"Ставка больше, чем жизнь" - читать интересную книгу автора (Тучков Владимир)

Апплет 1001. Виртуал виртуалу глаз не выклюет


Встретившись, Осипов и Степанов через три минуты очного знакомства уже испытывали обоюдную приязнь. Оба были умны, профессиональны, честолюбивы и не собирались тратить жизнь на низкооплачиваемую милицейскую рутину, до тридцати лет подчиняясь всяким ничтожествам и срастаясь с криминалитетом, чтобы после тридцати пойти в услужение к кому-либо из тех, кого они сейчас должны были разоблачать и изолировать от общества.

Оба сошлись в том, что «Мегаполис» может дать им неплохую возможность повернуть свою жизнь к лучшему. Хотя, конечно, был определенный риск перегнуть палку, подписав себе тем самым смертный приговор. Но кто не рискует в двадцать четыре года? Особенно сейчас, когда рискующий может не только, как говорится в старинной поговорке, ежедневно пить шампанское, но и наращивать огромные проценты в оффшорных зонах.

Осипов, которого, что называется, подловили, заглянули в его карты, был этим только доволен. Потому что одному раскрутить это дело, было тяжело. В чем он уже успел убедиться после трех дней безрезультатного нахрапистого наскока. Вдвоем же, причем с таким одаренным компаньоном как Степанов, было бы не только легче, но и приятней работать.

Весь первый день Алексей вводил Степанова в курс дела, поскольку тот вышел на «Мегаполис» лишь вчера, после их телефонного разговора. Как и следовало ожидать, краснопресненский следователь все схватывал на лету, неплохо ориентируясь в специфике проблем Интернета.

На следующий вечер обсудили стратегические моменты расследования и сошлись в том, что Осипов в свое время выработал верную концепцию: не гоняться впустую за организаторами Игры, а выманивать их на себя при помощи провокационных действий. При этом решили разделить между собой и сферы деятельности. Алексей взял на себя работу с сервером. Леонид на первых порах занялся поиском материальных следов, которые должны были оставить игроки. Если, конечно, они сами были материальны. И первым номером в этом списке значился то ли убитый, то ли не убитый на Зоологической улице Юрий Леонидович Жариков.

Первый визит Степанов нанес в домоуправление, которое и выписало Жарикова из занимаемой им при жизни квартиры в доме номер двадцать четыре по Южнопортовой улице. Паспортистка Алевтина Александровна оказалась дамой уже немолодой, хранящей на лице явственную печать принадлежности в былые годы к многочисленному племени бесплатных и добровольных по долгу службы осведомителей КГБ.

К интересу, проявленному совсем ещё сопливым следователем к домовой книге, она отнеслась с большой настороженностью. Видимо, подозревая в том какую-то угрозу для себя. Вполне вероятно, что в свое время, одним махом перескочив из коммунистического прошлого в эпоху первоначального накопления, онавписывала на жилплощадь одиноких дряхлых стариков всевозможное жулье, в результате чего старики торопливо умирали, а квартиры переходили к новым владельцам. И хоть в столице уже давно такие дела не проворачиваются по причине полного истребления одиноких пенсионеров, все-таки времени прошло не так уж и много, в связи с чем паспортистке не приходилось рассчитывать на освобождение от уголовной ответственности за давностью лет.

Поэтому домовой книги в домоуправлении не оказалось, о чем было заявлено Степанову безапелляционно-визгливым тоном. Степанов был к этому готов, поскольку, несмотря на молодость, умел уже довольно неплохо читать в прозрачных душах чиновных людей, которые кормятся тем лучше, чем больший интерес к себе способны возбудить в сердцах людей, с перенебрежением относящихся у статье в» – 290 УК РФ, озаглавленной совершенно по картежному – «Дача взятки».

