"Бумер-2" - читать интересную книгу автора (Троицкий Андрей)

Глава четвертая

Расставив на доске шахматные фигуры, Сергей Петрович Чугур сидел за круглым столом в горнице и сам с собой разыгрывал головоломку, напечатанную в газете. Согласно условиям, белые должны поставить черным мат в три хода. Чугур переставлял фигуры, комбинируя, делал обратные ходы, но задача, сначала показавшаяся простой, почему-то не решалась. Как ни крути, как ни двигай слона и коня, мат выходил только в четыре хода, а не в три. Сверившись с рисунком в газете, кум снова поставил фигуры на исходные позиции, сделал ход королевской пешкой, задумавшись, расстегнул верхнюю пуговицу форменной рубашки.

Обеденное время давно кончилось, надо выходить из дому, через поселок возвращаться на зону, в свой служебный кабинет. Но по давно устоявшейся привычке доводить начатое до логического конца, Чугур продолжал разыгрывать партию.

На залитом солнечным светом дворе жена кума Антонина Ивановна гонялась за свиньей Машкой, открывшей калитку в загоне. Свинья выбралась на двор и теперь носилась, как угорелая, убегая от хозяйки. На огород, отделенный от двора высоким сплошным забором, Машка выбраться не могла, на улицу ей тоже не попасть. Увидев как супруга, вооруженная прутиком, поскользнулась на свином дерьме и упала на траву, кум не смог сдержать вырвавшийся из груди смех. С трудом, кажется, готовая заплакать, Антонина Ивановна поднялась на ноги, одернула рабочий халат, испокон веку не знавший стирки, и, забыв про Машку, пошла к рукомойнику мыть грязные руки. Еще пять свиней наблюдали за немой сценой из своего загона.

— Вот сволочизм, — вслух сказал кум. — За этими шахматами мозги раком встанут.

Он поймал себя на том, что думает вовсе не о шахматах, совершенно о других вещах. Думает, на какой козе и с какого боку подъехать к начальнику колонии полковнику Ефимову. Без хозяина вопрос с Огородниковым утрясти трудно, и сам бог велел делиться, особенно с начальством. Но вот вопрос: сколько денег отслюнявить хозяину? Половину? Морда треснет. Четверть суммы? Тоже жирно выходит. Тогда сколько же? И как дать? Просто принести и положить на стол здоровую пачку баксов. И все сотенными. Или как-то по-другому?

Вчера кум встретился с Димоном в том самом месте, где условились в прошлый раз. Ошпаренный оставил три сберкнижки на предъявителя, на каждой равными частями обговоренная сумма. По деньгам чистая астрономия. Остальную четверть долга Димон перечислит на счет любовницы кума Ирины Будариной. Это случится в тот же день, когда Кот уже вольным человеком пройдет через вахту колонии. Еще пару недель можно спокойно подумать и решить, будет ли кум покупать желтый особняк на Кипре. Или захочет пустить деньги на другие нужды.

Как ни крути, дом за границей — это не старый сырой пятистенок из круглых бревен в жилом поселке при зоне строгого режима. Здесь соседи — алкашня, одни ханурики, все срока мотали. Жена привязана к своим свиньям, а куму, чтобы сыграть партию в шахматы, надо топать к начальнику зоны на другой конец поселка. Дом на Кипре надо брать, Димон обещал все оформить буквально за день. А дальше ясно: кум выйдет в отставку по выслуге лет, соберет чемодан, вместе с Иринкой Будариной прикупит в столице модного шмотья и возьмет два билета в один конец. Он уедет отсюда богатым человеком, еще к его деньгам надо прибавить ту сумму, довольно значительную, что скоплена за долгие годы службы в этой помойке строгого режима. Герметичный пакет с деньгами под полом у любовницы — это надежное место.

— И какой только гад придумывает эти задачки.

Он смахнул фигуры с доски, застегнул верхнюю пуговицу и поправил форменный галстук на резинке. Затем раскрыл офицерский планшет, в котором хранятся документы, вытащил и положил перед собой журнал «Недвижимость за рубежом», пошелестел страницами. Да, вот он желтенький особняк неподалеку от синего моря. Бассейн, джакузи, винный погреб… Набор этих слов, в какой последовательности их не произноси, возбуждал, будоражил воображение.

