"Темные силы" - читать интересную книгу автора (Топильская Елена)

19

Я поднялась с низкого дивана и достала мобильный телефон. Но, начав набирать номер, вспомнила, балда, что исходящие у меня отключены. Попросить разрешения позвонить со стационарного телефона? А, бессмысленно: если я в ловушке, то мне все равно не дадут позвонить.

Секретарша тем временем стояла у открытой двери кабинета и выжидательно смотрела на меня, держа улыбку. Из угла приемной на меня так же выжидательно смотрел охранник, видимо, прикидывая, что если я не пойду, куда приглашают, добровольно, придется применить силу.

Я в нерешительности перевела взгляд с секретарши на охранника. Оба молчали и сверлили меня глазами, секретарша — с ласковой улыбкой. Делать нечего, я уже сделала шаг вперед, и тут у меня в руке зазвонил мобильный телефон.

— Але! — крикнула я в трубку.

— Маша, это я, — ответил мне слегка задыхающийся баритон толстого, но милого эксперта Панова. — Хотел спросить, ты дело Шаталова не нашла? Помнишь, я тебе рассказывал?

— Нет, а что? — так же задыхаясь, спросила я, и без паузы продолжила, — Панов, миленький, позвони операм, скажи, чтобы срочно забрали меня… — и продиктовала адрес под пристальными взглядами секретарши и охранника. Никто из них не бросился на меня отбирать телефон и затыкать рот. Я почувствовала себя по-дурацки: наверняка я все преувеличиваю.

— Хорошо, — сказал Панов. — Но ты послушай, чего сказать хочу. Сегодня виделся с Колей Скрябиным, экспертом из области, не знаешь его? Так вот, он мне сказал, что у них там домик сгорел по зиме, и знаешь, на кого записан был? На Шаталова. Я и подумал, вдруг он? Прикинул, тот Шаталов должен был освободиться в девяносто четверым году, пятнадцать лет тогда, в семьдесят девятом, получил. Это если без досрочного освобождения. Вдруг он? Вот смешно…

— Да, — сказала я. — Смешно.

— Эй, Маша? — забеспокоился Панов. — У тебя все в порядке?

— Да, — повторила я, как попка.

А что я еще могла сказать? «Спасите, я в логове сатанистов»? Глупо.

— Ладно, Маша, все сделаю. Пока.

— Спасибо, — сказала я онемевшими губами. Вот что я хотела спросить у областных коллег, но, дура, так и не спросила, все время забывала. Сразу надо было уточнить, на кого записан дом Эринберга, и бежать в архив читать дело Шаталова. Нога, значит, у Шаталова была сухая, и поэтому он успехом у женщин не пользовался… Хромал, значит. И манерами хорошими отличался… Лет пятьдесят ему сейчас, значит. А теперь уж что, уже поздно бежать в архив.

Я вошла в кабинет, и массивная дверь за мной захлопнулась. Если даже сейчас примчатся к особняку милицейские машины с мигалками, опера все равно сюда не войдут просто так, укрепленный особняк придется брать штурмом.

Да они и не будут брать его штурмом, а будут терпеливо стоять под воротами и ждать, пока я выйду. Можете будут ждать до тех пор, пока мой частично скелетированный труп не обнаружат где-нибудь в области, в канаве. Нет, это же надо так попасться! Нарочно не придумаешь!

Из-за стола навстречу мне поднялся невысокий плотный человек в рубашке и галстуке. Пиджак от его костюма висел на специальной вешалке в углу кабинета.

— Проходите, Мария Сергеевна, — радушно, хотя и без улыбки, предложил он. — Попросить у секретаря кофе? Или чай? Можно зеленый.

Как во сне, я прошла в глубь кабинета и присела у стола на сиденье в стиле «ампир».

— Вы не Эринберг? — спросила я слабым голосом, и хозяин кабинета растянул кончики губ в подобии улыбки.

— Нет. Но вы и с ним познакомитесь.

Я прикинула рост моего собеседника; нет, на моего автобусного мучителя он не тянул, тот был, судя по моим ощущениям, выше сантиметров на десять.

