"Убей когда сможешь" - читать интересную книгу автора (Тотис Андраш)

III

Этот мужчина ростом тоже был метра в два, и вес его значительно превышал сто килограммов. Он был мускулистым, но не из культуристов, а из тех лишь на вид растолстевших, ленивых и неуклюжих людей, с которыми весьма охотно сравнивают себя действительно разжиревшие, ленивые, неуклюжие субъекты. Был он почти совсем лысым, только на макушке рос длинный, редкий, похожий на плеть хмеля клок волос, который он пытался намотать вокруг головы словно тюрбан. Светло-серый летний костюм сидел на нем, словно смокинг на цирковой дрессированной горилле. Был ему к лицу.

Последний раз Альбер видел его по телевизору несколько дней назад. Тогда он был в борцовском костюме, а на заднем плане сильные, мускулистые мужчины тренировали броски, подкидывая других мускулистых мужчин без всякого видимого напряжения.

В углу кто-то чуть ли не со скукой пинал ногой мешок с песком. Два пинка левой ногой, один правой. Пауза. Два левой, один правой. Пауза.

Жиле возглавлял борьбу за запрещение властями чемпионата «Все дозволено». Того самого состязания по кетчу, с афиши которого убитый Фанфарон призывал любого с ним сразиться.

Сделав два звонка по телефону, Альбер узнал номер Жиле, позвонил третий раз, выяснил, что гигант находится дома и готов их принять. Таким образом, меньше чем через полчаса сыщики были на шестом этаже дома на улице Дюнкерк и пытались чувствовать себя взрослыми. Это было затруднительно. Казалось, будто мастер трюков Спилберг перебросил их в страну великанов. Квартира в добрых сто двадцать квадратных метров находилась на последнем этаже, и владелец соединил ее с чердачным помещением. Если когда-то здесь и были комнаты, следов их не осталось, квартира представляла одно громадное помещение. Единственная дверь вела, очевидно, в туалет. Она была выкрашена коричневой краской. Коричневыми были балки, перекрытия вверху, коричневыми — огромные кожаные кресла, в которых Альбер и Буасси ощущали себя потерянными, коричневой была стойка бара, за которой хлопотал Жиле.

Здесь царил торжественный полумрак, словно в английском клубе, где забыли включить электричество. Откуда-то сверху узкими, тонкими полосками просачивался свет. Афиши и анонсы Жиле, казалось, колыхались в этом свете.

— Убили, значит…

То, что голос этого гиганта не был глубоким, сотрясающим небеса басом, действовало как-то успокаивающе. Он покачал головой, словно не понимая, как можно себе такое позволить. Жиле стоял спиной, лица его они не видели, а широкая спина скрывала от них, что он там в миксере намешивает.

— Давно вы его знаете? — спросил Альбер.

— Давно ли? — переспросил Жиле. — Лет десять, пятнадцать. Разве это важно?

— В каких вы были отношениях?

Им хотелось, чтобы он наконец повернулся. Хотелось видеть его лицо в те долгие секунды, когда, он раздумывал над вопросами.

— Мы были коллегами. Как вы.

Но, собственно говоря, Буасси был шофером. Бог знает, какими путями попал он в отдел по расследованию убийств, где, наконец, прижился и чувствовал себя превосходно. На бумаге он тоже числился сыщиком, однако у него хватало ума лишь изредка вмешиваться в следствие и погружаться в оскорбленное молчание, когда его ставили на место. Но машину он водил, как моторизованный бог, и часто ему достаточно было лишь приподнять свою похожую на лопату руку, чтобы наступила тишина.

Жиле наконец к ним повернулся. Широкий нос картошкой цвел на его красноватом лице. В руках он держал поднос с каким-то странным, напоминающим гипсовый раствор напитком.

— «Любимый напиток чемпиона», — гордо произнес гигант.

