"Суд Линча" - читать интересную книгу автора (Троицкий Андрей)

Глава семнадцатая

Леднев поднялся на свой этаж и чуть не застонал, увидев топтавшегося на лестничной клетке сценариста Виноградова. Видимо, тот, ожидая Леднева в подъезде, уже потерял последнюю надежду и собирался уходить. В своем темном пиджаке Виноградов выглядел бледным и похудевшим, будто не он отдыхал две недели в деревне у родственников.

– Ваня, ну где ты ходишь? – Виноградов шагнул вперед и обнял Леднева за плечи. – Наконец-то, – он кивнул на большую сумку у стены. – А я пивка купил. Дай, думаю, тебя побалую.

Леднев кисло улыбнулся и стал открывать замок.

– Молодец, что зашел, – сказал он без всякого энтузиазма и пропустил вперед Виноградова с тяжелой сумкой. – Только в следующий раз звони.

…Уже через четверть часа Виноградов, удобно расположившийся в мягком кресле, со вкусом посасывал из бутылочного горлышка пиво.

– Это раньше творческую интеллигенцию возили за государственный счет во всякие поездки, бывало, очень интересные. Да я в стольких творческих командировках побывал, то есть на полном пансионе, со счета сбился, – Виноградов мечтательно уставился куда-то за окно. – Вот в город невест ездил, в Иванове то есть. Есть что вспомнить…

– Слушай, об этом ты мне уже сто раз рассказывал, – вставил Леднев. – Все свои скабрезные истории. Как на комбинате свет вырубили, а на вас в темноте бабы набросились. Тебя в цехе якобы изнасиловали невесты эти. Ну, повезло раз в жизни. Не разглядели ткачихи тебя впотьмах, иначе и близко бы не подошли.

Леднев с грустью подумал, что гость не уйдет, пока не выпустит весь пар. Две недели Виноградов провел у родственников в деревне, судя по всему, достойного себя собеседника в этой глухомани не нашел, и вот теперь, сразу по приезде в Москву, пришел отвести душу.

– Зря ты со мной в деревню не поехал, – сказал Виноградов, хотя Леднева с собой не приглашал и даже не сообщал ему, что уезжает из города. – Зря. Теперь уже жалеешь, небось, да поздно. Встанешь, бывало с утра, с сеновала – красота вокруг, солнце из-за дальнего леса поднимается. А сам лес ещё сумеречный, черный стоит, таинственный. Птицы заливаются, встречают новый день. Как жахнешь целую крынку парного молока прямо из-под коровы. Так оттягивает, как будто и не пил ничего накануне. Вот это я понимаю: отдых полноценный.

Виноградов не прерывая речи, распечатал следующую бутылку.

– А люди… Бери там любого конюха, снимай о нем кино, только достоверно снимай, правдиво, жизненно – это шедевр получится. И вези на любой фестиваль, без приза не вернешься. Целый пласт народных характеров. Целина нетронутая. Вот у меня руки дойдут – возьмусь. За этих людей даже диалоги придумывать не надо, бери все, как есть, срисовывай. Не надо мучиться, сидеть из пальца все высасывать.

– Ты бы и срисовал, – посоветовал Леднев. – Чего две недели без дела сидел? Взял и срисовал. Я думал, ты с готовым сценарием вернешься, – пошутил Леднев.

– Все здесь, в душе, – Виноградов похлопал себя ладонью по груди. – Слушай сюда, познакомился там с одним мужичком. Он по профессии быковод. Знаешь, кто такие быководы? Это люди самой опасной, самой отчаянной профессии на земле. Нос у быка самое болезненное, самое чуткое место. Этот нос ему насквозь протыкают ещё во младенчестве стальным кольцом. Быковод цепляет это кольцо такой палочкой с крючочком и ведет себе быка, куда требуется. В случае чего, сорвись бык с крючка, человеку защититься нечем, только палочка одна эта в руках, если животное в ярости. У этого мужичка-быковода уже ни одного целого ребра не осталось, почти все переломаны. Он говорит, сколько себя помнит, все быководом трудится, с мальства. Вот смотрю, как он работает – это же живой символ величия человека. Маленький такой мужичок, прихрамывает, а ведет за собой огромного свирепого быка – тонну одних мышц.