— Мария Сергеевна, поверьте, вас тут никто не съест, — серьезно сказал хозяин; наверное, у меня на лице что-то такое отразилось.

— Не уверена, — ответила я, соображая, что лучше: прикинуться полной дурой (да и прикидываться не надо, такая и есть, все натурально) или сразу дать ему понять, что я все знаю.

— Илья Адольфович, — негромко позвал хозяин кабинета.

Сзади меня раздался тихий чмок какой-то потайной двери. Я обернулась; у книжных полок, за которыми, наверное, и скрывалась потайная дверь, стоял и доброжелательно смотрел на меня мужчина лет пятидесяти, с худощавым лицом, заметными залысинами на лбу. Человек, сидевший за столом, тем временем поднялся, стащил с вешалки свой пиджак, набросил его и двинулся к выходу.

— Я пока вам не нужен? — спросил он.

— Нет, — ответил ему тот, кто вошел через потайную дверь.

Дождавшись, пока мужчина в костюме выйдет, он подошел, заметно хромая, к столу и занял хозяйское место.

— Здравствуйте, Мария Сергеевна.

— Здравствуйте, коли не шутите, — пробормотала я. Если бы не была такой заторможенной раньше, съездила бы вовремя в архив посмотреть дело Шаталова, сейчас бы хоть знала, как его имя-отчество, как к нему обращаться.

— Вы бы хоть представились, господин Шаталов, — добавила я после паузы.

— Вы же слышали, зовут меня Илья Адольфович, — у него действительно был необычайно убедительный голос с обволакивающими модуляциями. — Я только фамилию сменил, а имя и отчество остались прежними.

— Зачем?

— Затем, чтобы те, с кем я имею дело, не копались в судебном архиве и не лезли в мою личную жизнь. Вы ведь знаете, что если некто меняет фамилию, то ваш информационный центр выдаст вам сведения только на новую фамилию, так?

Он был прав. Поэтому и не проходил Эринберг ни по каким учетам.

— Так вы бизнесом занялись? — не удержалась я.

— Почему бы нет? — он красиво приподнял брови. Какое-то дьявольское обаяние в нем, бесспорно, было. — Я в заключении времени зря не терял, налаживал нужные связи, изучал серьезную литературу и периодику. И вовремя понял, что все структуры — от политических до религиозных —во всех формациях и в любом историческом периоде исповедуют одну и ту же веру, назовем ее «экономизм». Все покупается и продается, все вокруг нас — товар, в том числе и человек, и человеческие ценности. Мысль, творчество, невинность — все товар, все имеет свою цену. Разве не так?

Я пожала плечами, но ему не нужны были ни одобрение мое, ни осуждение. Он продолжал:

— Я понял, что нам пора образовать свою экономическую структуру.

— Вам — это сатанистам?

— Да, — спокойно подтвердил он.

— Вы еще тогда были сатанистом? — решилась спросить я. — В семьдесят девятом?

Он снисходительно улыбнулся.

— Тогда я был дилетантом. Так, баловался. Нащупывал что-то в темноте. Не совсем удачно, иначе не выбросил бы пятнадцать лет из жизни. Конечно, я не без пользы провел это время, но мог бы более успешно. Но сейчас не об этом. Вы знаете, кто создал аналог первой банковской системы в Европе? Тамплиеры. Да-да. Каждое командорство представляло собой не что иное, как скудно-заемное финансовое учреждение. Представьте, что посвященный путешественник мог предъявить пергамент, выданный командорством Италии, и получить по нему деньги во Франции. И лишь три века спустя до этого додумалась папская власть. А кто такие молокане, знаете?

Я покачала головой.

— Смутно.

— Естественно; откуда вам знать? Это весьма специфическое ответвление христианства. Исторически они занимались сельским хозяйством, и в наши дни продолжают это делать, и весьма в нем преуспели. Весьма. А знаете, Почему православная церковь наложила на них анафему? Да просто от доходов молокан православной церкви ничего не перепадает. А надо делиться, — он хихикнул. — Кого я еще не упомянул? Сайентологов! Слышали про Рона Хаббарда?

