"История испанской инквизиции. Том II" - читать интересную книгу автора (Льоренте Х. А.)

Глава XXVIII ПОВЕДЕНИЕ СВЯТОГО ТРИБУНАЛА ОТНОСИТЕЛЬНО СВЯЩЕННИКОВ, ЗЛОУПОТРЕБЛЯЮЩИХ ТАИНСТВОМ ИСПОВЕДИ ИЛИ ОБВИНЯЕМЫХ В ДРУГИХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ ТОГО ЖЕ РОДА

Статья первая СУДОПРОИЗВОДСТВО

I. С большей чем когда-либо суровостью преследуя мирных лютеран, испанская инквизиция была принуждена принять меры против католических священников, которые злоупотребляли таинством исповеди, чтобы побуждать кающихся к преступной связи. Однако политика инквизиторов в столь щекотливом деле была чрезвычайно осторожна, так кик они боялись дать лютеранам новое оружие против тихой исповеди священнику, а католикам предоставить предлог не прибегать к ней так часто. В самом деле, есть преступления, которые могли бы опозорить религию, если бы она не была превыше всяких нападок; святотатство, о котором я говорю, совершается в религиозном обряде, долженствующем дать жизнь душе через посредство человека, на которого сверхъестественная власть возложена Иисусом Христом, сказавшим апостолам: «Примите духа святого; кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся».

II. Это преступление может внушить лишь справедливое отвращение, тогда как я нахожу разумным пожалеть человека, который просто по заблуждению принимает мнение, противное католической религии, может быть, без упорства и только потому, что не читал и не слыхал ничего, что могло бы его образумить. Я никогда не стал бы одобрять христианина, не желающего смиренно подчинить свое суждение и свой разум авторитету католической Церкви, которая есть собрание всех верных христиан, соединенных с его видимым главою, первосвященником римским, преемником св. Петра, которому Иисус Христос поручил своих духовных овец, обязав время от времени утверждать их в вере. Дерзко было бы думать, что простой частный человек, каким бы ученым его ни считали, может легче раскрыть смысл Священного Писания, чем святые и прославленные Отцы Церкви, предшествовавшие ему и старательно исследовавшие этот предмет; ведь Иисус Христос просил отца своего за Петра, чтобы вера его не угасала. Некоторые папы обесчестили (насколько Бог это допустил) римский престол жизнью, полной скандалов; некоторые из них даже заблуждались в вере, как, например, Либерии,[41] Гонорий[42] и Иоанн XXII; другие способствовали ослаблению и упадку благочиния церковного. Но католическая вера непрерывно со времен св. Петра сохранялась римской Церковью которая не заслужила (как утверждали некоторые пылкие протестанты) названия Нового Вавилона, подобно тому как папа не заслужил имени Антихриста или Великого зверя из Апокалипсиса.

III. Я согласен, что враги католической Церкви иногда имели повод жаловаться; но справедливо ли ставить в вину религии дело нескольких человек? Пусть же они будут столь же беспристрастны, как и я: хотя их мнения были осуждены Церковью, они внушают мне только сожаление и желание видеть их возвращенными в лоно с католической Церкви путем смирения, без насилия и угнетения, даже с готовностью принять некоторые их справедливые утверждения. Но признаюсь, что преступление духовника, расставляющего сети невинности или раскаянию, должно внушать только ужас, и никакое наказание мне не кажется достаточным. Между тем тяжело видеть, что обычай узаконил иные принципы и поведение.