Поэтому Степанов совершенно откровенно сказал:


Алевтина Александровна, я понимаю, что книга находится сейчас на контроле в вышестоящей организации и будет возвращена вам не ранее второго квартала будущего года. Я это не только понимаю, но и приветствую, поскольку ничто так не изменяет нашу жизнь к лучшему, как добросовестное выполнение сотрудниками сферы жилищно-эксплуатационного хозяйства своих непосредственных обязанностей. Однако поймите и вы меня. Мне вовсе не нужна вся домовая книга. К тому же в силу своей молодости и отсутствия опыта я вряд ли смогу разобраться во всех тонкостях внесенных в неё записей. Меня интересует лишь один человек, который при жизни не был ни стариком, ни пенсионером. Звали его Юрием Леонидовичем Жариковым. Жил он в двадцать четвертом доме по Южнопортовой улице. А в марте был выписан с жилплощади по вышеуказанному адресу в связи со своей смертью. Так вот не могли бы вы мне немного помочь. Дело в том, что у нас есть определенные сомнения относительно того, что он умер. Мы предполагаем, что тут имеет место попытка спрятаться от правосудия при помощи ловкой инсценировки. Скажите, пожалуйста, уважаемая Алевтина Александровна, что вам известно об этом случае? Не подметили ли вы какую-нибудь странность в процессе оформления записи?


Паспортистка, поняв, что этот обходительный юноша никакой угрозы для неё не представляет, открыла сейф, достала из него домовую книгу и тут же нашла нужную запись. Нет, никакого подозрения на жульничество у неё не было. Приходила супруга покойного, показывала свидетельство о смерти и печально вздыхала. Все как это бывает обычно в таких случаях. Степанов, как бы между прочим, спросил, а не помнит ли Алевтина Александровна, что было написано в свидетельстве, какова причина смерти? Паспортистка, которая, несмотря на десять лет несотрудничества с КГБ, все ещё находилась в отменной форме, наморщила лоб и вспомнила, что умер Жариков от инфаркта.

Распрощавшись, лейтенант направился в ЗАГС, организацию, которая у подавляющего большинства россиян ассоциируется со счастливыми мгновениями женитьбы. Однако это лишь половина правды. В ЗАГСах регистрируют также и смерть граждан, выдавая соответствующие документы, без которых сами покойные, может быть, и смогли бы обойтись, но у их родственников возникла бы масса непреодолимых проблем.

В районном ЗАГСе, который обслуживал территорию бывшего проживания Жарикова, выяснилось, что свидетельство о его смерти было выдано на основании справки, выписанной в больнице скорой помощи в» – 53.

В больнице скорой помощи в» – 53 отчетность велась из рук вон плохо. Полчаса старшая медсестра пыталась установить, находился ли у них на излечении Юрий Леонидович Жариков, который, как утверждал настырный следователь, впоследствии умер. Еще полчаса ушло на то, чтобы выяснить причину его смерти. Да и то это удалось сделать лишь благодаря тому, что взбешенный Леонид начал стучать кулаком по столу главврача, и обещать ему три года срока за попытку противодействия следствию.

Жариков, действительно, умет от инфаркта пятнадцатого марта. Это же подтвердил и человек, который лежал с ним в одной палате, Осипову удалось найти и этого чрезвычайно важного свидетеля. Его показания, хоть и не были строго научными, но подтвердили клиническую картину заболевания:

«Дело было, значит, после обеда. Пошел я в сортир покурить. Смотрю, а этот, Юрка, что-то громко стонать стал. Спрашиваю, а он не отвечает. И за грудь держится, слева, где сердце, значит. Потом начал хрипеть. Но недолго. Дернулся два раза, затих и начал синеть. Тут только до меня дошло. Пока сестру нашел, пока врач прибежал, а он уже и остыл. Такие, сынок, дела». Осипов на всякий случай спросил о том, все ли в порядке у Жарикова было с горлом. «Да я же уже сказал, хрипел он перед смертью». А рана была на горле? «Да нет, вроде не было. Да я особенно и не приглядывался. Боязно ведь. Говорю сестре, – давай, увози поскорей, мне такой сосед на хрен не нужен!»

В заключение Леонид побывал и на Никольском кладбище, где был погребен Жариков. Нашел его могилу с небольшим гранитным параллелепипедом памятника. Даже побеседовал с могильщиками, показал им фотографию и те, чтобы мент отстал от них поскорее, сказали, что да, действительно, в эту могилку в марте поклали этого самого мертвяка. И родичи попались хорошие, поставили бригаде три литра финской водки.

Конечно, Степанов, вместо того, чтобы бежать по такому длинному кругу, мог бы сразу же побеседовать со вдовой. Однако вдова по какой-либо причине правды могла и не сказать. Степанов прекрасно понимал, что общение с родственниками подозреваемых способно вызвать у следователя лишь головную боль. Правда, иногда дело заканчивалось постелью, но и это не продвигало расследование ни на дюйм.

