменяет мне.

— Ну и что? — удивилась Лика с милой непосредственностью.

— Как это — что? — опешила я. — Ты бы стала терпеть такое? Представь, что твой Леонид возвращается черт-те когда, а ему на сотовый приходят разные сладкие сообщения от дамочек.

— Ну и что? — повторила Лика. — Он ведь остается со мной, так? То есть Егор все еще с тобой, я хотела сказать?

— Пока.

— «Пока», «пока»… А ты бы хотела, чтобы он дал расписку, что это будет вечно? Так не бывает! К тому же, если ты ревнуешь, разберись, что тебя больше волнует — его мимолетное увлечение или если предположить, что он влюбился по-настоящему.

— То есть? — не поняла я.

— Чего бы ты ему не простила — измены по глупости или душевной измены?

Я задумалась, мне никогда не приходил в голову подобный расклад. Я не знала, как Егор мне изменял — постоянно, с одной и той же женщиной или время от времени с разными. К тому же мне было неизвестно, в чем причина этих измен, зачем они были ему нужны.

Я сказала об этом Лике. Она пожала плечами:

— Вот видишь, ты даже не знаешь. Ты вообще уверена, что он изменяет тебе? Мужчины так иногда ведут себя, что кажется, будто ты им не нужна вовсе, а на самом деле это просто их страх оказаться в зависимости.

— Ну ты даешь! — От восхищения я даже присвистнула. — Откуда тебе-то это известно? У тебя большой опыт?

— У меня глаза на нужном месте. И непредвзятость. Просто до встречи с Журавлевым я крутила множество романов, почти не участвуя в процессе душой, понимаешь, что я имею в виду? Я наблюдала, выжидала, экспериментировала.

Я взглянула на Лику по-новому. Моя сестренка, оказывается, не такая уж наивная.

— Ты та еще штучка! Значит, препарируешь мужиков для собственного удовольствия?

— Нет. Просто не хочу страдать.

— Но сейчас же ты страдаешь! Причем по собственной глупости.

— Это не глупость. Я плохо представляю себя в чужой стране, где буду не востребована ни как профессионал, ни как женщина. Журавлев полностью уйдет в работу, я уже поняла, что здесь его сдерживала только наша связь. Там так не принято, и он легко подчинится правилам. К тому же меня бесит сама мысль о том, что я буду выгуливать собачку и нести с собой пакетик и лопаточку, чтобы собирать ее дерьмо.

— У тебя нет собачки, — смеясь, напомнила я.

— Я к примеру говорю. Их менталитет сведет меня с ума, а уезжать туда, чтобы жить в какой-нибудь русской колонии, я вообще не вижу смысла.

Лика говорила серьезно и убедительно, и слез в ее глазах больше не было. Я видела, что она много думала об этом и перебороть себя действительно не может. Вернее, не хочет, потому что это означает лишь одно — стать другой. А нам так тяжело прощаться со своими привычками и комплексами, с удачами и неудачами прежнего «я». Лика — сильная личность, я это вполне сейчас осознавала.

— Но почему тогда тебе не уговорить его остаться? Это ты сумеешь.

— Я знаю, — грустно сказала она, — но он будет несчастен здесь, даже рядом со мной. Я люблю его.

— Так помоги ему, убеди, что и здесь можно остаться человеком.

— Ты не поняла. Я не хочу ломать себя, чтобы уехать с ним. Но его я тоже ломать не хочу!

Я действительно не понимала. Любовь для меня, должно быть, значила что-то другое — близость, откровение, уступки и компромиссы, постоянные компромиссы. А Лика отказывалась от всего этого, любимый был ей дороже самой любви. Я знала, что не смогу вот так отпустить Егора, даже если буду знать, что со мной ему плохо. Это сейчас мной владеет апатия, но я начну действовать, как только увижу его. Я понимала, что это глупо, но сидеть сложа руки и смотреть, как любовь рушится, словно карточный домик, я не могла. Подсознательно я уже готовила себя к бою.

— Давай ложиться? — предложила Лика усталым голосом, и я снова посмотрела на сестру будто на незнакомку.

— Слушай, а ты это ловко! — с восхищением произнесла я.

— Что? — принимая невинный вид, спросила она.

— Разговор перевела. Я и забыла, с чего все началось.

— Вот и хорошо, — вздохнула она.

— Кстати. У меня одна кровать, — вспомнила я, — как ты относишься к однополой любви?

— Я давно ждала этого момента, — томно потянулась она, — к тому же это будет еще и инцест, так забавно и так возбуждающе звучит!

Мы расхохотались, довольные друг другом.

Мы с Ликой лежали в постели, курили и болтали. Наш разговор утратил привкус горечи, отчаянности, теперь мы просто общались, узнавая друг друга. В детстве я была лишена этого — вот так поваляться рядом с сестрой, шутить, вспоминать проказы и придумывать новые. Наверное, с подругами такое тоже случается, но у меня не было ничего похожего. Я чувствовала сейчас себя маленькой девочкой, доверяющей страшные секреты своей однокласснице.

— А как твоя мама относится к Егору? — вдруг спросила Лика.

Мне вспомнился наш последний разговор, слезы на щеках матери и мое желание ударить ее побольнее. Стало нестерпимо стыдно, но теперь я не боялась этого стыда, не глушила его самоуверенностью и цинизмом.

— Она хочет, чтобы я была счастлива, — сказала я.

— Моя тоже. Но у них ведь свое представление о счастье, я поэтому и не рассказывала маме о Журавлеве.

— А папе ты бы рассказала?

— Наверное, — ответила задумчиво Лика.

— Подаришь мне его фотографию? У меня ни одной нет.

— Обязательно.

Утро было заполнено суетой. Лике нужно было в институт, сдавать экзамен, а я торопилась на встречу с клиенткой, хозяйкой двушки в Отрадном. Было непривычно сталкиваться в ванной, видеть в зеркале свою юную, будто пропечатанную на глянцевой бумаге копию. Мы улыбались друг другу глазами.

— Марин, у тебя черный карандаш есть? Ну или коричневый?

— Не-а.

— А светло-коричневый?

— Да нет.

— Ты что, косметикой совсем не пользуешься?

— Редко. Вон тени валяются, помада есть. И пудру мне мама подарила недавно. Бери, если хочешь.

Лика посмотрела на меня внимательно.

— А я даже не представляю, как без краски на свет выходить. Как будто голая.

— По-твоему, я голая? — хихикнула я.

— Нет, но какая-то бледненькая. Тебя ведь если накрасить, королева получится.

Я всплеснула руками:

— Да брось, это ты загнула!

— Вот эти морщинки можно пудрой замазать, глаза поярче выделить. А брови ты не выщипываешь?

— Иногда, — нахмурилась я.

— Оно и заметно. Отрастила бог знает что! Смотреть страшно.

— Не смотри, — огрызнулась я, чувствуя нарастающее раздражение. Мама тоже пыталась раньше привести меня в порядок, да и Лелька любила поэкспериментировать с моим лицом, но потом обе привыкли к тому, что есть. После моей встречи с «колдуньей» я напугала всех: свое прежде девственно чистое лицо стала покрывать слоем косметики, да такой яркой, что издали была похожа на попугая. Но сейчас мои бледные щечки вдохновляли ее на подвиг.

— Нет, правда, давай из тебя красотку сделаем.

— А так я, по-твоему, совсем чудовище?

Сестренка настороженно, исподлобья смотрела на меня, решая, обиделась я или разыгрываю ее. Я прыснула, и она вслед за мной. Но минуты веселого смеха не поубавили желания Лики сделать из меня человека. Она усадила меня перед зеркалом и, пока в духовке разогревались бутерброды к завтраку, самозабвенно покрывала мое лицо пудрой, щекотала кисточками, что-то там колдовала, одним словом. Я боялась раскрыть глаза и увидеть примерно то же, чего добивалась сама с помощью косметики, — симбиоз дешевой шлюхи и пятиклассницы, укравшей у матери тюбик помады.

— Ну любуйся.

Судя по голосу, Лика была вполне довольна результатом.

Я приоткрыла глаза, потом распахнула шире и смелее. Из зеркала на меня смотрела очень знакомая, но в то же время отстраненная, какая-то чужая физиономия. Было совсем не заметно, что я подкрашена, просто поблескивали глаза и ресницы стали погуще, а еще — тоньше нос, выше и отчетливей скулы, тверже подбородок, соблазнительнее линия губ. И бархатная кожа. Сама я так не умела справляться с пудрой. Да что там, ни с чем из косметики я не умела обращаться.

— Ну, сестренка, ты прирожденный стилист! Я даже вообразить не могла, что несколькими взмахами кисточки можно добиться такого! Не скажу, конечно, что я стала красавицей, но, черт возьми, хороша!

Я вскочила и закружила Лику по коридору. Наш заливистый смех разносился по квартире.

— Да уж, стилист, — вдруг погрустнев, сказала сестра, — быть мне экономистом, хоть и созвучно, а совсем не то.

— Зачем? — удивилась я, исподтишка бросая на себя взгляды в зеркало.

— Мамочка, — лаконично объяснила Лика.

— Отбивайся! — посоветовала я, раскладывая горячие бутерброды на тарелки.

Лика налила себе чаю, мне кофе и стояла теперь, меланхолично размешивая сахар в чашках.

— Все-таки мать. Я ей многим обязана, — задумчиво произнесла она. Но в ее голосе не было откровенности.

— Ты сама знаешь, что говоришь ерунду. Твоя мать тебя достала! Все, кончено, перевози ко мне свои вещи, и привет! И хватит уже мешать этот сахар, у меня от тебя в ушах звенит!

— Вот, вот, — усмехнулась Лика, — а через неделю ты меня вообще возненавидишь.

— Брось, притремся.

— Квартиру надо покупать.

— Ну ладно, квартиру так квартиру, а пока-то можешь пожить? И бросай ты этот институт к чертям собачьим, с твоими руками ты нигде не пропадешь!

— А как же вышка?

— Чего? — не поняла я.

— Надо же получить вышку!

— А… Получишь, получишь, — я рассмеялась, — вот уж действительно, сократили-то как в тему! Высшее образование и правда похоже на вышку: прыг, прыг, допрыгались! На фига оно тебе, а? Лика, ты ведь умная девочка, ты вот на меня погляди, где у меня диплом о том, что я учитель? Правильно, в сортире висит.

— Что-то не видела там ничего похожего, — пошутила сестра.

— Смыло. — Я снова расхохоталась. Определенно, день начинался удачно. Мы обе не делали вид, что ничего особенного не произошло, а на самом деле радовались жизни. Подумаешь, несчастная любовь, подумаешь, ненужная вышка, подумаешь, лживый мальчик по имени Олег, организовавший подставу на пару тысяч «зеленых». Плевать на все это молодым и красивым леди.

Я направлялась к Уклюйко, прокручивая в голове предстоящую беседу. Мне оставалось только надеяться, что он согласится дать мне отсрочку, пока я не найду нужную сумму. Брать взаймы у сестры мне было неловко, все-таки она и так достаточно со мной возилась, и потом, ей на самом деле нужно было покупать квартиру.

Дверь мне открыла Аллочка, и у меня из головы моментально выветрились все вежливые фразы, которые я придумала по пути. В прошлые наши встречи с продюсером я успела привыкнуть к тишине в его квартире и решила было, что он уже развелся с женой. И даже разъехался. Словом, явление госпожи Уклюйко было для меня полной неожиданностью. Да и для нее, судя по выражению ее лица, тоже.

— Что ж, проходите, — с язвительной ухмылочкой разрешила она.

— Эдуард дома? — спросила я скорбно, проклиная себя за то, что не позвонила предварительно. Но я боялась, что продюсер начнет разговор про деньги прямо по телефону и мне ничего не удастся ему объяснить.