IV. 18 января 1556 года Павел IV направил к инквизиторам Гранады дому Мартину де Алонсо и дому Мартину де Коскохалесу бреве, в котором Его Святейшество сообщал о том, что некоторые духовники злоупотребляют своим званием до такой степени, что побуждают женщин к греху сладострастия на самом месте покаяния; папа приказывает инквизиторам преследовать священников, которых общественный голос обвиняет в столь великом преступлении, и не прощать ни одного из них. Он советовал убедиться в правоверности их учения о таинстве покаяния и при наличии достаточных оcнований держаться по отношению к ним так, как законы предписывают поступать с лицами, заподозренными в ереси. Оба инквизитора сообщили бреве Павла IV архиепископу Гранады дому Педро Гереро, а также совету инквизиции. 11 июля того же года совет написал им, что при существующих обстоятельствах оглашение буллы может создать затруднения, если будет сделано обычным порядком, и что следует действовать с большой осторожностью и сдержанностью. Это привело к тому, что архиепископ вызвал к себе приходских священников и других духовных лиц, а инквизиторы — прелатов монашеских общин, чтобы поручить им сообщение папского бреве всем духовникам, поведение которых в будущем должно быть крайне осторожным, так как народу не следует ничего знать о мероприятии, введенном Его Святейшеством, из опасения, как бы многие не отказались совсем от таинства. Одновременно были даны сведения о духовниках, которые своим поведением дали повод к подозрению, и было обнаружено несколько виновных среди монахов; ограничились тем, что их наказали тайно, объяснив эту меру совершенно иным мотивом, чтобы избежать опасности, о которой я только что говорил. Были также духовники, которые, узнав от некоторых своих кающихся, что те были побуждаемы к греху на месте покаяния другими священниками, не только не налагали на них обязанности донести об этом святой инквизиции, но довольствовались тем, что посылали их сделать монастырскому прелату неопределенное показание, без обозначения лиц, и убеждать его присматривать за поведением монахов-духовников. Иезуиты обратили на себя внимание, следуя другому правилу. Они давали отпущение грехов только после того, как заставляли кающуюся дать обещание донести о преступлении святой инквизиции с обозначением имени данного лица.

V. Эта мера доказала папе, что злоупотребление, о котором идет речь, не было особенностью лишь королевства Гранады и что необходимо было ввиду этого подчинить тому же закону и другие провинции королевства. 16 апреля 1561 года папа направил главному инквизитору Вальдесу буллу, которою уполномочивал его действовать против всех духовников королевств и владений Филиппа II, совершивших это преступление, как если бы они были повинны в ереси, поскольку Его Святейшество не представляет себе, как может считаться действительным католиком и правоверным человек, который так злоупотребляет таинством покаяния, установленным для отпущения грехов и для уменьшения их числа. Папская булла не касалась главных инквизиторов, которые должны являться преемниками Вальдеса, ее действие ограничивалось частным случаем, а именно — совращением в момент исповеди, поэтому впоследствии приходилось издавать новые буллы, и Пий IV подписал 6 апреля 1564 года подобную буллу, а за нею последовало много других.

VI. Мы видели, что существовал обычай ежегодно в первое воскресенье Великого поста читать указ о доносах в одной из церквей каждого города, где была учреждена святая инквизиция. По мере того как число проступков, о которых нужно было доносить, увеличивалось, к указу прибавлялись новые статьи. Инквизиторы некоторых провинций занесли в указ статью о священниках-совратителях. Регинальд Гонсальвий Монтанус писал в 1567 году о том, что произошло в Севилье, где указ был опубликован в 1563 году; он дал повод такому большому количеству доносов, что секретари святой инквизиции уже не могли справиться с их приемом; это заставило назначить тридцатидневный срок каждой женщине-доносчице для вторичной явки. Далее Монтанус говорит, что первая отсрочка сопровождалась еще несколькими и что понадобилось не менее ста двадцати дней для получения всех доносов; по словам того же автора, инквизиторы были вынуждены изменить план действий и отказались от преследования виновных. Среди пострадавших было несколько женщин известного происхождения и очень достойных уважения; они, сгорая от стыда за свое поведение, переодевались и покрывали голову вуалью, отправляясь к инквизиторам (занимающим замок Триана), из боязни встретиться с мужьями и быть узнанными; несмотря на эти предосторожности, многие были осведомлены о происходящем, и это чуть не подало повод к большим беспорядкам. Монтанус утверждает, что инквизиторы, видя такое большое число виновных, решили отказаться от своего предприятия, и люди злонамеренные распустили слух, будто священники и монахи послали папе крупную сумму денег, чтобы остановить преследования, но этот шаг якобы не имел ни малейшего основания, потому что римская курия не смогла бы их спасти, если инквизиторы пожелали бы преследовать виновных.[43]