Чугур увидел себя в костюме аквалангиста, он, совершал погружение на глубину, его тело парило в голубой бездне, находилось где-то между песчаным дном и поверхностью моря. Если поднять голову, увидишь, как там, наверху, перекатываются мелкие волны, увидишь свет солнца. Гидрокостюм не стесняет движений, акваланг не тянет спину, в руке ружье для подводной охоты. Через стекло маски можно разглядеть силуэты экзотических рыбок, желтых, красных полосатых, названия которых кум не знал.

Там, на глубине теплого моря, не увидишь эти порочные скотские морды зэков, которые он по долгу службы должен созерцать изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Там нет паханов, сидящих на игле, нет их шестерок и быков. Нет офицеров оперчасти, отупевших от службы и беспросветной жизни. Нет хозяина зоны, от тоски попивающего горькую. Там нет жены Антонины в грязном халате. И свиньи Машки, вечно убегающей из загона, тоже нет.

Только кум и море. На эту тему он готов был написать стихотворение или поэму. Если бы умел писать стихи, а не рапорты и докладные записки.

Услышав скрип двери, Чугур закрыл журнал, порог переступила жена. Антонина Ивановна подошла к серванту и остановилась, тупо разглядывая фотографии, расставленные между чашек за стеклом, будто никогда их не видела. На фотках почти все семейство Чугура: сын и дочь, давно перебравшиеся в Москву. Сейчас Антонина, как всегда, заведет любимую пластинку и начнет гундосить, что осенью, когда зарежут свиней, можно будет отправить сыну денег. Заодно уж и мяса, и сала. А кум ответит, что этот здоровый бугай сам должен родителям помогать, а он только и ждет отцовской подачки. Но хрен дождется. Сын болтается там, в Москве, как кусок дерьма в проруби, с одной работы попрут за пьянство, на другую устроится. И нет этому конца.

Чтобы не заводить этот долгий беспредметный разговор, Чугур проворно влез в новый, шитый на заказ китель и поспешил выйти из дома. Он весело сбежал вниз по ступенькам крыльца, пнул сапогом под зад свинью Машку и вышел на улицу. Антонина Ивановна, отворив калитку, последовала за мужем, крикнула:

— Опять ночевать не придешь? У своей блудливой козы останешься?

Чугур обернулся. Если бы жена стояла рядом, наверняка получила увесистую пощечину. Но возвращаться лень.

— Угадала, останусь, — громко, чтобы все любопытные услышали, ответил он. Процедил сквозь зубы пару ругательств и зашагал дальше.

Сплетен и пересудов сельчан кум не боялся, плевать он хотел на эти разговоры. Здесь каждая собака давно знает, что кум, не стесняясь жены, открыто живет с продавщицей сельпо из соседнего поселка Ириной Будановой. Пусть языки чешут, кому это нравится. За любовь, даже позднюю любовь, еще никого к уголовной ответственности не привлекли. А другой ответственности кум не боялся.

В кабинет начальника колонии Чугур пришел не с пустыми руками. Он уже принял решение, продумал дальнейшие действия, теперь оставалось все грамотно исполнить. Для затравки он положил перед полковником Ефимовым сберкнижку на предъявителя и объяснил суть дела. Богатый бизнесмен из Москвы, по повадкам, бандит или порченый штымп, хлопочет об Огородникове. Кум дал предварительное согласие и готов все устроить тихо и незаметно, теперь слово за Ефимовым.

Хозяин долго мусолил пальцами книжку, трижды переспрашивал, нет ли тут какого подвоха, кидалова, уж очень деньги большие.

— Я все проверил, — терпеливо отвечал Чугур. — Деньги поступили на счет. Можно их обналичить, это без проблем. Только надо ехать в крупный город, хотя бы в Тверь. И такую сумму придется заказывать дней за десять.