Однако полученный результат более чем удовлетворил компаньонов. Выходило, что ни один из людей, которые были записаны на сайте «Мегаполиса» на счет Дюймовочки, не был ею убит. Это позволяло с большой долей вероятности оставить лишь две версии.

1) В качестве игроков-киллеров в «Мегаполисе» используются симулякры, которые, естественно, не могут причинить никакого вреда реальным людям.

2) Игроки реальны, однако никакие они не киллеры. И все их «подвиги» – это всего лишь искусная мистификация, на которую ловятся десятки тысяч доверчивых юзеров.

Из этого следовало, что шантаж по поводу криминала отпадал. Однако не все было потеряно, оставалось уклонение от уплаты налогов. А это в неуклонно нищающей, несмотря на богатство недр, России карается гораздо сильней, чем криминал.


***

Конечно, Танцор хранил чудовищное для начинающего убийцы самообладание недолго. Когда вернулся домой, то его тут же «отпустило». Ощущение было примерно такое же, как после наркоза. Собственно, это и был наркоз, который он дал себе сам, настолько войдя в роль, что ничего, кроме этой роли, не знал, не понимал и не чувствовал. Это было какое-то необычайно глубокое погружение, какого ему не довелось испытать за всю свою первую жизнь – сценическую.

Потом, дома, через пятнадцать минут, которые Танцор уже непонятно зачем и перед кем «доигрывал», его и мутило, и рвало, и поносило, и ломало. Стрелка, в которой тоже произошли внутренние изменения, подтирала за ним и нежно его выхаживала. И, без всякой брезгливости выжимая тряпку, вспомнила, как этот скот решил сделать из них дуэт. Зло усмехнулась, – что же, уже дуэт, приплыли!

О том, что и как произошло в «Русской возвышенности», они не говорили. Стрелке вполне хватило информации, которую во второй половине дня повесили на сайте. Впившись глазами в фотографии, она пыталась найти в них хоть какие-то знакомые черты. Но не находила их. Фигура, позы – это, конечно, совпадало с Танцором. Но лицо было совсем другим, ничего общего. Это был не Танцор. Таким он никогда не был и, казалось, быть не мог ни при каких обстоятельствах. Да, если так пойдет и дальше, из него совсем скоро выйдет супер. А кем же станет она? Наверное, супершей. Человеком без пола, обеспечивающим разведку и надежный тыл.

Стрелке это не нравилось. Танцору тоже. Однако у Танцора это недовольство было качественно иным. Он по-прежнему, вспоминая о Сисадмине, испытывал злость. Его ещё больше стало бесить свое подчиненное, скорее даже рабское положение, полная зависимость от навязанных ему правил жизни. Танцор ещё больше чем прежде жаждал освобождения.

Но, вместе с тем, он уже не мог забыть ощущений, которые испытал, всаживая пулю за пулей в Пьеро и наблюдая его агонию. И эти ощущения, как это ни казалось ужасно при абстрактном взгляде на проблему, не были однозначно отвратительными. Это было новое, доселе неведомое знание о жизни, точнее о её последних мгновениях, когда она, превозмогая все на свете пересекает финишную черту. Точнее непрозрачную плоскость.

И Танцору удалось увидеть, как при съемке рапидом, что фигура бегуна не сразу проваливается в невидимое небытие, а медленно – рука, нос, подбородок, колено, бедро, грудь, затылок, спина, вторая нога, вторая рука, кисть руки, кончики пальцев, ноготь среднего пальца – входит в абсолютно черное ничто. И некоторое время существует и здесь, и там.

Более того, Танцору показалось, правда, может быть, он и ошибся, что при всем этом выделилась какая-то неведомая, но явственно ощутимая энергия, которая обдала своим нестерпимым жаром и его. Танцор вроде бы даже ощутил, правда, совсем немного, что чувствовал, как внутренне изменялся Пьеро, входя в недоступную для всех других область. Пока недоступную. Танцор смутно помнил, что рушилось мироздание. Пространство закручивалось в смерч. Это длилось, наверное, тысячную долю секунды. И ещё примерно столько же он ощущал невероятную радость, ни на что известное не похожую.