VII. В этом рассказе Гонсальвия Монтануса есть некоторые фактические ошибки, основанные на неточных сведениях, доставленных ему из Севильи в Германию, где он писал. Указ был опубликован в Севилье не в 1563, а в следующем году. Доносы были гораздо менее многочисленны, чем он утверждает, а это обстоятельство не позволяет предполагать ни того, что виновные прибегали к Риму (средство, в которое сам Монтанус не верит), ни того, что инквизиторы решились прекратить преследование обвиняемых из-за их большого количества. Если эти доносы приостановились, то потому, что налагаемое на кающихся обязательство доносить на виновников преступления было снято по приказанию верховного совета. Совет, извещенный о том, что некоторые трибуналы продолжают присоединять эту статью к указу о доносах, обратился к ним с циркуляром от 22 мая 1571 года, предписывая более не публиковать его и устроить так, чтобы епархиальные благочинные поручили священникам, дав им на то полномочие, заставить тех кающихся, которые были побуждаемы к греху, заявить о преступлении, называя имя виновника. Это мероприятие не произвело почти никакого действия (потому что благочинные усмотрели в нем узурпацию их прав); 2 марта 1576 года совет вторично написал трибуналам святой инквизиции, чтобы к указу о доносах, публикуемому ежегодно, несмотря на все предыдущие приказания, прибавляли статью, о которой идет речь. Она была составлена в следующих выражениях: «Вы объявите, если знаете, что какой-нибудь духовник, белый священник или монах, каковы бы ни были его положение, звание и сан, домогался или пытался домогаться какой-нибудь особы женского пола во время исповеди, подбивая ее на позорные и непристойные поступки».

VIII. Это распоряжение сделалось впоследствии гораздо более обширным из-за новых мероприятий, предписанных в силу декрета главной инквизиции Рима, одобренного Климентом VIII, а также в силу буллы Павла V от апреля 1612 года и его декрета от 10 июля 1614 года, относящегося к инквизиции; другой буллы Григория XV,[44] от 30 августа 1622 года, и нескольких других апостолических резолюций, предшествовавших решениям Бенедикта XIV. Статья подверглась новой редакции, чтобы охватить большее число случаев; она была изложена так: «Вы объявите, если знаете, что какой-нибудь духовник, священник или монах (любого чина) во время исповеди, до или тотчас после нее, или по поводу ее, или под предлогом ее, в исповедальне или во всяком другом месте, годном для исповеди или назначенном для нее и известном как исповедальня, делая вид или давая понять, что он там для того, чтобы исповедовать, или же в то время, когда исповедовал, совратил женщину, либо пытался совратить, склоняя или побуждая женщину к постыдным и бесчестным поступкам либо с ним самим, либо с другими, или вел с женщинами непозволительные и соблазнительные разговоры. Мы убеждаем духовников и приказываем им предупреждать кающихся, которые были побуждаемы к греху, о возложенной на них обязанности доносить об упомянутых совратителях в святую инквизицию, которой принадлежит расследование проступков подобного рода».

IX. Преступление, о котором идет речь, облегчает клевету более, чем какое-либо иное, так как совершается обыкновенно втайне, и почти невозможно найти двух свидетелей, которые были бы согласны относительно самого факта, времени, места и обстоятельств, как это устанавливается для прочих преступлений. Таким образом, даже считая за свидетеля доносчицу, приходится ограничиться одним показанием, свидетельством женщины, почти всегда молодой и слабой, которая признанием в погрешностях, совершенных ею против шестой заповеди,[45] дает самый обыкновенный повод к действиям, в которых духовник становится виновным. Могущие от этого произойти затруднения составляют более чем достаточную побудительную причину для принятия мер, внушаемых осторожностью, чтобы не действовать опрометчиво против оговоренного, так как возможно, что женщина злоупотребляет данным ей правом доносить, чтобы сделать священника жертвой своей ненависти и мести, или сделаться орудием какого-нибудь врага, заинтересованного в гибели священника.

