"Студенты" - читать интересную книгу автора (Трифонов Юрий)

23

Два дня Лена Медовская не появлялась на лекциях. Никто не знал, что с ней. Наконец она пришла и сообщила, что была занята переездом на новую квартиру.

В этот же день Вадим получил приглашение на новоселье. Вчера была взрослая компания, а сегодня Лена приглашает молодежь. Из института будут только трое: он, Сережа Палавин и Мак Вилькин. Больше ей никого не хочется звать, потому что «все время одни и те же, одни и те же — в конце концов это скучно. Самые интересные люди могут надоесть, если их видишь каждый день». А будет один юноша, Гарик, из консерватории, один из театрального училища, школьные подруги Лены, ее двоюродный брат…

Она сыпала именами, говорила о каких-то незнакомых людях — Вадим слушал рассеянно. За последнее время между ними установились безмятежные, деловые отношения. Внешне это выглядело так, будто вновь вернулся первый курс, когда они были друг для друга обыкновенными товарищами по учебе. И это, кажется, устраивало обоих. Вадим не стал спрашивать у Лены, почему она в тот день не приехала на Белорусский вокзал. Она сама подошла к нему объясняться, сказала, что в последний момент ее не пустила мама, потому что Лена только-только оправилась после гриппа, и как она маму ни упрашивала — все было бесполезно. Извинялась Лена очень жалобно. Вадим простил ее легко — все это его попросту перестало интересовать.

И так же спокойно, трезво он обдумывал теперь ее приглашение. Он понимал, почему она пригласила только троих. Это будет особенный вечер — букет поклонников, новоселье кумира. Ну что ж, пускай потешится. Зато любопытно взглянуть на других, и на Палавина в этом букете. Можно пойти, а можно и не идти.

— Я не обещаю, Лена, — сказал он. — Если будет время, приду. У меня сегодня важное собрание на заводе.

— Опять завод! — Она досадливо поморщилась. — Одним словом, я жду тебя. Постарайся, Вадим!

Она дала ему адрес. Телефон им уже поставили, но еще не включили…

Занятия литературного кружка в этот день происходили в комитете комсомола. Обсуждали волновавший всех вопрос — об издании комсомольского журнала. Решили назвать его «Резец», и это споров не вызвало. Зато разгорелись споры о том, будет ли журнал чисто литературный или же литературно-производственный.

— Если это заводской журнал, значит, он и должен быть заводским! — говорил Балашов, решительно взмахивая ладонью. — Значит, он должен, как и всякий цех, работать на заводскую пятилетку.

— Да зачем нам эта стенгазета? — спорил с ним упрямый Валя Батукин. — Есть ведь одна многотиражка, хватит! Все равно нам с ними не тягаться…

В разгар спора вдруг пришел редактор заводской многотиражки.

— Я принес вам подходящий материал для первого номера, — сказал он, вынимая из кармана конверт. — Это прислали нам в редакцию. Прочтите вот и разберитесь.

Балашов стал читать письмо вслух. Писал в редакцию молодой кузнец Солохин. Он придумал приспособление, позволяющее одновременно отковывать сразу шесть деталей, что ускоряет втрое весь процесс. В Бриз — бюро рационализации и изобретений — к приспособлению Солохина отнеслись как бюрократы, признали неэффективным. А технолог кузнечного цеха считает как раз наоборот: идея приспособления очень верная и очень даже эффективная.

— Ну как, Валентин, будем это печатать? — спросил Балашов. — Или, может, не стоит? Может, твои «трели-дрели» важней?

— Печать надо, конечно… мало что… — пробормотал Батукин, нахмурясь. — Только надо еще разобраться, вот что! Проверить надо, а не так это — с бухты-барахты…

Было решено сейчас же послать кого-нибудь в кузнечный цех, так как Солохин работал сегодня во вторую смену. Вадим никогда не бывал в кузнечном цехе и вызвался пойти вместе с Балашовым.

