"Студенты" - читать интересную книгу автора (Трифонов Юрий)

21

В субботу после лекций к Вадиму в коридоре подошел Сергей. Он был сегодня почему-то при параде: в сером своем костюме и новом щегольском свитере голубого цвета.

— Поздравь меня, старина! — сказал он, улыбаясь. — Уже получил.

— Что получил?

— Персоналку. — Сергей хлопнул себя по карману и подмигнул Вадиму. — Пиво за мной. Да, кстати: ты знаешь, что моя тургеневская статья будет напечатана?

— Нет. Где же?

— В журнале «Смена». Это, конечно, не «Литературное наследство», но все же. Я ее сократил в два раза. Ну как — приятно?

— Приятно, — согласился Вадим.

— То-то же! — Сергей обнял Вадима за плечи и качнул к себе. — А ты все еще косишься на меня, а? Да-а, вышло-то по-моему! По-моему, не будь я Палавин! — Он победительно рассмеялся, потом сказал с мягким осуждением: — Ты все же несколько завистлив, Вадька. Тебе будет трудно жить. А скажи: ведь ты хотел, чтобы Андрей получил персоналку?

— Пожалуй, да.

— Да? — Сергей смотрел на Вадима, сузив глаза, в которых сразу мелькнула тень отчуждения. Помедлив, он сказал: — А я вот думал, что ошибся. Значит, нет… Ну, а почему? Можешь объяснить?

— У Андрея было бы верней.

— Нет, Вадим. У меня это будет верней. Ты знаешь, как я в себе уверен? Да, уверен. Я сейчас на подъеме и снижать темпов не собираюсь. В марте я кончаю повесть, мне кажется, она удается. Я подаю в кандидаты партии. Ну, а… ну, а что Андрей? Ведь, между нами, — поверь, Вадим, что я говорю сейчас совершенно объективно! — Андрей человек очень средних способностей. Он хороший парень, трудовик и все такое, но в нем не хватает гениальности.

— Сергей, зачем тебе непременно надо переубеждать меня? Тебя оценили, понимаешь…

— Ну хорошо, согласен. — Палавин великодушно и примирительно поднял руку. — Хорошо! Да, еще новость: ты читал, как в «Литературной газете» Козельского шлепнули?

— За что?

— Ну-у — большущая статья! Все за ту же книгу о Щедрине. Формализм, ненаучный подход. Из университета он, оказывается, давно уже полетел, еще раньше, чем отсюда.

— Да, Козельскому досталось основательно…

— Послушай, этого надо было ждать! Старик все-таки гнул не в ту сторону. М-да… — Сергей вздохнул, серьезно и с сожалением поджал губы. — Как его ни жаль, а надо сказать, что досталось ему абсолютно справедливо. За дело, что там говорить!

К ним подошли Лена Медовская и Андрей.

— Здравствуйте, мальчики! — сказала Лена. — У нас с Андреем есть гениальное предложение… Ой, Сережа, откуда у тебя такой чудесный свитер? Купил или на заказ?

— Влюбленные женщины вязали. По ночам, — пошутил Палавин. — Какое же у вас с Андреем может быть предложение? Да еще гениальное?

— А такое — поехать завтра к Андрюше на дачу!

— Как, простите, на дачу? К Андрюше на дачу? — переспросил Палавин. — У Андрюши, оказывается, есть дача?

— Ну не дача, дом! Что ты придираешься? Поедемте, мальчики! Вот так, вчетвером. Погуляем, подышим воздухом, на лыжах покатаемся. Мне так хочется за город!

— Главное, погода стоит самая лыжная, — сказал Андрей. — Мне просто жалко, что вы чахнете в такие дни в городе. Соглашайся, Сергей! Да, я же тебя и не поздравил со стипендией, — он пожал Палавину руку, и тот поклонился с подчеркнутой галантностью и прижал левую руку к сердцу. — Приезжайте, ребята. Чего тут долго раздумывать?

— Я с удовольствием, — сказал Вадим.

— Можно. Присоединяюсь, — кивнул Палавин.

— Вот и чудесно! Значит, едем? — Лена обрадованно захлопала в ладоши. — Я так рада! За город хочу смертельно! Только больше никого не зовите, мы вчетвером, — слышите, мальчики? Вадим, а я так давно тебя не видела! — сказала она неожиданно.

Он посмотрел ей в глаза.

— Разве так уж очень давно?

— Ну не очень, но я по тебе соскучилась. Правда.

Вадим смотрел в ее ясные, улыбающиеся глаза и, разминая пальцами папиросу, напряженно думал: «Если бы мы были вдвоем, ты никогда бы этого не сказала. И так бы не улыбалась».

— Мы с Димой заводскими делами увлеклись, — сказал Андрей. — Все с кружком возимся.

— Ну и… не скучно вам?

— Да нет, скучать некогда.

— Я, кстати, хочу дать этот мотив в повести, — сказал Палавин. — Конечно, не так кустарно, как у вас, а шире, значительней. Такие вещи надо делать с размахом. Как раз это я в предпоследней главе даю.

— Ой, какая будет скучная повесть! — воскликнула Лена, морщась.