X. Это соображение побудило верховный совет обратиться ко всем трибуналам с циркуляром от 27 февраля 1573 года, которым запрещалось провинциальным инквизиторам преследовать оговоренного духовника, не удостоверившись через тайное предварительное следствие — не письменное, а непременно словесное, — честного ли поведения женщины-доносчицы, пользуются ли они хорошей репутацией и достойны ли они доверия. Другой указ верховного совета, от 4 декабря того же года, гласил, что инквизиторы должны вызвать епархиального благочинного и юрисконсультов святой инквизиции, чтобы они подали свои голоса при вынесении окончательного приговора, как это делается в процессах по делу ереси, и чтобы они представили свое решение на просмотр совета, отложив его исполнение. 4 февраля 1574 года совет приказал, чтобы все духовники округа каждого трибунала были предупреждены своим непосредственным начальством о том, что они должны спросить женщину, заявляющую, что ее уговаривали совершить преступное деяние, донесла ли она инквизиции на совратителя; в случае отрицательного ответа должны приказать ей это сделать, а отпущение грехов отложить до того времени, когда она вернется, чтобы сообщить об исполнении наложенного на нее обязательства.

XI. Ни один закон инквизиции не определил числа женщин-доносчиц, необходимого для доказательства вины оговоренного и даже не назначил секретную тюрьму для данного преступления. Поведение трибуналов в этом отношении чисто произвольно; надежды возлагаются на осторожность инквизиторов, которые должны тайком осведомляться о репутации, поведении, образе мыслей, характере, здоровье, дарованиях, имущественном положении и повседневной жизни оговоренного, и те же методы, за исключением некоторых мелких различий, применяются по отношению к обвиняющим его женщинам. Правда, никакого внимания не обращается на результат осведомления, когда дело идет о доверии к словам исповедующейся, потому что все кающиеся женщины имеют обыкновение утверждать, что они доносят не по причине ненависти или какой-либо другой страсти, а исключительно из-за послушания своим духовникам. Между тем опыт доказал, что они не всегда говорят правду; вот почему при показаниях под присягой, к которой приводят доносящую исповедницу, чтобы она признала и подтвердила свой донос, следует спрашивать о городе, церкви, об исповедальне и о более или менее точном времени, когда было совершено преступление. Я прочел несколько процессов, в которых била доказана клевета на священника, так как последний мог сослаться на то, что в то время, на которое указывала доносчица, он даже не был в названном ею месте. В других случаях видно, что инквизиторы были достаточно осторожны, не придав никакого значения свидетельству женщины, так как было известно, что священник находился не в той исповедальне, на которую указывала женщина. Иногда инквизиторы поступали с большой предусмотрительностью, считаясь с обстоятельствами места и времени и помня историю целомудренной Сусанны.[46] Это необходимо, когда священник пользуется репутацией человека благоразумного, а женщина бедна и подвергается обольщению богатого человека, желающего погубить ее духовника; точно такой же линии следует держаться, когда духовник ведет себя подозрительно, не будучи, однако, фактически преступным.

XII. Среди статей, которые я предложил главному инквизитору для преобразования судопроизводства в Записке, составленной по желанию главного инквизитора дома Мануэля Абад-и-ла-Сьерры, была статья, в которой говорилось: «Когда на кого-либо будет сделан донос, то о нем будет сообщено оговоренному; даже если оговоренный станет отрицать свое преступление, мы все-таки из этого получим известного рода моральную уверенность в том, что оговоренный не совершит более уже того проступка, поскольку будет знать, что не избежать ему секретной тюрьмы, если на него поступит вторичный донос». Реформа, которую я предлагал, не представляла других неудобств, кроме оставления священника безнаказанным один раз, если проступок действительно имел место, но я был убежден, как убежден и теперь, что было гораздо хуже для священника делать тайну из доноса, потому что ему как бы давалось время для отягчения своего проступка. Видя, что инквизиция приняла противоположное решение, нельзя воздержаться от мысли, что трибунал задается целью гораздо меньше предупреждать пороки, чем констатировать те, о которых ему доносили.