Лишь только он переступил порог цеха, его оглушил невероятный, все покрывающий грохот. В лицо пахнуло теплым паром и запахом раскаленного металла. Огромные пневматические молоты и многотонные прессы, похожие на мезозойских чудовищ, высились по обеим сторонам просторного помещения и неутомимо громыхали, сотрясая пол. Красные отблески горели на их металлических суставах. Люди рядом с ними казались маленькими и бесстрашными.

Вадим видел, как человек в легкой спецовке хватал длинными клещами огнедышащий, нежно-оранжевый брусок и подкладывал его под боек молота. Нажимая правой ногой на педаль, человек заставлял молот с легкостью расплющивать кусок металла. Иногда он придерживал ногу, и черное, тупое рыло бойка повисало в неподвижности, словно прицеливаясь, и затем вновь начинало методично подскакивать. Брусок расплевывал вокруг себя огненные брызги, но быстро смирялся, темнел и приобретал нужную форму. Тогда человек снимал его клещами и отбрасывал небрежно в сторону. Готовые поковки лежали горой — медно-фиолетовые, отливающие фазаньим крылом.

Солохин заканчивал обработку детали — он стоял, чуть согнувшись, расставив ноги, и крепко держал клещами тонкий брус. При каждом ударе молота руки его вздрагивали и на мгновение ожесточенно кривился рот.

Когда он подошел и поздоровался, Вадим разглядел, что его курносое худощавое лицо все в поту, волосы налипли на лоб русыми завитками. Солохин обрадовался, узнав, что комитет комсомола решил ему помочь, и показал макет своего приспособления.

— Завтра к главному инженеру пойду, — сказал Солохин. — Я из Бриза всю душу выну, а они мне сделают. Потому, если я что решил — все! — Он с решимостью рубанул в воздухе ладонью. — Или грудь в крестах, или голова в кустах.

— Ладно, ты давай завтра, а мы сегодня сходим, — сказал Балашов. — Мы это дело размотаем, я тебе обещаю! Идемте, Вадим Петрович!

В бюро рационализации их принял пожилой, лысоватый инженер, рисовавший за столом акварелью какую-то диаграмму. Они представились как сотрудники журнала «Резец», заинтересовавшиеся изобретением Солохина. Инженер несколько смутился. Он не слышал о таком журнале и решил, очевидно, что это какое-то неизвестное ему техническое издание.

— Видите ли, товарищи… — начал он, покашливая и глядя под стол. — Солохин не совсем изобретатель. Простой малый, кузнец, но, конечно, не лишенный смекалки. Именно таких людей мы и должны поддерживать, не так ли? Я понимаю ваш интерес. Но дело, видите ли, такого порядка…

Инженер начал долго, обстоятельно, скучным голосом и все еще глядя под стол, рассказывать о сущности идеи Солохина, говорил, что в ней «что-то» есть, но она далеко еще не разработана. А Бриз нисколько не отвергает ее, но так как сейчас все отделы целиком заняты оснасткой пятого цеха, продвинуть приспособление нет никакой реальной возможности.

— Но вы должны были по крайней мере дать положительное заключение, — сказал Балашов, угрюмо глядя на диаграмму. — У вас есть какое-нибудь заключение?

— Пожалуйста, — инженер покопался в столе и вытащил лист бумаги. — Здесь в общих чертах. Несколько бегло.

Он протянул бумагу почему-то Вадиму, и тот стал читать вслух:

— Так… «Державка для отковки деталей КБ—20 в настоящем виде не отвечает идее рационализации процесса. Экономический эффект возможен лишь при коренной технической переработке… Основная идея представляет некоторый интерес, хотя в общем не нова». Это вы называете положительной оценкой?

— В некотором роде. Видите ли, вы не знакомы с оценками других изобретений…

— Мы видим одно, — сказал Балашов, — что Солохин был прав, когда назвал вас бюрократами. Парень старается, думает над своей работой, а вы так, за здорово живешь, отмахиваетесь от его предложения. Комсомольская организация этого не допустит!