— Слышала, — кивнула я.

— Это он сказал: «Если хочешь заработать миллион долларов — создай свою религию». А что есть так называемая «корпоративная культура»? Которую активно развивают и насаждают многие крупные компании? Да не что иное, как образец внутрикорпорационной религии. А цель этих корпорации — делать деньги.

— Все это очень интересно, — с трудом сказала я. — Только зачем вы мне все это рассказываете?

Шаталов вздохнул и откинулся в массивном кресле. Он здорово в нем смотрелся. Я вполне допускала, что в молодости, двадцать пять лет назад, он мог уговорить любую девушку, настолько яркой харизмой он обладал, если даже сейчас, когда он стал старше и наверняка жестче, его обаянию было трудно противостоять. С ним хотелось общаться. И про хромоту его уже не вспоминаешь, стоит услышать его вкрадчивый голос и посмотреть в эти умные глаза. Но зачем-то он тогда поил девушек всякой гадостью, совокуплялся с бесчувственными телами, делал снимки своих жертв… Зачем?

— Я бы хотел, чтобы вы не относились предвзято к сатанизму и сатанистам, — мягко ответил он.

— А какое значение имеет мое отношение ко всему этому? — удивилась я.

Шаталов загадочно помолчал, побарабанил пальцами по массивному инкрустированному столу и взглянул на меня искоса.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы считали сатанистов вульгарными язычниками, варварами, льющими кровь по низменным мотивам, — ласково сказал он.

— Вы мне не ответили, — я осмелилась его перебить.

— Не торопитесь, — еле заметно улыбнулся он. — Нам нужно стать не только идеологическими, но и экономическими конкурентами Церкви Иисуса. Идеология, не поддержанная золотым запасом, мертва. Но успешная экономическая политика объединит, во-первых, наши ряды, а во-вторых, привлечет новых рыцарей под наши знамена.

— Вы хотите возглавить Церковь Сатаны? —предположила я, но он только холодно усмехнулся.

— Зачем мне эта формализованная лавочка? Я желаю мирового господства. Вначале — экономического, потом я стану живым Откровением от Сатаны, живым символом…

Его речь прервал телефонный звонок; он вытащил откуда-то мобильник и ответил в трубку:

— Да. Освободили? Я рад, поздравляю вас. Да, я жду, приезжайте, — загадочно улыбнулся и выключил трубку.

— Вы ведь, наверное, смотрите на сатанистов как на психически больных, — сказал он, и я с трудом удержалась, чтобы не кивнуть головой. — Да, с позиций нашей официальной психиатрии, описания сатанистами видений, рассказы о слышимом ими голосе Сатаны — это обманы восприятия, иллюзии или галлюцинации. Диагноз, иными словами.

— А это не так? — дерзко спросила я, и его глаза потемнели.

— Не шутите с огнем, дорогая Мария Сергеевна. Кстати, знаете ли вы, что на вас выбор пал по ошибке?

— В каком смысле? — удивилась я.

Наша беседа заставляла меня переживать странное состояние, граничащее между страхом и эйфорией. Я бы слукавила, если бы сказала, что мне не страшно. Мне было не то что страшно — мне было жутко, и под солнечным сплетением все время пульсировал, сжимался и разжимался ледяной комок. Но в то же время я испытывала непонятное удовольствие от общения со странным человеком, жаждущим мирового господства и снизошедшим до такого доверительного общения с простой смертной.

— Следователь, которая расследовала мое дело, тоже носила фамилию Швецова. Вы знали, что в прокуратуре когда-то работала ваша однофамилица?

Да, я знала об этом. Когда-то в прокуратуре действительно работала Нина Сергеевна Швецова, моя однофамилица, но она ушла на пенсию еще до того, как я стала следователем. Старые прокуроры, заслышав мою фамилию, радостно улыбаясь и спрашивали, как здоровье мамы. Я объясняла, что моя мама никогда не работала в прокуратуре, и они меркли: «Как жаль. А я думал, вы дочка Нины».