— Проходите, проходите, — неожиданно ласково настаивала Алла, — вон там тапочки…

— Спасибо. Я к вашему мужу.

Она молча подтолкнула меня на кухню.

— Присаживайтесь. — В голосе этой мегеры слышались медовые нотки. Я запаниковала окончательно. Эта ласковость не предвещала ничего хорошего.

— Мой муж доверил мне все переговоры по поводу квартиры.

Вот уж никогда не поверю! Я решительно встала со стула, намереваясь уйти.

— Сядьте! — рявкнула Алла, мгновенно превращаясь в прежнюю стерву. — Эдик вам звонил вчера, не так ли?

Ага, значит, это она стояла рядом и подсказывала супругу, что говорить. Выходит, госпожа Уклюйко еще имеет какое-то влияние на муженька. От этой мысли мне стало совсем нехорошо.

— Ну звонил, — неохотно ответила я, — меня не было дома, я не могла с ним поговорить.

— А может быть, вы и задаток отдать не можете? — ехидно спросила Алла.

— Могу! Почему это не могу? Завтра же встречусь с покупателем и отдам.

— Эдик передумал разменивать квартиру. Будьте любезны вернуть деньги, я готова проехать с вами, — поднялась она со стула и смотрела на меня выжидательно.

— Я вам не верю, — отчаянно произнесла я, — ваш супруг так хотел разменять жилплощадь, он не мог передумать.

— Мог! И передумал! Так что отдайте наши деньги.

— Я имела дело с Эдуардом, и расписку подписывал он. Там нет вашей подписи, только его и моя, так что вы тут ни при чем!

Лучший способ борьбы — это нападение, поэтому мне ничего не оставалось, как нападать. Алла откуда-то прознала, что денег у меня нет, и именно сейчас возжелала получить их обратно. Если учесть, что она не хотела размена квартиры, то можно предположить…

— Так это вы меня подставили?!

— О чем это вы? — недоуменно вскинула брови Уклюйко.

Я лихорадочно соображала. Нет, что-то не сходится. При чем здесь Алла? Задаток же я отдала Эльмире. И этот мужик, который собирался купить у нее квартиру… откуда бы взяла его жена продюсера. Нет-нет, слишком запутанно. Моя бедная голова готова была треснуть от напряжения.

— Не заговаривайте мне зубы, — тем временем взяла быка за рога Аллочка, — вы могли обманывать Эдика, но со мной это не пройдет. Поехали!

— Куда? — беспомощно спросила я.

— За деньгами.

— Но у меня их нет…

— Я так и знала! — Она торжествующе улыбнулась. — Я говорила мужу, что ты просто водишь его за нос. Не напрасно же так долго ты не отдавала задаток покупателю.

— Откуда вы знаете? Просто я не могла его поймать, он занятой человек, как и ваш супруг, кстати. И потом, вы зря переживаете, ведь есть расписка, я же просто обязана вернуть вам деньги! Так что нечего волноваться, завтра я все привезу.

— Сегодня!

— Послушайте, я вам сейчас все объясню, — пролепетала я, пасуя перед ее напором, — дело в том, что я думала… Тот мужчина собирался купить квартиру, но пропал, и я была вынуждена отдать ваши деньги. В качестве задатка.

— Не лгите! Я разговаривала с покупателем, вы ничего ему не отдавали.

— Да не вашему покупателю, а другому!

Алла снова села и посмотрела на меня в упор, угрожающе сузив зрачки:

— Я сразу поняла, что вы та еще штучка! Мой муж сегодня же пойдет в милицию!

— Ради бога, — устало вздохнула я.

— Хотя нет, такую, как вы, милицией не напугаешь, — она задумчиво потерла переносицу, — мы вас на счетчик поставим, вам ведь известно, что это такое? Вы должны понимать, что в ваших же интересах вернуть долг.

— Какой долг?! Я завтра же принесу вам эту пару тысяч.

— Не пару, милочка, не пару! — Аллочка злорадно расхохоталась. — Вы нам должны за моральный ущерб! По-вашему, мой муж обязан был сидеть и ждать, пока вы его облапошите? Он ведь давно мог разменять квартиру, если бы не вы! Знаете, сколько стоит его время?

— Сколько? — пискнула я сдавленным голосом.

— Десять тысяч долларов, и это еще по-божески. Другие бы на нашем месте оставили вас без штанов.

— Собственно, почему я вам должна платить? — спохватилась я, стараясь сохранить достойный вид.

Уклюйко, что-то прикидывая в уме, взглянула на меня с сожалением:

— Имейте в виду, у меня большие связи. В том числе и среди криминальных структур.

От ее казенных выражений у меня голова пошла кругом.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что вы зря тогда не согласились на мое предложение. Все было бы иначе, а теперь… Теперь я вас просто в порошок сотру, не верите? Зря! И не пытайтесь спрятаться, с этой минуты с вас глаз не спустят, ясно?

Она помахала перед моим лицом наманикюренным пальчиком. Ее угрозы, конечно, были смешны, но мне отчего-то сделалось страшно. Алла производила впечатление упертой женщины, и если уж она втемяшила себе в голову получить с меня десять штук, то обязательно пойдет до конца. Или хотя бы помучает меня, я знала, что это доставит ей удовольствие.

Я вышла из квартиры Уклюйко пошатываясь и увидела Эдуарда.

— Здравствуйте, Марина, — строго сказал он, разглядывая меня.

— Здравствуйте, — ответила я и… побежала.

Мне совершенно не хотелось выслушивать еще и его угрозы. И я плевала на то, что выгляжу со стороны просто нелепо.

Я шла по городу — раскаленному, душному, запыленному городу — и ничего вокруг не видела, кроме яркого пятна солнца. В горле у меня пересохло, и я автоматически свернула к ларьку. Краем глаза я уловила какое-то движение рядом — мужчина, смутно знакомый, сделал шаг по направлению к следующей палатке. И сделал вид, что очень заинтересован ассортиментом. Именно сделал вид! У меня не мания преследования, я видела своими глазами, что этот тип просто топчется у ларька, дожидаясь, пока я продолжу свой путь. Внезапно я вспомнила, где его видела — он только что ехал со мной в троллейбусе. Ох, если бы не угрозы Аллочки, я бы даже внимания не обратила на этого мужика. Подумаешь, стриженый затылок, набыченный взгляд — такие сейчас толпами ходят по Москве. Но сейчас я испугалась и, быстренько сопоставив все, почла за лучшее скрыться от преследователя как можно быстрее. Стараясь соображать спокойно и унять предательскую дрожь в коленях, я прошла к метро. Но, выстояв очередь к турникету, я резко развернулась и, не обращая внимания на тычки пассажиров, понеслась назад, на улицу. Не оборачиваясь, я бежала к остановке и заскочила в первый подъехавший трамвай, который привез меня к Белорусскому вокзалу. «Конечная», — безучастно сообщил динамик, и мне пришлось выйти. Никого подозрительного поблизости я не заметила и, довольная собой, пошла к метро. Войдя во двор своего дома, где благодатная листва деревьев скрыла меня от палящего солнца, я чуть было не упала на ровном месте. Сердце заколотилось бешено, и в горле тотчас пересохло. Я увидела их — коротко стриженного мужчину и его «близнеца» с такой же прической, бычьей шеей и в таком же спортивном костюме. Теперь пришла уверенность, что это по мою душу. Ну и что? Они ничего не сделают мне, инструкции Аллы вряд ли предусматривают физическое воздействие. Я хотела смело пройти мимо, открыть дверь в подъезд и очутиться дома. Но ноги отказались повиноваться.

Я очнулась в каком-то чужом переулке. Страх был быстрее меня, действовал первым. Я огляделась, судорожно перевела дух. Может быть, я ошиблась? Ну не могла же Аллочка так быстро это организовать! Бред! И что дальше? Всю жизнь от них бегать? Может быть, это и не они вовсе были, сидели мужики на скамейке, ждали собутыльника или просто покурить решили. А я всполошилась, как будто виноватая.

Но сколько я себя ни убеждала, как ни уговаривала мысленно, тело отказывалось повиноваться разумным доводам. Сдвинуться с места в направлении дома я была не в состоянии. А Лика, как же Лика? Я оставила ей запасной ключ, так что эти отморозки вполне могут принять ее за полноценную хозяйку. Увидят бабу у нужной двери, и привет! А что — привет? Ведь Аллочке нужны деньги, а не трупы, так? Я могу спокойно вернуться домой и заняться своими делами. Ага, под конвоем этих мерзких рож! Меня передергивало от этой мысли. Что же делать? И главное — надо Лику предупредить, вдруг Уклюйко приказала своим «друзьям» припугнуть должницу? Я снова вздрогнула, чувствуя, что недалека от истерики. Телефон, какая же я дура, конечно, телефон!

Набрав номер, я вспомнила, что Лика сейчас сдает экзамен, но упорно дожидалась ответа. Странно, но телефон она не отключила.

— Извини, — быстро сказала я, когда она наконец откликнулась, — ты как? Экзамен сдала?

— Я не ходила, — огорошила меня Лика.

— Э…

— И это все, что ты можешь сказать? — хихикнула сестра. — Я сейчас дома, собираю вещи. Поживу пока в гостинице. Не спорь, у тебя здорово, но я думаю, твой Егор не обрадуется, увидев меня. Я сказала, не спорь. Кстати, я дала объявление в газету. Если что, поедешь со мной квартиру смотреть? Заодно я тебе денег дам.

— Поеду, — согласилась я быстро и, игнорируя ее предложение насчет денег, сказала: — Вообще-то я сама хотела тебя попросить, чтобы ты сегодня не приходила.

— Что, Егор уже приехал? — обрадовалась за меня Лика.

— Ничего подобного. Просто меня караулят у подъезда.

— Кто?! У тебя все нормально?

— Нет, все отвратительно! — Я вдруг ощутила, что от злости и бессилия у меня ком стал в горле.

— Лика, меня поставили на счетчик, так что твои деньги мне не помогут. Я должна вернуть десять штук.

— Кому?!

— Неважно. Меня уже пасут, так что рядом со мной сейчас опасно…

— Иди в милицию. Это же просто бред какой-то.

— Бред, — согласилась я, — но я боюсь.

— Ты где сейчас? Поехали со мной в гостиницу. Поехали, правда!

— Не-а, — мне в голову неожиданно пришла идея, — я уезжаю из города.

— Куда?! — опешила Лика.

— На юг. Ну пока.

Лика мне что-то кричала в трубку, но я отключилась. Великолепно, как мне раньше в голову не пришло? Смена обстановки — вот что мне сейчас необходимо, я бы даже сказала, крайне необходимо.

Билетов, конечно, не было. Отстояв огромную очередь, я отошла с пустыми руками к расписанию.

Да, вот он, вечерний поезд до Туапсе, оттуда рукой подать до деревушки, где мы с Горькой в прошлом году провели десять замечательных дней и ночей. Матвей Степанович — старинный друг отца Егора — с радостью принял нас в своем доме. Думаю, я ему понравилась, несмотря на то что была, по выражению старика, «настоящая москалька». Матвей Степанович проводил дома мало времени, но, когда мы собирались за одним столом, беседовать с ним было интересно. Особенно мне нравились его рассказы о детстве Егора — отец Горьки умер рано, и Матвей Степанович заменил мальчику родителя. Одно время они с матерью Егора даже хотели пожениться, но что-то там не заладилось. Вообще-то получилась довольно странная история с тем отпуском. Знакомить меня с матерью Егор не спешил, повез мимо своего родного Краснодара прямиком к Степанычу, и тот даже ничуть не удивился нашему визиту, хотя предупрежден не был.