Инженер изумленно поднял брови.

— Простите, какая комсомольская организация?

— Комсомольская организация нашего завода. Не допустит. Говорю вам ответственно.

— Позвольте, вы же… представители журнала?

— Да, комсомольского журнала «Резец». В первом номере — он скоро выйдет — вы сможете прочесть про себя. И Солохина мы будем защищать всемерно.

Инженер, видимо, почувствовал облегчение. Он откинулся на спинку стула и даже улыбнулся.

— А я вас принял, понимаете… Что же вы, молодые люди, мистифицируете? — проговорил он, оживленно потирая лысину. Затем снова придвинулся к столу, взял кисточку и сказал уже другим тоном: — Так вот, молодые люди. Вот так. Ничего сделать не могу.

— Так-таки ничего?

— Нет. Я вам десять раз объяснял: приказ директора, отделы загружены. Можете писать что угодно, это дела не изменит. Только оконфузитесь с вашим первым номером. Вот так.

Он обмакнул «кисточку, снял с нее ногтем волосок и нагнулся к диаграмме.

— Увидим, кто оконфузится, — сказал Балашов угрожающе. — Мы сейчас же идем к директору!

— Пожалуйста, — кивнул инженер. — Это как вам угодно.

— Самоуспокоился и сидит себе, рисует картинки. Консерватор! — выйдя из Бриза, возмущенно сказал Балашов.

Они направились в заводоуправление. Секретарша сказала, что директор в министерстве и сегодня уже не придет. Раздосадованные, они вернулись в комитет комсомола. Все кружковцы уже разошлись, и в комитете был один Кузнецов. Выслушав Балашова, он сказал, что завтра сам пойдет к директору.

— Жаль, что Анатолий Степанович ушел от нас в главк. С ним бы мы всегда договорились, — сказал Балашов, вздохнув. — А новый, шут его знает…

— Кто это Анатолий Степанович? — спросил Вадим.

— Да директор прежний, в том месяце ушел. А теперь с другого завода прислали. Медовский какой-то.

— Медовский? — насторожился Вадим. — А как зовут?

— Константин Иваныч. Так, по внешности — суровый мужчина.

«Неужели отец Лены? — думал Вадим. — Она — Елена Константиновна. И отец ее какой-то крупный инженер. Да, возможно!»

Он посмотрел на часы — двадцать минут десятого. Ехать, не заходя домой? С портфелем, не переодевшись? Да, так и ехать. В этом даже есть смысл…

Вадим поднялся в лифте, в котором стоял еще сладкий запах лака, на пятый этаж и вышел на площадку.

Еще за дверью он услышал звуки рояля и оживленный шум голосов. На его звонок кто-то сейчас же побежал по коридору открывать. Это была Лена — в вечернем шелковом платье, очень длинном, по последней моде. Она вся блестела с ног до головы: блестели ее лакированные туфельки, блестело платье, сверкала гранатовая брошь на груди, радостно блестели ее карие глаза и яркие влажные губы.

— Наконец-то! Вадим, отчего так долго! — громко воскликнула она, энергично снимая с него шапку и отбирая портфель. — Раздевайся! Нету места? Прямо наверх клади… вот так. Мы уж тебя ждали, ждали…

Подойдя к нему ближе, она спросила тихо:

— Отчего ты не переоделся?

— Я прямо с завода. Домой не заходил.

— Ну ничего, пустяки… Идем!

Взяв Вадима за руку, она повела его за собой. Вадим прошел через коридор в большую комнату, где за столом сидело человек двенадцать гостей. Судя по столу, нельзя было сказать, что здесь особенно мучились ожиданием Вадима. Трапеза заканчивалась — кто-то уже играл на рояле, за столом шумно и вразнобой разговаривали, с тем особенным удовольствием, с каким разговаривают сытно закусившие люди; мужчины курили, а девушки жевали конфеты.

Лена представила Вадима:

— Вадим Белов, тоже будущий педагог и наш общий друг.