— Ты ничего не понимаешь, Леночка, — сказал Палавин.

— Ну конечно, куда мне! Мальчики, значит, договорились? Вадим, завтра утром звони мне, чтобы всем встретиться на станции. Пораньше, часу в девятом. Звони, слышишь? — Она заглянула ему в глаза, на этот раз строго и настойчиво.

— Слышу, — сказал Вадим, кивнув.

Вадим все еще жил один — Вера Фаддеевна отдыхала после операции в санатории. В день поездки к Андрею Вадима разбудила соседка, как он просил, в семь часов утра. За окном еще было черно, как ночью, и на улице горели фонари. Радио обещало безветренную погоду без осадков, мороз слабый. В восемь часов Вадим позвонил Палавину. Подошла Ирина Викторовна и сказала, что Сережа еще в постели, сейчас подойдет. Прошло не меньше пяти минут, пока раздался в трубке полусонный бас Сергея. Он долго и сладко позевывал, отвечал невпопад и не мог понять, чего Вадим от него хочет. Потом понял, вспомнил, сказал: «А-а», — и задумался.

— Ну что ты молчишь? — спросил Вадим нетерпеливо.

— Я думаю… Ты знаешь, пожалуй, сегодня не выйдет. Ты извинись за меня перед Леной и Андреем, скажи: решил, мол, закончить главу. Просто времени жалко, ты извини.

Вадим извинил его и не стал уговаривать. Он даже втайне обрадовался, что Сергей не едет. «Врет про главу, — подумал он, — просто на лыжах ходит хуже, чем я, и не хочет перед Леной позориться». Ровно в половине девятого Вадим позвонил Лене. Она сейчас же сняла трубку. Голос ее звучал свежо и звонко.

— Доброе утро, Вадик! Ты уже готов?

— Я давно готов.

— А почему так поздно звонишь? Мы же в восемь условились. Я тоже собралась и прямо жду не дождусь звонка.

— Я сейчас выезжаю, — сказал Вадим. — А Сергей не поедет. Я ему звонил.

— Да? Жаль… — Она замолчала на мгновение. — Вадим, давай встретимся у автобуса примерно так минут через… А почему он не поедет?

— Говорит: решил кончить главу.

— Ну бог с ним… Значит, в четверть десятого у автобуса. А лыжи брать?

— Не надо, у Андрея есть.

— Хорошо, — она повесила трубку.

Через сорок минут Вадим вышел из метро на Белорусском вокзале и встал в очередь у остановки загородного автобуса. Очередь была маленькая, зимняя, — уже не дачники, а большей частью рабочие, ехавшие домой после ночной смены.

Подошел автобус, но Лены еще не было, и Вадим пропустил его. Теперь он был первым в очереди. Прошло полчаса, и Вадим пропустил еще два автобуса. Подходили все новые люди, садились, уезжали, а он оставался первым в очереди. Когда ушел четвертый автобус, совсем почти пустой, Вадим понял, что Лена не приедет.

Он замерз, стоя неподвижно в течение сорока минут. Теперь, когда он решил ехать, автобус, как назло, долго не подходил. Это будет уже пятый. Вадим даже не был опечален или расстроен, просто ему надоело стоять. И было холодно, коченели ноги. И он злился на себя и на запаздывающий автобус, на бюро погоды и на то глупое и отвратительное чувство стыда, которое охватило его.

Наконец подъехал большой вместительный «ЗИС» с белыми от мороза окнами, в которых, как проруби в замерзшей реке, чернели продутые пассажирами воронки для глаз. Люди садились, кряхтя и поеживаясь от холода, отдуваясь белым паром. Их было немного, все сели, и остались еще свободные места. Кондукторша со свекольным румянцем на щеках, одетая во множество одежд и оттого невероятно толстая и неповоротливая, сидела на своем месте возле двери и была похожа на «бабу», которой накрывают чайник. Пахло бензином, трясло, качало… Вадим не смотрел в заплывающие оконные глазки и не видел дороги. Он вдруг потерял всякий интерес к поездке, сидел сгорбившись, уставив глаза в кожаную и широкую, как чемодан, спину шофера. Потом он задремал и, проснувшись от внезапного толчка, подумал с изумлением: «Зачем я еду? Куда?»

Люди все сходили и сходили на остановках, садилось мало. В автобусе осталось наконец только трое: кондуктор, Вадим и еще кто-то похрапывающий в заднем углу. Вдруг автобус круто пошел с горы. Вадим увидел в шоферское стекло мелькание деревянных заборов, белых крыш, деревьев, его последний раз тряхнуло, и автобус остановился. Пошатываясь на затекших ногах, Вадим прошел к двери и спрыгнул на землю.

Его обняла неожиданная, пахнущая снегом тишина. Как тихо было вокруг! В безветрии замерли высокие сосны, упираясь кронами в белое, спокойное небо. Под навесом автобусной станции, на барьере, сидел мальчишка в полушубке и валенках и ковырял лыжной палкой снег. Его лыжи, облепленные снегом, лежали рядом. Он угрюмо посмотрел на Вадима, потом на пустой автобус — должно быть, ждал кого-то из Москвы. Далеко за деревьями кричали галки. Вадим остановился. У него на мгновение закружилась голова от запаха снега и хвои и этой удивительной тишины.