XIII. По современному порядку судопроизводства, когда трибунал получает донос, он приказывает навести справки; я уже указывал способ этого осведомления. Тем не менее, хотя в результате инквизиторы получали доказательство плохой репутации духовника в деле, о котором идет речь, они имели обыкновение откладывать дело до следующего случая оговора этого священника; тогда приступали к вторичному следствию; если результаты его были те же, то хватали духовника и препровождали его в секретную тюрьму, так как были убеждены, что два показания о двух однородных проступках устанавливают полуулику. Проступок преследовался, как в процессах из-за еретических тезисов: если обвиняемый признавал факты, его допрашивали о намерении, то есть спрашивали, считает ли он свое поведение невинным. В случае утвердительного ответа его считали еретиком; в противном случае ему нечего было опасаться. Почти все оговоренные объявляли, будто сознавали, что они совершили преступление, но смягчали свою вину, ссылаясь на человеческие слабости, подвергающиеся величайшим искушениям, и рассказывали об обстоятельствах, послуживших для побуждения к греху. Так поступали одни, другие же давали поступкам двусмысленное толкование, хотя исповедница приняла эти поступки как определенно дурные; наконец, были и такие, которые думали оправдать себя тем, что заявляли (и с большим основанием), что им не представлялись другие случаи согрешить. Этот случай был, действительно, самым обыкновенным.

XTV. Я делал критические изыскания по этому вопросу в секретариате придворной инквизиции. Я нашел, справляясь в подлинниках дел и выписках из книги реестров других трибуналов, что среди священников, оговоренных в этом преступлении в Испании и на прилежащих островах, приходится один белый священник-совратитель на десять тысяч; а среди монахов — один на тысячу из бенедиктинцев, бернардинцев,[47] премонстрантов,[48] иеронимитов, базилиан,[49] траппистов,[50] театинцев,[51] ораториан,[52] каноников-монахов Калатравы, Сант-Яго, Алькантары, Монтесы, св. Иоанна и св. Гроба;[53] один на пятьсот среди кармелитов, августинцев, матуринцев,[54] братьев Милосердия, доминиканцев, францисканцев и минимов,[55] св. Франциска из Паолы; один на четыреста среди босоногих братьев Милосердия и один на двести среди босоногих кармелитов, монахов ордена Алькантары и капуцинов.

XV. Сделав это наблюдение, я старался открыть причины таких различий и нашел, что их много. Первая и самая простая — это деньги, которые люди могли расходовать, чтобы предаваться своим склонностям, не пользуясь гнусным способом развращения при таинстве исповеди; ибо, вообще говоря, в этом источнике у представителей трех первых категорий недостатка нет. Вторая причина — гораздо большая свобода выхода в общество и вследствие этого легкость, с какою они находили случаи грешить, не прибегая к исповедальне. Третью причину я вижу в более или менее частом и привычном исполнении должности духовника. Здесь прогрессия, которую я устанавливаю, должна начаться с пятой категории и пойти назад до первой. Хотя и неопровержимо, что францисканцы и доминиканцы много исповедуют, я должен был поставить их в третью категорию, потому что они, особенно францисканцы, легко переезжают в одиночку из одного места в другое под предлогом или с поручением проповедовать слово Божие и не так подвержены опасности впадать в этот грех. Гораздо большее значение имеют бедность и уединение, в которых живут три ордена пятой категории; обычный недостаток денег (что составляет самое обыкновенное положение этих священников) и их постоянное прилежание к таинству исповеди довольно верно, мне кажется, объясняют загадку. Основание моего вычисления и его относительных различий неоспоримо; даже если предположить, что есть какая-нибудь причина изменить его в этом отношении, разница будет касаться только босых кармелитов, среди которых число совратителей гораздо больше, чем у капуцинов, а среди последних также больше, чем среди монахов ордена Алькантары, быть может, потому, что та же пропорция существует между числом представителей каждого из этих монашеских орденов или их священников, занимающихся исповедью.

XVI. От этого наблюдения я перешел к другому, анализируя ответы оговоренных. Принадлежащие к трем первым категориям обыкновенно отрицают факт и утверждают, что обвинение — сущая клевета; они указывают лиц, которые, как они предполагают, выдумали это, причины их плохого отношения и имевшуюся у них цель и предлагают представить доказательства. Принадлежащие к четвертой и пятой категориям обыкновенно признают сущность обстоятельств, которые, как они предполагают, были показаны в доносе; но они объясняют их так, чтобы уверить, что кающаяся их неверно истолковала. Если обстоятельства не позволяли признать достаточными эти объяснения, они прибегали к слезам; смиренно признавались в своем грехе и просили за него прощение.