— Мои подчиненные по ошибке нашли вас и стали работать в отношении вас: Когда я обнаружил, что произошла ошибка, было уже поздно. Оказывается, Нина Сергеевна умерла семь лет назад. Тут уж ничего не поделаешь.

— Зачем вам это нужно? — спросила я и ужаснулась догадке. — Месть?

Шаталов кивнул, барабаня пальцами по столу.

— Месть. Наказаны должны быть все. Но только следователя я собирался наказать ради самого процесса, только ради удовольствия. Все остальные не только были наказаны, но и принесли ощутимую экономическую пользу моему предприятию;

— Но какое отношение имели эти женщины к вам? — удивилась я. — Инне Светловой вообще было двадцать пять лет, она родилась в год, когда вас осудили.

— Именно, — с довольным видом кивнул он. — Именно.

— Что?! Не хотите ли вы сказать, что она ваша дочь? — я аж задохнулась от такого предположения, но Шаталов с той же довольной улыбкой покачал головой.

— Дочь или нет, не знаю, да это и неважно. Важно, кто мать.

Я недоверчиво смотрела на него. Он что, собирался отомстить всем своим жертвам, оставшимся в живых?

Он словно читал мои мысли.

— Вы на правильном пути, Мария Сергеевна. Ах, если бы вас звали Нина, — он тонко улыбнулся. — Мать Инны была потерпевшей по моему делу, И дала показания. Я ее за это не осуждаю, но она должна была быть наказана. К сожалению, она умерла раньше, чем я ее нашел. Значит, наказанию подлежала дочь.

— Но как?..

Шаталов не дал мне договорить.

— Это была кропотливая работа. Мои люди следили за каждым ее шагом, знали и про журналиста, и про других ее любовников.

— Вы и за мной следили, что ли? — поинтересовалась я. — С таким-то штатом.

— Конечно. Иначе как бы я смог поговорить с вами в автобусе? Надеюсь, вы оценили мой небольшой маскарад?

— То, что вы в женщину переоделись?

— Значит, оценили, — констатировал он.

— И отца Шандора тоже.

— Да, это мой помощник, способный мальчик. Но мы отвлеклись. Кстати, не надейтесь, никто ничего не скажет. Муж Инны не будет говорить с вашими людьми, у него есть на то причины. Как и у всех остальных.

Я благоразумно промолчала.

— Ираида Глейхман, как вы, наверное, догадались, тоже фигурировала в моем деле.

— А что же вы ей не отомстили? — не удержалась я.

— Разве? — удивился Шаталов. — Разве не отомстил? А по-моему, все получилось.

Про себя я согласилась. Мама Юли заплатила, пожалуй, более высокую цену, чем сгинувшая неизвестно куда дочь, потому что мучения Юли были непродолжительными и уже кончились, а ее мать будет мучиться до конца дней своих.

— И Марина Удалецкая была потерпевшей, — голос Шаталова звучал мягко и слегка печально.

— А модель-то? Она-то тут при чем? Или это опять месть опосредованная?

— Как вы хорошо сказали, опосредованная месть, — Шаталов прикрыл глаза. — Да, это месть ее мужу и его матери.

— Илья Адольфович, — несмотря на его предупреждение, я решила немного поиграть с огнем, — вы хотите сказать, что бездарно подослав ко мне психа, вы рассчитывали отомстить? И что, все ваши помощники состоят на учете в ПНД или страдают поражением головного мозга?

Шаталов резко открыл глаза и дернулся. Или мне показалось? Нет, глаза его зажглись ненавистью такой силы, что я буквально физически почувствовала, как на меня дохнуло могильным холодом.

— Сначала приговоренных надо понервировать. Тогда, в семьдесят девятом, я ждал милицию каждый день и каждую ночь. И нервничал. Очень нервничал. Было бы справедливо, если бы и они перед казнью понервничали тоже.

— Вы хотите сказать, что этот псих приходил к каждой из намеченных жертв?

— К каждой из приговоренных, — поправил он меня. — Согласитесь, что это достаточно эффективно. Вы ведь понервничали? До сих пор не отпускает?

Я не стала отвечать.