Хозяин запер сберкнижку в сейфе, спрятал ключ во внутреннем кармане кителя, у самого сердца. Перед тем, как назвать фамилию Огородникова, кум немного помялся и сказал, что эта гнида достойна пули или пожизненного срока, но не воли. Тем не менее, счастливый билет выпадает именно ему.

Дальше пошло веселее. Кум положил перед Ефимовым личные дела заключенных, попавших под последнюю амнистию. Это зэки, не совершившие тяжких преступлений и преступлений против личности, малосрочники. На них висит всякая ерунда: мелкое мошенничество, кражи, порча имущества. На строгую зону они залетели, можно сказать, случайно. У каждого имелась непогашенная судимость или ходка не первая, значит, рецидивисты. Среди контингента колонии амнистированных набралось всего семеро душ. Остается решить, вместо кого из этих кадров выйдет на волю заключенный Константин Огородников.

— Очень кстати эта амнистия подоспела, — добавил Чугур. — Просто выручила нас. Такие деньги раз в жизни дают. Я все разбанковал поровну. Вам и себе. Две равные части. Мы сколько лет знаем друг друга…

— Сережа, давай без этой лирики, — физиономия хозяина оставалась напряженной. Дело не шуточное: можно враз разбогатеть, а можно и грязи наесться. — Если вместо этого Кота был другой зэк… Но этот сукин сын… И делюга у него серьезная. Двух сотрудников милиции завалил, в суде доказали одного. Всего трёшку оттянул.

— Я все устрою, — сказал кум.

— Только не торопись, Сережа, — хозяин покосился на сейф, где лежала книжка. — Не руби с плеча. Тут не семь, а все семьдесят раз отмерить надо. Кто из активистов навонял про побег Огородникова? Цика, кажется? Вот он — наша проблема. Кто еще знает?

— Его сожитель Васька Житомирский. Ну, тут я уже все продумал. С этого боку осложнений не будет. Сто процентов.

— Хорошо, — кивнул Ефимов. — Вот семь дел на тех, кто откидывается на следующей неделе. Кого предлагаешь?

— Вот хотя бы Феоктистов, — кум погладил лежавший на коленях планшет с журналом «Недвижимость за рубежом». — Голь перекатная. Ни кола, ни двора. Что в переводе на русский язык означает — импотент без жилплощади. Родственников не имеется. То есть мать — не установлена. Годовалого она подкинула его в дом малютки. Короче, этого черта никто искать не станет.

— Так, кто еще?

— Да тут бери любого — не ошибешься. Вот некий Сергей Телепнев. Сидит за поджог деревенского клуба. Парень с головой совсем не дружит. Отца не помнит, мать не вылезает из психушек. Это у них наследственное, — кум покрутил у виска указательным пальцем. — Из родственников — слепая тетка.

— Телепнев — подходит, — вдохновился Ефимов. — Мне он нравится, этот Телепнев. Слепая тетка… С головой не дружит… Этого бери на заметку. Первый кандидат. Лет ему сколько?

— Немного старше Кота. Сороковник без году.

— Хорошо, — повторил кум. — Очень хорошо. А еще кто?

— Вот Шубин Николай Сергеевич. Мошенничество. Родители погибли, когда ему исполнилось одиннадцать. Из родственников только младшая сестра Даша Шубина и дядька. Видно, родня не часто о нем вздыхает.

— Ладно, — махнул рукой хозяин. — Ты, Сережа, еще поработай с личными делами, сам подбери кандидата. Тщательно. И урегулируй все остальные вопросы. Ну, не мне тебя учить. Если возникнут малейшие осложнения, докладывай немедленно. Днем или ночью. Ладно, Сережа? Вопросы есть?

Вопросов у кума не было, поэтому он просто забрал дела и ушел в оперчасть, на свою половину административного здания. Он думал о том, что хозяину перепало много денег, слишком много. Но выбора нет, надо решать вопрос быстро.

Место, где разместился предвыборный штаб Ильи Сергеевича Гринько, находилось вдалеке от центра, на тихой улочке, застроенной старыми домами в купеческом стиле.