— У этого пацана всегда так, — приговаривал старик, — все бегом, бегом, как снег на голову. Я привык.

Я тогда подумала, часто ли приезжал сюда Егор «как снег на голову» с другими женщинами, но у Степаныча, конечно, этого не выпытаешь.

Сейчас мне оставалось надеяться, что старик помнит меня и пустит перекантоваться хоть на несколько дней. В душе я твердо знала, что не только страх гонит меня туда, где солнце ярче и крепче ночь. Что-то еще, какое-то смутное предчувствие или, быть может, наоборот — воспоминание — толкало меня на это безумие. Взять и уехать, вернее, даже не брать ничего, в кармане брюк проездной, в сумочке кошелек и ключи от квартиры. Даже расчески нет. «Как снег на голову…»

Билет я все-таки купила, не в кассе, а с рук. Легкость, с которой я выложила за него двойную цену, поразила даже продавца. Деньги были, как-никак я получила аванс от матери Олега и в связи с событиями последних дней еще не успела его потратить. В другое время я бы порадовалась этому, но сейчас все было безразлично.

До отхода поезда я шлялась по вокзалу. Здесь царила привычная сутолока: пакеты, рюкзаки, чемоданы, полосатые «челночные» сумки толкали друг друга, давили своих же владельцев и тех, кому посчастливилось оказаться рядом. Мало кто разговаривал, люди уже спали на ходу, но почему-то было шумно, словно на рынке в особо удачные дни, когда выкрики торговцев заглушают тоскливые вздохи и сетования покупателей. Толпился у входа на перрон встречающий народ, ловя губами спертый воздух душного августовского вечера. И вот — зашумела, забулькала, засуетилась пуще прежнего толпа и поплыла нестройными рядами к прибывающему поезду. Минут десять столпотворения… Как доехали? Бедняжка, на верхней полке… Нет-нет, не надо носильщика, там мало вещей… Андрейка, как подрос!.. Возьми сумку, а потом целоваться лезь… Ой, розы… И я соскучился… Идем, идем же!

Идут, а потом и вовсе уходят.

Я смотрела в спины незнакомцев, и мне становилось страшно.

Меня никто вот так не встретит, меня и не провожает никто, у меня и чемодана-то нет. Оставалось минут сорок до отправления, а я уже была готова к тому, чтобы передумать, бежать сломя голову домой и попасть в лапы отморозков, тоскующих у моего подъезда.

Наконец объявили посадку.

…Ненастоящим казалось море за окном, буйная зелень, серпантин дороги, петляющей между синих вершин. Солнце, плавающее среди высоких облаков, тоже выглядело игрушкой. Я могла бы, пожалуй, взять в ладони всю эту красоту, спрятать в карман, чтобы привезти домой, а потом долгими зимними вечерами доставать и любоваться украдкой. Что-то подобное мне хотелось сделать с Егором и нашей любовью. Но сейчас я отчетливо понимала, как была не права. Его я не оправдывала, он вовсе не нуждался в этом, даже если действительно нашел другую женщину. Жизнь есть жизнь, говорила я себе. И боль, которую я сейчас чувствую, причинил мне не любимый, а я сама, я сама пустила в свою жизнь недоверие, намеки, фальшь. Когда я сошла с поезда, меня заботило только одно — через квартал отсюда море, а купальник я с собой не взяла. Дикий кусочек пляжа, свободный от людей, я отыскать не надеялась. Хотя Егор в прошлом году возил меня на пустынное побережье, дорогу туда я, естественно, не знала. Прямо за вокзалом расположился большой, шумный рынок, где я отказалась от первоначальной идеи экономить и приобрести только необходимое: купальник, шлепанцы, полотенце и зубную щетку. Южные продавцы умеют зазывать, в итоге у меня за спиной оказался тяжелый рюкзак с покупками. Совершенно обалдевшая от жары и шума, я обнаружила себя в каком-то переулке. На голове у меня была совершенно нелепая панама с обвисшими полями, в руках соломенная сумка, из которой торчал бинокль и безумно дорогие босоножки. Интересно, с чем я их буду носить?

Я благоразумно вернулась на вокзал, сдала все это барахло вместе с рюкзаком и своей сумочкой в камеру хранения, надела в туалете купальник и шорты и направилась к морю.

Пляж был усеян телами, но мне кое-как удалось пробраться к воде. Слева маячил остов старого, полуразрушенного завода, по правую сторону серели горы, а впереди… Впереди было сказочное, бесконечное, голубое чудо — страстный поцелуй, в котором слились небо и вода. Невероятно, но еще сутки назад — время, которое пролетело для меня в поезде совсем незаметно, — я дышала столичными газами, топтала асфальт старыми кроссовками, боялась бандитов, играла во взрослые игры по детским правилам.

К вечеру автобус привез меня в Новомихайловку. Расторопные бабульки тотчас обступили толпу пассажиров, мне едва удалось вырваться из объятий какой-то старушки, уверяющий, что ее домик у самого берега и комнату она сдаст практически задарма. Решительным шагом я направилась к дому Степаныча, узнавая по пути окрестные магазинчики, террасы, увитые виноградом, и очертания гор, застывших на горизонте.

Матвей Степаныч не был стариком в общепринятом смысле этого слова. Несмотря на свои семьдесят, он еще работал, каждый день копался в огороде и задорно ухаживал за местными кумушками. Он был невысокого роста, но очень крепкий, кряжистый, с большими руками. Южное солнце оставило следы на его лице — испещрило морщинками лоб, выжгло до рыжины брови, опалило ресницы, взгляд его узких, светлых глаз казался наивным и чуть смущенным, оттого что он часто моргал. Но Степаныч отнюдь не был наивен. Натура у него была добрая, но с хитрецой, как у большинства южан, привыкших лукавить с многочисленными и незваными гостями.

Степаныч жил в двухэтажном домике: лестница с прошлого года осталась все такой же скрипучей, звонок таким же визгливым. Эти звуки сладкой болью отдались в моем сердце. Дверь открылась, и я увидела Степаныча. Такого, каким и ожидала увидеть: в аккуратной, просторной рубахе, заправленной в длинные шорты, прищуренного, с папироской в зубах.

— Здорово, красавица! А чего это Горька не сказал, что ты приедешь?

При звуке этого имени все внутри у меня перевернулось. Казалось, так давно я не произносила его вслух и не слышала от других.

— Он не знает.

— Ну чего ты стоишь? Проходи, проходи… Не знает, говоришь? Что, решила сюрприз сделать?

— В смысле?

— В смысле обрадовать, — Матвей Степаныч хохотнул, — а то он все: «У нее работа, она вырваться не может». И ходит как в воду опущенный…

Я судорожно сглотнула и машинально присела на краешек стула в прихожей.

— Он здесь?

— А где ему быть? У него тут выставка вторую неделю. «Бегущая по волнам»… О как!

Матвей Степаныч горделиво потряс кулаком. Мол, знай наших! Мол, вон че можем — «Бегущая по волнам»! Это тебе не фунт изюма.

— Тебя чего, укачало? — заботливо склонился надо мной старик.

— Не, все нормально.

— Нормально! Хоть бы мне телеграмму отбила, приперла вон целый рюкзак, а теперь все у ней нормально! Поди, спина болит?

— Попить бы.

Он хлопотливо загремел стаканами:

— Молочко есть. Горька вон квас хлещет. Или тебе че покрепче?

— Покрепче, — решительно произнесла я. Степаныч посмотрел на меня внимательней:

— Что-то ты, Марина, не в себе будто. Совсем Москва тебя запылила. Говорю же Егору, переезжайте сюда, чем не жизнь — солнышко, песочек, квартиры дешевые опять же.

Последние слова он с подковыркой сказал, я заметила и вскинула на него вопросительный взгляд.

— Ну! Хватит, может, тебе дурака валять? Всех денег не заработаешь, все хатки не перепродашь.

Вот, значит, как Горька обрисовал ситуацию. Я не вылезаю из Москвы, зарабатываю бабки и совсем потеряла человеческий облик. А разве это неправда? Я была вынуждена признать, что так оно и есть. И мне стало легче от этого признания.

— Спасибо, Степаныч. Слушай, а Горька сейчас где?

— Так в Сочи, там выставка-то.

— Автобусы туда ходят от вас?

— Нет, милая, только электрички от Туапсе. Да ты не суетись, он к ужину обещался быть…

— Нет, я поеду.

— Разминетесь еще… — пробурчал он.

— Не разминемся, — твердо сказала я и повторила с какой-то радостной, окончательной убежденностью: — Не разминемся!

В Сочи я не бывала, но Степаныч мне подробно объяснил, как добраться до выставки, Горька его возил, показывал свои работы. Я не чувствовала усталости, как будто это и не мне вовсе пришлось сегодня потолкаться на рынке, трястись в автобусе, а потом в электричке.

…В Доме искусства было много народа, в основном отдыхающие: молодые цыпочки в золотом загаре и коротких соблазнительных платьицах, «новые русские» с сотовыми телефонами, прижатыми к уху, и внушительными брюшками, вываливающимися из шорт, степенные матери семейств в соломенных шляпах и с оравой крикливых ребятишек. Вся эта разношерстная публика глядела на меня с недоумением. В Москве я привыкла к тому, что люди мало обращают внимания друг на друга. Столица до такой степени демократична, что ты можешь пройтись по Красной площади нагишом, и вряд ли кто-то удивится, разве что милиционер остановит. Здесь же каждый счел своим долгом окинуть меня презрительным взглядом — запыленная, в стоптанных кроссовках на босу ногу, в купальнике и шортах, я выглядела белой вороной среди этих людей, которые тщательно принарядились для культурного похода. Я не стала смотреть фотографии, а сразу прошла в туалет. Там я умыла лицо, расчесала пятерней спутанные волосы и обнаружила в сумочке косметичку. Вспомнив наставления Лики и ее порхающие пальчики на своем лице, я достала карандаш, тени, тушь и приступила к священнодействию. Мне хотелось, чтобы Горька при встрече со мной не слишком испугался. Через десять минут я поняла, что все бесполезно — руки у меня слишком тряслись, чтобы провести хотя бы одну прямую линию. Я умылась еще раз и независимой походкой покинула туалет. Спиной я чувствовала недоуменные взгляды тех дамочек, которым повезло наблюдать мою неудавшуюся попытку накраситься. Плевать, сказала я себе и вошла в зал.

Я очень смутно представляла, где тут можно найти Горьку. Мне казалось, он должен стоять возле своих фотографий и слушать отзывы посетителей, чтобы быть в курсе мнения. Или ему это было не нужно? Я не знала, насколько мой любимый тщеславен, мне никогда в голову не приходило даже задуматься об этом.

От моих саморазоблачений меня отвлекла небольшая фотография, которая висела прямо напротив. Я сдвинулась с места, чтобы разглядеть ее получше. Там было море, только море, но оно наслаивалось само на себя в разных вариациях — вот штиль, спокойная, ровная гладь бледно-голубой воды, вот белая пена волн, вот темно-синие, почти черные штормовые валы и серые облака, нависшие над морской пучиной. Я взглянула на фамилию автора, нет, это был не Горька, а какой-то А. Полянских. Или какая-то. Бросив последний взгляд на скомбинированное фото, я отошла. Мне вдруг стало любопытно: Егор работает так же или создает только естественные картины природы? Я быстро пошла вдоль стен, изучая не сами фотографии, как остальные посетители, а ища глазами знакомую фамилию. Вот он! Вот еще! И еще, и еще. Я насчитала шесть фотографий Егора, я не знала, много это или мало, профессионал он или не достиг пока этого уровня. Мне хотелось думать, что он самый лучший в своем деле. Я подняла глаза на одну из фотографий. И тут же у меня перехватило дыхание.