— Да? — Альбер часто встречался с рекламой этого повышающего кондицию напитка и каждый раз решал обязательно его попробовать. К сожалению, продавали его только в специальных магазинах и имеющих на то разрешение клубах, где занимались повышением кондиции. В самом ли деле — к сожалению? Напиток и на вкус напоминал гипсовый раствор. Альбер вспомнил о рекламе напитка, на которой парни со вздувшимися мускулами и девушки с прекрасными фигурами пили эту гадость с огромным удовольствием.

— Витамины, белковые концентраты — секретный рецепт фирмы, — гордо произнес Жиле, словно сам изобрел этот коктейль. — Для вкуса я добавляю в него авокадо. Ну, каков?

— Хорош, — хором заявили полицейские.

Альбер с задумчивым лицом поставил стакан и вынул из кармана блокнот.

— Как его убили? — неожиданно спросил Жиле.

На афишах он фигурировал под кличкой «Палач», и, когда на мгновенье взгляд его помрачнел, оба полицейских поняли, почему он ее получил.

— Ему перерезали горло.

— А кто?

Альбер оторопел.

— Да вот… мы думали… может, вы нам поможете.

— Я? — На лице гиганта отразилось удивление. — Как же я могу помочь? Я даже не знаю, где это случилось и когда.

— На улице, у бара «Рэнди кок». Ночью.

— Весьма сожалею. — Жиле сделал глоток коктейля, словно подтверждая этим свои слова. — Я в такие заведения не хожу.

— Мы не это имели в виду. Но вокруг состязаний разгорелись такие страсти… — Конец фразы словно растворился в воздухе.

— Думаете, кто-то из нас? — Жиле поставил стакан и осторожно приподнялся со стула, Альбер последовал его примеру. — Исключено, — продолжал «Палач», а Альбер снова опустился в кресло. — Если б я захотел с кем-нибудь рассчитаться, я сделал бы это голыми руками. А вот нож, бритва… знаете, кто за них хватается?

Альбер думал, что знает. Он двадцать лет служит полицейским в Париже.

— Преступники, хилые сутенеры, — сообщил им свое мнение Жиле.

— Однажды я… — горячо начал Буасси, однако под взглядом Альбера осекся.

— Но Фанфарон был таким же сильным, как вы. Может, еще сильнее. Вы осмелились бы принять его вызов?

Жиле встал и направился к стойке бара. То ли он хотел еще выпить, то ли не желал, чтобы они увидели его взгляд. Ясно было одно: стаканы полицейских еще полны.

— Все об этом спрашивают, — сказал он после небольшой паузы. — Журналисты. Мои знакомые. Официанты в ресторанах, незнакомцы на улицах. А теперь еще полицейские. Некоторые говорят, что я трус, поэтому протестую против кетча. Одна журналистка назвала меня гуманистом. Нет! Это не так. Я не трус и не гуманист. В любое время мог бы померяться силами с этим хвастливым малым. Вы спросите, но тогда почему же я не желал этого делать?

Альбер действительно спросил бы, если б осмелился перебить.

— Видите ли, мы обычно об этом не говорим, хотя все знают. На арене мы ведем не настоящую борьбу, а даем представление. Понимаете? Представление. — Он говорил медленно, раздельно, чуть ли не по слогам, будто объяснял что-то недоразвитым детям. Махнув рукой, немного спокойнее продолжал. — Мы не спортсмены, а актеры. Думаю, разница понятна. Это моя профессия, понимаете, мое ремесло, которое я люблю. — Он снова вошел в раж и, как оратор на трибуне, бичующий грехи человечества, возвышался за стойкой бара. — А теперь скажу вам, что нужно публике. Слушайте внимательно, это весьма поучительно. Зрителям нужна кровь. Разгул страстей, скандал. У нас они это получают. Они знают, что их обманывают, однако делают вид, будто не замечают. А сказать вам, что произойдет, когда явится такой скот и организует состязание, где на самом деле друг друга убивают?