Андрей жил в конце шоссе, на самой дальней просеке. И пока Вадим шел укатанной снежной дорогой, глубоко вдыхая в себя разлитый вокруг покой, голова его очищалась и чувство досадливой горечи медленно исчезало, как дым табака, в этом прозрачном сосновом воздухе…

У калитки одноэтажной дачи с мезонином Вадим увидел Андрея. Тот стоял без шапки, в высоких черных валенках и шерстяной фуфайке и прибивал к калитке задвижку.

— А где же остальные?

— Не смогли приехать, — сказал Вадим. — Сергей пишет, а Лена чем-то тоже занята.

Андрей пожал плечами и с силой ударил по гвоздю молотком.

— Вот чудаки! Сегодня день самый лыжный. Подержи-ка вот здесь. Ага… — Он вставил второй гвоздь и снова ударил, сразу загнав гвоздь наполовину. — Хорошо хоть, что ты приехал, Вадька. Я с самого утра вас жду.

Покончив с задвижкой, Андрей повел Вадима в дом. Они прошли через небольшой садик с голыми деревьями и высокими прутьями спиреи, которой была густо обсажена дорожка. Откуда-то вышла лохматая черная собака, имевшая тот унылый и неряшливый вид, какой принимают все дворовые собаки зимой, нехотя тявкнула и побежала к Андрею, пригибая морду к земле. Обнюхав пальто Вадима, она отошла и принялась кататься по снегу.

— Наверно, снег будет, — сказал Андрей. — Видишь, катается… Ну вот и мое имение!

Они поднялись по высокому крыльцу на пустую застекленную веранду со следами валенок на полу, образовавших мокрую дорожку, с кучкой наколотых дров возле бревенчатой стены и прошли в дом. В комнате Андрея было тепло и прибрано. Яркий восточный ковер закрывал всю стену над письменным столом, и к ковру была приколота бумага, исписанная красным карандашом. Вадим наклонился и прочел: «Распорядок дня Андрея Сырых». Все было размечено по часам: зарядка, еда, работы для института и для дома, даже принос воды из колодца. Внизу стояли две подписи: «Директор семьи Степан Сырых», «Председатель семейного контроля Ольга Сырых».

— Сильная грамота, — сказал Вадим уважительно. — А Ольга Сырых это кто?

— Да Елочка, сестра моя! Помнишь, на вечере знакомил?

— Ах, Елочка! Я и забыл, что она Ольга… А где она?

— На круг пошла, в магазин. Она вчера тут такую подготовку развила к вашему приезду — страшное дело! Комнату убрала, стол мой письменный — вот посмотри: этот стол прямо сфотографировать надо и в «Пионерскую правду» послать. Полы все вымыла. Я говорю: ну что ты суматоху подняла? Кто твои полы заметит? Нет, я должен молчать, я неряха, она, видишь ли, принимает гостей у себя в доме, и она хочет, и она не желает, и тра-та-та-та… Ну скажи: ты заметил, что полы вымыты?

— Я как-то не успел еще…

— Ну вот! Я и говорю! А у нее с утра поясница болела.

— Но полы вообще-то чистые. Явно чистые, — сказал Вадим, для чего-то поднимая ногу и заглядывая под ботинок.

— Полы как полы. Ладно, хватит этой низменной темы. Сейчас мы с тобой перекусим.

Вадим сказал, что он не голоден и есть ничего не будет.

— Все равно идем на кухню. Белено печку растопить.

Андрей вышел на веранду и, вернувшись с охапкой дров, с грохотом бросил ее на железный лист возле кухонной печи. Вадим сел на табурет, наблюдая, как Андрей возится с дровами, спичками и бумагой.

— Лена, говоришь, занята? — спросил Андрей.

Вадим кивнул. Помолчав, он невольно сказал вслух то, о чем думал в дороге:

— Просто не захотела, наверно.

— Почему это? Вчера ведь так прыгала — ах! ах!

— Кто ее разберет…

— Наверное, знаешь почему? — Андрей шумно задышал, раздувая огонь. — Не разгорается, вот пропасть… Потому что Сережка не поехал, нет?

— Это возможно.

— Ну, ясно. Дай-ка еще раз спички.

Вадим протянул ему спички и спросил неожиданно:

— Андрей, ты любил кого-нибудь?

— Любил.

— Кого? — спросил Вадим машинально, думая о своем, и только потом удивился ответу Андрея.

— Одну девушку… Она на заводе со мной работала, — Андрей почти всунул голову в печку, и голос его прозвучал придушенно.

— Ну, а теперь? Это же давно было.

— А я и теперь люблю ее.

— И встречаешься?

— Нет. Четыре года не видал.

Он снова принялся раздувать огонь. Глядя на его мощную, обтянутую фуфайкой спину, под которой тяжело двигались бугры лопаток, Вадим спросил с удивлением:

— Так долго?

— Она уехала в Ленинград… Вот пропасть, все дрова сырые, — пробормотал Андрей, ползая на корточках по железному листу и упорно не поворачивая к Вадиму лица. — Подсушить бы вчера…

— А как ее зовут? — спросил Вадим уже заинтересованно.