Фотография была черно-белая, очень яркая и как будто живая. Я мало понимаю в этом… Дело в другом. Там, на фотографии, была я. В джинсах, в старых кроссовках, с развевающимися на ветру волосами я шла по городу. Не знаю, как он сумел снять меня, может быть, я тогда просто не обратила внимания на фотоаппарат в его руках. Он всегда носит фотоаппарат с собой.

Я стояла и смотрела на саму себя, чувствуя, как багровеют щеки. Что такого неожиданного я увидела?! Темные пятна домов за моей спиной, белое небо, бледная, маленькая моя физиономия из-за шторки волос. Казалось, я чем-то расстроена там, на фото. Или просто задумалась. Словом, напряжена. Я вдруг увидела себя его глазами — озабоченную, торопливую, не смотрящую по сторонам. И… отвела взгляд от жалости к самой себе.

— Интересная ассоциация, — услышала я за спиной мужской голос.

— В смысле? — пропищал в ответ женский. Я слушала, опустив плечи, не оборачиваясь.

— Ну, дорогая, ты помнишь, выставка называется «Бегущая по волнам». Эта фотография, кстати, носит такое же название. Ты видишь здесь волны?

— Нет.

— А я вижу. Девушка, вы видите здесь волны? Я медленно обернулась:

— Вижу.

Мужчина, низкорослый толстяк лет пятидесяти, смотрел на меня с удивлением.

— Вы поразительно похожи на эту женщину. На ту, что на фотографии. — Он переводил взгляд с меня на снимок.

— Это и есть я.

— Как интересно, — всплеснула руками его спутница, — но почему же я не вижу здесь моря?

— Потому что его здесь нет. Это другие волны, — спокойно объяснил Горька.

Я не видела, как он подошел, но теперь смотрела на него во все глаза. Он здорово загорел, а в остальном выглядел прежним, уставшим, небритым, с чуть ироничной улыбкой на губах.

— Давай выйдем.

Мы оказались на улице.

— Что случилось? — напряженно спросил он.

— Ничего.

— Как ты меня нашла? Что ты здесь делаешь?

— Приехала отдохнуть, я и не подозревала, что ты тоже здесь.

— Марина, я ничего не понимаю, — устало сказал он, закуривая сигарету, — сначала ты разговариваешь со мной сквозь зубы, не хочешь меня видеть, избегаешь моих прикосновений, даже самых невинных… а теперь вдруг приехала…

Я слушала его, замирая от счастья. Мне хотелось, чтобы он обнял меня, сказал, что все будет хорошо. Но вопросы — много вопросов — продолжали роиться в моей голове.

— Дай мне сигарету.

Он протянул пачку, не глядя на меня:

— Зачем ты приехала?

— Я же сказала…

— Невероятное совпадение, — усмехнулся он.

— Почему «Бегущая по волнам»? — вдруг спросила я.

— Ты сама все понимаешь, — он нахмурился, — ты бежишь, бежишь, а под тобой не твердая земля, а только волны… Марина, может, ты объяснишь наконец, что с тобой происходит.

— Я люблю тебя, Егор.

Я смотрела на него сквозь слезы. Он отвернулся. Его плечи вздрагивали.

— Я тоже тебя люблю.

В Новомихайловку мы вернулись поздним вечером, проведя целый день в Сочи — день, полный удовольствий и откровений. В автобусе Горька заснул на моем плече. Я же не могла расслабиться ни на секунду, слишком много впечатлений за такое короткое время, слишком много слов, которые сказал мне Горька, мой молчаливый Горька.

Он едва держался на ногах от усталости, от выпитого вина, от неожиданного сюрприза, который я ему преподнесла. И потому сразу же улегся спать, отмахнувшись от Степаныча, который ждал нас с ужином.

— Марина, давай хоть ты присоединяйся, — позвал меня хозяин.

Я с удовольствием уселась за стол. Оставаться наедине со своими размышлениями было неуютно.

Степаныч загремел тарелками, я пару раз шикнула на него, чтобы он не разбудил Горьку, храп которого доносился из комнаты.

— Да его пушкой сейчас не разбудишь, — весело возразил Степаныч, — небось, знаешь, как он дрыхнет, если выматывается.

Он подмигнул мне. Я закраснелась, как подросток.

— Что, засмущал я тебя? — обрадовался он и вдруг серьезно посмотрел мне в глаза, сменил тон: — На свадьбу-то позовете меня, старого? Я ить могу приехать, деньги уж отложены, специально на это дело.

Я подавилась куском мяса:

— Конечно, Матвей Степанович. А как же! Однако мой вежливо уклончивый ответ не пришелся ему по душе.

— Что ты со мной как с чужим? Мне Горька как сын… Смотреть больно…

— Да что вы, дядя Матвей, — всполошилась я, заметив в стариковских глазах обиду, — я ничего такого не хотела сказать. Если честно, мы ведь не решили еще…

— Сколько уж можно решать! Люди взрослые, давно пора расписаться, детей завести. Что это за мода — гражданский брак! Тьфу, одни только отговорки, и все! Вот что, Марина, хватит юлить…

— Да я… Что я? Это же Егор постоянно в разъездах, в командировках.

— Ну вот, — обреченно вздохнул Степаныч, — он на тебя валит, ты на него… Как дети малые, ей-ей! Я ему уж сказал: мол, за шкирку тебя — и в загс, нечего жить одним днем…

— А как жить надо? — Я заглянула старику в глаза. — В будущее светлое заглядывать, что ли? Одним днем живется веселее.

— Оно конечно, — раздраженно ответил он, потирая переносицу, — без забот, без ответственности всякой там, так, что ли?

— Да при чем тут это!

— При том! Я так понимаю, либо семья, либо не пойми что… Ты уж прости, но получается — ты ему просто полюбовница. Самой-то не противно?

— Вы как-то рассуждаете… странно… Ну и что, любовницей разве стыдно быть? Это же от слова «любовь»? И вообще, штамп в паспорте еще ни о чем не говорит. Никакой уверенности он не дает, понимаете?

Степаныч надолго замолк, о чем-то сосредоточенно размышляя. Я судорожно вздохнула и принялась уплетать за обе щеки, словно пытаясь заткнуть саму себя. Я чувствовала, еще немного — и мои возражения, все доводы, которые кажутся мне разумными, обидят Степаныча до глубины души. Молчать было трудно, поэтому я и уткнулась в тарелку.

— Ты вот послушай, Марина, и не перебивай, ладно? — миролюбиво начал он. — Вы оба ведь честные люди, правда?

Я медленно кивнула, хотя не совсем была согласна с ним.

— Друг перед другом вы честны, и перед собой тоже. Стало быть, когда решитесь расписаться, это будет не просто обряд, так? Не для того же, чтобы мы, ваши близкие, салатов за свадебным столом наелись? Вы же возьмете на себя ответственность друг за дружку, правда? А сейчас, стало быть, вы к этому неготовые. Или просто лень вам, или страшно… Я ведь Горьку-то вижу, он не такой, чтобы просто валандаться, понимаешь? Не жил бы он так с тобой. Да и ты, современная да, как это говорят, продвинутая, хочешь ведь замуж-то, а? Не ради белого платья с фатой, так ведь?

— Так, Степаныч, так, — промямлила я.

— Мне вот не удалось Ирину уговорить…

Степаныч глазами окунулся в прошлое, а я молчала. Ириной звали мать Егора, и я ждала, что Степаныч расскажет сейчас о ней. Я мало знала об этой женщине, которая подарила мне Горьку.

— Она как рассудила, — задумчиво произнес Степаныч, — отец, говорит, мальчику, конечно, нужен, но только родной. Другой отцом не станет. Не поверила она мне, понимаешь? Поостереглась. Такая уж натура — лучше, говорит, одна буду тянуть. И правда, одна осталась. А ведь любила меня… В Москву уехала даже, чтобы подальше, чтобы не мучиться самой и меня не мучить.

— Как — в Москву? — опешила я.

— В Москву, в Москву, — кивнул Степаныч. Мне показалось, что потолок сейчас обрушится.

Ложь наслаивалась на ложь, и эта громадная тяжесть обмана опрокинулась мне на плечи, придавив к земле.

— Она ведь в Краснодаре живет…

— Жила… Да ты что, не знала? Марин, ты чего такая? Водички вот попей-ка, что ты? Они уж сто лет как переехали из Краснодара-то.

— Они? — тупо переспросила я.

— Ирина с Егором. Он только школу закончил, они и уехали. Да что ты бледная-то какая? Он не говорил тебе разве?

— Нет. Я думала, она в Краснодаре до сих пор.

— Господи… А я-то, старый дурак… Марина, ты с ним поговори. Обязательно поговори, слышишь? Он, значит, тебе не рассказывал… Ты, стало быть, и не знаешь, а я-то…

У меня было такое ощущение, что Степаныч имеет в виду что-то еще, чего я не знаю. Но сил спрашивать уже не было, к тому же я понимала, больше он ничего не расскажет. Я знала одно — Горька врал мне даже больше, чем я думала.

Я лежала в постели рядом с ним, но его большое тело не казалось уже защитой, опорой. Я боялась ненароком коснуться его, словно боялась испачкаться. Что еще он приготовил мне, какую еще ложь мне придется выслушать на этот раз? Конечно, может быть, Горька не будет оправдываться, не будет отпираться, если я прижму его к стенке всем этим — изменами, недомолвками, враньем. Возможно, он признается и расскажет мне наконец правду. Но нужна ли мне эта правда? Зачем она мне теперь?

Я чувствовала себя маленькой, обиженной девочкой, которая и понятия не имела о том, что мир полон обмана. Куда ни ступи — обман! Свернувшись калачиком, я плакала — безмолвно, про себя, — глаза оставались сухими, сердце билось ровно, но душа моя, будто грязная половая тряпка, выжимала саму себя, выжимала всю ту грязь, которую собрала она не по своей воле. Выжимала, но сил не хватало, чтобы очиститься целиком, и я смирилась с этим. Что мне еще оставалось?

…Крадучись, я вышла в коридор и порадовалась тому, что не успела разобрать вещи. Рюкзак на плечи, и готово. Я не боялась разбудить Степаныча — он спал на балконе, и спал крепко, как и его несостоявшийся приемный сын. На кухне я оставила записку, в которой ничего не объясняла, а просто просила не беспокоиться.

Есть ли здесь такси?

Оказалось, нет, но какой-то частник все же попался мне, когда я уже выходила из Новомихайловки в направлении Туапсе. Через полчаса, заплатив сумасшедшую сумму, я была доставлена к вокзалу.

Солнце еще не окрепло, но, отодвинув засаленную занавеску, я увидела горы, которые оставались позади, и полоску моря, едва поспевающую за поездом. Скоро я увижу Москву, никаких гор, никакого моря, ничего, что бы напоминало эти безумные сутки под палящими лучами. Я вдруг почувствовала, что меня сотрясает дрожь. То был всего лишь истерический смех — я поняла, что моя мама права и что ничто на свете не приходит и не уходит просто так. Благодаря своему бессмысленному, паническому страху я сбежала из столицы. И получалось, что я приехала сюда, чтобы расстаться с Егором, чтобы еще раз окунуться в его ложь и уже навсегда всплыть на поверхность, пусть эта поверхность и имеет другое имя — одиночество. Я не смогу ни простить, ни забыть такое нагромождение обмана, я не смогу жить с человеком, который не считается со мной, не доверяет мне. Пусть это и тот самый человек, которого я полюбила и люблю, который приносил кроме обид много радости, который вешает на стену мою фотографию и смотрит на меня растерянными, влюбленными, ожидающими глазами. Эти глаза не обманывали, когда он целовал меня, прижимал к груди, говорил о любви. Быть может, это и есть главное, а об остальном не надо и думать? Я не знала, как отделить шелуху от семян, не знала, нужно ли это делать. Егор так и не сказал мне главного, я просто не успела задать ему этот вопрос: хочет ли он жить со мной? нужна ли я ему?