Полицейские переглянулись. К счастью, им не нужно было отвечать на вопрос. Жиле сам подавал себе мячи, которые мог красиво погасить.

— Я вам скажу, что произойдет. После этого зрителю потребуется настоящая кровь, настоящее убийство!

— Быть может, не всем… может, только… — Буасси в замешательстве развел руки.

Жиле не дал ему собраться с мыслями, сказать, что, мол, он, Буасси, тоже не прочь сходить на такое состязание, только бы билет достать, ему страх как любопытно посмотреть, что они там делают друг с другом на самом деле, однако он не хочет, чтобы эти соревнования проводились всегда, ведь он же не садист. Жиле его перебил. У него самого было что сказать, и он вовсе не желал, чтобы его перебивали.

Масса народу приходит на состязания по кетчу, публику они интересуют. А потом люди либо жалеют, что пошли, либо нет, но любопытство у них пропадает. Это как бой быков. Его осуждают за жестокость, но все-таки, когда приезжают в Испанию, стараются не пропустить. И речь совсем не о них, а о тех, кто сейчас ходит на состязания по вольной борьбе. Что будет, если они привыкнут к новой моде? Нам либо придется делать то же самое, либо искать другую профессию, потому чти не на что станет жить.

— Может, это все же не понадобится потом зрителям, — сказал Альбер без особого убеждения.

Жиле даже не услышал.

— Сейчас публика играет вместе с нами. Делает вид, будто верит: то, что мы делаем, не понарошку, а настоящее. Да что там — делает вид! Верит! Согласна верить, хотя, если бы задумалась, поняла бы. Но она не задумывается. Не желает задумываться. Но когда потом пойдет настоящая борьба, она не сможет так поступать.

Альбер слушал и молчал. Жиле выглядел так, словно ему и трех разумных фраз не связать. А тут — на тебе — этакая проповедь! Да, да, это настоящая проповедь, Жиле несомненно не в первый раз ее произносит, и не в последний. Возможно даже, слова не его. Ему написали, а он сыграл, как роль Палача в вольной борьбе.

— В конце концов, и кетчистов не останется, — сказал Буасси.

— Не думаю, — возразил после минутного размышления Жиле. — Наберут настоящих борцов, боксеров, каратистов, кунфуистов. Чем многообразнее, тем лучше. Как в древности на играх гладиаторов. Зрители хотели видеть не только обычные поединки, им было еще любопытно, побьет ли парень с мечом того, у которого только сеть да острога, или гладиатор с мечом и щитом — двоих с мечами, но без щитов. Вот вам интересно, кто победит в состязании: хороший боксер или такой же хороший борец?

— Еще бы! — без колебаний ответил Альбер. Он уже не раз задумывался над этим.

— Кто победит: боксер или каратист? Каратист или вольник? А?

Спрашивать, кто победит, не было смысла. Жиле несомненно назвал бы вольника. А они послушно бы согласились. Альбер давно выпустил нить допроса из рук. Он никогда не принадлежал к числу полицейских, агрессивно ведущих допрос. Он просто беседовал, не обижаясь даже в том случае, если из него делали чуть ли не болвана. Всему верил, во всем давал себя убедить. Это не было сознательной тактикой, но себя оправдывало. Поначалу Альбер действительно принимал на веру все, что ему говорили. Что подозреваемые никогда на месте преступления не были, что в указанное время находились у друзей, что деньги выиграли в карты, что сделали это лишь ради спасения жизни ребенка — деньги были необходимы на операцию и тому подобное… Позднее, через полчаса или час, он начинал сомневаться, продумывал про себя весь разговор, находил в нем бреши, противоречия в тех фразах, которые никогда не были бы произнесены, если бы допрашиваемые не считали, что полицейского легко обмануть. Но обычно он все-таки не выпускал из рук нити допроса. Однако с Жиле у него это не получалось, и он точно знал, почему именно: рядом с этим гигантом он чувствовал себя ребенком. Рост Альбера добрых сто восемьдесят сантиметров, весит он восемьдесят килограммов, и килограммы эти состоят, главным образом, из мускулов. Правда, его нельзя назвать здоровенным или очень уж сильным. Он привык к людям выше себя на голову и тяжелее килограммов на двадцать-тридцать, рядом с ними он ощущал себя в крайнем случае слабым. Но разве случалось, чтобы он доходил кому-нибудь до живота, чтобы кто-то при желании мог бы поднять его, словно пушинку, и даже отшлепать, положив себе на колени? В последний раз он оказался в таком положении в детстве, да и то самом раннем, так как взрослел сравнительно быстро. А сейчас в сорок лет ему пришлось ощутить, что он смотрит на Жиле с такой же верой, с таким же доверием, как в свое время на взрослых. Не смеет перебить, не смеет вымолвить, что все, сказанное Жиле, лишь подтверждает их подозрения относительно того, что Фанфарона — этот символ состязаний «Все дозволено» — убил кто-то из противников по соревнованиям. Кто-то, видящий, как у него отбирают из рук хлеб, губят его ремесло, его специальность.