XVII. Большая часть этих донесений делалась простыми и добросовестными монахинями, слабое воображение которых успокаивалось лишь после того, как они донесли на своего духовника, хотя бы по подозрению; при этом они не боялись скомпрометировать честь, свободу и благосостояние своего ближнего. Почти всегда эти показания не имеют никакого твердого основания и заслуживают только подозрения; поводом к ним служит дурной смысл, который эти кающиеся придали словам своих духовников. Если бы священники, исповедующие монахинь, видели бумаги святой инквизиции, они бы очень скоро приобрели отвращение к служению, которое иногда исполняют с таким удовольствием, не ведая угрожающей им опасности. К счастью, инквизиторы ближайшего к нам времени были уверены, что не следует придавать никакого значения показанию монахини, если оно не представляет собой определенно непристойного предложения или достоверных и неопровержимых фактов. В Испании эти попытки затруднительны из-за формы и расположения исповедален в женских монастырях; их помещают на виду у людей, посещающих церкви; духовник и кающаяся отделены стеной, открытой на уровне головы сидящего или стоящего на коленях, и это отверстие закрыто металлическим листом со щелями шириною в большой палец. Что касается плана какого-либо преступного предприятия, который кающаяся и священник могли бы составить в монастыре, то все знают, насколько трудно было бы его осуществление вследствие той особой тщательности, с которою следят за входом в монастырь несколько пожилых привратниц, строгих и почтенных, против которых невозможно было бы иметь хотя бы малейшее подозрение; точно так же мешают участникам подобных затей высота стен, окружающих монастырь, сад и внутренний двор, огромные железные перекладины на окнах келий и большое число других мер предосторожности, принятых настоятельницами монастырей, которым нельзя отказать в том, что они с огромным усердием поддерживают честь религии и монастырской жизни. Любители скандальных анекдотов не пропускают случая рассказывать истории про монахов и монахинь и воображают, что очень занимают своих слушателей. Разумеется, есть несколько пикантных и подлинных случаев; тем не менее я не боюсь смело утверждать, что подобные факты были чрезвычайно редки и что можно привести лишь два или три случая в течение столетия. Когда речь идет о деле, имеющем довольно серьезные последствия, недостойно справедливости беспристрастного читателя смешивать историческую правду с эпизодом романа или новеллы.

XVIII. Священники, сознающиеся в факте развращения, обыкновенно прибавляют, что никакое ложное верование не примешивалось к их покушению; что они были увлечены чрезвычайной склонностью к данной особе, силою страсти, которой слабость и немощь человеческой природы не могли сопротивляться, но что они никогда не сомневались, что их грех очень велик. Эта исповедь обыкновенно правдива; однако, если доносчицы передают какое-нибудь выражение, свидетельствующее о том, как священник пробовал убедить их, что поступок, который он хотел совершить, вовсе не грех или только легкий грех, тогда можно, по учению глав инквизиции, его подвергнуть пытке по вопросу о намерении и веровании. Между тем я не видел и не читал ничего доказывающего, что придворная инквизиция применила пытку к какому-либо духовнику или чтобы эта мера была употреблена в каком-либо другом трибунале в течение второй половины восемнадцатого столетия, ибо просвещение, несомненно, начало проникать в самую глубь святой инквизиции, несмотря на ее суровую систему.

XIX. Когда дело готово к рассмотрению, испанские инквизиторы между прочим приказывают, чтобы духовник произнес отречение в легкой степени от ереси, состоящей в том, что будто не следует смотреть как на смертный грех на всякую попытку склонения к бесчестным поступкам во время исповеди или при других обстоятельствах, изложенных в указе. Римская главная инквизиция заставляет делать отречение в сильной степени. Здесь впервые мы находим испанскую инквизицию более умеренной, чем какая-либо другая. Правда, следует сознаться, что справедливость на ее стороне, потому что нет, быть может, почти ни одного священника-совратителя, который бы не следовал в этом случае побуждению своей страсти, не имея возможности удовлетворить ее иначе из-за недостатка денег и отсутствия подходящего случая, так как очень редко встречаются такие распутные священники, которые прибавляют ересь к своим порочным склонностям, а те из них, которые являются еретиками, не имеют никакой охоты к должности духовника.