Недавно в этом единственном на всю округу кирпичном здании помещался клуб «Слава», принадлежавший камвольному комбинату, теперь клуб сменил хозяина. Кино здесь не крутили и танцульки не устраивали, вывеску сняли. Дашка Шубина, остановившись перед парадным подъездом, долго разглядывала свежие плакаты. На первом плане физиономия Гринько, сзади на фоне голубого неба высилась белая церковь с золотыми куполами. И надпись внизу: «Найди свою дорогу к храму». Неодобрительно покачав головой, Дашка вошла в дверь и сказала старику вахтеру, вставшему на пути, что ее фамилия Земцова. Она договаривалась о встрече с начальником предвыборного штаба Максимом Александровичем Парамоновым.

— Он занят сейчас, — сказал вахтер, заглянув в журнал регистраций и увидев там фамилию Земцовой. — Ведет разъяснительную беседу с агитаторами. Ну, которые на местах работают. По подъездам ходят, листовки раздают и плакаты клеят. Через полчаса, авось, закончит говорильню. Ты, девушка, подожди на втором этаже у двадцатой комнаты.

Дашка поднялась наверх по обшарпанной лестнице, прогулялась по длинному коридору, застеленному красной вытертой дорожкой и остановилась перед распахнутой дверью. В коридор долетал раскатистый басистый голос Парамонова. Она заглянула внутрь. За разнокалиберными столами и ученическими партами расселись десятка три баб и мужиков. Публика внимательно слушала начальника предвыборного штаба, бродившего по рядам.

— Помните, что вы представляете будущего мэра Илью Сергеевича Гринько, вы его лицо, плоть и кровь, — говорил мужик, оживленно жестикулируя. — Его девиз — найди свою дорогу к храму. Из этого слогана избиратель должен сделать несколько выводов. Первое: Гринько православный христианин, который обещает построить в городе две новых церкви. Вместо тех, что снесли большевики. Чтобы все желающие, в смысле, все верующие могли помолиться в удобное для них время. Второе. Возможно, самое главное — он свой местный бизнесмен. Понимаете — свой, местный. Не какой-то хрен, который свалился на нашу голову из самой Москвы. Гринько знает город, как свои пять. Знает нужды и чаяния людей. И все такое прочее тоже знает.

— А если кто из избирателей спросит о Воскресенском? — раздался вопрос с места. — Ну, что он за личность?

— Отвечайте коротко — какой-то проходимец. С темным прошлым. И никаких связей у него нет. В Москве проворовался. Теперь сюда воровать приехал. Понятно?

Дашка подумала, что если таким макаром промывать мозги агитаторам, то Гринько выборы обязательно проиграет. Она отошла к окну, присев на широкий подоконник, вытащила из сумки и раскрыла на середине детектив в бумажной обложке. Собрание закончилось минут через сорок. Парамонов в сопровождении агитаторов вышел в коридор. Его физиономия раскраснелась, по щекам катился пот, а мятый галстук напоминал половую тряпку. Дашка, растолкав агитаторов локтями, пробилась к начальнику штаба, подцепила его под локоть.

— Я та самая Земцова. Которая днем звонила.

Парамонов посмотрел на нее снизу вверх, наморщил лоб, вспоминая фамилию и базар по телефону.

— Да, да, — рассеяно сказал он. — Ты хотела какие-то там фотографии показать. Сказала, что они меня обязательно заинтересуют. Правильно?

— Совершенно верно, — Дашка потащила Парамонова дальше по коридору.

— Ну, давай их сюда.

— Фотографии интимные. Их нельзя смотреть при всех. Там я вместе с Воскресенским. Сами увидите.

Когда заинтригованный Парамонов запер дверь своего кабинета и занял место за рабочим столом, Дашка раскрыла сумочку и разложила перед ним четыре смонтированных фотографии, над которыми трудилась всю ночь, до первой зорьки.

На первой карточке Дашка стоит спиной к камере, из одежды на ней только полупрозрачные трусики и бюстгальтер. Воскресенский, мило улыбаясь, встал перед уже разобранной кроватью и пялит на Дашку выпученные глаза. Московский гость облачен в темный костюм и галстук. На втором снимке Дашка в пол-оборота к камере. Воскресенский уже присел на кровать, пиджака на нем нет, он тянет узел галстука, стараясь поскорее освободиться от одежды.