— Теперь вы, быть может, поняли, почему я против состязаний по кетчу, — на удивление тихо произнес Жиле. — Я никого не боюсь. Выстою против любого. Но если положение обострится, если стрельбу начнут вести не холостыми патронами, рано или поздно я обязательно проиграю. Рано или поздно все проигрывают.

— А другие об этом не думают?

— Люди вообще об этом не думают. А что, если текст ему никто не писал? Жиле разумен. Но зачем он все это им говорит?

— Надеюсь, теперь вы поверите, что я не испугался бы с голыми руками пойти на Фанфарона, сойтись с ним лицом к лицу, — продолжал Жиле. — Думаю, теперь вы понимаете, что у меня не было с ним никаких недоразумений. Соревнования не станут отменять из-за его смерти. Если это послужило причиной его убийства, кто бы ни был человек, совершивший преступление, он ничего не достиг.

— Да, — ответил Альбер, в этот момент проникшись уверенностью, что Жиле прав. «Для чего ему убивать? Какую пользу это принесет?»

Он почувствовал облегчение, когда вышел из квартиры.

Уже на лестнице он вновь ощутил себя нормальным человеком, а, когда вышел на улицу, неприятное чувство неловкости и какого-то трепета исчезло окончательно. Машина их стояла довольно далеко, до нее пришлось идти пешком. На тротуарах женщины в дождевиках делали покупки, мужчины толпились возле какого-то автомобиля, несмотря на моросящий дождь, они были с непокрытыми головами, в расстегнутых спортивных куртках. О чем-то спорили. Альбер отвел взгляд, спор его не интересовал. Когда они добрались до машины, у него возникли первые сомнения. «Почему все-таки Жиле не смотрел им в глаза, когда обдумывал ответы на задаваемые вопросы». Он сел в машину, пристегнул ремень безопасности и попытался найти какое-нибудь приемлемое объяснение. Может, Жиле имел в виду, что, окажись Фанфарон лицом к лицу с нападавшим, он сумел бы себя защитить? Пожалуй… Буасси больше не выдержал молчания.

— Ну, что скажешь об этом фрукте? Интересно, какая у него женщина? Как думаешь, а?

— Плоская, — ответил Альбер и задумался. В самом деле, какая у Жиле женщина? А у Фанфарона?

— Он толкал тот же текст, — с удовлетворением заметил Буасси.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты не видел по телевидению? Позавчера по второй программе.

Мог бы знать, что Альбер не смотрит спортивные передачи. Мог бы знать, но не знает. Скоро десять лет, как Буасси просто не в состоянии это понять и каждый раз удивляется.

— А что он говорил?

— То же самое. Я же сказал тебе!