Потом, анализируя на следующий день все, что с ним произошло, он вначале предположил, что это была радость от того, что его невероятное предприятие закончилось успешно. Потом подумал, что это особое чувство, которое испытывают садисты. Теперь же Танцор понимал, что это лишь половина правды, это необыкновенное счастье им дарят их жертвы, делятся с ними малой долей своего счастья освобождения.

Когда он рассказал все это Стрелке, то она, как человек рассудительный и ироничный изрекла: «Практическая метафизика, дорогой!»

Однако шло время, а они все ещё не сделали для своего освобождения практически ничего. Одна версия сменяла другую, а в окно уже стучалась третья. Стрелка ломала один сайт за другим, искала хоть какие-то следы Сисадмина и всей его банды, но они не обнаруживались. Так что поиск истины происходил по старинке, как это было в афинской Академии во времена Платона, в процессе устных бесед.

Уже давно было понятно, что «Мегаполис» не коммерческое предприятие. Слишком уж велики были затраты на его содержание, если они и покрывались дебильными юзерами, то прибыли оставалось, наверняка, с гулькин нос. Так, на пару обедов в «Рэдиссон-Славянской» для всего коллектива и на пять ящиков «Спрайта».

Ненамного правдоподобней выглядела версия о том, что таким экзотическим образом ФСБ подготавливает для себя киллеров. Зачем вся эта виртуальность? Зачем загонять людей насильно, как это сделали с Танцором, когда у них, несомненно, на эту работу уже выстроилась длиннющая очередь, и к претендентам установлены куда более жесткие требования, чем это было в шестидесятые годы, когда набирали людей в отряд космонавтов?

Однако ФСБ, конечно, сбрасывать со счетов было рано. Это могла оказаться их работа на перспективу, когда компьютер, подключенный к Сети, станет в России такой же банальностью, как сейчас телевизор. И тогда игры типа «Мегаполиса» могут очень даже пригодиться, поскольку способны отлично работать на социальную стабильность. Миллионы дебилов начинают проводить все свое свободное время у мониторов, наблюдая, как их любимые герои творят бесчинства, играя на низменных чувствах аудитории. Предположим, в Москве исламистские террористы устроили взрыв. Аудитория голосует за то, что надо мочить муслимов. И игроки со всех игровых сайтов забивают на рынках всей страны штук тридцать кавказских торговцев, не обращая внимания на их вероисповедание. Страна на время успокаивается. Естественно, когда народ потребует крови очень крупных чиновников или бизнесменов в законе, то будут подтасовки результатов голосования, и мочить будут кого-нибудь рангом пониже или же решивших жить не по понятиям.

Такие вещи невозможно устраивать на телевидении, потому что оно не может быть анонимным. В Сети же – за милую душу. Кто создал сайт, кто дирижирует игрой, откуда приходят деньги, куда они уходят, где установлен сервер? А кто ж его знает? Вполне возможно, что и само государство, которое при помощи противозаконных анонимных действий стремится управлять ситуацией наиболее оптимальным и эффективным способом. «Кто владеет информацией, тот владеет миром» – это совершенно справедливая формула, если настоящее время дважды употребленного глагола заменить на будущее.

Стрелка попыталась отыскать хоть какой-нибудь след, но у неё ничего не вышло. С огромным трудом она влезла в базу ФСБ, но через пятнадцать минут была обнаружена и выкинута с охраняемой территории. Хорошо, что воспользовалась для взлома машиной какого-то хабаровского чайника, который впустил к себе её трояна. А то могли бы появиться дополнительные жизненные проблемы.

За пятнадцать минут Стрелка ничего толком разглядеть не успела. Если какие-то сведения о «Мегаполисе» там и были, то наверняка они были зарыты глубоко и лежали в каком-нибудь подкаталоге с дополнительной степенью защиты. Однако папку «Интернет. Перспективные разработки» заметить успела. Хотя и это ни о чем ещё не говорило. Не зря ведь, Пентагон постоянно жалуется на хакерские атаки, которые, по мнению штатовских спермотозавров в погонах, исходят от их российских коллег.

И в конце концов и Танцор, и Стрелка зашли в тупик, из которого никакого выхода не просматривалось. Каждый выбрал себе гипотезу поэкстравагантнее, которая благодаря своей дикости прекрасно объясняла причину невозможности их побега из «Мегаполиса». Каждого эта гипотеза прекрасно устраивала, но лишь на некоторое время, пока они не очухаются от пережитого потрясения.