– Все это уже было, – сказал Леднев, усмехнувшись. Величие человеческого духа, ума и так далее. Даже в кинохронике использовали.

Минуту Виноградов сосредоточенно молчал, смотрел в окно и глотал из горлышка пиво.

– Все-таки не хватает тебе глубокого взгляда настоящего художника, – сказал Виноградов. – Не руби с плеча, присмотрись и увидь. Маленький человек ведет за собой на крючке огромного сердитого быка. Что есть этот бык? Может, наша родина, Россия. В таком случае, куда её ведут? Может быть, на сытные пастбища. А может быть, на кровавую бойню. Кто ответит на этот вопрос? Только этот маленький человек. Но он хранит молчание. Бык упирается, ему не хочется идти вперед, не зная дороги, но огромное сильное животное все во власти этого человека, его тайных мыслей. Вот это символ. Вот это образ. Не для средних умов, а? – Виноградов поднял кверху указательный палец.

– Наверное, выпили вы с этим быководом по литру, вот тебе и стали символы и образы за каждым кустом мерещиться, – Леднев улыбнулся. – И судьбу России в образе животного сто раз рисовали.

Виноградов поморщился и сделал из горлышка несколько больших глотков.

– Нет, просто не представляю себе, как ты стал режиссером, за счет чего сделал себе имя, – сказал он и покрутил головой из стороны в сторону. – Дай я такой образ Антониони и Бертолуччи, да они бы мне тут же чек на десять тысяч долларов выписали. А какой-нибудь Бергман вдобавок ещё и в задницу меня поцеловал. А ты нос воротишь. Нет в тебе художественного чутья. Нюха нет.

– Ты, видно, в своей деревне чувство юмора оставил, – сказал Леднев. – Стареешь, если юмор перестал понимать.

– Твой юмор хуже казарменного, – огрызнулся Виноградов.

Леднев допил свое пиво, открыл новую бутылку. Нужно помочь Виноградову, решил он, иначе будет он, не сдвинется с места до самого вечера.

Последние два дня Леднев просидел над сценарием, не поднимая головы, доделал все, что оставалось доделать и переделал все, что ещё можно переделать. Накануне вечером он дважды перечитал новый вариант сценария и решил, что после переделок тот стал только хуже. Ну, три-четыре убедительных эпизода Ледневу нравились. Особенно тот, где корреспондент телевидения, находясь в командировке, встречает на Севере, в глубинке своего бывшего однокурсника, в прошлом преуспевающего газетчика, а ныне, если судить по внешности, опустившегося на самое дно человека. Оказывается, этот бывший газетчик уже пару лет как работает старателем в какой-то частной артели, ищет золото, но на новом поприще не очень преуспел.

Осень, вечер, бывшие однокурсники сидят у костра рядом с каким-то полусгнившим бараком, едят консервы и пьют разбавленный спирт из алюминиевых кружек. «Как это, – не понимает телевизионщик, – бросить в Москве все, уехать к черту на кулички, чтобы жить здесь, по уши в грязи, среди этих людей. Не понимаю». «Каких таких людей? Да у нас тут каждый второй кандидат наук, – говорит старатель. – В этой Москве, как бы я ни работал, как бы ни бегал, задрав штаны, все равно как был говном, так и останусь до конца своих дней говном. А здесь у меня есть шанс найти свой большой самородок и даже не один». «Но ведь ты пока никаких самородков не нашел и никто из твоих знакомых не нашел». «Ну и что? – отвечает тот старатель. – Шанс все равно остается».

Такой вот разговор, будто его подслушали у этого костра и записали в блокноте. Этот эпизод ещё туда-сюда, годится. Ну, ещё парочка правдивых сцен, парочка таких выигрышных эпизодов. И все, пожалуй. Остальное Виноградов высидел, даже не натерев мозолей на заднице, на своем мягком диване, а сам Леднев лишь немного переработал. Прочитав сценарий последний раз, Леднев едва удержался, чтобы не разорвать бумагу в клочья. Безнадежная вещь.

– Чего ты молчишь? – спросил Виноградов.