— «Наш общий друг» измучил нас «большими ожиданиями», — отозвался Мак Вилькин и улыбаясь помахал Вадиму рукой.

Все одобрительно рассмеялись.

— Вадим, кстати, давнишний друг Сережи Палавина. Они учатся вместе с самого детства, — сказала Лена, но Палавин как бы пропустил слова ее мимо ушей и продолжал разговаривать со своей соседкой.

— Да, с детства, — сказал Вадим, чтобы сказать что-нибудь.

Лучезарно улыбаясь, Альбина Трофимовна предложила Вадиму место за столом. Его заставили выпить штрафной бокал вина. Альбина Трофимовна суетилась вокруг него, предлагала различные угощения и обставила его блюдами со всего стола. Гости уже поднимались, и Вадим чувствовал себя неловко. Пожевав какой-то снеди и выпив еще вина, он встал и подошел к Маку.

— Что, старик, скучаешь? Нет шахматистов?

Мак презрительно надул губы:

— Шахматы и вино? Нонсенс. Я наблюдаю…

Вадим тоже принялся наблюдать. Незнакомых мужчин было двое — тот самый обещанный Гарик из консерватории, учтивый пышноволосый молодой человек, называвший Лену Еленой Константиновной, и двоюродный брат Лены — щеголеватый лейтенант ВВС, сидевший со скучающим видом на диване и непрестанно куривший. Девушки не показались Вадиму сколько-нибудь интересными, по крайней мере на первый взгляд. Самой яркой, вызывающе красивой среди них была Лена.

Палавина окружало несколько девушек, и он пересказывал им номера из «капустника». Девушки восторженно хохотали и хлопали в ладоши. Кто-то завел патефон, но пластинки крутились впустую — желающих танцевать пока не было… Вадим во всяком случае не испытывал ни малейшего желания танцевать… Ему не терпелось знать, дома ли Медовский.

Лена предложила ему посмотреть квартиру. Он ходил по просторным комнатам, пахнущим свеженатертым паркетом и с еще редкой мебелью, старательно раздвинутой по стенам, как это всегда бывает при переезде на новые, большие квартиры, и не вдумываясь поддакивал оживленным объяснениям Лены. Она заставляла его выдвигать стенные шкафы, вертеть оригинальные дверные замки, дергать шнурки форточек, которые открывались легко и бесшумно, пускать горячую воду в ванной и даже бросить окурок в мусоропровод на кухне.

Да, квартира была чудесная, но Вадима интересовало одно: где же ее хозяин? Наконец Лена приоткрыла дверь в одну из комнат — Вадим увидел письменный стол с зеленой настольной лампой, книжные шкафы, блеснувшие тисненым золотом корешков.

— А это кабинет папы, — сказала Лена и закрыла дверь. Для Вадима это прозвучало: «Папы дома нет», и он чуть было не спросил: «А когда же он придет?»

Весь вечер показался ему вдруг ненужным. Он почувствовал усталость и решил, что скоро уйдет домой. Если Медовский не явится через полчаса, он уйдет домой.

Когда Вадим вернулся в столовую, там было все по-прежнему. Так же бессмысленно крутились пластинки — их лениво, не поднимаясь с дивана, ставил одну за другой лейтенант ВВС; так же разглагольствовал, занимая гостей, Сережка Палавин. Небрежно сидя в кресле и жестикулируя трубкой, он рассказывал какие-то анекдоты, смешные случаи из институтской жизни, изображал в лицах профессоров. Чего бы ни касался разговор, он сейчас же вступал в него, овладевал вниманием и высказывался остроумно, веско и категорично — как будто ставил точку.

Вадим наблюдал за ним со все растущим чувством враждебности. Все эти остроты и анекдоты казались ему пошлыми, убогими, потому что были давно известны, давно надоели, но здесь они, очевидно, были в новинку, и слушательницы Палавина встречали их с благоговейным, восторженным визгом.