Ублюдочный Сисадмин, наконец-то зачислив Стрелку в Игру, дал им десять дней передышки, объяснив причину несвойственной себе щедрости самым издевательским манером:


«Поскольку Танцор прекрасно справился с новым для себя заданием, то ему, как и солдату Великой Отечественной войны, подбившему фашистский танк, полагается десятидневный отпуск для поездки в родное село с целью починки крыши родной избы».


Они оценили ситуацию и решили, что отдых им не помешал бы. Стали ежевечерне вылезать из своей компьютеризованной берлоги и бесцельно бродить по городу. В этих прогулках и родились две любопытные интерпретации реальности при помощи очень нестрогих как в научном, так и в практическом отношении умозаключений.

Необходимо отметить, что Стрелка, несмотря на, казалось бы, строго реалистическую природу своей хакерской полупрофессии, была не чужда мистических настроений. И в этом не было ничего удивительного.

За непродолжительное время своего существования сетевое сообщество юзеров уже успело сформировать зачатки собственной субкультуры со всеми присущими ей элементами. Тут был и свой язык, жаргон, состоящий их замысловатых значков и исковерканных техницизмов, не знать который считалось неприличным. Была своя этика, не полностью отрицающая общечеловеческую, но и далеко не во всем с ней совпадающая. Были свои кумиры и герои, имена которых мало что говорили несведущему человеку.

Были даже свои академики, с настоящими дипломами, которые вкупе образовывали что-то вроде совета старейшин. Хоть самый старый из них не перешагнул ещё сорокалетнего рубежа. Что, впрочем, вполне естественно, поскольку каждое новое дело развивается усилиями молодых людей, неокостеневших и не попавших ещё в плен стереотипов.

Вполне понятно, что никакая культура не может считаться таковой, если она лишена мифологии, устойчивых предрассудков и поверий, уходящих корнями в древнее язычество. Стрелка, например, никогда не уходила надолго от включенного компьютера без того, чтобы не оставить на рабочем столе Windows какое-нибудь лакомство для Сетевого. Какой-нибудь смешной анекдотец, или веселенькую картинку, или линк крутого ресурса. Стрелка несколько раз терпеливо убеждала Танцора, что это необходимо. Если Сетевого не баловать, не холить и не лелеять, то он обидится до смерти и может замучить глюками, а то и вовсе отформатировать жесткий диск.

И даже клялась и божилась, что знает одного чувака, у которого Сетевой полностью стер готовый диплом сразу и на винте, и на DVD-вертушке. Если же Сетевой доволен хозяином, то он непременно будет делать всякие приятные вещи: почистит память, вместо доктора Касперского, который не всегда отслеживает новые мутации, будет мочить вирусы прямо на входе в порт модема, выкинет ненужные кластеры, в полтора раза быстрей разгонит процессор.

Танцор пытался было что-то возразить по поводу этого мракобесия, но вскоре понял, что делать этого не стоит. Бессмысленно да, пожалуй, и вредно. Так же, как, например, было бы вредно внушать атеистическую идею великому ученому Ньютону.


***

Итак, гипотез было ровно две.

Стрелка как-то призналась, что Сисадмин, по её наблюдениям, – это не человек. Слишком уж изощренно он путает следы. Слишком невероятную выдает информацию. Например, фотографии тех событий, свидетелей которых не было и быть не могло.

«Смотри, – говорила она с горячечным жаром Танцору, – помнишь, как у тебя в комнате кто-то вогнал пулю в сигаретную пачку? И пуля, по твоим расчетам, могла прилететь только с неба. И шума вертолета ты при этом не слышал. Ведь так?»

Танцор соглашался. Вспоминал телефонный разговор с Сисадмином, как совершенно неестественно он изменял и тембр голоса, и манеру речи. Никакой пародист на такую мимикрию не способен. «Да, – говорил Танцор, – у меня ещё тогда возникло неосознанное предчувствие, что это компьютерная программа. Очень похоже было на синтезатор человеческой речи».

Стрелка не соглашалась. Она искренне считала, что это внеземной разум. Танцор тоже не соглашался, доказывая, что сваливать все на гуманоидов – это неумно и вульгарно, как, например, смотреть по телевизору ток-шоу. «Ах ты хер рафинированный, – возбужденно кричала Стрелка в тишине московского переулка, – ты вначале до конца выслушай! Сам примитив стоеросовый!» И Стрелка изложила свою версию.