На третьей карточке Воскресенский уже скинул костюм, оставшись в майке с короткими рукавами. Он, сидя на постели, расшнуровывает ботинки, видимо очень торопится. Морда налилась краской, на лбу вздулась синяя жилка. Дашка стоит ближе к любовнику, готовая упасть в объятья сильного мужчины, как только он разденется. На последней карточке Воскресенский лежит на кровати, прикрывшись ватным одеялом, и протягивает руки к Дашке, мол, давай сюда, чего ты ждешь? С этой карточкой вышла накладка, Дашка, торопясь на работу в «Ветерок», не успела заретушировать ботинки Воскресенского. Они торчали из-под скомканного одеяла. Получилось, что кандидат залез в постель в обуви.

Парамонов долго пялился на снимки и наконец спросил:

— А почему на этом снимке он в ботинках? Как-то странно… В ботинках в постели…

— В то время у него грибок стопы развился, — Дашка уже придумала объяснение. — В бане инфекцию подцепил. И я его попросила обувь не снимать. Сама боялась заразиться этой гадостью. Я очень брезгливая.

— Понятно. Тебе сколько лет? — его голос дрогнул от волнения. До Парамонова наконец дошло, что за карточки попали ему в руки. Это же сто кило динамита, а не карточки.

— Восемнадцать будет, — соврала Дашка. — В конце года.

— Только будет, — кивнул Парамонов. — Это хорошо. Как ты сделала фотографии?

— Спрятала камеру в стенке, за посудой. Только объектив торчал. У фотоаппарата есть пульт дистанционного управления. Я стояла спиной к камере, там это видно. И пока он раздевался, нажимала кнопку. Все очень просто. Когда стала ложиться, бросила пульт под кровать.

— А снимков, где вы оба голяком у тебя нет?

— Он свет выключал. В темноте снимков не сделаешь. А что, эти плохие?

— Нормальные, — кивнул Парамонов. — Очень даже ничего. Где вы познакомились? И где вы встречались?

— Познакомились в гостинице «Светоч». Это еще во время его первого приезда в город. Там у меня подружка работает. Я как раз с ней разговаривала, стояли у стойки дежурного, а Воскресенский вниз по лестнице спускался. Положил на меня глаз. Это я сразу просекла. В смысле, просекла, что понравилась ему. Воскресенский от молоденьких балдеет. Ну, слово за слово. Пригласил меня в ресторан. А потом…

— Что «потом»? — Парамонов подался вперед. — Чего было потом?

— Ну, в гостинице он не хотел, — Дашка, играя смущение, опускала взгляд. — Там людей посторонних много, соглядатаев. Слухи поползут и все такое. Мы поехали в дом моей тетки. Она в отъезде была. Так у нас все и началось. А потом мне пришла идея в голову его сфотографировать. Так, на всякий случай. В жизни все бывает: так мама говорит. А я маму слушаю.

— Он тебе деньги давал?

— Ни копейки, — покачала головой Дашка. — Он только обещал, что когда станет мэром, меня не забудет. На такую работу устроит, где деньги можно лопатой грести. И в потолок плевать. Он все время повторял: ты держись за меня, не пропадешь. И еще спрашивал: у тебя мешки дома есть?

— Какие еще мешки? — насторожился Парамонов.

— Вот и я его тоже спрашивала, какие, мол, мешки. А он говорит: мешки, чтобы деньги в них складывать. Ты обязательно запасись, мешки тебе пригодятся. Такую я тебе работенку найду, что о мешках только и думать будешь. Столько денег привалит.

— Отлично, отлично, — Парамонов потер ладони, будто у него замерзли руки. — Просто чудно. А жениться он не обещал?

— Обещал. Сказал: как только изберут, со своей грымзой разведусь. И с тобой заяву подадим. Врал, конечно. Я понимала, что врал. Но все равно надеялась. А сейчас он перестал звонить. Избегает встреч. Бросает трубку, когда я набираю. Словом, обманул. Наверное, другую женщину нашел. То есть девочку. Дур вроде меня много.