Наконец Альбина Трофимовна решила, что несколько нетактично развлекаться одним Палавиным и оставлять в тени других молодых людей. Они безусловно побеждены, но надо иметь снисхождение и соблюдать законы гостеприимства. Уловив паузу, когда Палавин набивал трубку, она плавно переключила разговор:

— Кстати, вот Сережа заговорил об искусстве… Вы не видели, как Гарик сделал Леночкин портрет?

Никто не видел, и все выразили желание немедленно увидеть.

— Альбина Трофимовна! Прошу вас! — умоляюще заговорил Гарик. — Это же не готовая вещь, эскиз… Ну я вас прошу!

Но Альбина Трофимовна была неумолима и сейчас же принесла из соседней комнаты нарисованный пером портрет Лены в деревянной рамочке.

— Не правда ли, очень удачно? — сказала она, поднося портрет к лампе. — Особенно нижняя часть лица. Не правда ли?

Все закивали, и Палавин авторитетно высказался:

— Недурно. Хотя и видно, что вещь не закончена.

— В жизни, конечно, Лена лучше, — сказал молчаливый летчик, впервые поднявшись с дивана.

— Так ведь то в жизни, Николай! — сказала Альбина Трофимовна улыбаясь. — Ты забываешь, что в жизни все лучше! Не правда ли?

И все согласились с Альбиной Трофимовной и тоже улыбнулись. Вадим посмотрел на художника, который стоял в стороне, несчастно покраснев и закусив губы, и подумал, что он, должно быть, неплохой и добрый парень.

— У нас здесь столько талантов, — сказала Альбина Трофимовна. — Сережа пишет, Гарик музыкант и художник. Вадим будет ученым…

— Вадим тоже прекрасно рисует, — сказала Лена. — Может, даже лучше Гарика!

— Вот чудесно! Тася танцует, Леночка поет немножко, Мак, я слышала, увлечен шашками. А Николай у нас физкультурник, борец…

— Не борец, а десятиборец, тетя Бина, — сказал летчик, усмехнувшись. — Ты все такая же невежда в спорте.

— Откуда же мне знать это, Коля? Одним словом, у нас Олимп, собрание муз. Не правда ли? Можно устраивать интересные вечера, концерты. Наша квартира в полном вашем распоряжении — пожалуйста, веселитесь, никто вам не помешает. Отец с утра до ночи на работе…

«Это заметно», — подумал Вадим.

— …да и он ничего против не будет иметь. Он очень любит молодежь. Серьезно! Можно ведь устроить литературный вечер. Сережа почитает свои стихотворения, пьесы…

— Мама, он пишет повесть.

— Тем лучше. Повести воспринимаются на слух еще лучше, чем пьесы. Очень интересно! Надо уметь себя развлекать. Неужели нельзя веселиться без вина?

— Что вы, что вы, Альбина Трофимовна! — театрально ужаснулся Палавин. — Мы его и в рот не берем.

— Я-то знаю, как вы не берете, Сережа! — сказала Альбина Трофимовна многозначительно. — В этом я имела случай убедиться. Так что же — вам не нравится мое предложение?

— Нет, я как раз присоединяюсь! Целиком и полностью, — сказал Палавин. — Мак может провести сеанс одновременной игры в шахматы, Белов расскажет что-нибудь о русском сентиментализме. Я — за! А вы, девушки?

Девушки засмеялись и сказали, что они тоже «за». Альбина Трофимовна погрозила Палавину пальцем.

— Сережа, бросьте шутить! Нельзя шутить целый вечер.

— Мама, и нельзя поучать всех целый вечер! — сказала Лена. — Тебе как что-нибудь придет в голову, никому нет покоя. Гарик, сыграйте нам что-нибудь, а? Сыграйте Бетховена, вы же любите!

Гарик послушно сел за рояль. Он играл бурно, содрогаясь всем телом, и двигал челюстью, словно беззвучно лаял. Это продолжалось довольно долго, и все слушали молча и терпеливо, с углубленно задумчивыми лицами. Вадима вдруг тронул за рукав Мак и поманил пальцем. Они незаметно вышли в коридор.