Леднев достал из пачки сигарету. «Сегодня день тягостных разговоров, – подумал он. Значит, так тому и быть. Все равно этого разговора не миновать. Рано или поздно сказать эти слова нужно».

– Слушай, Игорь, положа руку на сердце, мне совершенно не хочется снимать ещё один проходной фильм. Чтобы как на том просмотре в Доме кино, ползала торчало в буфете и явилось только к концу, чтобы поздравить меня с творческим успехом. Зритель ничего не потеряет, если этот сценарий мы не экранизируем. Фильмов на «троечку» и так валом.

Виноградов забыл о пиве и таращился на Леднева широко распахнутыми глазами.

– Ну, делали мы более-менее добротные фильмы, – говорил Леднев. – И каждый раз, заканчивая фильм, давали себе слово, что следующий будет выше на несколько порядков, будет нечто, явление… Но так все и шло, так все и катилось. Я часто думал, что с этого поезда я ещё успею спрыгнуть. Всегда успею. Поезд шел, а я не прыгал. Все какие-то дела задерживали. Так в нем и остался, так и еду. Проще говоря, мне хочется снимать кино, за которое не будет стыдно.

Виноградов смотрел на него ошалелыми глазами. Когда Леднев закончил, Виноградов задвигался в своем кресле, склонил голову набок.

– Ты все мечешься? – голос Виноградова стал злым. – Ты все не решил, на какой осине тебе удавиться? Да наш сценарий… Ты температуру сегодня мерил? Ты просто больной, ты спятил тут совсем. Бросить фильм, когда под него есть деньги. Ты просто спятил, мать твою, рехнулся тут, – Виноградов смял в пепельнице сигарету, подскочил с кресла и заходил по комнате.

Через минуту он остановился под люстрой, скрестив руки на груди, уставился на Леднева.

– Первый раз вижу такого идиота, – Виноградов затряс головой. – Сколько живу, не предполагал, что подобное может существовать в природе. Ему дают зеленый свет – только снимай. И главное, деньги есть. Именитые режиссеры, не могут доснять ленту, да их весь киношный мир знает, так вот, они не могут довести до конца работу, потому что этого не хватает, – он потер друг о друга большой и указательный пальцы. – А этот… Да если кто узнает об этом, тебя всю оставшуюся жизнь будут принимать за сумасшедшего. Тебя все считали везунчиком, а теперь станут пальцем тыкать: видите сумасшедшего?

Леднев кивнул, в компании Виноградова он всегда быстро утомлялся.

– Вот что мне интересно, если ты не собираешься делать этот фильм, как же Надя? – не отставал Виноградов. – Как же она? Ты наобещал ей семь бочек, по всей Москве раззвонил о своей находке, о будущей её роли и всякое такое, а теперь задний ход даешь.

Леднев встал, открыл пошире балконную дверь, выгоняя застоявшийся табачный дым и скверный тошнотворно-сладкий запах одеколона, которым пользовался Виноградов.

– Извини, мне надо собираться. А Надежда… Понимаешь, этой ролью она не сделает себе имени.

– Хорошо. Я ухожу.

– Ладно, ступай.

Виноградов уже вышел в прихожую, открыл замок и потянул дверь на себя.

– Сказал бы я, Иван, кто ты есть после всего этого, – он переступил порог. – Когда-то, сегодня еще, ты был мне другом…

Петр Филиппович Чикин выглянул через кухонное окно своей квартиры во двор и зевнул. Тронутые первой предосенней желтизной деревья, темные клочковатые тучи на небе, сеющие мелкий дождь на асфальт, на прижавшиеся друг к другу автомобили внизу, у подъезда. Чикин открыл форточку, разгоняя остатки утренней дремоты, сделал несколько глубоких вдохов и потянулся. «Не осень ли наступила раньше времени?» – спросил себя Чикин. Наверняка сегодня в Москве возрастет число случаев суицидов. Для сведения счетов с жизнью самоубийцы выбирают ненастные дни. Да, в этом есть своя логика. В такую погоду жить не хочется, не то что работать, подумал Чикин, но тут же отогнал эту мысль. Дела в предстоящий воскресный день предстояли вовсе не обременительные, скорее приятные.