— Паша сделал свое дело, и стал опасен, —сказал он тише, чем говорил со мной до этого, и словно через силу. — С ним надо заканчивать. Я не могу контролировать его в полной мере, он неадекватен и стал опасен.

— А пока вам его не достать? — я мстительно улыбнулась.

— Да, — уже спокойно подтвердил он. — Но скоро достану. Почти достал его из психбольницы, но мои люди недосмотрели, и Паша воспользовался ситуацией, сбежал.

— Ладно. А что это за фокусы с публикациями в прессе?

— Хотите знать и это? Просто мои подчиненные отслеживали намеченных в жертву везде, в том числе и в прессе. Мои подчиненные —люди скрупулезные и свою работу выполняют на совесть. В досье было все о них, в том числе и публикации.

— Что, обо всех потерпевших по делу семьдесят девятого года писали в газетах? — удивилась я. — Это уже слишком.

— Не забывайте, во-первых, что некоторые из наказанных были детьми потерпевших. А потом, их было значительно больше, не четверо, а шестнадцать, — он как-то особенно злобно блеснул глазами, и это заставило меня содрогнуться. Шестнадцать человек…

— И вы всех?..

— Всех, — он не дал мне договорить.

— А зачем он, кстати, дом ваш поджег? И еще, раз уж зашел разговор про дом, — фамилию вы ведь официально не меняли? По поддельным документам жили?

— Предположим, — сухо сказал он, барабаня пальцами по столу, — Я же говорил, что отбывая наказание, завязал полезные знакомства. А дом Паша поджег, потому что неподготовлен был к учению. Я рано стал посвящать его в веру.

— Учили людей в жертву приносить? Или для начала козлов?

— Предположим, — повторил он. — Он со временем стал бы очень хорошим помощником, если бы не его болезнь. Он был исполнительным, и не имел родственников, а это очень важные условия. Но мне не нужны помощники, которыми я не могу управлять в полной мере.

— Послушайте, — меня осенила жутковатая догадка, — вы присмотрели себе Иванова в помощники еще до того, как сгорела его мать?

Шаталов самодовольно улыбнулся.

— Он оказался способным мальчиком. Что вы так на меня смотрите? Хотите что-нибудь сказать про гуманизм и человечность? Да вы просто не понимаете сути этих понятий. Вы все путаете человечность с тем, что вам внушили слюнтяи-правозащитники. Не равна она гуманизму на самом деле, не равна. Какова цель гуманистов? Благо человечества, так? Но если мы будем помогать слабым, это приведет к деградации человечества. Вы ведь юрист, ответьте, кого нельзя увольнять по сокращению штатов?

Да, этим казусом развлекали студентов преподаватели трудового права уже много лет. Студенты обычно попадались на удочку, потому что им до этого говорили про ограничения по увольнению инвалидов, беременных женщин, женщин, имеющих малолетних детей и прочих незащищенных категорий работников. Поэтому на вопрос, кого нельзя увольнять по сокращению штатов, студенты начинали доверчиво перечислять все тот же набор: инвалидов, ветеранов, — беременных женщин… А преподаватель хитро улыбался: для чего проводится сокращение штатов? Чтобы с меньшими трудовыми ресурсами предприятие работало более эффективно. Но раз нельзя сокращать беременных да инвалидов, значит, только они и останутся после сокращения. Ну, и много вы наработаете с инвалидами да беременными, ха-ха?

Шаталов по моему лицу понял, что я уловила аналогию. Определенная логика в его словах была, хоть мне это и не нравилось.

— Были в истории идеологи, которые призывали к уничтожению «недочеловеков», так? Для чего? Да ради улучшения людского генофонда, понимаете? А ведь это не менее человечно, чем идеологии, основанные на гуманизме. Просто методы другие, а цель остается прежней — благо человечества. Разве не так?

Договорить мы не успели. Раздался страшный грохот, массивная дверь слетела с петель, и мне показалось, что ее выбросило на середину кабинета. В кабинет, грохоча ботинками по лежащей на полу дверной панели, влетели собровцы в масках. Это был штурм.