XX. Осужденного священника-соблазнителя на всю жизнь лишали возможности исповедовать. Наложенное наказание правильно: человек, злоупотребляющий самым святым служением, чтобы вливать в души яд вместо возвращения их к жизни, не достоин более исполнять столь благородные обязанности. Но слишком часто можно видеть, что нарушителям долга удается посредством просьб, обещаний, интриг и даже притворства получить восстановление доброго имени у главных инквизиторов, которые, будучи обыкновенно людьми пожилого возраста, позволяют обманывать себя и часто слишком доверяют одной лишь видимости раскаяния и добродетели.

XXI. Другое наказание священников-соблазнителей состоит в изгнании их из города, где они совершили преступление, а также из столицы, из всех королевских резиденций и из места пребывания осудившего их трибунала. Нельзя отрицать того, что первая часть этого наказания кажется в первую минуту справедливой; но не таковы две другие части, если суд не назовет особенных причин, послуживших основанием для них. Число проступков и важность сопровождавших их обстоятельств влияют на применение более или менее тяжелых наказаний: заключение в монастырь или в тюрьму, ссылка или отправка в пресидио[56] или в какую-нибудь крепость. Филипп Лимборх говорит о наказании работой на галерах и даже о релаксации, однако, если виновный исповедовал ложное учение о сущности побуждения его на дурной поступок и если не упорствовал в этом, инквизиторы никогда, я в том уверен, не доходили до этой крайности.

XXII. Проступок, о котором я говорю, не принадлежит к разряду тех, которые наказуются в публичном аутодафе, из опасений, как бы эта мера не отвратила христиан от частого повторения этого таинства. Осужденному читают его приговор в малом аутодафе, то есть в зале судебных заседаний трибунала; туда призывают духовников из белого духовенства, по два от каждого духовного учреждения, существующего в городе, и четырех от религиозного братства осужденного, если таковое здесь имеется. Не впускают при этом ни одного мирянина, кроме секретарей, остальные должностные лица трибунала из мирян устраняются ради чести священного сана. По прочтении приговора и его мотивов декан инквизиторов берет слово и побуждает осужденного признать вину; он подготавливает его отречься со смирением от всех ересей вообще, а в частности от той, в которой он заподозрен. Тот подчиняется; став на колени, он произносит исповедание веры и подписывает отречение. Инквизитор с предупреждением (ad cautelam) освобождает обвиняемого от заслуженных им наказаний. Этим заканчивается аутодафе; осужденного отводят обратно в тюрьму, а на следующий день ведут его в монастырь, где он должен оставаться запертым в течение срока своей епитимьи. Духовников, присутствовавших на церемонии, уведомляют о том, чтобы они дали ответ о только что происшедшем (не называя, однако; осужденного тем, кто его не знает), дабы напустить страх на пожелавших ему подражать.

XXIII. Уважение, которое я питаю к правде и к испанским священникам, обязывает меня прибавить, что, не отказываясь от теории относительно количества духовников, оговоренных по делу о совращении, одинаково неопровержимо и очевидно, что на сто из этих священников едва бывает десять действительно виновных в преступлении, за которое на них донесли; остальные были сочтены виновными только за то, что были неосторожны и нескромны в своих беседах, за то, что недостаточно принимали во внимание характер молодой женщины, ее хорошее мнение о своей личности, способность вообразить, что она поразила сердце духовника, и то легкомыслие, с которым она сообщает об этом второму священнику, отказывающему ей в отпущении грехов, если она тотчас не пойдет донести о первом духовнике. Священники, слушающие молодых женщин в исповедальне, не умеют принять достаточные меры предосторожности. Как бы ни был осторожен и сдержан духовник, он не может быть в безопасности, если, получив от природы интересное лицо, мягкий голос и приятное произношение, забывает о необходимости владеть чувствами сострадания или нежности, которые он, может быть, будет испытывать в духовных беседах с молодыми женщинами, оказывавшимися в плену у мистики. В мое время я видел процесс уважаемого мадридского духовника, который благодаря репутации набожного и ученого священника два раза выдвигался на должность епископа; из-за боязни позора его не заточили в секретную тюрьму, но предписали не выезжать из Мадрида и являться в трибунал по каждому вызову. Его допрашивали; простые и честные ответы оправдали его в глазах судей, которые убедились в том, что причина вызова его на суд святой инквизиции в том, что он был недостаточно осторожен в своих речах и в своем отношении к кающейся употреблял больше мягкости, чем суровости и осмотрительности.