Сычев обещал заехать в начале десятого, намекнул на какую-то насыщенную программу. Сперва, как всегда, обязательная часть: осмотр нового сычевского приобретения, особняка в центре. На этот случай Чикин уже приготовил несколько лаконичных емких комплиментов, которые наверняка хочет услышать хозяин: неотразимо, колоссально, просто фантастика… С комплиментами можно и переборщить, ничего страшного.

Там, в особняке, самое удобное место для расчетов. На нынешней неделе Петр Филиппович помог Сычеву отвоевать у строптивого директора завода под склад большой ангар из сандвич панелей, прекрасный чистый ангар с вентиляцией на охраняемой заводской территории. Для этого пришлось съездить на место и поговорить с директором один на один, в таких делах пользоваться телефоном – только все портить. Директор уступил, не упирался, как баран, быстро сообразив, какие люди стоят за Сычевым и просят за него. Значит, сегодня Чикин может рассчитывать на гонорар, весьма приличный гонорар.

Итак, нужно похвалить особняк, получить с Сычева все, что причитается, далее обед в хорошем ресторане, плотный и сытный обед, а вечером можно поимпровизировать. Баня, например. У Сычева хорошая баня для своих. Это один из вариантов. Можно отправиться за город, гульнуть на природе. Чикин посмотрел в окно и решил, что поездка на природу в такой дождь – самое идиотское решение проблемы досуга. Доев первое яйцо и полбутерброда, Чикин поднял глаза от тарелки. В дверях кухни в длинном стеганом халате стояла жена Татьяна Семеновна.

– Ты что это в такую рань поднялся?

– Забыл предупредить, – Чикин постучал тупым концом яйца о стол. – Нужно одно мероприятие провернуть. Сычев просил.

– Сычев этот только и умеет, что просить, – проворчала Татьяна Семеновна и присела к столу. – Просит, просит… Сколько ты помогал ему? Сколько сделал для него?

Чикин сделал попытку перевести разговор в другое русло. Он считал неосторожными, даже опасными, откровенные разговоры с женой о денежных счетах между мужчинами. Долог женский язык. Да и перед глазами полно примеров, когда бывшие любящие друг друга супруги вдруг становятся самыми злыми врагами. Эти примеры Чикин всегда вспоминал, когда жена настаивала на деловом разговоре с ним. Нет уж, лучше промолчать. Нутром Петр Филиппович понял, что жена поднялась в самом недобром расположении духа, и сейчас на кухне вяло разгорается очередная ссора.

– Сычев особняк купил в центре, – сказал Чикин и тут же запоздало понял, что сморозил глупость. Сообщать жене о чужих приобретениях – только разжигать сильнее эту нарождающуюся ссору. – То есть не особняк, а так, не поймешь что, забегаловку какую-то. Хотел мне показать эту развалюшку, – поправился Чикин, но было ухе поздно.

Татьяна Семеновна свела брови на переносице и метнула на него из-под этих бровей колючий взгляд. Петру Филипповичу стало неуютно на жестком стуле.

– Собственно, он ещё и не купил ничего, собирается только, – Чикин жевал, не чувствуя вкуса еды.

– Все правильно, умные люди особняки покупают, а мы? – Татьяна Семеновна тяжело вздохнула. – Дачу имеем. Это же смех, а не дача, стыдно туда кого-нибудь в гости позвать. Стоит посередине участка какой-то облезлый курятник, халабуда какая-то, которую ты почему-то называешь домом. Все приличные люди уже давно по Рублево-Успенскому направлению особняки понастроили. А у нас что?

– У нас большой рубленый дом, баня, гараж кирпичный, – Чикин чувствовал, что начинает заводиться. – Три года назад ты говорила: это настоящая сказка, рай. Нет, теперь ей дача уже не нравится.

– А что там может нравиться, изба эта курная? – Татьяна Семеновна туже затянула поясок халата.

– Хорошо, – Чикин отодвинул от себя тарелку. – Сегодня я построю дачу на Рублево-Успенском. А завтра меня спросят: на какие это шиши ты строишь терема? На свою зарплату нищенскую? Да меня из штанов вытряхнут, не только с Рублево-Успенского.

– Только не смеши меня, – Татьяна Семеновна засмеялась металлическим смехом. – Чиновники двумя рангами ниже тебя, сошка мелкая, строят там хоромы. У них никто ничего не спрашивает. А у тебя спросят, как же!