— Зовут ее Га-ли-на, — сказал Андрей громче и с нарочитым спокойствием, но голос его дрогнул. Очевидно, он первый раз и неожиданно для себя заговорил на эту тему и пытался скрыть волнение.

В печке вдруг вспыхнул огонь, и дрова слабо затрещали. Потянуло сладким сыроватым дымком. Андрей сунул в печку бумагу, плотно прикрыл дверцу. Дрова быстро разгорались, в трубе загудело. Андрей открыл дверцу и встал.

— И ты что же, счастлив? — спросил Вадим.

Андрей повернулся к нему; лицо его осветилось розовым блеском пламени.

— Счастлив, — сказал он, кивнув. — Она приедет весной, письмо прислала. Ей теперь уже двадцать два. — Он стоял, прислонившись к стене, и улыбался, глядя на Вадима. — Ты удивляешься? Вот так получилось… Она работала штамповщицей в заготовительном цехе. А теперь кончает медицинский.

— Почему удивляюсь? Я рад за тебя, — сказал Вадим.

— И этого никто не знает. Даже Елка.

— Я рад за тебя, — повторил Вадим тише. Он на самом деле был рад за Андрея, но ему стало грустно. Подсев к печке, он смотрел в огонь. Вовсю бушевали яркие языки пламени, сплетаясь и раскидываясь, вздуваясь пылающим огненным пузырем. Как внезапно и яростно рождение огня! Минуту назад еще тлела сырая кора и было холодно и темно в этой квадратной дыре, и вот — жадное огнедышащее кипенье, свирепая пляска, гуденье, треск, извергающийся Везувий… И как легко погасить этот маленький Везувий, раскидать, затоптать, залить. Одно ведро воды — и пламя зачахнет, и через минуту вновь будет холодно и темно…

— А ты, Вадим… любишь кого-нибудь? — услышал он негромкий голос Андрея.

У него заслезились глаза, лицо горело. Он прикрыл дверцу и выпрямился.

— Было, Андрюша, — сказал он, усмехнувшись, — было, да сплыло!

— Как же так?

— Да так вот. Ведро холодной воды…

Он взглянул на недоумевающего Андрея и рассмеялся.

— Давно это было, Андрюша, — сказал он, потягиваясь и зевая без надобности. — И после первого ведра были еще другие, и еще холоднее. В общем-то я сам, наверное, был виноват. А теперь все ветром размело, весь этот сор… Пойдем-ка лучше в сад!

В саду они встретили Олю. Она возвращалась с круга, оживленная, улыбающаяся, размахивая сумкой с покупками. Узнав, что приехал один Вадим, Оля заметно огорчилась.

— Ну вот! — сказала она недовольно. — А я думала, что ваша знаменитая Лена Медовская приедет. Даже полы все вымыла.

— Вадим, кстати, и не заметил этого, — сказал Андрей.

— Конечно, вы ничего не замечаете! А Лена Медовская заметила бы, потому что она женщина. Держи! — Она протянула Андрею сумку. — Смотри, какую тяжесть тащила. Догадался бы встретить. Печку хоть растопил?

— Растопил, растопил, товарищ начальник!

Зайдя в дом, Оля позвала Вадима в столовую смотреть какие-то цветы. Цветов было много, они стояли в разнообразных горшках на подоконнике, на шкафу, на столе, а некоторые даже были подвешены на веревочках к потолку.

— Андрей вам, конечно, ничего не показал, да? А вы любите цветы? Мой брат такой сухарь, он к ним совершенно равнодушен. И еще гордится этим, — говорила она оживленно. — Это вот традесканция — видите, висячая? Вот циперус, он растет страшно быстро. А это восковое дерево, над которым мой брат издевается.

— Как издевается?

— Курит. А оно не выносит табака. Он не курил в этой комнате, не видели?

— Нет, мы и не заходили сюда.

— Елка! Что это ты купила? — крикнул Андрей из соседней комнаты. — Какое-то вино.

— Да, вино. Ну и что?

— Зачем это? — Андрей вошел, удивленно вертя в руках бутылку.

— Как зачем! — сказала Оля, покраснев. — Для твоих же гостей. Только я не знаю, что это — вермут. Я просила не очень дорогое.

— А деньги у тебя откуда?

— Стипендию получила. И вообще это мое дело — откуда, откуда! И тебя не касается. А если тебе не нравится, я его сама выпью! — Оля сердито вырвала у Андрея бутылку и поставила в шкаф. — Мы с Вадимом выпьем. И с папой.

Рассказав обо всех цветах, Оля подвела Вадима к небольшому горшку, стоявшему на отдельном столике. Из горшка торчал отросток величиной с полмизинца. По торжественному Олиному лицу Вадим понял, что это, очевидно, самый поразительный экземпляр коллекции.

— Угадайте, что это такое? — спросила она с явным удовольствием.

Вадим сказал, что с его ботаническими познаниями гадать об этом было бы бесцельно.

— А вы наклонитесь и понюхайте.

Вадим послушно наклонился и понюхал. Несмотря на все старания, он не почувствовал ничего, кроме запаха сырой земли.