— Вадим, как ты думаешь: ничего, если я уйду? — спросил Мак шепотом.

— Как уйдешь? — удивился Вадим. — Не прощаясь?

— Нет, с Леной я попрощаюсь. Да… Ведь это скучно, ты не находишь?

Вадим, улыбнувшись, кивнул.

— И вообще все это… как-то… — Мак умолк в замешательстве и вздохнул. — Все это как-то не так. Обидно, понимаешь…

— Понимаю, — сказал Вадим, уже внимательно глядя на Мака.

— Да, — сказал Мак и опустил голову. — Мне с самого начала не понравился этот Ноев ковчег. Гарик из консерватории, Марик из обсерватории, и еще кто-то, и еще… Главное, один Гарик пришел. А зачем я? Неужели нельзя прямо сказать?

— Что прямо сказать?

— Ну… не нужен, мол. И — долой.

Помолчав, он проговорил тихо и с удивлением:

— И кто — Палавин! Ведь он же… соломенный какой-то. Неужели она не понимает? Нет. И не поймет. Нет! — Мак убежденно тряхнул головой. — Зато я понял. Она сама такая. — Мак неуверенно взглянул на Вадима. Вадим нахмурился и отвел глаза. — И хоть я вижу ее, понимаю, а… больно, Вадим. Если ты любил когда-нибудь, Вадим, ты должен понять. Страшно, когда не любят, но еще страшней, когда видишь вдруг, что ты сам себя обманул. Все, что ты создавал в душе, тайно любовался, с каждым днем украшал чем-то новым, прекрасным, — все рушится вдруг, все, все… — Мак усмехнулся. — Что я говорю? Тебе, наверно, смешно… Я выпил немножко. Все будет хорошо. А ты не любил ее, я знаю. Никогда. Ты ведь умный мужик. А я… ну… я пошел. Уже по дому соскучился.

Мак как-то беспомощно, виновато посмотрел своими близорукими глазами на Вадима, сжал ему руку изо всех сил и быстро пошел к вешалке.

— Постой! — сказал Вадим. — Ты же хотел с Леной попрощаться?

— Ах да! Ну, вызови ее…

Мак ушел.

В большой комнате продолжался музыкальный вечер. Потом потанцевали немного и гости начали расходиться. Исчезли две девушки, попрощался летчик и ушел в соседнюю комнату спать. Он был ленинградским гостем в доме у Медовских.

Когда Вадим уже решил откланяться — было около двенадцати, — в гостиную вошел невысокий, широкоплечий мужчина, с круглой, совершенно серебряной головой и такими же, как у Лены, карими глазами.

— Папка! — воскликнула Лена радостно. — Ты сегодня так рано?

— Для Константина Ивановича это рано, — пояснила Альбина Трофимовна. — Костя, поешь, выпей вина. Молодежь тебя угощает.

Медовский пожал всем руки и, стоя, выпил рюмку водки. Его простое, загорелое лицо и спокойная улыбка понравились Вадиму.

— Веселитесь, товарищи. Что замолчали? — сказал Медовский, аппетитно разжевывая огурец и улыбаясь. На скулах его двигались крепкие желваки. — Считайте, что меня нет. Я еще на работе.

— Ты им нисколько не мешаешь. И они тебе не мешают, Костя, — сказала Альбина Трофимовна. — Ешь, пожалуйста.

Медовский посидел минут десять в комнате, послушал игру Гарика, шутливо перекинулся несколькими словами с Леной и ее подругами и, узнав, что у молодых людей кончились папиросы, выложил на стол коробку «Казбека». Затем он простился и вышел из комнаты.

Вадим догнал его в коридоре:

— Константин Иваныч! У меня к вам дело на две минуты.

— Ко мне? Пожалуйста.