– Пусть строят, это их дело. Просто я не хочу вкладывать огромные деньги в какой-то дом, в котором за год побываю раз десять, не чаще, – Чикин посмотрел в глаза жене и сказал, делая ударение на каждом слоге: – Не хо-чу. И еще: мне надоело с тобой собачиться из-за этой дачи.

Татьяна Семеновна на минуту замолчала, собираясь с мыслями, подыскивая аргументы в свою пользу, но ничего нового не придумала.

– Хорошо, Петя, ты не хочешь, как хочешь, – сказала она. Ее голос сделался мягче. – Но загляни хоть немного вперед. Уйдешь на пенсию, поселишься за городом, станешь жить в своем доме.

Чикин залпом допил кофе.

– До пенсии мне ещё работать и работать, я ещё молодой мужик, чтобы думать о старости, – он встал, поставил тарелку и чашку в мойку. – Дойдет дело до пенсии, подберу местечко для своего дома, но, конечно, не в Подмосковье, не на Рублево-Успенском. Жить среди этих вонючих снобов я не желаю.

– Я об экологии говорю, – вяло возразила жена, понимая, что спор проигран, в который уже раз проигран.

– Срать я хотел на эту экологию, – сказал Петр Филиппович, грохнув тарелкой. – Обязательно тебе начать эту бодягу, разговоры эти пустые в самое неподходящее время. С тобой рядом сидеть все равно, что в помещении, где морят тараканов. Голова болит, и слезы в глазах.

– А с тобой рядом находиться…

Чикин, не дослушав ответ жены, быстро вышел из кухни и заспешил в спальню одеваться. Вот опять скандал на пустом месте. Опять настроение, испорченное уже с раннего утра. Чикин выбрал однобортный пиджак на двух пуговицах болотного цвета в темную клетку, повязал яркий галстук и посмотрел на свое отражение в зеркале. Баба бесится от безделья, решил он, вот и приходят ей в голову дурацкие мысли. И все эти мысли, в конечном счете, сводятся к одной, главной: как лучше распорядиться его, Чикина, деньгами.

«Мерседес» Сычева уже стоял у подъезда. Чикин подумал, что наверняка вернется по ту сторону ночи, лучше не обострять отношения с супругой и сказать ей на прощание несколько добрых слов. Он прошел в комнату Татьяны Семеновны и застал жену сидящей перед зеркалом с блестящими то ли от слез, то ли от крема щеками. При появлении Чикина жена повернулась к нему спиной.

Заняв место на заднем сиденье, он пожал руку Сычева, как всегда влажную, и, приветствуя, тронул за плечо водителя. Симпатичный парень, в прошлом какой-то спортсмен. Сычев, хвастаясь, говорил, что у его водителя Володи дома от спортивных кубков полки ломятся и половина стены увешана медалями. А потом у парня случилась какая-то неприятность, говорили, он уронил факел на открытии международной спартакиады. В общем, на большом спорте из-за мелкого недоразумения пришлось поставить крест. Теперь Володя возит Сычева и охраняет его телеса от внешних посягательств.

Чикин осмотрел содержимое бара. Так, пиво побоку. Для водки или коньяка слишком ранний час. А вот это любопытно: белые калифорнийские вина «Пауль Массон», а вот ещё лучше – французское шабли, выдержанное, разлитое выше середины горлышка в бутылки зеленого стекла. Чикин перевел взгляд на бутылку бордоского вина, весьма дорогого и престижного.

– Этим можно, пожалуй, освежиться.

– А ты разбираешься в винах, – Сычев вытащил из второго ряда бутылку, снял с подставки штопор. – Да, губа не дура, «Премьер Кру», сто двадцать долларов за бутылку, – он быстро ввинтил штопор в пробку. – У меня в загашнике есть бордо восемьдесят восьмого года. Вкус, по-моему, так себе, на любителя. А цена – полтысячи. Кстати, что это режиссер Леднев тогда явился в твой кабинет?

– Его бывшую жену убили. Темная история. Прокуратура разбирается, но шансов мало.