— Ну? — нетерпеливо спросила Оля.

— Хорошо пахнет, — сказал Вадим осторожно. — Вроде какого-то цветка…

— Цветка? Это же лимон! Лимоном пахнет! — воскликнула Оля. — У вас, наверное, насморк. Через пятнадцать лет из этого черенка будет настоящее лимонное дерево!

— Вот тогда, Дима, и понюхаешь, — сказал Андрей. — К тому времени, я думаю, у тебя насморк пройдет. Между прочим, и у меня насморк, и у отца насморк…

Оля посмотрела на брата с сожалением и вздохнула.

— Ладно, Андрюша. Лимонов ты не получишь, это решено. Ну — давайте обедать?

После обеда отдохнули полчаса и решили идти на лыжах. Вадим вышел в сад. Андрей принес две пары лыж, и, пока Оля переодевалась в доме, они походили по саду. Лыжи были хорошие, обхоженные, с металлическими креплениями. Вадим круто поворачивался, прыгал и перекидывал лыжи, с удовольствием чувствуя, как прочно зажаты креплениями ботинки.

Оля выбежала в большой мужской шапке из пыжика, синих лыжных штанах и сером свитере. Она стояла, гибко согнувшись в поясе, и прикручивала крепления. И когда она разогнулась, Вадим вдруг заметил, как стройно, упруго обтянуто ее тело свитером.

— Ну, скоро? Елка! — с нетерпением покрикивал Андрей, разъезжая по дорожке перед домом.

— Я готова, — сказала она, надевая варежки.

Выехали на шоссе и сразу за углом дачи свернули на лесную просеку. Был тот спокойный и светлый зимний день, когда солнца нет и оно не нужно — так дурманяще-бело от снега. Некоторое время с правой стороны просеки тянулись заборы, за которыми видны были безлюдные дачи с заколоченными ставнями и пышным слоем снега на крышах. Дорожки к дачным воротам тоже были завалены снегом. Потом заборы окончились, и с правой стороны открылось далекое поле с одинокими буграми, похожими на покрытые снегом стога сена, и черным гребешком леса на горизонте. А с левой стороны вплотную к дороге подступил сосновый бор. Андрей и Оля, поспорив немного, решили свернуть в бор.

— А здесь я вас покину, — сказал вдруг Андрей. — Мне надо в один дом отдыха зайти, отцу позвонить в Москву. Вы куда направитесь?

— Мы за реку, на Татарские холмы, — сказала Оля.

— Ладно, я вас догоню.

Он свернул в сторону и быстро исчез за деревьями.

— Теперь уж я пойду впереди, — сказала Оля, объезжая Вадима. — Во-первых, вы дороги не знаете, а во-вторых, очень невежливо было с вашей стороны все время мне спину показывать.

— Я вам прокладывал лыжню, — сказал Вадим.

— Хорошо, а теперь я буду. И потом вы слишком медленно ходите.

— Ого! Может, устроим кросс?

— Догоняйте!

И она не оглядываясь быстро побежала вперед. Ее пыжиковая шапка-ушанка замелькала между стволами, как большая рыжая птица. Вадим пошел следом, не торопясь, рассчитывая догнать ее на первых двадцати метрах. Однако ему пришлось прибавить шагу, потому что Оля все удалялась. Наконец он побежал со всей скоростью, на которую был способен. Оля неожиданно сворачивала в стороны, вдруг пропадала за густой чащей молодого ельника, и Вадим угадывал ее только по треску сучьев да торопливому скрипу лыж. И все же он настиг ее. На лесной поляне он бросился ей наперерез, свистя по-разбойничьи что есть мочи. Она успела добежать до опушки и нырнуть под высокую развесистую ель. Он бежал сзади, держа обе палки в левой руке и готовясь правой схватить свою добычу. Но Оля вдруг ударила лыжной палкой по ветви, и на Вадима обрушился снеговой сугроб. Ослепленный, задохнувшись от неожиданности, он рванулся вперед и на ощупь поймал шерстяной свитер. Оля стояла, опираясь на палки, и хохотала.

— Вы настоящий дед-мороз! Отряхнитесь же!..

Вадим тяжело дышал и обмахивался шапкой. В волосы и за воротник его набился снег.

— А все-таки я вас поймал! — бормотал он смеясь. — Далеко не ушли!

— Но с каким трудом! С каким трудом! Ой, я не могу… — Она все еще хохотала, вытирая голым запястьем глаза. — Ломился по лесу, как медведь! Что вы за меня уцепились? Игра окончилась.

— И вы проиграли.

— Вовсе нет! Просто я не могла от смеха бежать.

Они пошли рядом.

— Оля, сколько вам лет?

Она важно подняла голову:

— Как говорят француженки: восемнадцать лет уже миновало.

— Так вы старушка! И давно?

— Что давно?

— Миновало.

— На это француженки не отвечают.

— А все-таки?

— А все-таки два месяца назад. Знаете что — идите вперед. А то вы спросите сейчас, где я учусь, какие у меня отметки. Идите, идите!