Ночью я не спала. Мне представлялось, как Горька мечется на вокзале, ожидая поезда, чтобы поехать следом за мной. А то наоборот — я видела его спокойное, улыбающееся лицо, взгляд, устремленный на фотографии, руки в карманах. Небрежной походкой он движется вдоль выставочного зала, кивает знакомым, вечером пьет вино в каком-нибудь кабаке и совсем не думает о женщине, рядом с которой прожил год и которая сейчас сбежала от него и его выдуманных историй.

Я ворочалась без сна, матрас казался невероятно жестким, простыня сбивалась. Раз десять за ночь я выходила курить в тамбур, и теплый ветер трепал мне волосы и овевал измученное лицо. Утром, когда проводница стала разносить чай и пассажиры задорно зашелестели пакетами с едой, я вдруг почувствовала невероятный голод. Вагон-ресторан, как назло, уже был закрыт, мы подъезжали к Москве. Я выбежала из поезда, как только он остановился, и, не чувствуя тяжести рюкзака, помчалась к ларькам с чебуреками и шаурмой. Денег хватило только на два пирожка с капустой, но я и этим осталась довольна. Пожалуй, только в студенческие времена мне приходилось есть так жадно и так весело, сидя на рюкзаке и глазея по сторонам. Мной вдруг овладел какой-то задор, даже азарт, будто жизнь неожиданно обернулась ко мне улыбающимся лицом и поманила за собой. Я не знала, хватит ли мне сил сделать хотя бы шаг в правильном направлении, но у меня была уверенность, что стоит хотя бы попытаться. Я закурила, шум и суета вокзала не раздражали меня, как раньше, а внушали какое-то священное чувство — я видела, что вокруг люди, что они спешат куда-то, и на их лицах озабоченность, ожидание, робкая надежда. Во всем этом ощущалась крепкая, непоколебимая власть — сила жизни, которая заставляла двигаться вперед, грустить и смеяться, прощаться и любить. Я поднялась и быстро зашагала к метро.

Сотовый затрезвонил, как только я вышла из подземки на улицу.

— Марина, нам нужно встретится! — услышала я взволнованный голос Олега и онемела от возмущения. — Алло? Ты слышишь? Ты сейчас дома? Я подъеду…

— Не смей! — заорала я, машинально отмечая, что на меня оглядываются прохожие и дяденьки в милицейской форме. — Я все знаю!

— Знаешь? — растерянно прозвучал его голос.

— А как же, — ехидно произнесла я, — ты думал, что один такой умный? Думал, я не догадаюсь, кто все это затеял? Решил, что я поверила в твою любовь?!

— Мариночка, ты что плетешь?

— Пошел ты на хрен, вот что!!!

Я судорожно вздохнула и засунула ни в чем не повинный телефон на самое дно сумки, хорошенько примяв его шлепанцами. Как же посмел этот болван мне позвонить после всего, что он сделал? Как у него только наглости хватило? Стоп, это не главный вопрос, главный — зачем он сделал это? Позлорадствовать? Но голос Олега был скорее растерянным, чем злорадным. Может быть, я снова ошиблась, в последнее время я уже привыкла к собственным промахам и готова была принять следующий. Чтобы спокойно поразмыслить, я уселась на первую попавшуюся лавочку возле метро, достала виноград, который везла Лелькиным ребятам, и принялась отщипывать ягодки. Еда всегда помогала мне сосредоточиться, вот так жую чего-нибудь, а мозги работают-работают. Правда, сейчас это не было столь очевидным — все мысли крутились вокруг лакомства, словно подсознание поставило защиту и запретило мне думать о моих неудачах. Но ведь они были, были! Да еще какие! И теперь важно понять, в чем я ошиблась — в любви Олега или в подозрении, что он подставил меня. Я присвистнула от собственной логики и чуть было не подавилась косточкой. А вообще-то что толку прикидывать да рассуждать?!

Я решительно набрала сотовый Олега.

— Жду тебя через полчаса, — рявкнула я в трубку почти скороговоркой, не давая ему времени ни возразить, ни продолжить беседу.

Я не успела даже умыться с дороги, когда раздался звонок в дверь. Вместо приветствия Олег протянул мне роскошный букет.

— Проходи, — благосклонно разрешила я.

— Марин, я все знаю, — скорбно возвестил он, располагаясь на кухне, — только ты зря думаешь, что это все я организовал. Ты же это мне пыталась сказать?

— Что ты знаешь? — настороженно уточнила я.

— Что тебя подставили. Я слышал разговор мамы и Уклюйко.

— Они знакомы? — От удивления я забыла дышать и резко закашлялась.

Олег осторожно постучал мне по спине, его ладонь как будто нечаянно съехала ниже. Я треснула этого молокососа букетом по затылку.

— Извини. Давай я цветы пристрою, а то стоишь с ними как монумент.

Он медленно налил в вазу воду и поставил букет.

— Не увиливай от ответа! — взвизгнула я, сгорая от нетерпения.

— Да, представь себе, они давние подруги.

— Твоя мама и Эдуард?! — выдавила я.

— Нет! Моя мама и Алла Николаевна. Ты, Мариночка, что-то не в себе, — Олег озабоченно смотрел на меня, — ты присядь…

— Так, значит, все-таки Алла, — протянула я, не обращая внимания на его последние слова.

— Да, именно Алла. Я чуть с ума не сошел, когда случайно услышал их разговор о Марине, которую они так ловко провели. Честно говоря, я въехал не сразу… Но стал подслушивать и чем дальше, тем больше офигивал!

Я бросила на Олега взгляд, полный изумления. Этот парень явно изменился с нашей последней встречи — руки распускает, развязно разговаривает. И вообще, вид у него странный — какой-то неприбранный, что ли.

— С тобой все в порядке?

— Со мной-то все нормально, — грустно ответил он, — а вот ты… Я как представлю… Ты только не перебивай меня, ладно? Я тебе деньги принес, мать отказалась возвращать, так я свои отдам. И не смотри так! Это твои деньги.

— Если на то пошло, это деньги Уклюйко.

— Он тут ни при чем, — вздохнул Олег, — Алла Николаевна говорила, что он тебе доверяет и даже забыл о задатке, просто терпеливо ждал результатов. Она так радовалась, что ей удалось провести мужа. Ты не суди ее строго, Марин! Я много думал… Она просто несчастная баба, решила, что так сможет его удержать, что он пойдет на попятную и не станет разводиться и квартиру разменивать.

Ноги меня не держали, я села за стол с несчастным вздохом.

— Я и не сужу ее, — задумчиво произнесла я, — мне самой такая идея в голову приходила. Я такая же несчастная, как и она.

— В смысле?

— Егор от меня уходит, покупает себе квартиру. А я решила его остановить и эту квартиру перекупить…

— Что за бред?!

— Я уже передумала, но совсем недавно была уверена, что это сработает.

— Вот-вот, Алла Николаевна говорила о том же. Вы что, с ума все посходили? Что за люди эти женщины?!

Последние свои слова Олег обратил к потолку, высоко вскинув голову.

— Тебе за маму стыдно? — догадалась я вдруг. Олег молча кивнул.

— Я так понимаю, она квартиру и не собиралась продавать, да?

— Да, ее Уклюйко просто подговорила. Еще она о каких-то покупателях рассказывала: мол, ребята эти просто мастера на все руки. И артисты, и служба безопасности…

Я вздрогнула. Ну точно, так и есть — мужик в спортивном костюме, которого я засекла у ларька, был первым покупателем, тем самым, что собирался разменивать две двушки на квартиру Уклюйко. Вот почему его лицо было таким знакомым!

— Я хотел сразу же все тебе рассказать. Я сначала и не понял толком, только догадался, что ты срочно должна найти других покупателей, иначе прогоришь… А потом узнал, что ты уже маме задаток отдала. Они так потешались… Прости, Мариночка!

Он снова походил на принца, только теперь это был несчастный и неприкаянный наследник престола, узнавший, что короли не только правят миром, но и элементарно врут, двурушничают, ставят подножки придворным. Да, Олег не понимал свою мать, но раньше он хотя бы уважал ее. Теперь этого не будет.

— Ты и мать-то не очень осуждай, — хрипло произнесла я, — она просто решила сыграть, развеяться…

— Ни фига себе игрушки! — дурным голосом завопил он.

— Ладно, успокойся, давай чаю попьем, и ты мне еще раз все по порядку расскажешь…

Мы сидели у меня на кухне третий час. Олег вольготно расположился на подоконнике и, раскачивая ногой, строил разные предположения по поводу Уклюйко. Время от времени я вставляла свои замечания по теме. Я не знаю, были ли наши догадки верны, и, наверное, никогда не узнаю. Ясно одно — меня действительно подставили, и хорошо еще, что не из-за меня самой, а по другому поводу. Из-за любви. И это их в какой-то мере оправдывало. Но Олег только недоверчиво хмыкнул, когда я высказала эту мысль.

— Какая там любовь, она за деньги замуж выходила, а не за Эдика. Эдик — мировой мужик, и я уверен, что он тут ни при чем.

— Он же звонил мне! — напомнила я. — Спрашивал насчет задатка, и именно тогда, когда я его уже отдала.

— Ты говорила, — кивнул Олег и задумался, — наверное, Аллочка стояла у него над душой. Ну или сказала, что согласна на развод, только чтобы он быстрее все оформлял. Вот он и хотел поторопить тебя с квартирным вопросом.

Так мы с Олегом и прикидывали, что к чему. Из разговора двух подружек он понял многое, но не все, и на оставшиеся вопросы мы пытались сейчас найти ответы. Я даже не задумывалась, зачем это надо. Олегу уж точно не имело смысла в этом участвовать, однако он все сидел и высказывал разные предположения и дрыгал ногой как заведенный и пил нескончаемый чай.

— А я тебя видела, когда ты приезжал сюда, — вдруг вспомнила я.

— Значит, ты дома была?

— Ага. Только я думала, что это ты во всем виноват, и не стала дверь открывать. Прости, а? Так гадко на душе, когда ошибаешься в людях! А еще гаже, когда в самой себе. Я ведь считала себя сильной особой, а так перепугалась от угроз какой-то стервочки! Представляешь, за всю мою практику ничего подобного со мной не случалось! Сама-то я и обманывала, и подставляла, и даже обсчитывала. Юлила сколько раз! Умалчивала что-то или, наоборот, многое преувеличивала!

— Марин, успокойся, не надо.

— Надо! Я ведь никогда не думала, что со мной могут поступить так же, я просто была уверена в том, что всесильна. Гордыня обуяла!

— Марина! — Окончательно испуганный моим монологом, Олег вскочил с подоконника.

Я продолжала саморазоблачаться:

— Ты помнишь, говорил, что я должна стать счастливой? Что должна полюбить себя? Как, Олежек? Мне от самой себя тошно! Я трусливая, лживая тварь! Я подводила людей и в конце концов подвела саму себя.

— Успокойся, ведь теперь деньги есть, отдашь все до копейки этим Уклюйко и помашешь ручкой.

— При чем здесь они? — Я посмотрела на Олега с сожалением.

Он не понял, не смог меня понять. Был бы здесь Егор… Горька бы сумел уловить самую суть в моем путаном монологе. Горька всегда меня слышал.

А я его? Неужели даже любимый пострадал от моей гордыни? Я не хотела замечать, что вокруг меня люди и что у каждого из них свои мечты, свои страхи и обиды. Я не хотела знать, почему Егор не говорит мне правды, было важно лишь одно — он лжет. А почему, почему? Мотивы не интересовали меня. Я схватывала лишь то, что лежало на поверхности, и страдала.