Дашка всхлипнула и потерла кулаками сухие глаза.

— Не такая ты дура, раз фотографии сделала, — ответил Парамонов. — Сколько хочешь за свои карточки?

— Тридцать тысяч баксов, — потупив взгляд, ответила Дашка.

Последовало минутное молчание.

— Ну и аппетит у тебя, зверский какой-то, — Парамонов присвистнул и помрачнел, его лучистые глаза потухли. — Я думал, ты штукарь попросишь, не больше. Да, звериный аппетит, не человеческий. Тридцать штук, вот загнула. Все-таки ты дура.

— Неужели тридцать штукарей — это непомерная цена за кресло градоначальника? Ведь ваш шеф гарантированно становится мэром.

— Мой босс не любит переплачивать, — признался Парамонов. — Если товар можно купить за рубль, зачем платить сотню? Он ведь бизнесмен.

— Хорошо, тогда ничего не надо, — Дашка сгребла со стола фотографии и бросила их в сумочку. — Вы к храму сходите, когда этот храм Гринько построит. В чем лично я очень сомневаюсь. И там, на паперти, свой штукарь нищим отдайте.

— Слушай, а зачем тебе такие деньги? — Парамонов имел право распоряжаться некоторыми суммами из предвыборной кассы кандидата, но тридцать тысяч баксов… Это слишком круто, это не в его компетенции. — Ну, сама подумай? Куда в нашем городе — и с такими деньгами. Узнают рекитиры, наедут, отберут. Живой в землю зароют. Без гроба и без крышки.

— У меня не отберут, — сказала Дашка. — И не зароют. Вы меня плохо знаете.

— Все равно: тридцать тысяч — это нереально. Давай так: пять штук и расчет на месте.

— Мы с мамой живем очень бедно, — Дашка снова потерла глаза и шмыгнула носом, будто собиралась пустить слезу. Слеза никак не выходила. — Пять штук не спасут положения.

— Ладно, иди в коридор, закрой дверь. И жди, когда позову. Надо поговорить с начальством.

Дашка вырулила в коридор. Но далеко от двери не отошла. Она слышала, как Парамонов надрывается в телефонную трубку:

— Вот такой расклад, — кричал он, будто разговаривал с глухим. В голосе слышались гневные и презрительные нотки. — Настоящая сенсация, бомба. И когда эта бомба взорвется, от этого черта, в смысле, этого хрена Воскресенского и мокрого места не останется. Вылетит из города, как пробка из бутылки. На всю жизнь урок, да…

На минуту Парамонов замолчал, выслушивая слова своего начальника, затем снова заголосил:

— Вот же сука, — орал он, наливаясь гневом. — Наших девок несовершеннолетних конвертирует. Денег вагон обещает, хорошую работу. В Москве ему шалав мало. Сюда приперся. Да, да… Она хочет тридцать штук. Да, понимаю. Все понимаю. Сделаем. Как два пальца об асфальт. В лучшем виде.

Парамонов замолчал еще на пару минут, положил трубку и, выглянув в коридор, поманил Дашку пальцем. Снова усадил ее на стул и вздохнул.

— Короче, ситуация следующая. Фотографии — это так… Только половина работы. Сейчас босс договаривается с телевизионщиками с местного канала. Надо сделать сюжет в одну программу. Тут нужны высокие связи и бабки немереные, поэтому Гринько этим и занимается. Телевизионщики тоже ломят нереальные деньги. Сейчас шеф сюда перезвонит и скажет, как успехи. Если с этими придурками не получится, могу заплатить за карточки два штукаря.

— А если получится?

— Тогда пешка проходит в дамки, — улыбнулся Парамонов. — Получишь двадцать штук наликом. Десять штук прямо сейчас — аванс. Остальное — когда сделаем интервью для телевидения.

— Только не двадцать, а тридцать.

— И почему ты такая упертая?

Парамонов подскочил, будто в зад ткнули горячей кочергой.