– Сам, небось, жену и прихлопнул. Завел роман с какой-нибудь молодухой, а жена помеха. Сцена ревности, истерика. Она хоть и бывшая жена, но баба, говорят, ревнючая была. Но там есть и финансовая сторона дела. Слышал, при разводе Ледневой досталась большая дача в престижном месте и квартира в Москве. Видимо, муж за голову схватился, решил исправить.

– Он не способен убить женщину.

– Я тоже так думаю, но разговоры всякие ходят.

– Прокуратура проверяла Леднева, – Чикин допил вино.

– Хочешь, дам один блестящий совет? – спросил Сычев. – Бросай ты дружбу с этим Ледневым. Может, он известный режиссер, видная фигура в своих кругах. Но все это уже в прошлом. Так вот, не пачкайся ты об этого Леднева. Я тебе авторитетно говорю, он свое отснимал. Скоро у него начнутся такие неприятности, что все будут от него шарахаться, как от зачумленного. Я знаю, он, как говорится, полон творческих планов и прочего дерьма. Но только ничего у него не получится. Ему ещё очень повезет, если дело не кончится тюрьмой.

– Чепуху ты болтаешь.

Чикин ощутил легкий приступ раздражения. И почему только все, будто между собой сговорились, стремятся с утра пораньше нарушить его душевное равновесие? Советы он раздает… Спасибо, таких советов не требуется.

– Я же говорю, прокуратура проверяла Леднева, – сказал Чикин. – В то время, когда случилась беда с Еленой Викторовной, он находился на кинофестивале, на юге. Член жюри. Его алиби сотни людей подтвердят, если не тысячи.

– Алиби? – Сычев натянуто рассмеялся. – Какой же убийца не сделает себе алиби? А фестиваль для такого дела – лучший вариант, вроде бы ты у всех на виду и всегда есть возможность незаметно слинять. Вероятно, он все рассчитал.

Чикин почувствовал внутреннее напряжение, такие разговоры на пустом месте не рождаются.

– Вообще-то об этом уже многие говорят, – Сычев почесал затылок, словно решал, раскрывать или не раскрывать свои источники информации. – Ну, до вас, до верхов, пока все поднимется. Вы всегда самое интересное последними узнаете. Леднев завел себе бабенку, многие люди её видели. Он ведь не стесняется, посещает вместе с ней кабаки, злачные места. У Леднева были мотивы для убийств бывшей жены. Мотивы – вот корень преступления. А доказательства, они найдутся, стоит только копнуть поглубже. Просто пока никто не заинтересован в том, чтобы собрать эти доказательства. Говорю же тебе: Леднев в дерьме по уши. Ему уже не выбраться.

– Интересно, – пробормотал сбитый с толку Чикин. – А что это за женщина, с которой Леднев любовь крутит?

– Шлюха, из дорогих, обычная современная хищница. Вскружила ему голову, а теперь вертит им, как флюгером. А на красивых женщин нужны большие деньги. А Леднев не из богатых, даром что режиссер. Он и запутался. А смерть бывшей жены как раз выход из блиндажа. Можно продать дачу, квартиру, привязать к себе этими деньгами молодую потаскушку. По-человечески его можно понять. Какие только безумства мы не совершаем ради женщин. Знаешь, даже жалко этого Леднева. Влип в такую историю. Эта пиявка от него не отстанет, пока не оберет до нитки. И что в итоге? Ни репутации, ни честного имени, ни перспектив, ни денег. Клеймо убийцы на лбу – и только.

Денисов, устроившись на водительском сиденье допотопных «Жигулей», следовал за «Марседесом». Эти «Жигули» после долгих торгов с их бывшим хозяином он купил несколько дней назад на автомобильном рынке. Меньше чем за неделю он успел узнать десятки дефектов машины, но также познакомился с одним несомненным её достоинством: на такую тачку не позарится ни один угонщик. Со спокойным сердцем Денисов оставлял на ночь автомобиль во дворе, а поутру просил Бога о том, чтобы «Жигули» завелись и послужили ему ещё немного.