— Алло?

Голос Олега прервал мои размышления. Я вяло прислушалась. Олег был в коридоре и с кем-то говорил по телефону.

Может быть, позвонил своей матери и просит прощения? А за что, интересно? «Как это — за что?» — тут же спрашиваю себя. Всегда есть за что просить прощения, всегда и каждому. Но у меня, наверное, не хватит на это ни сил, ни храбрости.

Я не успевала додумать.

— Марин, это Егор, — заглянул в кухню Олег, — я замучился ему объяснять, кто я такой.

— Э…

Все, что способна я сейчас произнести.

— Телефон звонил, звонил, а ты сидела как памятник! Я решил взять трубку, — пояснил торопливо Олег, отводя взгляд от моего растерянного лица, — а тут Егор…

— Скажи, что меня нет, — выдохнула я.

— А чего я тут делаю? — понизил голос Олег.

— Трамвая ждешь! «Чего», «чего»… Скажи, что ты рабочий, ну слесарь, я не знаю.

— Да ответь ты ему, и дело с концом, — впихнул он мне в руку трубку.

Я посмотрела на аппарат, словно это было опасное животное.

— Убери. Я не буду с ним разговаривать.

— Хорошо, — неожиданно послушно сказал Олег и четко проговорил в трубку: — Она с вами разговаривать не желает.

— Ты чего? Ну зачем?

Я горестно всплеснула руками, Олег отнес телефон на место и вернулся со зверским выражением на лице.

— Чего ты мужика мучаешь?

— Олег, ты не сердись на свою маму, она у тебя нормальная баба. Ей скучно просто.

Олег резко взял меня за плечи:

— Перестань мне зубы заговаривать! Я все про маму знаю, а вот ты про свою жизнь не понимаешь ни черта!

— Олег, ну где твое воспитание?!

— Марина! Хватит дурака валять! Возьми себя в руки.

Я помолчала, размышляя.

— Хорошо, но у меня к тебе просьба. Забери свои деньги и вали отсюда.

— Это твои деньги, — упорствовал Олег, — если хочешь, поедем отдадим их Эдику, но даже это будет ошибкой. Ты и так нервы натрепала. Теперь они тебе должны моральную компенсацию…

— Что сказал Егор? — неожиданно для самой себя поинтересовалась я.

— Ну он, кажется, сначала решил, что не туда попал. Потом я сказал, что ты сейчас подойти не можешь. Потом он стал кричать и допрашивать меня. Потом ты велела его послать…

— Я ничего такого не говорила!

— Говорила! А он, между прочим, беспокоился, по голосу заметно.

От слов Олега мне стало не по себе. Действительно, как Егору не беспокоиться?! Позвонил любовнице, а вместо нее какой-то мужик отвечает, а самой ее нет, а должна уже давно приехать. Словом, одно наслаивается на другое, и в результате тысяча поводов для беспокойства.

— Ладно, проехали, — сказала я Олегу, — а с деньгами давай договоримся так: ты их сам и отвезешь, ага? Не затруднит?

— Нет, — буркнул он, — но ты не права.

— Все, Олежек, я устала. Прости, что так тебя напрягаю.

Он ушел, аккуратно прикрыв дверь. Я начинала привыкать к несчастному выражению на его лице, но мне не было стыдно. Эгоистка я, конечно, но что делать, если жутко не хочется смотреть в глаза Уклюйко? Пусть Олег с этим разберется, мой верный паж, мой юный донкихот!

Несмотря на страстный внутренний монолог, меня раздирали противоречия. Убеждения в собственной правоте как не бывало — и с Егором я поступила подло, и профнепригодной оказалась, и Олега использую, словно последняя стерва. Чтобы хоть как-то примирить себя с действительностью, я включила автоответчик. Родные да и незнакомые голоса всегда успокаивали меня.

Посланий накопилось множество. Мама просила быть дома в выходные дни. Лелька приглашала в гости, Лика беспокоилась и грозилась пойти в милицию, если я не дам о себе знать к вечеру. Я перезвонила ей первой.

— Слава богу, ты уже приехала! — вздохнула на том конце провода сестренка. — Я места себе тут не нахожу.

— А что случилось?

— Ха! Да ничего, кроме твоего неожиданного отъезда. Ты так внезапно собралась, что я решила, будто тебя уже держат на мушке и заставляют нести всякую чушь в трубку.

Я рассмеялась:

— Да нет, ничего подобного. Просто мне захотелось развеяться, вот сгоняла на юг.

— Ты правда ездила на юг? — недоверчиво переспросила Лика. — Что, самолетом?

— Нет.

— Поездом?! Получается, ты там меньше суток была? Ну ты сумасшедшая!

— Видела Егора. У него там выставка.

— А, тогда ясно, чего ты так сорвалась. Могла бы предупредить…

— Да я сама не знала, — призналась я, — ты, кстати, сейчас где? Ну приезжай тогда, поговорим нормально.

— Хорошо, — обрадовалась сестра, — значит, у тебя можно на пару дней остановиться? Я, наверное, с гостиницей-то промахнулась, еще пару дней — и останусь без гроша.

— Приезжай, и этот вопрос утрясем.

В ожидании Лики я приняла душ, разобрала вещи, в том числе свои нелепые покупки, которые решила просто раздарить. Хорошо, когда есть, кому дарить. Эта мысль принесла мне такое наслаждение, что, раскладывая вещи по полочкам, я стала напевать что-то задорное. Звонок телефона я, видимо, не услышала, поэтому здорово испугалась, когда вдруг включился автоответчик.

— Марина, возьми трубку, пожалуйста, — сказал голос Егора.

Я опустилась на кровать и притихла, словно меня застали на месте преступления.

— Марина, я волнуюсь. Что за люди у тебя там? Как ты? Ты доехала? Ну возьми же эту чертову трубку!

Дыхание у меня сбилось. Я смотрела на телефон, будто ожидая, что сейчас оттуда, как джинн из бутылки, выскочит Горька и примется костерить меня на все лады. Взрослая женщина, бог ты мой! Я боялась не его гнева, конечно. Я просто понимала, что поступила неразумно, что я заставила волноваться не только его, но и старого, несчастного Степаныча, который вообще ни в чем не виноват. Но трубку мне брать не хотелось.

Егор перезвонил еще раз:

— Марина, я приеду через три дня, раньше не могу. Пожалуйста, никуда не исчезай. Нам надо поговорить. Я все тебе объясню. Я люблю тебя, малыш. Дождись меня!

Хорошего настроения как не бывало! Он мне все объяснит — какая честь для меня! Злые слезы катились по щекам, пальцы судорожно сжимали соломенную шляпку, которую я собиралась пристроить на вешалку в прихожей. Я убеждала себя обратить внимание на его последние слова, но в голове билось другое — «я тебе объясню». К черту объяснения! У него же была возможность рассказать все, но нет — только теперь, когда из-за Степаныча у Горьки нет другого выбора, он готов открыть мне правду. Я огляделась, словно ища, куда спрятаться, словно уже с минуты на минуту любимый окажется здесь и заставит меня его выслушивать. Я не хотела, я боялась этого.

И тут раздался звонок в дверь. Я знала, что это Лика, но все равно подпрыгнула от неожиданности. Нервы мои были на пределе.

— Ты чего такая взвинченная?

— У меня к тебе предложение, — затараторила я, — деньги на квартиру у тебя или у твоей мамы?

Лика растерянно моргала.

— Они в банке, я боялась, что потрачу на какую-нибудь ерунду.

— Ладно. Слушай, есть квартирка, не сахар, правда, но зато дешево и быстро. Одно условие — ты пустишь меня пожить на неопределенный срок, хорошо?

— Ничего не понимаю.

— И не надо. Тебе квартира нужна?

Сестра кивнула.

— А мне нужно спрятаться.

— От своих клиентов, да? — Она испуганно зажмурилась.

— Нет, про клиентов я тебе потом расскажу, — нервно хихикнула я, — мне не хочется встречаться с Егором, а у тебя он меня не найдет. Ему и в голову не придет, что я тебе ее продала.

— Почему?

— Повторяю, квартира не сахар. С другой стороны, тебе нужно срочно, а ее продадут в два счета, там уже все документы готовы давным-давно. И опять же — дешево, у тебя останутся деньги на ремонт, мы эту халупу во дворец превратим. А что добираться далеко, это ерунда. Куда тебе больно добираться-то? Ты экзамены все сдала?

— Да не буду я их сдавать! — Лика сосредоточенно потерла ладошкой лоб. — Дело не в этом. Ты мне толком объясни…

— Что объяснять? — разозлилась я. — Приютишь меня на время в этой квартире, и все.

Как всегда, я действовала по наитию — быстро, не раздумывая, словно боялась понять, что в моем решении полным-полно пробелов и обыкновенной глупости. Зачем куда-то уезжать? Почему прятаться?

Я не отвечала на эти вопросы вполне сознательно. Главным сейчас было не столкнуться лицом к лицу с Егором. Мне надо было переждать, затаиться и как-то смириться с тем обманом, который преследовал меня последнее время. Я должна была научиться жить с этим или раз и навсегда перекроить свою жизнь, ведь жизнь без Егора — незнакомого, родного, лживого, молчаливого, любимого моего мужчины — совсем другая жизнь.

— Хорошо, я почти поняла, — все еще растерянно произнесла Лика, — что делать-то надо?

— Едем к хозяйке. Хотя стой, позвонить надо, она ведь там не живет.

Я помчалась к телефону и прыгающими, нервными пальцами набрала номер.

Светлана Николаевна оказалась в Москве, и это обстоятельство давало мне определенный шанс. Голос ее, правда, настораживал.

— Марина? — В первый миг удивленно и рассеянно воскликнула она. — Риелтор?

Потом появились нотки ехидства и недоверия. А позже отчетливо зазвучала безнадежность. Светлана Николаевна никак не хотела поверить, что я сейчас привезу ей покупателя — реального, живого. Ах, душечка, слышалось в ее голосе, все суета сует, ни к чему это и бесполезно!

Я разозлилась, бросила трубку и, схватив Лику за руку, выскочила на улицу. Мы поймали такси и, помаявшись в пробках часа полтора, прибыли на место.

Светлана Николаевна выглядела неплохо — загорелая, в модном брючном костюме, со свежим макияжем, — только тоскливые глаза выдавали ее. Может быть, сказать ей, что счастье в личной жизни еще возможно? Вот продаст она свою халупу, и Владик тотчас прибежит. Не зря же он так подробно меня расспрашивал…

Нет, промолчу. Жалко тетку, по-моему, лучше остаться одной, чем быть с человеком, которому от тебя нужны только деньги. А если я ошибаюсь и Влад действительно привязан к своей престарелой пассии, то он и сам придет. Без всенародных объявлений о продаже!

— Ну как тебе квартирка? — спросила я Лику, о которой почти забыла, размышляя о хозяевах этой халупы.

Сестренка поежилась, словно от холодного ветра.

— Вообще-то ничего… — сказала несмело. Я обхватила ее худенькие плечи:

— Да не переживай ты так! Вот увидишь, вместе мы быстренько приведем ее в порядок. У меня и штукатуры знакомые есть, и плитку можно достать дешевую…

— Да дело не в этом!

— А что? Что тебя волнует?

— Тише ты! Марин, я просто не понимаю тебя! Зачем тебе-то все это надо?

— Господи, ты что думаешь, я тебя подставить хочу? Думаешь, мне надо кому-то спихнуть эту хату и поэтому я тебя привела?