Вадим пошел впереди, и Оля командовала им сзади, указывая направление. Вскоре, однако, она сама разговорилась и рассказала, что учится в сельскохозяйственном техникуме и мечтает посвятить себя лесному делу.

— Вот кончу техникум — и уеду куда-нибудь далеко-далеко, в самую глушь, — говорила она. — В Сибирь или на Урал, в какое-нибудь лесничество или заповедник. Поработаю года три, а потом поеду в Ленинград, в Лесной институт, или в Москву, в Лесотехнический. А вам нравится такая специальность — фитопатолог, лесной доктор?

— Нравится. Хотя человечий, конечно, поинтересней.

— Это как сказать. Не знаю… — Помолчав, Оля сказала задумчиво: — В нашей стране миллионы га лесов, а лесных врачей еще недостаточно. Вот в чем дело… Мне так хотелось в этом году на лесонасаждения! Там сейчас самая ответственная работа. Ну, на мою долю еще останется, верно?

— Конечно. Вы успеете.

— Да. Я успею. А как интересно было в экспедиции! Я же ездила летом с экспедицией Академии наук в Воронежскую область. Жили мы на лесном кордоне, в дремучей-дремучей дубраве…

Они снова шли рядом, медленно передвигая лыжи, и Оля рассказывала об экспедиции. Впервые Оля так надолго уехала из дому, и эта поездка произвела на нее неизгладимое впечатление. Вадим почти не спрашивал ни о чем и только молча и с удовольствием слушал ее восторженные рассказы о том, как они жили в лесу, в палатках, и какие там были веселые студенты и интересные профессора, ботаники и зоологи, а в июне было много комаров, но потом они исчезли и появились грибы. Она столько там съела грибов, что теперь десять лет на них смотреть не сможет. И работа у них была очень ответственная: изучение микоризы дуба. Проблема микоризы сейчас наиважнейшая, потому что дуб — главная культура в лесонасаждениях. А по вечерам там было полным-полно козодоев, они пищат, как цыплята, и страшно рассеянные…

— Ой, куда же мы зашли? Это Бездонка! — воскликнула вдруг Оля, останавливаясь.

— Какая Бездонка?

— Озеро. А нам надо было к реке.

Они стояли на опушке бора. Прямо перед ними расстилалось небольшое ровное поле — замерзшее озеро с высоким противоположным берегом, в котором бурыми пятнами темнел не покрытый снегом песок. Сухие стебли прибрежного тростника куце торчали из-под снега. По белой глади озера разгуливала ворона.

— Ну вот! — сказала Оля расстроенно. — Все я виновата. Целый час потеряли. Пойдем быстрее, а то Андрей уже на холмах, наверное, а мы здесь.

Начинало темнеть, когда они, пройдя полем и по льду через Москву-реку, добрались до Татарских холмов. На этой стороне реки лес был реже и одни сосны. Подножие холмов все было исчерчено лыжнями, но ни в лесу, ни здесь они не встретили ни одного человека.

— Вот Большая гора, — сказала Оля, показывая палкой на лысоватую вершинку, одиноко белевшую среди молодых сосен. — Мы так называли ее в детстве. Она казалась нам страшно высокой. А теперь, мне кажется, она состарилась, облысела, стала какой-то маленькой, приземистой… А вот сосны выросли — посмотрите какие!

Поднялись на гору. Андрея не было, и никто не отозвался на крик Вадима, только эхо внизу, в сосновой чаще, долго и с глупым усердием восклицало: «Эй!.. Эй!.. Эй!..»

— Ушел домой, — решила Оля. — Это все я виновата.

С горы был виден противоположный берег, тускло-белая полоса поля и дальше непроглядная, темная гряда леса, расплывчато-бесформенная в сумерках. На горизонте и в лесной черноте мигали редкие огоньки. Оля объясняла:

— Это заводской дом отдыха светится. Это огни Борского, а там дальше — село Троицкое.

На вершине горы было ветрено и откуда-то тянуло запахом горелой хвои.

Вадим первый съехал с трамплина. Здесь было два трамплина — один небольшой, с полметра, и второй сразу метра на два. Он удивился тому, что не упал — ведь не съезжал с гор лет семь! Потом съехала Оля с визгом и ойканьем, но вполне благополучно, пожалуй, даже более благополучно, чем Вадим. Визжала она из озорства. Самое скучное было издалека возвращаться к горе и забираться наверх.

— Вас Елочкой прозвали, наверно, потому, что вы ловко елочкой ходите, — пошутил Вадим, глядя, как она проворно и быстро поднимается по склону.

После нескольких спусков, запыхавшиеся и разгоряченные, они отдыхали на вершине горы.

— Вы съезжаете лучше, чем Андрей, — сказала Оля, тяжело дыша. Она сняла с головы шапку и вытерла лоб. — Меня хоть выжимай… А с вами не страшно!

Она улыбнулась, глядя на Вадима блестящими глазами. Лицо ее от румянца было таким же темным, как свитер, и только дрожащими полосками белели заснеженные ресницы.

— А разве должно быть страшно? — спросил Вадим.

— Видите, как быстро темнеет!

— Ну и что ж?