Проехав пустой переулок, Денисов повернул. Путь следования Сычева узнал наперед, за рабочую пятидневку изучив его маршруты основательно. Сычев вставал рано. «Мерседес» к подъезду его дома подавали в семь тридцать утра. Водитель оставался в машине, а охранник поднимался в квартиру Сычева, чтобы минут через пять спуститься вниз вместе с хозяином. Как правило, Сычев проводил в своей конторе, помещавшейся в ветхом, готовом к выселению жильцов здании, не больше трех часов, ещё до полудня посещал свои новые владения, будущее казино «Три семерки» и особняк на бульваре, где бригада маляров перекрашивала стены в какие-то будуарные розовые тона. В течение дня Сычев посещал различные коммерческие и государственные конторы, склады и вокзалы, метался по Москве, как затравленный заяц.

Вечером в субботу Сычев заехал в особняк осмотреть работу маляров и, похоже, остался доволен, даже выдал рабочим нечто вроде премии за оперативность и качество. Значит, он ждет какого-то гостя, возможно, покупателя, хочет показать товар лицом, решил Денисов. Тот мужчина в пиджаке болотного цвета, что сел в «Мерседес», скорее всего, и есть новый покупатель. Всю неделю Денисов ждал встречи с Сычевым один на один, нос к носу. Денисов был готов к такой встрече, но ожидание затягивалось. Расстановка сил изменилась: на шахматной доске выросли новые фигуры.

Например, появился этот сычевский телохранитель, сопровождавший хозяина от двери квартиры до автомобиля и обратно, таскавшийся с Сычевым по всем приемным, вокзалам и складам, не оставляя его ни на минуту. В прежние времена Сычев пользовался услугами телохранителей редко, когда имел при себе крупную сумму наличными или отправлялся на встречу с сомнительным человеком. Сейчас принял дополнительные меры безопасности. В чем здесь причина? Боится его, Денисова, мести? Маловероятно. До Сычева уже должно дойти известие о гибели Денисова, изуродованный труп которого с отстреленной головой обнаружили в сгоревших «Жигулях». Никаких причин не поверить в эту инсценировку у Сычева нет, наверняка, в душе он уже похоронил Денисова, вздохнул с облегчением. Его можно понять: на душе спокойнее, когда твой недоброжелатель мертв.

Денисов вырулил на широкий прямой проспект, окончательно потеряв из виду «Мерседес». И дальше ломать голову над вопросом, почему Сычев старался защитить себя телохранителем, совершенно бессмысленно. Пусть это останется маленькой тайной. Телохранителя просто следует включить в расчеты. Грохнуть одного Сычева или положить с ним рядом и телохранителя, какая, собственно, разница?

На стороне нападающего элемент неожиданности, как минимум, пара лишних секунд, а пара секунд в таком деле – время. И с технической стороны дело не сложное, стандартный сценарий: встреча в полутемном парадном, несколько выстрелов – и готово. Возможно, пришлось бы разобраться и с водителем, если тот что-то услышит и захочет вмешаться. Он ведь тоже телохранитель, только сидит за баранкой. Если он и услышит выстрелы на седьмом этаже, что маловероятно, то бросится наверх по лестнице или поднимется лифтом. И в том и другом случае у него нет никаких шансов.

Денисов перестроился в левый ряд и прибавил газу. Смерть в парадном, легкая, почти безболезненная. Этот сукин сын, скорее всего, даже не поймет, от чьей пули умирает. Всю рабочую пятидневку, пока Денисов катался по городу за Сычевым, реализовать этот или подобный простенький план можно было, по крайней мере, раз пять. И если бы Денисов воспользовался самой первой возможностью, по непутевой душе Сычева отслужили бы панихиду, а его толстое тело закопали, с венками и оркестром.

Поплакав, друзья и близкие занялись бы дележом имущества убиенного раба божьего Михаила. Денисов не воспользовался той первой возможностью, когда он стоял на лестнице этажом выше квартиры Сычева и сжимал под плащом рифленую рукоятку пистолета. Он был спокоен, ладонь даже не вспотела. Можно в несколько прыжков перелететь два лестничных марша и закончить все в одно мгновение. Но Денисов не двинулся с места. Он позволил Сычеву вместе с телохранителем выйти из квартиры, сесть в лифт, спокойно спуститься к машине и отправиться по делам. Сычев – добыча легкая, а вот легкой смерти он не заслужил.