Машин на улицах было мало. А ведь день уже клонился к вечеру, но автомобили словно исчезли с улиц Парижа. Будто людям неохота было выходить из дому. В последнее время и у них работы поубавилось, вероятно, преступники тоже лучше чувствовали себя в четырех стенах. Только ему, Альберу, такое везенье! Вляпался в подобное дело! Оба молча сидели в машине. Буасси, наверное, обижало молчание Альбера, никогда у него не поймешь. Или он все еще размышлял над тем, какая женщина у Жиле, или вспоминал о старых добрых временах, когда вместо ворчливого, неприятного сыщика возил на своей машине государственных деятелей, политиков. Альбер же думал о том, что заберет домой досье Фанфарона, даже если это незаконно. Он не останется в здании Управления читать бумаги и обдумывать следующие шаги. Не останется там ни на минуту дольше, чем требуется, пусть они оба хоть лопнут: и Бришо, и комиссар Корентэн.

Но ни тот, ни другой не лопнул. И вообще он даже не встретился с ними, так как, когда сыщики вернулись на набережную Орфевр, комиссар и его заместитель уже удалились. Буасси даже не поднялся в контору, просто пересел в собственную машину и отправился домой. Альбер бы не возражал, если бы тот его немного подвез, но, пока он решал, стоит ли просить об этом, старый «пежо» Буасси уже исчез. И не доставил Альберу настоящего удовлетворения тот факт, что задние подфарники машины Буасси не были исправны.

Альбер поднялся в пустую контору, сел за свой стол. За два кабинета от него что-то печатал на машинке дежурный, из более отдаленного помещения слышался крик. Альбер — будто одно из полушарий его головного мозга, занимающееся профессиональными делами, жило своей, особой жизнью, — одновременно раздумывал над тем, почему убили вольника, и над тем, — стоит ли покупать новую машину. Старая — то ломалась, то ее не заправляли, то ею пользовалась жена. У Альбера не было оснований предполагать, что с появлением новой дело существенно изменится, но пока это не отнимало у него охоту к покупке. Доносившийся откуда-то крик утих, потом послышался шум, топот ног, глухой стук от падения тела.

«Что, к черту, там происходит?» — мелькнуло в голове Альбера. Стук пишущей машинки прервался, наверное, и дежурный подумал о том же, а может, у него просто кончился лист бумаги.

«У новой машины есть свои преимущества, — вернулись в прежнюю колею мысли Альбера. — Убийца мог застать Фанфарона врасплох, набросившись со спины, Жиле прав. Начать с того, что на новую машину дают годовую гарантию, а под предлогом обкатки несколько месяцев можно ею пользоваться одному. Фанфарон явно не рассчитывал на нападение, убийца оказался позади него. Впрочем, высоко профессионального драчуна не смутит то, что нападающий находится у него за спиной. Он мог ударить его ногой, перебросить через себя, несомненно, что-то сделать. Правда, для того, чтобы перерезать кому-нибудь глотку, много времени не нужно. Орудием, вероятно, была бритва или острый, как бритва, нож, мачете, ятаган… За двадцать лет с чем только я не встречался… Схватить субчика, один рывок… Но старую машину теперь мне удастся продать только за гроши. И, если истрачу деньги на машину, что будет с путешествием, которое мы с Мартой задумали.»

Он положил в нейлоновую сумку досье Фанфарона, чтобы незаметно вынести его из конторы, и отправился в путь.

Когда голова и ботинки его начали намокать, когда его охватила грустная, безнадежная атмосфера, царившая на станции метро, когда он услышал несущиеся из подземного перехода звуки аккордеона, когда его вторично оттолкнули и ударили по колену продуктовой сумкой, его мысли снова вернулись от убийства к покупке машины.

Альбер жил в Сен-Дени, в жилом районе, где дома были трехэтажные. Они располагались в черте старого города в соответствии с каким-то сложным проектом. Меж ними росла трава и находились игровые площадки. Это было какое-то смешение жилого района с кварталом коттеджей, но, к сожалению, преобладал первый.