Медовский пригласил Вадима в кабинет. И когда Вадим вошел в эту большую комнату, которая казалась тесной от книжных шкафов, от огромного рабочего стола, загроможденного книгами, бумагами, какими-то металлическими деталями, когда он сел в просторное, жесткое кресло перед столом, ему показалось, что он попал совсем в другую квартиру, в другой дом. Здесь даже воздух был иной, свежепроветренный, немного прохладный.

— Так. Слушаю вас, — сказал Медовский, тоже садясь, но сейчас же встал и, подойдя к двери, плотно прикрыл ее. Рояль за стеной притих. — Так будет спокойней. Пожалуйста, слушаю вас.

Вадим начал говорить о Солохине, и Медовский слушал молча, но глядя на Вадима все с большим интересом и удивлением.

— Вы знаете, этот разговор для меня неожидан! — сказал он, когда Вадим кончил. — В самом деле! Я вас как-то связываю с Леной… Это вы, кажется, с ней однажды в театр запаздывали? Да? Помню, помню. Да, и я привык, что с Леной и с ее приятелями мы говорим обо всем на свете, но только не о серьезных делах. Тем более о делах завода. И тем более моего завода! Невероятно! — Он рассмеялся, потом нахмурился, потер пальцами глаза и сказал серьезно: — То, что вы рассказали, очень интересно. И нужно. Вот я записываю фамилию — Солохин? Со-ло-хин… Так. И завтра же выясню. Это я вам обещаю. Видите, я еще человек новый на заводе и, например, не знал, что у наших комсомольцев есть такая связь со студентами. А это замечательное дело! И давно осуществляется?

— Да нет еще. Первый месяц только.

— А вы расскажите поподробней. Как началось, с чего? Что уже сделано? Курите!

Вадим рассказывал долго. И он и Медовский оба так увлеклись разговором, что не услышали, как прекратилась музыка за стеной, утихли голоса. В дверь заглянула Альбина Трофимовна.

— И что это они тут делают? Я думала, в шахматы играют… Господи, топор можно вешать! Надымили!

Медовский замахал на нее рукой.

— Мы работаем, мать, работаем! Принеси-ка нам чаю.

— Извините, Константин Иваныч, поздно уже. Мне пора, — сказал Вадим. — Да и вам, наверно, надо отдохнуть…

— Отдохнуть?.. Да я уже отдохнул! — Медовский рассмеялся, взяв Вадима за локоть, и посмотрел на часы. — Хотя да, время-то позднее. Ну что ж, пойдемте… А с Солохиным я разберусь. Это очень важно. Мне как раз вчера парторг жаловался на Бриз. Разберемся, я вам обещаю.

Они вошли в столовую. Рояль был закрыт, стол убран, и горела одна уютная настенная лампочка с матовым абажуром в виде лилии. Лена и Палавин сидели на диване и вполголоса разговаривали. На коленях у Палавина лежала раскрытая коробка конфет.

— Ну-с, бал окончен? — спросил Медовский. — Но конфеты, я вижу, не кончились?

— Папка, ты не представляешь, какой Сережа сладкоежка! — сказала Лена смеясь. — И курит, и любит сладкое. Удивительно, правда?

— Да? — сказал Медовский. — Удивительный человек. А мне вот Вадим рассказал интереснейшие вещи. Оказывается, ваш институт, Лена, шефствует над моим заводом. И комсомольцы такую деятельность развили, — а ты мне ни слова и не сказала.

— Просто, папа, случая не было.

— Случая не было поинтересоваться?

— Не так все это интересно, как тебе кажется! Да! — сказала Лена с апломбом. — Много шума из ничего. И вообще вся эта история нужна главным образом нашему секретарю Галустянчику, чтоб его похлопали по плечу в райкоме, напечатали где-нибудь… А у студентов своих дел по горло.

— Вот как? — удивился Медовский. — А мне Вадим как-то иначе рассказывал.

— Лена ведь ни разу не была на заводе, — сказал Вадим, — и говорит сейчас с чужих слов.

Медовский кивнул:

— Я тоже так думаю. А ведь мне обидно, что моя дочь в стороне от такого важного комсомольского дела. Я серьезно говорю.