— Ладно, пусть будет двадцать пять. И ни копейкой больше. Это не подлежит обсуждению. Даже заикаться не смей… Короче так. Ты расскажешь перед камерой все, что рассказала мне. Как вы познакомились. Как он тебе денег обещал, то есть хорошее трудоустройство, если ты с ним ляжешь. А ты удовлетворяла все желания этого похотливого кота. Все его извращенные сексуальные фантазии. А фантазии у него — исключительно извращенные. Запомни это слово. Тебе было противно с ним спать, все это делать для него, но вы с матерью живете в бедности. Главное — мать сильно болеет. До могилы один шаг.

— Она не болеет, — возразила Дашка, чтобы позлить Парамонова.

— Да какая хрен разница, болеет она или нет, — взвился он. — Сегодня не болеет. А завтра, глядишь, сляжет. И больше не встанет. Это не имеет значения. Ты скажешь перед камерой, что он тебя понуждал, а ты позарилась на деньги. Потому что не видела выхода, тебе надо было выхаживать больную мать. А Воскресенский, сука такая, этим воспользовался. Побольше интима, живописных подробностей. Чтобы люди от экранов не могли оторваться. Такие штуки, сексуальные гнусности, публике нравятся. Усекла?

— Усекла, — кивнула Дашка. — Только одно условие. Принципиальное. Вы меня слушаете?

— Слушаю, говори.

— Говорить я буду, когда повернусь к объективу спиной. Лады?

— Это еще почему?

— Догадайтесь с трех раз. Мне тут жить. А после этой передачи никакой жизни не станет. Сплошное мучение.

— Ладно, — Парамонова так захватила сама идея телевизионной программы, что он готов был идти на уступки. — Покажем по телеку твои фотографии. И скажем, что у нас есть множество других снимков, порнографического характера. Никто проверять не станет. Но показать все эти карточки до единой по телевизору мы не можем. С силу морально-нравственных соображений. У экранов могут находиться дети и подростки. А извращения Воскресенского — это даже не для взрослых. Это настоящая патология сексуального маньяка. Так ведущий программы и скажет. Как тебе идея?

— Ничего. На три с минусом тянет.

— А по-моему, просто гениальная. Если не сказать больше. Главное — это соус, под которым подают горячее блюдо.

— Вам виднее, — согласилась Дашка. — В смысле, под каким соусом что подавать.

— Слушай, такой интимный вопрос, — Парамонов завертелся в кресле. — Ну, если тебе не хочется, можешь не отвечать. Но ты знай: все между нами. Информация из этих стен никуда не выйдет. Короче, ходят слухи, грязные слухи… Ну, что Воскресенский — еврей.

Он снова завертелся в кресле. По физиономии Парамонова можно легко догадаться, что эти слухи он сам и распускает.

— Ну же, я слушаю, — поторопила Дашка.

— Вот я у тебя и хотел узнать. Ты ведь должна быть в курсе раз с ним, — Парамонов пощелкал пальцами, мучительно подбирая нужное слово, не матерное. — Ну, раз ты состояла с ним в близких отношениях. Вопрос такой: Воскресенский обрезанный? Крайняя плоть у него на члене есть? Или как?

— Есть, точно есть, — Дашке очень хотелось испортить Максиму Александровичу настроение, и, кажется, она своего добилась. — Сто процентов, плоть у него на месте.

Помрачнев, как туча, Парамонов еще покрутился в кресле.

— Вот, значит, как, — он поскреб плешь пальцами и сделал вывод. — Ну, чтобы стать евреем, не обязательно член обрезать. Или в синагогу ходить. Это от рождения. Ведь правильно?

— Не совсем, — покачала головой Дашка. — Это скорее вопрос веры. А фамилия у него русская.

— Фамилия… Брось. С этими фамилиями черт ногу сломит. На Руси паспортизация проводилась в одна тысяча восемьсот семидесятом году. А как проводилась? Вызывает урядник еврея и спрашивает: какой храм рядом с твоим домом? Еврей отвечает: храм Воскресенья господня и храм Козьмы и Демьяна. А урядник ему: вот будешь ты, жидовская морда, по паспорту Воскресенский или Космодемьянский. Так-то… А ты говоришь: фамилия.