— И ветер начинается…

В самом деле, начинался сильный ветер — зашумели сосны, и шум этот все усиливался, поднимаясь снизу и напоминая отдаленное гудение моторов. С сосен посыпались снежная пыль, сухая хвоя.

— Это к снегопаду, — сказала Оля, тревожно глядя в небо. — Едемте домой? Или нет?

Вадим сказал, что, пожалуй, все-таки домой. Когда они съехали с горы, темнота сгустилась внезапно и резко, и было непонятно, что это: так быстро, вдруг, подступила вечерняя мгла или огромная, незаметно подкравшаяся туча закрыла небо. Пошел снег. Оля бежала впереди, не оглядываясь, самым быстрым своим шагом. На поле перед рекой их настиг снегопад. Все вокруг заволокло густой пеленой падающего снега. Он падал так густо, обильно и тяжело, что казалось, это падение сопровождалось глухим поднебесным шумом. Берег скрылся из глаз, старая лыжня исчезла…

Вадим почти не различал Олю в темноте и только слышал скрип ее лыж и мягкие удары палок. Они не успели дойти до реки, как началась вьюга — ветер ударил в лицо, опаляя снегом, выхватывая дыхание. Вокруг была плотно крутящаяся снеговая тьма без проблеска.

— Оля! Стойте! — крикнул Вадим и сразу захлебнулся снежным ветром. Он услышал растерянный Один голос:

— Я не вижу дороги…

Она остановилась, и он чуть не упал, наехав на нее своими лыжами.

— Идите за мной! — крикнул он. — Я пойду впереди!

— Где река?

— Вы можете идти?

— Я могу. Только у меня крепление раскрепилось…

Он присел у ее ног и долго, непослушными пальцами перекручивал вслепую ремни, затвердевшие, как дерево. Пальцы его окоченели, и он растирал их снегом. «Только бы дойти до леса!» — думал Вадим, уже не на шутку встревоженный. Он боялся за Олю, которая могла ослабеть, упасть в снег, могла простудиться и заболеть, представлял себе волнение Андрея и их отца и мысленно проклинал себя за то, что вовремя не заставил Олю идти домой.

Надо было пройти через реку в лес. Но где река? Вадим пошел вперед по догадке. Лыжи еле двигались, вязли в снегу, и ему казалось, что пешком он двигался бы скорее. Через каждые десять шагов он оборачивался и поджидал Олю. Она шла все медленнее и наконец остановилась.

— Мы заблудились, — она вдруг тихо рассмеялась. — Вы, наверное, не рады, что к нам приехали?

Почему-то он не мог вымолвить ни слова и только кивал.

— А я рада… — прошептала она и подняла голову. — Ну, идемте! Долго стоять нельзя.

Вероятно, они кружились на одном месте. Ни леса, ни берега — все поле и поле кругом. Прошло полчаса или час, а вьюга не прекращалась. Вдруг они явственно услышали шум сосен. Ветер стал тише. Через несколько минут Вадим уткнулся лыжами в ствол дерева. Значит, они прошли через реку! Теперь надо было просто идти по опушке. Рано или поздно они выйдут на лесную просеку.

Оба измучились вконец и почти не разговаривали. Оля останавливалась все чаще. И вдруг она села в снег под деревом и сказала, что здесь ей хорошо и дальше она не пойдет. Она прислонилась спиной к стволу и подогнула колени. Вадим уговаривал ее встать, потом схватил за руки и грубо, рывком поднял. Он держал ее крепко, потому что она качалась и голова ее с закрытыми глазами откинулась назад.

— Оля, милая, надо идти! Нельзя! — говорил он испуганно. — Идемте, ну?!

На лицо ее падал снег.

— Мне хорошо, — сказала она, покачав головой. — Не хочу…

— Вы должны идти! Держитесь! — Он сильно встряхнул ее за плечи.

— Да, я должна, должна… я должна… — шептала она, отталкивая его слабой рукой, и выпрямилась. — Пустите меня. Я пойду…

Они прошли несколько шагов по лесу и вдруг увидели огонь. Далеко впереди, за толщей темноты и снега, он кружился и мигал, как странный зимний светляк. «Почему он кружится? — думал Вадим, напряженно вглядываясь в светящуюся точку. — Это от усталости, изменили глаза… Вероятно, фонарь на угловой даче, на просеке. Раскачивается от ветра».

Однако фонарь приближался. Рядом с ним заморгал второй. Оля схватила Вадима за руку:

— Ой, мне кажется…

— Что?

— Подождите!.. — Оля сжала его пальцы неожиданно сильно. — Папка! Андрей! — позвала она негромко.

Из темноты дружно отозвались два мужских голоса. Первым подъехал на лыжах старший Сырых. Вадим разглядел высокую фигуру в полушубке и темный, обсыпанный снегом ком бороды. Фонарь поднялся и осветил Вадима и Олю.

— Хороши-и… — проговорил Сырых спокойным басом. — Медведь с медведицей. Ты что, Ольга, умом тронулась?

— А что?

— Как что? Человек из Москвы приехал погулять, отдохнуть, а ты его ночь-ночинскую по лесу гоняешь! И не стыдно?

— Мы заблудились в снегопаде, — сказал Вадим. — Оля тут ни при чем, что вы! Она очень устала…

Подъехал Андрей и тоже поднял фонарь.