Лена пожала плечами и взяла в рот конфету.

— Костя, к чему эти разговоры? — вдруг горячо заговорила вошедшая в комнату Альбина Трофимовна. — Ведь у Леночки вся жизнь впереди! И всю жизнь она будет работать, только работать. Так дай ей в эти несчастные три-четыре года, в ее студенческую пору пожить легко, без этих забот, нагрузок. Студенческие годы — это самые светлые, чудесные годы в жизни, не правда ли? А тебе не терпится! Тебе хочется сейчас же запрячь ее, повесить гири! Успеет еще, господи…

— Конечно, мама правильно рассуждает, — сказала Лена, обиженно и исподлобья глядя на отца. — Вон кончу, пошлют меня куда-нибудь на Камчатку, тогда узнаете!

— Я буду только рад, — сказал Медовский нахмурясь. — Спокойной ночи, молодые люди! Всего хорошего, Вадим! — Он пожал Вадиму и Сергею руки и вышел.

Вадим тоже попрощался. Сергей вяло протянул ему руку, не поднимаясь с дивана. Очевидно, он никуда не собирался уходить. Нет, Вадима это не трогало.

Лена проводила его в коридор.

— Это все из-за тебя, — шепнула она, усмехнувшись.

Вадим молча оделся, взял портфель. Лена подошла к нему ближе. По ее неуловимому и странно улыбающемуся лицу Вадим понял, что она хочет сказать что-то значительное.

— Ты очень злишься на меня? — спросила она тихо, склонив голову и глядя на него снизу вверх.

— Я? Нисколько не злюсь.

Лена осуждающе покачала головой.

— Я вижу. Не надо говорить неправду. Ты всегда был честным, Вадим, будь честным и теперь.

— Повторяю: я нисколько не злюсь, — сказал Вадим спокойно.

— Ну, а что же?

— Ничего.

Они стояли в пустом коридоре, возле шкафчика с еще немым телефоном. На шкафчике лежал блестящий круглый абажур, приготовленный, очевидно, для коридорной лампы. Лена стучала по нему пальцами, и абажур тонко позванивал.

Лена вдруг улыбнулась.

— Наверно, ничего и не было? Признавайся уж.

Да, лицо ее трудно будет забыть. Он отвел глаза и случайно увидел отражение ее на выпуклом стекле абажура. Он увидел приплюснутый узенький лобик и уродливо раздутую нижнюю часть лица. Огромные зубы улыбались, и посередине — чудовищный серый зуб…

— Нет. Было все-таки, — сказал Вадим и посмотрел ей прямо в глаза. — Теперь это не важно.

— Теперь не важно, я знаю, — кивнула Лена. — Вадим, ты удивляешься, почему Сергей не уходит? У них дома ремонт, и он переночует у нас.

— Меня это не касается. Я очень устал, Леночка, до свиданья. — Он протянул ей руку.

— Постой! Скажи только: у тебя кто-то есть? Ну ответь мне, Вадим!

— Это тоже не важно.

— А зачем ты пришел ко мне?

— Хотел сравнить вас и еще раз убедиться.

— Ах, вот как! Еще раз? — Лена возбужденно усмехнулась. — А мне не надо было сравнивать, я давно поняла. Если хочешь знать…

— Я ухожу.

— Нет! — Она схватила его за рукав и заговорила пылким, стремительным полушепотом: — Если хочешь знать, я и дружила с тобой, чтобы лучше узнать Сергея. Да, да! А ты слепой, ты… Ни одной девушке ты не можешь понравиться, потому что… вот ты такой. Ты в людях не понимаешь!

— Лена, я это уже слышал. От Сергея. Можно уйти?

— Прощай! — Она щелкнула замком и распахнула дверь. — Теперь ты знаешь все!

— А я, Леночка, и без того все это знал. Так что сцены у фонтана ни к чему, — сказал Вадим и рассмеялся. И вышел на лестницу, свежо пахнущую известкой.