Лика яростно замотала головой и одновременно крутила пальцем у виска. Мол, дура ты какая! Мол, вот сестренка мне досталась! Я облегченно улыбнулась:

— Ладно, я тебя поняла. Извини, но у меня сейчас все на подозрении, что-то я расклеилась… понимаешь, в каждом слове подвох ищу.

— Я понимаю, — шепотом сказала сестра, — мне другое непонятно. Я за тебя волнуюсь, мне кажется, ты не совсем права…

— Это, — убежденно кивнула я. — А теперь ты мне скажи, Журавлев уехал или нет?

Выражение ее лица не изменилось, и взгляд не замутился прошлым.

— Не знаю, — пожала она плечами.

— Ты извини меня, просто вдруг подумалось, что мы очень похожи. Мы обе, как малые дети, не согласны на компромиссы, не умеем поступиться малым, чтобы получить большее…

— Знаешь, наверное, малое тогда не так уж мало, а большое — не так велико, как нам кажется. Вот скажи, ты действуешь, как велит тебе разум или как сердце подсказывает?

Я улыбнулась и легонько постучала себе по левой стороне груди. Лика кивнула удовлетворенно: мол, понимаю, ведь и я такая же.

Итак, я уходила в подполье и тщательно к этому подготовилась. Автоответчик был выключен — я не хотела случайно нарваться на голос, который был мне дороже всего на свете и причинял боль. Фотография Егора оставалась на прежнем месте — на столике рядом с кроватью, наискосок от снимка Грушевского, который мне принесла Лика. Все остальное в моей квартире изменилось, тут больше не было ни меня, ни его, ни нашей любви — это была пустая жилплощадь, пусть с мебелью и безделушками, кастрюлями на кухне и туалетной бумагой в шкафчике.

Вечером, когда мы с Ликой сидели на кухне и совершенно по-семейному резались в дурака, позвонила мама.

— Как там насчет выходных? У меня такой вариант нарисовывается! И не говори мне, пожалуйста, что ты до сих пор морочишь голову мальчику по имени Олег! — залпом произнесла родительница. Я усмехнулась:

— Не морочу, ты права! Но насчет выходных не получится…

— Егор вернулся? Вы помирились? — Радость в ее голосе звучала искренне.

— Нет, я уезжаю на каникулы. Решила отдохнуть. Так что не беспокойся, если мобильный не будет отвечать — там, куда я еду, нет связи.

— Это куда же ты едешь?

— На море. Путевку достала по знакомству.

— Что-то ты темнишь, детка. Что еще случилось? Мне стоило немалых трудов убедить маму, что все в порядке. Ведь на самом деле все было совсем не в порядке, и она это чувствовала. Когда я повесила трубку, Лика смотрела на меня, осуждающе покачивая головой.

— Ну что? — Я всплеснула руками. — По-твоему, я должна была сказать, что сбегаю из дома? Что Егор меня обманывает на каждом шагу, а я не могу ни выслушать его, ни выгнать, ни смириться? Что ты так на меня смотришь?

— Ничего, успокойся. Ты бы позвонила своей подруге, ее, кажется, Ольгой зовут? Она ведь тоже беспокоиться будет…

Интересно, мне даже в голову это не приходило. Иногда я бываю ужасной эгоисткой, и сейчас мне стало безумно стыдно от этой мысли. Наверное, поэтому я не послушалась Лику.

— Лельке мама все расскажет, не волнуйся.

— Значит, ты решила никому не говорить правду? Ты понимаешь, что ведешь себя как Егор? Ты его осуждаешь, а сама поступаешь так же!

— Я его не осуждаю! — закричала я, стараясь заглушить истину, прозвучавшую в Ликиных словах. — Мне просто больно!

— А то, что ты сама причиняешь боль своим близким, это как?

— Ничего подобного! И вообще, отстань! Давай дальше играть, у нас это получалось лучше, чем обсуждение моей личной жизни.

Я, успокаиваясь, села за стол, вздохнула.

— Везет мне на советчиков! Любой в моей жизни разбирается лучше, чем я сама.

Лика покраснела.

— Я не хотела тебя обижать, просто со стороны всегда виднее. Мне кажется, ты совершаешь глупость, а по большому счету, просто-напросто мстишь.

— Ну и пусть, — упрямо произнесла я, — мне сейчас ничего другого не остается. Я не могу видеть его, понимаешь? Не могу!

На протяжении оставшегося вечера Лике пришлось меня успокаивать. Я то впадала в отчаяние, то веселилась, то вдруг кидалась разбирать вещи, то хватала сестру за руку с намерением прямо сейчас отправиться на будущую квартиру Лики. Больше всего меня пугал телефон, каждую минуту я ожидала звонка от Егора и не знала точно, хочу я этого или нет.

Ночью, когда я думала, что Лика уже спит, она вдруг заворочалась, включила лампу и, моргая, долго смотрела на меня.

— Я так и знала, что ты не заснешь, — трагически сказала она. — Марин, скажи, тебе такая жизнь нравится? — И добавила по-детски: — Только честно…

— В смысле? — Я сделала вид, что не поняла, выигрывая время на раздумья.

— Понимаешь, когда мы познакомились, ты мне очень понравилась. Я вот смотрела на тебя и думала, как же это, наверное, здорово, помогать людям находить крышу над головой, как интересно каждый день знакомиться с кем-то, кто в тебе нуждается. Еще я представляла, как ты заходишь в чужие дома, где у каждого свои проблемы, свои радости. Я что-то не то говорю?

Я помотала головой — все то.

— А потом вдруг я узнала, что ты моя сестра. Я ужасно гордилась тобой.

— Гордилась? — переспросила я. — А сейчас не гордишься?

— Марин, дело не в этом. Я просто испугалась, даже не испугалась, а была в шоке. Сначала ты собиралась продавать квартиру Журавлева.

— А что в этом такого? Девочка, это бизнес! Я и понятия не имела, что ты такая трепетная! По-твоему, мне не надо было заниматься его жилплощадью только для того, чтобы наказать его? Чтобы отомстить, так?

— Да нет же! Я не говорю о мщении, и об интересах Журавлева я не так уж пекусь.

Лика села в постели.

— Так вот, — она вздохнула и заговорила медленнее, — я говорила о тебе, понимаешь? Ты меня поразила. Я никогда не думала, что работа, бизнес для человека может стоять на первом месте. Ну еще у мужиков, ладно, того же Журавлева мне понять проще…

— Прямо дискриминация какая-то, — буркнула я недовольно, — по половому признаку.

— А эта Эльмира? — не слыша меня, продолжала Лика. — То, что ты рассказала мне, просто смешно… Зачем ты вообще понесла ей деньги, ты ведь знала, что они чужие. Неужели нельзя было просто дождаться другого покупателя?!

— Что происходит, а? Яйца курицу учат? — возмутилась я и потянулась к сигаретам.

Лика осуждающе смотрела на меня, покачивая головой:

— Мне казалось, ты бросила.

— Ребенка рожу — и брошу, — отрезала я.

— Так ты никогда не родишь! Для тебя твои привычки и комплексы дороже окружающих!

Я все чиркала зажигалкой, которая упрямо не хотела давать мне огня. Я была уверена, что на данный момент это моя единственная проблема, и на Лику я не смотрела. Потому что моя сестра была во многом права, а смотреть в глаза человеку, который указывает тебе на твои ошибки, безумно тяжело.

— Марин, а может, тебе просто бросить работу?

— Зачем это? — Я пожала плечами. — Мне моя работа нравится.

— Мне кажется, ты заигралась. Ты слишком далеко зашла!

— Ну все! Хватит! Довольно! Я буду заниматься тем, что мне нравится, и буду делать то, что хочу! Ты мне не указ, поняла? Не хочешь помогать, так и скажи!

— Зачем ты переворачиваешь все с ног на голову? Это ты мне помогла, а не я тебе. Хочешь, поехали прямо завтра туда? Начнем ремонт.

— Завтра? Завтра приезжает Егор.

Лика обняла меня, и я уткнулась носом в ее худое веснушчатое плечо. Никто бы не решился сказать мне то, что сказала эта девчонка, и мне было непонятно, злюсь я на нее или благодарна ей. Я смутно чувствовала, как между нами рушится последняя стена недоверия, и в эту минуту мне вдруг ужасно захотелось увидеть отца. Я повернула голову, наткнулась взглядом на его фотографию и подмигнула неподвижному изображению. Краем глаза я зацепила фото Егора, и мне было очень трудно отвернуться. Я просто погасила свет и сказала Лике «спокойной ночи».

— Вставай, соня, — сестра безжалостно трепала меня за плечо, — магазины скоро на обед закроют, а ты все дрыхнешь!

— Отстань! Чего я в магазинах не видела?

— Краску для пола, обои, кисти, клей, — весело перечисляла Лика. — Надо же ремонтировать мою квартиру.

Я выскочила из теплой постели, даже не раскрывая глаз.

— Бегом! — скомандовала я, не обращая внимания на Ликин смех. — В ванную, завтракать, и, наверное, такси надо вызвать? А, не надо, Андрею позвоним, у него чудненькая машинка.

— Кто такой Андрей?

Я чистила зубы и рассказывала сестре об Андрее, а сама думала, что он обязательно станет меня расспрашивать, что с Егором и с квартирой. Вот только этого мне и не хватало. Однако машина была нужна, сами мы не справимся. Пока Лика жарила яичницу, я набрала номер коллеги.

— Ты сможешь мне помочь? — без особых церемоний спросила я, поздоровавшись.

— Чем? Опять что-то с вашей квартирой?

Ха, с нашей! Нашего уже ничего нет и не будет!

— Нет-нет, мне машина нужна. Мы с сестрой собрались за покупками, за крупными покупками!

Андрей заинтересовался наличием у меня сестры, мы быстро договорились о встрече и попрощались. Через некоторое время раздался телефонный звонок. Думая, что Андрей забыл уточнить что-то, я беззаботно взяла трубку и пропела:

— Мы уже почти готовы.

— К чему? — спросил Егор.

Я машинально прикрыла трубку ладонью и уставилась на сестру, делая ей знаки руками.

— Что? — не поняла Лика. — Что-то случилось?

— Это Егор, — пискнула я.

— Так поговори с ним!

— Я сейчас приеду, — сообщил мой любимый.

— Э… Мы… Я… — только и успела промычать я, а он уже повесил трубку.

— Бежим, — схватила я сестру за руку.

— Ты совсем сбрендила? Дождемся твоего Андрея и спокойно уедем, Егор не успеет нас перехватить!

— Боже мой, боевик какой-то! А если успеет?

— Значит, судьба, — глубокомысленно заявила сестренка.

Полчаса ожидания дались мне с трудом. Я сидела на подоконнике, едва не вываливаясь наружу, и каждую секунду была готова бежать из собственной квартиры сломя голову. Наконец во дворе показалась машина Андрея. Я бросилась к двери, потом в комнату, схватила сумку, схватила Лику за руку и понеслась обратно к двери, не слушая возмущенные вопли сестры. Звонок все-таки застал меня врасплох — я нервно дернулась, сжала ладонь Лики еще крепче и издала сдавленный стон.

— Да успокойся ты!

Лика щелкнула замком.

— Это Андрей? Точно Андрей? — шептала я из другого конца коридора.

— Точно, — сказал он, заходя в квартиру, — всем привет.

Проход освободился, между Ликиной спиной и улыбающейся физиономией Андрея я увидела лицо своего любимого мужчины. Его выражение не предвещало ничего хорошего.

— Ты Лика? — спросил Егор, мельком взглянув на мою сестру. — Здравствуй, вы правда очень похожи.

— Ты чего здесь делаешь? — пискнула я.

— Я его привез, — покаялся Андрей, — и не его одного.

Он вдруг захохотал, держась обеими руками за живот.