Внеземной разум, с которым они столкнулись, имеет не атомарную, а волновую природу. Вполне возможно, что он достиг Земли уже давно. Однако раньше явить свое присутствие, а тем более влиять на развитие событий он был не в состоянии. Потому что люди волны не воспринимают. Но когда появилось радио и телевидение, казалось бы, появилась возможность заявить о своем присутствии. Можно было вторгнуться в какую-либо программу и рассказать все о себе.

Однако человеческая цивилизация привыкла относиться всерьез лишь к материальным объектам или субъектам. Представить что-либо осмысленное вне крупных колоний атомов и молекул мы не в состоянии. Так что такая попытка контакта была бы воспринята как заурядное и неоригинальное радиохулиганство. А, может быть, они, волнолоиды, и пытались, однако никто на это не обратил внимания, не воспринял всерьез.

Однако, по мнению Стрелки, у волнолоидов совсем иные цели. Им требуется не контакт, не общение, а что-то другое. Причем, вовсе не обязательно, что они нацелены на агрессию. Вполне возможно, что они просто хотят наконец-то стать равноправными жителями Земли. Точно такими же, как и люди.

Но не материализоваться, а сделать так, чтобы их воспринимали, как нормальных людей – с именами, банковскими счетами, правом голоса на выборах и прочими социальными атрибутами.

И такую возможность им предоставляет Интернет, сообщество анонимов, где за любым ником может прятаться не только кто угодно, но и что угодно.

Танцор попросил конкретизировать этот момент, насчет «что угодно».

И Стрелка рассказала, что существует довольно популярная в Сети программа, которая называется «Робот Дацюк». Она построена так, что любой желающий может набрать какой-нибудь текст, от фонаря, кинуть его на адрес робота, и тот ответит ему по заданной теме, ответит вполне осмысленно и пространно. А можно было бы этого самого робота выдавать за реального человека.

Таким образом, Интернет – это именно та сфера, где волнолоиды могут бок о бок жить с людьми, никак не обнаруживая своей нематериальности. Причем, в русскую Сеть, Рунет, они, скорее всего, пришли недавно, как только у нас появилась возможность расплачиваться электронными деньгами. На Западе же они обосновались в начале девяностых.

Танцор, пытаясь пробить брешь в этих построениях, задавал вопрос за вопросом, большинство из которых было дилетантскими: как волнолоиды работают на компьютере, где берут деньги, почему не намерены завоевать планету? Стрелка терпеливо отвечала.

В конце концов был задан вопрос по существу: зачем этот вонючий Сисадмин, если он, действительно, волнолоид, затеял всю эту бодягу с «Мегаполисом»? И зачем ему нужны убийства? Уж не кровью ли он питается?

Стрелка знала и это. Точнее, предполагала. Несомненно, чем больше контактов с юзерами устанавливает волнолоид, тем более он «реален». Возможно, это сказывается лишь на его «чувстве полноценности». А возможно, что так он подпитывается. И в большой аудитории чувствует себя лучше «физически».

Дальше в теории Стрелки начали обнаруживаться то ли пока ещё не продуманные моменты, то ли не имеющие однозначного ответа – как электрон, который, с точки зрения теории неопределенности, в одно и то же мгновение времени хрен его знает что: то ли волна, то ли частица.

Так вот Стрелка считала, что Сисадмин – не очень хороший волнолоид, хулиган. И его подмывает толкать людей на дурные дела. Правда, может быть, он, зная многое о волновой составляющей человеческой жизни, убежден, что убийство не является преступлением, что это всего лишь трансформация, переход из одной формы существования материи в другую?

– Блин! – вскричал Танцор. – А ты, Стрелка, гений! Значит, убивать можно! Раскольников от такой философии просто лопнул бы от зависти!


***

На следующий вечер своими соображениями о том, как устроен этот мир, и какое место в нем занимают они со Стрелкой, поделился Танцор. Такого самоуничижения Стрелка от него никак не ожидала.

Начал Танцор издалека. С модного нынче представления о мире как о тотальном тексте, что наилучшим образом корреспондируется с библейским постулатом «Вначале было Слово». Говорил, что этот тотальный текст состоит из бесконечного числа других текстов, локальных. Говорил, что человек, каждый конкретный человек, – это тоже текст. И каждый текст можно по-разному читать, понимать, толковать. Говорил в этой связи о множественности дискурсов. Пытался путано объяснить, что же такое дискурс и чем он отличается от корпоративного мышления.