— Ты не защищай ее, — сказал он сердито. — Это все фокусы. Она весь лес с закрытыми глазами пройдет. Мы-то знаем!

Оля молчала, потупясь, и стряхивала варежкой снег со свитера.

— Ты знаешь, где вы находитесь? — спросил Сырых.

— Знаю, — сказала Оля тихо, — в Троицком лесу.

— Это ж додуматься надо! В Троицкий лес завела, от дома шесть километров! Зачем ты эти представления делаешь? А, Ольга?

Оля вздохнула и, подняв голову, проговорила неуверенно:

— Я хотела когда-нибудь заблудиться. А у меня одной никак не получалось. Вот…

— Ну и что?

— Ну, Вадим вот заблудился… и я как будто…

— Выпороть тебя надо как будто, — сказал Сырых. — Взрослая девица, студентка, а все шкода на уме!

— Нет, это просто глупо! Глупо от начала до конца! — возмущался Андрей. — Ко мне приехал товарищ, а она… Да черт знает, у тебя есть вообще мозги, Елка? Вадим, ты извини меня. Конечно, я виноват, что пустил тебя с ней одного…

Вадим взял Андрея под руку, собираясь что-то ответить ему, и вдруг расхохотался. Такими забавными показались ему в эту минуту и его недавние страхи, и этот суровый разговор при фонарях, и злой, непохожий на себя Андрей, и Оля, смущенно ковырявшая снег лыжной палкой.

— Андрюшка, а ты, оказывается, умеешь злиться! — сказал он весело. — У тебя очки прыгают. Держи, держи, упадут!

— Скользят, переносица мокрая… — пробормотал Андрей, поправляя очки. — Я же хотел почитать тебе новую работу, поговорить нам надо, да вообще…

— Успеем, Андрюша. Сколько еще времени впереди! А вино вы нам с Олей оставили?

— Да, вино! — воскликнула Оля. — Мы с Вадимом так замерзли, проголодались, а вы даже не пожалеете. Как не стыдно!

В комнате жара. Тонкие плети традесканции, подвешенной высоко к потолку, тихо и непрерывно покачиваются. Вадим вытирает лоб платком и обмахивает им лицо. От жары сладко и необоримо кружится голова и глаза слипаются.

— …Теперь вся работа в обществе должна пойти по-иному, — говорит Андрей, сидя на табурете. — Ведь почему было так скучно при Козельском? Да потому, что он устраивал из заседаний общества какие-то дополнительные лекции. И опять мы должны были покорно выслушивать…

«Зачем он говорит об этом? — напряженно думает Вадим. — Смешной… все-таки он смешной. Надо спать, а не говорить. Или говорить о чем-то другом…»

Оля входит с охапкой одеял и простынь. Она в стареньком домашнем платье, из которого давно выросла. Платье такое короткое, что видны голые загорелые колени, и ей неловко нагибаться.

— Вот, — она бросает всю охапку на диван. — Это ваша постель. А это подушка, только смените наволочку.

Она стоит и смотрит, как Вадим возится с наволочкой. Лицо ее очень розовое, словно она долго сидела перед печкой, и глаза немного блестят.

— Ничего вы не умеете! Разве так надевают? — говорит она и берет из его рук подушку. — Выверните наволочку наизнанку.

Он послушно выворачивает наволочку наизнанку.

— Теперь просуньте руки внутрь… ну, внутрь! Вот так. И схватитесь за углы.

Молча глядя на нее, он ухватывает углы и замирает, ожидая следующей команды.

— Теперь возьмитесь за углы наперника!

Он не знает, что такое наперник. Да это же чехол, куда набивается перо! На-пер-ник — неужели он не понимает? Ах, он такой же, не от мира сего, как Андрей!

Да, еще сегодня утром этого нельзя было сказать о нем, а сейчас он, кажется, и вправду не от мира сего. Она говорит строго и повелительно, но глаза ее улыбаются.

— Ну, взялись? Или еще нет? — Она держит перед ним подушку. Тонкие, обнаженные до локтей руки ее пахнут сладко и нежно, каким-то душистым мылом. — Что вы уставились на меня? Держите, ну вот. А теперь надевайте. Почему вы таких простых вещей не умеете делать?

— Оленька, я все умею делать, — говорит Вадим улыбаясь. — Я же в армии был. А мне просто приятно слушать, как вы командуете.

— А! В таком случае — спокойной ночи!

— Спокойной ночи, — ворчит Андрей. — По твоей милости она не очень-то спокойна. В третьем часу ложимся…

— Ворчун! Кофейная мельница! — Она показывает брату язык и убегает, хлопнув дверью.

Свет гаснет. За окном тоже темно — ни луны, ни огней. С легким шорохом падает с крыши снег. Наверху, кажется в мезонине, кто-то как будто ходит осторожно, на цыпочках — но это тоже снег. Ветром обдувает крышу. Спать осталось пять часов. Ровно в семь они выйдут из ворот, будет еще темно, как ночью, безлюдно, и на шоссе будут гореть фонари. Первая лекция Ивана Антоновича, опаздывать нельзя.