— Я ничего не говорю, — сказала Дашка. — Это вы говорите.

— Ну, да, — Парамонов постучал пальцами по столешнице. Начальнику штаба хотелось узнать все детали интимных встреч, на языке вертелась сотня вопросов. — Слушай, между нами… Как он в постели?

— Нормальный мужик, — Дашка подняла кверху большой палец. — Вот такой.

— Да? Правда? — вконец расстроился Парамонов. — Впрочем… Впрочем, тебе просто не с кем сравнивать. Сексуальный опыт у тебя — минимальный. Ты настоящих мужиков только в кино видела. Я по образованию психолог, отличный физиономист. А на морде этого Воскресенского написано, что у него встает раз в полгода. Да и то когда он горсть «виагры» проглотит.

— Я не знаю, что он там глотает, только с потенцией у него — порядок.

— Хрен с ним, — сказал Парамонов. — И с его потенций. Ты ведь понимаешь, зачем он приперся сюда. Ему нужен трамплин, чтобы подняться наверх. Раз ты мэр города, — можешь рассчитывать на губернаторское кресло. А с той позиции он еще выше залезет.

— И пусть лезет, — пожала плечами Дашка. — Мне по барабану.

— А наш кандидат, между прочим, обещает построить в городе два православных храма, — в запальчивости выпалил Парамонов, на минуту забыв, что он не перед агитаторами речь толкает. — Не один — два. На свои бабки, между прочим. Ладно, черт с ними, с этими храмами… Пропади они пропадом. Сейчас не до этого. Задала ты мне задачку.

Парамонов схватил трубку зазвонившего телефона. Крепко прижал ее к уху. А Дашке сделал знак рукой, мол, в коридор не ходи. Оставайся тут. Пару минут Парамонов выслушивал хозяина и даже в приливе усердия нарисовал пару козявок на листке перекидного календаря.

— Да, все понял, Илья Сергеевич. Все ясно. В таком плане… В таком разрезе… Будет сделано.

Он бухнул трубку и посмотрел на Дашку. В глазах Парамонова снова загорелись огоньки.

— Все на мази, — выпалил он. — Телевизионщики приедут через час прямо сюда. Передачу выпустят в эфир уже в четверг. Все запишем на камеру. Двадцать пять штукарей получишь сразу после окончания интервью. Гринько сегодня добрый. В настроении.

— Деньги — перед началом интервью, — уперлась Дашка. — А то знаю я вас, мужиков. Уже обожглась на Воскресенском. Обещать горазды, а дойдет до расчета, выяснится, что деньги в банке. А банк закрыт. И ключ потерян. И так далее.

— А ты девка не промах, — похвалил Парамонов. — Далеко пойдешь. Если не остановят. Компетентные органы.

— Вы с Гринько тоже далеко пойдете, — не осталась в долгу Дашка. — В Воркуту или еще дальше.

— Не каркай.

Теперь настроение Парамонова ничто не могло омрачить. Он вышел из комнаты, пообещав вернуться через пять минут. Вернулся через десять. Запер дверь на ключ и положил перед Дашкой целлофановый пакет с зелеными бумажками. Две толстые пачки, стянутые резинками. И одна пачка потоньше.

— Считай, — сказал он. — Должно быть ровно двадцать пять.

Дашка вышла из здания бывшего клуба, когда на небе зажглись первые звезды. Интервью получилось гладкое, с живописными подробностями, которые всегда интересуют телезрителей. Дашке удалось выдавить из себя несколько мелких слезинок и несколько раз натурально всхлипнуть.

Она остановилась на перекрестке, ожидая, когда проедут машины. Что ж, этого кандидата она выдоила. Двадцать пять штук, как ни крути, это деньги. Теперь остается… Остается выдоить другого кандидата. Почему бы и нет? Если крючок проглотила одна рыбка, его проглотит и другая.

А то как-то несправедливо получается. Воскресенский весь в дерьме. Он сексуальный извращенец и растлитель неопытных девочек. Подонок высшей пробы. А Гринько — весь в белом. Только крылья ему приделать, и полетит он храмы строить. Нет, как бы не так.