Двухкомнатной квартире Альбера за годы его проживания в ней довелось пережить множество увлечений ее владельца, а также попыток Марты приукрасить их жилище. Альбер уже строил в ней газовый котел, сам оклеивал ее обоями, устраивал здесь фотомастерскую, лабораторию и тренировочный зал; задним числом трудно решить, какое хобби было хуже. Во времена газового котла Марта даже упаковала свои вещи, чтобы уехать от него; когда он занялся оклейкой комнат, ему повезло, ибо к тому времени, когда жена вернулась из провинции, Альберу — с помощью Буасси и Бришо — удалось отчасти уничтожить следы ужасного разгрома. Дело в том, что когда-то, еще в юности, Альбер поверил, будто любые знания можно приобрести, любому мастерству научиться с помощью книг, и многократный горький опыт не смог убедить его в противном.

По книгам Альбер учился ремонтировать машину, чинить радио, телевизор, учился акупунктуре и акупрессуре, лечебному массажу, поднимающему мужскую потенцию (который он еще не сумел испробовать на практике, так как массировать нужно было собственную спину), учился самообороне, культуризму, учил китайский язык и медитацию Дзэн. Все это было бы не страшно, если бы он не жаждал употребить приобретенные на практике познания. В начале их брака Марта со снисходительной улыбкой смотрела, как Альбер разбирает машину, ломает телевизор, заваливает химикатами ванную комнату. Она терпела, когда мешок с песком свешивался с крюка на потолке в одной из комнат и когда Альбер со своим другом Жаком тренировались в бросках и выкручивании рук. Неприятности начались со времен газового котла. Тогда Марта взбунтовалась, и с тех пор она уже не прежняя.

— Какие новости? — спросила жена.

— Какие могут быть новости, — ворчливо ответил Альбер, уставший от часового пути.

— Что-нибудь случилось?

— Что могло случиться? Убили одного борца, меня в метро обчихали, наступили мне на ногу, оторвали пуговицы, нога ноет, голова болит, я голоден.

— Значит, все как обычно, — успокоилась Марта.

Альбер зашел в комнату, включил телевизор. На фоне сверкающего разноцветными огнями заднего плана сидели двое мужчин с крашеными волосами, в алых пиджаках и рассказывали всякие забавные истории. Альбер приглушил звук, засунул руку под одну из декоративных подушек и вытащил оттуда книгу. Лишь однажды он оставил ее на столе и очень тогда пожалел. Прежде, чем он сумел вымолвить хоть слово (сказать, что получил ее в подарок от Бришо или что-то в этом роде), Марта набросилась на него как тигрица. И началась ссора, продолжавшаяся всю ночь. В книге описывалась силовая тренировка морских пехотинцев для поднятия кондиции, и Марта боялась, что муж притащит в квартиру деревянную стенку, канаты и прочее столь же полезное и необходимое снаряжение.

Альбер встал на стул и положил морских пехотинцев на самую верхнюю полку книжного шкафа между руководствами по йоге и по стрельбе из лука. Стрельба из лука! Господи! Он успел лишь купить складной лук и только-только начал разбирать его на составные части… С той поры книга с верхней полки не снималась.

Из кухни послышались грохот, звяканье осколков, вызвавшие в нем чувство удовлетворения. Кажется, что-то разбилось! Значит, у него есть по меньшей мере пять спокойных минут. Он вынул из кармана свою новую покупку и весь отдался радости приобретения знаний.

Девушка получила четыре удара ножом. Два из них были смертельными. Хорошее соотношение, большинство преступников, орудующих ножом, не может похвастаться таким результатом. Один удар перерезал вену на шее. Это было чистой случайностью. Убийца все четыре раза пырнул ножом в область желудка, но, когда он ударял четвертый раз, жертва его пошатнулась и упала корпусом вперед. Второй удар пришелся в сердце, но, как знать, возможно, хороший хирург, попади девушка в больницу, и попытался бы что-то предпринять.