— Может, ты заткнешься? — вежливо предложил Егор.

— Пойдем, — сказал он мне.

— Куда? Зачем? Я не хочу!

— Пойдем! — не повышая голоса, повторил он. — А вы двое отправляйтесь за покупками.

— Сводник нашелся, — буркнул Андрей.

Лика заполошенно молчала, переводя взгляд с одного на другого. Я, наверное, выглядела еще более растерянно.

Через минуту мы с Егором чинно выходили из подъезда. Его машина оставалась стоять на стоянке рядом с домом, он открыл двери, усадил меня и молча тронулся с места.

— Куда ты меня везешь? — надменно осведомилась я. — Если хочешь знать, я не желаю с тобой разговаривать!

Он молчал, лицо у него было сосредоточенное.

— Ты меня слышишь? Если хочешь поговорить, мы могли бы это сделать у меня дома. Не понимаю, почему надо куда-то ехать. И вообще! Я не хочу тебя видеть! Ты мне лгал! Ты меня обманывал как последнюю идиотку! Мне Степаныч все рассказал! Ты стыдишься меня, да? Поэтому не стал знакомить меня со своей мамой? Я для тебя не слишком хороша, да?

Егор смотрел на дорогу. Мне пришлось огромным усилием воли оторвать от него взгляд, иначе прямо сейчас, прямо здесь я бросилась бы его целовать. Мне так не хватало его поцелуев! Мне не хватало его молчания тоже, но в данный момент оно только злило. Поцеловать и надавать пощечин — вот чего мне хотелось! Заставить и его потерять голову, вывести из равновесия, свалиться под мост, наконец, попасть в аварию, только бы не сидеть вот так спокойно и не слушать собственный голос на фоне гула столичных машин.

— Что ты молчишь? Давай начинай оправдываться, уже можно! А я, как дура, снова поверю и прощу! Как тогда, с этой неизвестной пожилой дамочкой! Ну конечно, я сошла с ума от ревности, конечно! И сообщения на пейджер «моему Пусику!» мне тоже приснились! У меня просто разыгралось воображение, да? Какие странные галлюцинации, не правда ли? Что ты молчишь?

Егор остановил машину. Я огляделась, я не знала, где мы находимся, не помнила названия улицы, но место почему-то показалось знакомым. Впрочем, большинство улочек и переулков в Москве мне знакомы. Я не двигалась с места и продолжала говорить, хотя понимала, что бесполезно пытаюсь воззвать к его совести. Егор так же молча открыл мою дверь и протянул мне руку.

— Я никуда с тобой не пойду! Я тебя ненавижу! Я тебя презираю!

Слезы стояли у меня в глазах, и лицо Егора казалось далеким, неясным, будто в тумане. Мне захотелось приблизиться к нему, вопреки своим собственным словам. Я вышла из машины.

Он меня обнял неожиданно и крепко:

— Я люблю тебя!

— Это не повод, — прошептала я, — не повод, чтобы меня обижать.

— Пойдем, — взял он меня за руку.

Мы зашли в подъезд и вскоре очутились перед дверью, которую он стал открывать своим ключом. Что-то смутно знакомое было во всем этом: и в самом подъезде, и в том, как Егор стоял вполоборота именно к этой двери.

— Проходи.

— Папуська, пуська, пуська! — услышала я детский голосок. — Ба, пуська приехал!

Секунда, и в коридор ворвалось очаровательное создание в розовом платье и темных кудряшках, разлетающихся в разные стороны.

— Привет, малышка. — Егор подхватил ее, а я села на какой-то пуфик в прихожей и обхватила голову руками. — Это Даша, — сказал Горька как нечто само собой разумеющееся.

Глаза у него повеселели.

— А это мама. — Он кивнул в сторону.

Я повернулась и увидела пожилую, высокую женщину в очках.

— Ирина Валерьевна, — сказала она, поджав губы.

Егор не был женат на женщине, которая родила ему дочь. Они просто не успели расписаться, а во время родов она умерла. Ирина Валерьевна, которая сама больше не выходила замуж после смерти супруга, и сыну не давала этого сделать.

— Вы все равно так и останетесь чужими, — сказала мать Егора, имея в виду меня и Дашку.

Я промолчала. Что толку спорить с женщиной, похоронившей вместе с мужем надежду на счастье, не верящей в любовь, превратившей собственные ошибки в страхи и комплексы сына.

Дашка вертелась на кухне, о чем-то лопоча с куклой, потом ей надоела эта забава, и она оседлала колени Егора. Все-таки кукла каждый день дома, а вот папа не такой уж частый гость. Еще через минуту, покуда мы с Ириной Валерьевной обменивались вежливыми, холодными фразами, а Горька напрасно пытался создать дружественную атмосферу, шустрая малышка перекинулась на меня. Кукла никуда не уходит, папа изредка приходит, а вот тетенька — это что-то новенькое! — так, наверное, рассудила эта малышка. И с разбегу влетела в мои коленки, обтянутые джинсами.

— Даша, поиграй в комнате, — натянуто улыбаясь, сказала мать Егора: лицо ее выражало крайнюю степень настороженности.

— Пусик лазлешил мне на кухне.

— Не пусик, а папа! И не картавь, а говори «р», ты же умеешь!

— Мама! — тихо, но с угрозой в голосе произнес Егор.

— Что — мама, что! — вскинулась Ирина Валерьевна.

— Мы сейчас уйдем, а завтра заберем Дашку. — Егор вопросительно посмотрел на меня, а я даже не сочла нужным отвечать, даже не кивнула в ответ, все и так было ясно. Это, конечно, была чужая кухня, чужие проблемы и чужое прошлое, но зато люди, жившие в ней, были мне родными. Я, конечно, имела в виду отнюдь не Ирину Валерьевну.

— Егор, ты поступаешь опрометчиво, — высокомерно заявила мать моего любимого.

Но ее слова уже не имели значения. И потому мы с Егором не стали ее разубеждать, а просто молча переглянулись.

— И все-таки мне жаль твою маму, — великодушно сказала я Егору, когда мы вышли из квартиры.

— Ничего, мама сильная!

Мы стояли на площадке, в разбитое окно влетал ветер и трепал наши волосы, а мы все стояли, не глядя друг на друга, но думая об одном и том же.

— Простишь меня? — наконец спросил Горька, кусая губы.

— Уже простила, — ответила я.

Щелчок замка прозвучал неожиданно — дверь напротив неуверенно раскрылась, и появилось лицо Прохоренкова.

— Здрасте, — растерянно пролепетала я.

— Шпионы! — взвизгнул старик. — Предатели!

— Эй, погодите, — кинулся к нему Егор, — не надо сходить с ума!

— Он уже сошел, — заявила я, когда дверь за Прохоренковым закрылась. — Так вот почему мне показался знакомым этот дом! И вот какую собаку ты здесь выгуливал!

— Между прочим, собака действительно есть, — обиженно пробубнил Егор, — не ньюфаундленд, правда, а чуть поменьше. Мопс.

Я расхохоталась.

— Надеюсь, это все сюрпризы на сегодня? Давай договоримся — остальных своих близких ты мне будешь представлять постепенно, ладно?

Он кивнул с виноватой улыбкой. За нашими спинами резко открылась дверь.

Мы разом обернулись и наткнулись на огромные, заплаканные глаза: Даша смотрела на нас не мигая.

— Доченька, — склонился к ней Егор, — я скоро вернусь, правда, и уже насовсем. Ну не плачь, малыш! Ты мне веришь? Хочешь, я вечером за тобой приеду, не завтра, а сегодня вечером?

— Хочу, — тихо сказала она неуверенным голосом и перевела взгляд на меня, — а мама с тобой придет?

Мне показалось, что на голову мне опрокинули таз ледяной воды. Я стояла как истукан — деревянные ноги, деревянные пальцы, деревянное сердце — я не знала, что ответить этой девочке.

— Пойдем в машину, — услышала я свой голос, — не вечером… сейчас.

— Правда? — Дашка недоверчиво хлюпнула носом. — А Семена мы бабушке не оставим, да, мам?

— Семен — это мопс, — шепнул Горька, едва шевеля губами.

— Попрошу без подсказок, — ответила я и взяла Дашку за руку. — Не оставим, малыш!

Мы вышли из подъезда. Спиной я почувствовала, как смотрят на нас из окна обиженные и недоверчивые глаза Ирины Валерьевны, а из другого с подозрением наблюдает в полевой бинокль Яков Павлович Прохоренков. Мне было и смешно, и грустно.

— Завтра едем оформляться. Новая жизнь, новый дом, — задумчиво произнес Егор, — ты готова к переменам?

— Пап, что такое перемены? — старательно выговорила Дашка.

— Это когда все меняется, — сказал он.

— Это когда мы меняемся, — сказала я.

— А зачем? — спросила она.

И мы оба только вздохнули в ответ.

Мы ехали по улицам города, шумного и суетливого. Мой любимый мужчина легко держал руки на руле и неотрывно смотрел прямо перед собой. Его длинные ресницы отбрасывали тень. Мне в ухо дышал пес. А в другое лилась шепелявая песенка про крокодила Гену.

Я с трудом осознавала происходящее, мне было понятно только одно — никто из нас не застрахован от ошибок, и только от нас самих зависит, насколько эти ошибки изменят нашу жизнь.

У светофора мы притормозили. Краем глаза я вдруг заметила в соседней иномарке мужчину, который махал мне обеими руками. Это был господин Уклюйко, его лицо расплывалось в счастливой улыбке. Из-за его плеча показалась шкодная физиономия с фиолетовыми волосами, но ее тотчас сменило строгое лицо мадам Уклюйко. Наверное, в другое время я бы удивилась, но сейчас просто кивнула в ответ на приветствие Эдуарда. Неожиданно и Алла кивнула мне. А спустя мгновение стекло опустилось, и господин Уклюйко произнес:

— Марина, вот так встреча. Я вам так благодарен…

— Скажи ей, скажи, — подтолкнула его Аллочка.

— Марина, я ведь не собирался разводиться. Я вовсе не из-за этого квартиру менял, мне просто нужно было помещение под студию, понимаете?

Я кивнула, медленно закрыла окно.

— Это кто? — спросил Егор.

Я не ответила. Зажегся зеленый свет, и машина рванула с места.

Мне казалось, мы едем вечность, целую жизнь. И это была прекрасная жизнь. За стеклом мелькали дома, машины. Шли какие-то люди, и они выглядели маленькими, беззащитными, и хотелось догнать каждого, каждому сказать, что все будет хорошо. Я вдруг узнала в двух фигурках на остановке у вокзала Светлану Николаевну и Влада. Чуть не свернув шею, я наблюдала за ними. Он прижимал ее к себе и гладил по голове. У их ног стояли чемоданы. Мне хотелось думать, что Влад и Светлана уезжают вместе.

Я бросила взгляд на Егора — на свое горе и радость. Квартиру, которая, как я считала, встала между нами, он покупал для нас, а матери оставлял старую, маленькую, однокомнатную. Ту, где они втроем прожили несколько лет, с ложью, затухающей надеждой и детским ожиданием чуда.

Я не хотела спрашивать, каково ему было скрывать от меня самое главное. Я вспоминала ту фотографию, «Бегущая по волнам», я вспоминала наши ночи, наполненные его страстным шепотом, скрипом кровати и песнями ветра, я вспоминала наши дни, его молчание и мой бессмысленный треп, свое отражение в его зрачках, его губы на своем плече, наши сплетенные пальцы. Я больше не хотела плутать по закоулкам своей памяти, выискивая обиды.

Маленькая темноволосая девочка с глазами, так похожими на Егорушкины, мною любимые глаза, спала на заднем сиденье машины. Ей было суждено стать нашей дочерью.