Стрелка раздраженно прервала его, сказав, что её четвертый отчим, которого она ни разу не видела трезвым, давным-давно, в годы её отрочества, растолковал ей разницу между дискурсом и экскурсом, и поэтому уже вполне можно перейти от демагогии к конкретике.

Танцор перешел. Перешел резко и ошеломляюще. Оттолкнувшись от вчерашнего разговора, он признался, что тоже подозревает, что они со Стрелкой и Сисадмин относятся к различным типам существ. Да, действительно, они не могут обнаружить его. Но это происходит не оттого, что он нематериальный волнолоид. Просто они и он находятся в различных мирах.

При этом, Сисадмин, несомненно, человек. Танцор, уже достаточно долго анализировавший его поступки, стиль мышления, реакцию на события, пришел именно к такому выводу. А вот про них со Стрелкой наверняка сказать этого нельзя.

Танцор остановился и посмотрел вверх, на небо, где застывшим салютом уже высыпали звезды. Некоторое время он молчал, видимо, в нем боролись какие-то два противоположных чувства, и он был полностью поглощен созерцанием этой борьбы. А потом продолжил, но уже взволнованно, торопливо, положив Стрелке руки на плечи и напряженно глядя в глаза:

– Понимаешь, дня два назад я случайно, ведь никто же этого не делает, посмотрел вот на такое же звездное небо. И меня пронзил ужас. Скажешь, поздновато? Нет, это было совсем не так, как в детстве, когда впервые осознаешь себя ничтожной пылинкой в этой нигде и никогда не кончающейся бездне, в этой бесконечности! Нет! Позавчера я понял, что это всего лишь декорация, которую нам не дано разорвать и проникнуть туда, где огромный мир, настоящий. Это не то звездное небо! То, настоящее звездное небо над головой и тот нравственный закон внутри, про которые говорил Кант, – это не для нас. Это для людей!

– Постой, – прервала его Стрелка, – перестань дрожать, как каталептик! Для кого это ещё на хрен – не для нас? Мы с тобой хронопы и надейки что ли?

– Нет, нет, – Танцор перешел на шипящий шепот, с ним явно творилось что-то из ряда вон, – мы с тобой программы. Во всяком случае, лично я себя иногда именно так ощущаю. Нет, не думай, что я тронулся. Нет, это не то, совсем не то. То, что я эту гниду замочил, это здесь ни при чем.

Стрелка поняла, что вмешиваться в этот монолог не имеет никакого смысла. Поэтому стояла и слушала молча. В конце концов, выслушал же он её вчера.

Танцор, уже несколько успокоившись от молчаливого непротивления Стрелки, продолжал развивать мысль:

– Тут много всяких косвенных свидетельств. О первом, о необнаружимости Сисадмина, я уже сказал. Идем дальше. Я с удивлением понял, что моей предыдущей, артистической, жизни как бы и не было. Лишь какие-то смутные воспоминания, словно прочитанные в книге. Никаких контактов с прежними знакомыми, хоть ни с кем я в усмерть и не перегрызся. Никаких телефонов в книжке. Что из этого следует? Меня запустили, в смысле – запустили на компьютере, совсем недавно. То есть я «родился» уже взрослым человеком-программой, в память которого вложили все необходимые сведения о его прошлом. Но этого прошлого в действительности никогда не было.

Вспомни ту сигаретную пачку, которую небо пробило пулей. Вспомни другие невероятные события, их было немало. Что это такое? Это чу-де-са. Не смейся. Чудеса, говорю я тебе. Чудеса, которые творит Сисадмин. И которые доступны лишь представителю высшего уровня по отношению к нам с тобой, по отношению к миру нас окружающему. Либо мы с тобой люди, а Сисадмин – Бог. Либо он человек, а мы – программы, им созданные. Ведь что такое программа? Это текст, типичный текст, состоящий из буковок и циферок. Богом Сисадмин быть не может по причине своей совершенно блядской натуры. Значит, мы программы. Но между нами и им такая же пропасть, как между ним и творцом человеческого мира.