Когда ее нашли, она лежала в красном платье на каменном полу кухни, словно куча тряпья. Тело было теплым, кровь еще не запеклась, но врач уже не мог ничем помочь. У девушки была хорошая фигура, черные волосы до талии, невыразительное, но умело накрашенное лицо. Ее нашла одна из подруг, которая обычно водила к ней на квартиру мужчин в те часы, когда девушка была занята на работе — с десяти вечера до четырех утра. Пока подруга вызывала полицию, мужчина, которого она с собой привела, куда-то исчез. Полицейская машина прибыла быстро, но служители власти уже мало чем могли помочь; даже зевак не оказалось, чтобы их разогнать. Подругу допросили, причем каждое слово полицейских, сам тон задаваемых вопросов, показывали, что подозревают они ее: что ей здесь было нужно, зачем понадобилось прийти, где тот таинственный мужчина, когда она вызвала полицию, что здесь передвигала, на что она вообще живет, была ли у нее судимость…

Затем прибыли еще полицейские, которые целеустремленно захлопотали, засуетились, все это вызвало у девушки чувство доверия, так как напоминало начало смены на заводе, где она раньше трудилась. Ей казалось, что эти полицейские знают свое дело, знают, чего хотят, и так же быстро доставят убийцу в полицию, как слетает с конвейера изделие при хорошо организованной работе. Двое — один средних лет, когда-то вероятно красивый, другой в сером костюме, молодой, с мешками под глазами — вновь расспросили ее обо всем как и те, в форменной одежде, только чуть вежливее. Задавали и другие вопросы. Платит ли она за пользование комнатой? Кто были друзья убитой? Был ли у подруги парень? Не угрожали ли ей? Водила ли она тоже мужчин в свою квартиру?

Потом все это она повторила новому полицейскому, курившему странные ароматные сигареты и утверждавшему, что работает в отделе по расследованию убийств. Девушка устала, в голове у нее шумело. Краем глаза она видела, как двое мужчин в халатах тащат на носилках черный пластиковый мешок. Теперь она впервые обрадовалась, что ее допрашивают. Мужчины, бранясь, пытались развернуться с носилками в узкой передней. Когда этот полицейский тоже пошел звонить по телефону, девушка догадалась, что вместо него прибудет еще один и ей заново придется рассказывать всю историю. (Ее это не смущало, только хотелось поскорее убраться отсюда. Теперь она говорила автоматически, следить за беседой уже не приходилось). Ей было любопытно, каким окажется следующий сыщик. Наверняка будет еще более вежливым, чем предыдущий.

Он оказался молодым, красивым, хорошо одетым. То есть вблизи он выглядел не таким уж молодым, зато еще более симпатичным. Он слушал рассказ девушки, но, видимо, едва обращал на него внимание.

Бришо не жалел о том, что его потревожили. Корентэн будет благодарен, что вечер испортили не ему… «Шарль, вы ведь все равно холостяк…» Да, если б мадам Корентэн знала, какими делами занимается ее муженек вечерами! Но не это было существенно. Шарль наслаждался тем, что заменял шефа. Что у него просят совета, что он необходим, что люди вскакивают и козыряют ему, когда, откидывая назад волосы, он входит в кабинет. Вполуха он слушал девушку и между тем раздумывал. Определенно надо известить Альбера. Лучше всего сделать это немедленно, сейчас. Нельзя, чтобы в нем возобладали эмоции. Корентэн сразу же потревожил бы Альбера. Он, Бришо, тоже, если бы и сейчас оставался его коллегой, а не шефом. Альбер как будто весьма чувствителен к этому.

— …и тогда я вызвала полицейских, — закончила девушка. Она вопросительно глянула на Бришо. У нее были большие глаза, и даже излишек косметики не портил ее.

«Поговорю с Альбером завтра утром», — подумал Шарль.

— Пойдемте, мадемуазель, — обратился он к девушке. — После таких волнений вам не помешает глоток вина.