Стрелка уже пришла в себя от высшей степени обалдения, поняла, что Танцора, этого хорошо сохранившегося тридцатипятилетнего ребенка, бояться не стоит. И этот бред даже начал её занимать. Она сняла с плеч руки Танцора, закурила и, чтобы не торчать столбами посреди Трехпрудного переулка, они пошли к Чистопрудному бульвару, чтобы побеседовать там как следует, сидя на скамейке у памятника.

– Дорогой, – совершенно невинным голосом сказала Стрелка, – а ты не допускаешь, что, мы, так сказать, черви компьютерные, написанные на Си с двумя плюсами, должны трепетать, произнося имя Сисадмина, нашего создателя? Зачем же он сделал нас такими непослушными тварями? Ведь кем мы его только не называем! Козел в ряду посвященных ему эпитетов – самое благозвучное имя.

– Нет, все нормально. Чтобы мы трепетали, он должен нам, программоидам, закатить Содом и Гоморру, Великий потоп и прочие тотальные кары. А мы, как я понимаю, пока ещё твари непуганые. Я тебе ещё раз говорю, что нас сделали индивидуальностями со всеми вытекающими последствиями, – со свободой выбора, со стремлением найти свою истину. И даже право на бунт против создателя – это тоже нормально.

– Хорошо, а ощущения. Наши ощущения – это откуда берется? Ощущение жизни, черт возьми.

– Чудная ты. Ведь больше меня же в компьютерах сечешь. Скажем, в тексте твоей программы есть процедура, которая называется «кожа». Она вступает во взаимодействие с другой программой, у которой есть процедура «ветер». И твоя «кожа» ощущает дуновение «ветра». Жизнь – это ведь взаимодействие разных текстов.

Или возьмем трахание. Данные процедуры у разных полов составлены так, что мы твердо знаем: трахаться – это очень хорошо. Но твоя и моя процедуры наилучшем образом совпадают друг с другом. Поэтому мы и вместе. Правда, не только поэтому.

Кстати, у людей то же самое. Их кожа, печенка, мозги и прочая требуха не сделаны их клеток и молекул. Все это чистая фикция. Просто программа, описывает хомо сапиенса в терминах клеток и молекул, в связи с чем они, молекулы, и видны в микроскоп. Тоже картинка, jpg-файл. Так что разницы между нами и ими никакой. Только уровни разные.

До меня сегодня дошло, что раньше программоиды появиться не могли. Потому что компьютеры были автономными. А для существования мыслящего существа необходим внешний мир, который полон случайностей, не всегда предсказуем и достаточно хаотичен. И это стало возможно с появлением Интернета, который именно таков. Вот мы с тобой в нем и живем. Он, конечно, здорово похож на человеческий мир. Однако есть и расхождения – разночтения. Например, встречаются всякие ошибки, которые для нас ошибками не являются. Скажем, на сайте, посвященном московским памятникам, что-то перепутали, но мы воспринимаем это как истину. Вот ты уверена, что здесь должен стоять памятник именно Александру Сергеевичу, а не какому-нибудь другому чуваку?

– Уверена на все сто, потому что он здесь всегда стоял, сколько я себя помню. Но, ладно, я – девушка толерантная, согласная со всей ахинеей, которую ты мне доказываешь. Но скажи-ка, пожалуйста, для чего надо было нас создавать? Чтобы, извиняюсь, в мы в этой идиотской игре мудохались?

– А это очень просто. Это проверка. Проверка программ, обкатка. Причем, разнообразная. В «Мегаполисе» же ведь не только мочат, ни и другие ристалища устраивают.

– Я что-то про такое в Пятикнижии не читала. Сделал и сказал, что это хорошо. И вскоре послал к едреней фене на землю, чтобы в поте рожали и в муках бабки заколачивали. Разве не так?

– Кто же будет рассказывать про все свои неудачные попытки?

– Ладно, заметано. Пусть будет по-твоему. Потому что пора домой, а то мой процедуре жуть как захотелось потрахаться с твоей.

Они встали, загасили бычки и пошли обнявшись в сторону Яузы. Через сорок минут, несмотря на то, что было уже три часа ночи, весь подъезд, в котором жили Танцор со Стрелкой, с первого этажа до девятого, наполнился громогласной песнью процедуры торжествующей похоти: «О! О, Мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!» Сразу несколько процедур умеренного образа жизни начали исступленно колотить по отопительным батареям.